СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

БЕРНГАРД ТАННЕР

ПОЛЬСКО-ЛИТОВСКОЕ ПОСОЛЬСТВО
в
МОСКОВИЮ.

ОПИСАНИЕ ПУТЕШЕСТВИЯ ПОЛЬСКОГО ПОСОЛЬСТВА В МОСКВУ

в

1678 году.

О Бернгарде-Леопольде-Франциске Таннере, бывшем в России летом в 1678 году, очень мало известно. Единственный источник для его биографии — его сочинение.

Он был чех, родился в Праге, но когда — неизвестно. Судя по его сочинению, в бытность его в Польше и России он был еще молодым человеком, и потому можно думать, что он родился между 1650—1660 годами.

Где учился Таннер, мы не знаем. По сочинению видно, что он был знаком не только с латинскими писателями золотого и серебряного века, но и с новейшими, писавшими по-латыни, напр., с Оуэном. Впрочем он не был образцовым латинистом и не без основания называет себя варваром-писателем.

Ригер в своем “Словнике научном” называет Таннера иезуитом, не приводя впрочем ничего в подтверждение. Судя по многим местам в его сочинении, где он никогда не забывает упомянуть о иезуитах, это может быть и правда.

Таннер говорит о себе, что любил путешествовать — ездил по Германии и Италии. В Италии он был в 1675 г. на пятнадцатом юбилее; вероятно, проездом туда он побывал и в Германии, но о его пребывании в Германии мы знаем из случайной его заметки только одно, что он был в Пассау, где видел образ Богоматери, похожий на виденный им на стене Успенского собора в Москве (см. XIII гл.).

Воротясь в Прагу, он задумал снова отправиться в чужие края. Определенного плана, по-видимому, он не имел; средства его были весьма ограниченные, а уехать хотелось. Он, как кажется, нанялся к некоему [IV] уезжавшему в Польшу канонику и в июне 1676 года выехал с ним из Праги в Краков.

Тут Таннер пробыл у него всего два месяца: каноник, по его словам, стал ненавистен ему за неблаговидные поступки. Как бы то ни было, он благодаря какому-то Меньчинскому поступил от него в дворню сына коронного мечника Белинского.

С Белинским он уехал в Варшаву, но пробыл и у него недолго, потому что отец Белинского отказался принять его в свою дворню. Таннер остался без средств, но судьба его выручила. Виленский каштелян Котович “спас его от нищеты”, приняв к себе на службу.

С Котовичем он ездил на областной сейм в Вильну, а оттуда воротился в Варшаву. Здесь 14 января 1677 г, открылся сейм, на котором постановили оставаться в мире с соседними государствами и снарядить посольства в Австрию, Турцию и Москву. В Турцию должен был отправиться послом воевода холмский Ян Гнинский; по возвращении его положено было отправить посольство и в Москву, иначе боялись, что султан может Гнинского задержать. Послами в Москву были назначены двое: Черторыйский и Сапега, а при них секретарем Иероним Комар, ездивший и прежде (в 1654 и 1673 г.) в Москву.

Таннер почему-то интересовался Турцией и, желая отправиться вместе с Гнинским, завел знакомство в его свите. Он уже рассчитывал уехать, как вдруг судьба изменила его план: безо всякого будто бы с его стороны повода на него напали челядинцы подскарбия великого княжества Литовского Сапеги (брата посла) в Краковском предместье и изранили его. Раны были настолько тяжелы, что ему пришлось вылежать шесть недель, а Гнинский в это время уехал. Тогда Таннер, по его словам, дерзнул на большее — вместо Турции задумал побывать в Poccии. Для этой цели он поступил в дворню князя Михаила Черторыйского.

Князю пришлось ждать долго. Посольство Гнинского, отправленное в Мае 1677г., было допущено в [V] Константинополь только в январе 1678 года. В это время при дворе Черторыйского происходили сборы. Тщеславные магнаты в таких случаях не жалели средств. Послы, как рассказывал после московскому приставу Ефимьеву один православный шляхтич Савостьян Каменский из свиты Черторыйского, закладывали города свои и затягали шляхту своими деньгами, чтобы идти люднее. Сапега, например, заложил три города.

Посольство двинулось в путь только в Феврале 1678 года. Началась ростепель, дороги испортились, ехать приходилось медленно. Только в начале апреля прибыло оно к московским пределам.

В Москве были очень недовольны приемом, оказанным в Польше нашим послам Волынскому (1672 г.) и Чаадаеву (1677 г.). Чаадаеву не было встречи, корму и подвод не давали. Такой же прием хотело сделать Московское правительство и польским послам,

На извещение послов о том, что они приближаются к московским пределам, из Смоленска не давали ответа. Послы не стали дожидаться и перешли рубеж. Буйная дворня, конечно, не могла идти мирно. С первых шагов поляки стали грабить: во дворцовом селе Досугове и иных местах “имали сильно” конские кормы — овес и сено и чинили всякие обиды уездным людям. В виду этого Смоленский воевода Юрий Урусов на свой страх послал им навстречу голову смоленских стрельцов Василья Чадуева, за что в последствии и получил строгий выговор: “то вы учинили не гораздо, что не дождались по отписке своей нашего, великого государя, указа о приеме послов на рубеже, послали пристава и принять велели, а вам было в такое великое дело без нашего, в. г-я, указа вступаться не довелось”.

