СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

СТАНИСЛАВ ЖОЛКЕВСКИЙ

НАЧАЛО И УСПЕХ МОСКОВСКОЙ ВОЙНЫ

POCZATEK I PROGRES WOYNY MOSKIEWSKIEY ZA PANOWANIA K. J. M. ZYGMUNTA III-O, ZA REGIMENTU J. M. P. STANISLAWA ZOLKIEWSKIEGO, WOIEWODY KIJOWSKIEGO, HETMANA POLNEGO KORONNEGO

ГЛАВА I.

Причины войны Польши с Москвой. — Возвышение Бориса Годунова. — Убиение Димитрия царевича.

Филипп Комин (Первое издание его истории вышло в 1524 году в Париже. Заглавие её следующее: Chronique et histoire faite et composee par feu messire Philippe de Comines , contenant les choses advenues durant le regne da roy Loys XI^е tant en France etc. Это издание содержит только шесть первых книг, оканчивающихся смертью Людовика XI в 1483г. Продолжение, заключающее 7 и 8 книги, и доведенное до кончины Карла VIII в 1498 г., вышло в 1528 г. Из новейших изданий особенного внимания заслуживает издание с 1840 г. Revue sur les manuscrits de la Bibliotheque royale et publiee avec annolalions et eclair cissements, par M"^c Dupont. Paris, chez J. Renouard. Imprimee aux frais de la Societe d'histoire de France. Филипп де Комин родился в 1446 г., умер в 1509 году), писатель достойный уважения между историками, описавший на Французскому языке деяния Людовика одиннадцатого, короля Французского, и сына его Карла восьмого, собиравшегося войною против Неаполитанского королевства, жалуется на некоего Бриссонета, человека низкого происхождением и легкомысленного, который своими убеждениями побудил Карла к этой войне; этого Бриссонета ставит он примером, как часто люди ничтожные, низкие происхождением и душою, могут наделать много зла. Ибо эта война, сначала веденная успешно королем Французским, имела несчастный и гибельные последствия; она ознаменовалась ужасными кровопролитиями, разрушением городов и опустошением пространных областей.

Таким же образом и эта Московская война, причинившая ужасное кровопролитие и столь много [2] бедствий, которые еще не кончились, произошла от человека, подобного Бриссонету, пана Юрия Мнишка, воеводы Сендомирского; из честолюбия и корыстных видов решился он покровительствовать и вести на царство Московское Москвитянина, Гришку, сына Отрепьева, который обманом назвался царевичем Московским Димитрием Иоанновичем. С помощью лести и лжи, которые были орудиями его действии, и родственника своего ксендза Берната Манеёвского, епископа Краковского и кардинала, имевшего в то время большой вес при дворе короля, он достиг того, что король явно стал благоприятствовать этому делу, и смотрел на оное сквозь пальцы, против совета многих знатнейших сенаторов, которым оно весьма не нравилось. Известно было на основании доказательств, и сам пан воевода Сендомирский знал, что сей обманщик не был Димитрий; но ослепленный корыстолюбием и гордостью, упорно поддерживал это предприятие. (Это происходило в 1604 году в исходе осени.)

Он набрал не малое число людей, частью деньгами, а более обещаниями и надеждами. Продержав их долгое время в окрестностях Львова, к большому угнетению и ропоту бедных жителей, отправился потом через Киев в Северскую Землю.

Состояние Московской земли было таково: [3] верховная власть находилась в руках Бориса Феодоровича Годунова. Он происходил не от царской крови и не принадлежал к одному из тех родов, которые в сем государстве имеют свои преимущества и тщательно их защищают; но и не из низкого происхождения: ибо родная сестра его, по особенной красоте своей, сделалась супругою Феодора, сына царя Ивана, что приблизило Бориса к престолу; но наиболее возвысился он великим, удивительным умом, какой обнаруживал во всех человеческих действиях. Он её лишил жизни и царя Ивана, подкупив английского врача, который лечил Ивана; ибо дело было таково, что если бы он его не предупредил, то и сам быль бы казнен со многими другими знатными вельможами: казнь подданных не была новостью для царя Ивана; ибо от начала мира не было тирана подобного ему.

Когда царь Феодор наследовал престол отца, и по своему кроткому характеру, занимался только молитвами и слушанием церковной службы, не имев ни опытности, ни способности к управлению столь великим государством, то Борис через сестру свою, супругу царскую, был сделан конюшим и наместником Владимирским, (первое достоинство в государстве), а потом правителем всей земли, т. е. губернатором.

Борис различными происками удалил князя Мстиславского, Никиту Романовича и князя Ивана Петровича Шуйского, которых отец назначил в виде опекунов сыну своему, зная его недостатки, и остался с одним только канцлером Щелкаловым, (человеком умным и находившимся в числе четырех, [4] назначенных царем Иваном опекунов). Борис был с ним за одно, и от имени царя Феодора зятя своего, управлял по собственному произволу всем государством, пролагая себе все пути к достижению могущества и престола

Царевич Димитрий, сын царя Ивана, рожденный от Марии Нагой, был препятствием к достижению его цели; он имел 9 лет и содержался в Угличе. Борис успел лишить его жизни посредством ужасного и хитрого злодеяния. Это происшествие весьма достопамятно, и потому вкратце расскажу ход его. Двое детей боярских Никита Кочалов и Данилка Битяговский были клиентами Бориса. Борис объявил им тайно, что есть воля государя, дабы они отправились в Углич и зарезали царевича Димитрия; потому что, как он говорил, некоторые беспокойные люди бунтуют и желают возвести Димитрия на престол, и произвести в государстве войну, беспорядки и смятение; что для недопущения этого необходимо, чтобы царевича Димитрия не было в живых. Однако ж дети боярские, (у Московитян царская кровь в величайшим уважении), хотя были преданы Борису, но колебались. Борис сказал им потом: «я поведу вас к государю, вы то же самое услышите из его уст», и ввел их в царские палаты. Там, тихо разговаривая с царем Феодором о чем-то другом, такою же хитростью обманул их, как Мессалина, бремя земли, обманула императора Клавдия, мужа своего (Борис не знал сих примеров из книг; ибо не умел ни читать, ни писать, но у него было довольно ума, особенно на зло); он [5] велел прочим выйти из комнаты, и когда остались только двое боярских детей, начал говорить в слух царю Феодору; «они не хотят верить тому, что я приказывал твоим царским именем, объяви им сам что эта твоя воля». Царь Феодор, полагая, что дело шло о том, о чем ему тихо говорил Борис, (он никогда не согласился бы на убийство брата, и после весьма о нем сожалел), на оное представление Бориса, сказал; «делайте что приказал вам Борис». Таким образом, они отправились и совершили злодеяние [1591 г. мая 15 дня старого стиля]. Борис сказал Феодору, и распустил слух, что Димитрий в припадке падучей болезни зарезался ножом, который держал в руке. Однако вследствие этого убийства Димитрия возникли большие раздоры; народ в Угличе тотчас убил двух оных детей боярских, и третьего, который был наставником (между жертвами народной ярости не было никого, кому можно было бы приписать звание наставника царевича. Георгий Паерле в своих записках (С. IIб, 1832) действительно упоминает о неком наставнике Симеоне, который будто бы спас жизнь царевича; Жолкевский, напротив того, причисляет его к жертвам народного мнения) при Димитрии. В Москве также было великое волнение, но Борис успокоил и усмирил его своим умом, властно и царскими деньгами.

Таким образом, когда все дела, кои ему нужны были для достижения престола, были устроены, когда он отравил и самого царя Феодора своего зятя, то с видом не желающего и отказывающегося воссел на престол, как будто бы принужденный к тому просьбами народа. Многие знатные вельможи знали его коварства и злодеяния, но не могли противиться его [6] могуществу; ежели кто-нибудь дерзал отозваться такого подвергал смерти, губил. Князья Шуйские, самые сильные и знатнейшие в сем государстве, искали разных средств для низвержения его, но тщетно; потому что Борис и при царе Феодоре и в свое царствование обессилил их. Он лишил жизни князя Ивана Петровича Шуйского, знатнейшего в сем роде, человека пользовавшего уважением всего Московского народа и защищавшего Псков от Стефана Батория; заключил в темницу князя Василия Шуйского, впоследствии сделавшегося царем, и князя Ивана его родного брата; умертвил князя Александра, родного брата двух последних; он поступил бы также с Василием и Иваном Шуйскими, если бы их не спасло родство Бориса с князем Димитрием Шуйским, четвертым братом (из двух родных сестер Скуратовых, одна была за Борисом, а другая за князем Димитрием Шуйским, которая и теперь находится здесь с мужем своим с князем Димитрием Шуйским). Кроме князей Шуйских, он истребил много других знатных людей, выдумывая разные обвинения. Многие ненавидели его жестокости и презирали за старость и расстроенное здоровье (он страдал водяной болезнью (в подлиннике (byf hidropicus)). [7]

ГЛАВА II.

Появление самозванца в пределах Московского государства. — Его успехи. — Царствование самозванца. — Его посольство к королю Польскому. — Умерщвление Лжедмитрия.

В таком состоянии находились дела, когда приехал воевода Сендомирский с Гришкою Расстригою (как его называют Москвитяне); и когда появился с ним на границе, то Московская чернь по привязанности к крови своих законных государей, начала стекаться к нему. У Гришки было довольно ума, красноречия и смелости; он умел обходиться со всеми, выдавая себя за того, коим он не был. Дела Московского государства начали приходить в беспорядок; Чернигов, замок Украинский принял его; но Новгородок (Новгород Северский) защищаемый неким Босманом (т. е. Басманов; где встретится имя Босман, мы будем заменять оное Басмановым), сопротивлялся; Борис послал с князем Мстиславским для защиты Новгорода, свое войско, которому хотя и не посчастливилось, однако ж, Басманов удержал Новгород. Путивль, главный замок в земле Северской, возмутившись против Бориса, сдался обманщику. Было несколько сражений в разных местах; пораженный обманщик ушел в Путивль; к счастью его, болезнь Бориса усиливалась. Он выслал большое войско под предводительством князя Василия Шуйского, которое уже приблизилось к Кромам (имя замка к Северской земле), как пришло известие, что Борис умер [1605 года апреля 15 старого стиля]. В войске [8] возник беспорядок; князь Василий Шуйский, собравши всех долго говорил, доказывая самозванство Гришки; в свидетели он представлял бывшего тут же родного дядю самозванца, у коего он воспитывался по смерти отца, и который клятвенно уверял, что своими руками положил в гроб Димитрия царевича. Шуйский просил и увещевал не переходить на сторону обманщика; но лучше помня присягу, данную умершему Борису, хранить верность и присягу сыну его Феодору Борисовичу. Успокоив войско, поручил оное князю Василию Голицыну и Басманову, который защитой Новгородка приобрел большое уважение; а сам отправился поспешно в Москву, желая посоветоваться с князем Мстиславским, и с братом своим князем Димитрием, и с другими боярами, бывшими в столице, об утверждении Феодора Борисовича и об укрощении сих возмущений. Войско, оставшееся с Голицыным, само ли по себе, или по наущению, как сказывают, Голицына, взбунтовалось. Ненависть вельмож и народа к Борису за жестокости, по смерти его, пала на его сына. Голицын же и Басманов отправились немедленно в Путивль к обманщику и от имени всего войска изъявили повиновение. Самозванец тотчас отправил в Москву преданных ему людей.

Феодор, сын Бориса, и мать его происками какого-то Татищева были выданы, а самозванец был провозглашен царем. От Путивля до Москвы, где он был коронован, сопровождало его с величайшими почестями всё Московское государство, и присягнуло [9] ему в верности. Я не описываю этой войны подробно, избегая длинноты рассказа.

Посольства к королю были отправляемы и от Бориса по случаю наезда воеводы Сендомирского, а также и от обманщика, по восшествии его на престол. Нельзя не вспомнить о хитрости Москвитян, уже многим известной. Самозванец намеревался отправить к королю посла; князья Шуйские предлагали для сего какого-то Ивана Безобразова, человека расторопного, с которым они тайно сговорились. Безобразов нарочно отказывался от этого посольства, представляя разные причины, но князь Василий выбранил его в присутствии самозванца, а сему последнему сказал, что не легко найти человека способнее Безобразова к этому посольству; и так Безобразов, как будто против воли, принял на себя её обязанность.

