-

ПУТЕШЕСТВИЕ В ХИВУ И В БУХАРУ В 1863 ГОДУ.

(Travels in Central Asia in the years 1863, by Arminius Vambery. London. 1863.)

(Окончание.)

(См. «Военный Сборник» 1866 г., № 2.)

II.

Поездка в Бухару. — Киргизы. — Аламан. — Жажда. — Опасное состояние Вамбери. — Бухара. — Аазары. — Эмир. — Гарем. — Суд. — Правительство. — Поездка в Самарканд. — Аудиенция с эмиром Моцафар-эль-Эдином. — Сведения о торговом и политическом значении Бухары и Кокана. — Обратный путь. — Карши. — Ханства Андшуй и Маймене. — Таможни. — Герат. — Влияние англичан. — Возвращение Вамбери.

Вамбери отправился в Бухару с прежними спутниками; но их едва можно было узнать: оборванные хаджи преобразовались в порядочно одетых правоверных; кроме того, у каждого было по ослу, а Вамбери имел даже верблюда, на котором были навьючены его пожитки и книги.

Дорога из Хивы к берегам Аму-Дарьи шла помимо весьма хорошо возделанных полей и была обсажена тутовыми деревьями, плоды которых в Хиве чрезвычайно вкусны. Взоры Вамбери отдыхали на красивом пейзаже; бесплодная пустыня была забыта. Таким образом караван дошел до Оксуса (Аму-Дарья), через который предстояло переправиться. В этих местах р. Аму так широка, что противный берег ее едва виден, а желтые волны реки живописно катятся посреди весьма недурной растительности. Вообще масса воды производит отрадное впечатление на душу восточного путешественника, для которого вопрос о воде равняется вопросу о жизни. Вода в р. Аму весьма мутна, так что ей нужно отстояться, и тогда лишь она становится вкусною; кроме того, по мнению туземцев, она имеет много целебных свойств, в действительности которых ручается и Вамбери. Переправа через Аму-Дарью продолжалась с десяти часов утра до самого вечера: быстрота течения и плохие перевозочные [156] средства весьма замедляли переправу, тогда как при хорошем устройстве судов можно было бы употребить времени на переправу не более получаса. Совершив переправу, караван направился в Бухару по дороге, считавшейся весьма торною, и, действительно, дорога эта, направляясь по берегу Оксуса, по местности, обильно снабженной водою, представляла много удобств в сравнении с другими дорогами в ханствах.

День был необыкновенно жаркий: но, к счастию, не смотря на песчаную местность, путникам часто попадались киргизские палатки, из которых, при приближении их, выглядывали женщины с мехами и поднимали страшный крик, когда Вамбери отказывался отведать из каждого меха. Напоить жаждущего путника в летний зной считается верхом гостеприимства, и киргиз, с своей стороны, пользуется всяким случаем, чтобы исполнить этот приятный для него обычай. По причине невыносимой жиры днем и с намерением облегчить себя и бедных животных, караван решился впредь путешествовать только по ночам. «Какую очаровательную картину — говорит Вамбери — представлял караван, извиваясь вперед при лунном свете. Оксус, катившийся с шумом справа, и страшная татарская степь слева!» Однажды утром караван расположился лагерем на высоком берегу Аму-Дарьи, в местности, носящей название «верблюжьего затылка», вероятно, от кривой линии, которую описывает берег. В этой местности киргизы проводят по нескольку месяцев в году. В течение десяти часов в соседстве каравана перебывали три кочующие семьи киргизов: они по очереди навещали караван, останавливались часа на три, и затем уходили дальше. «В этих встречах — говорит Вамбери — я, конечно, имел лучший источник для составления себе ясного понятия о кочевой жизни киргизов. Когда впоследствии я спросил у одной женщины о причинах, побуждающих их целыми семьями перекочевывать с места на место, она отвечала со смехом: «Мы не так ленивы, как вы, молла! Нам не усидеть по целым дням на одном месте! Человек должен двигаться, потому что, рассудите сами: солнце, месяц, звезды, животные, птицы, вода, рыбы — все движется; только земля и мертвые остаются постоянно на месте». Я было хотел возразить на эту философию кочующей дамы, но вдруг не вдалеке от меня послышались крики: «бюри, бюри [157] (волк)!» Беседовавшая со мною дама стремглав бросилась к стаду, пасшемуся не вдалеке, и подняла такой крик, что волк, поживившись только курдюком одной овцы, как стрела пустился уносить ноги. Мне очень хотелось спросить у нее, когда она возвратилась, в каком отношении полезно передвижение волка; но она была слишком взволнована понесенною потерей».

«Путешествие наше — продолжает Вамбери — начавшееся при весьма благоприятных обстоятельствах, вскоре было прервано неожиданным и ужасным известием: в сумерках мы встретили двух полунагих людей, еще издали что-то кричавших нам. Подойдя ближе, они бросились на землю, крича: «хлеба! хлеба!» Я один из первых подал им кусок хлеба и бараньего сала. Поев немного, они начали нам рассказывать, что они были посланы гонцами из Гезареспа, что их ограбил аламан Текке, отнял у них лодку, платье и хлеб и пощадил только жизнь; что разбойников до полутораста, и они делают поборы со стад окрестных киргизов. «Ради Бога — сказал один из них — бегите или спрячьтесь, или через несколько часов вы их встретите, и, не смотря на то, что вы благочестивые пилигримы, они отнимут у вас животных и съестные припасы, потому что эти разбойники на все способный». Услыхав об этом, керванбаши, не раз побывавший в руках туркменов, тотчас же приказал каравану повернуть назад, надеясь дойти до Оксуса до нападения грабителей. Если бы не близость Оксуса, каравану, разумеется, предстояла бы несомненная гибель, потому что от туркменских коней уйти нет возможности. План керванбаши удался; но, тем не менее, многие хаджи, испуганные предстоящими опасностями, не пожелали продолжать путь в Бухару, а решились возвратиться в Хиву, что, конечно, было против намерений Вамбери, стремившегося во что бы то ни стало проникнуть в Бухару. Поэтому он, вместе с керванбаши, другом своим Билалом и десятком прежних товарищей, решился пройти прямым путем через степь Калату. Трудностей на этом пути было множество: дорога шла по сыпучим степям, и, в продолжение шести суток, на пути нельзя было встретить воды; кроме того, в этой местности свирепствовал теббад, песчаный ураган, засыпающий иногда целые караваны. Зато туркмены не решались делать свои набеги в этой страшной местности. [158]

Наполнив водою Оксуса свои мехи, путешественники тронулись в пустыню в весьма мрачном расположении духа: каждый понимал огромный риск этого путешествия и с сожалением оглядывался на удаляющуюся Аму-Дарью, освещенную последними лучами заходящего солнца. Переход через степь Калату был несравненно опаснее предыдущих путешествий. как по песчаному грунту, представлявшемуся на этом пути, так и по совершенному отсутствию воды; в июне месяце нельзя было рассчитывать даже на дождевую. Первый переход караван совершил в полнейшем молчании, опасаясь привлечь на себя внимание туркменов, вероятно, бродивших в окрестностях, и счастливо прибыл на ночлег, носящий милое название Адамкирильгам (человеческая погибель), и, действительно, стоило только бросить взгляд на горизонт, чтобы убедиться в верности этого названия. Пусть читатель вообразит себе необозримое море песку, надвинувшее с одной стороны целые горы, подобные громадным волнам, и разбегающееся в другую сторону мелкою зыбью, уходя в бесконечную даль. В воздухе — ни птицы, ни насекомого; на земле — ни растения, ни животного. Только местами побелевшие кости погибших путников и животных, сложенные в большие кучи, указывали путь будущим смельчакам. Понятно, что в такой местности туркменов бояться нечего: здесь и одной станции нельзя проехать на лошади; но за то другой вопрос, не менее страшный, представлялся умам путешественников: пустят ли дальше стихии? Этот вопрос был так темен и ужасен, что перед ним покачнулись даже фатализм и хладнокровие жителей востока; их мрачные взгляды показывали сильную душевную тревогу.

