СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ПРИЛОЖЕНИЯ.

О подлинности Записок Жолкевского и о времени их сочинения.

1. Показания Польских ученых:

a) Кобержицкий, в истории Владислава IV, которая напечатана им в 1655 году, сообщая разные любопытные сведения о Жолкевском, между прочим, говорит следующее: «Confecit quoque etsi praelio non commiserit, belli Moschovitici sub Sigismundo Rege gesti commentarium, lingua vernacula, stylo quidem militari, at qui rem gestam non minus vere quam prudenter explicaret, ac inter tot curas negotiaque publica, pulcherrimum saepius a literis petiit avocamentum. См. Historia Vladislai. Dantisci, in 4°. An. 1655. Стр.706.

b) Первейший польский историк Нарушевич говорит в истории Ходкевича т. I, стр. 427: «Сей драгоценный манускрипт находится в библиотеке Залусских № 601, под следующим заглавием: Начало и успех Московской войны в царствование е. в. (е. в. - Его Величества) короля Сигизмунда III под начальством его милости, пана Станислава Жолкевского, воеводы Киевского, напольного коронного гетмана; писан самим его милостью паном гетманом Жолкевским и с собственной его руки переписан».

c) Немцевич также признает беспрекословно собственные записки Жолкевкого в своей истории царствования Сигизмунда III-го (которая у Поляков считается классическою) и беспрестанно ссылается на оные (здесь, кстати, сделать следующее замечание: Самозванство Дмитрия в полной мере признано и обличено гетманом, который приводит на то важные доказательства. Немцевич в своей жизни Сигизмунда III, везде слепо следуя рукописи Жолкевского, отступает от оной, когда дело идет о самозванце; желая затмить сие дело каким-нибудь образом и заставить думать, что самозванец был действительно царевич Дмитрий, он не только отступает от рассказа гетмана, но одно его доказательство проходит молчанием, а другому дает превратный смысл. Кто желает в семь удостовериться может сличить показания гетмана — современника (стр. 9 и 10) со следующими словами Немцевича— историка, о сем же обстоятельстве: «По совету Шуйского, назначенный в Польшу послом, Афанасий (??) Безобразов приезжает в Краков с двояким поручением: заключить союз с королем Сигизмундом, и просить для царя руку Марины Мнишек, дочери воеводы Сандомирского. Человек этот (Безобразов) был искусный, опытный уже в посольствах, но тайным образом совершенно преданный стороне Шуйских. Изложив на публичной аудиенции содержание своего посольства, скрытным образом стал сеить подозрения, что Дмитрий не был тем, за кого выдавал себя; но шопоты сии, как королю, так и Мнишку не казались заслуживающими вероятия, тем более, быть может, что увидали намерение посла действовать соответственно другим, предпринятым им видам. т. II, стр. 270».).

d) Ф. Сярчинский, в сочинении своем «Изображение века царствования Сигизмунда III», говорит следующее: «Жолкевский оказал заслугу и литературе нашей: как свидетель всех действий, участник и предводитель в войне Московской до самого взятия в 1611 году Смоленска, он точным образом описал нам её историю и оставил в рукописи». [134]

е) Свенский, в своем Описании древней Польши, издание второе, т. II, стр. 378, говорит следующее: «Музы не были чужды для Жолкевского: он любил заниматься чтением, сочинениями и науками, он на отечественном языке написал комментарии о войне Российской, им веденной; рукописи сего комментария находятся до сего времени в некоторых руках».

2. Незабвенный наш историк Карамзин ссылается весьма часто на сию же рукопись, называя оную рукописью Жолкевского; хотя её не было у Карамзина под руками, но она была ему известна по сочинениям Нарушевича и Немцевича, и он, как, видно по его частым указаниям ни мало не сомневался в её подлинности.

3. В рукописи нет описания данного гетману обида московскими боярами, на коем он раздарил все что имел (Дневник Маскевича, стр. 51); не упоминается о встречи и пышном приёме, сделанном ему по приезде в Смоленск из Москвы (См. Кобержицкого кн. I стр., 354, и Жизнь Яна Петра Сапеги, т. II, стр. 267); не сказано ни слова о представлении им королю несчастного Шуйского.

Если б сочинил сии записки кто другой, то, без сомнения, описал бы сии обстоятельства, но со скромностью и достоинством гетмана не совместны были описания такого рода.

4. В рукописи встречаем мы несколько раз объяснение сокровенных мыслей Жолкевского, описание того, что происходило на совещаниях его с королем, бывших без свидетелей, — кто мог знать об этом, как не сам гетман?

Жолкевский, как кажется, обратил внимание на это обстоятельство, и говоря о себе в третьем лице, следующую фразу списка Б «гетман посылал к е. в. королю», в списке М он переделал таким образом: «гетман, сколько мне известно, хотя посылал к е. в. королю» и проч., чтоб придать более естественности своему рассказу.

5. В слоге писем и донесении гетмана (см. приложения) и в слоге записок примечается большое сходство: в сих последних, особенно в списке М, слог правда более отделан, но не надо терять из виду, что донесения и письма были писаны в походе, наскоро.

Кажется приводимых доказательств достаточно для удостоверения, что печатаемые записки были написаны действительно самим гетманом.

Теперь остается нам определить, когда именно бели написаны сии записки; хотя ни на одной из рукописей не выставлено года, но очевидно, что записки написаны в 1611 году, несколько времени спустя по выезде гетмана из России (Жолкевский оставил королевский лагерь (расположенный под Смоленском) в апреле 1611 года (Kobierzycki. 396), и отправился в свои поместья. Когда семейство Шуйских было в триумфе представляемо королю, по приезде его в Варшаву, гетман находился тогда в семь же городе. См. Pamictnik Lwowski, 1818 г. № 3.), ибо мы находим в них [135] (см. стр. 6) следующие слова: «Две родные сестры, из фамилии Скуратовых, были одна за Борисом (Годуновым), а другая за Князем Дмитрием (Шуйским), которая и теперь находится здесь (т.е. в Варшаве) со своим мужем».

Известно, что Шуйские привезены в Варшаву в октябре 1611 года, откуда они через несколько времени были отправлены в Гостинский замок, где и кончил жизнь свою Василий (10-го сентября 1612 года); там же умерли и братья его. Что повествование сие написано действительно в 1611 году, можно вывести также из следующих слов Жолкевского (см. стр. 16): «притом он требовал, чтобы гетман снесся о семь с воеводою Брацлавским (который недавно умер), бывшим в то время старостою Каменецким...»

Известно, что Ян Потоцкий, воевода Брацлавский, умер в 1611 году 29-го апреля, во время осаждения Сигизмундом III Смоленска (См. Orbis Polonus T. II стр. 403. Книга сия издана Окольским и напечатана в Кракове в 1641 году.)).

Письмо Сигизмунда III к канцлеру Яну Замойскому.

Это письмо к следующие за ним до № 10 включительно, напечатаны в следующей книге: Listy Stanislawa Zolkiewskiego, 1584-1620, w Krakowie, 1868. Они посвящены памяти Mapии Потоцкой, умершей в 1866 г. Имя издателя книги не показано; по его словам, все письма к Замойскому напечатаны с подлинников. Это письмо и помещенный вслед за ним нисколько других, относящихся к смутному времени, составляют как бы введение к запискам Жолкевского и пополняют их, по этому я и предприняли печатать оных.

(Перевод польского).

«Сигизмунд III, Божией милостью король Польский, великий князь Литовский (титул сокращаем).

Ясновельможный, любезный нашему сердцу.

Есть обстоятельство и случай, достойный большого внимания, о котором Мы хотели написать к вам и узнать о нем ваше мните. В пределах нашего государства показался московский человек, который первоначально проживал по русским монастырям, потом объявил себя сыном умершего великого князя Московского, Ивана Васильевича, Димитрием. У Ивана, уже после войн, которые он вел с предком нашим, королем Стефаном, был сын Димитрий, который остался, по смерти его, младенцем. Он, в царствование брата своего Фёодора, недавно умершего великого князя Московского, как известно, умер. Одни говорили, что он был убит, — другие причины смерти его выставляли иные обстоятельства. Тот, который в настоящее время выдает себя за сына Иванова, передает следующее: его учитель, человек благоразумный, заметивши, что умышляют на жизнь того, который поручен был его опеке, взял— при появлении тех, которые должны были убить Димитрия—другого младенца, отданного ему на воспитание, который ничего не знал об этом обстоятельстве, и положил его в постель Димитрия; таким образом, этот младенец, не узнанный, ночью в [136] постели был убит, — а того учитель укрыл, потом отдал в надежное место для воспитания; подросши, уже по смерти учителя, он—для прикрытия себя - поступил в монахи и за тем отправился в наши пределы; отсюда, признавшись и объявивши, что он сын великого князя, отправился к князю Адаму Вишневецкому, который дал нам знать о нем, а мы приказали, чтобы он прислал его к нам; до сего времени он не присылал его и до нас доходит слух, будто бы Димитрий отправился к Низовым казакам с тем, чтобы при помощи их занять Московский престол. Это обстоятельство учинило в Москве не малую тревогу и, вероятно, теперешний князь, Борись Годунов, обратив внимание на этого князька, и видя также подданных не очень к себе расположенными, тревожится и шлет к нашей границе людей, замки занимаете людьми надежными, или родственниками, или такими, которые обязаны ему его благодеяниями. Лазутчики принесли известие с границы Смоленской, что там тревога великая; также и один знатный москвитянин, убегший из Смоленска, тоже рассказывает, что в Москве идет молва об этом Димитров и что там все поражены этим обстоятельством. Есть один инфлянтец, который прислуживал сыну покойного Ивана, Димитрию, в детстве его, и был при этом обстоятельстве, когда напали на дитя и совершили убийство истинного ли сына или подложенного младенца,— не знал он об этом ничего; теперь он ездил к тому, что находится у князя Вишневецкого и — по известным ему знакам на теле Димитрия и по многим обстоятельствам, упомянутым в это время в разговоре Димитрием, он находит его истинным сыном Ивана. Некоторые из наших панов - рад указывают нам, что этот важный случай послужить к добру, славе и увеличению Речи Посполитой: ибо, если бы этот Димитрий, при нашей помощи, был посажен на царство, много бы выгод произошло из этого обстоятельства и Швеция, в таком случае, легче могла бы быть освобождена и Инфлянты были бы успокоены и силы, сравнительно с каждым неприятелем, могло бы много прибыть; с другой стороны, дело идет о нарушении союза, о трудностях, которые бы пали на Речь Посполитую, к тому не только на время настоящее. В этом деле, на той и на другой стороне, есть много такого, на что нужно обратить внимание; почему мы обращаемся к вам за вашими советами и желаем, чтобы вы написали нам свое мнение по этому предмету. За тем желаем вам доброго здравия от Господа Бога. Дан в Кракове, месяца февраля 15 дня, дата 1604, царствования нашего—Польского 17, Шведского 10-го года. Сигизмунд король.»

Письмо Канцлера Яна Замойского к князю Адаму Вишневецкому.

Примечание. См. примечание к приложению № 2-му. Об этом письме издатель книги говорит: «напечатано с чернового (z brulionu»). Datum в письме нет, вероятно оно написано вследствие письма короля (см. № 2), по этому в феврале или апреле 1604 г.

(Перевод с польского).

Милостивый князь Вишневецкий! Усердно поручая услуги и др. Если в. м. (в. м. – Ваша Милость) изволит припомнить об известном моем расположении [137] к вам и вашему дому, то в. м. никогда не обманется в этой моей приязни. Как всегда, я с удовольствием служил вам, так есмь в. м. благосклонный друг, и к чему бы ни были пригодны мои услуги, в. м. всегда найдет меня к ним готовым. Что касается находящегося у в. м. москвитянина, который называет себя сыном Московского князя Ивана Васильевича, то весьма часто подобные вещи бывают правдивы, но часто также и вымышлены. Каково ни есть настоящее дело, все-таки хорошо было бы, если бы в. м. потрудилась известить о нем его королевское величество. Узнавши волю его королевского величества, в. м. может послать к нему этого человека, так как его королевское величество изволить познакомиться с этим делом и сделать, по поводу него, свое определение. Еще и еще препоручаю себя м. в. А если бы в. м. угодно было прислать его ко мне, то я поприсмотрелся бы к нему и разузнал бы его, и что узнал бы, о том сообщил бы его величеству королю.