Безобразов застав короля в Кракове (Безобразов приехал в Краков ⁴/₁₄ января 1606 г. См. Дневник Марины стр. 11, изданный в русском переводе Н. Устряловым в 1834 г.), исправлял посольство, публично от имени самозванца, по обычаю сохранившемуся между государями, извещая, что он с помощью Божией воссел на престоле предков; благодаря короля за его благосклонность и доброжелательство и предлагая соседскую дружбу: тайно же объявил канцлеру Литовскому, что желает переговорить с ним наедине; но для избежания подозрения, и потому, что здесь находились Москвитяне, пребывание с Безобразовым, не угодно было королю, чтобы канцлер запирался с Безобразовым; решили, наконец, чтобы сей последний сообщил просьбы свои, если у [10] него были какие, старосте Велижскому господину Гонсевскому. Когда удалились свидетели, то он открыл поручение, данное ему от Шуйских и Голицыных, приносивших жалобу королю, что он дал им человека низкого и легкомысленного, жалуясь далее на жестокость, распутство и на роскошь его, и что он вовсе недостоин занимать Московского престола; что они думают, каким бы образом свергнуть его, желая уж лучше вести дело так, чтобы в этом государстве царствовал королевич Владислав. Вот в чем заключались все поручения от бояр.

Безобразову отвечали публично, как следует: тайно же король велел сказать боярам, что он сожалеет о том, что этот человек, которого он считал истинным Димитрием, занял то место, и что обходится с ними так жестоко и неприлично, и что он король не препятствует действовать по собственному их усмотрен). Что ж касается до королевича Владислава, то король не увлекается властолюбием, и желал бы сына своего склонить к такой же умеренности, предоставляя все дело Божью промыслу (Иван Безобразов, взяв отпуск, въехал вместе с воеводою Сендомирскам ¹²/₂₂, января 1606 года.).

В то время никто не знал о сем кроме канцлера Литовского [Льва Сапеги] через которого шло это дело.

Здесь следует привести еще вот что: в то время выехал из Москвы один Швед, который привез королю его величеству известие от царицы Марфы, матери покойного Димитрия, что хотя она из своих видов явно и призналась к этому обманщику, но что он [11] не её сын. Она имела при себе воспитанницу Лифляндку по имени Розен, взятую во время Лифляндской войны в плен ребенком. Марфа через нее сообщила сию тайну Шведу, желая, чтобы от него узнал король (это обстоятельство, хотя и известное Немцевичу, выпущено им в его сочинении Panowanie Zygmunta III. Видевшись с ним в 1840 г. в Париже, я упрекал его за это.). Этот её поступок был следствием того, что обманщик Растрига хотел вынуть тело её сына Димитрия из гроба в Углицкой церкви, где он был погребен, и выбросить кости его, как бы ложного или мнимого Димитрия, что ей как матери родной, было прискорбно; однако ж старанием своим она не допустила, чтобы останки сына её были потревожены (то же самое рассказывает и Петрей, стр. 373.). В царствование Шуйского они были перенесены в столицу.

Воевода Сендомирский знал и об этом извещении матери истинного Димитрия; но, полагая, что власть самозванца непоколебима, не покинул своего намерения. Разыгрывалась трагедия: брак праздновали в Кракове с великолепием (обручение Марины в Кракове (12 ноября 1605 года) описано современными стихотворцами именно Забчицем в стихотворении под заглавием: Posel Moskiewski w Rrakowie, у Шареренбергера, 1608 г., Юрковским в стихотворении: Hymenaeus Naiasnieyszego Monarchy Dymitre Jwanowieza z laski Bozey Wielkiego Czara Moskiewskiego Wolodimirskiego, Bezanskiego, Nowogrodskiego , etc.-(+) Путь Марины описан в, её Дневнике, изданном Н. Устряловым в русском переводе, (С. Пб. 1834), и в другом Дневнике, приведенном Когновицким в ero:Zycia Sapiehow, T. II. стр. 128. Этот последний повторен Немцевичем в сочинении: Panowanie Zygmunta III. — (++) Лубенский в сочинении, изданном по его смерти, под заглавием: Stanislai Lubienski episkopi Plocensis opera poslhuma historica, historo-politica etc. edita ab executoribus testamenti, Anlverpiae apud Joarmen Mearsium, MDCXLIII, подробно Описал причины умерщвления самозванца и ненависти к нему русского народа. Возведение на престол Лжедмитрия, которого автор называет обманщиком, приписываешь он более проискам самих Русских, нежели помощи и. желаниям Польских вельмож (стр. 155).); невеста отправилась в Москву с многочисленной свитой девиц и женщин, в колясках и каретах; свадебный пир кончился, и через несколько дней обманщик был убит, и наши много потерпели, даже честь женщин не была пощажена та. [12]

Воцарение Шуйского, — Болотников. — Появление второго самозванца. — Вмешательство короля Польского в дела Московские — Приготовления короля к походу. — Подвиги Скопина-Шуйского.

Князь Василий Шуйский вместе со своими братьями, князьями Голицыными, и многими боярами был виновником всего этого; князь Мстиславский об этом ничего не знал, ибо не смели ввериться ему. Этот же князь Василий Шуйский с помощью тех же, кои ему в этом деле помогали, на третий день вступил на престол Московский, и, задержав в Москве послов короля, приехавших на свадьбу, послал воеводу Сендомирского с дочерью в Ярославль, а прочих в разные города Московской земли. Он послал чиновников для принятия присяги во все области Московского государства; но такое овладение престолом по волчьему праву не понравилось многим, что всегда случается, когда счастье кого-нибудь внезапно возвысит; такой человек не избегнет зависти тех, которые видели его равным себе. Никоторые желали установить свободное избрание, подобное нашему, за что потом были наказаны Шуйским, который, склонив на всю сторону народ и стрельцов, подавил тех, кои отзывались со свободным избранием. [13]

Хотя большая часть областей присягнула ему и повиновалась, однако же, некоторые не хотели, а в особенности в Северской земле Путивль, главный город; по примеру его и никоторые другие не хотели ни присягать его имени, ниже ему повиноваться, а из ненависти к Шуйскому распустили слух, что самозванец ушел. Эти слухи наиболее распространял князь Григорий Шаховский, человек знатного происхождения и незазорного поведения, который с помощью священников и хитрых происков внушал народу, что Димитрий жив. Шуйский послал потом войско в землю Северскую, но Северяне разбили его.

Надлежало бы написать длинную историю, чтобы рассказать все сделанное неким Болотниковым, человеком низкого происхождения, который, как бы от имени Димитрия собрав множество войска, подступил к Москве, и привел в большое затруднение Шуйского, и чтобы описывать все битвы, осады и взятие городов Тулы, Калуги и многих других.

Бояре Московские, противники Шуйского, разослали людей по разным местам, в особенности в Самбор, чтобы расспрашивать о Димитрии. Между тем появился другой самозванец в Старо дубе, вовсе не похожий на первого (разве тем, что был человек), однако Северяне по ненависти к Шуйскому охотно приняли его сторону; к ним присоединились еще Велегловские с Меховицким. Потом князь Роман Рожинский (князь Иван Роман Рожинский из рода князей Наримунтовичей (Наримунт, сын Гедимина), последний потомок сего имени. Набравши отряд из 1000 человек конницы, князь Рожинский отправился к самозванцу I. а по его убиении помогал второму самозванцу умер 8 апреля 1610 года (н.с.) в лагере, похоронен с великими почестями в Киеве, по обрядам Греческой Церкви. Рожинский отличался необыкновенной храбростью, но слишком предавался горячим напиткам, и потому имел весьма вредное влияние на войско, состоявшее под его начальством, ибо оно подражало в сем случае своему начальнику, и вместе с ним бесчинствовало. Вспыльчивый до безумия, Рожинский в споре с Меховецким, сподвижником Лжедмитрия, поразив мечем. убил его на месте; другого противника, ротмистра Зборовского, защитили только стальные латы. Старосту Усвятского Яна Сапегу смертельно ненавидел и никогда не хотел признавать его даже равным себе, не только что начальником, при осаде Троицкой Лавры.) [14] своим прибытием усилил партию второго самозванца; поразив войско Шуйского при Волхове, он подступил к Москве, после чего города и области начали сдаваться ему, так что, наконец, только несколько главных городов придерживались стороны Шуйского. Видя это, Шуйский и бояре, которые при нем находились, испугались и начали искать средств к отклонению наших от самозванца. Василий освободил послов, е. в. короля, и воеводу Сендомирского, заключивши с ним такой уговор, какого только сам желал, и повелел им против воли учинить присягу в исполнении оного. Воевода Сендомирский также присягнул, что не будет вступать ни в какие сношения с этим самозванцем. И так они отправились в путь, и ехали той дорогой, где могли быть вне опасности от войск самозванца; но воевода Сендомирский, забыв о присяге только что данной им, а наиболее дочь его, которой очень хотелось царствовать, не смотря на то, что многие достоверные люди извещали, что это совсем не тот обманщик, который был прежде, и даже не похож на него, не хотели ехать тою дорогою, которую назначил им Шуйский, но нарочно замедляли поход [15] и тайно известили войско самозванца, где можно было бы их перехватить. И действительно случилось так, что послали за ним Александра Зборовского с Иоанном Стадницким, которые, настигнув их, несколько сот Русских приставленных Шуйским для конвоя, частью убили, частью же разогнали, а воеводу Сендомирского с его дочерью, Малаговского [т. е. Николая Олесницкого, кастеляна Малогостского], после е. в. короля, помогавшего им, и прочих с ними находившихся отвели в свой стан, расположенный под Москвой. Прочие же послы, ехавшие дорогой, указанной им Шуйским, благополучно прибыли на границы Великого Княжества Литовского.

О договоре, в соблюдении которого Шуйский велел присягать послам е. в. короля против их воли, я не скажу ничего: бумаги о сем хранятся в канцелярии; упомяну только, что во время сих переговоров бояре Московские, и между прочими сам князь Димитрий, родной брат Василия Шуйского (в чем он потом не сознался, напротив, в присутствии гетмана и канцлера утверждал и говорил, что этого от него никто не слыхал), условливаясь с послами е. в. короля, упоминали, что хотят до того довести, что Василий добровольно откажется, если бы только король вступился в это дело и дал им на царство сына своего Владислава; ибо они полагали, что таким образом скорее бы прекратилось кровопролитие и водворилось бы в царстве Московском тишина и веселье.

Еще с дороги господа послы писали, давая знать об этом е. в. королю, и потом приехавши еще сильнее [16] уверяли короля и представляли ему желания Московского народа. И не одни послы, но и некоторые частные особы, приехавшие из Москвы, как-то: Андрей Стадницкий и Домарацкий, так как пред тем Безобразов и послы е. в. короля, утверждали, что они слышали это от бояр. Посредством чиновников, находившихся при е. в. короле просили и побуждали короля не оставлять сего дела.