В Смоленске послов задержали на целую неделю. Задержали на несколько дней и в Вязьме в ожидании высланного из Москвы, но запоздавшего пристава, стряпчего Никифора Ефимьева. Он имел такой же наказ — всячески задерживать послов на пути, говоря, что о таком [VI] скором их приходе не было известно, что мостов не починено, подвод нет, и стараться придти с ними на подхожий стан к Москве не ближе 9-го мая.

Ефимьев послов принял и объявил им поденный корм и жалованье — в том же размере, в каком давали и Волынскому в Польше. Послы были недовольны, жалованья и кормов не приняли. Ефимьев старался точно исполнить наказ, но послы не хотели ничего слушать: просили подвод “с шумом великим”, спешили идти. Однако на подхожний стан к Москве все же прибыли согласно с данным приставу Ефимьеву наказом не раньше первых чисел мая.

Мая 15-го (нов. ст.) посольство торжественно въехало в Москву, а 20-го представлялось государю.

Послы провели в переговорах почти три месяца. Таннер в это время знакомился с Москвой, с ее обитателями; особенно подружился он с немцами из Немецкой слободы. Он научился говорить по-русски, но судя по тем местам сочинения, где у него встречаются русские слова, кажется, довольно плохо. В Москве его приглашали на русскую службу в виду того, что он знал пять языков: чешский, польский, немецкий, латинский и итальянский, но он отказался.

Поведение посольской свиты во время пребывания в Москве, по-видимому, было далеко не безукоризненно. Так, кто-то из посольских завел связь с москвитянкой; результатом было то, что она зарезала своего мужа и сама была казнена; затем, вопреки запрещению иноземского приказа, состоялась свадьба посольского лейтенанта с принявшей католичество немкой — молодые, как кажется, и укрыты-то были от властей на посольском подворье; наконец и сам Таннер возбудил беспокойство в боярах своим неуместным разговором с каким-то московским священником о крестном знамении (см. XIX гл.). По окончании переговоров посольству сейчас же было ведено оставить Москву. 24-го августа послы выехали, а в октябре уже были в Польше. [VII]

В январе 1679 года открылся в Гродно сейм. Таннер несколько раз был на нем, но от большого крика никогда не мог понять, о чем собственно шло дело. “Три раза случалось, говорит он, что сенаторы с протестами уходили и делали попытку сорвать сейм, но тайно подкупленные, возвращались снова. Про это узнали другие, менее значительные члены; надеясь тоже заработать деньги, они прибегали к разного рода протестам: оттого-то сейм и затянулся до Пасхи”.

Марта 17-го Таннер расстался с Черторыйским и поступил к люблинскому воеводе, с которым и уехал в Варшаву. Но здесь ему не нравилось: у воеводы все было лишь на — показ, а дома приходилось жить впроголодь.

Он служил у воеводы недолго. В это время из Варшавы в Вену уезжал цезарский посол граф Альтгейм. Таннер воспользовался этим случаем, чтобы вернуться на родину. В Прагу он приехал 8-го мая 1679 года, пробыв на чужбине около трех лет.

Сношения его с Россией впрочем не прекратились. В 1682 г. его друзья из Немецкой слободы известили его письмом о происшедшем в Москве перевороте (см. ХХIII гл.).

Вероятно он был жив еще в 1689 г., когда вышла его книга в Нюремберге.

Когда он умер — неизвестно.

Таннер отнюдь не принадлежит к числу первостепенных писателей о России, но достоинство его в том, что он не переписывал у других. Он глухо говорит в предисловии, что его сочинение содержанием не ново, а судя по его книге, он не был знаком ни с одним известных в его время сочинением о России. Даже такое известное сочинение, как записки Герберштейна, и то стало ему немного известно наверное лишь по рассказам его приятелей из Немецкой слободы, у которых, как свидетельствует Крижанич (см. Русск. Госуд. в XVII в., разд. X) [VIII] имелись подобного рода книги. Думаю, что рассказ его о первых временах поселения иностранцев в Москве дошел до него именно этим путем. Худо ли, хорошо ли, но он писал свое, что слышал и что видел.

