ГЕННИНГ ФРИДРИХ ФОН БАССЕВИЧ

ЗАПИСКИ

I.

Знаменитый Стенбок 1, преследуемый Датчанами и великим царем, не знал где укрыться с своею обессиленною армиею... Христиан Август, епископ любский, регент герцогств шлезвигского и голштинского в малолетство герцога Карла Фридриха (которого он был дядей с отцовской стороны) отворил несчастному полководцу ворота кбесспости Тённингена 2. Царь принял такой поступок за нарушение нейтралитета, дарованного владениям дома голштинского после сражения при Клиссове, в котором храбрый герцог Фридрих 3 был убит. Уверенный, что опекун предполагаемого наследника Карла XII 4 не может не быть преданным Швеции, царь, немедленно по вступлении в Голштинию, свиделся с генералом Шольтеном и [96] советовал ему пуще всего остерегаться происков барона Герца, первого министра и любимца епископа-регента, который до того находился под влиянием этого человека, что и видел, и действовал только с его помощью. Шольтен говорил, что его двор уверен в преданности Герца, царь – что искусный министр скрывает в груди шведское сердце. Убежище, данное Стенбоку, казалось, оправдывало мнение монарха; но обе стороны ошибались, Герц искал только счастья и с ним постоянно менял партии. Скучая в тесной сфере, в которую был поставлен положением своего государя, и желая, во что бы то ни стало, играть важную роль в делах Европы, он беспрерывно переходил от одного двора к другому, от одной армии к другой и старался вмешиваться во все негоциации. Очень часто ему удавалось это; но он никогда не мог создать ничего прочного. Его утонченной политике хотелось иметь успех везде, между тем как его обширные планы, всегда имевшие в виду несколько целей, обыкновенно не достигали одной. Здесь будет нелишним раскрыть те побудительные причины, которые заставляли Герца действовать в тённингенском деле.

Когда, в 1709 году, он придворными интригами добился арестования Веддеркоппа (президента тайного совета епископа-регента) некоторые дворы начали с жаром ходатайствовать об освобождении этого министра, пользовавшегося всеобщим уважением за свою честность 5. [97] Копенгагенский даже вступился за него как за своего вассала, которого считал обязанностью защитить от притеснений готторпского министерства. Тогда Герц почувствовал необходимость привлечь на свою сторону этот разгневанный двор. Он склонил епископа в конце 1710 года подписать конвенцию с королем датским, в силу которой последнему уступались многие права, приобретенные травендальским трактатом 6. Но этого мало. Голштинское дворянство не могло быть подвергнуто никакому чрезвычайному налогу со стороны Датчан без содействия герцогского регентства: Герц допустил те чрезмерные контрибуции, которые раззорили столько богатых фамилий, и кроме того устроил так, что королю была отдана большая часть суммы, приходившейся на долю Готторпа. Эти деньги поставили Данию в возможность продолжать военные действия против Швеции по силе договора, заключенного ею с царем. За столько оказанных услуг несчастный Веддеркопп был забыт. Он остался по прежнему в темницах тённингенских, а Герц во главе голштинского Совета. Когда король 7 выступил против Стенбока, епископ, в сопровождении Герца, посетил датский лагерь, и никогда еще оба двора, казалось, не были в большей дружбе.

Но победа, одержанная Шведами при Гадебуше 8, внезапно переменила [98] картину. Торжествующий Стенбок стал угрожать Ютландии и двинулся по дороге в Голштинию. Герц поспешно отправил статского советника Каллизена свидетельствовать у ног победителя о приверженности готторпского двора к Швеции. Генерал отвечал ему с презрением; однако ж под конец склонился на убеждения тайного советника Банниера (или по крайней мере показал вид, что склоняется), чтоб получить ту помощь, которой надеялся добиться от Герца. Необходимость заставила его требовать, на всякий случай, свободного отступления к Тённингену, и 21 января 1713 года, в Гузуме, между ним и Герцом было заключено об этом условие, с уговором, что почтенный старик Веддеркопп, (хотя в пользу его ходатайствовал шведский Сенат и сам Карл XII удостоил написать письмо из Бендер), не будет освобожден. За неделю до этого условия, которое должно было оставаться тайною для северных союзников, Герц послал в Копенгаген графа Дерната с уверениями, что двор готторпский сохранит строгий нейтралитет и не впустит Шведов в крепость. Может быть, храбрость Стенбока и избавила бы их от необходимости искать в ней убежища, если б не мудрые распоряжения царя. Государь этот так искусно отрезал им всякий путь к спасению, что наконец надобно было прибегнуть к последнему средству, предвиденному заранее, и броситься в Тённинген. Коммендант Вольф не хотел впускать туда иностранных войск, не смотря на приказание епископа регента, и уступил только тогда, когда ему представили приказ молодого герцога (Карла-Фридриха) от июля месяца предшествовавшего года. Барон Банниер и граф Ревентлау составили этот подложный [99] документ, а кабинет-секретарь Штамке подделал в нем подпись. Этот факт так достоверен, что даже после, когда Ревентлау женился на графине Альтан и перешел в службу императора (Австрийского), министр герцога Карла-Фридриха, Бассевич, не боялся в Вене открыто упрекнуть его в том, и тот не осмелился оправдываться.

Предвидя грозу, готовую разразиться над владениями голштинскими, Гёрц хотел спасти от нее по крайней мере себя самого и епископа-регента. Так как условие его с Стенбоком было заключено под покровом тайны, то он, через посредство своего задушевного друга, графа Флемминга 9, выхлопотал у короля датского формальное обещание сохранить за епископом право опеки, не смотря на ненависть к нему Швеции, и всеми силами защищать его, барона Гёрца, от преследований этой державы. В замен того, он с своей стороны обещал обратить в пользу его величества то, что называл ошибкою гг. Банниера и Вольфа, сделанною без его участия, и склонить графа Стенбока сдаться военнопленным со всею его армиею. Предложение его было принято, и Флемминг, хотя и состоял в службе короля Августа 10, получил от Фридриха IV 11 полномочие постановить с Гёрцом нужные условия.

Главнокомандующие союзников собрались в Гузуме 12 для переговоров с начальствующим над шведскими войсками, который требовал свободного пропуска в Померанию или Швецию. Гёрц, [100] в качестве посредника, беспрестанно сновал между Гузумом и Тённингемом, Датскому Совету он говорил, что Стенбок действительно делает некоторые затруднения относительно сдачи, но что это только для формы, а князю Меншикову, что шведские генералы единодушно протестуют против обезоружения их войска, и что Стенбок, получив недавно весьма благоприятные известия с востока, никогда не согласится на предлагаемые ему условия. Князь передал это королю, король своим министрам, а министры, обрадовавшись возможности вести переговоры без содействия голштинцев, придали такой мрачный колорит разногласным представлениям Гёрца, что, несмотря на клятвенные уверения последнего, будто русский князь не так понял дело, князь этот, снесясь с королем, устранил его от конференций и прислал ему паспорт на выезд в Гамбург. Таким образом посредничество готторпского двора было отвергнуто, и его интересы, лишившись всякой подпоры, остались в полной зависимости от Дании, которая, с согласия союзников, наложила секвестр на оба герцогства.

Царь не стал ждать окончания блокады Тённингена, и возвратился в свои владения, чтобы приступить к походу в Финляндию. Он проехал через Ганновер, где пробыл несколько дней. Гёрц, явившийся также туда, не мог добиться у него публичной аудиенции, но имел с ним тайное свидание. Здесь этот министр говорил, что регентство голштинское, имея в виду большое преимущество оружия союзников, давно изыскивало средства оказать им какую-нибудь услугу, чтобы приобресть их благоволение; что, дозволив отступление шведским воискам, оно сделалось властелином их участи и распоряжалось ими на пользу союзников; что, следовательно, несправедливо и неблагоразумно, когда с ним [101] обращаются как с неприятелем именно те, которым оно служило с такою пользою и могло бы служить еще лучше, если б хоть сколько-нибудь терпели его наружное снисхождение к Швеции. Потом начал выставлять важность своих связей в шведском Сенате и легкость удаления надменного Карла от престола, на который советовал возвести молодого Карла-Фридриха (обожаемого старою королевою, его бабкою 13), тем более, что он всею душею предан Швеции, месту своего рождения и воспитания, мало расположен к собственным владениям, вовсе ему незнакомым, и следовательно без труда решится уступить часть их (царю, который желал владеть участком в Германии) в вознаграждение за помощь, которая доставит ему скипетр – цель его стремлений. Для осуществления этого обширного замысла прежде всего предполагалось: отпустить осажденную армию в Швецию и тем сделать приятное шведской нации; возвратить епископу-регенгу герцогства шлезвигское и голшгинское, занятые Датчанами, чтобы иметь возможность отдать царю то, что ему будет уступлено, и наконец – объявить шведские провинции в Германии нейтральными, как это было уже постановлено трактатом, заключенным в Гааге после несчастия Карла под Полтавою. Говорят, что проэкт такого нейтралитета родился в голове Гёрца; по крайней мере он вполне сочувствовал ему и постоянно носился с ним, как с любимою мечтою, до самого возвращения Карла в Стральзунд. Не смотря на всю странность свою, мысль эта несколько раз готова была осуществиться, и не имела успеха [102] только потому, что Карл с упорством отвергал ее.

Не доверял ли царь Гёрцу, или соображения не позволяли ему охуждать действий Дании, только он сурово отвечал этому министру, что тот рассказывает ему сказки, основанные на измене, или на химере, и что вместо того, чтоб забавляться ими, лучше было бы придумать средство к устранению неудовольствий копенгагенского двора. Не вдаваясь в дальнейшие рассуждения, он вскоре после того уехал в Россию и оставил заведывание делами в Германии князю Меншикову, которому приказал следовать за собою с войсками, как скоро сдастся Стенбок.

