ДНЕВНИК САМУИЛА МАСКЕВИЧА.

(Продолжение.)

24 Сентября. Пришли вести в столицу, что Царик убит, гонясь в поле за зайцами, каким-то крещеным Татарином, Петром Урусовым. Московитяне были рады сей неожиданной новости; до того времени они несмело нападали на нас, потому что имели в виду сего неприятеля; избавившись же от Самозванца, они начали приискивать все способы к вытеснению нас из столицы. Причиною [118] сих замыслов было замедление прибытия Королевича в Москву, ибо междуцарствие никогда у них не продолжалось более трех дней: притом, слухи носились, что сам Король хотел престола для себя, и потому, для успешного окончания своего предприятия, все поспешали вооружаться. Патриарх тайно разослал в город грамоты, в которых освобождал всех от данной Королевичу присяги и призывал граждан к поспешному прибытию в столицу, не жалея жизни и имении, для спасения Христианской Веры и для уничтожения врага, которого, прибавлял он, мы уже почти имеем в своих руках. Освободившись от этого, писал он, мы избавим Государство от всех тягостей, остановим пролитие Христианской крови, изберем свободно Царя, и тогда лучше обратим внимание на соотечественника нашего, который не нарушит Христианской Веры, служащей основанием нашему Государству, нежели примем из роду Латинского Царя, которого нам дают насильно, и которой нанесет неисчислимые бедствия нашей земле и народу, разорит наши храмы и уничтожит нашу православную Веру. [119]

Преданные нам Бояре, которые вообще поступали с нами искренно, известили нас о сих грамотах, но чтоб вернее о сем разведать, послан был 25 Декабря Ващинский с отрядом в 700 человек конницы, и приказанием поймать языка. Он перехватил гонца с подлинными Патриаршими грамотами. Мы пришли в не малое беспокойство; стражи, расставленные нами в городе, днем и ночью, сделались бдительнее: в воротах мы осматривали все телеги, чтоб не было оружия; ибо запрещено было всем Московским гражданам, под опасением смертной казни, хранить у себя оружие, но приказано было отдавать оное в Царскую казну. Иногда перехватывали полные возы с длинными ружьями, покрытые сверху хлебом; все это препровождали к Гонсевскому вместе с крестьянами, которых он велел за это сажать под лед.

В 1606 году, к Рождеству Христову съехалось в Москву, по обыкновению, множество народу, а еще более к Крещению. К сему празднику Бояре собираются туда из всех концов России, для присутствия при церемонии, совершаемой, самим Патриархом на Москве реке. [120] Во время этого обряда, кругом проруби во льду, делается ограда для удержания народа, и великолепное седалище для Царя, который немало радуется, глядя на толпы народные, доходящие иногда (как мне сказывали люди сведущие) до 3 и 400 т. человек. Я и сам видел многочисленное собрание, но в сем году не так было много народу, по причине расстройства, в котором находилось Государство; однако же довольно. Пользуясь сим съездом, Русские замыслили сделать на нас покушение; но наши, узнав об их намерении, приготовили все войско, как бы к сражению, и от Рождества до Крещения, пока толпы народа не оставили столицы, ни днем, ни ночью, мы не расседлывали лошадей. Увидев это, Русские отложили свое намерение до удобнейшего времени, желая захватить нас невзначай и без вреда для своих. Трудно было спать покойно посреди столь жестоких и столь сильных неприятелей. Не было другой надежды избавиться от угрожающей опасности, как мужественным отпором и победою. Наши часто были в тревоге (ибо в день собирались по 4 и по 5 раз) и утомлялись частыми караулами, (потому что войско наше было малочисленно, [121] а надлежало усилить стражу); однако ж копны без ропота переносили все трудности, ибо дело шло не о какой либо потере, а о жизни и спасении всех.

