ДНЕВНИК САМУИЛА МАСКЕВИЧА.

(Окончание.)

17 Мая Сапега, прибыв к Москве, не перешел реки, но расположился лагерем на горе между Девичьим и Симоновым (Это вероятно ошибка, потому что Симонов монастырь находится на другом конце города. К.) монастырями. Ни он сам и ни один из товарищей его не явился к нам в столицу. Мы дивились этому, и ждали, что будет далее. Они сносились с Русскими, бывали друг у друга; мы же ничего не зная в Кремле, решились, чтобы проникнуть его замыслы, учинить 21 Мая вылазку. Ночью, начальники наши засадили в скрытном месте несколько хорунгвей, и дали знать о том Пану Сапеге, не прося его участвовать в сем [218] сражении, в тех мыслях однако ж, что он сам догадается, чего нам было нужно. В день сражения, мы заманили Русских на довольно широкий и ровный луг, отделявший лагерь Сапеги от столицы; он приказал своему войску стать под ружье перед лагерем, и смотрел издали, как наши сражались. После довольно долгой стычки, когда успех склонялся на нашу сторону, он, быв по видимому этим недоволен, прислал сказать нашим, чтоб они сходили с поля; но когда человек одолевает врага, то рад бы его вовсе уничтожить, а потому и наши не хотели уступить; он прислал сказать в другой раз, чтоб сходили с поля, прибавив, что ударит в нас с тылу. Мы ради не ради, принуждены были отступить к Кремлю, хотя победа и осталась при нас. Пан Зенкович попал было как рыба в тоню: крыло, которым он командовал, теснимое многочисленным неприятелем, начало слабеть, так что и ему после пришлось уходить с другими; он набежал на болото, потерял коня, и спасался пешком. Неприятели обскакали его, и он вероятно попался бы в их руки, если б мы, отразив их, не отбили его. О Сапеге [219] носились в то время слухи, что он хотел сам на Царство, и от того с такого ласкою приезжал к Москвитянам, сносился с ними, и договаривался вероятно прежде о себе, но когда дела пошли не по его желанию, тогда он предпринял помирить нас с ними, но не успев и в этом, (потому что грубые Россияне ни на что не хотели подаваться) (Этот упрек в устах неприятелей есть лучшая похвала твердости Русского характера. К.), бросил их, и обратился к нам (Здесь пропущено обстоятельство, помещенное в Летописи о мятежах, а именно сражение, происходившее у Сапеги с Русскими, после которого Польский Военачальник вступил в сношения с Гонсевским. К.). Он начал советоваться с Паном Гонсевским, что делать: о поражении неприятеля нельзя было думать, потому, что лагерь был хорошо укреплен, и Русских было множество; и так постановлено было, чтоб Пан Сапега с войском своим, которого было до 2000, отправился во внутрь земли, опустошая все неприятельским образом, огнем и мечем; распустили об этом слух, дабы [220] привести войско Русское в сожаление о бедствии отечества; к тому же нам потребны были съестные припасы. Но Русские пребыли непоколебимыми (Поляки, говорит Немцевич, отправляясь в путь, должны были пробиваться через толпу Русских, и потеряли при сем случае до 200 человек. Л. о М. (стр. 221) говорит, что за Сапегою отправлен был Кн. Григ. Ромодановский. Кн. Бахтеева и Андрея Просовецкого выслали также после выступления из Москвы Косяковского. К.). Мы отправили с Сапегою, сколько кто мог, челяди, для собрания фуража и съестных припасов; я сам послал 4 человек, а всех их собралось до 1500 человек; мы поручили их надзору Руцкого Шиша.

На третий день после ухода челяди с Сапегою, 31 Мая, пришло известие, что подходит Пан Гетман Великого Княжества Литовского, (а он был еще у Печоры на Лифляндской границе, милях в 80 от столицы). Наши торжествовали при такой новости: звонили во все колокола, которых было у нас множество, стреляла из пушек и ружей. Это самое показало нашу слабость, ибо после отправления челяди, не много нас было на стенах, а потому даже радостные [221] выстрелы были редки. Неприятель понял тотчас наше положение, и в ту же ночь, когда мы с вечера праздновали, он, за час до рассвета, начал приступ.

Здесь в Маскевиче есть пропуск. Немцевич, издавший Дневник Маскевича, пишет, что содержание выпущенного отрывка помещено в жизни изданной им же книге: Жизнь Сигизмунда III. Чтоб пополнить сей пропуск, и представить нечто целое, переводим сокращенно сие место из означенного нами сочинения. См. Т. II. стр. 522.