Не смотря на происшедшее в Гузуме, Гёрц не замедлил приобрести себе благоволение начальника русской армии. Две мысли – увеличивать могущество царя и обогащать самого себя – руководили всеми действиями Меншикова. Гёрц прислал ему план прорытия через Шлезвиг канала, который бы соединиль Балтийское море с Немецким и открывал России путь к торговле, избавляя в то же время русские корабли от обязанности проходить через катгегатский пролив. Князю предоставлялось привести в исполнение это предприятие и получить от него значительную прибыль. Такого рода проэкт не мог не найдти в нем сочувствия. Чтобы свободнее обсудить его с Гёрцом, он снова вызвал последнего на гузумские конференции, которые все еще по временам возобновлялись и на которых шла речь как относительно военных действий, так и относительно предварительных условий мира. Считая с этой минуты тесный союз с домом готторпским полезным своему государю, Меншиков вознамерился утвердить его браком молодого герцога с царевною Анною Петровною. Гёрц во всем соглашался с князем и до того приобрел его расположение, что [103] тот часто называл, его своим приближенным тайным советником (seinen Leibgeheimenrath).

Между тем, 20 мая, недостаток продовольствия заставил победителя при Гадебуше 14 сдаться военнопленным со всею его армиею. Он согласился однако ж на это не прежде, как условившись с королем датским относительно восстановления прав дома готторпского, так что, если б датчане не нарушили договора, достиг бы своею сдачею цели, для которой Карл XII не задумался бы вести ожесточенную войну. Лишь только договор этот был подписан, как король потребовал от Меншикова, в виде акта обеспечения, чтобы, во внимание к услугам, оказанным в этом случае всей коалиции посредничеством епископа-регента и усердием его министра, русские войска в шестнадцать дней очистили голштинские владения. Князь со всею точностно исполнил это обязательство и сопровождаемый саксонскою армией отступил к окрестностям Гамбурга. Он с гордостью воспротивился бомбардированию Тённингена, но не мог отклонить короля от продолжения его осады, хотя там и не было более Шведов. В то же время, по его приказанию, через русские аванпосты со стороны Дитмарсии, туда доставлен был значительный транспорт съестных припасов, который счастливо прошел в крепость. Затем, отступая, он подписал декларацию, посланную к барону Гёрцу, что ни в каком случае герцогскому дому не приписываете неприязненных намерений против союзников.

Царь справедливо полагал, что ему не дадут ничего завоевать в Германии и что двух армий, датской и саксонской, достаточно, чтоб уничтожить остатки шведских войск. Он искал успехов в [104] Швеции, чтоб было из чего обильно оставить себе и возвратить назад, когда дело дойдет до мира; поэтому, не смотря на всю несправедливость поступков Дания во владениях принца малолетнего, допускал эту державу запасаться там деньгами и набирать рекрут, имея в виду тем легче привести в исполнение свой план – совершенно ослабить Швецию сильною высадкою в Скании. Меншиков, вместо того, чтоб согласоваться с намерениями государя и отступить с своею армиею, ослепленный расточаемыми ему подарками, безусловно подчинился видам Гёрца, который все еще мечтал о своем проэкте нейтралитета и старался внушать его всем дворам. Но чтобы возвысить свою заслугу и показаться в глазах Швеции спасителем ее германских провинций, надобно было поставить их в опасное положение, почему министр этот на первый раз просил союзных генералов вступить в Померанию и действовать там враждебно. На вандсбекских (Wandsbeck) 15 конференциях положено было завладеть всеми укрепленными местами Шведов в Германии. Гёрц, находившийся в четверти мили оттуда (от Вандсбека), в Гамбурге, представил графу Веллингу, генерал-губернатору герцогств Бременского и Померанского и уполномоченному короля шведского, что спасти эти места можно не иначе, как сдав их нейтральной державе, но не на столько могущественной, чтоб бояться, что она завладеет ими. Веллинг, убежденный теми же доводами, уже прежде сдал курфистру ганноверскому Верден и Оттерсберг, желая спасти их от Датчан, а потому без затруднения согласился теперь на занятие Висмара и Штеттина войсками голштинскими, Но войска эти были еще в [105] Брабанте на службе соединенным штатов и оказывались недостаточными для обеих крепостей, из которых каждая требовала по четыре батальона. Поэтому было решено, что епископ-регент согласится, по собственному своему выбору, с какою-либо нейтральною державою для подучения половины гарнизона, и что эти войска присягнут ему, равно как и оба шведские батальона, которые останутся до возвращения в упомянутые крепости его собственных войск, но с тем, чтоб предоставить им потом свободное отступление к острову Рюгену и снабдить их на дорогу продовольствием. Все издержки падали на Швецию, имевшую уже ту выгоду, что за нею оставались ее укрепленные места, за которые отвечал епископ. Этот правитель и Веллинг с одинаковым удовольствием подписали свою конвепцию 10-го июня. Один думал, что обеспечит безопасность значительной части вверенной ему провинции, другой – что будет иметь верное ручательство в том, что Швеция не заключит мира без его восстановления и вознаграждения. Гёрц, с своей стороны, сохранял себе полную власть предоставить владение двумя прекрасными, хорошо укрепленными городами той державе, которой удостоит благоприятствовать.

Выбор его пал на короля прусского, который не приставал еще ни к какой стороне в смутах Севера. Союз с ним, следовательно, мог совершенно изменить положение дел. Но король этот только что вступил на престол; роскошь отца истощила его казну; его наклонность к экономии требовала мира, и министр Ильген, пользовавшийся его доверием, был благоразумен, но робок. Гёрц, столь способный ко всякого рода интригам, не мог удалиться из Гамбурга и Вандсбека при таких критических обстоятельствах. Хотя в числе его креатур и были люди, способные для самых запутанных [106] негоциаций, однако ж в этом деле, где он не хотел быть проникнутым никем, ему нужен был человек новый, но тем не менее способный иметь успех в делах. Тот самый Бассевич, о котором упомянуто выше, был старостой (grand bailli) в Гузуме, именно в то время, когда решилась там несчастная участь Стенбока. Должность эта доставляла ему случай сходиться с генералами, участвовавшими в гузумских конференциях, и все они питали к нему необыкновенное расположение. Даже король датский из особенного к нему благоволения, предлагал не только оставить ему управление староствами Гузумским и Швабштедтским, но и присоединить к ним еще Тундернское, самое доходное в Шлезвиге. Но Бассевич не принял этого предложения и отправился в Гамбург к епископу-регенту, сложив с себя свою должность и вместе с тем отказавшись от данных своим староствам в заем денег, которые составляли почти все его имущество.

Гёрц признал за нужное воспользо ваться его усердием и способностью нравиться. Тогда епископ назначил Бассевича своим посланником при прусском дворе, с поручением просить короля склонить Датчан к восстановлению голштинских владений и снятию осады Тённингена, а потом убедить его принять против Дании и России сторону Швеции, которую заставят уступить ему, в вознагражде-ние, Штеттин с округом Министерство в Берлине приняло такое предложение за химеру и долго уклонялось от переговоров о нем, пока наконец король, у которого Бассевич успел снискать к себе уважение, не приказал приступить к ним. Ильген спросил, что может представить епископ в обеспечение своих обещаний? Посланник в ответ представил ему толькочто заключенную конвенцию с Веллингом, и 22-го [107] июня подписана была другая, известная под именем трактата между Пруссиею и Голштиниею, сущность которого состояла в следующем: 1) Висмар и Штеттин будут очищены Шведами и заняты одинаковым числом войск обеих договаривающихся сторон, под предводительством двух равных по чину офвцеров, которым начальствовать там поочередно; 2) городов этих не уступать никакой другой державе, а Швеции не возвращать иначе, как с условием уплаты за содержание гарнизонов; 3) король и епископ займут Стральзунд и остров Рюген своими войсками и будут защищать их от всякого постороннего притязания; 4) его величество король прусский употребит все свои усилия для замирения Севера; 5) он войдет в сношения с Великобританиею, Генеральными Штатами и курфирстом Ганноверским, чтобы положить конец неприязненным действиям Дании в Шлезвиге и Голштинии, и наконец, 6) если эти державы слишком замедлят своим согласием, король приступит к решительному действию один и употребит все возможный средства для восстановления дома готторпского во всех его правах. В этот трактат, вскоре после того обнародованный, включены были две секретный статьи, гласившие, первая: что епископ убедит его величество короля шведского уступить в полную собственность королю прусскому, в виде вознаграждения за оказанные им важные услуги, Штеттин с округом; вторая: что в случае, если Карл III умрет, не оставив потомства, король прусский всеми силами будет поддерживать права на престол шведский герцога Карла-Фридриха, который в таком случае, кроме уступки Штеттина, откажется еще от мнимого права короны шведской на обладание верхнею Помераниею и Новою Мархиею, равно как и от соединенных с ними преимуществ. [108]

По заключении этого договора, граф Веллинг послал приказание графу Мейерфельду, губернатору Померании, сдать обе крепости епископу-регенту. Мейерфельд не согласился, доказывая, что король (шведский) вверил их его чести, и что он в состоянии защитить и сохранить их. Так как царь отозвал свою армию, и у Датчан и Саксонцев не было осадной артиллерии, то это препятствие заставило Гёрца просить Меньшикова и Флемминга отрядить свои войска в Померанию для устрашения Мейерфельда. Привыкнув следовать его внушениям, они выступили и расположились лагерем перед Штеттином. Чтоб иметь возможность управлять их действиями, Гёрц переехал в Берлин, получив неограниченное полномочие от епископа-регента вести переговоры, заключать, по своему усмотрению, трактаты и союзы от имени герцогского дома и даже передавать это полномочие в целости или по частям, в виде передоверия, кому заблагорассудить. Бассевич получи л приказание находится в лагере генералов, и Гёрц вручил ему особую инструкцию для убеждения Мейерфельда. Ложные доводы, представлявшие интересы Швеции в нениерном свете, угрозы разорением и опустошением провинции, обещания подарков и покровительства – ничто не было в ней забыто, но ничто не поколебало твердости и честности генерала.

