СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ПРИЛОЖЕНИЯ.

Донесение гетмана Жолкевского Сигизмунду III о Клушинской битве (к стр. 56).

(Подлинник на польском языке).

Пресветлейший и милостивейший государь, государь наш милостивейший.

Нижайшую мою службу поручив благосклонной милости В. К. Величества, государя моего милостивейшего.

Причины, по которым не так часто пишу к В.К. Величеству (Вашему Королевскому Величеству) с донесением о том, что здесь делается, суть следующие: во-первых, для посланцев дорога небезопасна по причине разбоев; вторая причина, пока еще дела не решены, всегда питаюсь ожиданием; о предметах же сомнительных, писать к В. К. Величеству не желаю. Каким образом пришел сюда, под этот острожок и под находящееся в нем неприятельское войско, я уже известил В. К. Величество. Так как предметом ожидания их (находившихся в острожке) была помощь вспомогательного войска, которую надеялись они получить от князя Димитрия Ивановича Шуйского, то я, сколько позволяли тому средства, стеснил их, воздвигая около них городки, обставляя бдительными караулами, соделав для них выход совершенно невозможным, воспрепятствовав получение съестных припасов и возбраняя пастбища для лошадей. Беспрестанно также посылаемы были от меня отряды к Можайску, для разведывания о князе Димитрие, о чем старался тоже узнать и посредством лазутчиков. Но я должен писать к В. К. Величеству кратко, опуская многое, ибо беспрестанно занят, не много остается мне времени для написания письма, да и В. К. Величеству, государю моему милостивейшему, не хочу причинить скуки чтением длинного письма. Я, однако ж, употребил Домарецкого, Львовского подстольничего, для написания им подкоморию коронному даже и подробностей. Главные же обстоятельства суть следующие: июля 3, часа два или три по полуночи, получил я известие, что князь Димитрий Шуйский, выступивши из Можайска, ночевал в восьми от меня милях. С пятницы на субботу неприятель стянул к себе все силы, Московские и иноземные, какие только имел; войска чужеземного с Понтусом Делагарди и Эдуардом Горном находилось более нежели пять тысяч человек, хорошо вооруженных и, как оказалось потом на деле, отличных смельчаков. Московских же людей было слишком тридцать тысяч, не мало было людей знатных и воевод: Андрей Голицын, Данило Мезецкий, Яков Борятинский, Василий Бутурлин и другие. С таковыми силами они надеялись уничтожить войско В. К. Величества и [169] намеревались сим же войском заставить снять осаду Смоленска. Я немедленно созвал к себе полковников и ротмистров войска В. К. Величества; по многим сильным и важным причинам (которых не привожу теперь ибо далеко бы завело), не заблагорассудилось мне ожидать неприятеля; однако мне хотелось бы лучше привлечь до шестого июля; по наступлении коего дня, поручив бы себя Господу Богу, намерен был попытать счастья. И так, оставив часть войска при этом острожке со всей В. К. Величества пехотой и казаками, налегке без повозок, того же дня, т. е. 3-го июля, под вечер, я выступил к Клушину, где надеялся застать неприятельское войско, бывшее на расстоянии от нашего лагеря миль около четырех, мы шли во всю ночь. На рассвете, передовая стража по шуму лагерному приметила неприятельское войско, которое было ближе к нам миновав Клушина. Мы же явились перед неприятелем неожиданно (ибо он не взял на счет нас ни предосторожности, ниже имел каие либо известия), и застали бы его верно еще на постели; но как по причине дурной и тесной дороги войско не могло поспешить, то я должен был ждать час или более, покамест войско выбилось из худой дороги, а в это время проснулся уже неприятель, и увидала нас его стража. Таким образом, вчерашнего дня, 4 июля (24 июля стар. стиля), мы вступили с ними в бой, еще пред восхождением солнца: великой помощью для нас было, что неприятель пришел в смятение от нечаянного появления нашего, ибо он пренебрегал всеми нами по причине малочисленности нашей, а тем менее ожидал, чтобы мы, осадив достаточно здешний острожек, имели еще столько отваги, чтоб на них идти. Сначала против нас выстроились в особенности иноземцы-французы, вооруженные довольно хорошо, как прилично людям воинским: битва продолжалась по крайней мере три часа, с переменным счастьем. Можно почесть за диво в нынешнем веке (когда сражения решаются только натиском), что трудно было судить чья сторона выиграла. Но Господь Бог, по милосердии своему, благословил, что, после столе многих переворотов на их сторону и на нашу, неустрашимость и мужество войск В. К. Величества превозмогли неприятеля: сначала пустились в бегство Москвитяне, а потом и иноземцы. Воины В. К. Величества, рубя и поражая иностранную конницу, въехали на ее плечах в самый их лагере, откуда потом прогнали ее в лес; пехота однако чужеземная стояла в боевом порядке при изгибе лиса так, что сделать нападение на нее коннице было затруднительно. Моей пехоты и пехоты старосты Хмельницкого не было и сотни, ибо остальные мы должны были оставить при лагере (т. е. под Царевым-Займищем); а посему не было никаких средств опрокинуть сих людей; кроме того, было несколько рот конных Французов, но предводители их Понтус Эдуард Горн ушли еще в первом порыве; Делавиль же оставался больным в Погорелой (погорелое городище, древний город, ныне село в Тверской губернии); следовательно, при них не было почти никого из начальников. Московские воеводы: Голицын и другие также бежали; сам Димитрий Иванович Шуйский остался в острожке, устроенном им в продолжение одной ночи. Этот острожек и лагерь Шуйского соединялись со станом солдат иноземных. Согнав неприятельское войско с поля битвы, я стал обдумывать, каким бы [170] образом, с помощью Божьей, можно было одержать над неприятелем совершенную победу. Коль скоро возвратились солдаты из погони, я хотел было приказать снова устремиться на лагере иноземцев, но в тоже время начали передаваться французы по два и по три, обнадеживая меня в том, что и другие равно желают предаться милости В. К. Величества. Когда же я вступил с ними в переговоры, тогда Понтус и Эдуард Горн, скрывавшиеся до сих пор в лесу, возвратились опять в свой лагерь, и если бы могли, охотно бы прервали сии договоры; но солдаты воспротивились тому, ибо видели, что Москвитяне по уходили, и что их довольно перебито, а потому желали с нами согласия. Димитрий Шуйский также хотел было прервать сей договор, и посылал к ним с неслыханными обещаниями, но ему в этом не удалось; иностранные солдаты сии принудили и Понтуса и Эдуарда Горна принять участие в этом договоре, который состоял в следующем: что все они должны остаться в совершенной, как личной, так и относительно имущества своего, безопасности; желавшим поступить на службу В. К. Величества — имеет быть позволено; а тем, которые захотят возвратиться в свое отечество, — учинить свободный пропуск; они же со своей стороны и начальники их присягой и рукоданием обет свой учинили, что никто из них против В. К. Величества, особенно же в войске Московском, оружия поднимать не должен. Димитрий Шуйский, приметив, что иноземцы, договариваются со мной на счет его (их было несколько тысяч), не дождался окончания переговоров: из острожка, в котором он было окопался и укрепился с остальными удержавшимися при нем Московскими людьми, бросился с величайшей быстротою уходить в лес, находившийся там в недальнем расстоянии; наши пустились в погоню, а другие с иностранцами бросились в лагерь Шуйского, который был обширен и изобилен: здесь между другими повозками осталась и собственная Шуйского карета; его сабля, шишак и булава были взяты. В преследовании, как обыкновенно то бывает, наибольшие их погибло; Салтыков сказал мне, что видел между убитыми Якова Барятинского, Василий же Бутурлин взят в плен. Также взят один разрядный дьяк Яков Декудов, который только что привез из Москвы деньги для иноземцев: и действительно, в субботу, предшествовавшую сражению, он дал им десять тысяч деньгами; а кроме сего привезено было двадцать тысяч рублей с соболях и сукнах: каковые вещи еще не разобранные, в лагере Шуйского захвачены нашими. И подлинно Пахолики — Погребищане (см. стр. 49), выжидавшие сего, получили великую добычу. Воины В. К. Величества понесли большие потери, как собственно сами, так и в лошадях, и для их необходима милость В. К. Величества касательно денежного на это пособия, посредством которого они могли бы оправиться. Каким образом кто отличал себя при этой службе В. К. Величества, я теперь никого называть не буду, ибо и без того, начиная писать, я полагал, что письмо мое будет коротко, но пришлось распространиться. Однако о всех вообще не только я, с моей стороны, но и самое дело свидетельствуем, что при этой службе В. К. Величества стояли мужественно, как прилично то воинским людям: я уверен, что В. К. Величество изволите это принять от них благосклонно. Фалконетов при неприятельском войске было одиннадцать, из коих в [171] мои руки дошло только семь, но и те с трудом были привезены, ибо я не имел на чем везти их; другие находятся здесь же между ротмистрами. Хоругвей осталось несколько десятков, в числе которых и Бутурлина, начальствовавшего передовым войском, также хоругве самого Шуйского, весьма отличная штофная с золотому. В. К. Величество изволили писать ко мне, чтобы я Ивана Салтыкова отослал к В. К. Величеству. Догадываюсь, от чего это происходит: отец его думает, что он тяжело ранен; но Салтыков здоров, и теперь находясь со мной в этой битве, хорошо старался для В. К. Величества, равно как и другие в это время бывшие тут московские бояре. Теперь более ничего другого, только мои услуги В. К. Величеству свидетельствую.