«Бдительный Ляпунов не замедлил воспользоваться сим открытием. В Белой стене находилась башня, много вредившая осаждавшим; оборонял ее Бобовский, с отрядом, состоявшим из 400 человек конницы. Русские, напав на нее огромными силами, овладели ею и тотчас ввели в нее своих воинов с огнестрельным оружием. Гонсевский, жалея о потере столь важного поста, является с выбранными товарищами, ободряет их, и охотники ссев с коней, с одними саблями в руках, взбираются на стены, и после рукопашного боя с неприятелем, вытесняют его и отнимают башню. В сем сражении между прочими пали два [222] храбрые воина: Дудзинский и Бобровницкий. Вытесненные из башни Россияне, бросились на прилежащие стены, которыми легко овладели, нашед тут хорунгви в 20 и в 30 человек. Микулинская башня (Вероятно Никитская, как сказано в Летописи о мятежах. К.), где находился сильный отряд Немцев, не так скоро досталась неприятелю. Немцы удержались бы в ней, если б не оказалось у них недостатка в порохе: истощив снаряд, они оборонялись долгое время каменьями и кирпичами, наконец принуждены были отдаться на слово, но, вопреки оному, их свели в ров и всех изрубили.

«Был еще пятибашенный (Алексеевская башня. К.) замок, в коем оборонялся Гроицкий с 300 Польской пехоты. Долго он удерживался, и, может быть, выдержал бы приступ, если б перебежавший к Русским барабанщик не открыл им, что в подвалах находится много пороху и других огненных снарядов, и что подвалы сии не закрыты снаружи даже воротами. Россияне тотчас начали бросать туда каленые стрелы; занялся огонь и пламя вскоре [223] объяло всю башню. Поляки, желая лучше умереть от меча, нежели от пожару, погибли жалкою смертию, бросаясь со стен на острия копий и сабель. Таким образом Поляки потеряли все укрепления Белой стены. — Оставался еще Девичий монастырь, защищаемый Немцами, казаками и несколькими сотнями Россиян, находившихся в Польской службе; но последние, снесшись с своими соотечественниками, сдали им сие место почти без выстрела.

«Гонсевский, стесненный в Кремле, не надеясь на скорую помощь, не мог там долго удерживаться, и желая скорее дать знать Ходкевичу о своем положении, выбрал 70 товарищей, дал им каждому по письму к Литовскому Гетману, и в самый полдень, когда Русские обыкновенно почивали, выслал их по разным дорогам. К счастию, поднялась ужасная буря и полился дождь ливнем: девять товарищей переехали неприметно через Русский лагерь, и прибыли благополучно к Ходкевичу: другие или воротились, или схвачены были неприятелем.

Между тем, Сапега, исполнивший к несчастию рода человеческого слишком верно свои поручения, настигнув [224] Русских в Юрьеве, изрубил их до 15,000 человек, потом взял приступом Братошинский Острожок, завоевал Переславль, Милютский (?) монастырь и Александровскую слободу. Таким образом пять недель громя войска, покоряя города и забирая сколько можно было съестных припасов, приблизился он 23 Июня к столице. Там, известившись о взятии Белой стены, и о стеснении Гонсевского, тотчас начал он изыскивать способы к его освобождению. Смелость и быстрота в движениях показались ему вернейшим к тому средством. На другой день до рассвета, по принесении молитв Господу Богу в виду всего лагеря, и ободрив товарищей, приказал он несколько хорунгвям казаков и простых воинов переправиться на другую сторону, не вдалеке от Девичьего монастыря, и выслал семь гусарских хорунгвей под Белую стену, дав тайные приказания начальствовавшему ими Мену. Распорядившись таким образом, приказал он из орудий, поставленных в разных местах против Русских войск, начать сильную стрельбу, и в то же время сам ударил с войском в центр их. Россияне, поражаемые [225] калеными ядрами, начали мешаться. Высланный стылу отряд бросился на остроги, и изрубил находившиеся в них войска; гусарские хорунгви, прискакав под самые башни Белой стены, по первом выстреле из осадных орудий, исполняют данное им поручение: сидящие на конях товарищи, подав руки пешим, поднимают их до самих амбразур; последние, продравшись чрез сии отверзшие с саблями в руках, очищают стену от встревоженных неприятелей и отворяют ворота своим конным товарищам. Здесь происходит ужасная сеча; льются токи крови. Гонсевский, приметив это, выходит из Кремля на подкрепление Сапеги; бой продолжается до ночи: взятие Белой стены было следствием искуства Военачальника и неустрашимости его войска.