Письмо Юрия Мнишка к канцлеру Яну Занойскому.

Примечание. См. примечание с приложением № 2-му.

(Перевод с польского)

Ясновельможный!

В то время, как зять мой, его милость князь Вишневский, ехал к его величеству королю с тем человеком, который назвал себя истинным наследником Московского государства, нужно было и мне, по собственным делам, отправиться к его величеству королю. Потом случилось так, что, отъезжая из Кракова, он оставил его при мне. С чем в то время отправлен был этот человек, я не сомневаюсь, что в. м., мой милостивый государь, имеете об этом достаточные сведения. Я вижу, что хотя он и доволен милостью, оказанной ему его величеством королем, но — видя медленное течение своих дел — он находится в унынии. А так как он посылает к в. м. своего посланца, то я нашел необходимым написать к в. м., милостивому моему государю, о причинах сего. Первая причина: я чтобы предложил в. м., милостивому моему государю, свои скромные услуги. Вторая: чтобы я дал знать в. м. о том, что я, находясь вместе с этим человеком, узнал о нем. Сколько возможно, тщательно всмотревшись в дело, я заметил то, о чем иначе и передать не могу вам, милостивый государь мой, как так: он именно то лицо, за которое выдает себе. Посему достойно внимания и то обстоятельство, что ему пишут из Украины, давая знать, что кроме небольшого количества московских приверженцев царствующего там в настоящее время Бориса, весь народ тамошний ожидает его с великой охотой; с прибытием его, пишут также, была бы большая надежда — овладеть государством без кровопролития. Однако он желал бы поступать в этом случае осмотрительно и не желал бы начинать дела без значительной помощи: он намекнул мне, чтобы я написал [138] в. м., милостивому моему государю, о том, чтобы вы обратили внимание на его справедливое дело, попомнили бы, что ему нужна будет скорая помощь, и о сем потрудились бы доложить его величеству—вот третья причина моего письма к вам, милостивый государь мой. Не сомневаясь, таким образом, что в. м., обративши внимание на все эти обстоятельства, признаете его Дело справедливым, и это будет не потому, чтобы я высказал ему содержание этого моего письма: имея случай предложить в. м., милостивому моему государю, свои услуги, и известивши вас о том, что мне удаюсь узнать от него о его справедливом деле, льщу себя надеждой, что в. м., как христианин и человек, одаренный от Бога великими дарами, соизволил своим советом пред его величеством королем подвинуть его дело вперед, так, чтобы при выгодах и извлечении из всего этого добра для Речи Посполитой, он (Димитрий) видел, что помощь оказывается ему в. м. При этом и о том даю знать в. м., милостивому моему государю, чтобы вы благоволили постоянно иметь у себя верного человека, с которым бы можно было сноситься о своих предпринятых делах. Все это предлагая вниманию в. м., еще раз поручаю услуги мои вам, милостивый государь мой. Дан в Кракове, 23 апреля 1604 г. В. м., милостивого моего государя, друг и покорный слуга Юрий Мнишек, воевода Сандомирский.

Ясневельможный. Поручаю благосклонности вашей мою доброжелательность, желая вам, милостивый государь, здравия и всякого благополучия от Господа Бога на многие лета. Хотя я давно намерен был писать м. в., но мои затруднения и хлопоты не позволили мне, до сих пор, этого сделать, а потому и прошу извинить меня. Теперь пишу м. в. нарочно и прошу м. в. соблаговолить представить усерднейше мои дела (которые, я думаю, давно уже м. в. известны), на милостивое благоусмотрению е. к. в. (е. к. в. – Его Королевское Величество); и обращаюсь к м. в. за этим, как знатнейшему сенатору польской короны, которого Господь Бог взыскал, больше всех, разными благами, распространил у многих народов славу и любовь к отечеству, и которого храбрость, доблесть и счастье возбуждают во всех удивление, а во мне, притом, любовь и благосклонность. Хотя, во время моего пребывания в Кракове, я уже испытал большую милость е. в., за которую дай мне Бог, со временем, отблагодарить, — тем не менее, я и теперь нуждаюсь в скорой помощи, что м. в., как человек проницательный, могли усмотреть из обстоятельств, в каких находятся мои дела. Поэтому я не сомневаюсь в любезной готовности м. в. склонять е. к. в. к тому, чтобы он милостиво принял во внимание правоту моего дела, и питаю надежду, что м. в. будете, в этом отношении, моим [139] усердным ходатаем перед е. к. в. Во всяком случае, какова бы ни была благосклонность, оказанная мне м. в., я сочту себя всегда обязанным стараться всячески возблагодарить м. в. за нее. Не желая долее занимать м. в. своим письмом, я вторично поручаю себя м. в. В Кракове, 25 апреля 1694. Ваш, милостивый государь, доброжелательный друг Димитрий Иванович, царевич Великой России, Углицкий, Дмитровский, Городецкий и пр. государь и дедич всех государств, Московской монархии подвластных.

Письмо Юрии Мишина к канцлеру Яну Замойоскому.

См. примечание к № 2

(Подлинник на Польском языке)

Ясневельможный. Поручаю милости вашей мои услуги. Царевич не был доволен высказанными причинами, из-за которых вы ему не ответили. Однако же трудно было не передать ему мнения, какое вы изволили выразить об его деле, в вашем ко мне письме. После чего он снова сам писал к вам, не для того, как мне, чтобы вступать в какие-нибудь прения или вызвать от вас ответь, но, чтобы, письмом своим, обленить вам свое дело, и снова просить вас о дальнейшем поддерживает правоты этого дела. Я не нахожу нужным повторять в своем письме то, что он сам пишет. По многим, конечно, причинам мне бы желательно было быть у вас, если б только позволило мне слабое мое здоровье, тем более, что у меня есть надобность быть в Трибунале и мне не трудно б было заехать к вам по пути, чтобы лично сказать о том, что можно передать более надлежащим образом только устно. Но так как я пишу вам теперь наскоро, то, буде в чем-нибудь не угодил вам, прошу вас, не извольте обижаться.

Велики и достойны уважения те причины медленности успеха предпринимаемого дела, которые, как я понял из вашего письма, вы, сперва е. в. королю, а теперь мне выразить изволили. Но так как благоприятное время вещь дорогая, благодаря которой можно много выиграть и проиграть, то было бы желательно, и по христианскому долгу к этому человеку, и для пользы нашего отечества, не упускать такого благоприятного в этом деле времени. Вы изволите знать, что были примеры, которые показываюсь, что не всегда приходилось ждать созвания сейма, когда нужно было воспользоваться благоприятными обстоятельствами для пользы Речи Посполитой. Впрочем, хотя на сейме самые важные дела Речи Посполитой не всегда хорошо решаются, но так как е. к. в., по совету господ сенаторов, ссылается на него, то человек этот готов ждать, не желая ничего делать против воли е. к. в. Он опасается только, чтоб, при проволочки, терпеливостью своей не причинить себе затруднении. Со своей стороны, и мы должны справедливо опасаться, чтобы не упустить столь благоприятного для Речи Посполитой случая. Не менее важного и серьезного внимания достойно и то обстоятельство, что [140] Борис, как теперь положительно известно, путем договоров добивается союза с Карлом, с домами: Бранденбургским, Датским и, особенно, Ракуским, будучи даже готов, при известных условиях, уступить им некоторые области Московского царства. Благоволите же, милостивый государь, обсудить, не примет ли это дело крайне опасный для нашего отечества оборот? ибо в таковых делах вся сила заключается в том, чтобы действовать немедленно, а между тем доходят известия, что Борис, тревожась за несправедливо захваченный им престол, и зная дурное расположение своих подданных, которых он старается удержать только своим тиранством, — торопится заключать упомянутые договоры, тем более, что, как извещает г. Дерпский е. в. короля, и мне теперь пишет (письмо которого вам посылаю), смуты с Москвой не прекращаются. Ясно, что безотлагательное прибытие истинного государя, которого обыкновенно каждый народ желает, и известие о котором особенно в настоящее время необходимо, послужить помехою договорам Бориса. Я приехал сюда с этим человеком, чтобы проводить его к князьям Вишневецким. Не сомневаюсь, что, по приезде, туда, он не захочет делать ничего такого, что могло бы вовлечь Речь Посполитую в опасность; но лишь бы только он постарался о том, чтобы, подвинувшись как-нибудь к границе, войти в сношения с благоприятствующими ему Москвитянами, ибо он думает и, вообще, не сомневается, что, как только он огласить о себе вблизи границы, на встречу к нему сбежится множество Москвитян, — так как и теперь уже есть у него посланцы, от подданных его Донских казаков, с извещением, что эти последнее ожидают его в числе нескольких тысяч. Я полагаю, вы изволите знать и то, что в его правах на престол нет никакого сомнения; да если б и было таковое, то, по известиям из Москвы, там его признают за истинного государя и ждут его с большим к нему доброжелательством. Но, пока тиран царствует, никто не смеет ничего предпринять, за исключением тех, которым удалось сюда к нему ускользнуть. И действительно, несколько десятков Москвитян, оставив своих жён и детей, прибыли к нему. Правда, между ними нет людей знатных фамилий, но это потому, что, при неизвестности о его приближении, убегать и бросать свои имения было бы для них затруднительно. И то, что писал ему г. староста Островской, с границ московских, посылаю вам. Благоволите же, милостивый государь, рассудить это и, приняв во внимание дела нашего отечества, не оставьте этого человека, потому что, при большом количестве людей, но без средств, ему будет трудно и опасно приблизиться к границе. Этот человек—богобоязненный, легко соглашающийся на то, что ему разумно указывают, склонный к заключению всяких договоров и трактатов, возлагающий надежду на Господа Бога, е. в. короля и на его сенат. Благоволите же споспешествовать этому предприятию, и не полагаться на людей, которые обыкновенно тормозят дело на сейме. По истине, мне кажется, это дело требует более поспешного обсуждения, чем как это делается на сейме. В пользу этого предприятия говорят: благо Речи Посполитой, правота этого человека, наконец и то, что настал конец для этого тирана, который, путем вероломства, в ущерб природным государям, вступил на престол, не [141] открытыми дверьми, но потаенным ходом. Время нам благоприятствует, ибо, встревоженный своими деяниями, Борис не посмел бы, вероятно, защищаться; вследствие своего тиранства и уже, начавшихся смут, он, без сомнения, или не мог бы, или не посмел бы собрать войско, которое, но всей вероятности, прежде всего, обратилось бы на него самого. Я не полагаю, что было бы приличным входить в сношения с человеком, который вступил на престол с таким лукавством, и который, еще недавно, сам нарушил договор, послав войска в государство е. к. в. и в имения князей Вишневецких. Дело это поручается вашему благоусмотрению, милостивый государь, которого Господь Бог наделил великим благоразумием. Я не сомневаюсь в том, что Господь Бог настраивает сердце е. в. короля благочестивого и его советы, к святой своей славе и к благу нашего отечества. Я прошу вас вторично, буде написал, что не осторожно, не обижаться на меня, но благоволили бы пребывать ко мне - благосклонным. В Самборе, дня 10 мая 1604 г. Ваш, милостивый государь, приятель и покорный слуга Юрий Мнишек, воевода Сандомирский.

Письмо канцлера Яна Замойского к Юрию Мнишку.

См. примечание к № 2.

(Подлинник на польском языке)

Издатель упоминает, что это письмо списано с черновой (z brulionu).