Решено было начать осаду, не смотря на все препятствовавшие ей затруднения. Одно из важнейших Гёрц устранил, открыв князю Меншикову кредит в прусских владениях для продовольствия его армии. Недоставало только артиллерии. Напрасно Гёрц употреблял все уловки, чтоб получить ее из Берлина: ни король, ни его министерство не хотели нарушить раз признанного ими нейтралитета. Тогда, потеряв надежду с этой стороны, он 20-го августа заключил [109] секретный договор с фельдмаршалом Флеммингом, где между прочим сказано было: что так как Пруссия отказывается поддерживать меры, предпринятые с целью заставить Мейерфельда согласиться на проэкт нейтралитета шведских провинций в Германии, то все выгоды, обещанные ей в трактате Бассевича, переходят к Саксонии, но с тем условием, что она решительно приступит к военным действиям для покорения всех укрепленных мест Померании, даже Стральзунда, и что доставить из Дрездена свою осадную артиллерию. Чтоб облегчить исполнение этого дела, епископ-регент обязывался выплатить Саксонии двести тысячь талеров, которые падут потом на Швецию, и не позволят последней высаживать в Померанию новых войск, – условие необходимое, чтобы воспрепятствовать Шведам беспокоить Польшу с этой стороны.

Незадолго перед тем союзные генералы открыли в Суэде 16 конференции о распоряжениях необходимых в провинции, и о восстановлении прав Шлезвига и Голштинии. Датские министры явились на эти конференции точно так же, как и Гёрц и Бассевич. Меншиков с жаром держал здесь сторону епископа-регента, не смотря на повеление царя объявить всем дворам, что государь этот обнаружил к Швеции явное пристрастие, которое оправдывает действия Дании. Напрасно епископ старался приобрести себе благоволение его царского величества приношением ему в дар великолепного готторпского глобуса: монарх не хотел открыть глаз на злоупотребления своего союзника. Видя такую непреклонность, Меншиков вдруг начал [110] опасаться, что слишком большим угождением Гёрцу может повредить себе, и стал внимать предложеиииям, которые ему сделаны были из Берлина.

Фридрих-Вильгельм не мог смотреть равнодушно на осаду, готовую лишить его пункта, который он мысленно уже обеспечил себе. Он велед вручить голштинским министрам декларацию, где сказано было, что не смотря на все желание его избавить Померанию от неприязненных против нее действий и сохранить Висмар и Штеттин королю шведскому, желание, в котором они сами когда-нибудь удостоверятся, – упорство Мейерфельда заставляет его, для обеспечения своих границ, приступить к соглашению с союзниками. После того он приступил к переговорам с князем (Меншиковым) о секвестре Померании и о занятии Штеттина гарнизоном на половину прусским, на половину русским. Ясно, что король готов был соединиться с союзниками против Швеции, если б только обещали уступить ему этот город при заключении мира и не уклонялись от переговоров о том. Заметив такой опасный оборот дела, Гёрц в конце августа уехал из Берлина в Гамбург и предоставил Бассевичу одному заботиться об участи Померании.

Бассевич был того мнения, что выгоды молодого герцога требуют, чтобы Штеттин перешел в руки только Пруссии и чтоб последняя была обязана им дому готторпскому. Но все противилось этому: Флемминг рассчитывал на выгоды, обещанные Гёрцом, а Меншиков хотел устранить упрек в неисполнении данных ему приказаний и доказать царю пользу пребывания его войск в Германии каким-нибудь блистательным подвигом. Он с ожесточением начал бомбардирование, не дождавшись даже возвращения курьеров, отправившихся за последними приказаниями епископа-регента [111] и графа Веллинга. Бассевич собрал все свои силы, чтобы предупредить уничтожение трактата, который был его делом. К счастию, ему удалось найдти князя в палатке одного (большею частию его всегда окружали саксонские и датские шпионы). Здесь он говорил так убедительно, что Меншиков, питавший к нему и без того бесконечную дружбу и уважение, уступил, и что через несколько часов он увидел себя посредником конвенции между этим князем и королем прусским, по которой, за 400,000 талеров и свободный пропуск союзников для нападения на Стральзунд, первый удовольствовался суетной славой – войдти победителем в Штеттин с тем, чтоб передать этот город и всю секвестрованную область в руки короля и предоставить комменданту и гарнизону честное отступление в Швецию. Епископ-регент взял на себя обеспечение обещанной суммы, а король снова обязался допустить в гарнизон половину голштинцев, содействовать всеми силами восстановлению и выгодам Фридриха 17 на основании трактата 22-го июня, и прежде всего достигнуть снятия осады Тённингена. Когда все это было сделано, Бассевич отправился доказывать Мейерфельду, что дальнейшее сопротивление произведет возмущение со стороны жителей, приведенных в отчаяние разрушением их города, и грозил ему участью Стенбока. 30-го сентября Мейерфельд вышел из Штеттина, и все уладилось сообразно с конвенцией.

Верный обещаниям, данным дому готторпскому, король прусский уже ходатайствовал в его пользу в Лондоне, Гааге и Ганновере. Королева Анна и курфирст Георг готовы были вступить в переговоры относительно восстановления (дома [112] готторпского). Такая готовность послужила основанием или по крайней мере предлогом Гёрцу оставить ненадежную негоциацию о Померании и отправиться в Ганновер, где он пробыл только восемь дней и потом уехал в Готторп. Там пребывал в это время король датский с иностранными министрами, находившимися при его дворе, и забавлялся знаменитым планом пересадки (transplantation), по которому герцогский дом должен был уступить Дании свои наследственные земли и получить за них в обмен герцогство Бременское и графство Ольденбургское и Дельменгорстское. Гёрц много смеялся над этим планом и так прижал короля, что тот, актом, подписанным в Шлезвиге 30-го сентябри предложил возвратить Голштинию немедленно, а Шлезвиг – по окончанин войны, снять осаду Тённингена и согласиться на занятие этой крепости нейтральными войсками по выбору епископа. Видя себе поддержку со всех сторон, Гёрц с гордостью отвечал: что по воле государя его ни одна деревня из его наследственных земель, тем менее герцогство Шлезвигское, не останется в руках Дании, и что спасти Тённинген есть дело короля прусского. Поэтому вся сделка между ними ограничилась условием касательно снабжения Тённингена съестными припасами на восемь дней. – В этот промежуток времени получено было ходатайство королевы Анны в пользу освобождения несчастного Веддеркоппа. Гёрц, не смотря на то, что употребил большие суммы для обеспечения себе помощи со стороны английского флота и что уж почти получал ее, все-таки не задумался отвергнуть посредничество королевы, которая предлагала поставить гарнизон в Тённинген; потом вдруг сам предложил оставить там половину голштинских войск, и тотчас же уехал из Готторпа, не дождавшись ответа на то [113] Дании. В оправдание такого внезапного прекращения переговоров он распустил слух, что в Готторпе намеревались его арестовать. Одно обстоятельство давало этому вид правдоподобия: князь Долгорукий 18 посол царя, протестовал против допущения Гёрца на Готторпские конференции, уверяя, что Меншиков имеет приказание помогать Дании в устранении всякой попытки лишить ее земель голштинских. Чтобы ослабить противодействие этого министра, Гёрц старался ему внушить, что если дом голштинский непременно обрекали на потери, то он может решиться и на добровольное лишение в пользу истинного своего друга, короля шведского. Посол после этого заподозрил Гёрца в домогательстве отдельного мира между Швецией и Данией, и обнаружил, столько энергии для уничтожения его интриг, что можно было подумать, что он руководствовался в этом деле какими-нибудь сильными внушениями, хотя и был любезнейшим и приветливейшим из русских своего времени.

Гёрц возвратился в Берлин 10-го октября и сильно упрашивал короля послать войско на помощь Тённингену. Но он знал медленность решений прусского министерства, исполненного предосторожностей, и военную организацию Пруссии (теперь столь превосходную), вследствие которой она не могла тогда приступать к решительным действиям по первому призыву; и потому, чтобы выиграть время и занять как-нибудь неприятеля, который теснил крепость, вступил в тайные переговоры с графом Альфельдом, датским министром в Берлине, о предварительных условиях восстановления (дома готторпского) и о [114] снабжении съестными припасами Тённингена через каждые восемь дней, до окончания брауншвейгского конгресса; притворился даже, что допускает план пересадки, который, как мы видели, так презирал в Готторпе. Альфельд понимал слишком хорошо интересы своего государя, чтоб не шепнуть на ухо его прусскому величеству: что он может поберечь свое ходатайство и не тратиться на чрезвычайное вооружение, потому что враждующие стороны готовы согласиться между собою. Король затронутый, за живое тем, что дело может уладиться без его участия, решился по этому поводу оставить без внимания вопрос о восстановлении. Он совершенно лишил своего доверия Гёрца, и если Бассевич также не потерял его, то это только потому, что соглашение сделано было без его ведома и что призванный из лагеря в Берлин для под-писания акта, он уклонился от этого, говоря, что такое соглашение неуместно при настоящих затруднительных обстоятельствах и что герцогский дом не найдет в нем для себя никакого обеспечения. Такая смелость возмутила Гёрца, принявшего ее за открытое сопротивление своей власти, и он устранил Бассевича от переговоров своих с графом Флеммингом касательно вознаграждения издержек по перевозке саксонской артиллерии. Король прусский уплатил в число их 400,000 талеров, и Флемминг одобрил секвестр Штеттина.