«По взятии Белой стены, Сапега расположился лагерем над Неглинною у Красного села, против Русского лагеря, и открыв себе свободное сообщение с Кремлем, ввез туда достаточное количество съестных припасов.

«Сии блистательные успехи не улучшали однако же положения Поляков. Неприятель ежедневно пополнял свои ряды [226] новыми пришельцами, а Поляки оставленные своим Королем, далекие от родины, уменьшались в числе с каждым приступом, с каждым сражением. В сей крайности, Гонсевский прибегнул к средству, которое хотя противно нравственности и помрачает славу сего Предводителя, но не должно быть утаено Историком. В войске неприятельском Трубецкой, Просовецкий и Заруцкий пользовались большим уважением, но Прокофий Ляпунов был главою всего; он тем более негодовал на Поляков, что прежде, поверив им, был обманут неприбытием Владислава на царство. Гонсевский, убежденный в том, что отдалив столь опасного врага, он легче приведет других полководцев к миру, подружился нарочно с одним из пленных Бояр, и показал ему письмо, будто писанное к нему Ляпуновым, в котором он обещает на некоторых условиях изменить войску. (Почерк руки Ляпунова так искусно был подделан, что Боярин поверил обману). Не довольствуясь этим, Гонсевский возвратил Боярину свободу, осыпал его подарками, и убедил доставить Ляпунову ответ на сие мнимое письмо. Боярин взялся исполнить это [227] поручение, но отдал ответ не Ляпунову, а собранным в Думе Русским Военачальникам, уверяя, что видел сам в руках Гонсевского письмо Ляпунова с предложением измены. Народ, скорый к подозрению, потому что знал прежнюю приверженность Ляпунова к Полякам, поверил сей сказке. Заруцкий, давно уже питавший зависть к сему военачальнику, распалял гнев в войске; начали кричать: измена! Явились козаки — и несчастный обречен был на смерть. В одно мгновение изрубили в куски Ляпунова, и сожаление Россиян по открытии истины не возвратило несчастному жизни, а только опятнало славу Гонсевского» (Лет. о мятежах, Л. Аврамия Палицына приписывают убийство Ляпунова казакам, умалчивая, вероятно по незнанию, об участии Гонсевского в сем деле. Это может послужить новым доказательством беспристрастия Маскевича и благородного характера Немцевича, который не утаил сего поступка. К.).

Ч. III. стр. 28-33.

«Ходкевич, заключив перемирие с Шведами 6 Октября, пошел к Москве с 2000 воинов, взяв к себе еще несколько войска из Смоленска. Осажденные [228] приняли его с большою радостию, но радость сия была не долговременна. Польские войска в Москве состояли из остатков трех разных отрядов, зараженных завистию и пороками своих Предводителей: у Гонсевского были остатки полков Князя Рожинского и Зборовского, привыкших у Самозванца к неподчиненности и своеволию; войска Сапеги, не знавшие иной воли, кроме воли своего Начальника; и наконец хорунгвь Струся, племянника Потоцких, которые недоброжелательствовали Ходкевичу. Гонсевский сохранял в нестройных полках сих некоторую власть только ненаказанностью проступков, или отлагательством взыскании до прибытия Гетмана. Струсь и Сапега, позволяли своим воинам, за слепое их повиновение своим видам, грабить и оскорблять жителей. Неустройства умножались; по смерти Сапеги и остатки послушания исчезли. Товарищи, теснимые голодом, раздраженные против Короля за то, что он не исполнял своих обещаний, не соблюдали никакой субординации ни в поступках, ни в речах. При каждом осмотре войска, оно обременяло Гетмана упреками и жалобами. Гетман перенес бы нарекания; но к [229] словам присоединялись дела, совершаемые иногда в виду самого Предводителя. Ходкевич, от природы нравом суровый, строгий наблюдатель воинской дисциплины, наказал нескольких товарищей из своих полков, выгнал их с бесславием из хорунгви. Раздраженные полки, поджигаемые Струсем и другими недоброжелателями Гетмана, выслали посольство к Королю с объявлением, что они выйдут из столицы, если им не заплатят в день 6 Января 1612 года жалованья. Тщетно Гетман старался отвести их от сего намерения, и наконец, желая воспользоваться малейшим обстоятельствами к водворению послушания, зная притом дух своего войска, которое хотя недовольное, но не откажется от боя, он вывел его против неприятеля. Русские, под предводительством несогласных между собою вождей Трубецкого, Пожарского и Заруцкого, вышли к нему на встречу. Пожарский, подражая Скопину, хотел изнурить Поляков трудами, и не советовал вступать с ними в бой. Его послушали, и как скоро Поляки, сжав ряды, начали наступать, Россияне отступали, укрываясь в обгорелых домах. Гетман ударил в Русскую конницу, смял ее, [230] погнал к реке, но не имея пехоты не мог ни вытеснить неприятеля из погорелых мест, ни пробиться в его лагерь, обведенный валом. Уже войско Сапеги, с Татарами Абраимовыми (Не Ибрагимовыми ли? Изд.), переправилось за реку, но поражаемое частыми выстрелами пехоты, принуждено было отступить. Даже сам Гетман отошел к Девичьему монастырю, для сближения с войском, находившимся в столице.

