ДНЕВНИК САМУИЛА МАСКЕВИЧА.

(Продолжение.)

(Потеря Клушинского сражения имела самое важное влияние на участь России. Во-первых, свержение с престола Шуйского; во-вторых, избрание Владислава; в-третьих, в следствие этого, упадок Самозванца; в-четвертых, по занятии Москвы Поляками, своевольства с одной стороны, справедливый гнев с другой возбудили восстание России, привели к благополучному избранию на Царство рода Романовых. Все Русские Летописцы откровенно говорят о проигранном сражении под Клушиным, к чему главною причиною была измена Немцев. Многие иностранцы хотели дать иной оборот сему делу, утверждая, что Немцы перешли на сторону Поляков после потери сражения. Показания очевидного свидетеля, Маскевича, опровергают сии мнения. Из слов его можно удостовериться, что первые, обратившиеся в тыл, были Немецкие рейтары, которые привели в беспорядок Русскую пехоту, и что по восстановлении порядка в Русском лагере, победа вероятно осталась бы при Русских, если бы в это самое время Немцы не оставили своего лагеря, и не поддались Жолкевскому, чем не только усилили и ободрили неприятеля, но смешали план защиты местоположения. Первая удачная атака Польской кавалерии не имела бы никакого успеха без последнего происшествия. Виновен также Кн. Дмитрий Иванович Шуйский, не умевший принять других деятельных мер к защите лагеря, после отступления Немцев. Свидетельство Маскевича в сем случае может быть принято за весьма основательное, ибо он говорит откровенно, вопреки народному самолюбию, и вообще не прикрывает ошибок и своеволия своих единоземцев. — Изд.)

Мы шли всю ночь, и Июля на рассвете, явились неожиданно пред неприятелем: задние наши полки далеко отстали за пушками, увязшими на узкой лесной дороге в болоте, которого нельзя было обойти. Гетман, не смея напасть на обширный лагерь неприятельский, послал [222] нарочного к отставшим, чтоб они поспешали с ним соединиться, а между тем устроил войско, и приказав зажечь деревню, находившуюся при самом [223] лагере, дал поведение ударить в барабаны и заиграть на трубах. Неприятели, встревоженные нечаянным нашим появлением, поспешно и в беспорядке, толпами выходили из лагерей и вступали в дело. Русский лагерь обставлен был рогатками, а Немецкий, стоявший особо, укреплен быль возами. Немцы первые вступили в сражение, и пехота их, пользуясь местоположением, выходя из лагеря, располагалась за болотами или чащею кустарников, и оттуда много нам вредила, ибо состояла из копейщиков-мушкетеров. Русские между пехотными отрядами построили рейтаров, и всех их было такое бесчисленное множество, что страшно было взглянуть. Однако ж Гетман, напоминая каждому об ожидавшей его славе, приказал своим двинуться вперед, а между тем Священники, разъезжая пред полками, благословляли воинов. Сперва несколько рот вступили в дело, потом другие, а наконец по порядку и прочие. Предоставляю описывать подробности тем, которые только смотрели на битву, но мне это невозможно, ибо я сам принимал в ней участие. Я служил в хоругви Князя Порицкого, и нам весьма было тяжело в этом [224] сражении. Кроме роты Мартына Казановского, которая, по повелению Гетмана, оставалась в резерве, прочим случалось по осьми и по десяти раз вступать в дело с неприятелем. Гетман, смотря с горы, как наши извивались в огне и пламени, и примечая только одни наши знамена, которые в середине неприятеля то подавались назад, то с криком подвигались вперед, уже потерял надежду, и подняв руки к небу, молился о победе. Не было никакой надежды к преодолению неприятеля. Мы теряли снаряды и силы, ибо, как говорит пословица: нет Геркулеса противу множества. Лошади наши обомлевали от усталости, находясь в работе с рассвета летнего дня до самого полудня, верно в продолжение 5 часов. Лишаясь сил, мы теряли и охоту к бою, трудясь превыше человеческой природы. Более всего нас ужасала мысль, что мы находимся посреди неприятельской земли, в виду сильной армии, почему нельзя было и думать о безопасном отступлении. Невероятно также было, чтоб мы успели испросить на это согласие противников наших. А потому, надеясь только на милость Божию и на наше счастие, мы сим утешали [225] один другого, и этим придавали себе мужества и силы.