После чего дело сие начало сильно занимать короля, учинив совещание с находящимися в то время при дворе сенаторами, е. в. король послал к гетману ксендза Фирлея, коронного референдария, с верительным письмом. Гетман до того времени вовсе ничего не знал об этом деле; он собирался в поход на Украину, и, оставив уже свой дом, отправился к войску. На дороге, за несколько миль, не доезжая до Збаража, его настигнул ксендз peфepeндapий. Вручив верительное письмо, он рассказал ему обо всем том, что произошло и что было донесено е. в. королю об этом обстоятельстве из царства Московская прибавляя, что сенаторы, находящиеся при е. в. короле, советуют королю не упускать сего случая, для умножения славы и распространения владений Речи Посполитой, притом он требовал, чтобы гетман снесся о сем с воеводой Брацлавским (который недавно умер), бывшим в то время старостой Каменецким (Ян Потоцкий, воевода Брацлавский, умер под Смоленском 29 апреля (н. ст.) 1611 г.), к коему он также дал верительное письмо, чтобы они весте собрали людей служивых, и чтобы деятельно [17] помогли в сем предприятии е. в. королю. Ксендз референдарий упомянул и то, что долго было бы дожидаться собрания сейма, а дело в том, чтобы не упустить благоприятного случая. А посему-то е. в. король намеревался в непродолжительном времени отправиться в Люблин, а потом чрез Киев в Северскую землю, изъявляя притом желание, чтобы гетман с войском встретил е. в. короля в Киеве (причины, побудившая короля к объявлению войны России, официально изложенный в послании к императору Матвею, приводит Лубенский в сочинении своем: Opera posthuma, о котором сказано выше. (См. стр. 12). Война была объявлена Сигизмудом III. 1608 года сентября 8-го дня старого стиля. (Голиков, Дополнения к Деяниям Петра В. Т. I. стр. 355). Во всем этом деле принимали деятельное участие иезуиты. Этому мы находим положительное доказательство в современных записках в домах. К сожалению, большая часть оных остаются доселе не обнародованными, не трудно догадаться по каким побуждениям. Таким образом, «рукопись Жолкевского более двух сот лет скрывалась и гнила в польских библиотеках» — как выразил польский ученый Сенькевич в издаваемом в париже Skarbiec historii polskiej.).

Поскольку дело сие было предложено гетману внезапно и неожиданно, без всякого предварительного до того времени сообщения, то он объявил ксендзу референдарию, что желал бы, чтобы сие дело было ведено с утверждения сейма; однако ж, ежели опасность состоит в замедлении, то если только таково мнение других гг. сенаторов, он, как слуга и военный чиновник, не хочет отклонять е. в. короля от сего похвального предприятия, и охотно желает собирать войско и всеми силами, по возможности, споспешествовать оному предприятию. Спросил, однако ж, имеются ли в готовности деньги, так как для этого дела они нужны. Ксендз референдарий сказал, что е. в. король [18] предвидил, что гетман будет о сем спрашивать, и повелел сказать ему, что е. в. король может припасти несколько сот тысяч злотых. После сего объяснения ксендз референдарий уехал от гетмана. Но из этого ничего не воспоследовало; видно, что епископ Краковский, [Бернард Мацеевский], приехавши в Краков, отклонил е. в. короля от этого, советуя сделать о сем предложение на сейме. Не смотря на то, е. в. король много думал о сем деле, и писал к гетману письмо, доставленное ему коморником Клементовским в лагере. В письме сем е. в. король писал, что он дело сие отсрочивает, но не оставляет; и потом послал к гетману Витовского, заставшего его в Киеве. Витовский подробнее рассказал гетману то, что говорили с ним об этом Московские бояре, и как они уверяли его в своем расположены к е. в. королю, и что это дело оставлено было на рассмотрение сейму, который уже собрался. Витовский был отправлен обратно гетманом с одними только уверениями в готовности служить в сем деле е. в. королю и Речи Посполитой.

Между тем начались сеймики, на которых во всем королевстве была одобрена Московская экспедиция; однако ж, кроме того, что сие дело было представлено в тайном совете, оно предложено также было на сейме, и в полном собрании мнения всех сенаторов, исключая только троих или четверых, согласны были в том, чтобы е. в. король не упускал сего случая. В посольской палате не было никакого предложения, ни речи об этом, и только в молчании позволено [19] было давать эксценты тем, которые бы принимаемы были в военную е. в. короля службу (по законам, с 1562 г. и позднейших лет, а именно, 1578, 1609, 1611 и другие люди, записывавшиеся в военную службу, освобождались на все время войны от всех судов вообще (in genere), за исключением тяжебных дел, касающихся изгнания из имения, насилия и исполнения судебных приговоров. Такое освобождение называлось эгземптою или эксцептою, т. е. изъятием.).

В то время, когда разъезжались с сейма (как это мне известно), гетман в частной аудиенции спрашивал е. в. короля, чего он должен ожидать, и ежели желает исполнить сие предприятие, то какими способами, какое имеет войско, и сколько его, когда и какою дорогою идти. Поелику же в прошедшем году е. в. король намеревался идти чрез Северскую землю, то гетман полагал, что и теперь, если бы сие намерение было приведено в исполнение, лучше отправиться именно этою дорогою; ибо Смоленск, древняя крепость, коей укрепления еще более усилены Борисом (защитив юг в России новыми твердынями, Борис (в царствование Феодора) для безопасности нашей границы Литовской, основал в 1596 г. каменную крепость в Смоленске, куда он сам ездил, чтобы назначить места для рвов, стен и башен. Феодор посылал туда каменщиков из всех городов ближних и дальних. Строение кончилось в 1600 году. И. Р. Г. Карамзина. Т. X. стр. 20. В Никоновской Летописи (Т. VII. стр. 30) описано это заложение каменной крепости в Смоленске: «Государь царь (Феодор) в Смоленск посла дворян честных и повеле град делати наспех, во все же грады посла повеле имати каменщиков и кирпичников, да не токмо каменщиков, ино повеле и горшечников поймать и повеле их послать в Смоленск для каменново и кирпичново дела»), если бы не сдался добровольно, то остановил бы и затруднил е. в. короля. Таковое предприятие, т. е. взятие Смоленска, требовало бы много пехоты и большого снаряда орудий. Северские же замки, деревянные, если бы не хотели добровольно, то принуждены были бы [20] покориться перед сим вооружением, (недостаточным для взятия Смоленска). Е.в. король сказал в ответ гетману, что еще он и сам не решил, как быть; но с дороги, или, тотчас приехавши в Краков, объявит свою волю как касательно сего предприятия, так равно и на счет других вещей, до сего относящихся. Что же касается до дороги, кончится тем, что он пойдет на Смоленск; ибо его обнадеживали, что Смоленск добровольно хочет ему покориться, и что теперь об этом хлопочет староста Велижский [Гонсевский], которому уже для осады сего города обещано нисколько сот людей конных и пеших. Было упомянуто и о пане Сапеге, что когда он шел мимо Смоленска в Москву, то еще в то время эта крепость покорилась бы ему, если бы он захотел занять ее именем е. в. короля, а не обманщика. Гетман прибавил только, что е. в. король должен приказать тщательно о всём разведать, чтобы в этом не обмануться.

И так е. в. король выехал из Варшавы в Краков. Поелику же наступала весна и благоприятное для ведения войны время года, гетман дожидался с нетерпением весь великий пост окончательного решения, обещанного е. в. королем, беспокоясь о том, чтобы не упустить времени [благоприятного], и тем не испортить всего дела. На той недели (Пасха Католическая, т. е. по новому стилю, в 1609 году была 19 апреля) пред Светлым Христовым Воскресением приехал к гетману коморник с письмом от короля; письмо это заключалось в том, что е. в. хочет поддержать это предприятие, [21] при чем был прислан список, сколько и каких людей должны были набрать гетман коронный и гетман Литовский; ибо в то время такое намерение было у е. в. короля, чтобы и гетман Литовский [Карл Ходкевич] там же находился. Было также назначено время выступления короля. Сколько ни было людей в Кракове, никто не надеялся, чтобы сбылось намерение короля отправиться в путь; ибо было одно только желание короля, но не видно и не слышно было ни о достаточном количестве денег, ни о малейшем приготовлении, которого требовало подобное предприятие.

Гетман, видя, как медленно шло это дело, и не было слышно ни о каком возобновлении [уверения], что Московские бояре остаются при том же расположении к е. в. королю, и видя, что из людей военных, конницы был небольшой отряд, а пехоты чрезвычайно мало, хотя вследствие сего и сомневался в успехе, но отклонить от этого е. в. короля было невозможно, ибо он об этом и в Риме и по всему свиту объявил и разгласил; а сам [гетман] с радостью желал бы уклониться от этого, и потому послал к е. в. королю Тарновского, извиняясь летами и изнуренным здоровьем, тем более, что там должен был находиться гетман Литовский, который особенно при столь малом войске, мог бы управиться один; что он, однако, употребит всё старание, чтобы отправить, как можно скорее, тот отряд воинов, который е. в. король хочет иметь, только бы выдать им немедленно деньги, ибо уже время выступать в поход. Е. в. король не хотел принять отговорок гетмана, [22] непременно желая, чтобы он служил всей экспедиции, и обещался в скором времени прислать деньги для этой горсти солдат. После такого решения ничего более не оставалось гетману, как только садиться на коня [т. е. готовиться к походу], ибо если б он сам не захотел отправиться, то не легко было бы набрать солдат, и в сем случае, вся эта экспедиция едва ли не была оставлена: тогда он подвергся бы и немилости короля и сильной ненависти прочих; ибо могли бы выдумать, что он по нерасположению своему к этому делу (так в то время о сем думали), помешал е. в. королю и Речи Посполитой; что благоприятные обстоятельства для умножения славы и распространена владений Речи Посполитой по его причине остались без пользы, и таким образом на него бы одного пала ненависть. И так, хотя он знал, что не сделано надлежащих приготовлений и что нельзя было даже ожидать оных, и потому по многим различным обстоятельствам и уважительным причинам, не имел надежды на желаемый успех, но пришлось ему положиться на одну милость Божью, которая чудесным образом не редко была оказываема е. в. королю. Он, однако же, писал письмо к е. в. королю, что его отговорки уступают воле и повелениям е. в., что он желает служить, но он высказал все то, в чем считал за нужное предостеречь е. в. короля. Письмо это ходило по рукам, ибо сам гетман разослал копии с оного к знатнейшим панам сенаторам, духовным и светским (Это письмо напечатано в конце сей книги. См. приложение № 12.) На письмо дан был краткий ответ, в [23] котором король благодарил гетмана за предложение услуг и советы, и требовал, чтобы он, как можно скорее, набирал солдат, и старался, чтобы каждый из них согласился служить в эту экспедицию за двадцать злотых.

Выезд е. в. короля из Кракова был отложен в другой и в третий раз, но и тогда никто не надеялся, чтобы он когда-нибудь отправился в дорогу. Но напоследок е. в. король собрался в путь; за день перед своим отъездом, писал к гетману, чтобы он к Духову дню (Духов день в 1609 г. был по нов. стилю 7 июня.) на встречу ему приехал в Люблин; что там он хочет с ним поговорить и окончательно постановить о выдаче денег.

В тот же день, в который принесено письмо в Жолкев (Жолкев, ныне главный город в Жолкевском округе в Галиции, имеет около 6000 жителей. В 1707 году, во время Шведской войны, Петр Великий жил в Жолкве 4 месяца, с января по май, и оттуда разослал по всей Польше универсал (манифест), в котором объявляет, что согласно заключенному им с Речью Посполитой союзу, обязался он принудить общего врага Карла XII к выгодному миру, ила вытеснить его из Польских пределов, что с этой целью он не только привел многочисленное войско, но и сам лично поспешил, чтобы этим доказать свою доброжелательность Речи Посполитой.), гетман отправился в путь; ибо время не терпело отлагательства. В субботу перед Духовым днем, он съехался в Белжицах с е. в. королем, который в сей же день приехал в Люблин. В следующий день, в Воскресение после обеда, на частной аудиенции он представил е. в. королю то, о чем писал к нему в письме, и о многих других нужных предметах, докладывая, сколь важное сие предприятие, [24] что оно требует приготовлений и больших сумм, что же время года слишком позднее, что путь далек, что войско не готово, что оно не получало жалованья, и не может никаким образом иначе выступить, как только около времени жатвы, что пока оно дойдет до Московской границы, то осень и морозы, которые там скоро настанут, отнимать возможность вести войну. Он приводил в пример Казимира, прадеда е. в. короля (Венгерцы, недовольные, правлением Матвея Корвина, предложили корону Св. Стефана сыну Казимира IV, короля Польского, именем Казимиру. Король Польский отправился с войском в Венгрию, но дошел только до Бреславля, а между тем Матвей, пользуясь медленностью сего похода, примирился с Венгерцами и утвердился на престоле.), который, имея весьма большое войско, совокупно с сыном своим Владиславом, королем Чешским, со стыдом остановился в походе своем против Матвея, при Бреславле, единственно потому, что поздно отравился на войну. Гетман, упомянул и о том, что он примечал в е. в. короле, что е. в. можно бы было отвести от сего, если бы дело не началось; но так как весть о нем пронеслась далеко, и оно сделалось известным почти всему свету, то решился поддерживать и привести к концу это предприятие. За деньгами для войска, король велел послать вслед за собою; и действительно Бродецкий подучил в Парчове жалованье на две тысячи с половиною гусар и казаков; но и этих не привез во Львов, а только довольно не скоро вместе с квартными деньгами (квартный (kwarciany) от кварты (quarta), то есть четвертой части доходов с имений королевских, назначенных на содержание стола. Из этой кварты отпускалось жалованье регулярному или квартному войску, учрежденному в царствование Сигизмунда Августа в 1562 году на Петрковском сейме, для сбережения границ государства от нападений Татар.). [25]

В это время в земле Московской произошел переворот и большая в делах перемена, ибо обманщик хотел царствовать самовластно, налагать невыносимые налоги и взыскивать большие подати. Наши же, находившиеся при нем, жили развратно, убивая, насилуя и не щадя не только чего-нибудь иного, но даже церквей. Вследствие этого, те, кои уже приняли сторону обманщика, не будучи в состоянии перенести сих зло употреблений, начали от него переходить к Шуйскому, еще боле придали им (Русским) смелости, счастья и успехи князя Михаила Васильевича Шуйского-Скопина сперва против Кернозицкого, недалеко от Новгорода (близь Старой Руссы при селе Каменках, 25 апреля, Москвитяне взяли 9 пушек, знамена и пленников. Далин, стр. 450. Кар. Т. XII стр. 121, примеч. 378.), а потом под Тверью, против Зборовского и прочих бывших с ним.