Кто знаком с сочинениями иностранцев о России, тот знает, каков их вообще характер, как они относятся в большинстве случаев к России. Таннер не составляет исключения, и где он высказывает свои суждения, там почти везде виден лишь легкомысленный иностранец, мало знакомый с русским языком, народом и страною. Надо впрочем заметить, что много суждений высказывает он явно под влиянием враждебных нам поляков и немцев из Немецкой слободы. Отношения поляков к нам не были никогда дружественны, а в то время, когда исконные русские области отходили от Польши к России, тем менее. Поляки не скрывали своих чувств к русским, а русские к полякам, как это засвидетельствовал и сам Таннер (см. XVII главу). Неуступчивость бояр на переговорах с послами, конечно, не могла нравиться полякам. Таннер, служа их верным отголоском, во всем винит бояр — их непостоянство, несогласие и упорство, хотя в несогласии, конечно, было бы справедливее винить польских послов — Черторыйского с Сапегой. Свою XIX главу “О нравах москвитян и состоянии страны” (которой, если правду сказать, следовало бы дать название поскромнее) он начинает так: “нравы этого народа, сколько я заметил за время своего пребывания, до того грешат непостоянством, что по какому-то таинственному свойству меняются с луною и подлинно заслуживают названия ее подобия”. Но оканчивает ее еще более несправедливым отзывом: “Удивительно, что в течение 15 недель я не мог заметить в москвитянах ничего добродетельного иди приятного, или хоть сколько-нибудь похожего на истинное благочестие. Я вынужден поэтому сказать, что в большинстве случаев они лукавы, развратны, обманчивы, надувалы, вероломцы, вздорливы, разбойники и человекоубийцы, так что если в надежде на прибыток или получение денег, убьют [IX] человека, да поставят за его душу зажженную свечку в церкви, то считаются свободными и наказание не подлежащими”. Мне кажется, что последним отзывом Таннера о наших предках обязаны, мы главным образом протестантам-немцам, c которыми он вел беседы. Конечно, находившиеся на царской службе обитатели Немецкой слободы сообщили ему и басню о происхождении князей Долгоруких (см. гл. XXIII). Конечно, с их же слов, Таннер берется судить о нравственности московских монахинь и авторитетно говорит, что не может ничего сказать к их чести. Некоторые сведения сообщает он и со слов русских, но плохо понимая; по-русски, явно их искажает. Так исказил он слова, вероятно, пристава Ефимьева о пребывании царицы под Вязьмою во время чумы; она, оказывается, будто бы тут умерла и погребена. Он уверяет, будто бы ему москвитяне говорили, что при освящении воды в реке купающиеся младенцы приобщаются крещению, а все грешники получают отпущение грехов и проч.

Сочинение его имеет интерес и значение там, где он, не мудрствуя лукаво, пишет, как очевидец. Таково наглядное описание пути посольства от пределов Польши до Москвы, описание посольского въезда, посольского подворья, приема послов царем, города Москвы (одно из самых подробных), впечатления, какое производили переговоры с боярами на самих послов и на их свиту, отъезда послов.

Суждения и осуждения в сочинении Таннера могут характеризовать не столько наших предков, сколько тех, кто их внушил. Все, что дышит злобой и несправедливостью, отпадает само собою, а за невольные ошибки и винить нельзя. Не будем и мы обвинять автора за то, от чего он не воздержался, а лучше поблагодарим за то, что он был в состоянии дать.

—

По Аделунгу, есть издание Таннерова сочинения 1680 года. Я знаю лишь издание 1689 года, вышедшее в Нюренберге, под заглавием Legatio Polono-Lithuanica in [X] Moscoviam potentissimi Poloniae regis ac reipublicae mandatu et consensu anno 1673 feliciter suscepta, nunc breviter, sed accurate quoad singula notabilie descripta a teste oculato Bernhardo Lеороldо Francisco Tannero, Boemo Pragense, Dn. Legati Principis Camerario Germanico. Norimbergae sumptibus Iohannis Ziegeri. Anno 1689. Оно довольно неисправно: много опечаток и искажений, есть даже пропуски слов.

К книге приложены рисунки:

1) Конь под седлом с конюхом и конские украшения (цепи, подковы).

2) Изображение мальчика и (довольно неуклюжее) двух фигур в верхней одежде с длинными рукавами.

3) Качели.

4) Изображение таракана (саrасаn).

5) ” польской секиры (obuch).

6) ” крылатых высланных на встречу послам всадников.

7) ” оружия рынд.

8) Красная площадь.

9) Какая-то церковь со звонницей, фигура молящегося москвитянина, церк. Вас. Блаженного.

10) Бердыши стрельцов и ножи (culter).

11) Железка, употребляемая для игры (см. гл. XIX).

12) План Москвы.

По-русски из сочинения Таннера были переведены лишь отрывки:

В Вестн. Европы, 1826, №№ 8,21, 22, 23, 24, главы IX и ХIV.

В Журн. М. Нар. Просв, 1837, ч. 15-я; изложено Кратко все сочинение, переведена же (впрочем с выпусками) XIX глава.

В Москов. Губ. Ведомост. 1842 г. (заимств. из Вестн. Евр. 1826 г. о посольск. подворье).

В Костр. Губ. Ведом. 1843, №№ 30 и 31 (перепеч. из Mосков. Губ. Вед.). [XI]

Северн. Обозрение 1849 г., № 1.

Был перевод, которым пользовался для своей истории царствования Феодора Алексеевича Берх; он был сделан Алоизием Леонтьевичем Неверовским. Берх сделал много из него заимствований.

О Таннере см. у Замысловского, Царств. Феод Алексеевича. Обзор источников, стр. 206—208.

Ригера, Slownik naucny.

Материалом для примечаний, кроме указанных источников, послужили документы Московского Главного Архива Министерства Иностран. Дел, которые много помогли переводчику.