Писано в лагере из Царева Займища, 5-го июля 1610 года.

ЗАПИСКА:

Иностранцы, которые были в неприятельском войске: Немцы, Испанцы, Французы, Англичане, Шотландцы все пришли сюда в лагерь В. К. Величества. Вчерашнего дня, после расставания моего с Понтусом, Англичане чуть не убили его, так что убежавшие с ним Эдуард Горн и некоторые Финляндцы и Шведы насилу удержали это на него нападение за деньги, которые он у Москвитян взял, а им не дал. Понтус пошел к Погорелому с намерением взять с собой находящегося там больного француза — капитана Делавиля (Musier de la Ville) и пробиваться к границе Ливонской: он обещал дать мне руку, что не будет служить у Москвитян; в Швецию также ехать не хочет, а желает направить путь в Нидерланды. Эдуард Горн также просил меня весьма убедительно, чтобы я предстательствовал за них о исходатайствовании милости В. К. Высочества.

В. К. Высочеству не безызвестно, какую показал пан Зборовский В. К. Величеству верность и готовность при вступлении в военную службу; сколь же много выиграли от того дела В. К. Величества, показывает также самое время. И в бывших здесь по сие время делах, равно и в данном теперь сражении, в коем по поручению моему предводительствовал правым крылом, отличился мужественным духом совершенно шляхетным, и явил в себе осторожность воителя; почему и даю о доблести его должное удостоверение. А поскольку по причине давнего отсутствия из дому (как иначе быть не могло), все у него перевелось, и теперь в битве понес не малую потерю; по сим причинам и в особенности по слабости здоровья — думает ехать домой; нижайше прошу, чтоб В. К. Величество, благосклонно уважив столе ревностные и храбрые его заслуги, изволили порадовать его своей милостью и щедротой.

Боровской Пафнутьев монастырь.

Он находится в трех верстах от Боровска, уездного города Калужской губернии, теперь он в числе «первоклассных» монастырей. Он расположен на небольшом возвышении, на левом берегу реки Протвы, которая нижним своим течением орошает Боровскией окрестности. Эта обитель опоясана древней каменной оградой, с шестью башнями. Внутри ограды находится древний собор во имя Рождества Богоматери. В этом храме, [172] устроенном на месте бывшей деревянной церкви, почивают мощи преподобного Пафнутия. В Майской Чети-Минее имя преподобного Пафнутия кратко упоминается об освящении храма в 1467 году.

К северной части собора пристроена церковь во имя святой великомученицы Ирины.

При входе в церковь с южной стороны, встречаем вырезанную на каменной плите надпись: «7107 года, (1599) апреля в 6 день, преставися раб Божий великаго государя и великаго князя Феодора Иоанновича всея России, дядька, окольничий Лупп, зовомый Андрей Петров Клешнин, в иноцех Левкей схимник». Он постригся в монашество и принял схиму с тем намерением, чтобы избегнуть подозрения в то время, когда производилось исследовать об убийстве в городе Угличе девятилетнего царевича Дмитрия. Хотя он считался невинным в этом убийстве, но будучи мнителен от природы, боялся, чтобы следователи о смерти царевича не обвинили его, как ближайшего хранителя юности, и чтобы не пострадать от подозрения и не лишиться жизни, решился скрыть свое имя под схимой св. обители (из какого источника почерпнуты эти соображения — г. Зерцалов в статье своей не упоминает). Жена его (рожденная княжна Волконская, сестра князя Григория Волконского, бывшей послом в Польше. См. Карамзин. т. XII, примеч. 97) подарила монастырю на помин мужа своего евангелие, написанное уставом в 1602 году; оно сохраняется в ризнице собора.

Почерпнуто из статьи г. В. Зерцалова: «Материалы для описания Боровского Пафнутьева монастыря», напечатанной в Калужских губерниях ведомостях 1860 г. №№ 50 и 51.

Грамота от Смольнян и Брянчан ан гетману (Жолкевскому).