С первого же шага, затруднений оказалось более, чем они предполагали: от сильных жаров и постоянного движения, вода стала чрезвычайно быстро испаряться, так что, не смотря на все принятые предосторожности, недостаток в воде, вопреки расчета, оказался чрезвычайно скоро. На четвертый день двое хаджи заболели от жажды; из них один вскоре умер в страшнейших мучениях: совершенно черный язык, оскаленные зубы и конвульсивные движения сопровождали смерть. В агонии, умирающий все время просил у своих друзей хоть каплю воды; но никто, разумеется, и не подумал поделиться ею из своего запаса. В [159] пустыне каждая капля воды есть жизнь, и никакие связи, ни родственные отношения не превозмогают инстинкта самосохранения. К довершению несчастия, на караван налетел раскаленный песчаный вихрь, под которым, конечно, погибли бы все путешественники, если бы он застал их в сыпучих песках. К счастию, они двигались теперь по более твердой почве, в виду гор Калаты, где можно было надеяться найти воду, так как в этих местах пасутся стада бухарцев. Тем не менее, Вамбери едва не умер от жажды.

«У меня осталось около шести стаканов воды — говорит он — и я пил их по капле, ужасно страдая от жажды. Встревоженный тем, что язык мой начал немного чернеть в середине, я немедленно выпил половину оставшегося запаса, думая тем помочь беде; но — о ужас! — жгучее ощущение, сопровождаемое головною болью, стало еще сильнее к утру пятого дня, и когда, около полудня, горы Калаты показались из-за окружавших их туманов, силы мои стали постепенно упадать. Чем ближе мы подвигались к горе, тем тоньше становился песок, и все глаза с жадностию искали следов какого-нибудь жилья, как вдруг керванбаши обратил наше внимание на облако пыли, приближавшееся к нам, и объявил, что следует, не теряя времени, сойти с верблюдов. Несчастные животные, чуя приближение страшного теббада, испускали громкий крик, упали на колени и, прилегши длинными шеями к земле, старались зарыть свои головы в песок. Мы спрятались за них, как за стену, и лишь только опустили головы, как над нами пронесся ветер с глухим шумом и свистом, покрыв нас слоев песку пальца в два. Первые песчинки, коснувшиеся меня, показались мне жгучими как искры. Если бы мы попали под теббад шесть миль глубже в степи, то погибли бы без всякого сомнения. Мне некогда было делать наблюдений над теббадом. Говорят, он располагает к лихорадке и рвоте. Я заметил только, что воздух стал тяжелее и душнее прежнего. Оправившись от теббада, мы двинулись далее и около вечера достигли фонтанов. Вода, негодная для людей, освежила по крайней мере наших животных. Все мы были очень больны, весьма похожи на умирающих, и лишь надежда на скорый конец этих ужасных мучений поддерживала в нас энергию. [160]

«Головная боль довела меня почти до безумия; страшный жар жег мои внутренности; без посторонней помощи, я не мог уже ни сходить с седла, ни садиться на него. Перо мое бессильно дать хотя слабое понятие о муках жажды; мне кажется, смерть от жажды самая мучительная из смертей. Вынося до сих пор все испытания с твердостию, гут я совершенно изнемог. Я как бы чувствовал уже конец свой. Задремав около полуночи, я. проснувшись утром, увидел себя в какой-то избушке, где меня окружал длиннобородый народ: то были сыны Ирана, хлопотавшие около нас и приводившие нас в чувство; они дали мне выпить чего-то теплого и спустя несколько времени немного кислого молока, смешанного с водою и с солью, известною здесь под именем «айран». Это придало мне сил.

«Я и товарищи мои только теперь, подкрепясь силами, узнали, что находимся в гостях у персидских рабов, посланных хозяевами их за десять миль от Бухары пасти стада; владельцы их дали им лишь самое небольшое количество провизии: хлеба и воды, чтобы, с большим запасом провиянта, они не вознамерились бежать через пустыню. Однако эти несчастные имели великодушие разделить свой скудный запас воды с нами, заклятыми своими врагами — сунитскими молла... Ласки их испытал на себе особенно я. так как говорил с ними на их родном языке».

Наконец измученный караван стал подходить к границам Бухары. Везде встречались обработанные поля, орошенные каналами из реки Серефшана, прекрасные сады и довольно удобные жилища бухарцев». Первый город на этом пути был Хакемир. Здесь таможенные чиновники с проницательностию осматривали вещи путешественников, записывали их и собирали положенную пошлину. В помощь им из Бухары были присланы особые чиновники, имеющие целию опрашивать путешественников о тех странах. откуда они следуют. Все это старательно записывается и передается на усмотрение высшего начальства. Всякое подозрительное лицо, разумеется, останавливается и не допускается в благородный город. По прибытии в Бухару, Вамбери поселился в монастыре Текие, принадлежавшем одному из религиозных орденов, и был представлен начальнику, с которым весьма сошелся, после получасового [161] разговора, в котором с обеих сторон были рассыпаны всевозможные цветы восточного красноречия: Вамбери был мастер на это. Тем не менее, и в монастыре он не избежал подозрений. В Бухаре, где шпионство и наушничество развиты до последней степени, тотчас же было донесено Рахмет-бею, управлявшему за отсутствием эмира (В это время эмир был в экспедиции против Кокана.), о подозрительной личности. Но подозрения мало по малу рассеялись, после расспросов о Вамбери у его спутников: последние не только отозвались о нем весьма хорошо, но даже признали смертельным грехом всякое подозрение в его достоинствах. Тем не менее, Вамбери был постоянно окружен шпионами. Это были большею частию хаджи, приходившие к нему под разными предлогами и всегда начинавшие разговоры о Френгистане. Они думали поймать Вамбери на незнании языка или восточных обычаев; но он держался весьма осторожно и большею частию отклонял от себя разговор о френги. «Я уехал из Константинополя — говорил он — с тем, чтобы избавиться от этих френги, якшающихся с дьяволом. Слава Аллаху, я теперь в благородной Бухаре и не хочу отравлять своего пребывания здесь подобными воспоминаниями». Однажды к Вамбери пришел старшина книгопродавцев, весьма хитрый молла Шерефедин. Он показал ему список книг, несколько лет тому назад оставленный русским посланником, спрашивая, не знает ли он, что написано на этом листе. Но Вамбери, догадавшись, что это ловушка, небрежно посмотрел на список и ответил: «Слава пророку, моя память не осквернена науками и книгами френги, что, к несчастию, так часто случается с константинопольскими турками». Вообще положение Вамбери в Бухаре было чрезвычайно опасно; этот город почти недоступен для иностранцев, и судьба прежних путешественников весьма красноречиво свидетельствует об этой опасности. Действительно, надо было много ловкости и знания языка, совершенное знакомство с обычаями восточных народов, чтобы кончить благополучно в такой мере опасное путешествие.

Вамбери весьма живо описывает Бухару, с ее разнообразным населением. Самый город имеет весьма жалкую внешность и далеко уступает персидским городам; но рынок его всегда оживлен и представляет самую [162] разнообразную смесь физиономий и костюмов. В движущейся массе преобладает персидский тип, с головами, увенчанными тюрбанами, белыми или синими (белый цвет составляет принадлежность дворянского сословия или молла, а синий носят купцы, ремесленники и слуги). После персидских преобладают физиономии татарские. «Мы — говорит Вамбери — видели их там во всех степенях, начиная с узбеков, отличающихся сильным смешением крови, до киргизов, всецело сохранивших свою первобытную дикость. Посреди этих двух отраслей двух главных рас Азии виднеется несколько индейцев (мултани, как их называют туземцы) и евреев. Индейцы, с красными метками на лбу и желтыми, отвратительными лицами, настоящие вороньи пугалы; евреи, с благородными, прекрасными очертаниями и великолепными глазами, годились бы в модели мужской красоте для любого из наших художников-артистов. Там были также туркмены, отличавшиеся от всех смелостию и блеском взглядов, соображавшие, быть может, какою богатою жатвой могла бы послужить эта сцена для какого-нибудь из их аламанов. Афганов здесь было очень немного и самого низкого сорта, в длинных, грязных рубашках, с еще более грязными волосами, рассыпавшимися по плечам: они чрезвычайно походили на людей, выскочивших на улицу из постелей во время пожара».