В разговорах с Русскими, мы описывали им выгоды нашего правления и вольностей, желая поселить в них надежду, что, соединившись с нами, они будут пользоваться теми же правами. Но они отвечали нам по просту: «ваша вольность вам мила, а наша неволя нам; ваша вольность есть своеволие, и мы знаем, что у вас сильный угнетает слабого, что первому свободно отобрать у последнего имение, и даже лишить его жизни; если же вздумаешь искать справедливости законным образом, то найдешь ее разве по истечении нескольких десятков лет, а иногда и совсем ее не получишь. У нас же», говорили они, «самый богатый Боярин ничего не сделает бедняку; ибо по первой жалобе Царю избавляют невинного и слабого от утеснения; если же сверх чаяния случилось бы Царю сделать кому обиду, то он как Бог, волен в том; он и карает и милует, и гораздо легче переносить оскорбления от него, как от Государя всей вселенной, нежели от своего [122] брата». — Русские столь привязаны к своим Царям, что почитают их выше всех прочих земных владык, и потому называют Царя самоправедным и светлым Русским солнышком.

29 Марта, во Вторник поутру, когда некоторые были у обедни, завелась в Китай-городе ссора с Москвитянами. Не умею по совести сказать утвердительно, кто первый подал к тому повод, они или наши, но кажется, что наши, забирая в обывательских домах разные вещи, из предосторожности, чтобы другие не предупредили их в этом. Вероятно, что кто, нибудь, жалея о своем имуществе, вздумал за оное вступиться, и после трудно было удержать сражающихся. Дали знать Гонсевскому; он выехал, чтоб восстановить тишину, но уже было поздно, и он должен был оставить на их произвол, чтоб кончили начатое дело. Много пало со стороны неприятельской; в Китай-городе, где одних лавок было 40,000, изрубили множество купцов. В Белом городе, где посад больше и люди все были воинственнее, мы встретили сильное сопротивление: Москвитяне стащили с башень полевые орудия, и расположив оные по улицам, палили в [123] наших. Лишь только мы бросимся на них с копьями, то они тотчас заградят улицы столами, скамьями и бревнами. Чтобы лишить их сих выгод, мы нарочно отступали; а они подвигались за нами, неся в руках все эти вещи, и вдруг перегородив улицу, снова стреляли из загороды, так, что мы ничего не могли им сделать. Из окоп палили в нас из самопалов, бросали каменья, бревна, доски, били тестами, и уже конницу нашу прижали к Крыму городу (Это было на Сретенке и потом у Введения Пр. Богородицы. Русскими предводительствовал в сем месте Кн. Дм. Мих. Пожарский. К.) (вероятно Кремлю); тут присоединилось к нам от Пана Гонсевского 100 человек пехоты. Подкрепление сие было весьма маловажно в сравнении с неприятельскими силами, однако ж и оно принесло нам большую пользу. Часть нашей конницы спешилась: мы разбросали неприятельскую загороду и принудили их отступить, но этим не много выиграли: они опять воротились к бою, привезли пушку и чрезвычайно нам вредили повсюду, ибо мы разделены были на четыре или пять [124] отрядов в тесных улицах, и каждому приходилось уже не в мочь. Мы не могли и не умели придумать, как вытти из сего горя, как вдруг раздался крик: огня! огня! зажигайте домы! Подожгли один дом, который никаким образом не загорался. Огонь был как бы очарован; зажигали его в другой, в третий и может 10 раз сряду, но дом оставался невредим. Наконец приискали смолы, пряжи, смолистых лучинок, и насилу успели развесть пламя; прочие начали бросать огонь в другие места, где кто мог (В Лет. о мят. стр. 211, сказано: что Михайло Салтыков первый зажег свой дом.). Сие средство подействовало. Ветер, обращая дым на сторону неприятелей, принудил их выйти из за засек и бежать, а мы следовали за разливающимся пламенем, пока наступившая ночь не развела нас с неприятелем. Мы все отступили к Кремлю и Китай-городу; я стоял в Белом городе, и едва успел спасти кое-что из лучших моих пожитков; все прочее погибло: одно разграбили, другое погорело, и все съестные припасы пропали. [125]