Искренно и т. д. Я думал, что на сейме состоится соглашение всех чинов относительно дела московского государьчика (hospodarczyka); по этому, когда е. к. в. спрашивал мое мнение, я советовал отложить это дело до сейма. Так разумею я и теперь, как я вам об этом неоднократно заявлял. Кость падает иногда не дурно, но, бросать ее, когда дело идет о важных предприятиях не советуют (опасно). Дело идет об опасности (славе) и вред государства, об ущербе славы е. в. короля и наших народов. Может .... сделает нападение на коронные владения, жечь оные, опустошать, а тут нет ничего готового дать отпор. Может и самые конфедераты из разных мест… И без того уже не мало подымается нареканий на людей, вами принимаемых без моего ведома, как военного начальника чего никогда не бывало. В случае дальнейшего обременения народонаселения, а тем более опасности иди какого либо вреда от неприятеля, в чем вас бы обвинили, я полагаю, вам есть еще время подумать. Много значительных лиц и так уже на это указывают, и, недавно, еще, извещали меня об этом, объявляя притом, что в Москве уже чувствуют и, вообще, хорошо знают, и готовы (к отпору), и притом с большими средствами, чем как от вас это слышим. Далее, самая присяга е. к. в. может ли быть кем-нибудь, частным образом (privatim) истолкована; рассудите это хорошенько сами. Сохрани Бог потерпеть поражение, тогда может последовать мщение за то, что мы первые нарушили договор. Прибавлю еще и то, [142] что, по мнению всех, вы действуете вопреки воли е. к. в., и я, будучи военным начальником, не получал ни малейшей об этом от короля декларации, и, напротив, из получаемых от е. к. в. ответов, совсем другое усматривал. Я уже несколько раз писал к вам относительно этого дела, и, в настоящее время, не могу сказать ничего другого.

См. примечание к № 2-му.

(Подлинник на польском языке)

Ясновельможный. Поручаю милости вашей мою доброжелательность. Я не удивляюсь тому, что м. в. не изволили ответить мне на мое письмо: дела мои, по усмотрению и глубокому их исследованию милостью вашей кажется, повлекли бы за собой затруднения и какие-то опасные для короны распри, возбужденные с Московским государством и другими коронными соседями. Усматривая все это, м. в., как блюститель (stroz) Речи Посполитой и как, по большей части, сведущий в таких делах и опытный, изволили принять оные на основательное обсуждение, — чего порицать не могу. Однако я нашел приличным написать м. в. вторично, вследствие письма м. в. к его милости г. воеводе Сандомирскому,—так как некоторые места в письме м. в. касаются меня лично и моих дел. Хотя в этом договоре (przymierzu) мне не приличествует рассматривать (discurrowacz) стороны, касающейся совести е. к. в., но рассудите сами, м. в., должен ли я из-за этого оставить правоту своего дела. Что касается могущества Бориса и сокровищ, я утверждаю, что у него их находится не малое количество, которое он забрал после блаженной памяти брата моего Феодора. Овладел преступно моим отечеством и в мире (w pokoiu) пребывая, он накопил их еще больше. Но, зато, своими иранскими поступками и делами, пересчитывать которые не хватило бы времени, он лишился доброжелательства и любви моих, теперь же его, подданных,— тем более, что он не спустил и собственным своим родным. Вследствие чего все должны воздавать ему почтение, потому что он покорил их себе жестокостью и лукавством (sztukami). He взирая на то, что он занял укрепленные места, друзей и самого себя окружил людьми преданными, жен и детей иных удерживает заложниками, — все это делает он как человек, на стороне которого нет справедливости. Но верьте мне, м. в., он этим не приобрел себе любви у народа; мне известно каковы там учреждения и как они разнятся от здешних; они не обратятся ему в пользу. Люди, которые кажутся ему преданными, вероятно, по причине большой стражи, поставленной в Москве Борисом, не знают, что теперь со мною делается и с какой силой и помощи стал я на границе; если б только они проведили об этом, сердца их тотчас бы изменились. Нет сомнения, что, услышав о своем природном государе, все они отступились бы от этого тирана и пристали бы [143] ко мне. Он ищет дружбы у посторонних владетелей, вступая для этого в разные договоры и, таким образом, он действует как человек, не имеющий никакой правоты, и лишившийся любви у своих. Он хочет уже брататься и с нехристями, потому что думает привлечь к себе царя Татарского. Но, уповая на Господа Бога и свою правоту, в которой Господь Бог никого не оставляет, я не сомневаюсь, что Он поразить моих врагов. Хотя многие и сознают могущество моего врага, однако правота моя, и по их мнению, остается за слабым. Таким образом поступая, я уповаю на Господа Бога, которому и предаю все дела мои; да будет Он мне покровителем. Я не сомневаюсь также и в милости е. к. в., который, по совету именитого сената своего, не оставить меня. И так, хотя м. в. и не желали меня утруждать своим письмом, которое, однако, доставило бы мне утешение, я все таки не сомневаюсь, что м. в. благоволите спомоществовать мне в моей правоте. Молю Господа Бога, чтобы ему угодно было явственнее и совершеннее показать мою правоту не только Польской короне, но и всему свету, и укрепил бы сердца тех, которые сомневаются в моей правоте. Я чистосердечно желаю Речи Посполитой всяких благ, и потому мне не желательно, чтобы, из-за каких-нибудь моих дел, она подверглась бы какой либо опасности. Того же самого и от нее относительно себя желаю. Если м. в. находит неудобным писать ко мне из-за титулов, которые, однако ж, употребляются мною не иначе, как только те, кои предоставлены мне Господом Богом и моими предками; я вторично прошу, м. в. оказать мне, в такой моей скорби, по крайней мере, хоть какой-нибудь знак доброжелательства и любви ко мне. За что я вменяю себе в непременную обязанность заслужить в. м. Не желая долее занимать м. в. своим письмом, вторично поручаю м. в. мою доброжелательность. В Самборе, 11 мае 1604. Милости в. доброжелательный друг Дмитрий Иванович, царевич Великой России, Углицкий, Дмитровский, Городецкий и пр. государь и дедич всех государств, Московской монархии подвластных, рукою собственной.

Письмо Юрия Мнишка к канцлеру Яну Замойскому.

Примечание. См. примечание к приложению № 2.

(Перевод с польского)

Ясновельможный! Поручаю услуги мои в. м., милостивому моему государю. Мне кажется, не верно то, чтобы его милость царевич много наскучил в. м. своими письмами. Однако, видя его обеспокоенным думой, будто бы он оставлен в. м., я ни каким образом не мог разубедить его в том. При том и в настоящее время его милость пан Краковский, не отвечая ему, не допуская его до границ, написал чрезвычайно запальчивое письмо, что его очень оскорбило. Я убежден, что никакой опасности не вышло бы из того, если б делу дан был дальнейший ход. Он думает - и я верю этому—что в это время на [144] границах Московских распространятся слухи, которые повредят справедливому делу его — истинного наследника престола. Я очень удивляюсь тому, что его милость пан Краковский, не заметивши, что его дело справедливо, распространяет о нем неблагоприятные новости. Пусть же сам Господь Бог (если уж ни откуда он не можем, видеть помощи) попечется о его справедливом деле. Затем поручаю мои услуги в. м., милостивому моему государю. Дан в Самборе июля 1-го, 1604 года. В. м. милостивого моего государя, друг и покорный слуга Юрий Мнишек, воевода Сандомирский.

Письмо Юрия Мнишка к канцлеру Яну Замойскому.

Примечание. См. примечание к приложению № 2.

(Подлинник на польском языке)

Милостивый государь, канцлер и гетман коронный, милостивый государь и друг наш!

Поручаю в. м., милостивому моему государю, мои покорные услуги. После столь долгих размышлений его милости царевича Московского, я решился отпустить его в дорогу, к Московской границе, так что теперь он находится уже в пути; хотя многие обстоятельства и удерживали его от этого предприятия, однако я имел на то свои причины, по которым ему не приходилось далее откладывать этого путешествия. Считаю долгом сообщить в. м., милостивому моему государю, о тех причинах, по которым я отправил его в путь: первая та, что я хотел оказать ему — при отъезде его из моего дома — сердечное мое расположение к нему; вторая та, что я, при его опасном положении, хотел подать ему помощь в его трудном положении; третья причина состоит в том, что я вместе с другими — изъявлением ему своего благорасположения — хотел снискать народу польскому и нашему отечеству славу добросердечия; кроме того, я клонил дело к тому, чтобы он (прежде нежели Господь Бог посадить его на престоле предков его, если это предопределено ему) за все оказанное ему предложил нашему отечеству полезные для него условия, и я не сомневаюсь в том, что он сделал бы это, если бы у меня были средства для выполнения этого. В таком случай я прошу и ищу совета у в. м., моего милостивого государя: ибо, действительно, приведенная мною третья причина отправления его причина весьма важная, и—я знаю—хотя многие желали бы посоветоваться об этих обстоятельствах на сейме, но, так как этого не случилось, то все-таки было бы не лишним поддержать его в стремлении к удовлетворении справедливого дела его.

Поручаю все это вниманию в. м., моему милостивому государю, не сомневаясь, что в. м., принявши это мое искреннее письмо, соблаговолить милостиво сообщить мне свое мнение о нем. Дан в Сокольниках августа 28 дня, 1604 года. В. м. милостивого моего государя, друг и покорный слуга, Юрий Мнишек, воевода Сандомирский. [145]

№ 11.

Грамота второго Лжедимитрия к Яну Петру Сапеге.

Эта грамота равно как и напечатанный под №№ 13, 14, 16,17, 18 и 39, отысканы в архиве Рожанском (Гроден. губ. Слонимского уезда) и были напечатаны Когневецким в следующей изданной им книге: Zycia Sapiehow у listy od monarchow, kziazat у roznych panuiancych do tychze pisane. W Warezawie, 1791. На подлинных письмах, напечатанных под №№ 13, 14, 15, 16 и 18 находились печать и подпись второго Лжедимитрия, на № 39 подпись короля. Упомянутый выше грамоты были напечатаны в моем Сборнике, но как оба издания этой книги исчерпнуты и в продаже уже не находятся, а так как эти акты относятся до некоторой степени к предметам, описываемым в настоящих записках Жолкевского; по этому я и перепечатываю их здесь. Это примечание относится и к №№ 13,14, 15, 16, 17, 18 и 39.

(Подлинник на польском языке)

Дмитрий Иванович, Божьей милостью царь Московский и всея России, князь Дмитровский, Углицкий, Городецкий и пр. и пр. и пр., и иных многих государств и орд Татарских, Московской монархии подвластных, государь и дедич.

Перед сим писали мы к благосклонности вашей, дабы благосклонность ваша, оставив при наияснейшей супруги нашей сто гусаров, сто Пятигорцов, 200 человек пехоты в красной одежде, с остальными войсками шли благосклонность ваша в наш стань, не мало не сомневаясь в милости нашей, касательно представления всего войска в сборе, о коем мы знать желаем. Дана в большом нашем стане, в Тушине, сентября 3-го дня, лета Господня 1608. Димитрий царь.

Письмо Жолкевского о Московском походе.

Рукопись, с которой сие письмо было напечатано, находилась в библиотеке местечка Пулавы (в 111 верст от Варшавы) принадлежавшей фамилии к. Чарторижских; во время смут 1830 года, все драгоценные рукописи и фамильный архив были вывезены в Галицию.