Товары в Бухаре большею частию русские: железо, коленкор, галантерейные вещи;. из местных продуктов более всего продают здесь платья и обувь. Эту последнюю шьют и вышивают в Бухаре с большим искуством. Замечательны также ковры, получаемые в Европе чрез Персию и Константинополь; это одно из главных произведений Средней Азии и единственный продукт труда и искуства туркменских женщин. Кроме удивительной чистоты красок и прочности ткани, ковры эти отличаются замечательным изяществом рисунка, которому может позавидовать любой европейский фабрикант. Обыкновенно за одним ковром работает несколько девушек и молодых женщин, под руководством опытной старухи; она чертит узор на песке остроконечной палочкой и потом, смотря на него, выкликает число и цвет ниток, необходимых для составления узора. Следующее место за этой отраслию промышлености по достопримечательности принадлежит войлочным изделиям, которыми [163] отличаются киргизские женщины. Бумага, приготовляемая в Бухаре из сырцового шелку, также чрезвычайно высоко ценится на востоке: она гладка, тонка и весьма удобна для арабского письма. Платьем Бухара снабжает почти все ханства; оно выделывается из бумаги и по дешевизне доступно для всех. Вообще касательно мод Бухара своего рода Париж для Средней Азии. Крайне смешно видеть полудикого киргиза, примеряющего парадное платье на свою неуклюжую фигуру и улыбающегося от радости при виде какой-нибудь безделушки. На востоке главным образом требуют от платья, чтобы оно шумело на ходу: это по-бухарски называется чук-чук. Всякий покупающий платье сперва прислушивается к нему, а потом уже рассматривает другие его качества.

Затем Вамбери, со своими спутниками, отправился на площадь Бухары, которая служит туземцам местом сбора и отдохновений. Это самое прелестное место в Бухаре. Оно состоит из правильного квадрата, с глубоким резервуаром в середине; последний 100 футов длины и 80 ширины; края состоят из квадратных камней с восемью ступенями, ведущими к поверхности воды. Квадрат обсажен кругом прекрасными вязовыми деревьями, и в их тени неизбежные на востоке чайные лавки и самовары, похожие на колоссальные пивные бочки. Эти самовары фабрикуются в России нарочно для Бухары. С трех остальных сторон — хлеб, фрукты, разные варенья и другие кушанья, холодные и горячие, расставлены для продажи в тени циновок. Сотни лавок, импровизованных на этот случай, вокруг них толпы голодных, напоминающие жужжание пчел около ульев, представляли для европейца весьма характеристическое зрелище. На четвертой стороне, образующей род терасы, помещается мечеть Меджиди-Диванбеги. У входа ее тоже несколько дерев, а под ними помещаются дервиши и медда (публичные чтецы); последние рассказывают в прозе и в стихах, а актеры тут же представляют геройские подвиги знаменитых воинов и пророков. На площади чайного базара никогда не ощущается недостатка в толпах любопытных слушателей и зрителей. Едва показался там Вамбери, как толпа тотчас же окружила его и относилась к нему, по-видимому, с полным благоволением. «Вот человек — говорили они — который пришел из Константинополя для того, чтобы поклониться нашему святому [164] Баведину (Баведин — знаменитый аскет и святой, основатель ордена Накшибенди; умер в 1388 г.); сколько нужно набожности и благочестия для совершения такого подвига!» Но набожность бухарцев ограничивалась только удивлением: ни Вамбери, ни его спутники не получили от бухарцев ничего. В этом отношении хивинцы несравненно лучше: у них религиозность и набожность тотчас переходят в дело; они имеют, по-видимому, особую страсть к благотворению.

Книжные лавки, само собою разумеется, привлекли внимание Вамбери; он много рассказывает о замечательных рукописях и печатных книгах, которые, впрочем, составляют редкость в Бухаре; по его мнению, исторические и филологические изыскания много выиграли бы от знакомства с этими манускриптами. К несчастию, Вамбери не мог приобрести почти ничего по этому предмету, как по ограниченности своих средств, так и из боязни повредить своему инкогнито; обратить внимание на дела мира сего для дервиша считается непростительным грехом.

Климат Бухары летом невыносим; он порождает множество болезней, от которых умирает иногда десятая часть населения. К числу особенных болезней, принадлежащих собственно Бухаре, относится рюшт. Болезнь эта начинается зудом в какой-нибудь части тела, потом делается воспаление и из заражаемого места выходит ленточный червь, которого надобно вынимать с крайнею осторожностию; если его оборвать, то через несколько времени появляются десятки ему подобных и болезнь становится опасною. Болезни Бухары весьма много зависят от дурного снабжения водою, которая проводится из реки Серефшана; дно последней ниже места, занимаемого Бухарой. Воду запирают шлюзами и каждые 8 или 14 дней спускают ее в Бухару. Появление свежей воды составляет праздник для жителей. Сначала все они, от мала до велика, купаются сами, затем вводят в канал животных, в известной последовательности, кончая собаками, и потом уже дают несколько часов воде отстояться. Понятию, что такая вода заражена всевозможными миязмами и весьма вредна для жителей, которые однако пьют ее, несмотря на то, что чистота по корану — одна из добродетелей.

Бухара гордится своим значением перед другими [165] мусульманскими народностями, даже перед самим турецким султаном, который считается официальным представителем религии; но ему не могут простить снисходительности к френги, наводнившим его територию. «Так как меня — говорит Вамбери — считали османли, то я должен был решить многие вопросы, замечательные по своей наивности. Во-первых, отчего султан не убивает всех френги, живущих в его владениях и даже не платящих ему подати? Отчего он не предпринимает ежегодно религиозной войны, так как на всех его границах живут неверные? Во-вторых, отчего османли, сунниты по религии и принадлежащие к секте абухавифитов, не носят тюрбанов и длинных одежд до пят, предписанных законом? Отчего у них не длинные бороды и не короткие усы, наподобие славы всех человеческих существ, как называют пророка? Во-третьих, отчего сунниты, в Константинополе и Мекке, говорят «езан» (призыв к молитве) нараспев, что считается страшным грехом? Отчего они не все хаджи, отчего они не живут близ святых мест? и т. д.

«Я всеми силами — говорит Вамбери — старался спасти религиозную честь османли, а в душе поздравлял турок, сохранивших под влиянием исламизма столько хороших свойств, между тем как их соплеменники, хвастающие близостию к источнику чистой веры, отличаются только бессовестным нищенством, лицемерием и лживостию. Как часто я присутствовал при халька (круг), составленном из благочестивых мужей, усаживавшихся тесно один возле другого и предававшихся теведжю — размышлению или, как выражаются западные магометане, созерцанию величия Божия, славы пророка и ничтожности нашей смертной жизни. Если посмотреть со стороны на этих людей, в громадных тюрбанах, с поникшими головами, нельзя не счесть их самыми чистыми, бесхитростными натурами, желающими свалить с себя земное бремя и сподобиться чистого духа, так как арабская поговорка гласит, что «свет есть мерзость, и увлекаться им могут только собаки». Но посмотрите на них поближе, и вы увидите, что многие из них, вследствие слишком глубоких размышлений, дремлют и даже многие храпят, как собаки после утомительной охоты; но не вздумайте упрекать их: бухарцы озадачат вас возражением: «эти люди, даже храпя, думают о Боге и бессмертии!» [166]

Понятно, что, при увлечении, вся религия обратилась здесь в соблюдение одних внешних обрядов, в ущерб своей сущности. Всякое малейшее отступление от религиозных обычаев наказывается в Бухаре необыкновенно строго. В каждом городе есть учитель (дере), путешествующий, обыкновенно, по улицам с плетью; он экзаменует всех проходящих, и ненадежных, будь это даже 60-летние старики, отправляет в училище (медрес). Медресы эти с первого взгляда, представляют утешительное явление: большое число училищ и всеобщее сочувствие этому делу рекомендуют любознательность населения; но на деле оказывается, что в медресах все образование ограничивается зубрением Корана и изучением разных догматических тонкостей.