На другой день, в среду, наши решились оставишь город, что и исполнили. За два часа до рассвета мы вышли, простившись с теми, кои оставались в Кремле, не имея надежды когда нибудь опять увидеться. Выступили с нами вместе 2000 Немцев и наши гусары пешком, кроме двух конных хорунгвей, а именно той, где я служил Порутчиком, а Ротмистром был Князь Порицкий, и хорунгви Брацлавского Старосты Скуминова, где был Порутчиком Людвиг Понятовский. Между тем стража наша, находившаяся на высокой башне, Иване Великом в Кремле, известила нас, что Пан Струсь подступил к столице, и сражается с Москвитянами, которые, заперши в деревянной ограде все ворота, не допускали его до соединения с нами, и напротив того, учинив вылазку, сильно на него напирали. Мы, не зная, как помочь Струсю, зажгли в нескольких местах ограду (Сперва зажгли Алексеевскую башню; тут загорелся и Зачатейский монастырь, К.); пламя быстро захватило ее, ибо она была построена из смолистого дерева и тесу. Лишь только она обрушилась, и еще горело множество бревен, Струсь, человек [126] храбрый и неустрашимый, не дожидаясь более, пришпорил сдою лошадь и воскликнув: за мною, ребята, в коим есть сердце! перескочил через пламя и горячие уголья, и за ним и весь его отряд, и таким образом соединился с нами, 30 Марта. И так вместо того, чтобы мы помогали ему, он нам помог. Мы были ему чрезвычайно рады, и несколько ободрились. Те, которые были за горевшим забором, не могли в тот день сражаться с неприятелем; сильное пламя захватило домы, и крепкий ветер еще более распространял оное; неприятели принуждены были отступать перед огнем, а мы тихонько подвигались за ним, беспрестанно умножая огонь, и таким образом продолжали мы действовать, пока к вечеру не приблизились опять к Кремлю. В следующую ночь, когда вся столица пылала в ужаснейшем огне, в Кремле было так светло, как в самый ясный день: отвратительные столбы зловонного дымя неслись к небу; все представляло в точности картину ада, как его нам описывают. Мы в сию ночь были покойны, потому, что огонь, истреблявший кругом домы, оберегал нас. На другой день, в Четверток, еще осталась третья часть [127] города нетронутою пламенем. Преданные нам Бояре советовали нам довершить пожар, доказывая необходимость того, чтоб вся Москва сгорела, дабы не дашь неприятелю укрепиться: мы решились продолжать зажигательства, и в Пятницу кончили это дело, так, что не осталось ни кола, ни двора.

4 Апреля, в Понедельник Святой недели, дано нам знать, что Просовецкий приближается с 15,000 войска. Пан Гонсевский отправил против него Струся с его конным полком, состоящим из 800 человек прибавив из других отрядов 200 человек конных. Струсь встретил Просовецкого в 4 милях от столицы, шедшего гуляй-городами, то есть, на больших санях с воротами: в них сделано было по нескольку отверстий для стреляния из самопалов. К каждым саням приставлено было по 10 стрельцов, кои двигали пред собою сани и, остановившись, стреляли, как из за стены: сих саней было столько, сколько потребно было для того, чтоб окружить ими лагерь; гуляй-городы расставлены были по сторонам и назади, и копейщикам нашим нельзя было иначе подойти неприятелю, как спешившись и [128] разорвав сперва сии рогатки. Так и было сделано: 700 человек наших бросились в середину неприятелей, и опрокинули их: приказано было не брать пленных, а всех без пощады истреблять: войско неприятельское с Предводителем своим обратилось в бегство. Наших погибло весьма немного; из знатнейших только Порутчик Брацлавского Старосты Калиновского (Хотя Маскевич вообще довольно правдолюбив, но в рассказах о победах Поляков, вероятно, увлекается патриотизмом. Впрочем неудачи наши в то время и не были бы удивительны: при господствовавшем тогда безначалии, Русские без Царя, как тело без головы, не могли одерживать побед. Изд.).

5 Апреля поутру, во Вторник, пришел под Москву из Рязани Ляпунов, с 80,000 войска.

6 Апреля, Заруцкий с 50.000 человек, после смерти Царика, вышел из Калуги, и присоединился к Ляпунову. Просовецкий, собрав рассеянные остатки своего войска, также прибыл к ним, и они стали у Симонова монастыря над Москвою рекою, в миле от Кремля; ближе не было к чему прислониться, ибо все погибло от пожару. [129]

7 Апреля, в Четверток, вышел полк Казановского, состоявшие из 1300 человек, к Симонову монастырю, с тем, чтоб сразиться с неприятелями, (ибо постановлено было выходить к ним полками). Войска их, напуганные может быть поражением Просовецкого, не вступали сами в бой, а выслали наездников; к вечеру мы сошли с поля, не сделав ничего значительного.

Другие полки также по очереди выходили к неприятелю, но без успеха возвращались, а иногда с потерею: вообще, все таковые покушения были бесполезны, но мы поздно об этом узнали.