Сей Шуйский-Скопин хотя был молод, ибо ему было не более двадцати двух лет, но, как говорят люди, которые его знали, был наделен отличными дарованиями души и тела, великим разумом не по летам, не имел недостатка в мужественном духе и был прекрасной наружности; этот Скопин, будучи воеводою Великого Новгорода, видя, что в Московских людях слабая и неверная защита, прибегнул к переговорам с Карлом, князем Судерманским (т. е. с королем Шведским Карлом, которого Жолкевский называет князем Судерманским [т. е. Зюдерманландским]. Известно, что Сигизмунд III считал себя королем Шведским; поэтому Жолкевский не дает Карлу титул короля.). Карл за деньги, присланные ему из Москвы, отправил к нему Якова Понтуса и Христофора [26] Шума (Маршалок Кристер Сум (см. Дела Шведские, № 9 л. 2 и далее. Карамзин. Т. XII. стр. 117 прим. 371. Хриспиерн Соме. Румянцовское собрание грам. и договор. Т, II, 374, № 188.), с шестью тысячами Немцев, Французов, Англичан, Шотландцев и Шведов. С этими людьми и соединенным с ними Московским войском, Скопин начал вытеснять наших как уже было упомянуто, Кернозицкого и Зборовского; и хотя наши имели довольно силы, так, что удобно могли бы противустать этому войску, но им недоставало должного устройства, по причине зависти и вражды между князем Рожинским, гетманом того войска, которое стояло под столицею, и Яном Сапегою, который с отделом войска стоял под Троицким монастырем (в 68 верстах от Москвы). Таким образом, от их несогласия возрастали успехи и слава Скопина, и как Москва прежде находилась в стесненных обстоятельствах и терпела голод, так с приближением Скопина, начали подвозить из Рязани съестные припасы. До прибытия Скопина бочка ржи (равняющаяся четырем Краковским корцам) продавалась слишком по двадцати злотых; теперь же, так много оной было привезено, что бочка продавалась по три злота (обыкновенный корец содержит в себе 32 гарнца; Краковский же, содержащий только половину, т. е. 16 гарнцев, равняется четвертой доле русской четверти, или двум четверикам; бочка же равняется русской четверти. Что касается цены ржи, то при Сигизмунде III червонец содержал в себе 4 злота, следовательно, до прибыли Скопина, бочка ржи стоила около 15 нынешних рублей; потом же продавалась по 2 руб., 25 коп. сер. В Никоновской летописи ч. VIII, стр. 112 сказано: «На Москве бысть хлебная дороговь великая, покупаху четверть ржи семь рублев».). [27]

Осада Смоленска. — Описание Смоленской крепости. — Защита Москвы. — Смерть Скопина-Шуйского. — Бегство Поляков из-под Иосифова монастыря. — Возобновление переговоров Польского сената с Москвою.

Таково было состояние Москвы, когда е. в. король из Вильны отправился к Орше. Гетман, не заезжая в Вильно, из Бреста прямо через Слоним направил путь к Минску, где до десяти дней простоял под городом, после чего приехал туда е. в. король. Там же тотчас на частной аудиенции [гетман] спрашивал е. в. короля, на чем основывается е. в. в сем предприятии, есть ли какие-нибудь от бояр новые подтверждения [прежде] изъявленных желаний, что известно о Смоленске, и о других нужных предметах. Те, кои обнадеживали короля, говорили, что пока е. в. находится далеко, то боярам трудно отзываться в его пользу, но когда услышать, что король уже в Московских границах, то они обнаружат свои желания и хорошие расположения к е. в. королю.

Туда же в Минск пришли письма от старосты Велижского [Гонсевского], который настаивал, чтобы как можно скорее идти далее, что в Москве дела в замешательстве, что с каждым днем открывается удобнейший случай, что Скопин вывел войско из Смоленска, а потому есть надежда, что Смоленск, не имея людей для обороны, покорится. Е. в. король, двинувшись с места, нигде двух ночей в одном месте не отдыхал; и в Минске также не мешкая, переночевав только, поспешно через Борисов пошел к Орше, в [28] некоторых местах соединяя два ночлега [перехода] в один. Кроме людей Станислава Стадницкого, кастелана Перемышльского, у которого наиболее было Венгров, довольно распутных и своевольных и одной роты гетмана, никого другого не было впереди; ибо время для собрания солдат было трудное, не скоро получали деньги и не могли так скоро отправляться, а путь был далек; однако ж по возможности спешили, наиболее побуждал их гетман, рассылая по трактам частые универсалы (т. е. объявления, рассылаемые для общего сведения), что е. в. король уже впереди и что военное время проходит.

В Орше канцлер Литовский в особенности побуждал, как можно скорее, отправиться к Смоленску. — Уже подоспели его люди в числе нескольких сот, коих он привел на службу к е. в. королю, и некоторые другие роты; по этому настаивал, чтобы король долго не оставался в Орше. Ибо хотя не отвечали на письмо, которое Оршанский подстароста писал в Смоленск, давая знать, что е. в. король идет; но так как вопреки Московским обычаям, посланный с письмом был принят хорошо, то и надеялись, что военные люди вышли из Смоленска и что Смоленск намерен был сдаться. Вследствие чего, поспешно, не дожидаясь людей, которые подоспевали, е. в. король двинулся из Орши. Канцлер [Лев Сапега] со своей ротой и с несколькими стами человек конницы и пехоты шел впереди, и чем дальше, тем чаще писал записки к гетману, чтобы как можно скорее поспевать [29] за ним и не упускать случая завладеть Смоленском, потому что люди, которые должны были защищать сию крепость, удалились из неё. Эта поспешность очень не нравилась гетману и воеводе Брацлавскому [Яну Потоцкому], который встретился с е. в. королем в Орше. Но так как канцлер подвигался все далее и далее, то, отправив за ним вслед Перемышльского, [т.е. Стадницкого, Перемышльского кастелана] и мы должны были все идти за ним.

В день Св. Михаила [1609 года 29 сент. нов. стиля] канцлер и Перемышльский подступили под крепость, остерегаясь, чтобы им не подвергнуться какой-нибудь опасности; гетман с теми ротами, которые находились при нем, тоже на другой день явился под Смоленском. Е. в. король, дождавшись роты воеводы Брацлавского и некоторых других, на третий день потом прибыл в лагерь; через неделю, две или три пришло еще несколько других рот.

Многие описали и начертали положение крепости Смоленской; я кратко скажу об этом. Снаружи она кажется довольно обширна; окружность её стен полагаю до восьми тысяч локтей, более или менее, не считая окружности башен; ворот множество; вокруг крепости, башен и ворот тридцать восемь, а между башнями находятся стены длиною во сто и несколько десятков локтей. Стены Смоленской крепости имеют толстоты в основании десять локтей, вверху же с обсадом (вероятно зубцы, между коими бойницы) может быть одним локтем [30] менее; вышина стены, как можно заключите на глазомер, около тридцати локтей.

Сперва мы посылали письма, желая их склонить к сдаче замка; но это было напрасно, потому что Михаил Борисов Шеин, тамошний воевода, не хотел входить с нами в переговоры и совещания. Это была правда, что не мало бояр и стрельцов вышло с князем Яковом Борятинским к войску Скопина, и что Борятинский, оставив в Белой несколько сот Смоленских стрельцов, с боярами присоединился к войску Скопина, под Торжком, там, где Скопин имел с Зборовским первое (счастливое для наших) сражение. Но, не смотря на то, в Смоленске осталось также не малое число стрельцов и бояр. Всего же по переписи было там разных людей старых и молодых, как оказалось после, более двух сот тысяч. Перешел в Смоленск негодяй один переметчик из Могилева или из Орши, который сказал им, что при е. в. короле нет восьми тысяч войска. Они говорили между собою: у нас есть более сорока тысяч способных к бою, выступим и поразим их. Это пересказывали нам те, которые в последствии переходили к нам из крепости. Полагаясь на сию толщину стен, приготовления и военные снаряды, которые были не малы; на триста почти пушек, кроме других орудий; достаточное количество пороха, ядер и множество съестных припасов, осажденные не хотели входить ни в какие переговоры.

Гетман созвал совет, по соизволению е. в. короля; на нем присутствовали все сенаторы, сколько [31] их было в стане; спрашивали мнения всякого, кто только мог понимать что-нибудь, каким образом брать крепости. В немецкой пехоте, которую привел староста Пуцкий, было несколько иностранцев, которые по своему званию почитали себя сведущими в этом деле. Был один старый полковник родом шотландец, который, вопрошенный о мнении, долго говорил, утверждая, что это зверинец, а не крепость, что легко взять его; некоторые вопрошенные надеялись взять его ничтожными какими-то шутками. Не заключая ничего решительного, и гетман явно обнадеживал для того, чтобы люди не теряли духа; но наедине королю сказал, что огнестрельный снаряд, у него находящейся, не в состоянии сделать пролом в столь толстой стене, чтобы он не надеялся на петарды и подкопы, как некоторые советовали; эти хитрости удаются только тогда, когда есть возможность употребить оные украдкой; здесь же неприятель взял свои предосторожности, и мы ничего не сделаем ему этими хитростями. После чего он предостерегал е. в. короля, чтобы он не полагался на это, и чтобы лучше последовал иному совету. Король, будучи убежден некоторыми особами, что хитрости могут произвести хороший успех, приказал непременно оные испытать.

Таким образом дело дошло до того, что устроив войско в порядок, мы сделали приступ с петардами к двум воротам (²/₁₂ октября (Дневник Маскевича, стр.21.): пан Вайгер, староста Пуцкий, к Копычинским (Копытинским), но это осталось без [32] успеха, a Новодворский к Авраамовским. Перед воротами к полю, неприятель построил срубы, наподобие изб, так что за сими срубами не было прямого прохода, но должно было обходить кругом подле стены, небольшим тесным заулком, которым мог только пройти один человек и провести лошадь. Дошедши до этого сруба, пришлось Новодворскому с петардою идти этим узким заулком, и то наклоняясь, по причине орудий, находившихся внизу стены. Он прикрепил петарду к первыми, другую ко вторым воротам, и выломил те и другие; но так как при этом действии происходил большой треск, частая пальба из пушек и из другого огнестрельного оружия, то мы не знали, произвели ли петарды какое-нибудь действие; ибо невозможно было видеть ворот за вышеупомянутым срубом, закрывавших их. По этому те, которые были впереди, не пошли в тот узкий заулок, не зная что там происходило, тем более, что условились с Новодворским, чтобы трубачи, находившиеся при нем, подали сигнал звуком труб, что петарды произвели действие, но трубачи е. в. короля, которых Новодворский для сего взял с собою (в варианте Б нет «е.в. короля, которых…. с собою») при всеобщем смятении неизвестно куда девались. Сигнал не был подан войску; таким образом, конница, полагая, что петарды не произвели действия, ибо не было слышно трубного звука, отступила; также и королевская пехота, которая была уже у ворот, отступила от них. Таково было следствие большой надежды на [33] петарды; однако, потеря в людях была не велика; это происходило до рассвета, еще не было видно; а как неприятель стрелял тогда, когда мы уже были к сему приготовлены, то поэтому и потеряли мы не более двадцати человек.