Наияснейшего Сигизмунда III, Божьей милостью короля Польского, великого князя Литовского, и господаря нашего королевича Владислава Сигизмундовича, Польской короны войск их гетману пану Станиславу Станиславовичу (Жолкевкому) Смольняне, Брянчане челом бьют. Присылал ты к нам Смолян дворян, Федора Суселина с товарищами, и с ними грамоты и списки ответных речей (Сигизмунда III), клятвоцеловальную грамоту в том, в чем ты князю Федору Елецкому и Григорию Валуеву с товарищами целовал крест: и мы те грамоты и ответные речи и запись сами прочитавшие, давали читать в Москве дворянам и детям боярским и многих разных городов всяким людям; и они прочитав говорят: что де в записке не написано, чтобы господарю нашему королевичу Владиславу Сигизмундовичу окреститься в нашу христианскую веру крестившись сесть на Московском государстве, а Польским людям и Литовским людям не быть насильственно в городах Московского господарства, наипаче от господаря нашего королевича приближенных, кои с ним с господарем будут находиться на Москве, чтобы никакого утеснения не было.

А так бы нам также целовать [173] крест на тех условиях, которые в записи были написаны. А мы те условия написали, которые потребно в запись прибавить. А когда ты нам на ту запись Смольнянам, Брянчанам и всем служилым разных городов людям поцелуешь крест на ту запись, на которую запись князю Федору Елецкому и Григорию Валуеву с товарищами целовал крест (здесь идет речь о записи, напечатанной под № 24), как равно и на все те прибавленные условия, которые мы вам написали, и когда поцелуешь крест на все то, что мы к тебе писали, ты нам ответь (odpis) и запись ту пришли, на которую будешь нам крест целовать, и пришли тех дворян, которые от нас к вам поехали; а поехали к тебе с той грамотой Смольняне дворяне: Михайло Васильев сын Бестужев, Михайло Филипов сын Кочков, Иван Третьяков сын Максимов, Василий Иванов сын Яковлев, Григорий Афанасьев сын Листов, Афонасий ....ов сын Беяковский (? Битяговский), да Брянчанин Федор Нелюбов сын Парфентьев. Писана грамата ибля 14 дня (1610).

Письмо гетмана Жолкевского в Москву.

(Перевод с польского).

Наияснейшего великого господаря Сигизмунда III, Божьей милостью короля Польского и великого князя Литовского, воевода Киевский и пр. Станислав Жолкевский из Жолквы (т. е. родом из Жолквы, или помещик с. Жолквы: местечко Чермной России, некогда принадлежавшее гетману Жолкевскому, — теперь окружный город Жолкевского округа, — одного из двенадцати Русских округов в Галиции), в Москву, Московского господарства дворянам и детям боярским, Смолянам и Брянчанам и всем служилым людям разных городов, которые хотят служить наияснейшему королевичу Владиславу Сигизмундовичу.

Приветствую вас как моих приятелей.

Нынешнего 118 года (1610) июля 15 дня прислали вы ко мне в стан под Можайском Смольнян, дворян Михаилу Бестужева, Михаилу Неелова, Федора Чмашева, Василия Бестужева, Григория Уварова, Григория Листова, Афанамя Беяковского (? Битяговского), Ивана Максимова, Василия Яковлева и Брянчанина Федора Парфеньева, и с ними прислали грамоты, в коих пишет ко мне, что присланы мною к вам Смольняне, Федор Суселин с товарищи, и через них получены вами грамоты и списки ответных речей наияснейшего господаря короля его милости и целовальная крестная, на которую я князю Федору Елецкому и Григорию Валуеву с товарищи целовал крест. И вы, прочитавши сами, те грамоты, давали читать оные в Москве дворянам и всем детям боярским разных городов; и они Московские дворяне и все дети боярские разных городов грамоты и запись прочитали и прочитавши говорят, что де в записи не написано, чтобы господарю нашему королевичу Владиславу Сигизмундовичу окреститься в вашу христианскую веру, и крестившись сесть на Московском господарстве. Но вы уже видели в письме господаря его милости короля, к которому его королевская милость руку [174] приложил и королевскою своею печатью утвердил, что господарь король его милость и сын его королевской милости, господарь королевич его милость Владислав Сигизмундович, вашей православной истинной веры Греческого закона и Божьих церквей ни в чем не нарушать, и все условия, в записи его милости короля изображенные, и все Московские обычаи желают сохранять ненарушимо. А если бы что было опущено в тех ответных речах, о том вольно патриарху со всем преосвященным собором, боярами и всею землею совещаться с наияснейшим великим господарем, его милостью королем. Что же вы упоминает о крещении королевича его милости Владислава в Русскую веру, то это дело есть духовное, патриаршеское и всего духовенства. А о прочих делах, чего вы в добавление (записи) хотите, боярам, посоветовавшись со всеми думными людьми, с гостьями, с торговыми и черными людьми, отправить к его милости королю нарочитых послов от всея земли, и во время хорошо окончить дело, дабы сколько возможно скорее прекратить пролитие крови христианской и совершенно успокоить господарство. С сей грамотой отпускаю к вам дворян Смольнян Михаила Неелова и Григория Вырлова. Писано в стане в Можайске 118 (1610) июля 16 дня, по старому Московскому календарю.

Письмо гетмана Станислава Жолкевского Сигизмунду III

Примечание. Это письмо напечатано с современной копии, доставленной мне одним любителем древности в Варшаве.