Царь, извещенный послом Долгоруким, графом Головкиным, своим министром в Берлине, и жалобами короля датского о действиях Меншикова в пользу двора Готторпского, повторил приказание русским министрам при иностранных дворах объявить: что он будет считать своим неприятелем всякого, кто вздумает нападать на его союзника за секвестр владений епископа-регента. Эго было громовым ударом для приверженцев [115] последнего. Прусское министерство воспользовалось сим случаем, чтоб объявить Гёрцу, что такое обстоятельство ставит короля в невозможность исполнить принятые им на себя обязательства относительно восстановления, и что он не может мериться с силами России. Сам король сказал Бассевичу, который был в отчаянии, что плоды его счастливых переговоров ускользали от его государя, что он должен ехать в Петербург и упросить царя объявить только, что голштинское дело до него не касается, и представить его величеству, что Фридрих-Вильгельм тотчас же готов спешить на помощь своим друзьям, но что он не может противиться колоссу, который бы задавил его, если б объявил ему войну.

Меншиков, в силу штеттинского договора, вывел свои войска из Померании. Он выжал несколько контрибуций с городов Гамбурга, Любека и Данцига, убедил Гёрца послать в Петербург Бассевича, как единственного человека, способного внушить царю более сострадания к несчастному дому готторпскому, и отправился наконец в Россию. Прием, сделанный ему госудзрем, был весьма немилостивый. Его упрекали, что он все делал дурно. Он и оставался в Померании, и уезжал оттуда всегда невовремя. После победы над Стенбоком, он должен был бы спешить пожинать лавры вместе с своим гссударем в Финляндии, но предпочел собирать их один в Померании; почему же он не окончил жатвы и не продолжал своих завоеваний? Он уступает их другим за ничтожную сумму денег, недостойную обращать на себя внимание, и рискует, по какому-то странному расположению к министран голштинским, потерять старинного и верного союзника царя, не приобретая ему нового в лице короля прусского, хотя и имел к тому в руках [116] все средства. В защиту против столь важных обвинений, князь ничего не мог представить, кроме пользы от проэктов Гёрца. Но осуществление их было так сомнительно, так отдаленно! Меншиков пал бы непременно, если б великодушная супруга царя не вступилась за него, представляя разгневанному монарху, что среди стольких вельмож, все еще привязанных к варварским обычаям, которые он старается смягчать, ему нужен слуга способный и мужественный, получивший и знатность, и богатство только от него, обязанный, следовательно, безусловно подчиняться его воле, одним словом такой, как князь Меншиков, которому он никогда не найдет равного, и прежние заслуги которого вполне дают ему право на прощение его настоящей вины. Вследствие таких представлений фаворит на сей раз отделался только тем, что с ним несколько времени обращались с холодностью, заставлявшею его бояться всего. Царь с умыслом показывал ее публично, чтоб удовлетворить Датчан и заставить своих царедворцев трепетать за всякое уклонение от его воли, тем более, что не прощает проступков и человеку, для него столь дорогому.

Рассудок говорил здесь в пользу Меншикова устами Екатерины и давали всегда этой государыне то огромное влияние, которое она, в виду всех, так часто имела на душу своего супруга. Впрочем она имела также и власть над его чувствами, власть, которая производила почти чудеса. У него бывали иногда припадки меланхолии, когда им овладевала мрачная мысль, что хотят посягнуть на его особу. Самые приближенные к нему люди должны были трепетать тогда его гнева. Припадки эти были несчастным следствием яда, которым хотела отравить его властолюбивая сестра София. Появление их узнавали у него по [117] известным судорожным движениям рта. Императрицу немедленно извещали о том. Она начинала говорить с ним, и звук ее голоса тотчас успокоивал его; потом сажала его и брала, лаская, за голову, которую слегка почесывала. Это производило на него магическое действие, и он засыпал в несколько минут. Чтоб не нарушать его сна, она держала его голову на своей груди, сидя неподвижно в продолжении двух или трех часов. После того он просыпался совершенно свежим и бодрым. Между тем, прежде нежели она нашла такой простой способ успокоивать его, припадки эти были ужасом для его приближенных, причинили, говорят, иесколько несчастий и всегда сопровождались страшною головною болью, которая продолжалась целые дни. Известно, что Екатерина Алексеевна обязана всем не воспитанию, а душевным своим качествами Поняв, что для нее достаточно исполнять важное свое назначение, она отвергла всякое другое образование, кроме основанного на опыте и размышлении. Она никогда не училась писать. Принцесса Елизавета все подписывала за нее; когда она вступила на престол, даже подписала ее духовное завещание. При жизни царя она не приближала к себе никого из своих родных. Только после его смерти явился в Петербурге ее брат, под именем графа Генрикова. В продолжение двух последовавших царствований он жил в неизвестности. Императрица Елизавета сделала его сына своим каммергером. Одна из его дочерей вышла замуж за канцлера графа Воронцова; обер-гофмейстер Чоглоков женился также на графине Генриковой, племяннице императрицы. Графиня Воронцова пользуется известностью как замечательная красавица и как женщина необыкновенно умная и очень образованная 19. [118]

Но возвратимся к Меншикову. Конвенция его с прусским двором не была одобрена. Царь не только отказался от ратификации ее, но и приказал еще Головкину объявить берлинскому кабинету, что Голштинцы сами причиною своих несчастий, потому что с гордостью отвергли предупредительность Дании в отношении к Готторпу, и что его царское величество не потерпит, чтоб покровительствовали такому упорству их против его союзника. После двукратного посещения прусского двора царю вполне стало ясно робкое благоразумие министра Ильгена. Чтоб застращать его, он присоединил к вышеупомянутой декларации гордые жалобы, что в трактате 22 июня в пользу епископа-регента принято несколько условий в противность последней конвенции, заключенной с князем Меншиковым, и объявил оскорбительное требование, чтоб их уничтожили. Гордясь такой поддержкой, Альфельд не посовестился сказать Ильгену: «Ну, так уничтожьте; Берлину ведь не в первый раз нарушать трактаты. Скажите в оправдание, что вас застали врасплох". Принимая к сердцу, как и должно было, честь своего короля, от которого требовали отказа, и боясь в то же время отважиться на смелый ответ царю, министр, в отчаяииии, не знал на что решиться. Король, справедливо оскорбленный, очень охотно принял бы сторону Швеции; но упорная твердость Карла XII не оставляла никакой надежды получить от него согласие на какую-либо уступку в пользу Пруссии; притом же распространился неопределенный слух, что Шведы, утомленные слишком воинственным царствованием, и под предлогом, [119] что король покинул их, решились возвести на престол принцессу, сестру его.

Бассевич толькочто возвратился из Мекленбурга, как Гёрц поручил ему тайно хлопотать там о заключении союзного трактата между герцогствами Шверинским и Готторпским, трактата, к которому будут стараться привлечь королей шведского и прусского. Герцогство ДИверинское должно было, на основании его, получить обратно Висмар за 100,000 талеров, которые оно выплатит Готторпскому в виде замены обязательств его с Пруссиею относительно этого города, а епископ-регент предлагал свое посредничество для мирного разрешения несогласий между герцогом Мекленбургским и его владениями. Но Гёрц скоро стал опасаться, что Бассевич, из любви к своей роднне и из уважения к отцу, стоявшему во главе мекленбургского дворянства, приложит слишком много старания в пользу трактата, который увеличил бы герцогу средства притеснять евои владения; а потому велел ему возвратиться в Берлин, и отправился сам в Шверин, где, вместо достижения предположенной цели, навел только герцога на мысль, что он с большею верностьюможет рассчитывать на получение предлагаемого ему, если будет искать дружбы и покровительства царя.

Монарх русский принял очень благосклонно предложение, сделанное ему герцогом через посредство Остермана, сына одного вестфальского пастора и брата знаменитого Остермана, бывшего тогда секретарем царя, а впоследствии графом и канцлером Российской империи 20. С [120] этого времени начались дружеские сношения, которые потом подкрепились еще браком герцога с племянницею царя Екатериною, дочерью царя Ивана, и открыли, для пользы русской торговли, новый путь взамен затруднительного шлезвигского канала, тем более, что плавание по Балтийскому морю к Эльбе легко могло установиться при помощи некоторых мекленбургских озер и рек. Проэкт такого сообщения был задуманн еще герцогом Валленштейном во времена его господства. План его сохранялся в герцогской камере.