Шпионство и наушничество до того развиты в Бухаре и приведены в систему, что прокрадываются даже к семейному очагу и делают частную жизнь чрезвычайно скучною и монотонною, делая из нее ежедневное повторение известных обычаев; всякая веселость, всякое отступление от принятой мерки осуждаются беспощадно.

Годы тирании так запугали народ, что муж и жена, даже наедине, не осмелятся произнести имя эмира, не прибавив: «да продлит ему Бог жизни на 120 лет». К этому надо прибавить, что существующий порядок до того вошел в нравы жителей, что несчастный народ не чувствует ненависти к своему правителю, тирания и капризы не кажутся чем-нибудь предосудительным, но считаются неизбежной принадлежностию государя. Эмир Назр-Улла, отец теперешнего правителя, дошел в последние годы своей жизни до последней степени безобразия: он с крайнею строгостию преследовал преступления против нравственности, казнил за малейшее подозрение по этому поводу, между тем как сам почти ежедневно посягал самым бессовестным образом на честь своих подданных; множество семей были обесчещены эмиром, и, несмотря на то, ни у кого недостало духу осудить виновника позора.

Нынешний эмир, Моцафар-эд-Дин-хан (Царствовавший во время пребывания Вамбери в Бухаре в июле 1863 г. Нынешний эмир — его племянник, еще несовершеннолетний.), к счастию, человек очень добрый и, строго преследуя нарушения законов религии и нравственности, сам неповинен ни в каком [167] преступлении. Отсюда беспрерывные восхваления и прославления его со стороны народа. Он руководствуется в своем правлении двумя принципами: справедливость и религия. Справедливость свою он доводит до того, что преследует с одинаковою строгостию и богатых, и бедных, первых даже несколько более, чем последних, вследствие чего в народе его называют истребителем слонов и покровителем мышей, что, вероятно, льстит его самолюбию. Привязанность к религии выражается преследованием им всяких нововведений, в какой мере они ни казались бы полезными, считая их противными духу Корана. Предметы роскоши также изгоняются из Бухары. В домашней жизни эмир чрезвычайно экономен: стол его немногим отличается от стола бедняка; и немудрено: пилав есть единственное блюдо в Средней Азии, употребляемое всеми, начиная с хана и кончая нищим. Гарем эмира состоит из четырех жен и двадцати наложниц, которые назначаются будто бы для присмотра за детьми — обычай, напоминающий Европу. Гарем эмира — святилище, недосягаемое для смертного; правоверному запрещается даже воображать себя в гареме; доступ в него возможен только для людей особенно религиозных, которые призываются иногда во время болезни которой-либо из жен, для совершения священного дуновения.

Полиция в Бухаре чрезвычайно строга и деятельна. После двух часов по захождении солнца никто не смеет показываться на улице, вследствие чего больной иногда умирает от невозможности достать лекарства. Ночные сторожа, по приказанию хана, обязаны задержать его самого, если он покажется на улице в недозволенное время.

Осмотрев Бухару и собрав необходимые о ней сведения, Вамбери отправился в Самарканд, где должен был встретиться с эмиром, который в это время возвращался из экспедиции против Кокана. При выезде из Бухары, караван разместился в двух повозках: в одной поместился Вамбери с хаджи Сали, в другой хаджи Билал с братией. Под защитой циновки, растянутой над головами, сидеть спокойно на ковре было бы очень приятно; но мечта эта оказалась несбыточною: первобытная колесница была невыносимо тряска и беспрестанно передвигала путников с места на место, по своему благоусмотрению; головы их [168] сталкивались, как шары на бильярде. Первые несколько часов Вамбери чувствовал нечто в роде морской болезни, страдая гораздо больше, чем бывало на верблюде, караблеподобных движений которого прежде он так боялся. Несчастная лошадь, впряженная в широкую и тяжелую повозку, на неправильных колесах, с трудом тащилась по глубокому песку или грязи и сверх того должна была еще тащить на себе извощика и его мешок с провизией. Туркмены правы, сомневаясь в том, будут ли бухарцы когда-нибудь способны оправдаться в дурном своем обращении с лошадью, этим благороднейшим животным.

«Я слышал — повествует Вамбери — много удивительных рассказов о процветании края между Бухарой и Самаркандом; но во все время нашей дневной поездки я не встречал ничего удивительного, ничего такого, что бы удовлетворило моим ожиданиям. Мы видели, впрочем, по обеим сторонам дороги, с небольшими исключениями, обработанные земли. Но за то на следующий день меня ожидал настоящий сюрприз. Мы проехали через маленькую степь Чель-Мелик (6 миль длины и 4 мили ширины), где нашли каравансарай и резервуар с водою, и, наконец, достигли области Керминех, где находится станция третьего дня. Тут нам попадались по дороге каждый час, а иногда каждые полчаса, маленькие базары, с несколькими домами и лавками для провизии и с гигантскими русскими самоварами, вечно кипящими, почему они и пользуются там репутацией nec plus ultra утонченного комфорта. Эти деревни вовсе не похожи на деревни в Персии и в Турции: тут постоялые дворы гораздо больше снабжены всякими земными благами, и если бы было побольше деревьев, то можно было бы сказать, что этот путь есть единственная местность в Средней Азии, напоминающая наш далекий запад. Около полудня мы остановились в Керминехе в прелестном саду, на берегу резервуара, с обильною тенью. Друзья мои, по мере приближения момента нашей разлуки, привязывались ко мне все более и более; они не могли бее ужаса подумать, что из Самарканда в Европу мне придется ехать одному. Мы отправились из Керминеха после солнечного заката, рассчитывая, что ночная свежесть облегчит в некоторой степени страдания нашей измученной лошади; в полночь мы опять остановились часа на два, надеясь дотащиться [169] до станции к утру, до дневного зноя. В нескольких местах по дороге я заметил квадратные мильные столбы, одни цельные, а другие уже развалившиеся (Турецкое название мильных столбов — таш, что вместе с тем обозначает и милю.), воздвигнутые Тимуром. Весь путь от Бухары до Кашгара носит на себе следы древней цивилизации. Теперешний эмир, с целию тоже отличиться, устроил в нескольких местах маленькие терасы, для того, чтобы дать средства прохожим исполнять как следует религиозные обряды. Вечер мы провели в деревне Мир, в мечети. Мечеть эта помещается посреди хорошенького цветника. Я улегся спать возле резервуара; но меня скоро разбудили крик и споры приезжающих туркменов. То были всадники Текке, помогавшие эмиру в походе против Кокана и теперь возвращавшиеся в Мерв с добычей, отнятой у киргизов. Эмир, с намерением цивилизовать их, подарил им всем по белому тюрбану, надеясь, что они бросят свои грубые, меховые шапки; но они носили эти тюрбаны пока были на глазах у эмира, а потом продали их.

«Все, что я слышал в Бухаре, значительно уменьшило в моих глазах историческое значение Самарканда; несмотря на то, я не без любопытства ожидал появления на востоке горы Хабаната, у подножия которой лежала моя Мекка — цель давних моих стремлений. Наконец, въехав на одну гору, я завидел город Тимура, посреди прекраснейшей местности. Обязываюсь сознаться, что первое впечатление всех этих разноцветных куполов и минаретов, облитых лучами утреннего солнца, было очень отрадное».

Самарканд, как по внешности, так и по нравам и обычаям народа, ничем не отличается от Бухары, но по религиозному своему значению, по множеству мест, чтимых магометанами, занимает первое место в Средней Азии. Одна гробница Тимура привлекает к себе ежегодно тысячи пилигримов. Кроме того, здесь насчитывают несколько сот святынь, имеющих разную степень важности в глазах мусульманина.