Наияснейший милостивый король! По истине я бы готов был не только ежедневно, но ежечасно давать знать В. К. В. обо всем, что здесь происходит, да и было бы о чем писать: потому что каждый день я получаю частые известия, то от наших пленных, которые уходят из плена, то от людей Московских, которые передаются из Москвы; но по причине опасных дорог трудно пересылать письма. Очень много нам препятствуют разбойники, производящие разбои между Дорогобужем и Вязьмой. Я писал к Рудницкому, полковнику молодцов, стоящему под Белой, чтобы он постарался разгромить и уничтожить этих разбойников, а так как в Белой нет уже никакой опасности, то он не мог бы в таком положении дел оказать лучшей услуги, как очистить эту дорогу. Не мешало бы, если бы и В. К. В. дали ему об этом наказ посредством пана старосты Велижского. Это первое письмо я написал к В. К. В. на пути от Царева (Займища), надеясь, что казенный служитель, который приезжал сюда с товарами, должен был возвратиться для счетов, но так долго пробыл здесь. Ныне доношу В. К. В. что 15 июля, (5 июля рус. стиля.), т.е. в прошедшую пятницу, я расположился под Можайском, разведывая и высматривая случаи услужить В. К. В., я узнал, что самозванец.(impostor), не желая упустить благоприятного времени, последовавшего за счастьем В. К. В., взял сдавшиеся ему добровольно Медынь и Козельск (из которых Клушинской битвы ушли войска Шуйского), а потом подступил к [175] Боровскому Пафнутьевскому монастырю, в котором заперся князь Михайло Волконский. Наши, находящееся при самозванце, спешившись, бросились на частокол, наскоро устроенный около монастыря, за коим находились собранные из деревне мужики, сейчас же бросившиеся бежать в монастырь: наши также вслед за ними врывались в монастырь, где не было пощады ни полу ни возрасту. Там же в церкви Пафнутия, убит был князь Михайло Волконский: чернецов, как слышал я, осталось только трое. Это случилось 14 июля (4 июля рус. стиля), за два дня до моего прихода под Можайск. Через племянника моего я послал В. К. В. несколько писем, полученных мною от пана Сапеги; и теперь посылаю копии писем его, а равно и моих, писанных в разных местах. Хотя кажется, что он не все пишет прилично, однако ж, я о нем, как о человеке знатного рода, ничего предосудительного думать не могу; он принуждена приноравливаться к времени, а также и к людям, которые при нем находятся: и все тамошнее рыцарство, сколько мне известно, хорошо расположено к В. К. В.; их бывает здесь множество из того войска, да и теперь есть. Я обхожусь с ними ласково, обнадеживая их в милости В. К. В., что В. К В. не благоволить отвергать их заслуг (этого они только и добиваются). Те, которые здесь бывают объявили мне, что как только будут уверены в этом, то охотнее готовы доброхотствовать и служить В. К. В., как своему государю, нежели обманщику, которого и принудили отправить послов к В. К. В., о чем благоволит узнать из письма Сапеги; цель этого посольства, как один сказывал мне, кажется, следующая: если пан Сапега устроить так, что В. К. В. воссядет на престол Московский, то В. К. В. заплатит тому войску, которое при нем находится, а самозванцу дадите какой-нибудь удел, которым бы он мог быть доволен. А если бы самозванцу послужило счастье овладеть столицей, то он и своему и В. К. В. войску заплатил бы по заслугам, а Смоленск, Белая и Северская земля остались бы во владении В. К. В. Не велика помощь самозванцу от Московских людей: всех, и с Донцами, у него около 3000 не более; вся его сила заключается в наших. Несколько дней, находясь в пяти милях друг от друга, мы сообщались между собой; часто бывают и наши у них, и они у нас, именно, как одно войско. Куда они теперь обратились, это В. К. В. узнает из письма пана Сапеги. Из Москвы с самым первым известием встретили меня на дороге, еще на втором ночлеге, перед Можайском некто Копиевский, шляхтич из Брацлавского воеводства, и Уланицкий, который убежал из плена. Они сообщили мне, что в Москве произошло большое смятение, по получению известия о Клушинском деле. Шуйский не смел показаться и только из окна хотел успокаивать народ. Мир, простонародье кричало ему, что ты нам не государе: Димитрий Шуйский, с пятницы на субботу, тайно приехал ночью в Москву на худой кляче; он был в немалой опасности, в погони лишился коня, пробирался лесом и вязнул пешком в грязи, где и обуви лишился. Пришедши в Можайск, пробыл около четверти часа в монастыре пр. Богородицы, что под Можайском, и доставши обувь поехал в Москву и велел Можайску сдаться. Копиевский также сказал, что из числа людей, находившихся в битве, кроме нескольких стрельцов Смолян, никто более в Москву не пришел; все разбежались, каждый в свой город. Лазутчики, [176] которые туда были посланы, утверждают также о большом расположении простонародья, купцов, к Е. В. королевичу. Тоже подтверждает один из наших. Посылаю В. К. В. его собственное письмо. Чтобы не утруждать В. К. В., милостивого государя моего, посылаю к В. К. В четырех бояр Смолян, которые вчера утром бежали из столицы, и вчера же в сумерки явились ко мне; В. К. В. может обстоятельно осведомиться у них обо всем, что происходит в Москве. В особенности также посылаю их и для того, не успеют ли они тем, что убедят (преодолеть) Шеина и архиепископа Смоленского. Так как войско В. К. В. терпит голод, особенно же иноземцы, то я принужден был позволить им добыть для себя продовольствие в соседнем селении, пока не воротятся мои фуражиры, стаду разведывать, что будет происходить в Москве. Бояре послали письма и к самому Шуйскому, и к боярам, и к Mиpy; подписался на них Иван Салтыков вместе с теми, которые давно при нем находятся; подписался Григорий Валуев и другие, бывшие с ним в острожки (остроге?). Надеюсь, что Салтыков пошлет копию этого письма к отцу своему. Смотря по тому, как представятся время и случай, не замедлю служить В. К. В. Теперь, по моему мнению, не отступая от того, что я представил В. К. В. посредством племянника моего и пана Борковского, поскольку Бог, по милосердии своему, широко растворяет ворота пред В. К. В., я желаю и советую, чтобы В. К В., зашедши так далеко, благоволили поддержать это дело; я думаю, что эти осаждённые Смоляне перестанут упорствовать, как только увидят, что нет никакой надежды. По этому благоволите В. К. В. сюда придти с тем войском, которое при вас находится. Думая, однако ж, что дело дойдет здесь до переговоров и до трактатов, я считаю очень нужным, чтобы В. К. В. благоволили послать его милость пана канцлера со своим наказом (инструкцией). До сих пор по этому делу я не имею от В. К. В. никакой инструкции, да хотя бы и имел, не желал бы так важные дела брать на свою голову. Я для того, особенно назначаю его милость пана канцлера, потому что он знаком и Шуйскому и всем первостепенным боярам, сведущ в этих делах и имеет такие дарования, какими Господь Бог хотел наделить его милость пана Салтыкова старого, князя Масальского, Грамотина и других, которых В. К. В. благоволите иметь у себя на виду. Все это подвергаю благоразумному усмотрению В. К. В. Доношу В. К. В., что Погорела, Осипов, Волок, Дмитров, Ржев и Зубцов поддались В. К. В. Пан Руцкий, которого я туда послал, усердно там работает и верно служит В. К. В. Трудно только иметь гарнизоны в таком множестве замков, по словам Евангелия: «жатва обильна, но жателей мало!» Он приходит просить Господа жатвы послать жителей в свой вертоград». Пан Руцкий также уведомил меня, что и в Щебеже объявили о сдачи. В стане под Можайском, 20 июля (10 июля рус. стиля) Л. Г. (Лете Господня) 1610. [177]

(далее идет оригинал на польском языке).

№ 32.

Письмо гетмана (Жолкевского) к Мстиславскому, в коем он ходатайствует о Шуйских.

Этот акт отыскан мною в Варшаве, в польском современном переводе; на нем вверху было написано: Kopia lista Jego mosci Рапа Hetmana za Suiskimi do Mstislawskiego. Я полагаю, что подданное послание Жолкевского было написано на русском языке, и вероятно 1610 года 22 июля стар. стиля, или вскоре после этого дня. Этот акт был напечатан мною в моем Сборнике под № 108. См. в конце Сборника примечание к этому акту.

(Перевод с польского).