Наконец исчезла и охота утешать друг друга. Мы потеряли все копья, весьма нужные гусарам и страшные для неприятелей, с которыми имели дело. Во всем был у нас недостаток, а у неприятеля умножались и мужество и силы. Наши по обыкновению, бросившись с хоругвию на передовые войска неприятельские, сзывали всех к бою, а у воинов не было оружие и сил, да и Ротмистров и Полковников вовсе не было видно. Вступаем однако ж в дело, и мешаемся как в омуте. Неприятель, видя уже нашу слабость, приказал двум рейтарским корнетам (Так называет их Маскевич; это без сомнения была иностранная конница. Б.), которые стояли в готовности, двинуться против нас. Они-то преклонили победу на нашу сторону, ибо, наскочив на нас неготовых к бою, выстрелили, и, когда по обыкновению стали поворачивать назад, чтоб заряжать ружья, а другие стали подходить к нам для пальбы, мы, не дав всем выстрелить, бросились на них с одними палашами в руках. Тогда [226] неприятель забыл о заряжении, а иной даже не имел времени выпалить; все, оборотясь, поскакали назад, и опрокинулись на Русское войско, стоявшее в порядке у ворот лагеря, смешали его, и увлекли с собою в бегстве. Тогда Русские и Немцы искали спасения в самом лагере, а мы на плечах их, не останавливаясь у лагерных ворот, не взирая на стрельцов, (которые хотя стреляли по нас, по не сделали нам никакого вреда), ворвались туда же за ними. Они видя, что и тут не могут избавиться от нас, сделали в одном месте отверзшие в рогатиках и бросились в рассыпную; мы гнались за ними целую милю и далее, и вот таким образом мы из побежденных сделались победителями.

Возвращаясь из погони, мы думали застать своих торжествующих победу, напротив того вся Русская пехота, стрелки, остатки конницы и крестьяне, остававшиеся в лагере, где был также их Гетман, тотчас после нашего выходу, укрепили лагерь, все входы заложили, и поставили кругом стрельцов. Ушедшие прежде в лес, снова возвратились в лагерь. Русские, имея притом 18 полевых орудий, защищали все пути к лагерю, [227] Немецкая пехота и рейтары, непоспевшие прибыть к своим на то крыло, которое мы прежде того опрокинули, заперлись в своем лагере (Это служит в подкрепление примечания 2. Б.). Но видя, каким образом их земляки держат свое слово, и как противу нас сражаются, начали между собою шум и раздоры, не желая более оставаться с Русскими. Понтус не хотел на это согласиться, и долго их удерживал от сего поступка.