Известившись об окончательной резолюции В. К. Величества, чтобы я служил В. К. Величеству в предприятии касательно государства Московского, хотя я имел некоторые уважительные причины, предложенный мною В. К. Величеству, однако ж, так как прошедшего года, когда В. К. Величество изволили сообщить мне об этом предприятии своем, чрез его милость ксендза референдария, тотчас объявил свою готовность служить В. К. Величеству; так равно и теперь, не взирая на то, что время изменило многие обстоятельства, помянутые уважения мои уступают воле и повелению В. К. Величества. По обязанности моей, обыкновенной готовности и долгу службы В. К. Величества, я охотно рад посвятить жизнь свою и все силы мои на эту В. К. Величества службу; в особенности же прошу, в недостойных моих молитвах, Господа Бога милосердо благословить это предприятие В. К. Величества. Я уверен, однако, что В. К. Величество о [146] средствах и способах, необходимых для столь великого и смелого дела, изволите размыслить, сообщив и снесясь о том с сенаторами, коих отменная верность и доброжелательство к особе вашей, В. К. В. известны. От этого, милостивейший государь наш, может зависать многое; особенно же потому, что на сейме, в общем совете, ничто не показывает, чтобы В. К. Величество настоящее свое предприятие изволили вести по предварительному согласно и намеренно Сената. Думаю, что В. К. Величество слышите об этом и от других, однако я с моей стороны, поскольку посвящаю себя на это служение, доношу о сем В. К. Величеству. Носятся также слухи в народе, что В. К. Величество из предстоящей экспедиции намерены искать пользы не столько для республики, сколько собственно для особы вашей. А посему-то происходит, что злоречием исполнен не только низший класс народа, как я уже докладывал В. К. Величеству, но и здесь неблагоприятные слухи возникали между теми, кои собрались было в Красный-Став, на удаление Людвига Вейера; да и везде, между народом и даже между сенаторами, сих слухов не оберешься: как-то неприятно о сем говорят и жалуются на сей В. К. Величества замысел. По-моему мнению, необходимо, по крайней мере, чтобы сенаторы, знатнейшие особы в государстве, знали о намерениях В. К. Величества и уничтожали тем народные толки; ибо, во всяком случае, от хорошего расположения народа многое зависит. Сохрани Господи, чтобы дела не пошли бы тотчас по желанию; но хотя бы даже (чего дай Боже) пошло как наилучше, не вдруг однако может быте конец: проволочка же времени будет требование больших издержек; от людей же недовольных трудно ожидать помощи: упоминаю о сем для предостережения В. К. Величества. По-моему мнению, для окончания сего, одной четверти года, кажется, будет недостаточно; на дальнейшее же время потребно иметь наличные деньги. Ибо, ныне—дурные времена: ежели бы, по истечении одной четверти года, не стало наличных денег на другую, то кто может поручиться в том, что солдаты не сделают бунта, а тогда пришлось бы остановиться на средине пути. Не делали этого прежде Польские солдаты, и на моей уже памяти, заслуженного жалования ожидали терпеливо, не взирая на великие труды и нужды, но в теперешнее время весе свет развратился. С теперешним предприятием сопряжена честь и здравие В. К. Величества,— поскольку изволите присутствовать там своей особой, то и должен я заботиться о сем; а для того припоминаю В. К. Величеству, что поход этот великих требует сумм, которые трудно получить от людей недовольных. Если же, напротив, сделается известным и распространится в народе, что В. К. Величество ищет не увеличения собственного только достояния, но распространения областей Речи Посполитой, то это возбудит в нем совсем иное расположение, нежели с каким теперь он слушает об этом деле: и также войско, (которого список составленный подкоморием собственноручно, прислан им ко мне), В. К. Величество будете иметь на все более готовым. Не без основания сказано, что у Бога все возможно: неизвестно кому поможет: немногим или многочисленным? Однако, сообразуясь с ходом дел человеческих, и как проведший в войнах почти всю жизнь мою, могу предсказывать, если дойдет до того, что миролюбиво (о чем должно [147] стараться) ничего не уладится и придется решать оружием, счастливый успех, сколько знаю по преданности В. К. Величеству войска, о котором шло дело, и о чем не стану теперь распространяется. Я желал бы прибавить пехоты, в которой может быте великая потребность для гарнизонов, особенно при введении новой верховной власти. Здесь однако В. К. Величество изволите принять во внимание отдаленность пути, и что уже далеко подвинулись мы в летнюю пору, и неизвестно, как скоро мы можем выступить. Я с моей стороны не терял до сих пор времени, уговариваясь с воинством, чтобы, получив за одну четверть, мы могли выступить в поход, не дожидаясь кварты за вторую, а теперь, по приказание В. К. Величества, посылаю к тем, которые внесены в присланный ко мне реестр; ибо желаю лучше уговаривать их таким образом по одиночке (хотя это придется мне с большей затруднительностью), нежели созывать их всех вместе, что довольно опасно. Что только узнаю, по получению мной ответов, немедленно сообщу В. К. Величеству. До сих пор, однако, ничего хорошего от них не слышу: не имеют охоты выступить в скором времени, выставляя причиной не столько ожидание целый год заслуженного жалованья (в чём переуверить их теперь присланное от В. К. Величества обеспечение), но в особенности, как это будет перед новым хлебом, — опасаясь голода; во время жатвы они пошли бы охотно, ибо по истине вижу их хорошее расположение. Не перестаю представлять им то, что В. К. Величество изволит предпринимать эту экспедицию не с таким намерением, как распространяюсь злые люди, но с целью увеличения областей Речи Посполитой, что это будет не нападение на находящихся там братьев (т. е. Поляков, находившихся уже в России, коими предводительствовали: Ян Петр Сапега, Кн. Ружинский, Зборовский и пр.), но делается для собственной их же пользы, и что они безрассудной вспыльчивости ничего не сделают; что В. К. Величество намерены основательно и милостиво обдумать как выгоды Речи Посполитой, так равно и награду за их заслуги. Таковые речи склоняют умы солдат к готовности на эту В. Е. Величества службу; что же касается жалованья, тем менее имею надежды, чтобы они остались довольными, чем-либо другим, как только положенным конституцию прошедшего сейма. В. К. Величество изволите спрашивать мнения моего относительно воеводы Брацлавского (Яна Потоцкого): остаться ли ему здесь на Украине, или же он должен ехать с В. К. Величеством. Думаю, что ехать ему с В. Е. Величеством весьма кстати: имея в сих делах хороший навык, он может служить В. Е. Величеству хорошей помощью. Я уже в летах и здоровье мое расслаблено всегдашними трудами, а по этому, ежели бы по воле Господней и пришлось бы кому-нибудь из нас умереть, то другой пусть будет всегда готов на службу В. К. Величеству. Здесь же остается воевода Русский (Станислав Гульский), который хорошо знает Татар, бывал ранен холодным и огнестрельным оружием, бывал и при победах и при поражениях, и я уверен, что он будет уметь сослужить В. К. Величеству.

За сим нижайшее почтение и проч. Из Жолквы, 11 Мая, 1609. [148]

Грамота второго Лжедимитрия к Яну Петру Сапеге.

См. примечание к № 11.

(Подлинник на польском языке).

Примечание. Ян Сапега стоял под Троицкой Лаврой, и 5-го мая захватил двух боярских детей, которые были отправлены из Великого Новгорода с грамотами от князя В. М. Шуйского-Скопина в Москву к царю с известием о вступлении вспомогательного шведского войска (См. Dziermik Iana Piotra Sapiehi, стр. 214.). Вероятно упомянутых пленных отправил Ян Сапога к второму Лжедимитрию.

Димитрий Иванович, Божьей милостью царь Московский и всея России, князь Дмитровский, Углицкий, Городецкий и пр. и пр. и пр., и иных многих государств и орд Татарских, Московской монархии подвластных, государь и дедич.

Изъявляя признательность нашу за попечительность и бдительность благосклонности вашей, благодарим благосклонность вашу за присылку пленных, и во всякое время обещаем благосклонность вашу не оставить нашей царской милостью.

Желаем, чтобы благосклонности вашей изчатое рачение до конца было непрерывно. При сем желаем благосклонности вашей доброго от Господа Бога здравия. Дана в стану нашем под столицей в областях наших. Мая 12-го дня, лета Господня 1609.

Димитрий царь.

Грамота второго Лжедимитрия к Яну Петру Сапеге.

См. примечание к № 11.

(Подлинник на польском языке).

Примечание. Ян Сапега стоял с войском своим под Троицкой Лаврой, которую готовился штурмовать; вспомогательные войска шведские, шедшие на помощь царю Василию, находились в окрестностях Твери; против этих войск стоял Зборовский

Димитрий Иванович, Божией милостью царь Московский и всея России, князь Дмитровский, Углицкий, Городецкий и пр. и пр. и пр., и иных многих государств и орд Татарских, Московской монархии подвластных, государь и дедич.

Искренно и верно нам любезный! Пишет к нам благосклонность ваша, что рыцарство единогласно согласилось выступить для присоединения с паном Зборовским, с тем однако ж условием, чтобы Запорожских казаков отсюда—туда послать; а так, как нам известно, что едва ли их пришло и в половину против того числа, о коем благосклонность ваша писать изволит, и к тому же большая часть их разъехалась за продовольствием (т. е. на фуражировку), то и не можем в теперешнее время отправить туда никакого подкрепления. А по этому ежели бы [149] рыцарство в других полках от похода уклонялось, желаем мы настоятельно, дабы благосклонность ваша как наискорее сами поспешали, что для нас весьма важно, и что большую принесет пользу, чем штурмы, ибо дошло до сведения нашего, что благосклонность ваша имеет доброе знакомство с начальниками оных чужеземных людей, с коими если б вступили в сношения, много бы доброго могло произойти (Зборовский всячески старался поссорить Шведов с Русскими; он писал из Твери (11 июня 1609) к Делегарди о правах мнимого Дмитрия. См. Карамзин. Т. XII. стр. 157); однако же желаем, чтобы благосклонность ваша привели с собою и другие полки, за что мы милостью нашей царской щедро наградить даем обещание. Пана Зборовского благосклонность ваша нигде иначе не застанет как на Твери; желаем только, чтобы вы в упомянутый день выступить благоволили. Ядер, пуль, пороху, что только откуда будет привезено, без замедления в тот стан отправим. За сим желаем благосклонности вашей доброго здравия. Дана в стане июля 10-го дня, 1609 года— Димитрий царь..

Грамота второго Лжедимитрия к Яну Петру Сапеге.

О военных действиях под Тверью см. Лет. Никон. т. VIII стр. 120 и Карамзина. т. ХII стр. 156.

(Подлинник на польском языке)

Димитрий Иванович, Божьей милостью царь Московский и всея России, князь Дмитровский, Углицкий, Городецкий и пр. и пр. и пр., и иных многих государств и орд Татарских, Московской монархии подвластных, государь и дедич.

Искренно и верно нам любезный! Получив ложное известие, что изменники и неприятели наши разбиты на голову, мы писали к вам о сем торжестве нашем. Но за тем воспоследовали противные вести: неприятель не только не разбит, но, напротив, почти на плечах нашего войска вошел в Тверь, и так рассеял оное, что едва иной в рубашке успел прибежать в лагерь. Мы не раз писали уже, напоминая, что не должно терять времени за курятниками, которые без труда будут в наших руках, когда Бог удостоит благословить предприятия наши. Теперь же, при перемене счастья, мы тем более просим благосклонность вашу оставить там все, и спешите, как можно скорее, со всем войском нашим к главному стану, давая между тем знать и другим, чтобы и они спешили сюда же. Просим, желаем непременно, и подтверждаем, чтобы благосклонность ваша иначе не действовали. За тем желаем благосклонности вашей доброго здоровья. Дано 24-го июля 1609.—Димитрий царь.

Чтобы спешил как можно скорее (собственноручная приписка Самозванца). [150]

Грамота второго Лжедимитрия к Яну Петру Сапеге.

См. примечание к № 11.

(Подлинник на польском языке)

Димитрий Иванович, Божией милостью царь Московский и всея России, князь Дмитровский, Углицкий, Городецкий и пр. и пр. и пр., и иных многих государств и орд Татарских, Московской монархии подвластных, государь и дедич.