Ясневелеможному боярину князю Федору Ивановичу Мстиславскому с товарищи, боярам, окольничим, дворянам, дьякам и всем думным людям и всех чинов людям великого Московского господарьства, находящимся теперь в Москве, братии и приятелям моим, Станислав Жолкевский и пр. Я вас как братьев и приятелей поздравляю. Сего июля 22 дня (1610), по старому календарю приехали ко мне из Москвы боярские дети: Иван Дивов, Смирный и Григорий Свиньины и Михаил Кочков, и говорили, что князь Василий Шуйский, сложив с себя правление, постригся в Чудове монастыре, а братья его, князь Димитрий и князь Иван Иванович Шуйский, находятся в Москве под крепкой стражей: мы от сего в досаде и кручине великой, и опасаемся, чтобы с ними не случилось чего худого. Сами вы ведаете и нам всем в короне Польской и Великом Княжестве Литовском ведомо, что князья Шуйские в семе Российском господарьстве издавна бояре большие, и природным своим господарям верою и правдою служили и голов своих за них не щадили. Князь Петр Иванович Шуйский в Пскове по части военной с большим разумом действовал и всей душою господарю своему служил и радел. И князь Михаил Васильевич Шуйский (Скопин) за сие господарьство сильно стоял. А все великие господарьства стоят своими великими боярами и ратными военными людьми, которые господарям своим служат верою и правдою. Поскольку же наияснейший господарь его милость и великий князь, пан наш милостивый, не желает всем вам боярам и всех сословий людям никакого зла; напротив, от всего сердца желает вам и всему славному великому Российскому господарьству всевозможного добра, прочного мира и спокойствия и прекращения пролития крови христианской: то вы, бояре, со всеми думными и всех сословий людьми должны иметь крепкую надежду на милость Божью и на его королевские милости и сына короля его милости, наияснейшего Владислава Сигмунтовича королевича милосердие и на доброе, христианское расположение его к вам и всем людям Российского господарьства; а между собою должны жить в мире (cieszno) и тишине, не причиняя никому и другим не позволяя причинять никакого беспокойства, печали, разорения и утеснения. Довольно и так уже пролито в сем господарьстве невинной крови христианской: время уже ей уняться и вам всем стараться о том, чтобы она более не проливалась. Находящихся в руках ваших князей Шуйских, братьев [181] ваших, как людей достойных, вы должны охранять, не делая никакого покушения на их жизнь и здоровье и не попуская причинять им никакого насильства, разорения и притеснения: ибо и их, наияснейший господарь король его милость с сыном своим королевичем его милостью, равно как я всех вас, великих бояр, когда вы будете служить господарям верой и правдой, готов содержать во всякой чести и доверии и жаловать всем господарским жалованьем. Сих же детей боярских, которых к вам о добрых делах с сей грамотой посылаю, отпустить ко мне, не задерживая; равно как и я ваших посланцев, которых станет посылать, буду отправлять к вам без всякого задержания. Писано в стане (22 июля 1610).

№ 33.

(к стр. 73)

Оригинальное письмо (с печатью и подписью) отыскано сочинителем Жизнеописаний Сапегов, Когиевецким, между рукописями, хранившимися в архиве Рожанском, (местечко в Гродненской губернии).

(Подлинник на польском языке).

Великими и важными обстоятельствами, особенно во время таковых возмущений в областях наших, мы приведены были выдерживать различные не только набеги и опустошения областей наших от пограничных государей, но и должны были сносить необузданную собственных подданных наших измену, столь заразительную, что, без помощи и пособия обоих городов, трудно было бы оную уничтожить. Находясь в таком положении и зная, что границы областей Короны Польской почти соединены с государством Московским, нашей отчизной и наследственным государством нашим, мы обратились касательно помощи к знаменитой Короне Польской, представляя, чтобы она в такие бурные времена воздержалась от неприятельских нападений на государство, наказанное от Бога внутренними раздорами, но чтобы лучше по любви христианской и соседственной, к дальнейшему укрощению своевольства (дабы впоследствии свет не имел такового примера), подали бы помощь от столь могущественного королевства Польского; оба сии пункта нами получены: и они от насильственного завладения областей наших удержались. И так, приняв в уважение надлежащим образом таковое доброжелательство знаменитого народа непобедимого королевства Польского относительно нас и областей наших, мы предприняли и постановили свято, — утвердясь на престоле нашем, искать с королевством Польским прочной дружбы и заключить ее постоянным образом. Что же касается теперешнего доброжелательства его, которое оказало нам в этом несчастье, не щадя для нас ни крови своей, ниже имуществ, обещаем, и как несомненный долг на себя словом нашим царским принимаемы королю Польскому, тот час же по восшествии на престол, дате триста тысяч золотых, а в [182] казну Речи Посполитой в продолжении десяти лет, будем обязаны давать ежегодно по триста тысяч злотых. Сверх того, королевичу также ежегодно в течение сего времени по сто тысяч злотых. Всю землю Ливонскую своим коштом обратно завоевать Короне Польской обещаем. Также касательно королевства Шведского собственным коштом нашим помочь королю Польскому обещаем, и пока будет продолжаться эта экспедиция, 15.000 войска способного к бою из народа здешнего ставить будем обязаны; обещая притом против каждого из неприятелей Короны Польской помогать равным образом своими людьми, в чем и они нам против неприятелей помогать долженствуют. А так как между нами и королевством Польским есть недоразумение касательно земли Северской, то мы не прочь от того (когда даст Бог благополучно воссядем на престол предков наших), чтобы вести о сем посредством великих послов наших переговоры; и ежели окажется, что действительно будет что либо кому следовать, то (желая сохранить любовь и согласие) от должного отступать не будем; но лучше будем желать, чтобы каждый остался при своем. И на предбудущее время во всех выгодах Короны Польской и народа сего вспомоществовать обещаем, и все то, что добровольно на себя мы приняли, постоянно сдержать обещаем; равно, как удовлетворить всех обещаем и присягаем верой, совестью нашей, и словом нашим царским; также желаем утвердить это, воссев на престол, с согласием и подписью думных бояр наших. К чему ныне для большей достоверности собственной рукой подписались. Писано в стане под столичным городом Москвой, июля 28-го дня (нов. стиля) 1610.

Письмо Жолкевского к канцлеру в. к. Литовского Льву Сапеге.

См. примечание к № 19

Ясновельможный Милостивый Государь, господин канцлер.

Между другими послами едет и господин Захарий Ляпунов к е. к. в. Человек этот знатного происхождения, а брат его Прокопий Ляпунов большая особа, который в Рязани. Я его поручаю е. к. в., прошу вас, чтобы вы употребили свои старания перед его королевским величеством, дабы они были приняты е. к. в. ласково, и вы изволить быть к ним ласковы.

Из стана под Москвою 23 сентября 1610 г.

Милостивого моего государя покорный приятель и слуга Станислав Жолкевский, воевода Киевский и гетман польный. [183]

Сведение о взятии царя Василия Ивановича Шуйского и братьев его, князей Дмитрия и Ивана (к стр. 80).