«Сие последнее было в совершенном возмущении. Тщетны были старания Гетмана для приведения их к покорству; все кричали в один голос: "оставим столицу; пусть те, кои вновь пришли, войдут в нее; мы отправимся в поле искать хлеба для себя и для них"» (Здесь кончится выписка из Немцевича, и снова начинается Дневник Маскевича. Изд.).

* * *

Не имея ни денег, ни хлеба, мы убеждали старших, чтоб они искали способов для содержания войска, ибо из Польши не слышно было ни о каких подкреплениях ни людьми, ни деньгами. Начальники наши согласились с Боярами, которые позволили выдать войску из Царской [231] казны за две четверти жалованья, и сверх того роздали нам по 30 злотых на конного воина, но по недостатку денег положили выплатить товарами.

Отправленные от войска для получения сих вещей, порядочно нас обкрадывали; иной не стыдился, отрезав у соболей хвосты, подшить себе ими шубу и ходить в ней публично: собольи хвосты даже в России дороже нежели сам мех, а у нас тем более.

Для удержания войска в столице и продовольствования оного, постановили платить товарищам за службу на стенах по 20, а челядинкам по 15 злотых в месяц; лошадей же их отправить для прокормления с теми, коим надлежало итти в поле. Кто служил под хорунгвями и шел в поход, тем платили деньги сполна; прочим Бояре также обещали словесно, ибо готовых денег не было, и так как служба на стенах была необыкновенная, то товарищи, не имея удостоверения в получении требуемого, не увлеклись обещаниями. Из казны хотя было бы чем заплатить, но Бояре, ожидая Королевича, берегли Царские сокровища для великолепия при обряде коронации. Были тут все принадлежащие к [232] венчанию на Царство вещи: Царские знаки, одежды, серебряные и золотые сосуды, множество столового золота и серебра, драгоценные украшения, дорогие столы, стулья оправленные дорогими каменьями и обитые чистым золотом, шитые золотом ковры, жемчуг и множество других богатств, которые сам я видел; не упоминаю о драгоценных мехах, которые они прячут для Царя, и никуда не выпускают из своего Государства на продажу. Не упоминаю и о тех сокровищах, где хранятся Св. Мощи, в золотых кивотах. Склеп, в котором они находятся, имеет 5 сажен в длину: окна в двух противуположных стенах. Там при трех стенах находятся шкафы столярной работы от полу до потолка, в которых золотые ящики длиною в поллоктя; на каждом означено, какие мощи в них хранятся.

Не желая расточать сокровищ, нам дали в залог драгоценные вещи, обещая скоро их выкупить. Залоги сии были следующие: две Царские короны, одна принадлежавшая Годунову, другая первому Лже-Димитрию, еще недоделанные; два или три рога единорогов; Царский посох из единорога, на концах оправленный золотом [233] и осыпанный бриллиантами, гусарское седло Димитрия, также с драгоценными каменьями и золотом. Согласившись взять их, мы отправили для сего нескольких товарищей депутатами. После того, кто имел у себя съестные запасы и хотел оставаться в Кремле, тот остался, другие оставляли свою челядь, а сами выходили в поле, так, что в городе осталось на службе до 3000 войска. 10 Ноября, накануне дня Св. Мартына, вышли мы из столицы, и обратились к Волге, где надеялись найти обильный край; я был в числе вышедших, ибо не имел никаких запасов. Пан Гетман, со всем своим войском, шел вместе с нами.