После сего е. в. королю заблагорассудилось придвинуть к стене орудия, а после испытать действие мин или подкопов. Гетман советовал не прибегать к этим средствам, ибо знал, что они не произведут никакого действия; но доложил, что если иначе быть не может, и е. в. короле прикажет, он при этом не пощадить трудов и не устрашится опасности. Громить же стены этими орудиями для сделания такого пролома, в каком предстояла надобность, почитал он бесполезным, что в последствии оказалось и на самом деле; на успешное действие подкопов еще менее было надежды, ибо неприятель принял нужные против этого предосторожности; от одного переметчика из крепости узнали мы, что неприятель вокруг стен, со стороны поля под землею, подле самого фундамента, учредил слухи и сим предостерегся от опасности.

Так как у нас было достаточно войска, ибо почти в это же самое время прибыл Олевченко с Запорожскими казаками, коих было до 30.000 (Вариант Б: также прибыло около 30 тысяч Запорожских казаков), то гетман советовал лучше, окружив Смоленск укреплениями, идти к столице, как к главе государства. Там при внезапном нападении, посреди страха, мог бы представиться благоприятный случай, чтобы те бояре, [34] которые пред сим предложили е. в. королю свои желания, с приближением короля, отозвались в полезу е. в. Что же касается до тех бояр, которые были при обманщике, а было их не мало, и притом людей знатных, то мы имели достаточное известие о готовности их предаться к е. в. королю (продолжение в варианте Б: …,что они были к нам расположены). Обращалось внимание на то, что пребывание под Смоленском требует и много времени и больших денег, которых при самом уже начале нам не очень доставало. Отступлением от Смоленска, когда мы оставим его в осаде, не сделаем себе бесчестия. Гетман приводил в пример, что таким образом мы поступили с Сочавой: подступив под этот город, и видя, что у нас нет орудий для пролома стен, а сила была в городе великая, мы окружили его войском, и сделали укрепления так, что наши не дали неприятелю выходить из крепости, а за собой имели свободный проход для гонцов, купцов и других приезжающих (Сочава, тогдашняя столица Молдавии, была осаждена королем Яном Альбрехтом в 1497 году. Подробности военных действий под Сочавой изложены в книге: Panowanie Kazimierza Jana Alberta i Alexandra Jagiellonczykow, wyjete z rekopismow Jana Albertrandego. Warszawa. 1827, T. II. стр. 221.). Эта мера и здесь могла бы быть нами употреблена, ибо ежели мы оставим в трех укреплениях какую-нибудь тысячу человек, то они не дадут никому выйти из Смоленска, ибо в Смоленске для защиты стен людей было довольно, но вовсе не было такого войска, которое бы они могли вывести в поле. Поэтому для проходящих позади войск, путь будет безопасен. [35]

Сначала это предложение понравилось е. в. королю и он часто вспоминал, сожалея, что так не сделал.

Его обнадеживали, что можно взятие Смоленск действием огнестрельного снаряда или подкопами; но эта надежда, как выше было упомянуто, не сбылась.

Когда времени было потеряно много, лучшие орудия, бывшие беспрестанно в действии, испортились, пехота в шанцах частью заболела, частью же разбежалась; некоторые были убиты и ранены.

Несколько раз напоминал гетман е. в. королю, что нам нужно большее количество орудий и пехоты (которой было весьма не много), если хочет взять эту крепость. Напоминал также, что нужно послать за мастерами, для перелитая сих испорченных орудий. Но касательно умножения пехоты, король отговаривался недостатком, что не только не на что принять новой, но даже и этой горсти не чем платить. Об орудиях так же были разные совещания, и уже е. в. король велел выписать хорошего мастера из Риги, но к несчастию, мастер сей был убит там же в Риги и кончилось тем, что эта переделка орудий не состоялась. Но как в Риге было несколько готовых орудий, то е. в. король приказал их привезти, что и было сделано по реке Двине (в варианте Б: Часто напоминал гетман е. в. королю, что для взятие этой крепости нужно сильнейшей артиллерии и большее количество пехоты, и что необходимо починить испорченные орудия; а как в Риге было несколько готовых орудий, то е. в. король приказал привезти их водою, по реке Двине), а потом вверх по Каспле, выгрузив оные за шесть только миль от Смоленска. [36]

Под Москвой же, как я выше упомянула, Скопин очень теснил наших (bardzo faldow naszym przysiadal) построением укреплений, отрезывал им привоз съестных припасов, а в особенности тем, кои с Сапегой стояли под Троицей. Они несколько раз покушались под Колязиным монастырем и при Александровской слободе, но прикрываемый укреплениями, Скопин отражал их, избегая сражения, и стеснял их сими укреплениями [grodkami,острожками?], которые были наподобие отдельных укреплений или замков (kastellow), каковой хитрости Москвитян научил Шум (начальник иноземной пехоты, приведенный Скопиным. См Дневник Яна Сапеги и эти записки стр. 26). Ибо в поле наши были им страшны; за этими же укреплениями, с которыми наши не знали что делать, Москвитяне были совершенно безопасны; делая беспрестанно из них вылазки на фуражиров, не давали нашим ни куда выходить.

Какое было посольство е. в. короля под Москву (в Дневнике Яна Сапеги под числом ¹⁸/₂₃ ноября: «Получено известие, что посланники от короля приближаются к Вязьме»), какое от тамошних наших братий к королю, легко узнать из копий (в варианте Б нет предложения: «Какое… копий»). Они (в варианте Б: Братья) требовали от е. в. короля вещей невозможных. И наше посольство причинило нам более вреда нежели пользы; ибо обманщик, испугавшись, бежал, от чего воспоследовала страшная путаница. Обманщик, находясь в Калуге, был как и всегда весьма щедр на обещания, а во время сих [37] беспорядков, города стали отставать от него. Щепусов (Серпухов?), Боровск передались Шуйскому, потом и Можайска. Сапега, не будучи в состоянии устоять долее (¹²/₂₂ Января. (Аврам. Палиц. Глава 57)), отправился из лагеря под Троицей к Дмитрову, а потом, хотя Скопин не делал на него нападений (в варианте Б: когда Скопин делал на него нападение), вышел из Дмитрова. Наши же в лагере под Москвой, не довольствуясь ответом е. в. короля, который отказал им в тех невозможных вещах, зажегши лагерь, отошли к Осипову (Иосифов монастырь) и Волоку (Волоколамску), орудия, которые у них были в лагере, перевезли в Осипов (Иосифов монастырь находится в 18 верстах от Волоколамска, и был основан в1469 г. преподобным Иосифом, учеником св. Пафнутия Боровского чудотворца. Этот монастырь имел в последствии 11,422 душ крестьян.). Отправили снова посольство к е. в. королю, требуя тех несправедливых и невозможных вещей. Король позволил, что можно было позволить; но они, так как князь Рожинский (1610 г. 8 апреля нов. стиля) умер во время этого посольства, не желая поступать согласно с волею е. в. короля, начали разделяться; часть, состоящая из знатнейших, перешла с Зборовским к королю, часть же, несравненно большая отправилась к обманщику, полагаясь на его обыкновенные обещания; а когда он не исполнял оных, то Яниковский дал знать гетману, что если бы это было к лучшему для е. в. короля, они отрубили бы обманщику голову, а Калугу удержали для е. в. короля. По некоторым причинам не заблагорассудилось королю убить его, ибо некоторые [38] города и множество Московской черни придерживались самозванца; и когда бы он был убит, то весьма легко могло бы случиться, что эти города скорее покорились бы Шуйскому, нежели нам.

Между тем Скопин, в то время, когда он наилучшим образом приготовлялся вести дела, умер [1б10 г. апреля 23 стар. стиля], отравленный (как на первых порах носились слухи) по наветам Шуйского, вследствие зависти, бывшей между ними (о зависти, которую питал царь Шуйский к племяннику своему Скопину Шуйскому, упоминает также король Сигизмунд в письме своем к сенаторам. Сообщая им довольно подробно о тогдашней состояний России, Сигизмунд между прочим говорит следующее (Окружное письмо Сигизмунда III к сенаторам): «что касается самого столичного города Москвы, то и там видны больные раздоры и бывают частые смятения, по причине великой ревности между Скопиным Шуйским и теперешним Василием, присвоившим себе правление». (Деяния царствования Сигизмунда III, соч. Немцевича. Т. II, стр. 589 и 592); между тем, если начнешь расспрашивать, то выходит, что он умер от лихорадки [febra umarl.] (различные показания историков о смерти князя Михаила Васильевича Шуйского-Скопина см. в приложении № 23).

Однако, так как Скопин к находившимся при нем иностранцам снова призвал на службу несколько тысяч французов, англичан, шотландцев, то те идучи от Новгорода, выгнали наездников казаков из Рзова [Ржева) и Старицы, потом, подступив под Осипов, выломили ворота петардою, но наши, бывшие там с Руцким, мужественно отразили их; но потом по причине происходивших между ими беспорядков и бунтов, не будучи ни кем теснимы, оставили это место и сами доставили неприятелю случай погубить их без всякой пользы; другие, которые только могли, [39] постыдно бежали, много было поймано и перебито; все это произошло без всякой причины, ибо неприятель не нападал на них и находился в нескольких милях, а Зборовский и Казановский готовы были подать им помощь и уже собрались было для этого.

Когда уже такие были успехи Шуйского, наши же дела были стеснены и совершенно расстроены, в сенате происходил совет, чтобы с помощью трактатов отступить с честью, и положено было, чтобы сенаторы на всякий случай написали письмо к думным боярам о прекращения между государствами кровопролития и заключении договора. Письмо сие было сочинено и послано через Слизня, коморника е. в. короля. По приезде Слизня в Царево Займище, Дуниковский, стоявший там с полком Людовика Вейгера, послал в Можайск, уведомляя, что идет гонец и чтобы выслали к нему на встречу. В то время были уже в Можайске с не малым войском князь Андрей Голицын и князь Данило Мезецкий, которые, получив наставление от Шуйского, отвечали, чтобы Слизене не приезжал, ибо если приедет, то сделает это во вред самому себе; прибавили в письме, что государь великий ни каких послов не хочет принимать от е. в. короля, и не хочет иметь с ними сношения до тех пор, пока он не выйдет из Московского государства. До такой степени возгордился он сими успехами и иностранным войском, коего при нем было до восьми тысяч; он еще более набирал Московского войска и назначил начальником над всеми войсками князя Димитрия, [40] своего брата; ожидал также Татар, за коими было послано и был уверен в несомненной победе.

Так как ему удалось легко возвратить другие города, то он надеялся также взять Белую, и послал туда князя Александра Хованского и князя Якова Борятинского с Московским войском, а Эдуарда Горностайна [Эверст Горн] с чужестранцами, которые недавно взяли Осипов и Волок. Город Белая недавно достался в руки е. в. короля, будучи взят старостою Велижским [Гонсевским], который голодом принудил Московское войско к сдаче. Там же находился и в то время староста Велижский, имевший при себе несколько сот солдат, казаков же около тысячи. Он имел с ними [с русскими] стычку, нашим посчастливилось в поле; и когда они [Русские] начали сильно подступать к городу, он вредил им орудиями. Староста Велижский, имея весьма мало пороха и съестных припасов, писал беспрестанно, прося, чтобы его выручили и извещая, что он не более одной недели может выдержать осаду.