Заметив, что затруднения для его негоциации в Шверине непреоборимы, Гёрц однако ж не остановился, а отправился в Ганновер, откуда потом возвратился в Берлин с целию смягчить Головкина, ободрить Ильгена и добиться, чтоб Альфельд похлопотал о снабжении припасами Тённингена, которое столько раз обещалось и все откладывалось. Гарнизон его, томимый голодом, угрожал сдаться, и тогда Веддеркопп немедленно получил бы свободу. Чтобы предупредить такой случай, Гёрц написал бы собственноручно, от имени епископа, точный приказ Вольфу, чтобы он, прежде нежели сдаст крепость, отрубил Веддеркоппу голову в самой темнице. Альфельд согласился наконец выдать принцу Виртембергскому, командовавшему блокадой, позволение своего двора снабдить припасами Тённинген; но Ильгена невозможно было склонить показать зубы Головкину, как выражался Гёрц, уверяя, что его, Ильгена, тогда больше будут щадить. Обершенк Шлилпенбах был назначен для исходатайствования у царя ратификации договора с Меншиковым и для представления достаточных объяснений по поводу мнимых недоразумений как этого договора, так и договора с епископом-регентом. «Сделайте мне удовольствие, пошлите Бассевича хлопотать о пользах [121] вашего государя и поддерживать Шлиппенбаха", сказал король Гёрцу, «я вам «отвечаю, что это именно человек, какого нужно для Петра Алексеевича". Король судил очень верно. С лицом весьма располагающим в свою пользу и откровенным, Бассевич соединял необыкновенную находчивость, которая помогала ему схватывать и понимать вещи с первого разу, твердость непоколебимую, речь быструю, умную и простую, темперамент, способный, при случае, выдержать 24-х часовой труд или разгул, большую щекотливость в деле чести, значительную долю прямизны и гуманности, горячности, но без злопамятности, много любви к роскоши, к женщинам, к игре, – и при всем этом не обнаруживал ни малейшей скупости. Иногда он бывал неосторожен в своих словах и выдавал какую-нибудь маленькую тайну, но всегда сохранял тон откровенности, который внушал к нему доверие и заставлял других высказываться гораздо более его самого. Ко всему этому у него присоединялось много огня, деятельности, отваги и всегдашней готовности рассечь узел, если не было средств распутать его.

Гёрц, во избежание увеличения его кредита и самостоятельности, могущего произойти при счастливых переговорах с царем, послал в Петербург Негелейна, кабинет-секретаря епископа, ходатайствовать о благосклонной декларации, от которой зависела помощь Пруссии. Негелейн однако ж, хоть, и был человек способный, не сделал там ничего; не мог даже найти доступа к Меншикову иначе, как объявив себя предтечею Бассевича. В силу постановлений царя, при его дворе все негоциации производились письменно. Негелейн получил приказание изложить на бумаге сущность того, что предложит возвещенный им министр. Тот повиновался и объявил: что министр сделает предложение в [122] пользу замирения Севера и союза царя с домом готторпским, союза, могущего доставить выгоды русской торговле; что он будет стараться изыскивать возможная меры относительно наследования шведского престола, и что станет разузнавать, можно ли надеяться на брак, который бы соединил обе стороны неразрывными узами. Секретарь распространился о предметах столь интересных в надежде склонить царя к пощаде епископа, о которой имел поручение ходатайствовать. Но ни монарх, ни фаворит не удостоили его ни насколько своей откровенности; последний не переставал просить чтоб спешили нриездом посланника.

Гёрц решился наконец отпустить Бассевича, и объявил ему об этом. Но тот же самый человек, который весело отвечал на просьбы Меншикова поскорее ехать вслед за ним, что отправится, как скоро согласятся на то Бог и барон Гёрц, – теперь отказывался от трудной коммиссии ехать упрашивать царя, и надменный Гёрц принужден был унизиться до самых настойчивых просьб, чтоб убедить его не уклоняться от нее. Бассевичу казалось, что дела приняли слишком дурной оборот, чтоб думать о возможности поправить их, а может быть он и предчувствовал, что его ожидает измена. Когда он расставался с Гёрцом, последний заключил своя прощания следующими странными словами: «Подумайте обо мне, люб. друг, когда увидите соболей". – (1714) Не пускаясь с ним в совещания на счет его инструкций, Гёрц велел вручить их ему только тогда, когда тот садился уже в карету. Вот, в сущности их содержание:

1. Отклонить его царское величество от подозрения, что епископ-регент пристрастен к Швеции. Нельзя, конечно, не допустить, чтоб интересы этой [123] державы не были ему дороги, но благоразумие прежде; всего требует предпочтения собственной безопасности всякой чужой. Следуя этому правилу, его светлость принудил графа Стенбока сдаться; ясное доказательство, что он вовсе не имел намерения защищать или укрывать его, когда дозволил ему запереться в Тённингене.

2. Отклонить также его царское величество и от другого подозрения, что будто бы готторпский двор старался о заключении отдельного мира между Швециею и Данией. Он отвергал план пересадки, хотя последний вел прямо к миру, который Дания не поколебалась бы заключить, если б только захотели принять ее условия. Но не дай Бог, чтоб на них когда-нибудь согласились; разве вынудит к тому непреклонность царя. Державам, которым выгодно препятствовать этому миру, стоит только возвратить дому готторпскому захваченные его владения, и все поводы стараться о нем уничтожатся. В этом деле ссылаются на суд графа Флемминга, государственного человека столько же просвещенного, сколько и преданного своему королю.

3. Убедить царя не отказывать в одобрении благоприятных отзывов князя Меншикова и согласно с тем приказать своим министрам при иносгранных дворах давать знать, что он не будет противиться восстановлению (дома готторпского). Это главная цель посольства; но если чрезвычайный посланник найдет возможным достигнуть ее путем более легким, предлагая стараться о мире, или посредством переговоров о наследовании шведского престола и браке в том смысле, как уже прежде было о том предложено, то ему предоставляется право договариватся относительно всех этих пунктов, и все будет одобрено и утверждено, лишь бы только вышеозначенные отзывы и все сопряженное с ними [124] служили основанием и имели желаемое действие.

Негелейн был еще в Петербурге, и уехал оттуда только спустя несколько месяцев. Он имел то счастливое чувство враждебное интриге, ту совесть, одним словом, которую Гёрц называл обыкновенно болезнию, излечиваемою только кровопусканием. Хитрый министр предпочел ему Криста, незнакомого с этою болезнию, назначив последнего секретарем посольства при Бассевиче. Этот человек догнал посланника через неделю после его отъезда из Берлина и вручил ему добавочную инструкцию, в которой было сказано.

1. Что если вопрос о браке молодого герцога с царевною, предложенном прежде Меншиковым Гёрцу, будет снова поднят, то следует объяснить, что со стороны интереса, который всегда служит основанием для браков царственных лиц, дело это удалится само собою.

2. Чтоб говорить о наследовании престола Карла XII не иначе, как о таком предмете, которого нельзя касаться с неприятелем Шведов, не оскорбляя их. Затрогивать вопрос, о котором мнение этого народа не одинаково, значило бы производить в нем пагубные раздоры; значило бы отчудить его от министерству голштинского. А кто же другой, кроме этого министерства, может привести его, по желанию союзников, к заключению мира властию Сената, в отсутствие и даже против воли короля? Такой причины достаточно, чтоб переговоры о наследовании престола отложить до другого времени.

3. Чтоб внушить, что невозможно за ключить скорый и прочный мир с Швециею без содействия Франции и морских держав, и что следовательно необходимо для конгресса выбрать место неотдаленное от них. Брауншвейгские конференции этому могут служить не более, как [125] для устроения голштинских смут и назначения приличного места переговоров о замирении Севера.

4. Посланник должен стараться внушить прусскому министру, чтобы он показывал благородную и гордую твердость, как в померанском, так и в голштинском деле.

5. Надобно, чтобы он, не обнаруживая публично короткости и согласия с бароном Лоосом, министром короля Августа, сносился с ним обо всем, кроме брака герцога с дочерью царя; это дело должно быть рассматриваемо как глубочайшая тайна.

Бассевич горько жаловался на двусмысленность и несообразности этих инструкций. Царь человек прямой и проницательный, русские бесконечно подозрительны; в какое же положение ставили его? Гёрц старался успокоить его обещаниями, что ему будут доставлять пояснения по мере соображений. Шлиппепбах, которого он имел приказание дожидаться, соединился с ним в Данциге. Они были представлены царю в Риге, где этот государь осматривал верфи, и скоро последовали за ним в новую столицу его империи. Там они имели у него формальную аудиенцию.

Двор петербургский не имел еще никакого внешного блеска. Иностранные министры посещали его без особенного удовольствия. Не было никакого желания сделать вм приятное или оказать вежливость; доступ к царю был возможен только на кабинетных конференциях или во время разгульных, грубых увеселений. Последние представляли, впрочем, самый удобный случай говорить с государем откровенно о делах, и быть допущенным в число его собеседников считалось отличием. Бассевич не замедлил добиться этой чести, хотя царь и находил странным, что маленький [126] готторпский двор также старается вмешиваться в дела больших держав. Однажды он сказал посланнику: «Ваш двор, руководимый обширными замыслами Гёрца, похож на ладью с мачтою военного корабля; малейший боковой ветер должен потопить ее".

Бассевич, чтобы добиться благоприятного решения, изобразил самыми ненавистными красками недобросовестность Дании после сдачи Стенбока, и напротив расписал самыми блестящими славу и выгоду, которые приобретет царь, если удостоит своей дружбы дом готторпский. Петр Алексеевич взлел ему объяснить, на чем основывает этот дом свое желание вступить в союз с Россией, и потом составить записку для обсуждения этого дела в совете. Ему хотелось иметь в руках документа, полезный для его видов, и привязать к себе Данию, которой бы можно было показать, чем он ей жертвует.

Стесняемый двусмысленностью своих инструкций, Бассевич не знал что сказать в требуемой от него записке. Напрасно обращался он с вопросами о том к своему начальнику: тот избегал ясных ответов по этому щекотливому пункту. Видя наконец себя окруженным западнями как со стороны своего собственная двора, так и того, с которым вел переговоры, он решился всячески поддерживать Шлиппенбаха, в надежде, что успехи переговоров этого министра помогут.счастливому окончанию его собственных.