Искренно и верно нам любезный! Третье пишем уже письмо к благосклонности вашей, прося убедительно, дабы благосклонность ваша как наипоспешнее присоединится к большому стану, уведомляя и о том, что изменники почти на плечах наших вошли в Тверь и так разгромили, что наши и до сего времени собраться (skupic) не могут. А поэтому наше желание есть, чтобы ваша благосклонность, обратив внимание на сие поражение наших, придумали, каким бы образом воспрепятствовать неприятелю пользоваться до конца своим успехом, ибо дело идет о славе нашего народа и сохранения нас всех; после этой удачи неприятеля не случилось бы еще чего худшего.

Не усматривая в настоящее время ничего спасительнейшего, лишь только как наипоспешнее соединиться, желаем настоятельно, чтобы благосклонность ваша, оставив все те предприятия (т. е. осаду Троицкого монастыря), выступили на присоединение к нам.

За сим желаем благосклонности вашей доброго здравия. Дана в стане, 24-го июля, 1609 года. Димитрий царь.

Грамота второго Лжедимитрия к Яну Петру Сапеге.

См. примечание к № 11.

(Подлинник на польском языке)

Димитрий Иванович, Божьей милостью царь Московский и всея России, князь Дмитровский, Углицкий, Городецкий и пр. и пр. и пр., и иных многих государств и орд Татарских, Московской монархии подвластных, государь и дедич.

Искренно и верно нам любезный!. Пишет нам благосклонность ваша, что Скопин, заняв Колязин, переправясь на другую сторону (Волги), непременно имеет намерение, соединившись с Шереметевым (боярину Федору Ивановичу Шереметеву было послано от царя Василия Шуйского приказание: оставите Астрахань, взять ратных людей в Низовых городах и спешить к столице. См. Никон. Летопись. Т. VIII, стр. 110, и Карамзина т. XII, стр. 119.), [151] идти прямо к столице. А как мы имеем известие, которое нам за достоверное сообщено, что Немцы от него отделились, и возвращаются назад, да и Шереметев не имеет столько войск, чтобы на них следовало обращать внимание, ибо у него, как слышно, всего на все только несколько сот человек; опасаясь однако ж, чтобы не сделать в этом какого либо промаху, — лучше иметь осторожность со всех сторон, и бдительное на них потребно иметь око, и обо всем давать нам знать как наипоспешнее, дабы мы имели обстоятельнейшее соображение об этом неприятеле; также прилагать старание, дабы, поспешно достигнув его, с помощью Божьей, как наискорее могли бы уничтожить; всё с большей и большей заботливостью желаем, чтобы благосклонность ваша, всеми силами, помогли нашему предприятию.

За подъятые же вашей благосклонностью эти труды и попечение, обещаемся нашей царской милостью щедро наградить.

За сим желаем доброго здравия от Господа Бога благосклонности вашей. Августа 8-го дня, 1609 года. Димитрий царь.

Грамота второго Лжедимитрия к Яну Петру Сапеге.

См. примечание к № 11.

(Подлинник на польском языке)

Димитрий Иванович, Божьей милость царь Московский и всея России, князь Дмитровский, Углицкий, Городецкий и пр. и пр. и пр., и иных многих государств и орд Татарских, Московской монархии подвластных, государь и дедич.

Искренно и верно нам любезный! Известились мы, что благосклонность ваша снова замышляет о штурмовании Троицкого монастыря; мы же, от приведенных к нам языков, за достоверное знаем, что Скопин переправляется через реку Костер между Дмитровым и Кохачевым (Корчевою?). А посему убедительно просим, дабы благосклонность ваша, отложив штурмы, как наискорее приложили попечение—над этим неприятелем иметь бдительное око, дабы он каким-нибудь образом не подступил к столице, через что весьма бы увеличились затруднения. За сим желаем благосклонности вашей доброго здравия от Господа Бога. Дана в стане, 12 августа 1609 года. Димитрий царь. [152]

Письмо Жолкевского к канцлеру Леву Сапеге.

Примечание. Это письмо и письма под №№ 34 и 42 найдены мной в Варшаве, в огромном фолианте, в котором находилось большое количество писем польских и литовских государственных людей того времени; часть писем была в подлинниках другие же списаны с подлинников или черновые (отпуски). Сообщением нам упомянутого любопытного фолианта обязаны мы г-ну Юнзулу, помещику Северо-западного края, ученому собирателю древних исторических памятников. Конечно, весьма было бы желательно, в видах пользы для русской истории, чтобы г-н Юнзул обнародовал столе тщательно собранный им исторические сокровища, но он заслуживает благодарность и за то, что он их собрал и умел сохранить от погибели.

Милостивый государь господин канцлер. Воля его к. в. есть, чтобы не подходить близко к Смоленску, так как уже и войска мало, не все вблизи, лучше ежели стянемся. Такова воля е. к. величества, чтобы вы со всем изволили расположиться на Ухини или где поближе, только бы не далее, там и пушки и другие должны быть поставлены. Я пишу также господину Каиовскому, чтобы он приготовил место для всего лагеря. С этим я поручаю себя вашей милости. В лагере под Красным, 25-го сентября, 1609 года.

Моего, милостивого государя покорный приятель и слуга Станислав Жолкевский, воевода Киевский, гетман Польский.

По написании этого письма, мне вручили письмо от вас, потому мне больше нечего писать, как только то, что в сей записке, что так как вы уже изволите быть на Ухини, то ждите же нас там, ибо такова воля е. к. величества. [152]

Лист (Грамота) за королевской рукою и за печатью, на чём договор был и присягал король (Сигизмунд III) боярину Михаилу Глебовичу Салтыкову с товарищи.

Примечание. Известно, что этот акт был принят Жолкевским за основании при составлении договорной записи, заключенной между им и Мстиславским и прочими, в Москве. 17 августа 1610 года (см. Записки Жолкевского, стр. 75, 77): поэтому я счел нужным напечатать курсивом все то, что в Московском договоре было выпущено. См. также приложение № 26.

Наияснейшего Жигимонта третьего, Божьей милостью короля Польского и великого князя Литовского, Московского господарьства бояром, окольничим, дворяном и дьяком думным и всем станом, на артикулы и просьбы их.

Написали есть, когда даст Бог великий господарь король его милость на Московском господарьстве и на всех преславных и великих господарьствах Российских захочет великим господарем царем и великим князем учинити сына своего Владислава, абы его милость великий господарь царь и великий князе еа Московское господарьство короновался коруной, або венчался венцом царским диадемою в Москве от руки патриарха Моковского стародавным звычаем (ибычаем), яко прошлые великие господари Московского на преславное господарьство Московское короновались: на то его королевская милость позволят рачит, когда Господь Бог волю и час свой за успокоением досконалым того господарьства пошлет.

2. Абы святая православная вера Греческого закону и святая Апостольская церковь имела свою целость и красоту по першему, и во Апостольских и Вселенских научителех пауце и поданью ни в чём не нарушена была, и абы учители Римские и Люmapcкие и иных вер, разорванья церковного не чинили. А которые Римские веры захочут приходить до церкви Греческие, тые абы приходили со страхом, як пристоит православным христианом, а не гордостью и не в шапках, и псов бы с собой в церковь неводили, и не водлуг часу в церкви не сидели: на то его королевская милость позволяти рачит, ведже их для людей Римское виры потреба иметь костел (церковь), яко о том еще за Бориса моей были (речь была), а при том костеле капланов, або попов Ляцких, и о том с патриархом и со всем духовенством и с бояры с думными намова быти мает. Абы для людей католической веры костел хотя один мог быть в месте столичном Москве, для пабоженства людей Польских и Литовских, при которых естли бы с Русских людей кому быти трафалое, абы с такоюж учтивостью в костеле яко и в Русских церквах справовалсе; отводити теж от Греческой веры в Римскую веру и ни в которую иную, короло его милосто и сын его королевские милости некажет, когда ж вера есть дар Божий, и никого до веры силою отвадити, або примушанье негодитсе, але Русину Руская, а Полским и Литовским Ляцкая вера вольна быти мает. А Жидом в Московском господарьстве с торгом и никоторыми делы бывать не позволять и овсем (и напротив того) закажут. [153]

3. Целбоносные гробы и тела (в Договорной Записи Жолкевского сказано: мощы. См. Румянц. Собр. Граммот и договоров. Т. II, стр. 393) святых король его милость, яко истинный господарь христианский, с сыном своим в великой учтивости иметь хочет; патриарха теж Московским, также митрополитов, архиепископов, епископов и весь духовный стан хочет шановать и в милости ховать, так яко Римского костела архиепископы и епископы и все капланы и слуги Божьи шануют и милуют; в справы теж духовные вдаваться не будет, и в духовные дела мимо уставы отцов святых и Апостольской церкви вступатись не хочет; а кто чего недостоин, и иных вер на духовный стан епископства, государь его милость подавати не будет.

4. Наданья всех прошлых государей Московских и боярские и всяких людей наданея на церкви Божья и на монастыри в целости при церквах и монастырях зоставовати будут, ни в чом их ненарушаючи; так ж до которых церквей священником и дьяконом и всяким церковным слугам звычаю и щодробливости давано, с господарьских расходов и оброки, то господарь его милость росказати рачит давать завжды с господарьских расходов, и надто с побожности свое для хвалы Божьей, церквам божьим и монастырем отчин и оброков прибавляти будет.

5. Бояр, окольничих и всяких думных и ближних и приказных людей господарь ею милость захочет имети в учтивости и власце своей господарьской, яко кто годен и яко было с початку, и звычаи все давные добрые хочет заховат, и жалованья, денежные оброки и поместья и отчизны, кто что имел перед тем, то и вперед имети мает, а господарь его милость с ласки и щодроблитости своей и надто водлуг заслуг каждого прибавляти и причиняти будет рачит.

6. Служилым людям, дворянам и детям боярским, господарь его милость господарь его милость жалованье давати велит с четверти каждого году водлуг звычаю давнего, а есть ли что прибавлено не от властных господарей (это относится до правления самозванца) и неводлуг их достойности, або есть ли у которых убавлено без вины, о том господарь его милость будет рачите нарадится и намовите с бояры думными: и якая рада, або намова их будет, его господарьская милость так в том поступати будет рачить яко се годит, и лготу где спустошоны отчизны и поместья учиняти будет рачить нарадившисе с бояры, а дворянам и детям боярским, которые жалованье господарьское берут с городов, господарс его милостс давати им жалование господарьское кажете водлуг службы, яко передтым бывало за перших господарей.

7. На Москве и в городах ружником и оброчником, которые при перших великих господарех для их службы бывали в Москве и в городах, жалованье денежное и хлебное господарь его милость давати велит по першему с господарьской казны.

8. Суды имают быти суженые и отправованы водлуг звычаю и судебника; а будет ли хотеть поправы в че для укрепления судов и справедливости, то волно будет боярам и всей земле, а господарь его милость поправы судов позволяти рачит, што бы было до святой справедливости потребно.

9. Против всех неприятелей, [154] которые б одно хотим паступовать на королевство Польское и на великое княжество Литовское, албо на господарьство Московское, слушная речь против тех стоять обоими господарьствы за одно.

10. Так же теж на Татарских Украйнах яко (ратных) людей ховать (держать) обоих господарьств, якобы себе помогать могли, есть то речь случная, але о тех речах намовы станов корунных и Литовских с бояры думными Московскими; а як они промеж себе приговорят и постановят, господарь на то позволить рачить.

11. Есть ли кто провинит с якого колевек (какого ни есть) стану (чину) и каранье заслужить в господарьских земских делах, кого господаре его милость водлуг вины и выступку карати мает, осудивщи перве и справедливо с бояры и с думными людьми; а жены, дети, братья которые того учинку не помогали и не ведали, албо не произволяли, казнены быти не имают, и овсем (и напротив того) при своих отчизнах и поместьях и мастностях и дворех зоставать имают, а недошедши (не сыскавши) выступку (вины) и неосудивши судом с бояры всеми, никого некарати, чести, с них небрати, на везенее (в заточение) незасылати, поместья и отчизны и дворов неодымати, и великих станов (чинов) невинне непонижати, а меньшей стан подносити (повышать) водлуг заслуг; отчизн теж и мастностей ни вкого (ни у кого) не брати, але есть ли кто без потомства сойдет, то на близких повинных спадати мает; а все то господарь его милость чинити будет спорадою (т. е. посоветовавшись) и намовою бояр думных, а без рады (думы) и намовы (приговору) бояр думных господарь его милость ничего чинити не будет. До Литвы теж и до Польши никого по неволе господарь его милость водити не будет рачит. А дли науки вольно каждому с народу Московского людям ездити в иншие господарства христиансте, оприч бусурманских поганских, а господарь его милость отчизны и маетности и дворов у них за то отымовати не будет.