Вскоре было объявлено о торжественном въезде эмира после экспедиции. Шествие открыли двести сарбазов, одетых в кожаные платья, сверх неуклюжих бухарских халатов; этот костюм возводил их на степень регулярного войска. [170] Сзади их ехали всадники с знаменами и литаврами, и, наконец, сам эмир со своею свитой, одетые в широкие шелковые рубахи ярких цветов и в снежно-белых тюрбанах на голове. Из всей свиты эмира наиболее замечательны были кипчаки, сохранившие вполне монгольский тип лица и оригинальное старинное вооружение: щиты, лук и стрелы. День въезда эмира был и народным праздником. Несколько громадных котлов были принесены на площадь, и началась варка «царского пилава». В каждый котел положили мешок рису, три барана, огромную кострюлю бараньего жиру и небольшой мешок моркови. Народ с жадностию бросился на лакомое блюдо и долго после бродил около опустевших котлов. На следующий день назначен был арз (публичная аудиенция), и Вамбери должен был выдержать с эмиром страшную аудиенцию, тем более страшную, что эмир был уже предупрежден на его счет. «Войдя в комнату — говорит Вамбери — я прочел краткую молитву и, по праву дервиша, сел без приглашения рядом с эмиром. Это, по-видимому, удивило его. Он пристально и подозрительно стал глядеть мне в глаза; но я удачно выдержал этот взгляд, давно отвыкнув краснеть. «Хаджи — сказал эмир — неужели ты пришел из Константинополя для того только, чтобы поклониться гробу Бага-эддина (святого)?а

- Да, таксир (повелитель) — отвечал Вамбери — и кроме того для того, чтобы насладиться твоей божественной красотой (обычная вежливость).

- Странно, неужели ты не имел никакой другой цели?

- Никакой, таксир! Я давно уже и пламенно желал увидеть благородную Бухару и очаровательный Самарканд, по которым, по выражению шейх-Джелала, следовало бы ходить головою, а не ногами. К тому же я давно джиганхешт (скиталец мира).

- Ты? хромой?

- Будь я твоя жертва, таксир (выражение, соответствующее нашей просьбе — извини), но твой знаменитый предок Тимур-ленк был тоже хромой, но это не помешало ему быть джихангиром (покорителем мира).

Этот ответ понравился эмиру, и он предложил Вамбери много вопросов насчет путешествия и впечатления, произведенного Бухарой на мнимого дервиша. Вамбери [171] пересыпал свои ответы цитатами из Корана и персидскими изречениями, что не только рассеяло подозрения эмира, но и оказало на него благоприятное действие. Вамбери был отпущен и даже награжден эмиром одеждой и небольшим количеством денег.

«Своим торжеством — прибавляет Вамбери к этому рассказу — я был обязан ничему более, как гибкости моего языка, действительно довольно бесстыдного».

Во время своего пребывания в Самарканде, Вамбери собрал множество неизвестных доселе сведений о Бухаре, которая, впрочем, как по составу народонаселения (В Бухаре насчитывают приблизительно до 2,500,000 жителей.), так и по образу жизни и правления почти ничем не отличается от Хивы. Кроме того мы считаем необходимым познакомить читателей хотя вкратце с результатами исследований Вамбери относительно Кокана, в котором сам он лично, впрочем, не был; для нас, русских, страна эта, в настоящее время, имеет живой интерес.

Кокан, древняя Фергона, превосходит как Хиву, так и Бухару пространством и количеством народонаселения (?), хотя ни того, ни другого точно определить нельзя. Считают приблизительно, приняв во внимание число городов, до трех миллионов жителей (?), в состав которых, кроме известных уже нам племен, входят еще и кипчаки. Кипчаки, несмотря на свою малочисленность, играют самую важную роль в Кокане. Происходя от древнего тюркского племени, они в чистоте сохранили свой язык и обычаи и весьма напоминают монголов, как по складу головы, так и по необыкновенной ловкости и силе. Храбрость их неудержима. Случалось, что 500 всадников-кипчаков брали целые города и переменяли династии в Кокане. Ни одно из других племен, несмотря на свою многочисленность, не имеет такого влияния на государственные дела в Кокане. Столицею ханства считается пленительный Кокан, по кудрявому выражению туземцев. Пленительный только на словах, а в самом деле ничем неотличающийся от других городов Средней Азии, хотя и превосходит их обширностию територии и числом жителей: та же грязь, те же медресы, те же рынки, на которых почти исключительно продаются наши русские товары. Замечательно, что английские изделия, которые также [172] проникают в Среднюю Азию через Герат, не могут соперничать с русскими, несмотря на несомненное качественное превосходство первых, вследствие чего размеры русской торговли в Средней Азии постоянно увеличиваются.

Причины выгодного положения русской торговли в ханствах, по мнению Вамбери, зависят более всего от давности сношений: привычка и обычай у восточных народов играют слишком важную роль. Кроме того, русские купцы познакомились со вкусом своих потребителей и умеют к ним приноровиться; наконец, дороги в Россию, несмотря на свои неудобства (Из Ташкента караваны ходят в 50-60 дней до Оренбурга и в 70 дней до Петропавловска (Тобольской губернии).), все-таки выгоднее дороги в Герат, на протяжении которой живут народы, занимающиеся исключительно собиранием пошлины с караванов, которая есть ничто иное, как организованный грабеж.

Главные статьи привоза и вывоза уже перечислены нами при рассмотрении торговли Хивы, а потому здесь придется только упомянуть о почве Кокана, которая замечательна по своему плодородию. Несмотря на младенческое состояние земледелия, она дает обильные урожаи риса, ячменя, пшеницы и сарачинского пшена; фрукты родятся всевозможные и превосходного качества; тутовое дерево, хлопчатник, красильные вещества растут везде. Из домашних животных, разводимых в Кокане, самую важную роль играет лошадь. Песни и литература, даже обыкновенные разговоры мужчин имеют большею частию предметом лошадь. Восточные народы считают лошадь венцом создания, так что киргизы хвастают своими выдающимися лицевыми костями, напоминающими лошадь.

Из других городов наиболее замечателен Ташкент, недавно занятый нашими войсками. Он ведет значительную торговлю с Оренбургом и Петропавловском, с Бухарою и Китайскою Татарией.

Политические отношения ханств между собою представляют картину постоянных войн и раздоров, в которых первостепенную роль играет Бухара, несмотря на то, что уступает Кокану в отношении народонаселения.

История Кокана, тесно связанная с историею Бухары, за последние 30 лет представляет ряд беспрерывных войн, окончившихся в настоящее время завоеванием Кокана. В [173] 1863 году заключен мир, по которому Кокан разделен на две части: одна, с городом Конаном, отдана шах-Мураду, поддерживаемому кипчаками, а другая, с Ходжентом — Худояр-хану; все пушки и оружие, а также и многочисленные драгоценности, перевезены эмиром в Бухару.

Бухара, которая еще во времена, предшествовавшие введению исламизма, играла главную роль среди этих стран, сохранила ее в продолжение многих столетий и до нашего времени, несмотря на различные, потрясавшие ханство, перевороты. Не только Кокан и Хива, но также небольшие южные государства, и даже Афганистан, постоянно признавали это превосходство Бухары над собою, считая ее колыбелью цивилизации современной Средней Азии. Муллы и мусульманская ученость благородной Бухары очень уважаются и славятся в этих странах, которые, тем не менее, всячески противятся всем стремлениям бухарских эмиров, под влиянием этого духовного господства, подчинить, хотя бы несколько, своему светскому владычеству если даже и не целые ханства, то некоторые города только. Из продолжительных войн Бухары с Коканом некоторые заключили, что Бухара стремится составить союз ханств для ограждения себя от завоеваний России; но это совершенно неосновательно. Войны эти велись только из-за добычи и грабежа, и можно быть твердо убеждену, что ханства эти никогда не составят общего союза для своей защиты, а, напротив того, своими междоусобными войнами и распрями более всего будут способствовать успехам нового завоевателя. Хива и Кокан, хотя и непримиримые враги Бухары, не считаются ею довольно опасными; единственным соперником ее в Средней Азии считается постоянно возрастающий Афганистан. Сознавая невозможность успеха, в случае открытой с ним войны, Бухара всячески старается вредить Афганистану дипломатическим путем. Пользуясь союзом афганов с англичанами, бухарцы выставили их как отступников ислама, что имело влияние на значительное уменьшение торговых сношений Афганистана не только со всем Туркестаном, но даже и с Кабулом, и постоянно поощряют к вторжению в эту страну текков и саноров, кочующих по соседству с нею.