Царь принял благосклонно объяснение Пруссии и обещал согласиться на конвенцию между королем и князем Меншиковым, если его союзники, которым он раз предоставил дело о Померании, будут относительно его согласны между собою. Он постоянно утверждал, что епископ, впустив в свою крепость [127] Шведов, нарушил нейтралитет, и потому терпит справедливое наказание. На возражения Бассевича, что их точно впустили, но в то же время и выдали, он отвечал, что нехорошо поступили, впуская их, но еще хуже, изменяя им, и что государям должно быть добросовестными. Бассевич передал эти слова Гёрцу, и вот что последний отвечал на них: «Вы говорите, что царь напирает на добросовестность: объясните ему, пожалуйста, что между государями дружба есть ничто иное как интерес, и что если один всячески уверяет в своей преданности другому, этот другой, когда не видит ясно пользы для себя от их союза, должен быть уверен, что все эти уверения ложны и скрывают обман". Бассевич не побоялся обратиться с такою речью к царю, хотя и мог попасть за нее в Сибирь.

Так как уже Негелейн предъявил пункты, которые Бассевич предложил монарху, то уловки его для избежания прямого объяснения и замедление ответа возбудили наконец подозрение, что его облекли в сан посланника только для того, чтоб без опасности быть шпионом короля шведского, с которым его молодой государь находился в столь близких родственных отношениях. Его короткость с князем Меншиковым давала ему к тому все средства, тем более, что князь был доверенным лицом царя и не отличался скромностью. На почте стали вскрывать все письма, присылавшиеся на имя Бассевича. Меншиков все еще был в шатком положении вельможи, которого судят, взвешивая его заслуги и вины. Он сваливал всю настоящую свою вину на Флемминга, которого советы вводили его в Померании в заблуждение. Царь принял это оправдание, чтоб даровать ему прощение; но бояре вывели из того заключение, что князь неснособен к делам. Окорбленные тем, [128] что во главе их стоит сын простолюдина, они с радостью готовы были бы подавить воскресавшее его могущество, если б только могли доказать, что он своею нескромностью обнаруживает государственные тайны. Однако ж перехваченная ими корреспондеиция Бассевича ни сколько не послужила для их цели; ой открыла только, что между дворами берлинским и готторпским существуют какие-то переговоры относительно наследования шведского престола, и что их тщательно скрывают от двора петербургского. Это послужило им поводом старатся внушить царю, что поручение, данное агенту Гёрца, таит в себе обман, и монарх сказал однажды Меншикову: «Твой голштинский друг слишком умен, чтоб серьозно думать, что его пустые слова заставят меня согласиться на что либо противное моим интересам; он верно приехал сюда с другим намерением, если за тем, чтоб быть здесь шпионом, скажи ему, чтоб он бросил это дурное ремесло, для которого не рожден, и чтоб выбрал себе другое, получше", а немного спустя и самому посланнику: «Вследствие сообщений, переданных Негелейном Меншикову, я сделал шаг подозрительный моим союзникам, – я принял вас и обошелся с вами хорошо, но если вам не поручено того, о чем он нам говорил, – берегитес". И, не дождавшись его ответа, царь удалился. Тогда Меншиков начал заклинать своего друга представить записку с изложением пунктов, составлявших, как было объявлено, цель его посольства, и в то же время объяснить действительность тех поводов, которые побудили его, Меншикова, склониться на сторону двора готторпского. Бассевич обещал ему это, и должен был приступить к делу, руководствуясь полученными им известиями. Гёрц последовательно сообщал ему: что генерал [129] Вольф, по недостатку в съестных припасах, принужден был сдаться на честную капитуляцию; что Датчане намереваются разрушить укрепления Тённингена и замышляют произвести в Швеции революцию с целью возвесть там на престол принцессу, сестру короля; что герцог Карл-Фридрих будет объявлен совершеннолетним, чтоб можно было делать действительные уступки; что кредит министерства готторпского упал в Швеции и едва ли когда опять восстановится, потому что гордость и самолюбие нации противятся вмешательству иностранцев и не хотят ничем быть им обязанными; что так как двору готторпскому ничего более не остается, как обратиться к помощи царя, то – если только его величество захочет действовать прямо и открыто – необходимо решиться на союз с ним, тем более, что робкая Пруссия никогда не предпримет, чего-либо ему противного.

После того Бассевич и Меншиков составили план, долженствовавший определить взаимные интересы обеих сторон и понравиться царю. Они провели вместе целый день, стараясь облечь его в приличную форму. Вечером князь сообщил о нем государю, который приказал, чтобы Бассевич изложил все пункты на бумаге и на другой день утром явился к Меншикову, где его величеству угодно будет самому присутствовать при их конференции. Вот вкратце этот план, который Бассевич из предосторожности велел написать рукою Криста и не подписал:

1. Его царское величество ручается, что укрепления Тённингена не будут разрушены; обещает восстановить права дома готторпского в четыре месяца, употребить для этого все зависящие от него средства и откажется поддерживать каким бы то ни было образом интересы Дании.

2. Если король шведский возвратится, и заключен будет общий мир, царь [130] обязывается предоставить молодому герцогу голштинскому те из завоеванных областей, которых не будет в состоянии оставить за собой и не захочет возвратить.

3. Если король шведский умрет, не оставив наследников, царь будет стараться всеми мерами, чтоб наследником был молодой герцог, и поддерживать присоединение наследственных его земель к короне шведской.

Епископ-регент, взамен того обещает за себя и за малолетного герцога:

4. Заключить с царем тесный союз и укрепить его браком герцога с царевною Анною Петровною, браком, который должен состояться, если даже герцог и не получит ни трона, ни завоеванных провинций, лишь бы царь с своей стороны всячески озаботился о доставлении ему их и о восстановлении его прав. Само собою разумеется, что его величество в то же время не откажет в надлежащем объяснении относительно приданого царевны, его дочери, и торговли между Россиею и владениями голштинскими. Соединение двух морей, как было предположено прежде, устроится легко.

5. В случае наследования герцогом шведского престола, его царскому величеству предоставляется на выбор удержать за собою или Лифляндию и Эстляндию, или Ингрию и Карелию от Выборга до Нарвы. Герцог удовлетворит короля прусского с тем, чтобы он не вмешивался в настоящие предположения, а подозрение, которое пало бы на Россию вследствие присоединения герцогств Шлезвигского и Голштинского к короне шведской, будет отстранено разделением герцогств Бременского и Верденского, которые будут отданы епископу-регенту; город же Висмар возвратится герцогу мекленбургскому. Последнего будут стараться склонить к союзу с царем [131] посредством брака его с царевною Екатериною Ивановною, племянницею его величества.

6. В обеспечение настоящих обязательств будет допущено, чтоб его царское величество занял Тённииген своими войсками под каким нибудь вымышленным предлогом. Царь оставит за собою эту крепость, в качестве залога, до тех пор, пока герцог не достигнет совершеннолетия и не будет видно, какой оборот примут дела.

7. Царь и епископ дают взаимное обещание хранить в тайне настоящее соглашение, обязывая тем же и своих министров.

Петр Алексеевич явился один в дом Меншикова. Приказав изложить себе вероятность выгод каждого пункта проэкта, он взял его с собою, чтоб отдать Веселовскому 21 для перевода и потом хорошенько обдумать.

Между тем распространилось известие о скором возвращении Карла XII, и это одним разом уничтожило все происки в Швеции. Гёрц дрожал за последствия переговоров, начатых по его приказанию в Петербурге. Он поспешил отправить к Бассевичу запрещение представлять царю какие бы то ни было проэкты; но прошло уже две недели как проэкт был подан, и саксонский посланник, с которым Бассевич должен был во всем сноситься, знал о том, хотя от него и скрывали большую часть статей. Царь остался доволен сделанными ему предложениями и иаписал королю датскому письмо, в котором убеждал не разрушать Тённингена. [132]

Вольф сдал эту несчастную крепость, не исполнив кровавого предписания Гёрца относительно головы Веддеркоппа. Честность почтила здесь невинность и не побоялся навлечь на себя месть министра самовластного и жестокого. Датчане нашли в замке крепости несколько бумаг, относившихся к переговорам с Стенбоком, которые генерал этот по небрежности забыл взять с собою. Царю немедленно сообщены были с них копии, чтобы открыть ему стачку с Шведами, в которой не признавался епископ-регент. Царь обсуживал проэкт Бассевича, когда дошли до него эти неопровержимые свидетельства двуличности готторпского министерства. Он рассудил, что нельзя допустить, чтобы человек, уполномоченный делать ему лживые предложения и чернить Данию, его союзницу, оставался далее при его дворе. Вследствие того Бассевичу велено было объявить, чтобы он немедленно удалился и в короткое время выехал из России. Бассевич представлял, через посредство Меншикова, что это изгнание грозит его чести и имуществу, и что Гёрц, чтоб свалить с себя вину неред епископом, припишет непременно всю неудачу посольства неловкому поведению его, Бассевича. Меншиков был в это время сердит на Гёрца. Последций рассказал датскому министру Ревентлау о суммах, которыми приобрел себе расположение каязя. Этим путем сведение о них дошло и до царя, и Меншиков чуть-чуть не впал в сильную немилость. Потому-то он всячески протестовал против несправедливостей, которые угрожали Бассевичу. Государь русский был великодушен. «Ну, так выпроводим его таким образом, – сказал он, – чтобы двор его убедился, что вся вина неуспеха принадлежит самому двору", и приказал составить ответ на проэкт. Вот в чем он заключался: [133]

1. Его царское величество просил его величество короля датского не разрушать Тённингена, но ни за что не огвечает и никогда не откажется поддерживать своих союзников. Если б выгоды даже и не требовали этого, то святость обязательств предписывает поступать так, ибо кто теряет свой кредит, тот все теряет.