Мы застали своих за холмом, в некотором расстоянии от Русского лагеря, сошедших с коней, и не обеспокоиваемых неприятелем. Мы последовали их примеру, чтоб отдохнуть от трудов, но Гетман, не довольствуясь сим успехом, и желая нанести неприятелю решительный удар, хотел ударить с тылу на Немецкий лагерь, которым легче было овладеть, нежели Русским. Между тем беспрестанно прибегало к нам по два, по три Немца, объявляя, что все они желают перейти на нашу сторону. Наконец несколько десятков Немцев пришло с этим же известием, что они поддаются на волю Гетмана. Гетман, желая [228] испытать, нельзя ли их всех переманить полагая, что лучше победить врагов условиями, нежели мечем, приказал трубачу дашь сигнал, чтоб Немцы выслали кого нибудь для переговоров. Они согласились на это с удовольствием, и множество их приехало к Гетману, жалуясь, что один только Понтус мешает им передаваться. За сим Гетман отправил племянника своего Коронного Обозного Жолкевского и Пана Борского, которые знали разные иностранные языки, к Понтусу, чтоб, напомнив ему о присяге, несколько раз повторенной, что он никогда не возьмет оружие против Короля, обещать, ему, если он сдастся на слово Государя, испросит для него прощение, и ввести его в милость Короля. Понтус согласился с тем условием, чтоб всякому, кто пожелает позволено было возвратиться домой. Вслед за этим, послал он к Русскому Военачальнику Димитрию Шуйскому с известием, что он не может более удерживать в повиновении вверенного ему войска. Сей последний, услышав о том (Петрей Ч. II стр. 441 пишет что Шведы одни участвовали в сражении, а Русские оставались в своем лагере только зрителями происходившего: сие опровергается показанием Маскевича. Притом Петрей утверждает, что мятежные Шведы грозили Графу Делагардию смертию, если он будет упорствовать в союзе своем с Русскими. К.), сел на коня и побежал к [229] Москве. Всякий, кто только мог, последовал за ним, а пехота ушла в ближайшие леса. Мы, узнав от передовой нашей стражи, что Русские оставляют лагерь, бросились за ними в погоню, и гнали их на две или на три мили, так что их погибло более во время сего отступления, нежели на месте. К вечеру уже возвратились мы к своим, и нашли всех Немцев у Гетмана, и оба бывшие лагеря Русский и Немецкий разоренными. Тут отслужили обедню и пели: Тебе Бога хвалим. Гетмам приказал тела убитых собрать в кучу и погребсти, тела же знатнейших и товарищей велел взять с собою. — Раненых товарищей велел поместить, или в своей карете, или на носилках, которые укреплены были между двумя лошадьми, и таким образом перевозить в наш лагерь, куда мы прибыли на закате солнца, вместе с Немцами. Лагерь отстоял от места сражения на 4 мили. — [230] Русские, остававшиеся в остроге с Валуевым, вовсе не знали о нашем отступлении в лагерь, а то бы верно напали на нас, как после того они сами нам говорили.

Нашим приказано было немедленно, не слезая с лошадей, подступить к острогу. Русские долго сражались с нами, и не верили нам, когда мы, требуя от них сдачи, говорили, что войско их рассеяно, и что никто не придет их выручить. Тогда Гетман повелел всем Немцам двинуться против острога: увидев их, Русские уверились в истине наших слов, и отсрочили до другого дня переговоры, чтоб в это время посоветоваться между собою. Тянулось это несколько дней; наконец, в Пятницу, 400 Бояр выехали на конях с Валуевым из острога, прибыв в лагерь к ставке Гетмана присягнули на подданство Королевичу Владиславу, и на ночь ворошились к своим.

На другой день Гетман с 1000 всадников приехал к острогу: полки выходили из оного, и все, от старого до малого, присягали в верности. Для принятия присяг Гетман назначил Гг. Шиша, Бобовского, Добромирского и меня четвертого. [231]

Не мешкая в сем месте, все, то есть, мы, присягнувшие Россияне и Немцы двинулись к столице, но едва прошли несколько миль, как Гетман получил из Москвы известие, что Царя Василия Шуйского постригли в монахи, что братьев его родных, Димитрия и Ивана содержат под стражею, что нас ждут охотно и хотят Королевича избрать на Царство.

12 Коля пришли мы под Можайск, город, который Вильчеком сдан был Русским. Вильчек уехал в столицу, однако же нас приняли тут ласково. Священники, по тамошнему обыкновению, вышли к нам на встречу со крестами, хоругвями и хлебом солью. Мы пробыли тут неделю; всякий день приходили из Москвы с известиями, что ворота для нас отперты, и что там ждут нашего при шествия. Гетман однако же подвигался вперед медленно. 22 Июля пришли мы под столицу, и стали от нее лагерем в одной миле.