Хива чрезвычайно ослаблена постоянными междоусобными войнами, которые она принуждена вести с населяющими ее [174] иомутами, шаудорами и кайсаками, весьма наклонными к войне и грабежам, и только необычайной храбрости узбегов обязана она тем, что до сего времени не подпала под власть Бухары, превосходящей ее своим народонаселением. Аллах: Кули-хан, как говорят, первый отправил послов в Бухару и Кокан для заключения, по-видимому, по совету путешественника Канолли, оборонительного союза против все более и более возрастающего господства здесь русских. Бухара не только отказалась от этого, но, напротив того, склонилась на сторону России; Кокан же изъявил на это согласие, равно как и города Шехри-Себс и Хиссар, бывшие в войне с бухарским эмиром. Но осуществление этого союза на деле осталось в числе многих других pia desideria, причину чего довольно ясно указывает следующее древнее арабское изречение, употребляемое жителями Средней Азии для описания их собственного характера, именно: в Турции видим мы благополучие, в Дамаске — доброту, в Багдаде — науку, в Туркестане — вражду и неприязненность.

Постоянными междоусобиями кипчаков, киргизов и кайсаков объясняется подобное же бессилие Кокана; к тому же узбеги, его населяющие, до крайности малодушны. Поэтому и неудивительно, что, превосходя прочие ханства пространством и числом жителей, Кокан, тем не менее, не может с успехом противиться вторжениям бухарцев.

Внешние сношения ханств ограничиваются Китаем, Персиею, Турциею и Россиею. С Китаем сношения их в такой мере незначительны, что не заслуживают никакого внимания; на персов жители ханств смотрят с презрением, грабят их границы и уводят в плен. По мнению туркменов, Бог дал персам голову и глаза и лишил их сердца. Отношения к Турции чисто религиозные; в понятиях суннитов, Турция глава исламизма, но, тем не менее, она не имеет никакого фактического влияния, так что наибольшая доля торговых и политических сношений выпадает на долю России.

Обратимся к Вамбери. Пробыв в Самарканде месяц, он решился отправиться обратно через Герат в Персию. Спутники его предлагали ему дальнейшее путешествие через Тибет, в Мекку или Пекин; но Вамбери, принимая во внимание приближение зимы, отдаленность путешествия и в особенности скудость средств, отверг их предложение. [175]

«Окинув взглядом пройденное пространство, я увидел — говорит Вамбери — что уже и теперь не имею предшественника, который бы совершил путешествие столь же отдаленное и при таких способах и средствах, как я. Мне жаль было приносить в жертву опасной и ненадежной цели результаты и данные, хотя и незначительные, но уже добытые. К тому же мне только 31 год: я могу еще много увидеть со временем; теперь же — назад! Все ото, быть может, удивит и поразит моего европейского читателя; но указания опыта, собранные мною во время странствования, врезали глубоко в мою память, что не должно пренебрегать поговоркою: лучше синица в руках, чем журавль в облаках! (По-турецки это выражается так: лучше сегодня яйцо, чем курица-завтра.)

«Наступил час отъезда. Перо мое слишком слабо, чтобы изобразить печальную сцену нашей разлуки; все мы были глубоко тронуты. Шесть месяцев мы делили вместе страшные опасности степей, разбойников и непогод. Неудивительно, что это сгладило всю разницу положения, возраста и национальностей, и мы стали смотреть друг на друга как на членов одной семьи. Разлука в этом случае равносильна смерти. Иначе не может быть в этих странах, где положительно нельзя рассчитывать встретиться друг с другом. Я до сих пор не могу вспомнить без сердечной боли о том, что я не мог сообщить тайну своего переодеванья лучшим своим друзьям, что я должен был обманывать тех, кому был обязан жизнию; но что же было делать: религиозный фанатизм, встречающийся порою еще и в цивилизованной Европе, имеет страшное влияние на жителей востока и особенно на исламитов.

«Мое превращение, само по себе уголовное преступление по законам Магомета, влекущее за собою избиение камнями, может быть в этом случае не порвало бы между нами всех уз дружбы; но как горько, как ужасно было бы разочарование моего друга хаджи Сали, такого честного в своих религиозных убеждениях! Нет, я решился избавить его от этого горя и спасти себя от упреков неблагодарности, которыми он имел бы право меня осыпать.

«Рекомендовав меня пилигримам, с которыми я должен был ехать до Мекки, как своего брата и сына и самого лучшего друга, они проводили меня, после заката солнца, [176] за городские ворота, где нас дожидалась повозка, нанятая моими новыми товарищами до Карши. Я плакал как ребенок, когда, вырвавшись из их объятий, уселся на свое место в повозке. Друзья мои тоже заливались слезами, и я долго видел их на том месте и вижу их теперь, с руками, поднятыми к небу, испрашивающих для меня благословение Аллаха. Я несколько раз оборачивался. Наконец они исчезли и не стало ничего видно, кроме куполов Самарканда, освещенных слабым светом восходившей луны».

Отправляясь в путь, Вамбери, по совету керванбаши, купил себе осла и навьючил его разными безделками, которые охотно раскупаются встречающимися на пути кочевыми племенами. Это дало ему возможность пропитаться во время пути. Таким образом, Вамбери, как дервиш и ходебщик, как мулла и чародей, должен был заняться продажею амулетов и бус, благословений и целебных дуновений и тому подобных чародейств, и до того втянулся в свою роль, что ему было чрезвычайно неловко, несколько месяцев спустя, на улицах Лондона: там он мечтал о палатках туркменов, о беспредельной степи с ее аламанами, теббадами и прочими ужасами.

Дорога на Герат, по которой направился теперь Вамбери, весьма важна в том отношении, что это единственный путь, по которому англичанам возможен доступ в ханства. Как увидит читатель, путь этот хотя и не представляет больших затруднений естественных, но за то имеет другой важный недостаток: народы, живущие по этому пути, под видом пошлины формально грабят проходящие вараваны, так что товары не окупают свой первоначальной цены. Все это, при настоящем положении дед, исключает возможность сношений Герата с ханствами.

Степь между Самаркандом и Карши представляет пространство, покрытое растительностию, на котором нередко встречаются источники и колодцы, что дает возможность содержать здесь значительные стада. Источники, окруженные деревьями, придают красоту пейзажу, стада оживляют местность, и вообще глаз путника отдыхает на этих картинах мира и тишины. Дорога до Карши, благодаря деятельности и строгости бухарской полиции, совершенно безопасна: не только караваны, но даже и отдельные путники могут спокойно [177] проходить по ней. Через два дня пути караван прибыл в Карши, который, по торговому своему значению, считается вторым городом ханства, и если бы не политические смуты, он мог бы играть весьма важную роль в транзитной торговле между Бухарой, Кабулом и Индией.

Карши в особенности славится изготовлением клинков, которые чрезвычайно дорого ценятся в Средней Азии, как по отделке, так и по достоинству метала, и нисколько не уступают лучшим европейским изделиям этого рода. Не мало был удивлен Вамбери, найдя в Карши «общественное гулянье», на которое собирается весь beau-monde города, пьет чай из громадных русских самоваров и толкует о политике. Явление это, необыкновенное на востоке, напомнило Вамбери наши европейские города.