См. примечание к № 35.

Летопись о мятежах: «Гетман... взял с собою многу казну, и царя Василья и братию князь Димитрия Ивановича и со княгинею, и князь Ивана Ивановича Шуйских взял же с собою, и; зашел в Иосифов монастырь, и царя Василья взяша с собою и приидоша под Смоленск». Далее продолжает летописец: «Гетман же прииде с царем Васильем к королю под Смоленск, и поставиша его перед королем и являху ему свою службу. Царь же Василий ста и не поклонися королю. Он же крепко мужественным своим разумом напосдедок живота своего даде честь Московскому государству, и рече им всем: не подобает Московскому государю поклонатися королю, что судьбами есть праведными Божьими приведен в плен, не вашими руками, но от Московских изменников, от своих рабов отдан бысть. Король же и вся рада паны удивишася его ответу. Стр. 198.» Иностранные писатели также упоминают о твердости духа Шуйского в несчастии; приведем здесь слова современника Вера: «Рассказывают за достоверное, что на Варшавском Сейме, бывшем около Мартинова дня 1611 года, присутствовал посланник Турецкого султана. Пируя за пышным королевским столом, он желал видеть прежнего царя Московского: его желание было исполнено. Шуйского привели в царской одежде, и посадили за стол против посланника. Сей последний долго смотрел на него, не говоря ни слова; потом начал превозносить счастье короля Польского, который за несколько перед тем лет имел в руках своих Максимилиана, и теперь держит в плену великомощного царя Русского. Не дивись, отвечал Шуйский, оскорбленный словами посланника, не дивись моей участи! Я был сильный государь, а теперь пленник; но знай, когда король Польский овладеет Россией — и твоему государю не миновать моей участи! Есть у нас пословица: «сегодня моя очередь, а завтра твоя». (Моск. лет. стр. 191).

Бер родился в Нейштате, приехал в Россию в 1600 году, и был избран в пасторы Московскими лютеранами; по восшествии Шуйского на престол, он убрался из Москвы, где злоба народная преследовала вообще всех иноземцев. В сем случаи показание Бера в пользу Шуйского не может быте подозрительным; к тому известно, что он в написанной им Московской Летописи, пристрастен к немцам и полякам и выше всякой мере строг к Русским. Стр. 136. [184]

О Чаранде и пр. (к стр. 85).

Приводим слова Карамзина о Чаранде и пр. «Упоминает (Немцевич) и о других местах под непонятными названиями; Czeranda (Чердынь), Rozanka Szyszyskie Zamki (?)» (См. Ист. Рос. Госуд. XII, стр. 190, примеч. 608).

Чаранда или правильнее Чаронда, бывший город прежней Новгородской губернии Белозерской провинции, а ныне слобода, принадлежащая к дворцовым волостям Новгородской губернии в Белозерском уезде. Лежит на западном берегу озера Воже (Словарь Геогр. Росс. госуд. А. Щекатова. Москва 1808).

Об удалении из Москвы Ивана Салтыкова (к стр. 93).

Русские летописи отправлению из Москвы Ивана Салтыкова дают другую причину: «Михайло же Салтыков нача умышляти с Литовскими людьми, како бы ратных людей разослати с Москвы вслед умысла с ними, внушша то, что Луки де Великия взяли, а идут под Новгород. И посла Михайло Салтыков сына Ивана, да с ним князь Григорья Волконскаго и с ними ратных людей и дворян и детей боярских, и атаманов с станицами, и стрельцов Московских многих; сия бысть первая разсылка ратным людям с Москвы в Новгород» (Летопись о мятежах стр. 195). По отъезде гетмана из Москвы, Гонсевский следовал той же политике; он всячески старался ослабить военные силы Русских: «По совету доброжелательных нам бояр, пан Гонсевский разослал по городам 18.000 стрельцов (которые постоянно живут в Москве при особе царской, получая корм из кладовых), под предлогом охранения сих мест от Понтуса, в самом же деле для нашей собственной безопасности: сим способом мы ослабили силы неприятеля. (Дневник Маскевича стр. 54).

Об убиении второго Лжедимитрия (к стр. 113).

По словам Бера, убившие самозванца Татары не возвращались в Калугу, «но пустились по Пельнской дороге во свояси», что довольно вероятно, тем более, что без сомнения они опасались мщения партии самозванцевой; по показанию Бера, немногие из Татар, оставшиеся в Калуге (и следовательно не участвовавшие в убийстве самозванца) были все перебиты. (Бер, стр. 190).

Смерть самозванца была в то время важным политическим событием: Сигизмунд III в переговорах с Русскими во всем, что клонилось до пользы России, отговаривался [185] самозванцем: ему нужен Смоленск, — дабы заняв оный, он мог идти на самозванца; он не может отпустить сына на царство, ибо сначала должен оное успокоить, т.е. уничтожить самозванца, успокоить же оное берет на себя. В подтверждение приводим следующее известие, почерпнутое из Голикова (Дополн. к Деян. Петра Великого. т. II стр. 125): «Поляки, посоветовав меж собой в другом покое, сказали послам: что хотя король и дозволяет вам послать в Москву гонца при своем человеке, но с тем, чтобы вы писали так: 1) что е. в, по прошению всех Московского государства бояр и народа, дает на царство сына своего королевича, но отпустит его с сейму на успокоенное уже государство, а успокоить оное король берет на себя; и как в Смоленске будут его королевские военные люди, тогда с общего согласия постановится о его государском походе, на пора ли ему идти, или в свое государство; 2) что е. в. однако же не намерен дожидаться из Москвы указу: не Москва государю нашему (т. е. Сигизмунду) указ, государь наш Москве указ» и проч. (Спрашивается: где же тут общее согласие, о коем в первом пункте упоминается?).

27-го декабря стар. стиля на одиннадцатой конференции, объявили послам, что вор убит в Калуге (в Смоленске получено известие об убиении самозванца 25-го декабря стар.стиля). Московские послы, поблагодарив за хорошую весть, не преминули заметить, что поход его величества на вора теперь уже не нужен (см. там же, стр. 162)

(к стр. 119)

Гетман не только отказался от сделанного ему предложения отправиться опять в Москву, но даже не хотел принять участия и в осаде Смоленской; что доказывается следующим сведением, подчеркнутым из дневника великого канцлера Литовского Льва Сапеги, и помещенным у Когновицкого в жизни Яна Петра Сапеги (стр. 267J.