Самозванец, уведомившись в Калуге о выигранном нами сражении, и о ссылке Шуйского в монастырь, поспешил к столице, и расположившись также в миле от города, с Усвятским Старостою [232] Яном Сапегою (Самозванец стал с войском у Николы на Угрешах, Жолкевский расположился на Москве реке на Хорошевских лугах. См. Леш. о мятеж. стр. 185 и 188. К.), причинил в Москве распрю, ибо чернь хотела избрать Царем его, а Бояре Королевича. На другой день прибыло несколько Бояр к Гетману с просьбою, чтоб купцам позволено было с товарами и живностию приезжать в наш стан, а нам того и надобно было; нам даже позволено было въезжать в столицу для наших потребностей, а с войсками Царика всегда происходили у жителей драки.

После долгих споров в столице, чернь принуждена была согласиться с Боярами на избрание Королевича Владислава на известных условиях, из коих главнейшие состоят в том:

(Немцевич, в жизни Сигизмунда III, говорит о начале сих переговоров следующее: «Бояре, угрожаемые со стороны Серпухова Самозванцем, а со стороны Можайска Жолкевским, послали от себя нарочных к Гетману с вопросом, приближается ли он к Москве как друг, или как недруг России. Жолкевский отвечал, что он уже объявил о своих намерениях в предыдущих письмах, что также, как они, не хочет пролития Христианской крови, а желает только собственного их блага, т. е. освободить их от Самозванца. и склонить их к избранию Королевича Владислава на Царство. Бояре просили, чтоб вступить в переговоры (rokownnie), которые, по взятии с обеих сторон аманатов, и были назначены. Против Новодевичьего Монастыря Москвитяне разбили палатку. С Московской стороны прибыли туда Князь Федор Мстиславский, Князь Василий Голицын, Федор Шереметев, Данила Мерецкий и два Думных Дьяка или Печатника, с полномочиями от всех чинов. Сев в палатке, они засвидетельствовали именем всего Государства, что желают себе Царем Королевича Владислава, на условиях, которые прочитал, развернув свиток бумаги, Василий Теленнев. Он сильно домогался, чтоб Гетман, от имени Королевича, присягнул в сохранении сих условий. — Zycie Zygm. III. Т. II. р. 459-460.) [233]

1) Чтобы в Вере их не последовало никакой перемены, и в отправлении ее никакого препятствия.

2) Чтоб Королевич тотчас принял Греко-Российский закон, а других Вер не вводил в Россию. — Гетман дал на сие требование такой ответ, что Государь молодой, охотно принимающий все новости, легко согласится на принятие [234] Греко-Российского закона, если Господь Бог внушит ему это намерение, и если он увидит в новых своих подданных верность, любовь и усердие к его особе, на что они и согласились.

3) Чтоб Самозванца уничтожишь соединенными силами. Были и другие условия, но я пропущу их, упомянув о главнейших. (В лет. о Мятеж. стр. 189 — сказано, что Жолкевский предоставил Боярам просить самого Короля, о позволении принять Владиславу Греко-Российскую Веру 5 сверх того в записях было сказано, чтоб Литве в Москву не входить, чтоб Гетману стоять с Литовскими людьми у Новодевичьего Монастыря, а иным Полковникам в Можайске. К.)

В то же время Заруцкий, который приехал было к Королю под Смоленск с Царем Касимовским, разгневавшись на Гетмана за то, что он дал не ему, а Салтыкову, молодому человеку из знатного рода, начальство над Москвитянами, которые приняли сторону Королевича, бежал от нас, посреди белого дня, к Самозванцу. Вслед за сим Гетман позволил ехать туда и Касимовскому Царю, у которого сын служил в войсках Самозванца. [235]