Мы отправились в обратный путь к столице с запасами 18 Декабря. Князь Корецкий был нашим Полковником; я находился под его начальством. Всех нас было едва 500 человек годных к сражению. Морозы в то время были чрезвычайные. Для осторожности от неприятеля, не позволено было нам раскладывать огней. Пока обоз наш тянулся к столице, замерзло у нас, частию наших, частию Русских, более 360 человек: из сего числа Русских было более. Русские отбили у нас часть возов с припасами, [234] но не много; у меня одного однако ж взяли 5. Долго мы сражались с ними на реке, и успели их отразить. Руки у нас примерзали к палатам. Множество товарищей и челяди отморозили себе пальцы у рук и у ног, и даже самые ноги. Сам Князь Корецкий отморозил пальцы на руках и на ногах.

Мы пошли назад из столицы в Рогачев, и прибыли туда 24 Декабря, накануне Рождества. Я в то время вовсе ничего не делал, таскаясь с места на место.

1612. Новый год провели мы в Рогачеве. 6 Января выходил срок нашим условиям. Мы поручили Послам нашим объявить Королю, что мы отказываемся от службы, и велели им записать об этом объявления в Гродских Судах (По старым Польским законам, все притязания частных лиц между собою по части судебной, записывались в роде объявлений в Земских Судах, и назывались протестами или манифестами. Все прочие дела записывались в Гродских Судах, где также судились уголовные дела. Б.), и прибавить: что природа человеческая не в состоянии бороться с голодом и неприятелем, без всяких денежных [235] пособий. В тот же день, мы сошлись в круг на чистом поле. Пан Гетман прислал к нам Цеклинского, чтоб мы отложили свои требования, и продолжали службу; но он в этом не успел. Мы еще более вознегодовали, и согласились съехаться на другой день, чтоб выбрать себе начальников, дабы с ними итти к столице, ибо мы без тех, кои оставались в Москве, не могли предпринять ничего решительного. Мы съехались на другой день. Гетман сам выехал к нам, и долго отвлекал нас от предприятия, но без успеха. Мы выбрали старшин Полковником Цеклинского, который должен был вести нас к Москве, и отправилась в поход. Гетман двинулся за нами. Русские отбили на пути наши припасы.

13 Января мы снова были в столице.

14-го составили мы Конфедерацию; (Конфедерацией называлось в Польше соединение многих дворян для какой нибудь одной цели, а по большей части, для воспрепятствования замыслам Магнатов, или для пресечения злоупотреблений. Но сии средства всегда причиняли еще более вреда и бедствий, и потому Польша находилась часто в совершенной анархии. Б.) [236] выбрали Маршалом оной Цеклинского, приставив к нему, Депутатов, и собирались выйти из столицы, сдав ее на руки Пану Гетману, но видя малочисленность его войска, мы наконец согласились оставить часть товарищества в Москве, до 14 Марта; Гетман обязался продовольствовать их до того дня, прибыть лично в Москву, и потом вывести их из города. Товарищи же обязали нас присягою поспешить к тому дню в столицу с лошадьми, не смотря на то, исполнит ли Гетман свое слово, или нет.

18 Января, мы опять воротились из столицы в Рогачев, оставив их в Кремле; служба наша однако же, за поручительством Пана Гетмана, считалась действительною до тех пор, пока мы не выведем наших товарищей из столицы; им считалась сверх того двойная служба за стражу на стенах, на счет заложенных вещей; грамоты условные не могли уже более служить нам во время нашей конфедерации.

26 Января двинулись мы из Рогачева в плодоноснейшие страны. Пан Гетман, двинувшись с нами, стал в Федоровском, в 20 милях от столицы по [237] прямому направлению: мы отделившись, пришли под Волгу в изобильную страну, и расположились широко по деревням, на 4 мили одни от других, а от Гетмана в 12 милях, но в весьма дурном местоположении, между пятью неприятельскими крепостями, которые отстояли от нас в 3, 4 и наидалее в 5 милях: в каждой находилось множество Русских. Крепости сии были: Старое Царево, Погорелое, Волочек, Козельск; мы находились почти в середине между ними.