Было уже упомянуто, что войско, находившееся при обманщике под столицею, после его бегства в Калугу и отступления Сапеги от Троицы, пришло в замешательство и отступило к Осипову и Волоку. Со смерти [1610 г. 8 апреля нов. стиля] князя Рожинского произошло еще большее смятение, даже в Хлипине разделившись (как было упомянуто), одни пошли к обманщику, а меньшая, но лучшая часть их с полковником своим Зборовским согласились перейти в службу е. в. короля на известных условиях и после получения от короля в подарок 100,000. Между тем вышеупомянутые их [41] товарищи [т. е. преданные обманщику] пошли к Калуге, они [т.е. передавшиеся теперь на сторону короля], будучи недавно приведенным иноземным войском Скопина выгнаны как из Ржева, так равно из Старицы и из Зубпова, перешли на сторону е. в. короля. Казаки ушли из Хлипина в Шуйск (селение на реке Касне в Вяземском уезде), находящейся между Вязьмой и Царевым Займищем.

Осада Царева Займища Поляками. — Битва под Клушиным. — Поражение в бегство Димитрия Шуйского.

В Вязьме был полковник Мартин Казановсий, имевший с собой до 800 людей вольных; Самуил Дуниковский, при коем было также около 700 человек, стоял в Цареве Займище. Поелику наши стояли в разных местах, и слышно было, что Московские войска более и более собирались, то обстоятельства показывали, что нужно было послать кого-нибудь облеченного властью для соединения и приведения наших войск в порядок. Положено было, чтобы е. в. король дал поручение воеводе Брацлавскому идти с отрядом для соединения с бывшими впереди и для отражения неприятеля. Имелось еще в виду и то, что когда бы там был кто-нибудь облеченный властью, то Московские бояре, вероятно, обнаружили бы прежде изъявленные желания. Воевода Брацлавский [Ян Потоцкий] принял это на себя (неприязненные отношения, бывшие между гетманом Жолкевским и воеводою Брацлавским, объясняют нам невыгодное для воеводы прибавление, сделанное в списке М. Приводим о сем обстоятельстве слова Маскевича, почерпнутый из его Дневника (стран. 33, Русское издание Устрялова 1834): «И так решено было отправить войско. В то самое время возник спор между паном гетманом и панами Потоцкими, кому идти против неприятеля. Король хотел, чтобы выступили Потоцкие со своим полком, а гетмана желал оставить при себе под Смоленском. Но Потоцкие, помышляя только о собственной славе, и надеясь присвоить себе честь покорения Смоленска, который скоро должен был сдаться, не хотели выступить в поле, и чтобы найти предлог к неповиновению, возмутили товарищество: они оправдывались непослушанием войска. Пан гетман, видя их притворство, и зная, сколь необходим был предназначенный поход, вопреки обыкновению и приличию, оставив стан и короля под Смоленском, а сам отправился в поле со своим полком и с полком Н. Струся».), но [42] или по слабости здоровья, или подругой какой либо причине торговался с е. в. королем на счет войска, которое хотел взять с собою, и о наградах, как для себя, так и для тех, коим надлежало идти с ним; таким образом, этот поход не состоялся (в варианте Б: по слабости здоровья он не мог согласиться на то). Когда Московское войско вместе с иностранцами стало сильно напирать и выгнало наших, как уже было упомянуто, из Волока и Осипова и разгромило их, о князе же Димитрии было слышно, что он в Можайске собирал войско; то е. в. король, видя, что дела в опасном положении, ибо, если бы Москвитяне одержали победу над войском, находящимся в Вязьме, в Шуйске, в Цареве Займище, что могло случиться по причине своевольства сего войска и отдаленности различных постов, то весьма трудно было бы удержаться и под Смоленском, приказал гетману, взяв с собою отряд (который был гораздо малочисленнее предлагаемого воеводе Брацлавскому), отправиться и присоединиться к тем войскам и обще (в варианте Б: приказал гетману взять с собой отряд войска, идти и присоединиться к тем войскам и вместе.) с ними действовать против неприятеля. Хотя гетман чувствовал, что с малой [43] горсти людей надлежало ему идти на верную и явную опасность, однако ж, лучше желал пуститься на удачу, нежели оставаться под Смоленском, взятиё коего всегда казалось ему трудным, ибо не было приготовлений и такой силы, с которой можно бы надеяться взять эту крепость. Воевода Брацлавский имел опытность в поле, но был несведущ в осаде крепостей (в варианте Б: имел большую опытность в поле, но в осаде крепостей, прежде сего чтобы делал какой либо опыт — неизвестно.): он считал эту крепость ничтожной, называл ее курятником и радовался тому, что за отъездом гетмана поручено ему было взятие оную.

Гетман, написав полковникам, бывшим впереди, чтоб они собиралась в одно место, употребил только четыре дня для осмотра челяди, собранной из разных деревень, для подкования лошадей и для починки повозок, пустился в эту дорогу. В тот самый день, когда он готовился сесть на коня, получено от старосты Велижского известие об осаде Белой и вместе привезено несколько пленных Шотландцев. Тотчас известивший об этом е. в. короля, он обратил назад пехоту с орудиями и обозами, отправившуюся по дороге к Вязьме и направил оную на Белую для подания помощи своим. Москвитяне и иностранцы, видя, что тут дела идут иначе, чем под Ржевом и Осиповым, и что староста Велижский твердо против них [44] стоял, притом услышав о приближении гетманова отряда, оробели, и в тоже время несколько Англичан передались в город [Белую], а прочее войско как иностранное, так и Московское, начало поспешно отступание к Ржеву, и переправилось за реку.

Гетман пришел под Белую 14-го июня; там отдохну в два дня, на шестой присоединился к своему войску, которое уже собралось под Шуйском и остановилось над протекавшей там рекою, окружил свой лагерь рогатками. К ним присоединились, вследствие письма гетмана, два полка вольных казаков, один с Пясковским, слугою князей Збаражских, а другой с некоторым Ивашиным. В этих полках находилось более трех тысяч людей разных.

Близость неприятеля была причиною тому, что наши окружили себя рогатками, ибо хотя князь Димитрий Шуйский еще находился в Можайске, ожидая Понтуса, оставшегося в Москве и торговавшегося с царем о деньгах, но прислал в Царево-Займище, лежащее в двух милях только от Шуйска, войско с князем Елецким и Григорием Волуевым, которого войска, как потом рассказывал сам Волуев, распоряжавшийся всем, было десять тысяч. Мы полагали его в восемь тысяч конницы и пехоты.

Князь Димитрий намеревался вытеснять нас успешным фортелем, употребленным Скопиным (см. стр. 36.); по этому он приказал Волуеву построить городок [укрепление] при Цареве [Займище], что и было сделано Волуевым с большой поспешностью. [45]

Переночевав только под Шуйским, на следующий день гетман двинулся к Цареву [Займищу], ибо поспешал, дабы не дать Волуеву укрепиться в этом городке. Обходя мосты, которые там весьма длинны, гетману пришлось сделать крюк. Поскольку солдаты полка Зборовского были непослушны, привыкнув к этому во время долгого пребывания в своевольном войске, гетман принужден был останавливаться и посылать к ним; но, не смотря на то, они все-таки с ним не пошли. Гетман, взяв с собою полки Казановского и Дуниковского и казаков, успел только пройти одну милю по направлению к Цареву [Займищу]. Расставив войско, желая собрать сведения, чтобы не идти слепо на удачу, и лично рассмотрение, как расположился неприятель, гетман под вечер взял с собою около 15 тысячи человек, и подъехал к Цареву.

Царево Займище основано Борисом над рекою, близ которой он устроил пруд и насыпал плотину чрезвычайно широкую (великолепную, как и все его строения (в варианте Б нет «великолепную, как и все его строения»)) так, что по ней могут идти рядом около ста лошадей; за этою плотиной, на расстоянии нескольких стадий, на выстрел из хорошего фальконета, Волуев построил городок.

На пути от нашего стана пришлось нам спускаться к местечку, которое было зажжено. Волуев, увидев нас на этой горе, вывел до трех тысяч конницы и пехоты на упомянутую плотину, на которой начали сражаться с нашими; нашим удалось убить до десяти Москвитян и захватить одного ротмистра и [46] другого стрельца, а наши не понесли никакой потери, только двое или трое ранено, и то легко. Москвитяне не узнали бы о том, кто мы таковы, если бы от нас не передался к ним изменник Москвитянин; узнав от него, что здесь гетман, они опасались засады, которой не было; в последствии опытные воины порицали гетмана за то, что он подвергся такой опасности. Однако Волуев, опасаясь засады, не смел напасть; а напротив того, приказал людям возвратиться (в варианте Б вместо «которой не было;…возвратиться» стоит «не смогли напасть и напротив того приказали возвращаться») в город. Гетман, который уже рассмотрел всё, что ему было нужно, приказал дать сигнал трубою к отступлению. В час от начала ночи мы возвратились в свой стан.

На следующей день, 24-го июня, т. е. в день Св. Иоанна, гетман двинул войско к Цареву. Стан расположился на той горе, с которой видно было местечко; на сказанном выше пепелище в конце плотины он приказал остановиться пехоте. Казаки стали несколько ниже на другой стороне местечка подле болота.

Намерение гетмана было; днем стоять на этом месте, а уже ночью перейти чрез плотину и там за городком на Можайской дороге расположить войско, чтобы отнять у Волуева средства и надежду на помощь. Но как в прочих делах, а в особенности в делах военных, не всегда так бывает, как кто задумает, то и в это время случилось тоже. Волуев держал своих людей в городке может быть числом до ста всадников, которые разъезжали подле самого городка. [47]

На плотине над спуском был мост, который он велел разобрать, а на самой плотине в стороне, в рытвинах, образовавшихся от дождевой воды и в чаще, которая была внизу плотины и почти как бы стеною соединялся с ней, засадил несколько сот стрельцов, которых нам видеть было невозможно, пока они не начали двигаться. Волуев, зная стремительность наших людей, сделал это, в надежде, что они ведут на эту плотину, так как вчера, беспечно, и претерпят поражение от стрельцов, находящихся в засаде. Но это не удалось, ибо хотя не было видно людей на плотине, но гетман, коему чаща, находящаяся подле нее, казалась подозрительной, запретил выходить и выезжать на эту плотину. Москвитяне, находившиеся в засаде в этих рытвинах подле плотины, видя, что наши останавливаются и не идут на плотину, соскочивши начали из рытвин перебегать друг к другу. Наши, которые за этим наблюдали, приметили их; потом, чтобы не осрамить себя и не впасть в подозрение у неприятеля (в варианте Б нет «чтобы не… у неприятеля») за то, что мы, стоя так близко, не осмеливаемся на него напасть, пан гетман велел пехоте стать в боевой порядок; несколько сот казаков спешилось, одни зашли с другой стороны плотины, как бы через пруд, ибо место было доступно, потому что пруд был прорван. Москвитяне, находившиеся на другой стороне плотины, не заметили, что наши к ним подкрадываются, и как скоро поравнялись с ними, то одни подскочили к ним открыто на плотину, а другие из-под плотины выбежали на нее, [48] начали стрелять, сражаться; Москвитяне тотчас бросились бежать той чащей, наши стали их преследовать. Пехота быстро напала, пройдя реку, чрез которую конные не могли пройти, ибо мост, как было упомянуто, был разобран неприятелем. Гетман, опасаясь, чтоб пехота от своей быстроты не подверглась опасности, приказал скорее устроить мост, что было исполнено немедленно; он велел тотчас коннице проходить реку для подания помощи пехоте и немедленно переправилось тысяча конных. Когда Волуев увидел, что его пехота бежит от плотины, наши же быстро преследуют ее, то он, желая и своим подать помощь и истребите нашу пехоту, видя ее одну без конницы, вывел из городка до трех тысяч людей конных и пеших. Но так как наша конница переправилась скоро, то наши и вступили с ними в бой на том поле, которое находилось под городком, и поразили их так, что одни побежали в городок, а другие в сторону около городка; так пехота наша была спасена.