5 Августа Бояре, постановив с нами условия (Следуя Немцевичу, который приводит подлинный договор Жолкевского с Боярами, оный был им подписан 27 Августа.), назначали день и место для учинения присяги Королевичу: на половине пути от лагеря нашего к столице разбили шатры, и здесь присягали с обеих сторон. Москвитяне назначили несколько человек от себя, Гельман столько же людей из войска своего для отбирания присяг. Обряд присяги продолжался семь недель ежедневно, кроме Воскресенья или больших праздников. Присягало в день по 8, 10 и по 12 тысяч человек, так, что (в одной столице более) 300.000 дали клятвенные обещания. Сверх того разосланы были Бояре в города и области, принадлежащие Московскому Государству, для собирания присяг, и таким образом, в одну четверть года, вся земля Московская покорилась Владиславу, кроме Смоленска и замков, которые находились в осаде у Понтуса, и коими он после овладел, а именно: Новагорода, Пскова и еще некоторых прилежащих (Присяга сия Владиславу уничтожилась нарушением главнейших пунктов со стороны Сигизмунда. Владислав не принял Греко-Российской Веры, не приезжал на обряд венчания, а между тем Сигизмунд хотел покорить Россию своей власти. Сии обстоятельства заставили Русских приняться за оружие, и совершенное освобождение России было следствием их мужества. Изд.). [236]

Зима уже подходила, и по замирении с Русскими, надлежало расположить войска на зимних квартирах. Гетман, опасаясь, чтоб своевольство наших не раздражило Москвитян, (что после и случилось ), не рассудил, чтоб мы оставались в столице: однако же, по убеждению некоторых, он согласился на это для удержания Москвитян в повиновении, и отправил в Можайск и Борисов свой полк, и полк Гг. Струсев. По учинении Москвитянами присяги, мы двинулись 26 Августа, для исполнения условий об уничтожении Самозванца, из лагеря к самой столице. Москвитяне, отворив ворота, пустили нас с войском через город, потому что далеко было обходит кругом. Но Самозванец, из предосторожности, бежал назад в Калугу, мы же воротились, ничего не сделав. Предлагали ему, чтоб он покорился Королю, и удовольствовался Гродном или Самбором; но он этого не [237] захотел, себе на беду, ибо до сих пор мог бы спокойно есть свои кусок хлеба.

Заключив мир с Русскими и утвердив ого присягою, Гетман 29 Августа пригласил в лагерь к себе к обеду всех знатнейших Бояр из столицы, и отличным образом угощал их, при чем каждого из них обдарил лошадьми, конскими приборами, палашами, саблями, кружками, рукомойниками, и роздал не только собственные свои вещи, но даже выпросил лучшее у Ротмистров и товарищей, так, что никого не отпустил от себя с пустыми руками; это, думаю я, много ему стоило.

2 Сентября, Русские с своей стороны, пригласили Гетмана в столицу к обеду; угощал его Князь Мстиславский, в то время главнейший изо всех Бояр; я находился тут же с Гетманом. Нас поместили в трех комнатах. Кушанья приготовлены были по Русским обычаям. Мне ничего не понравилось, кроме хлебенных, которые приготовлены были наподобие Французских. Подавая разные старинные меды, каждый раз наливали другого рода, давая сим знать, что этого много у них в Государстве. Наши, желая повеселиться, и порядочно попить, [238] убедительно просили, чтоб не мешая, дали им какого нибудь одного, но не могли уговорить Русских. После того Князь подарил Гетману сорок соболей, а Ротмистрам по паре; мы приняли подарки, не желая отказом оскорбить наших хозяев. Сверх того дали Гетману белого сокола и собаку для травли медведей, которую сперва произвели на дворе. Потом мы возвратились в лагерь. Чернь в Москве не успокоилась, и затеяла было с Боярами раздор, требуя перемены Государя, но это не удалось ей.

5 Октября. При наступлении морозов, расписывали на войско в столице квартиры, по одному двору на роту (Из сего следует, что Поляки два раза были в Москве, в первый, когда гнались за Димитрием, и в другой, когда остались там на зиму. В Летописи о мятежах (стр. 193-194) не упомянуто о сем, а сказано только, что дворяне, противно увещаниям Патриарха Гермогена, пустили Гетмана в город. Он расположился на старом дворе Царя Бориса, солдат и гайдуков поставил в Кремле по палаткам и по дворам, а Полковников и Ротмистров в Китае и Белом городе, и, взяв к себе городские ключи, расставил по воротам Немцев и своих гайдуков. К.). [239]

9 Октября. Вслед за сим мы тихо вошли в столицу, неприметно снимаясь с места по-эскадронно, дабы Московитяне не знали о малом числе нашего войска.