16 Апреля, дошла опять очередь до нас, т. е. до полка Мартына Казановского; мы выступили в Субботу на другое уже место, желая всячески принудить неприятелей к сражению, и хотя полк наш был довольно многочислен, но придали к нему еще 1000 Немцев, под начальством Борковского. Неприятели также вывели свое войско в поле, полагаясь на свое превосходство, ибо у них было с теми, которые находились в столице, до 200,000 и более людей, готовых к бою, и равнина, которую едва можно было обозреть глазами, покрылась ими как лесом. [130] Они расположились в выгодном месте, имея пред собою болото, чрез которое шла узкая тропинка. По сей переправе прошли Московские наездники, которых числом было более, нежели у нас всего войска. Мы, став в боевой порядок, смотрели, как наездники сражались между собою. Нашим посчастливилось в сем сражении: они прогнали неприятельских на 1/4 мили, до опушки леса, а войска их не решились выступить из своей позиции на подкрепление наездников, опасаясь, чтоб мы с тылу не напали на них. Не мало было у них убито, и сверх того мы взяли несколько пленных, которых, отправили в Кремль. Не довольствуясь этим, Полковник Казановский хотел аттаковать сию толпу, и приказал Борковскому, обошед с Немецкой пехотой болото, ударить им во фланг, а сам с конницей хотел напасть на них с другой стороны. Борковский не хотел его слушать, говоря, что он такой же Полковник. Казановский, видя недоброжелательство Борковского, не смел с одним своим отрядом вести аттаки, и наконец, не доверяя Немцам, приказал, чтоб хорунгви мало по малу подавались назад и; отступали в наш лагерь. Хорунгвь [131] Князя Порицкого, в которой я служил, стояла впереди; когда потихоньку велено было отступать, Ковальский, носивший знамя, человек храбрый, но неопытный, вместо того, чтоб на месте поворотить лошадь и приказать сделать тоже всем, и товарищам и простым воинам, так, чтобы задние шеренги очутились далее от неприятеля, а передние со знаменем оставались назади, дабы удобнее отразить Москвитян, в случае их нападения, Ковальский, говорю, сделал поворот обеими шеренгами, в глазах неприятеля. Русские, подумав, что мы обращаемся в бегство, ободрились и двинулись всею толпою за нами. Хорунжий наш обратился на них; мы и учинили было некоторое сопротивление, но что было делать, когда вся сия толпа неслась на нас, а между тем хорунгви, которым надлежало подкреплять нас, уходили без оглядки? Мы, видя, что не можем ни удержать, ни отразить столь многочисленного неприятеля, уходили обороняясь: несколько раз Ковальский поворачивал с целою хорунгвию для отпору, но все было напрасно. Москвитяне так стремительно врезались в наши шеренги, что мы принуждены были сражаться рукопашным боем и [132] стягивали друг друга с коней: сверх того, они много вредили нам стреляя из луков, и хотя это оружие не опасно для латников, но они вблизи поражали места не закрытые бронею. Приблизившийся в то время Борковский мог бы спасти нас, если б захотел разорвать неприятельские ряды. В сем сражении убито 5 товарищей, схвачен Захарий Заруцкий, и погибло до 10 простых воинов. Более всего людей потеряли мы на дурной переправе через болото, во время отступления нашего к Кремлю. В иных ротах ни один человек не погиб, потому, что они хорошо бежали; из Немцев никто не выстрелил даже из ружья.

Неприятель, ободренный удачею, подвинулся в ночь под Белый город, и расположился лагерем под самыми стенами, на берегах Неглинной и Москвы, в хорошем месте и в ужасном для нас числе (Сражение происходило за Яузскими воротами: вслед за оным Русские расположились следующим образом: Прокофий Ляпунов у Яузских ворот, Князь Д. Т. Трубецкой и Заруцкий против Воронцовского поля, Воеводы Ярославские и Костромские, Кн. Волконский, Волынский, Кн. Козловский и Мансуров у Покровских, Окольничий Измайлов у Сретенских и Князь Мосальский у Тверских ворот. См. Лет. о мят. стр. 213. Изд.). Оттуда со всех сторон [133] прибывали к нему новые подкрепления. Мы принуждены были час от часу усиливать наши караулы по стенам, и делали вылазки более пехотою, нежели конницею. Вылазки сии не принесли нам никакой выгоды, ибо силы наши уменьшались, между тем, как у неприятеля, вместо одного убитого, прибывало 10 воинов. Мы приметили это, но слишком поздно.