Я служил в то время под начальством Пана Струся. Мы стояли в деревне над самого Волгою (с войском Струсевым не было нас более 200 человек); прочие остались в Кремле. Деревня называлась Родня; крестьяне, вместо всякой повинности, обязаны были ставить капусту на Царскую кухню. У каждого почти нашли мы две и три полные бочки капусты, самой белой, и так хорошей, какой трудно видеть у нас, или в другом месте. Квасят ее в кочнях, с анисом и кишнецем, от чего она чрезвычайно вкусна. Но вскоре мы дорого заплатили за эту вкусную капусту. Русские, имея шпионов, и зная, что мы не имели кругом себя стражи, воспользовались [238] временем, когда товарищи разъехались в окрестности, и напали на нас посреди белого дня. Были между ними лыжники, и частию конница. Мы, за несколько дней до этого, выслали депутатов к Гетману, брата моего и Папа Хржонстовского, с тем, чтоб он, по данному слову, по случаю наступления 14 Марта, отправил войско к столице, дабы вывести оттуда наших товарищей. Брат мой, отъезжая, оставил у меня свои вещи. Русские напали на нас нечаянно; мы едва успели добраться до своих лошадей, иной бросился на коня, не оседлав его. Удержать неприятеля мы не могли, потому что нас было едва 50, а у него 4000, притом большие снега нам мешали, так что мы ничего не могли сделать лыжникам. Мы даже не имели ружей, которые остались в Кремле, а потому мы из квартир отступили на Волгу. Русским руки были развязаны: они забрали все пожитки мои, брата и всех товарищей, так, что я едва успел спастись верхом, как стоял. На беду, вся челядь моя была больна, но к счастию ее, крестьяне укрыли их в бане под печкою, и не сказали об них своим, а то бы верно все были перебиты. У меня однако ж убито два человека. [239] (Видно Господь Бог хотел нас наказать). Те из нашей челяди, которые были здоровы, разбрелись в разные стороны; иной, не попав к своим, попал к чужим, а мои достались в плен. Брат мой приехал от Пана Гетмана с ответом, что он не может прибыть к Москве к означенному сроку, потому что еще нет челяди с запасами; а он ей велел нарочно мешкать, потому, что не имел еще войска, которого ожидал для занятия столицы. Несчастный брат мой прибыл к нам не на радость: увидел только курящиеся огни зажженной деревни; неприятель все забрал.

Мы знали, как трудно пробраться в столицу в столь слабых силах (нас было до 300, и каждый челядник вел 2 или 3 лошади); однако мы пошли, и едва были в миле, а может и далее от Пана Гетмана, как напали на нас Шиши (Так называет Маскевич охотников или партизанов, служивших в Русских войсках. К.). Они порядочно нас поколотили. Русские, находившиеся при возах с провизиею, тотчас разбежались, а другие, чтоб воспрепятствовать нашему походу, [240] перегородили возами дорогу; снега же были ужасно глубоки, так, что если бывало съедешь с дороги, то попадешь как в болото, и не выбьешься. Мы ничего не могли тут сделать. Нас разорвали на двое; одна половина воротилась к Гетману; другие, в числе коих и я, пробившись через неприятеля, с трудом добрели до Можайска. В деревне Вышенце попался нам старый крестьянин, которого мы взяли для указания нам дороги, чтоб не попасть в Волок. Крестьянин вел нас в миле от Волока, где неприятель был в больших силах, а ночью нарочно обратился к Волоку, и уже мы были от него в версте, но к счастию Руцкие, занимавший с ротою Рузу, в 4 милях от Волока, возвращаясь от Гетмана, куда он отвел товарищей из столицы, под самые стены Волока, встретился с нами и воротил нас. Таким образом мы чуть было сами не попались в руки неприятелю. Крестьянину отрубили голову, но страху нашего никто не вознаградит.

Когда снега исчезли, и земля пообсохла, Гетман, двинувшись из Федоровского, прибыл к Можайску, и стал лагерем в миле от города; мы [241] присоединились к нему, и после частых настояний, убедили его итти к столице. Он следовал медленно, поджидая войска. Гетман остановился в милях 6 от столицы, на реке Москве и, пробыв тут недели четыре в ожидании Пана Струся, который вышед из Рогачева, отделился от нас и направил путь к Смоленску, он вознамерился уже возвратиться на родину, но тут опять родилась в нем охота к славе, и он легко дал себя уговорить к обратному походу в столицу, и к удержанию ее для Королевича. Несколько товарищей приезжали от него к Гетману, и получили от него удостоверение в уплате всему войску за службу, от начала конфедерации до тех пор, пока наши останутся в столице. — Известившись, что Пан Струсь прибыл в Можайск, мы двинулись к Москве, и в день Светлого праздника, прибыли туда: он пришел за нами с 3000 голодного войска. Мы стали лагерем под Девичьим монастырем, а он в стороне от нас.