12. Которых дворянских и боярских и всяких служивых и не служивых людей братья и жены и дети в теперешше розрухи (смуты) взято в полон до Польши и до Литвы, росказать раче короле его милость вернуть родству их скоро бы одно Пан Бог дал успокоение.

13. Польским и Литовским паном на Москве и по городах воеводств и врядов недавать, а тех что при великом господари застать будут мусели, денежным жалованием и поместьями и вотчинами нагброжати, однак сполною обоих господарьств радою, якобы на украинных замках для людей сполных народов уряды певные до сконалого (до совершенного) успокоенья господарьства того, и при людех наших заставали, с боярами думными намовате се будет рачит господарь его милость на чает, своем (в свое время).

14. Пожитки и доходы господарские всякие с городов, с волостей, так ж с кабаков и с тамги гроши велит господаре его милость отбирать по данному як было за прошлых великих господарей, а над давние, звычаи некажет ничего нового прибавлять. А которые города от войны спустошили (запустели), да тых пошлет господарь его милость списати и доведатсе, много ль чего убыло, а доходы брате зоселых (с живущих) роскажет водлуг описания и дозору, а на незвоеванный город есть ли что на першие подати [155] прибавить, о том с бояры и с думными людьми намовитсе будет рачит господарь его милость.

15. Купцом Польским и Литовским в Московском господарьстве, а Русским Московским в Польше; и в Литве торги мают быти вольные, а не только в своих господарьствах во всех, всякими товары торговате, але и до чужих земеле через Польшу и Литву купцам Руским для торгов ездити позволяти рачит сю королевская милость. А тамги с них на Москве и во всех городах Московского господарьства, так же в Польше и в Литве роскажет брат водлуг стародавнего обычаю, як бирано передтым, ничего болши, надто не прибавливаючи, а ни упоминков не вымогаючи.

16. Мужиком хрестьяном до Литвы с Руси, а с Литвы до Руси, и на Руси всяких станов людем Руским промеж себя выхожденья не кажет король его милость допущать.

17. Холопов неволеников (в Записи Жолкевского вместо холопов невольников сказано: крепостных людей) боярских заховать рачит господарь его милость при давных звычаях, абы бояром албо паном своим по першому служили, а волности. им господарь его милость давать не будет.

18. На Волзе, на Дону, на Яике и на Тереке казаков есть ли надобе, албо не надобе, намовитсе о том будет рачит господарь его милость с бояры и думными людьми.

А чего в тех артикулах не доложено, а даст Господь Бог его господарская милость будет под Москвою и на Москве, и будет его господарской милости о которые артикулы бити челом Московского господарьства патриарх и весь освещенный собор и бояре и дворяне и всех станов люди, тогды о тех артыкулах его господарьской милости мовити и становити и конец учинити с Московскаго звычаю господарьства с патриархом и со всем освещенным собором и с бояры и со всею землею. Писан на стану нашем под Смоленском, лета от нароженья Иисус Христа Сына Божьего 1610, месяца февраля 14 дня. Жигимонт король.

И за подписом Януша Скумина Тишкеевнча, писаря великого княжества Литовского, старосты Бряславского.

Депеша французского агента к своему Двору о состоянии дел в России в апреле 1610 года.

Как по заглавию книги, так и по содержанию самой статьи (в особенности последних строк) нет сомнений, что это донесение написано очевидцем, может быть духовною особой, последнее можно предполагать из некоторых выражений. Документ этот важен для Русской истории во 1-х потому, что тогдашняя [156] политика Польши в отношении России выставлена коварной; как показания иностранца,— которого нельзя подозревать в пристрастии к России, это обвинение должно быть признано за основательное; во 2-х, потому что мы из оного узнаем, что современникам, а именно Версальскому Двору, известно было, что оба Лжедимитрия действительно были Лжедимитриями; в 3-х, в сем документе находим мы известие о высокой популярности, которой тогда пользовался в России князь Скопин-Шуйский, а также о всеобщем мнении, которое тогда было в России относительно предстоящего возведения его на престол; это последнее обстоятельство еще боле заставляет нас думать, что смерть сего героя была насильственна.

(Печатаем здесь Русский перевод).

Московские дела все еще в прежнем положении, и со дня на день становятся затруднительнее. Но чем менее способов к взятию Смоленска, и чем более трудностей к достижению владычества над всей Россией, тем более его величество (Сигизмунд III) решается не двигаться с места и не возвращаться без какого либо блестящего и храброго подвига. Да сохранит Бог его величество от всех бед.

Осада продолжается целых семь месяцев, и во все это время королевские войска своими орудиями не произвели в стене ни одного пролома, а осажденные не сделали ни одной вылазки.

Лже-Димитрий, подозревая Поляков, бывших в его армии, особенно после того, как посетили его стане королевств (Сигизмунда III) послы, бежал, боясь, по словам его, быть изрубленным в куски.

За ним последовали многие Поляки и Москвитяне; прочие остались в стане, в двух лье от города Москвы.

После бегства Лже-Димитрия, оставшиеся, как Поляки так и Москвитяне, послали своих послов к королю: Москвитяне поддавались королю, в том случае, если он даст им в цари т.е. кесари или императоры старшего своего сына, на известном договоре; Поляки изъявили покорность его величеству, с условием, чтобы им дано было жалованье и всё, что обещал им Лже-Димитрий, если бы при помощи их достиг престола.

Король на всё согласился, не смотря на то, что эти обещания, по общему мнению, несбыточны, столь твердое намерение имеет он овладеть Смоленском, хотя для этого не достает ему более ничего как людей, денег, власти и тому подобного, чем осажденные снабжены превосходно, в мясе только они начинают чувствовать недостаток. Если бы они были так храбры перед стенами, (т. е. в поле) как внутри стен, то в пять месяцев они принудили б осаждающих снять осаду и отступить. Шуйский, истинный великий князь, царствующий в Московии, воспользовался бегством Лже-Димитрия и разделением его армии, разбил несколько небольших Польских отрядов в разных местах и также лагерь Сапеги (которого брат великим канцлером в Литве), Сапега спасся с весьма немногими людьми, оставив прочих на милость Скопина, родственника Шуйского. Таким образом, дела в этом краю столе запутаны, что я не могу вам дать решительно даже наималейшего уверения касательно того, какой будет этим делам конец.

Шуйский известен как человек гордый и жестокий, что причинило величайшее смущение в народе. Говорят, что он, будучи сам весьма богат и могуч, намерен оставить [157] власть и позволить чинам свободное избрание, при чем, полагают, что Скопин предпочтен будет всем (это донесение писано 5 (15) апреля, а 23 апреля (3 мая) князь Скопин-Шуйский уже испустил дух).

Из сего видно, что все Москвитяне, как люди непостоянные и обманчивые, присоединятся к сказанному Скопину, оставив и Димитрия и короля и всякую другую партию; и таким образом Димитрий был бы предоставлен самому себе, да и сам король встретил бы трудности гораздо большие.

Мы просим Бога о благоденствии его величества, ибо если приключится ему какое несчастье, то Польша останется в самом жалком положении, потому что там столько партий, сколько голов.

Димитрий—простой солдат, родом сын кузнеца или кучера, но лично храбр, как меч его, неустрашим, приветлив и хитер, как ни один из его дружины.

Поляки, последовавшие за первым Димитрием, убитым к последствии в Москве, по смерти его, выставили другого Димитрия, чтобы иметь начальника и вместе предлог к исполнению своих замыслов, выдавая, что это первый Димитрий, которого смерть они отрицают; а не менее того они обвенчали с ним жену первого Димитрия, дочь Сандомирского воеводы, с условием не вступать в права супруга до тех пор, пока оп не достигнет престола.

Первый Димитрий имел столько же прав на свои притязания и предприятия, сколько и этот; но он был весьма удобным орудием для Поляков, которые начали приводить свои замыслы в действие при возникших распрях между Москвитянами касательно избрания их великого князя в императоры, чтобы из сего извлечь свою полезу, и в мутной воде ловить рыбу, что и теперь делают.

Говоря правду, оба они (т.е. оба Димитрия самозванцы) имели столько счастья и успеха и встретили так мало сопротивления, что можно было бы почесть тогда вероятным совершенное утверждение Лжедмитрия в этом государстве что доставило бы Полякам средство сделаться великими и могущественными властелинами.

Король, видя такой неожиданный успех и получив обещание от Смоленского воеводы — предоставить во власть его землю, называемую Северским княжеством, принадлежавшим постоянно Польскому королевству до 1514 года, предприняла на сем основании, поход, которого до сих пор не кончил.

В Ливонии ни с той, ни с другой стороны не делается ничего.

Что касается до нашего здесь пребывания, то видно, что на нас досадуют всякими способами и оказывая нам неприятности. Но да поможет нам Бог, что Он и учинит, ибо тут дело идет о прославлении его святого имени.

Писан 15 апреля (5 апр. стар. стиля) 1610 года. [158]

Князь Михайло Шуйский-Сконип умер 1610 года апреля 23 дня, в последний час ночи (сведение о дне смерти его почерпнуто из выписки, сделанной из панихидной книжнице Архангельского Собора, которая выписка помещена в Древн. Рос. Вивлиф. XI 232). О месте погребения К. М. Скопина-Шуйского в Никоновской летописи (Т. VIII, стр. 132) находится следующее известие: «Царь же Василий повеле его погресть в соборе у Архангела Михаила, в пределе у Рождества Иоанна Предтечи» (в приложении № 23 помещены различные мнения историков о смерти Скопина-Шуйского). И действительно прах Скопина-Шуйского покоится не между царскими памятниками, а в особом приделе Усекновения главы Иоанна Предтечи. В этом приделе только и есть одна гробница: она сложена из кирпича (как царские), не имеет никакой подписи; на стене над гробницей находится портрет сего знаменитого полководца, написанный на дереве старинным письмом (из яйца, т. е. не на масле, как теперь делается); картина сия вышиной 9,5 верст, шириной 8 верст; в верхней части оной написан в малом виде образ нерукотворного Спаса и помещена следующая надпись: «Благоверный кнзь Жихаил Васиевич Скопин». [159]

ПСКОВСКАЯ ЛЕТОПИСЬ

(Карамзин том ХII, стр. 166, примеч. 524).

Не по мнозеж времени сотвориша пир дядья его, не яко любве ради желаху его, но убийства. И призпаша и ядоша и пиша. Еоследи же прииде к нему злаго корене злая отрасль, якоже древняя змия лестивая подоиде княгиня Дмитриева Шуйского Христина, Малютина дочь Скуратова... сестра Борисова жены Годуновы, иже отравою окорми праведного царя Феодора и храбраго мужа,... яко мед на языце нашаше, а в сердце меч скова и... прииде к нему с лестию, нося чашу меду с отравой; он же незлобивый, не чая в ней злаго совета по сродству, взем чашу, испит ю. В том час начат сердце его терзати, вземше его свои ему принесоша и в дом. И призва отца своего духовного, исповеда ему вся согрешения, и причастився божественных тайн Христовых и предает дух свой Господеви.

ABP. ПАЛИЦЫН В СКАЗАНИИ ОБЕ ОСАДИ ТРОИЦ. MOHACT. (стр. 203).