Патриарха, как главного зачинщика сих возмущений, отдали под стражу товарищу из роты Малынского, Малицкому (Надобно вспомнить, что это говорит неприятель, и что название зачинщика возмущения в устах врага, есть почесть. В Лет. о мят. стр. 214, сказано, что Поляки требовали от Гермогена грамот к Начальникам Русского войска, дабы они отошли прочь от Москвы. Красноречивый ответ Гермогена: «что вы мне грозите? я боюсь одного Бога; если вы все уйдете из Московского Государства, тогда я благословлю их отойти, если же захотите остаться, то и благословляю их стоять против вас и умереть за православную Христианскую Веру» — навлек ему негодование Гонсевского и Мих. Салтыкова. К.), который так его караулил, что [134] никто без его ведома и позволения не входил к Патриарху, а самого его не выпускал за порог. От такого притеснения Первосвященник сей и умер через полгода (Это показание несогласно с Лет. о мятеж., где сказано: «и оттоле начата его морити гладом, и умориша его голодною смертию». — См. стр. 238. Впрочем, или Маскевич не знал о происходившем, или слухи на щет смерти Патриарха были несправедливы; ибо Маскевич столь искренен в своем повествовании, что не утаил бы, если б знал. Изд.).

Простые воины, равно как и некоторые из товарищей, получили большую добычу, грабя Москву; более всего набогатились в полку Зборовского, который стоял в Китай-городе. Там живут все Московские купцы. Лавок и товаров было тут много, так, что число их приводило в удивление; однако ж во Вторник к вечеру, во время первого возмущения, ни одна лавка не осталась в целости: одни сражались, другие грабили, и положено было, чтоб все, и товарищи и простые воины, складывали ограбленные вещи на майдан, при чем каждый присягал по очереди, что из оных ничего не удержал для себя. В каждом полку [135] был особенный майдан; избирался из войска товарищ, который продавал сии вещи; покупщики, составив круг, покупали по переторжке. У нас был назначен для продажи товарищ из нашей роты, Андрей Русецкий. Продажа устроена была таким образом, что товарищу отдавали товары за половину той цены, которую давал купец или торгаш. Некоторые не отдали всех ограбленных ими вещей, вопреки присяге, за что Господь Бог и наказал их после.

Часто мы делали вылазки пешком, потому что близко друг от друга стояли, и большею частию были к тому принуждены: ибо едва только наши выходили из лагеря достать травы для лошадей, вдруг начиналась стычка с Москвитянами; мы подкрепляли своих, они также своих; иногда сия стычка обращалась в кровопролитную драку, с большею однако же потерею для нас, ибо у них выходило иногда на вылазку более, нежели у нас было всего войска. Часто мы по ночам высылали конные отряды за Москву реку в засаду, а потом каким нибудь образом приводили на них неприятеля. Иногда труд наш был не напрасен, но и тут не много было [136] корысти, разве только от размена пленных. Так проводили мы свое время.

Пан Сапега, который, после убиения Царика, пошел из Калуги в Масальск и расположился в окрестностях, милях в 60 от столицы, узнав о происходившем в Москве, двинулся к ней с войском, распустив слухи, что он не будет сражаться с Русскими, а только идет для переговоров: Бояре выслали к нему Послов своих для сношении с ним, и для узнания о подлинном его намерении, но он опять уверил их, что идет к ним с добрым делом. После того, когда Сапега был в милях шести от столицы, подле монастыря Веземы, главнейшие Бояре сами поехали к нему с челобитьем. Трудно сказать о чем они между собою переговаривали. Знаем только, что, когда Русские пикеты перебранивались с нашими, то всегда говорили, что Сапега идет к нам на помощь противу вас. Впрочем, Русские, хотя сносились с ним, однако же не доверяя ему, сильно укрепляли валом и рвами свой лагерь, который до того времени оставался без всякой защиты.

(Продолжение впредь.)

Текст воспроизведен по изданию: Дневник Самуила Маскевича, бывшего в России во время второго самозванца, называемого тушинским вором // Северный  архив, Часть 14. № 6. 1825