14 Октября. С согласия Бояр розданы войскам поместья, с которых они должны кормиться, во 100 милях и далее от столицы. Моей роте достались на часть два города Суздаль и Кострома, в 70 милях от столицы. Мы тотчас разослали товарищей с лагерною челядью (pacholkami), для собрания живности, но наши так были неумеренны, что, не довольствуясь хорошим обхождением Русских, брали без дальних хлопот все, что им нравилось, так, что иногда у самого знатного Боярина отнимали насильно жену, или дочь. Русские сильно вознегодовали и восстали на это, и по делам: наконец, для избежания вперед подобных своевольств, они решились давать нам деньгами по 30 злотых на коня, предоставив себе собирать оные с жителей (Похвальный пример беспристрастия в сочинителе Записок. Б.).

Бывший Царь Шуйский, находившийся под стражею в одном монастыре в [240] столице, перевезен был потом с братьями к Троице (Летопись о мятеж. говорит (стр. 196), что Царь Василий сослан был в Иосифов монастырь. К.).

Послы от Московского Государства к Королевичу, Князь Василии Голицын к бывший Патриарх Филарет (Пропущен Князь Данила Иванович Мезецкий. К.), отправились в путь. Пан Гетман также уехал из Москвы к Королю, поручив начальство Александру Гонсевскому. Он взял с собою трех Шуйских, Царя и его братьев, которых и сдал Королю под Смоленском, как пленных. В столице оставались: полк Зборовского, служивший прежде при Самозванце и перешедший из Тушина на сторону Короля, полки Казановского, Вейера, 6000 Немцев, которые обратились к нам после Клушинской битвы, под начальством Борковского старшего, и полк Гонсевского. — У Можайска расположились, для охранения и удержания большой дороги: полк Гетмана и полк Струся. Четыре роты из полка Гонсевского, Глуского, Гречанина, Ошанского и Кашовского стали у Девичьего [241] монастыря, который находится в четверти мили от столицы, по дороге в Польшу, и хорошо укреплен.

Заранее избегая всяких неустройств, Пан Гонсевский, по совету преданных нам Бояр, разослал по городам 18,000 стрельцов, которые обыкновенно всегда живут при особе Царя на его корму, и по этому находились в столице. Мы сделали это под предлогом охранения сих мест от Понтуса (Делагардия). В самом же деле, это было весьма нужно нам самим, ибо сим способом мы раздробили неприятельские силы (Сия высылка ратных людей из Москвы учинилась по внушению Михаилы Салтыкова: отправили их к Новугороду под предводительством Ивана Салтыкова и Князя Григория Волконского. К.).

После двух недель, в Москве наскучили новым порядком вещей. Московитяне затевали частые тревоги в городе, так, что мы но 2, но 3 и по 4 раза садились на коней, и почти всегда держали их оседланными. — Живности имели мы в изобилии за деньги; рынков в Москве 14; можно было достать всякий день всего, чего хотелось; ибо тут бывает [242] торг ежедневно. Все ремесленники превосходны, и так искусны, что вещи, которых прежде не видали от роду, делают, взглянув на них один раз, и так хорошо, как бы с детства занимались этим ремеслом: напр. заказаны им были Турецкие чапраки, конский убор, седла, сабли с золотою насечкою; они принесли работу не хуже Турецкой (Это замечание достойно внимания всякого Русского. Б.). — Случилось, что солдат, из роты Масховского, Блинский, стоя на карауле у одних ворот, выстрелил несколько раз пьяный в образ Пресвятой Богородицы, написанный в сих воротах на стене. Бояре жаловались на это Гонсевскому. Присудили Блинского к колесованию; но потом переменили род казни: отрубили ему руки, и тело, положив на костер, сожгли.

(Продолжение впредь.)

Текст воспроизведен по изданию: Дневник Самуила Маскевича, бывшего в России во время второго самозванца, называемого тушинским вором // Северный  архив, Часть 13. № 3. 1825