Пробыв в Карши три дня, путешественники направились далее в пограничный город Керки, на Аму-Дарье, которая, при своих высоких берегах, имеет тут до 800 футов ширины (вдвое более, чем Дунай при Офене и Пеште). Довольно удачно миновав различные песчаные отмели, они были задержаны на противоположном берегу местными властями, принявшими их за беглых персидских невольников, пробирающихся на родину. Их заставили снова вернуться в город и явиться к его начальнику, т. е. коменданту этой крепости. «Можно вообразить себе — говорит Вамбери — все мое удивление при подобном предположении. Трое из моих спутников, которые типом лица и языком сейчас же обнаружили истинное свое происхождение, были немедленно отпущены; меня же допрашивали и хотели лишить осла. Начался немалый шум, в продолжение которого один из чиновников, отозвав меня в сторону, сказал, что он уроженец Тавриза, несколько раз был в Константинополе, очень хорошо знает турок, нисколько их ни в чем не подозревает, но, исполняя постановления страны, должен подвергнуть меня осмотру, установленному относительно всех иностранцев, по той причине, что освобожденные невольники, обязанные при возвращении на родину, платить два дуката пошлины, нередко, для избежания этого, прибегают в переодеваньям и различным обманам.

Керки, ключ Бухары со стороны Герата, представляет довольно значительную пограничную крепость, на левом, [178] возвышенном берегу Аму-Дарьи, обнесенную тремя земляными стенами; из них самая нижняя имеет до 12 футов вышины, при 5 футах ширины. В крепости считают до 18 пушек. После того, как афганы, под начальством Дост-Магомета, отняли у бухарцев прочие их владения по левому берегу Оксуса, Керки осталась единственным пунктом, принадлежащим им среди местности, занятой туркменским племенем эрсари.

Пробыв в Керки несколько дней, путники отправились в ханство Андшуй, после продолжительных споров в таможенном управлении. В караване их было не мало освободившихся невольников, число которых начальство таможни всячески старалось увеличить, и потому всякого незнакомого и иностранца считало за бывшего невольника, вследствие чего спорам и крикам не было конца. С другой стороны, наш керванбаши уменьшал число освобожденных невольников, с намерением воспользоваться самому взимаемою с них пошлиною. В этих видах, он и набрал с собою как можно более хаджи, к числу которых включил не мало невольников, подлежащих пошлине. Не вдаваясь в подробное описание того, каким образом многие из последних попались в плен текке-туркменам, и с какими невероятными затруднениями избавлены из этого тяжкого положения, скажем только, что в настоящее время считают около 15,000 всадников из племени текке, единственно помышляющих и днем, и ночью о набегах и по возможности совершающих их. Поэтому каждому предоставляется судить о бедствиях, которым уже в продолжение многих столетий подвержены восточные и преимущественно северо-восточные области Персии, а равно и о том, сколько семейного счастия, домов, деревень и т. д. разрушено этими алчными хищниками.

Пройдя гладкою, пустою степью, изредка покрытою чертополохом-любимым кормом верблюдов, которые с изумительною ловкостию поедают его острые и колючие листы — караван скоро достиг города Андшуй, жители которого прославились своими разбоями и грабежами.

Каравану предстояло пробыть тут несколько дней, потому что переговоры о таможенной пошлине продолжаются очень долго; они ведутся лично с ханом или первым его визирем. Хан, обыкновенно, запрашивает с невольников, животных, товаров и т. д. неимоверно высокую пошлину и [179] постепенно ее понижает, смотря по тому, имеет ли керванбаши довольно искуства, ловкости, а главное — времени, чтобы вести с успехом подобный торг. Множество фруктов, хороший рис, маис и прочие хлеба, в изобилии произрастающие в этой пустынной местности, действительно изумительны. Воды здесь до крайности мало, и та очень дурного вкуса; климат также нездоровый, а потому можно считать вполне точною характеристикою следующий персидский стих: «Андшуй имеет горькую, соленую воду, раскаленный песок, ядовитых мух и скорпионов; не хвали этого изображения настоящего ада». Тем не менее, Андшуй, лет 30 тому назад, имел до 50.000 жителей, занимавшихся значительною торговлею с Персией и Бухарой лучшими черными мерлушками, а также и особенной породы верблюдами, с длинною шерстью и необычайной силы. В настоящее время в нем насчитывается до 2,000 домов и около 3.000 палаток, расположенных на краю степи и в ее оазисах; жители же, числом 15,000, принадлежат, большею частию, к узбегам и алиели-туркменам.

Нельзя было не заметить, несмотря на краткое пребывание каравана в Андшуе, господствующей тут величайшей неурядицы в делах правительственных и религиозных. Главный судья, пользующийся особым почетом и уважением в Хиве и в Бухаре, считается в Андшуе как бы посмешищем; каждый делает что хочет, и самые возмутительные преступления остаются при посредстве подарков совершенно безнаказанными. Жители с удовольствием вспоминают о Бухаре, как об образцовой стране справедливости, набожности и земного величия, и считали бы себя вполне счастливыми под властию бухарского эмира. «Один старый узбег — говорит Вамбери — заметил, что даже господство френгисов (англичан), прости мое великое согрешение, было бы лучше, нежели настоящее мусульманское правительство».

Покончив таможенные переговоры, едва не обратившиеся в драку и действительную военную стычку, караван выступил в Маймен, который представляет пункт также весьма важный. Находясь на половине дороги между Бухарой и Гератом, населенный чрезвычайно воинственным народом, Маймен постоянно служит яблоком раздора между ханами Средней Азии. Несмотря на все усилия соседей, ханство это осталось независимым до сих пор и даже не покорилось [180] Дост-Магомету, могущественному повелителю Афганистана и Герата. В 1862 году вся Средняя Азия трепетала, когда Дост-Могомет поднял оружие; но Маймен устоял и здесь, и с тех пор храбрость его жителей вышла в пословицу и составляет заслуженную их гордость.

Смерть Дост-Магомета — событие высокой важности для Средней Азии — угрожала большими переворотами и политическими революциями в ханствах. Бухарский эмир первый вздумал воспользоваться случаем и, несмотря на известное свое безденежье, отправил 10,000 тилла (100,000 р. с.) в маленький воинственный Маймен. Это привело к следующему договору: эмир должен был перейти Оксус и, соединив свои силы с союзными, сделать внезапное нападение на общего их врага — афганов. Царствующий владетель Маймена, юноша необыкновенно пылкий, не имел терпения дождаться своих союзников и начал битву с силами, бывшими в его собственном распоряжении. Ему удалось завладеть несколькими афганскими местечками и украсить ворота своей крепости тремястами длинноволосых афганских голов. Война эта, впрочем, не имела дальнейших серьезных последствий.

В Маймене керванбаши и главных купцов недолго задерживали таможенные формальности, и они принялись за хлопоты о личных своих интересах. Они перебывали на всех конных, потому что здесь хорошие лошади весьма дешевы. Отсюда, их разводят в Герат, Кандагар и Кабул и даже в Индию. Лошади, стоющие в Персии от 30 до 40 дукатов, здесь продаются от 100 до 160 тенге (14-15 дукатов), и я не видывал — говорит Вамбери — в Бухаре, в Хиве или в Карши таких отличных лошадей по такой низкой цене. Но рынок в Маймене богат не только лошадьми: естественные и мануфактурные произведения страны, как-то ковры и другие материи из шерсти или верблюжьего волоса, доставляются в изобилии туркменскими и джемшидскими женщинами. Необходимо заметить, что значительную долю вывоза отсюда в Персию и Багдад составляют мелкий виноград (кишмиш), анис и фисташки.

Положение Вамбери в это время было самое критическое: проще сказать, он умирал от голоду и лишений. Здешний народ далеко не так религиозен, как в Хиве и в Бухаре, поэтому подаяний было весьма мало; запасы товаров, взятых [181] Вамбери из Самарканда, истощились, так что он нашелся вынужденным продать почти все свое имущество, чтобы хотя кое-как добраться до Герата.