Однако в этой стычки не обошлось без урона; наших убитых и раненых было слишком двадцать, а между прочими был застрелен и положил голову Мартин Вайгер, любезный юноша, придворный е. в. короля. Москвитяне потеряли несравненно более, притом десяток человек их было взято в плен.

Поскольку это сражение произошло более случайно, нежели с намерением, и наши завладели плотиной, взятие коей, по предположению гетмана, было сопряжено с большею трудностью, то он велел как наилучше починить мост, и тотчас на противоположной стороне [49] плотины против городка поставил отряд; на следующий же день со всем войском перешедши через плотину, расположился на большой дороге, идущей от Можайска, откуда Волуев ожидал подкрепления; полк Зборовского услышав, что гетман сражается с неприятелем, в тот же день к нему присоединился; в этом полку было много храбрых людей, которые сожалели, что не участвовали в сражении (в варианте Б нет «в этом полку… в сражении»).

Мнение некоторых было штурмовать городок; в доказательство представляли, что неприятель, приведенный в смятение, не выдержит нападения; но гетман видя, что дело опасно и сопряжено с большими трудностями, (ибо неприятель хорошо укрепился, а Московский народ весьма упорно защищается), и зная от пленных, что войска имеют весьма большой недостаток в съестных припасах, ибо они тем только и питались, что каждый из них принес с собою в сумах или мешках [саквах], гетман хотел обложением принудить их к сдаче. Чтобы воспрепятствовать привозу съестных припасов, как для них так и для лошадей (в варианте Б нет «Чтобы… для лошадей»), приказал строить небольшие городки [укрепления] в местах удобных и окопать их рвом; эти укрепления, окруженные рвами, могли вмещать до ста человек, особенно против того места, откуда брали воду. В этих укреплениях поместил частью пехоту, частью казаков, а по недостатку пехоты конница, видя необходимость, пахоликами своими (Пахоликами назывались оруженосцы товарищей, для отличия от лагерной челяди или от простых служителей. Каждый гусаримел обыкновенно двух или не более трех пахоликов или рядовых. Они были вооружены также, как и гусары копьями, но не имели лат; на плечах вместо тигровой кожи носили мех из белого медведя и крыло из орлиных переев. Долгое время сохранялись на древних картинах изображения пахоликов с двумя таковыми крыльями за плечами. Они также участвовали в сражении и иногда употреблялись для собрания съестных припасов: «Прежде выступления пана гетмана из-под Смоленска, отправлено было из всего войска в деревни за съестными припасами 1800 пахоликов, и для большого порядка послано с ними по два товарища из роты (Дневник Маскевича, стр. 35) У королей были также пахолики, звание соответственное пажам. Марина, во время пребывания ее в Москве, имела также своих пахоликов (Дневник Маскевича стр. 177 и 190)) [50] препятствовала выходит неприятелю. Ибо они покушались каждый день, делая по несколько раз вылазки, но весьма неудачно, ибо наши из оных городков отстреливались от них, в особенности у речки. Как после рассказывал сам Волуев, у них было убито до пяти сот человек; и у нас, особенно в пехоте, при частых стычках, не обошлось без урона.

Волуев, будучи стеснен таким образом, посылал и посылал (в варианте Б нет «и посылал») гонцов, которые ночью прокрадывались лесами (в варианте Б нет «которые ночью… лесами»), к князю Димитрию Шуйскому, находившемуся под Можайском, на расстоянии двенадцати миле оттуда, давая знать о своей опасности, и уведомляя, что ежели вскоре его не выручать, то по недостатку съестных припасов, он не будет в состоянии удержать войска, ибо и теперь уже некоторые начали совещаться с Москвитянами, находящимися при гетмане.

После чего князь Димитрий Шуйский, собравшись как со своим, так и с иноземным войском, (ибо [51] Понтус из Москвы уже пришел вслед за ними), двинулся к Цареву-Займищу, полный доброй надежды, что многочисленности и силе его рати, на которую он весьма полагался, не будет в состоянии противостоять наша, коей незначительное число ему было известно. Он пошел не по большому тракту, но сделав небольшой крюк к Клушину; ибо стой стороны ему было удобнее иметь сношения с Волуевым; по той же причине избрал сию дорогу и Эдуард Горностаин, с иностранным войском, с которым он недавно пришел из Ржева к Погорелой (Погорелов городище, древний город, ныне село в Тверской губернии).

Распространилась молва в нашем войске об огромности и силе неприятельского войска, и никоторые боялись, чтобы оно не подавило нас своею громадою. В войске также происходили неблагоприятные толки о гетмане, что ему постыла жизнь, и что он вместе с собою хочет погубить и свое войско. Гетман же, зная, что в трудных обстоятельствах, как для е. в. короля, так и для Речи Посполитой, все зависело от успеха, с коим Бог сподобит окончить дело с Дмитрием Шуйским, решился испытать с ним счастья; ибо отступление не только было бы постыдно, но и опасно (в варианте Б нет «ибо отсутпление… и постыдно»). Через посланных гетман разведывал беспрестанно о движении князя Шуйского от Можайска. Ротмистр Неведоровский, отправленный для получения известий о неприятеле, захватив несколько боярских детей, посланных в сторону за съестными припасами (в варианте Б нет «посланных в … припасами»), [52] возвратился утром 3-го июля с сими пленными, от которых достаточно узнали, что в следующую ночь князь Димитрий будет ночевать под Клушиным.

В это время пристали к нам пять Французов и Шотландцев; они принадлежали к тому войску, над которым начальствовал Эдуард Горн, и также известили нас, что войска уже собрались (здесь мы находим разногласие в известиях двух очевидцев: Жолкевскаго и Маскевича, из коих последний говорит: (см. Дневник Маскевича. стр. 39) «Немцы объявили, что они нарочно передались к нам» и уведомили подробно о всех «намерениях неприятеля»; заметьте, накануне главного сражения. Жолкевский упоминает о Немцах вскользь, сказав: «к нам пристали и проч.,» а главными виновниками собранных сведений делает боярских детей, взятых будто бы отрядом его (смотри стр. 51), о коих Маскевич вовсе не упоминает.).

Еще перед этим в Белой, как выше было упомянуто, несколько человек, а потом и несколько десятков этих иноземных воинов, передались к нам, и обнадеживали, что еще большее число их сотоварищей последовали бы за ними, если бы только гетман написал к ним. Гетман, желая воспользоваться случаем, чтобы привести их в замешательство или поссорить, наградив одного Француза, который взялся за это дело, написал к ним письмо на Латинском языке, которое по краткости его я передаю здесь слово в слово:

«Между нашими народами никогда никакой не происходило вражды. Короли наши всегда были и теперь остаются во взаимной дружбе. Когда вы не оскорблены со стороны нашей никакой обидой, то несправедливо, чтобы вы действовали против нас, и подавали помощь Москвитянам, природным врагам нашим. Что [53] касается до нас, то мы всегда готовы на то и на другое; вы же сами рассудите, желаете ли лучше быть нашими врагами или друзьями. Прощайте.»

Этот Француз был отведен к войску Горна, еще перед соединением сего последнего с князем Димитрием, но бедняку не посчастливилось, ибо Горн, узнав о нем, приказал его повысить. Следствием сего было, однако ж, то, что возникли семена раздора между солдатами и вождем их.

Когда таким образом, как выше было упомянуто, и от Французов и от захваченных языков были собраны сведения о приближении неприятельского войска, гетман созвал все рыцарство на совет (Маскевич (стр. 39), рассказывая о бывшем совете, прибавляет: «Москвитяне думали напасть на нас на следующий день, а мы решились ударить на них сегодня. Они стояли от нас только в 4 милях»); на коем представивши полученные уже известия, что часть неприятельского войска находится при Клушине (Клушино, село казенное, Смоленской губ., Гжатского уезда, на Тверском транспортном тракте, при речке Дубне, от Гжатска в 19-ти верстах. В 1868 г. дворов 146, жителей муж. и жен. пола - 901. (Списки населенных мест Российской Империи Смолен. губернии. 1868 г. стр. 158.), отстоявшем на четыре мили, предлагал вопрос: выгоднее ли выступить, оставив для осады городка часть войска, и встретить неприятеля на дороге, или дожидаться его на месте.

Мнения были различны, как это обыкновенно бывает, ибо одни, по малочисленности нашего войска, утверждали, что его раздроблять невозможно, потому что когда мы разделением ослабим наши силы, неприятель может нас истребить, и к тому же по [54] выступлении нашего отряда, Москвитяне, находившийся в городке, узнав о том, и полагая, что в лагере нашем слабая защита, могли бы напасть на оный. Одна кож не мало было таких, которые предлагали, оставив, по возможности, отряд в лагере, встретить неприятеля на марше, ибо, ежели позволить ему приблизиться, то он, может быть, не вступая в сражение, стал бы теснить нас городками, и отнял бы возможность получать съестные припасы, как это случилось под Александровской слободою, под Троицей и под Дмитровым, и таким образом, не принимаясь за оружие, мог бы легко нас победить.

Гетман не преклоняясь окончательно ни на ту, ни на другую сторону, предоставил это себе на дальнейшее размышление, однако приказал, чтобы были готовы к походу, ежели он будет объявлен. Хотя собственно в уме своем решил он встретить неприятеля на марше, однако же медлил, сколько возможно, открыться в этом, опасаясь чтобы какой-нибудь изменник (он более всего остерегался Москвитян, которых в лагере было не мало) не предостерег и не дал знать войску князя Шуйского и Волуева. За час только пред выступлением, он разослал приказы войску двинуться без труб и барабанного боя, в таком порядке, какой был назначен в письменных повелениях, данных полковникам; ибо Волуев, услышав барабанный бой, легко мог бы догадаться, что наши тронулись с места.

Из тех, кои были в виду городка, никто не двинулся, чтобы не подать неприятелю ни малейшего [55] подозрения. Гетман поручил лагерь и осаду городка ротмистру, Якову Бобовскому, оставив при нем семе сот человек конницы, всю пехоту е. в. короля и два полка казаков (о числе оставленных войск, Маскевич говорит определительнее, почему и приводим здесь его слова (Дневник стр. 371.). Оставив в оном (в лагере) две роты, в коих считалось 700 всадников, а именно роту старосты Брацлавского Калиновского и роту Бобовского; сверх того 400 Запорожских казаков и 200 человек пехоты.»); сам же он за два часа до захождения солнца, соблюдая тишину, двинулся с войском, приготовленным к бою. В это время ночи бывают коротки; всю ночь мы шли лесом эти четыре мили; дорога была дурная (в варианте Б нет «дорога была дурная»); мы, однако подошли к неприятелю, когда еще не начало рассветать. Неприятель пренебрегал нами по причине малочисленности нашего войска, и никак не ожидал, чтобы у нас достало смелости отважиться против столь великой силы; напротив того он полагал, что мы намеревались бежать, не дожидаясь их под Царевым-Займищем. С вечера Понтус (Жолкевский постоянно называет его Понтусом; между тем известно, что Понтус дела-Гарди, начальствовавший Шведскими войсками во время Ливонской войны Ивана Грозного, утонул в море, 5 ноября 1585 г., на возвратном пути из Нарвы в Швецию. Тот, который начальствовал над вспомогательным Шведским отрядом, был сын Понтуса, Яков, действовавший в последствии против Русских) был у князя Шуйского на пиру, и при получении денег, ибо в этот день дано было иноземцам триста тысяч с половиною злотых, говорил с хвастовством: «когда я был взят в плен с воинами Карла в Вольмаре (в 1601 году. При осаде города Вольмара, в котором защищались. Шведы под командой незаконнорожденного Карлова сына, именем Гилленгильма, и Якова дела-Гарди. Польское войско состояло под предводительством великого гетмана коронного Яна Замойского и гетмана польного Станислава Жолкевского. Оба шведские полководца достались в руки победителей; сын Карла был отослан в Польшу, дела-Гарди, в уважение его отменной храбрости, был с честью угощаем Поляками; но только после нескольких лет плена отпущен в отечество.), гетман подарил мне рысью [56] шубу; а у меня теперь есть для него соболья, которой я его отдарю.» Он надеялся захватить в плен гетмана.