По двою месяцу пришествия его к Москве, мало поболев, страшный юноша ко Господу отьиде: но не вемы убо, како рещи, Божий ли суд нан постиже, или злых человек умышление совершися? Единый создавый нас се весть.

Все то, что напечатано курсивом, было в подлиннике вычеркнуто. См. выше примечание к № 23.

Князе Михайло же Шуйский со всем воинством поидоша в Москву, лета 118 марта в день, радостью и веселием наполняхуся, яко победницы, во крепости меча своего победита врагов своих, и сретоша сего воеводу вси людие царствующего града и почтиша его честию велиею зело. Царь же Bacuлии паполнися зависти и гнееа и не возлюби его за сию бывшую победу, якож и древле Саул позавиде незлобивому Давиду, егда уби Голияда и поюще Саулу в тысящах, а Давиду во тмах, тако и сему князю Михаилу Василеевичи, победную песне приношаху и о избавивши своем [160] радовахуся. — Оле зависти и рвению, в колико несчастье и погибеле поревает душа благочестивых и во ад низводите и бесконечному мученею предает .

Малу ж времени минувшу, разболеся сей храбрый и разсмотрительный воевода князь Михаил Василеевич Шуйский, и умре глаголют убо нецыя (на поле поставлено 23 апреля), яко отравлен бысть на крестинном пиру, у князе Ивана Михайловича Воротынского, егда крести сына своего князя Олексея от князя Дмитреевы жены, Ивановича Шуйского, от княгини Екатерины, в вине на перепиванье. И так едва доиде до монастырню пазуху, потом пустися руда износа и изо рта, и пребысть (тут летописец оставил белое место на одну строку, в которой другою рукою написано:) похищение смертное.

ЛЕТОПИСЬ О МЯТЕЖАХ (стр. 177).

По приходи же князя Михаила Василеевича начата наряжаться идти под Смоленск; и Яков Понтусов говорил беспрестанно, чтобы он шел с Москвы, видя на него в Москве ненависть. По мале же времяни, грех ради наших, князь Михайло Василеевич впаде в тяжек недуг, и бысть болезнь его зла безпрестани идеше бо кровь из носа. Он же сподобися покояния и причастия божественных Таин Тела и Крови Христа Бога нашего, и особоровавшись маслом, предаде дух свой, отъиде бо от суетного жития сего в вечный покой (здесь упоминает летописец о погребении )... Мнозиж на Москве говоряху то, что испортила его тетка его княгиня Катерина, князе Дмитреева жена Шуйскова, а подлинно ль то, единому Богу сведомо; мняху бо все людие по той ненависти, что грех ради наших друг друга ненавидяху, и друг другу завидоваху, видяше кому Бог дает храбрость и разум, и тех не любяще, силою ж у Бога никому не взятеь, всяко бо званье от Бога честь восприимет, и власть дает Бог, кому хочет тому. Також и сему храброму князю Михаилу Василеевичу дано от Бога бысть, а не от человек.

Записки Жолкевского (стр. 38)

Между тем Скопин, в то время когда он наилучшим образом вел дела, умер отравленный (как на первых порах носились слухи) по наветам Шуйского, в следствие зависти, бывшей между ними; между тем, если начнешь распрашивать, то выходит, что он умер от лихорадки.

БЕРОВА МОСКОВСКАЯ ЛЕТОПИСЬ (стр. 163).

Храбрый же Скопин, спасший Россию при помощи Немцев, набранных им в Швеции, получил от Василия Шуйского в награду — яд. [161]

Царь приказал его отравить, досадуя, что Москвитяне уважали Скопина за ум и мужество более чем его самого. Вся Москва погрузилась в печаль, узнав о кончине великого мужа.

Примечание. Хотя число на сем акте не выставлено, но полагать должно, что эта запись сделана в стане гетмана под Царевым Займищем около 5 июля нов. стиля или 25 июня стар. стиля 1610 года. См. Записки Жолкевского, стр. 62.

Целую сей святыи и животворящии крест Господень, великого государя Жигимонта короля Польского и великого князя Литовского, и сына его королевича его милости Владислава Жигимонтовича, я гетман в полковников и ротмистров, в Польских и в Литовских, и в Черкас и в гайдуков, и за всех служилых Польских и Литовских людей, и за Немец и иных земель, которые ныне при мне гетмане, в их во всех место, своею душею, воеводам князю Федору Елетцкому да Григорею Волуеву и дворяном и головам стрелецким и казачьим и сотником и детям боярским, и атаманом и стрельцом и казаком и пушкарям и даточным, и тем, которые станут приежжати ко государю с Москвы всяким чином, и всем служилым людем, и гостем и торговым всяким людем Россиского государства, на том что мне гетману с Польским и с Литовским рыцарством веры християнские у Московских людей неотымати, престолов Божьих неразоряти, и костелов Римских в Московском государстве не строити, и шкоты (шкоды) умышленьем ни какия над Московскими людьми незделати, а быти государем королевичу Владиславу на Московском государстве, как и прежте природные государи, и правити во всем Российском государстве. А боярам прироженным Московским и всяких чинов быти по-прежнему, и в Московском государстве в городы Польских и Литовских людей на воеводство не посылати, и в староство городов не отдавать, и у дворян и детей боярских и у всяких жилых людей четвертного и городового денежного жалования и помесья и вотчин их старых и окладов поместных и вотчин, которые даваны при прежних государех по се время, не отымать и животов их и статков не грабите и на боех что имано: Литовских лошадей и платья и збруи и всяшя рухляди, то у них не отымати, и всяких Московских людей меж себя не побивати и не грабити, и в полон в Польшу и в Литву и в иные госурства не отсылати, и засылкою и иною никоторою хитростью и умышленьем, убивством и грабежом нечинити, и жен и детей непозорити, и в полон к себе неимати, и с женами их и с детьми не разводити, и людей их и крестеян не отимати; а служити людям и крестьяном по прежнему их обычаю. Да которых дворян и [162] детей боярских в полону в Польше и в Литве: отцы и матери и братья и сестры и жоны и дети и люди и крестьяне сведены: и государю нашему королю и королевичу Владиславу Жигимонтовичу тех людей сыскивати и сыскав отдавати.

А котори вор называетца царевичем Дмитриевым имянем, и на того стояти и битися и промышляти над ним заодно; и которые городы за вором, и те городы очищати к Московскому государству; а как даст Бог, добьет челом государю наияснейшему Королевичу Владиславу Жигимонтовичу город Смоленск, и Жигимонту королю Польскому и великому князю Литовскому итти от Смоленска проче со всеми ратными Польскими и Литовскими людьми, и порухи и насильства на посаде и в уезде никакие не зделать, и поместья и вотчины Смольяном и в иных городах, которые государю королевичу добили челом, очистити, и городом всем рубежным быти к Московскому государству по прежнему.

Целую яз гетман и во всех товарищей своих место, всего рыцарства, которые ныне при мне, сей святый животворящий крест Господень на том на всем, как в сей записи писано.

Елецкие князья, по родословной книге, происходят от Феодора, который властвовал в Ельце в конце XIV вика. В последствии времени, Елец перешел во владение Московских государей, и Елецкие князья с тех пор являются служивыми людьми Московскими. Из них особенно замечательны:

Андрей Елецкий, жил на воеводстве в Сибири, при царях Феодоре Иоанновиче и Борисе Феодорович Годунове, и удачно сражался с Кучумом;

Феодор Андреевич, воевода царя Василия Шуйского. Он и Валуев храбро защищали Царево-Займище против гетмана Жолкевского (1610) но, после разбития главной Русской армии под Клушиным, присягнули королевичу Владиславу, соединились с Жолкевским и пошли к Москве, следствием чего было низвержение царя Василия Иоанновича Шуйского;

Волуев или Валуевы, дворянский дом, переселившийся из Литвы в Россию в начале ХIII столетия, и с честью служивший Российскому престолу в военных и гражданских должностях. Более других замечателен в военном отношении Григорий Леонтьевич Валуев, представлявший не последнее лицо в бедственные времена Лжедимитриев. 17 мая 1606 г. прекратил он жизнь Отрепьева; в 1609 г., в царствование Шуйского, участвование под начальством знаменитого Скопина-Шуйского (см. это имя) в победе при речке Жобне; овладел, вместе с Головиным Переславлем Залесским; одержал (4 января 1610) верх над Поляками при Сергиевой Лавре, и разбив князя Рожинского, близ Волоколамска, освободил из плена митрополита, в последствии патриарха Филарета. По кончине Скопина, главное начальство над войском принял неспособный князь Димитрий Иванович Шуйский. Валуев и князь Елецкий, с 6.000 ратников, посланы были для занятия и укрепления передовой позиции у Царева-Займища, которую мужественно защищали против соединенных Польских сил. Но гетман Жолкевский [163] скрытно обошел ее ночью, разбил на голову Шуйского под Клушиным, и, возвратившись к Займищу, требовал, чтобы Pyccкие воеводы сдались мирно новому царю Владиславу. Валуев исполнил это требование, присягнув Польскому королевичу, и тем много способствовал к признанию его в Москве. Он действовал усердно в его пользу, занял Торопец и, соединены с Прусовецким, выжег сопротивлявшийся Великие Луки. Однако же, когда Россия ожила под скипетром Михаила Федоровича, Валуев возвратился в ряды верных сынов отечества; защищал в 1619 году, вместе с другими воеводами, Москву против Владислава, и в награду за то получил богатое поместье близ Ярославля. В последний раз Валуев упоминается в 1624 году воеводой в Астрахани.

Один из потомков его, Степан Миронович Валуев, умерший в 1780 году, в чине генерал-майора, известен составлением генеральной карты всей Карелии и Савалакса до Олонецких и Лапонских границ. К этой статье, почерпнутой нами из «Военного энциклопедического лексикона», издания 1839 года, мы прибавляем следующее:

Сын Степана Мироновича, Петр Степанович, во время воцарения императрицы Екатерины II, был подпрапорщиком в Преображенском полку и тогда же сделался известным императрице, потому что был ей указан в числе чинов, на которых можно было положиться. В последствии он перешел в гражданскую службу и был обер-церемониймейстером при восшествии на престол императора Павла, при котором он оставался в этой должности до 1799 года. За тем, после кратковременной отставки, он состоял, в Москве, сенатором и главным начальником Кремлевской экспедиции. Внук Петра Степановича, Петр Александрович Валуев, был в нынешнее царствование министром внутренних дел с 1861 по 1868 г., а ныне (1871) состоит членом Государственного совета.

Сравнение трех договоров об избрании Владислава.

С Поляками было заключено о призвании Владислава на Русский престол три письменных договора: 1-й был заключен под Смоленском самим Сигизмундом III с Михайлом Салтыковым и товарищами, 2-й, гетманом Жолкевским близ Царева-Займища, с князем Едецким и Валуевым; 3-й под Москвой между Жолкевским и Русскими боярами, как-то князь Мстиславским и проч. (Румян. Собр. Грамот., Т. II, № 199).

Первый договор важен для историка потому, что, так как он заключен под влиянием собственно одной партии (которой главою был Салтыков), можно вывести из него заключение—о намерениях и желаниях той партии.

У нас до сего времени напечатан был в подлиннике один только третий договор. В приложениях помещены: под № 20 первый договор, а под № 24 второй; этим пополняются теперь исторические материалы, необходимые для точного определения тогдашних отношений России к Польше и Литве. [164]

Известно (См. Записки Жолкевского, стр. 75—77), что запись Салтыкова была принята за основание Жолкевским при составлении договорной записи, заключенной между им и Мстиславским и прочими, в Москве 17 (27) августа 1610 г.