Наконец предположенная цель была уже в виду. После многих затруднений караван достиг местечка Керруха, лежащего в нескольких верстах расстояния от Герата. Надо заметить, что во время пребывания Вамбери в Бухаре Герат был еще под осадой Дост-Магомед-хана, и там ничего не было известно о взятии и разорении этого города. Читателю легко себе представить ужас и беспокойство гератцев, находившихся в караване, узнавших только теперь о страшной участи, постигшей их дома и семейства. Несмотря на то, все должны были дожидаться следующего дня, пока не появился таможенный Офицер с нахальною афганскою миной, для составления подробного отчета обо всем привезенном. Вамбери представлял себе Афганистан страною уже полуцивилизованной, где, вследствие долгого столкновения с европейским влиянием, остались кое-какие следы порядка и просвещения; но он должен был горько разочароваться в своем предположении. Афганский чиновник, первый представитель нации, встреченный здесь караваном, затмил своею бессовестностию и варварством всех подобных чиновников Средней Азии; все ужасы, слышанные Вамбери о таможнях Средней Азии, были только розовыми картинками в сравнении с тем, что он здесь увидел. Тюки с товарами, которых владельцы не хотели развязать, были отправлены в город под стражей; багаж путешественников был разобран и записан по статьям; несмотря на холод, все должны были раздеться, и, за исключением рубашек и панталон, все предметы одежды были объявлены подлежащими пошлине. Кровопийца не пощадил даже мелких товаров хаджи и потребовал новую плату с ослов, за которых путешественники уже переплатили на таможнях цену, превышавшую втрое их стоимость. Так как многие были действительно так бедны, что не могли ничего заплатить, то он заставил продать их ослов, что весьма тяжело отозвалось на Вамбери, оставшемся таким образом без всяких средств. Понятно, что, при таких таможнях, торговля с Гератом становится положительно невозможною. Вечером, по окончании этого грабежа, явился к каравану губернатор местечка, носящий чин [182] межира (майора; в афганской армии есть еще чины эжорнель и корнель, переделанные английские: general, colonel), с желанием получить на водку. Военный мундир, застегнутый на пуговицы, и европейская внешность этого солдата заставили приятно улыбнуться Вамбери (который очень дорого ценил всякий признак цивилизации). Улыбка эта не ускользнула от хитрого афгана, и он, расспросив керванбаши, завел весьма любезную речь с Вамбери, отгадав в нем европейца. Но Вамбери упорно оставался в своей роли, и когда на площадке афган по-европейски протянул ему руку, Вамбери поднял свою для совершения фатья (благословения). Афган со смехом увернулся от этого благословения. На следующее утро караван должен был вступить в Герат проведя более шести недель в пути, который можно было бы при других условиях совершить в двадцать, двадцать пять дней.

Самый Герат в настоящее время покорен воинственными афганами. Шестнадцатилетний принц, сын теперешнего афганистанского короля, правит Гератом совокупно с приставленным к нему визирем. Дуумвират этот окончательно разоряет эту благословенную страну, раю подобную, по восточному выражению. Хотя жители востока и увлекаются, давая такое название Герату, но нельзя не согласиться, что это одна из плодороднейших и живописных местностей Средней Азии. Его естественные преимущества в связи с политическим значением, к несчастию, сделали из него яблоко раздора для разных национальностей, и если принять в расчет войны и осады, вынесенные этим городом, нельзя не удивляться быстрому заживлению нанесенных ему ран. Всего только два месяца тому назад, здесь хозяйничали орды диких афганов, всюду оставляя за собой разорение и отчаяние, а теперь снова поля и виноградники в цвету и дуга покрыты высокою душистою травой. Царствующий принц еще несведущий мальчик, а визирь его — по словам Вамбери — олицетворение глупости. По обычаю Герата, он каждый день должен производить публичный суд, на который, обыкновенно, собирается масса тяжущихся. Утомленный продолжительным разбором, визирь придумал весьма короткую форму решения: «пусть все остается по-старому», говорит он, обыкновенно, всем под конец заседания, и довольные гератцы расходятся, вполне удовлетворенные мудрым решением визиря. [183]

Вообще победители страшно притесняют побежденных; грабеж и насилие — принципы правительства, так что гератцы не только желают заменить существующее афганское управление каким-нибудь другим, единоверным, но даже повсеместно высказывают симпатию к англичанам, поселившим своими кроткими и разумными мерами доверие в жителях. Во время управления Гератом майора Тодда, они увидели всю разницу его действий и распоряжений в сравнении с их обыкновенными правителями; они увидели справедливость в правителе — качество, неизвестное им дотоле.

Дорогою Вамбери крайне истратился; между тем, до персидской границы было еще далеко. Вынужденный крайностию, он решился обратиться к благотворительности молодого гератского принца. Собравшись с духом, он отправился во дворец и, исполнив известные церемонии, сел рядом с принцем. Каковы же были удивление и ужас мнимого дервиша, когда принц, при первом взгляде на него, вскричал: «Клянусь Аллахом, ты переодетый англичанин!» Присутствовавшие рассмеялись; но принц с детскою неотвязчивостию стоял на своем. Вамбери однако, осадив его изречением из Корана, сказал ему: «Довольно шутить: ты знаешь, что тот сам неверный, кто даже в шутку назовет правоверного гяуром. Лучше дай мне что-нибудь за благословение, чтобы я мог отправиться далее». Принц присмирел и, после разговора с Вамбери, приказал дать ему небольшую сумму денег. Тем не менее, дальнейшее пребывание его в Герате становилось невыносимым: все подозревали в нем англичанина, и он ежеминутно мог подвергнуться опасности; кроме того, самый город имел неприятный мрачный вид; страх был написан на лицах всех жителей; по их словам, грабеж и резня продолжались несколько дней после взятия города. Четыре тысячи афганских солдат, нарочно выбранных из различных полков и племен, ринулись в город по одному сигналу на беззащитных жителей и не только завладели всем, что нашли в домах, но раздевали всех донага, сбрасывали больных с постелей, детей из колыбелей, чтобы завладеть и их одеждами. Надобно знать жадность и бессовестность афганов, чтобы представить себе вполне, как они веди себя в порабощенном городе: они взимали контрибуцию с города целый день, [184] с провинции — целый месяц. Впрочем, это естественные последствия войны, случающиеся и в цивилизованных странах, так что трудно упрекать в этом диких афганов; но жаль, что они вместо того, чтобы залечить тяжкие раны, нанесенные ими, как будто умышленно стараются окончательно разорить страну и довести ее до нищенства. Они сделали себя предметом всеобщей ненависти, и жители готовы на все, лишь бы не признавать вечно владычества афганов; их презренное правительство делает стачки с туркменами, вместо того, чтобы охранять жителей от их набегов; аламаны грабят в нескольких верстах от Герата, и несчастные жители под стенами города не видят защиты от хищников. Вамбери употребил все старания, чтобы ускорить путешествие в Мешед, до которого и добрался благополучно в ноябре 1863 года. Здесь он нашел знакомых европейцев, которые и ссудили его средствами для переезда в Европу.

* * *

На этом кончаются путешествия Вамбери, дающие, как читатель мог судить из этого краткого очерка, большой запас сведений о странах, почти неизвестных нам до сих пор. Кроме высокого научного интереса, путешествия Вамбери представляют живой и занимательный рассказ, мастерски изображающий характеры лиц, с которыми смелому путешественнику приходилось встречаться. Видно, как мало по малу Вамбери втягивался в жизнь дервиша; видно, как с первого шагу его поражает всякая мелочь, как потом он совершенно свыкается с обстановкой и следит только за общей картиной жизни народов в ханствах. От этого рассказ чрезвычайно выигрывает: мелочи исчезают, и читатель видит полную картину описываемой страны. Вообще надо удивляться уму и находчивости Вамбери, но еще более его знанию языка и местных обычаев: эти последние качества более всего способствовали счастливому окончанию этого рискованного предприятия.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие в Хиву и в Бухару в 1863 году // Военный сборник, № 3. 1866