«Король хотя изъявил гетману великое по сему поводу удовольствие своё, однако, так как для собственного его торжества не доставало еще взятия Смоленска, то напрягал все свои мысли, чтобы каким либо способом со славой мог окончить столь продолжительную и досадную осаду его, с взятием которого он сопрягал всю свою честь королевскую. Лев Сапега, канцлер Вел. Княжества Литовского, как доброжелательный ему министр и поверенный почти всех тайн его сердца, слишком хорошо зная таковое расположение короля своего, решился испытать в подобном случае вторичного счастья. Не задолго укротил он враждебные отношения между Яковом Потоцким, только что назначенным от короля великим коронным гетманом (после смерти брита своего Яна), и между Христофором Дорогостайским, который вменил это себе за несправедливость, полагая, что по [186] не бытности гетманов, начальство над войском принадлежало ему; и так Лев Сапега решился еще раз попытать подобного счастья, а именно в том, чтобы, не взирая на отвращение и неудовольствие, которые Жолкевский питал к Потоцким (по той причине, что они большую имели, нежели он, у короля доверенность), склонить его к тому, чтобы по введению исправнейшей дисциплины между предавшегося своеволию рыцарства, и но заведении в оном прежнего воинского порядка, сам гетман Жолкевский занялся бы как можно пристальнее осадой Смоленска. Таким образом, в присутствии известного рыцаря Карлинского, заслуженного в войсках ветерана, Сапега представлял Жолкевскому сильнейшие доводы, склоняя его к тому, чтобы покорение Смоленска он поставил себе за честь (point d'honneur). Кобержицкий пишет, что это он нашел в дневнике Льва Сапеги под числом 25-го апреля.

Письмо Сигизмунда к Яну Петру Сапеге.

См. примечание к приложению № 11.

Искренно и верно нам любезный! Получено нами известие, что Прокопий Ляпунов, собрав людей в земли Рязанской не мало, к столице идет, и согласясь там с теми, кои к нам не расположены, намеревается уничтожить людей наших там же, в столице находящихся.

А как благосклонность ваша усматривает, сколь для нас и республики важно, чтоб этот человек был удержан от исполнения своих замыслов; а по сему пишем сию нашу грамоту к благосклонности вашей, и весьма желаем, дабы вы доброхотство ваше, нам и республике не один раз ознаменованное, оказали и в настоящем случае.

Употребите, верность ваша, те войска, которые в оном государстве имеет под предводительством вашим и немедленно теперь же выступайте, с ними вместе, туда, куда указывает потребность; препятствуйте исполнению означенных замыслов сего человека (Прокопия Ляпунова), людей его истребляйте, наблюдая, чтобы не постигло нас и республику (чего Боже упаси!) какое либо бесславие. В исполнении всего этого полагая надежды на верность вашу, не преминем подвиги и труды верности вашей и упомянутого рыцарства государской нашей милостью вполне наградить.

Желаем при сем верности вашей от Господа Бога доброго здоровья. Дана в стане под Смоленском, января 27 дня, (17 стар, ст.) лета Господня 1611, государствования нашего в королевствах наших: Польском XXV, Шведском XXVII года.

Сигизмунд король. [187]

Письмо князей Юрия и Дмитрия Трубецких к Яну Петру Сапеге.

Мы почерпнули это письмо из следующего сборника, напечатанного в Вильни в 1844 г. Zrz?dla do dziejow Polskich, wydawane przez Mikolaia Malinowskiego i Alexandra Przezdzieckiego. Том. II, стр. 345. В упомянутом Сборнике это русское письмо напечатано латинскими буквами.

Лист князей Юрия и Димитрия Трубецких до Яна Петра Сапеги, старосты Усвятского, з жадатем захования покою, до прибытия королевича Владислава.

Господину гетману Яну Петру Павловичу Сапеге, кастелановичу Киевскому, старосте Усвятскому и Керепетскому, князь Юрий да князь Дмитрий Трубицких с товарищи челом бьют (за сим в печатном издании читаем: Tworia die dieki): писал ты к нам з россыльщиком с Ваской Зыбиным о совете, чтоб нам с тобою за один стояти, за православную христианскую веру и за святые Божьи церкви, и нам бы с тобою ссылатца и совет с тобою держать, что наша дума; а ты от вас не протчи, зла нам и лиха никотораго ни чинишь и впредь не хочешь чинити и послам; а мы с вами не сошлемся, и мы с вами послами не ссылались, потому что у нас о том совете, со всей землею по ся места не бывал. А то, господине, ваша правда ли: посланы вы з Москвы, а городы все, которые были в Калуге, ныне с Москвою и со всею землею Российского государства содиначилися и крест целовали на том, что от Московского государства быти неотступным и королевича Владислава Жигимонтовича на Московское государство царем и великим князем все ради и крест ему целовали и ныне о том всею землею радеем; только будет даст на Московское государство Жигимонт, король Польский и великий князь Литовский, сына своего королевича Владислава Жигимонтовича царем и великим князем, и мы ему все холопы. И вы после того крестного целования Отлескин (так и в печатном издании: «Otleskin», — вероятно Олексин (Алексин)) высекли и сожгли и к Крапивне и к Булеву приступали и около Калуги и во всех городах, где вы воюете и крестьян сжете, и пытками пытаете, и в Перемышле и в Лихвине стоите не по договору. А ныне мы всей землею о том же стоим, чтоб Жигимонт, короле Польской и великий князе Литовский, сына своего королевича Владислава Жигимонтовича на Московское государство царем и великим князем дал, и сам бы от Смоленска отошел и со всей бы земли Российского государства Польских и Литовских людей вывел, а земли б пустошить и разорять не велел. А буде Жигимонт, короле Польской и великий князь Литовский, сына своего королевича Владислава Жигимонтовича на Московское государство государем царем и великим князем не даст, до своему обещанию, на чем обещал и на чем с гетманом паном Жолкевским был договор и крестное целование, и король бы нам ведомо учинил, а Польским бы и Литовским людем во все земли Российского государства не быти и разоренея ни читити. А что, [188] господин, пишешь ты к нам, что вы стоите при своих заслугах, а королю и королевичу не служили и с нами совет держати хотите; а как на Московское государство на царском престоле будет государь, и нам бы ваши заслуги в те поры платить, и в том бы с вами укрепится присягою или заклады: - и мы, господине, о том того числа писали на Тулу и Прокофею Ляпунову и во все городы и к понизовным ратным воеводам и ко всем ратным людем и велели им на совет тот час присылатье дворян, чтоб нам с вами быти в совете крови христианской не лити и о добром деле с вами договориться и укрепиться; а ныне бы, господине, вам ко весем и к городам приходите не велети и розоренья не чинити, покаместа к нам на совет от Прокофея и от всей земли будут, и разоренья б вам нашей Российского государства земли не чините; а мы, господине, однодично с вами соединения и совету о добром деле ради и отнюдь кроволития не хотим и договоряся со всею землею о заслугах ваших с вами договор учинити. К нам бы вам велеть подлинно отписати: при которых вы заслугах своих стоите и сколько где заслуг ваших за что стоите будет? Да ты ж к нам писал, что де писали к тебе з Москвы бояре князь Федор Иванович Мстиславской с товарищи, что де Прокофей Ляпунов и иные многие городы от Москвы отложилися, и вам бы идти на Прокофея и на нас: — и то, господа, пишут к вам: что отступники, забыв Бога и души свои, и истинной християнской веры отметники, радия кровопролитью и доброму делу порухи; а Прокофей Ляпунов и иные некоторые городы от Москвы не отложилися; а по милости всемогущего в Троице славимого Бога милостью, вся земля Российского государства ныне в одном добром совете, и от Московская государства все не прочь, а стоим все всею землею за истинную православную христианскую веру Греческого закона, и у Жигимонта короля Польского всею землею того просим, чтоб по обещанью своему и по договору сына своего королевича Владислава Жигимонтовича дал на Московское государство государем царем и великим князем, и Литву из земли вывел и сам вышел, а кроволитья и разоренья унял; а будет не даст, и он бы ведомо учинил. За то, господине, стала вся земля, а от Московского государства никто не отставает и дурна не заводит никто. А что, господин, прибежали к вам от нас из Калуги князь Дмитрий Мастрюков, да Игнашко Михнов, да и Данило Микулин, и таким, господине, ворам дать веры ни в чем ничего. Они, забыв Бога и души свои, преступя крестное целование, на чем они с вами вместе крест целовали, и таких воров не пряма будет и вам вира. А то, господа, вам самим ведомо, что в Российском государстве во всем князя Дмитрия Мастрюкова никто не послушает, коли он разбивал, живучи в Зубцовском уезде и в Вяземском уезде, и ваших Литовских людей побивал, и тогда у него только было советников тот же вор Данило Микулин и Игнашко Михнов. От худых людей и от того добра нечего чаять; и вам бы, господа, таким ворам ни в чом не верите. А мы с вами однолично совету ради всею землею; а как к нам приедут ото всей земли на совет, и да, господине, тотчас и тебе отпишем (1611 г.). [189]