2. О доставлении Финляндии молодому герцогу будут стараться; но для этого нужно содействие епископа-регента.

3. Его царское величество не противится наследованию герцогом шведского престола и не думает, что воспротивятся и его союзники, хотя впрочем для этого необходимо предварительно знать мнение короля прусского; но королю шведскому еще так немного лет, что в настоящее время кажется неуместным касаться этого предмета. По той же самой причине его величество находит вопрос о присоединении голштинских владений к Швеции весьма ицекотливым и основанным на предположениях мало вероятных.

Относительно обязательств епископа-регента, –

4. Его величество принимает предложение о браке; но здесь ничего не может быть решено прежде достижения царевною узаконенного возраста. Царь хотя и отец ее, однако ж необходимо ее согласие. Распри между Даниею и Голштиниею могут быть устранены на Брауншвейгском конгрессе и ни в чем не касаются до его царского величества, который скорее решится быть оставленным своими союзниками, чем сам оставить их; честь его слова дороже ему всего остального.

5. Г. посланнику, вероятно, известно, что на гузумских конференциях был составлен план относительно завоеваний, который должен оставаться неизменным. Ингрия и Карелия – немецкие провинции; генерал Делагарди занял их под предлогом защиты от Польши и [134] покорил Швеции. Если его царское величество оставит их себе, а Лифляндию и Эстляндию уступить неприятелю, то последний может стеснять плавание около их берегов, опираясь на крепость Ревель и Гельзингфорс и пользуясь незначительною шириною Финского залива. Если же царь уступить Ингрию, тогда всякое сообщение с Россиею будет отрезано. Во всяком случае, здесь одинаково сменяются как та, так и другая сторона. Для чего также стараться удовольствовать только короля прусского и отнимать у датского завоеванные им Бремен и Верден, тогда как молодой герцог, сделавшись королем шнедским, должен оставить за собой свои иаследственные земли? Свет не увидит дурного обращения царя с союзниками. Ясно, что хлопочут только о том, чтоб разъединить его с верным союзником и заставить самого повредить тем важнейшим своим интересам.

6. Его царское величество не может иметь притязаний на Тённинген, потому что обязался не делать каких бы то ни было приобретений в Гермации иначе как с согласия своих союзников.

7. Напрасно требуют тайны. Предложения, сделанные г. Бассевичем, были известны задолго до его приезда. Ни в чем не видно здесь доброго и искреннего намерения. Доказательством тому служить обращение с Стенбоком и предписания, данные в то время комменданту Вольфу. Вот копии с них для сведения г. Бассевича. Всего лучше будет положить этот товар опять в тот ящик, откуда он вынут.

С. Петербург, 25-го марта 1714.

Вместе с этим документом царь приказал вручить Бассевичу ответную грамоту к епископу-регенту. В ней он говорил, что чрезвычайный посланник его светлостй был принят с отличием при [135] царском дворе, но что ни одно из его предложений не представило хоть сколько-нибудь верного ручательства для России и ее союзников.

Ожидание возвращения Карла XII заставляло даря спешить своими приготовлениями военных действий против Швеции. Он отправил в Копенгаген каммергера Ягужинского просить об ускорении высадки в Сканию и в то же время осведомиться о делавшихся там нриготовлениях для этой экспедиции. Король датский велел отвечать, что для высадки в Сканию двадцати пяти тысяч войска он ждет только удостоверения от короля прусского, что не будет тревожим со стороны Шлезвига в продолжении кампании; что он просит царя доставить ему это удостоверение и что решается, для облегчения дела, восстановить Голштинию, возвратить Тённинген войскам нейтральным и вступить в переговоры относительно восстановления Шлезвига и других претензий герцогского дома. На возвратном пути из Копенгагена Ягужинский проехал через Берлин и сообщил эти предложения тамошнему министерству. Они были найдены выгодными для епископа-регента, но святость договоров запрещала приступать к какому-либо решению без его участия. Головкин убеждал Гёрца согласиться на делаемые предложения; но Гёрц не соглашался под предлогом, что Датчане не сдержат своего слова и стараются только усыпить Пруссию, которой боятся; ставил королю на вид значение, какое он приобретет в Европе, если будет твердо и неизменно поддерживать первый договор своего царствования; уверял его, что, судя по положению дел, согласятся на полное восстановление, если он захочет решительно требовать его; доказывал Головкину, что последиее будет самым действительным средством заставить Данию серьёзно действовать для общей цели союза, потому что чем [136] менее она увидит возможности приобрести здесь, тем более будет стараться вознаградить себя на счет Швеции. После того он послал Бассевичу приказание сообщать все это и царю. Монарх не получал еще в это время роковых копии с бумаг, найденных в Тённингене, и однако ж на конференции, на которой лично присутствовал, возразил: «А если Швеция купить дружбу Дании уступкою Бременской области, дружбу Пруссии уступкою Штеттина, и после того все обратится против меня, да еще при посредстве вас, голштинских интригантов?" Немного спустя он закрыл заседание и сказал Бассевичу: «Причины ваши хороши, но у меня есть своя, лучшая: было бы недостойно меня – притеснять союзника, который вступает в переговоры для исправления своих ошибок".

Переговоры о высадке в Сканию продолжались. Король датский соглашался дать свой флот, но требовал для экипажа 800,000 рублей. Финансы царя не позволяли в то время выдать такой суммы. Он сам сознался в этом, и король предложил ему пять больших кораблей, но с тем, чтоб он снарядил их и снабдил матросами. Так как Пруссия не объявляла себя прямо в пользу Датчан, то они заподозрили, что она замышляет рано или поздно соединиться с Швециею, и потому убеждали царя предупредить ее и прервать с нею сношения. Но ничто не могло подвигнуть его на это. Он ласкал себя надеждою склонить это государство на сторону Дании, уверецный, что Карл откажется от союза с ним. Одним словом, относительно высадки в Сканию не последовало надлежащего соглашения, и царь решился обратить свои силы на Финляндию, с тем, чтоб проникнуть в Ботнию.

Датчане однако ж разрушили Тённинген, и никто не противился этому. [137] Освобожденный ими Веддеркопп отправился прямо в Копенгаген, а оттуда скоро и в Стокгольм доказывать свою невинность и обнаруживать интриги Гёрца. Сенат знал уже о них от шведского министра в Берлипе и запретил всем прочим шведским посланникам при иностранных дворах сноситься с голштинскими. Гёрц ловко съумел отклонить от себя большую часть обвинений, взведенных на него Даниею; но Веддеркопп заклеймил его несмываемыми пятнами.

Не смотря на то, что он всюду потерял к себе доверие, его неистощимый ум изобрел новую систему, противоположную той, которой он доселе следовал. Его величию и счастию не оставалось иного прибежища, как под крылом Карла XII; поэтому он сразу прекратил сношения со всеми дворами, так долго им щадимыми, и публично водрузил знамя этого героя. Голштинские войска, отозванные из Брабанта, прибыли в Померанию: вместо того, чтоб послать их для занятия Висмара и Штеттина, как следовало по договору с Пруссиею, он сделал из них наемников Швеции и заставил их присягнуть этой державе. Не уведомив о том Бассевича, он льстил себя надеждою, что новость эта, начинавшая уже распространиться, застанет его еще в Петербурге и заставит царя сослать к соболям человека, который забавлял его мнимым исканием союза и дружбы. Но гнев ослеплял его – он рассчел неверно. Наскучив бродить по краю пропасти в местах, где, со времени приказа о выезде, оставался в самом деле только из терпимости, посланник был уже на обратном пути. Он приближался к границе России, когда двор петербургский узнал об обязательстве, принятом голштинскими войсками. Посланные за ним в погоню увидели его уже вне владений царя, да и имели приказание не ехать далее и вообще не [138] слишком усердно преследовать его. Царь уважал Бассевича. Он хотя и не допустил его более к себе на аудиенцию, однако ж удостоил прийдти на прощальный пир, данный в честь его Меншиковым, и выразился, что желает, чтоб оказали справедливость его способностям, но что сомневается в том, потому что у Гёрца глаза слишком хороши, а у епископа их вовсе нет. Это однако ж несправедливо. Епископ не лишен был проницательности, но Гёрц, силою своего ума, которому вскоре подчинился и Карл XII, умел ослеплять его.

Хитрый этот министр (т. е. Гёрц) все еще постоянно оставался в Берлине, и теперь отправил к Бассевичу письмо, наполненное горькими упреками за то, что проэкт, представленный царю, уничтожает кредит двора готторпского в Швеции. Крист 22 донес ему, что посланник очень обиделся этим и думает просить епископа о позволении отправиться успокоивать Стокгольм, прежде нежели возвратится к месту своего назначения. Изменник советовал его превосходительству согласиться на такую просьбу, но в то же время приказать посланнику отправить туда, несколькими днями прежде, своего секретаря посольства, который бы мог разведать обо всем нужном и помочь ему действовать. Крист обещал в этом случае непременно устроить его погибель, а его превосходительство устранить от участия в том, что могло бы не понравиться Сенату. Но Гёрц поступил иначе. Он предупредид просьбу посланника и уведомил его, что, для доставления ему случая смягчить неудовольствие на себя в ИИИвеции, епископ-регент назначает его в Стокгольм на место графа Дерната, говорил далее, что от души поздравляет его и советует ему отправиться прямо в Гамбург, не [139] заезжая в Берлин, где его дурно бы приняли, потому что недовольны им, и что наконец, желая, для надлежащего с своей стороны распоряжения, знать в точности как происходило дело в Петербург, просит сообщить обо всем в подробрости секретарю и прислать его в Берлин для представления ему, Гёрцу, своего донесения. Кристу он сообщил копию с своего коварного письма и именем епископа приказал при отъезде завладеть, тайно от министра, всеми бумагами, принадлежещими к посольству, в особенности же письмами и инструкциями своими. Кроме того, так как Бассевич должен был проехать через Померанию, где находились тогда голштинские полки, то в тоже время отправлено было секретное предписание арестовать его, когда он приедет туда.