Так как неприятели пренебрегали нами, то и не приняли против нас ни каких предосторожностей; мы застали их спящих, и если бы все войско наше подоспело, то мы бы разбудила их еще не одетых; но наше войско не могло выбраться из леса; два фальконета, взятые гетманом с собою, загородили дорогу так, что войско не могло пробраться. Было и другое препятствие, помешавшее нам немедленно ударить на них, именно: все поле, через которое нужно было проходить к неприятельскому лагерю, было перегорожено плетнями, между которыми находились две деревни. По этому пришлось нам дожидаться, пока не подоспело все войско и пока не изломали этих плетней. Гетман приказал зажечь эти две деревни, обращенный к полю, опасаясь, чтобы неприятель не занял их застрельщиками, которых у него было много, и чтобы не вредил нас из за тынов. Только тогда пробудился неприятель; но как Москвитяне и иноземцы не знали причины, по которой нападение наше было так замедлено, то и приписывали это великодушию гетмана, который, имея возможность, не хотел напасть на спящих, но подал [57] им знак и дал время приготовиться; но если бы не вышеупомянутые причины, то кажется, не случилось бы это замедление.

Между тем прежде, нежели подоспело остальное наше войско, полк Зборовского, шедший впереди, выстроился в боевой порядок на правом крыле; подошел потом полк Струся, старосты Хмельницкого, который стал на левом крыле, полки Казановского и Людовика Вайгера, над коими начальствовал Самуил Дуниковский, расположились в боковых и запасных колоннах правого крыла, гетманский полк, состоявший под начальством князя Януша Порыцкого, занял позицию на левой стороне, также в боковых колоннах; в густых колоннах, на всякий случай, стояли некоторые роты, как бы в строю, гетман наблюдал повсюду. Были также легко вооруженные казаки, человек до четырех сот: они назывались Погребищанами, потому что в этом отряде наиболее было людей из Погребищ, имения князей Збаражских (в варианте Б вместо «они назывались… князей Збаражских» стоит «князей Збаражских»), над коими начальствовал Пясковский. Гетман приказал казакам стоять при кустарнике, как бы возле левого крыла; пехотная гетманская хоругвь с двумя фальконетами еще не прибыла.

Когда войско таким образом уже было устроено к бою, гетман объезжал все отряды, одушевлял их, представляя, сколе затруднительно их положение, и что вся надежда в мужестве, а спасение в побеге; после [58] чего приказал барабанным боем и трубами подать знак к бою.

Неприятель уже приготовился к битве; иноземное Шведское войско, вероятно состоявшее не более как из восьми тысяч, (хотя считалось и получало деньги на 10,000 конных и пеших), расположилось по правую руку (в варианте Б вместо «иноземное Шведское … правую руку» стоит «иноземное войско, восемь тысяч, все по правую руку»), а Московское по левую, которого, по словам самого князя Димитрия Шуйского, было более 40,000 конницы и пехоты.

Между нами, как было выше упомянуто, находился длинный плетень с небольшими промежутками и нам, когда мы повели атаку, пришлось проходить сквозь сии промежутки. Сей плетень был для нас большим препятствием: ибо и Понтус поставил при нем же свою пехоту, которая весьма вредила нашим, как наступавшим чрез сии промежутки, так и возвращавшимся через оные назад. Битва продолжалась долго; как наши, так и неприятель, особенно же иноземцы несколько раз возобновляли бой. Тем из наших, которые сразились с Московскими полками, было гораздо легче; ибо Москвитяне, не выдержав нападения, обратились в бегство, наши же преследовали их. В это время подоспели к нам фальконеты с небольшим числом пехоты и принесли большую пользу. Ибо пушкари выстрелили из малых пушек в Немецкую пехоту, стоявшую подле плетня, а подоспевшая наша пехота, хотя не многочисленная, но опытная и бывшая во многих сражениях, бросилась на них, и [59] тотчас между Немцами пало несколько человек, убитых выстрелами наших малых пушек и из ружей; Немцы также выстрелили в оную пехоту и убили двоих или троих из гетманова полка, но, увидев, что наши смело к ним подступают, бросились бежать от плетня к лесу, который был неподалеку. Конница Французская и Английская подкрепляя друг друга, сражалась с нашими ротами; но когда удалилась Немецкая пехота, которая, стоя подле плетня, была для нас большим препятствием, на эту иноземную конницу соединившись напали несколько наших рот вооруженных копьями (у тех, у кого еще были) (о потере гусарами копий и вот известие, почерпнутое из Дневника Маскевича (стр. 42): что вместе с силою мы потеряли и необходимый для гусар копья, коими вредили неприятелю.), саблями и кончарами (Кончар (koncerz, koucyrz) род меча. Линде приводит выписки, из коих оказывается, по одним, что кончарем называл особенного рода копьё, по другим, прямой и широкий меч. Что действительно он имел второе, а не первое значение, явствует из слов постановления Стефана Батория в 1587 г. о войске: «а те солдаты, которые будут служить в гусарах, должны иметь хороших лошадей; выходя на войну, должен он (гусар) садиться на коня с копьем, в латах, в палокотниках, в шлеме, с коротким ружьем, с саблей, с кончарем или с палашем.»). Конница, не поддержанная Москвитянами и Немецкою пехотою, не могла устоять, пустилась бежать в свой стан, но и там наши на них напали, и рубя гнали через собственный их стан; тогда Понтус и Горн обратились в бегство. Еще оставалось иноземцев до трех тысяч или более; они стояли на краю подле леса. Гетман начал обдумывать, каким бы образом выгнать их из сей крепкой позиции. Но они, будучи уже без начальников, помышляя о своей безопасности, послали к гетману, прося его вступить с ними в [60] переговоры; они видели себя в необходимости решиться на сие еще и потому, что Москвитяне бежали и только не многие из них остались в деревне, обнесенной частоколом и находившейся подле лагеря князя Дмитрия, там был и сам князь Димитрий. Гетман, видя, что дело было преисполнено трудности и что не легко выбить их из упомянутого кустарника, согласился на их желание вступить в переговоры; кончилось тем, что они сдались добровольно; большая часть их обещались поступить на службу е. в. короля (число передавшихся Немцев во время Клушинского сражения было значительно, ибо в числе оставленных в Москве войск гетманом при въезде его из сего города было: «6000 Немцев, передавшихся нам после Клушинской баталии (Дневник Маскевича стр. 53) Сими Немцами начальствовал в Москве Борковский большой. Здесь показание Маскевича не сходствует с показанием Жолкевского; последний говорит, что он оставил при себе около трех тысяч иноземцев, а прочих, которые не хотели служить, отправил под Смоленск), все же они присягнули и утвердили присягу сперва поданием руки знатнейшими капитанами, а потом и письменно, что никогда не будут служить в Московском государстве против е. в. короля. Гетман обещался оставить им как жизнь, так и имущество; а тем, кои бы не пожелали служить, обещал исходатайствовать у е. в. короля свободный пропуск в их отечество.

Между тем как делался сей договор, князья Андрей Голицын и Данило Мезецкий, которые с поля битвы убежали в леса, и, сделав объезд, так чтобы не встретиться с нашими, в числе нескольких сот явились снова в деревню, обнесенную частоколом, в коей, как было упомянуто, остался сам князь Димитрий; [61] с ними возвратились Понтус и Горн, и видно, что Понтус готов был заключенный договор объявить недействительным, но солдаты сохраняли его настойчиво. Князь Димитрий и князь Голицын, видя (ибо это происходило пред их глазами), что иноземные воины пересылаются с гетманом, быстро побежали в лес заднею стороною деревни, через свой лагерь, который находился позади деревни, — разложив на виду в своем лагере драгоценнейшие вещи, кубки, серебряные чаши, одежды, собольи меха; хотя наши пустились в погоню, немногие однако ж преследовали неприятеля, бросившись в лагере на эту добычу, ибо Москвитяне сделали это для отклонения наших от преследования.

При нашем выступлении [из-под Царева-Займища], с нами находились только небольшие пушки и карета гетмана; а на возвратном пути повозок, колясок, было числом едва ли не более нас самих; ибо Московские повозки стояли запряженные, которые наши, нагрузив добычею, увезли с собою; множество их завязло в том трудном для прохода лесе, так что коннице с трудом приходилось обходить их Гетман, опасаясь, чтобы во время его отсутствия лагерь не подвергся какой-нибудь опасности от Волуева, спешил и возвратился в тот же день в стан.

Князь Димитрий бежал поспешно, хотя не многие его преследовали, он увязил своего коня в болоте, потерял также обувь, и босой, на тощей крестьянской кляче, приехал под Можайск в монастырь. Достав там лошадь и обувь, немедленно отправился в Москву. Жителям Можайска, которые к нему пришли, [62] приказал просите милости и пощады у победителя, ибо защищаться не было средств; и действительно жители Можайска послали к гетману, предлагая ему покорность от своего имени и от имени других городов: Борисова, Вереи и Рузы.

Битва сия происходила 4-го июля [24 июня 1610 года по стар. стилю]. Иноземцев погибло до 1,200 человек, Москвитян же наиболее погибло во время преследования оных, в разных местах; и у нас также не обошлось без потери; был убит ротмистр Ланцкоронский (в варианте Б вместо «Ланцкоронский» стоит «Банк»); одних товарищей, кроме пахоликов, погибло более ста, лошадей строевых (в варианте Б вместо «строевых» стоит «почтовых»), за исключением тех, коих вылечили, погибло более четырех сот (донесение Жолкевского королю, см. приложение № 27.).

Волуев ничего не знал о выступлении и возвращении гетмана до тех пор, пока ночью пехота не начала кричать из за окопов, извещая их об успехе битвы. Они не верили этому, пока на следующий день утром гетман не приказал показать им знамена и пленников, советуя Волуеву, ежели он не верит, послать на то место, где происходило сражение; и действительно Волуев посылал туда.

Между тем на следующий день пришли иноземные воины, которые оставались при знаменах, ибо множество их разбежалось по лесам, не зная, что происходило с их товарищами; они скитались по разным местам и медленно по немногу, по несколько десятков присоединялись к своим; Понтус же и Горн, [63] были соучастниками измены, учиненной е. в. королю в Швеции, и опасаясь за то наказания, подговорили слишком сто человек, и ушли к Великому Новгороду, были однако ж обобраны своими солдатами, которые после отъезда гетмана, укоряя их в том, что завладели их жалованием, бросились на них, ограбили и едва не убили.

Волуев, увидев иностранных воинов, которых знал хорошо, ибо с ними, как выше упомянуто, брал у наших Осипов и другие города (в варианте Б нет «ибо с ними… другие города»), просил вступить в переговоры. Гетман видя, что брате сей городок дело трудное, ибо в последствии при осмотре нами шансов, которыми они окопались и защитили себя, мы нашли оные весьма хорошими, и мы потерпели бы большой урон, если бы надлежало, как некоторые советовали, брате их приступом. Дабы принудите их голодом к сдаче, для этого нужно было бы много времени, ибо Московский народ (в чем ни один с ним не сравнится) довольствуется весьма малым. Гетман же по двум важным причинам (о которых будет сказано ниже), преимущественно помышлял о том, чтобы немедленно подступите к столице. Он согласился вступить с Волуевым (см. приложение № 25) в переговоры тем охотнее, что предлагались хорошие условия, ибо Москвитяне довольствовались тем, на что уже согласился е. в. король в переговорах под Смоленском с [64] Салтыковым [Михаилом] и другими боярами (См. Приложение № 20 и № 26). На тех же самых условиях гетман заключил с ними договор (См. Приложение № 24 и № 26), и они присягнули королевичу Владиславу на верность и подданство. Вследствие сего они немедленно присоединились к нашему войску, и остались довольно верными (хотя Шуйский имел еще верховную власть) и доброжелательными. Они часто приносили гетману из столицы многие известия, входя в сношения со своими, и переносили письма, которые гетман писал в столицу к некоторым лицам, как равно и универсалы, писанные с намерением погубить Шуйского (См. Приложение № 31.).