Письмо Жолкевского к Льву Сапеге к канцлеру Литовскому.

См. примечание к приложению № 19.

В Польском списке этого письма знаков препинания очень мало; между собственными именами их вовсе нет. В числе упомянутых в письме лиц находятся: Луговский Томило, думный дьяк; Барятинский князь Яков; Василий, за ним следует Иванов. Относится ли последнее имя к Василию, тогда бы можно предполагать, что Жолкевский разумел князь Василия Ивановича Шуйского, или же Иванов стоит отдельно, тогда можно предполагать, что тут идет речь об Иванове (Семене), бывшем в числе «жильцов» в составе Посольства, отправленного из Москвы под Смоленск к Сигизмунду III. См. Голикова Дополн. к Деяниям Петра Велик. Т. II, стр. 20. Грамотин Иван Тарасьевич, думный дьяк. Далее в письме упомянуть князь Каширский, без сомнения князь Григорий Петрович Ромодановский, бывший в 1610 году воеводой в Кашире.

(Подлинник на польском языке).

Милостивый государь, Господин канцлер!

Два письма на этих днях я получил от вас. Мнение ваше о способе примирения нашего с Московским народом мне очень нравится. Вы делаете это при посредничестве Кесаря; я боюсь, это отвлечется надолго, и попросту говоря, сомневаюсь, чтобы шло искренно, ибо всегда уж Австрийский дом обделывал свои дела, и не такие между нашим отечеством и домом этим узы дружбы, чтобы в вещах такой важности (tanti momenti) полагаться на их искренность. Чтобы только вместо помощи они более не напортили. Я считал бы лучше, чтобы тех людей Московского народа, которые здесь у нас находятся, т.е. Филарета, Голицина, Луговского, Баратынского, Василия Иванова, Грамотина, свести вместе, дабы они сообща (in communi) дали совет и из своей среды послали. Вероятным есть, что желая и примирения своего отечества и затем самим себе свободы, они искренно и с доброю волей захотят подать соответственные советы и убеждениями (которые, однако, не могут иметь большой важности) стараться у своего народа, чтобы мы, наконец, когда-нибудь могли примириться. Что касается князя Кошерского, я знаю, что за год (а из его письма знаю) не был того намерения, чтобы быть монахом; хотя судьба привела и подвергла его надеть клобук (do tej kapicze).

Господь Бог видит все и без сомнения покажет неминуемую свою справедливость. Я давно уже освободился из-под этой опеки, и никогда не прибегать к ней, и теперь не хочу в это вдаваться. Прошу, пусть это будет с вашего позволения, я имею для этого свои причины. Относительно дела с солдатами, как они здесь идут, вы изволили узнать из того, что нами, комиссарами, сообща пишется е. в. королю, а следовательно и о других в крае делах, о которых дается узнать е. к. величеству. Потому, не обременяя длинным письмом, поручаю свои услуги вашей милости, моего милостивого государя. В Львове, дня 30 июля, 1613 года.

Милостивого моего государя покорный приятель и слуга Станислав Жолкевский, воевода Киевский. [190]

Письмо Карла Ходкевича Сигизмунду III.

(Подлинник на польском языке).

Посылаю к вашей королевской милости Солтыка (Салтыкова), который дошел до крайней нужды. Он по той причине выехал из Смоленска, что Шуйскому не заблагорассудилось иметь в крепости так много Москвитян; у него довольно было времени перемениться, если бы не был поддерживаем своею добродетелью и постоянной верностью, но я не заметил за ним никакой измены; он терял все и, оставив сыновей своих в Смоленске, отдался на поручительство, прося только пропитания и уголка, в котором бы окончил бедственную жизнь свою. Ежели он не стоит никакой награды, по крайней мере справедливость требует, чтобы не умирал с голоду, не только из сожаления, сколько для того, что склонился под покровительство (skrzydlo) королевской милости. Не меньшее бедствие угнетает старого Солтыка (Салтыкова) с Трубецким, по причине беспрестанного разграбления их владений различными людьми. Охраняю их сколько могу; но кто может уберечься от столь многих в нынешнее время по деревням временных набегов? Требуют, чтобы они дали податей по восьми злотых от уволоки (z wloky) (полоса земли, заключающая в себе 19 десятин. Межев. Инструкц. 1754. Гл. ХХХIII), что для них невозможно, по причине крайнего почти разорения крестьян. Я оставил это до дальнейшего приказания вашей королевской милости, нижайше прося, чтобы ваша королевская милость милостиво изволили приказать и в этом облегчить их. За сим целую руку вашей королевской милости, пана моего милостивейшего, искренно желаю наслаждаться добрым здравием при умножении всяких радостей и удовольствий на долгосчастливые годы. Из Быхова, 25 ноября 1613 года.

Вашей королевской милости, пана моего милостивейшего верноподданный и нижайший слуга. К. Ходкевич. Надпись на письме: Sacrae ас sacrae Regiae Mejestati Domino Domino meo rnultum clementissimo.