Сравнение условий, предложенных под Смоленском партией Салтыкова с условиями, в которых уговорился с боярами в Москве гетман Жолкевский, весьма поучительно для историка, и может вести нас к разным любопытным соображениям. Я не буду входить в подробности: все то, что выпущено в Московской записи, напечатано в № 20 курсивом; — замечательно, что в сей последней, т.е. Салтыковской (№ 20), ни слова не сказано о втором Лже-Димитрие:—в Московской записи он назван вором и положено общими силами уничтожить его; ничего не сказано о Растриге и Русских, служившие при нем; в Московской же записи поставлена всеобщая амнистия (стр. 395): «Як Рострыгу убили всим Московскими Государством, и в ту пору на Москве многие Русские люди побиты от Польских и Литовских людей, а от Русских людей так же побиты Польские и Литовские люди, и того дела инно и вперед не вщинати и не мстити с обеих сторон».

В Салтыковской записи не находится также следующих условий об иностранцах:

(Стр. 394) — «и Московских княженецких и боярских родов прыеждчыми иноземцы в отечестве и в чести не теснити и не понижай». - Далее: «Иноземцев всяких, которые выеждзали с разных государств к прежним Московским государем жаловати по-прежнему, и оброков и поместеи и отчын у них не отнимати». Довольно вероятно, что последнее условие было гетманом включено в записи по требованию Немецких военных людей, бывших в Русской армии, бездействие коих в Клушинском сражении было одной из главных причин, доставивших Полякам победу. Эти иноземные воины, вступив в Польскую службу, следовали с гетманом под Москву (См. Записки Жолкевского, стр. 60).

Самая важнейшая статья, о которой ничего не упомянуто в записи, данной Салтыкову, и которую гетман Жолкевский нашелся вынужденным включить в оба свои договора (т.е. в договор с кн. Елецким (№ 24) и в договор с Мстиславским. См. Записки Жолкевского, стр. 77.), состояла в следующем: король обязывается возвратить все города, занятые во время смуте. (См. Румян. Соб. грам. т. II, № 199, стр. 396).

Впрочем, запись, данная Жолкевским, не заключала в себе все тогдашние требования Москвитян; несколько статей, на которые гетман не смел или не хотел согласиться, были вписаны в наказ, данный при отправлении к Сигизмунду III Российских послов: Ростовского митрополита Филарета, князя Василия Васильевича Голицына и проч.

Этот наказ напечатан в Румянцовском Собрании государ. грамот и договоров (См. Румян. Собр. грамот и догов., т. II, стр. 406.).—Прочитав его и взглянув на число, выставленное в наказе, а именно 17 (27) августа, и вспомнив, что Владислав был избран на престол Российский 17 (27) же августа, невольно делаешь себе вопрос: каким образом мог быть составлен и написан в продолжении одного только дня столь длинный акт, занимающей столбец в восемьдесят пять [165] листов? (о числе листов сказано там же, см. стр. 438.). Нельзя ли из этого заключить: что касательно призвания Владислава на Русский престол было условленно, положено и решено (вероятно, в тайных совещаниях) между Жолкевским и Русскими главами Польской партии; публичные же прения, торжественный съезд 17 (27) августа - все это была только комедия, разыгранная для народа и вообще для непосвященных в тогдашние политически тайны; по крайней мере я так думаю, может быть я ошибаюсь,—но все-таки приведенный мною факт послужит предметом для рассуждений занимающихся отечественною историей смутного времени. После этого небольшого отступления, обратимся опять к этой записи.

Этот акт (№ 20), равно как и акт, помещенный под № 24, напечатаны теперь в первый раз; сих актов (как увидим ниже) не имел Карамзин.

Если бы я печатал с подлинников, то стоило бы сказать: подлинники там-то — да и только; но так как они напечатаны со списков, то я должен доказать их подлинность: начать же доказательство с того, что эти акты действительно существовали, было бы лишним.

Означенные акты почерпнуты мной из находящейся у меня со следующим заглавием рукописи:

«Описание великого посольства из Москвы под Смоленск к королю Польскому и великому князю Литовскому Жигимонту третьему и к сыну его, королевичу Владиславу Жигимонтовичу, бывшего в лето от сотворения Mиpa 7118 (1610)».

Эта рукопись написана в лист, и как можно полагать по характеру букв, в конце XVIII века.

В этой рукописи помещены:

1. Наказ послам.

2. Запись Салтыкова.

3. Запись Жолкевского, данная Мстиславскому,

4. Запись Жолкевского, данная князям Елецкому и Валуеву.

5. Запись, данная Мстиславским с боярами, - Жолкевскому.

6. Грамота патриарха Гермогена к Сигизмунду.

7. Грамота патриарха к Владиславу.

После этих актов следует подробное описание переговоров, речи послов Русских и уполномоченных Польских.

Акты 1,3, 5 и 7 я сравнивал с актами, напечатанными в Румянцовском Собрании государ. грамот и договоров, и нашел, что они совершенно (слово в слово) сходны; следовательно—они подлинные. Теперь, по какому поводу можно было бы думать, что рукопись подложная, тогда только, когда идет дело о трех актах ненапечатанных в Собрании?

Голикову была известна эта рукопись; он из неё выписывает часто слово в слово (в своих Дополнениях к Деяниям Петра Великого), но к сожалении часто и переделывает на свой лад; да и самый акт, помещенный здесь под № 20, напечатан, у Голикова (Допол. к Деяниям Петра Великого, т. I. стр. 431. Голиков печатал слово в слово только акты, относящееся до царствования Петра Великого, и то не всегда; но прочие совращал и переделывал. Поместив, например, во II тон Дополнений к Деян. Петра Великого запись Русских бояр с Жолкевским, об избрании Владислава, Голиков в примечании говорит следующее: «Для ясности только, слова написаны нынешние, не переменяя однако ж нимало смысла и; курсивом же означенные слова суть точные сей записи». Но читая как эту запись, так и другие акты, мы находим что курсивом напечатано очень мало— менее десятой доли, а в том, что не курсивом, смысл иногда изменен), но переделан [166] совершенно, с изменением в некоторых местах смысла; привожу в пример статью 8-ю, прошу сравнить ее с напечатанной в моем Сборнике; - вот как она напечатана у Голикова (там же стр. 433).

8. «Суд и расправа по Российскому Судебнику будет производиться по-прежнему ненарушимо. А что должно будет вновь учредить и узаконить делать с согласия бояр и всей земли; а государь только блюститель законов будет».

Напрасно искал я в Голикове, из какого источника подчеркнуть им этот любопытный акт; но перебирая пространную Историю князя Щербатова, отыскал я тот же акт, совершенно так же напечатанный, как у Голикова, со следующим примечанием князя Щербатова:

«Голиков: Дополнение к деяниям Петра Великого, т. I. стр. 431. Выписал он сию грамоту из книги: Статейной список посольства Филарета Никитича в Польшу,—которую ему сообщил из своей вивлиофики покойный обер-камергер граф Петр Борисович Шереметьев (История Российская, т. VII, ч. IX. стр. 410)».

Для большего еще убеждения читателей наших в подлинности этого акта, я считаю нужным прибавить, что Кобержицкой (писавший свою Историю в 1650 году) весьма подробно описывает приезд Салтыкова и переговоры его с Сигизмундом, и сообщает нам не только некоторые подробности об акте № 20, но даже выписывает содержание двух первых статей, чем весьма ясно доказывается подлинность напечатанного мною акта. Начав изложением приема Салтыкова Сигизмундом, Кобержицкий продолжает так:

«После многих с обеих сторон споров, в которых играло роле не столько самое дело, сколько слова и угрозы, после пятнадцатидневных переговоров, наконец, сенат, своей правотою, склонил непостоянные и упорные умы Москвитян к умеренно положенных условий.

Условия, заключающаяся в восемнадцати главах, были прочтены в присутствии короля и посланников. Так как спустя нескольких месяцев, эти же самые условия повторились стараниями Жолкевского, главнокомандующего Польскими войсками в пределах Московского государства (т. е. повторились в записи, заключенном с Жолкевским в Москве 17 (27) августа), и притом же были скреплены торжественной присягой: то я рассмотрю их подробнее в более приличное для них время. Теперь мне предстоит изложить кратко, что король уступил в деле веры, которую защищали Москвитяне с такой твердостью и с таким чувством.

Относительно Московского патриарха, который один имел право возлагать венец на главу Московских князей, король отвечал двусмысленно: что ежели такова воля Всевышнего, то он готов в лице сына своего, Владислава, даровать государя Москвитянам, возвратившимся на лоно прежнего мира и спокойствия.

Второй пункт о том, чтобы сохранять Греческие церкви, сохранять православную веру в прежнем её блеске; не нарушение учения, принятого доселе святыми равноапостольными мужами; удерживание католических и протестантских учителей (doctores), которые хотели бы распространять в [167] Москве свою веру, соблюдение почтительности в храмах Божьих, именно: если бы случилось кому-нибудь, исповедующему католическую веру, войти в греческую церковь, то чтобы взошедший наблюдал всю скромность, как прилично христианину, чтобы не устремлял своих любопытных и высокомерных взоров во все стороны храма, и чтобы, сидя нагло и с шапкой на голове, не оскорблял благоговения к священнейшим обрядам.— Ответ состоял в том, что касательно этого требования со стороны Москвитян, король вовсе не отказывает, а только прибавляет: что, так как в Москве люди, исповедующие римско-католическую виру, должны будут нуждаться в церкви, о чем, как известно, была речь и при самом Борисе Годунове, то и теперь необходимо составить совет с синодом и духовенством, чтобы соорудить по крайней мере одну церковь в лучшей части города, для совершения св. службы католикам, преимущественно же Полякам и Литовцам, и определить неподалеку от церкви место для дома католическому священнику, отправляющему божественную службу; что равным образом, ежели бы кто из Русских взошел в католическую церковь, то и он должен поступать с такой же боязнью и почтительностью, какой Русские требуют от Поляков и Литовцев; что ни король, ни сын его Владислав нисколько не думают заставлять кого-нибудь к отрешении от Греческой виры и к принятии другой, в то время, как они уверены, что вера есть дар Божий, и должна сообщаться путями добровольного убеждения, а не силой (Kobierzicki: Historia Vladislai. Dantisci, Anno 1655; in 4, стр. 179)». Напечатанного теперь акта Карамзин не имел: описывая переговоры Салтыкова с Польскими министрами, он руководствовался Кобержицким и Немцевичем; а далее, упоминая о некоторых только статьях (и то весьма кратко), вошедших в составе Салтыковского договора, делает ссылку не на сам акт, а на окружную граммоту князя Ф. И. Мстиславского и бояр, управлявших с ним государством, (напечатанную в Собр. гос. грам. т. II, 441), приводя из нее следующее место: «Присягал король боярину Мих. Глеб. Салтыкову с товарищи... что, будучи королевичу на государстве, наши истинные православные крестьянские веры не разорять, и городов от Московского государства не отводить, и поместий и вотчин и дворов и животов у нас не отымати, и без сыску ни над кем никакова дурна не учинити». (См. Карамзин. т. XII, примеч. 490.) Без малейшего сомнения, если бы напечатанный мною акт (№ 20) был известен Карамзину, он бы во 1-х не ограничился весьма кратким изложением только некоторых условий, вошедших в состав оного, пропустив важнейшие; во 2-х, сослался бы на самый акт, а не на окружную грамоту Мстиславского, в которой находится только несколько строк об этом акте; ибо целью окружной грамоты было изложение последних происшествий Московских, т. е. договора с Жолкевским, а не событий под Смоленским (т. е. договора Сигизмунда III с Салтыковым, заключенного в феврале.) Впрочем, мне может быть заметят: неужели Карамзин не прочел этого акта (№ 20) в Голикове и Щербатове? — Я отвечаю: может быть он действительно не видал оного в сих двух книгах, а может быть и видел, но не решился основываться на акте, переделанном на новый лад и вообще неисправно изданном, и в [168] таком случае Карамзин поступил весьма осторожно и осмотрительно.

Жаль впрочем, что Карамзин (которому были доступны все библиотеки) не воспользовался указанием кн. Щербатова, который, как мы видели выше, указывает именно на библиотеку гр. Шереметева (сказав, что список Голикова взят оттуда): может быть историографу удалось бы отыскать подлинник.