Гонсевский и П. Струсь оспоривали друг у друга славу в удержании столицы для Королевича: каждый желал этого для себя, и уже Гонсевский устроил так, что немалая часть войска должна была [242] остаться в Москве. Однако же после он должен был уступить; никто из его войска не остался, и хвала Всевышнему, а то, если б кто нибудь из нашего войска там остался, то я конечно был бы в этом числе, и потерял бы все, как и другие.

Войска Струся вошли в столицу, а наши отступили к реке в лагерь, учинив для переправы живой мост из бревен деревянных домов. Мы стояли тут несколько дней, договариваясь с Боярами об уплате нам за службу, (на что мы имели залоги). Они обещали догнать нас с деньгами прежде, нежели дойдем до границы, и выкупить заложенные вещи за должные нам 18,000 злотых. Мы выступили в поход от столицы в день Тела Господня; на пути мы встретили много помешательства от Шишей, но, по милости Божией, их перенесли. В нескольких милях от столицы, встретили мы тысяч восемь Русских с лагерем их, расположенных на подобие Шишей, в лесу на переправах: но мы разбили их на голову, и всех пленных посадили там же на колья. Многие брали к себе разных ремесленников, которых находилось тут множество, и увезли их в Польшу. Я остался в Смоленске, куда [243] мы прибыли через полторы недели. Отдохнув у брата моего на пути, и не желая с войском проходить чрез Литву, поплыл я к Орше, а потом отправился сухим путем домой.

В то самое время, когда мы подступили к столице, остальное наше войско с избранным Маршалом, отправилось также назад, перед Светлым праздником прибыло к Смоленску, и, дождавшись пока земля просохла, продолжало свой путь.

В Июле я прибыл в Сервеч, к моей матери, застал ее в добром здоровье, но в сильном беспокойстве о нашей участи. Пробывши дома неделю, я догнал своих в Слониме, где они отдыхали несколько дней. Сюда прибыли к нам Королевские Послы, приглашая возвратиться в Москву с Королем.

В это самое время, Король, по долгих совещаниях, наконец решился покорить Россию для себя, и, едва имея несколько тысяч своего и чужеземного войска, в столь слабых силах отправился противу неприятеля, полагаясь на нас. Но он обманулся в этом: мы не могли возвратиться, имея во всем недостаток, а пока Король подступал к Москве, [244] Русские взяли в плен Пана Струся, со всеми нашими, бывшими в столице, принудив их к сдаче голодом.

Литовский Гетман Карл Ходкевич был тогда с Королем. Полный Гетман Жолкевский не хотел ни под каким предлогом участвовать в этом деле, ибо, во время переговоров с Русскими, клятвенно обещал утвердить на Царстве Королевича Владислава, а о самом Короле не было и речи. Это условие сделано было тотчас по свержении с престола Шуйского, а потому Жолкевский, видя, что с нашей стороны не соблюдены договоры, и что Король, вместо благодарности за столь большую услугу, замышляет вовсе иное, не хотел действовать противу присяги и своей совести, и отказался от всякого содействия.

Слухи носились, будто Король, намерен быль воссев на Русском престоле, уступить оный своему сыну — но до этого не дошло.

* * *

На этом кончится в Дневнике Маскевича все, относящееся до России. Далее описывает он похождения свои в Польше: о раздаче земель товарищам в вознаграждение за службу, о своеволиях и [245] бесчинствах войска в Лемберге и в Варшаве; о намерении войска занять имения Королевские и духовные в уплату жалованья; о походе противу Татар и междоусобиях Польских Панов; о возвращении Владислава из Москвы в Варшаву, и о объявлении войны Турции.

Перевод с Польского

Текст воспроизведен по изданию: Дневник Самуила Маскевича, бывшего в России во время второго самозванца, называемого тушинским вором // Северный  архив, Часть 14. № 7. 1825

© текст - Греч Н. И. 1825
© сетевая версия - Thietmar. 2018
© OCR - Иванов А. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Северный  архив. 1825