Среди стольких хлопот Гёрц забыл только об одном: отправить немедленно в Кёнигсберг деньги, которые посланник должен был получить там на путевые издержки. Этот случай заставил последнего остановиться там и ждать денег, но секретаря тем не менее отправить куда следовало. Снабдив его надлежащими инструкциями, он потребовал от него шкатулку с бумагами посольства. Крист сам принес ее, и уехал. Это было рано утром, в июне месяце. Бассевич провел весь день в слезах по отце, о смерти которого только что получил известие 23. Томимый бессоницею, он вздумал начать писать мемуар в оправдание своего поведения в России, и потому захотел открыть шкатулку, в которой, в предшествовавшую ночь, вместе с Кристом приводил все в порядок. Но ключ оказался не тот. Тогда подозрение (вообще редко [140] проникавшее в его душу) внезапно овладело им. Он велел разбудить слесаря, и увидел, что все похищено и что он предан в руки врагов, лишенный своего оружия. Не колеблясь ни минуты, он садится на лошадь, и скачет добрых шестнадцать немецких миль с такою быстротою, что негоннет почту, уехавшую почти за 24 часа; с пистолетом в руке останавливаем почтальона и принуждает Криста выйдти из повозки и отравиться с ним в находившийся вблизи дом. Там, в присутствии свидетелей, открыли шкатулку изменника. В ней нашлось все, даже черновое письмо его к Гёрцу и ответ на него, – две бумаги, которые обнаружили весь замысел. В этом месте Бассевич оставить Криста, не сделав ему, кроме упреков, никакого оскорбления, и возвратился с своим счастливым призом в Кёнигсберг.

По приезде туда он немедленно жаловался письменно епископу-регенту; но государь этот, несмотря на природное свое добродушие, раздраженный обвинениями Гёрца, разослал команды во все окрестные земли для арестования Бассевича. Однако ж это не имело успеха. Король прусский принял благосклонно извинения, которые Бассевич принес в Берлине в том, что сделал насилие королевской почте; взял его под особое свое покровительство, воспрещал очень долго врагу его, Гёрцу, всякий доступ к своему двору, и наконец дал ему рекомендательное письмо к молодому герцогу Карлу-Фридриху, письмо, с которым Бассевич и проехал в Швецию. Там оправдание его показалось столь удовлетворительным в глазах сената, что граф Дернат (который обвинял Бассевича от имени готторпского министерства) получил приказание выехать из королевства как человек, уполномоченный делать ложное обвинение.

1715. Такой успех внушил [141] Бассевичу смелость освободиться совершенно от зависимости Гёрца, и он объявил раз навсегда, что на будущее время считает себя обязанным подчиняться единственно приказаниям своего молодого государя, тем более, что староства его 24, Бассевича, находятся в Шлезвиге, где государь этот, по обычаю, усвоенному датским королевским домом, достиг требуемого совершеннолетия. Довольный таким предпочтением, герцог немедленно поручил ему отправиться в Турцию с тем, чтоб склонить Карла XII (дядю Карла Фридриха) ходатайствовать в Вене об императорском разрешении на признание его совершеннолетним и в Голштинии, как имперской провинции, где срок опеки оканчивался только в апреле 1718 года.

Бассевич предуведомил короля об этом деле через барона Георга Лёвена, бывшего впоследствии шведским сенатором. Он послал этого чиновника в Демотику и поручил ему передать Карлу XII мемуар, в котором излагал притеснение со стороны Гёрца и обещал, основываясь на знании намерений короля прусского, доставить союз последнего угнетенному герою при помощи уступки Штеттина. Карл сделал Лёвена своим генерал-адъютантом; доказательство, что принятое им на себя поручение не было неприятно его величеству. Ободренный такими счастливыми знаками, Бассевич отправился в путь на встречу королю. Он переехал через море, находясь в свите королевы Лещинской 25, которая возвращалась из Швеции к своему супругу. В Праге он нашел генерала Дальдорфа, ожидавшего там ежечасно [142] прибытия Карла. Но в этом ожидании прошло две недели, по истечении которых узнали, что король уже в Стральзунде. Епископ и Гёрц поспешили к нему туда. Бассевич, явившийся позже, не мог добиться аудиенции, хотя и был снабжен верительною грамотою племянника королевского; однако ж король возразил епископу, который требовал ареста Бассевича, что посланиик племянника его не может быть арестован. Генерал Бассевич, столь уважаемый Карлом, – тот самый, который впоследствии был убит на острове Рюгене и которого Фридрих IV 26 велел искать между убитыми для почетного погребения, – представил его величеству оправдание своего родственника. Герой прочел его со вниманием, но не сказал ни слова. Тоже самое сделал он, когда ему поднесли оправдание Веддеркоппа, к которому всем известно было его уважение. Дело в том, что политика Гёрца, которую он считал для себя нужною, казалась ему тогда важнее всех требований справедливости.

Вскоре гордый барон променял титул голштинского тайного советника на титул государственного министра короля шведского. Его возвышение было весьма несвоевременным препятствием для короля прусского, который обдумывал соглашение с Карлом, имевшее целью сохранить последнему его немецкие провинции за уступку Штеттина. Если б соглашение состоялось, Карл, усиленный в Швеции войсками из Померании, мог бы остановить успехи неприятеля, проникавшего в его королевство. Но Гёрц, оскорбленный неудачею в Берлине, развернул перед глазами шведского монарха целую перспективу интриг, важность которых уничтожила значение дружбы Пруссии. Карл любил обширные замыслы, и согласился с мнением Гёрца. В ответ на [143] предложения, сделанные ему Фридрихом-Вильгельмом через посредство генерала Шлиппенбаха, он объявил гордое требование о возвращении Штеттина. Требование это повторялось так часто, что наскучило наконец королю прусскому и склонило его к союзу с царем, союзу, который уже давно был предсказан этим дальновидным монархом.

II.

(По возвращении Карла XII из Турции.)

Карл XII скоро убедился, как много силы Пруссии содействовали могуществу направленной против него коалиции. Король Прусский, дружбою которого он пренебрегал, и король Датский, старинный его враг, не замедлили осадить его в Стральзунде 27. Осада была деятельна, сопротивление отчаянно. Карл, всегда удивительный по своей неустрашимости, был на этот раз снисходителен и кроток. Вот пример в потверждение того: у него оставалось уже мало полковников (большая часть была убита или ранена), и эти немногие чередовались дежурством на укреплениях. Один из них, барон Рейхель, истомленный бодрствованием и усталостью, толькочто бросился на скамейку, чтоб немного заснуть, как его снова зовут на дежурство. Он отправляется, разражаясь проклятиями. Король, услышав это, подошел к нему с ясным лицом и сказал: «Вам не в моготу, любезный Рейхель, а я только что отдохнул: ложитесь на мой плащ (который сам тут же разослал на землю) и спите. Я подежурю за вас и разбужу вас, когда будет нужно". Пристыженный полковник не соглашается, но надобно было повиноваться. Король завертывает его в плащ и отправляется на свой пост. После краткого отдохновения [144] полковник с новыми силами, с новым усердием, спешил опять жертвовать собою на службе героя, столь человеколюбивого.

1716. Чудеса храбрости Карла и его сподвижникое не могли спасти города: надобно было уступить и отдать его в руки неприятеля со всею Помераниею Король возвратился в Швецию. Неустрашимость его все еще не ослабевала от ряда неудач, но добродетель его не поколебалась: полезный обман уже не пугал его более. Гёрц убедил его в необходимости примириться с одним из неприятелей, чтобы раздавить прочих, и этот один должен был быть никто иной, как Петр Алексеевич. Он был могущественнее всех, был человек необыкновенный, единственный в своем роде, как и Карл, следовательно один, достойный его предупредительности и пожертвования провинций, которыми надлежало купить его дружбу. Карл был вовсе без средств. Вследствие обещания Гёрца собрать 10,000,000 талеров на военные издержки и отторгнуть царя от Дании, Саксонии и Ганновера, он позволил ему делать распоряжения, какие заблагорассудит, внутри королевства и заключать какие угодно трактаты вне его.

Царь, недовольный Датчанами, которые, недоброжелательствуя ему, заботились только о своих выгодах, и раздраженный против Англичан, которые противодействовали его намерению приобрести себе и по ту сторону Балтийского моря порт, и откуда можно было бы проходить в океан, царь склонялся на сторону Гёрца, и Меншиков видел с удовольствием, что прежние его старания по голштинскому делу готовы были осуществиться. Монарх колебался, решиться ли ему разом изменить образ своих действий. Он имел множество поводов к жалобам на своих союзников и мог бы составить [145] длинный и основательный манифест. Не было сомнения, что влияние его на берлинский кабинет заставило бы Пруссию соединиться с ним в союзе с Карлом, а может быть столь быстрый переворота побудил бы также Данию и Польшу немедленно согласиться на выгодный мир. Но если б переворот зтот не произвел никакого действия и если б пришлось продолжать войну, которая бы, конечно, сделалась еще ожесточеннее, – откуда взять тогда средств вести ее? У России было мало денег, у Швеции еще меньше. И можно ли было положиться на Карла и на Гёрца? На Карла, который когда-то с таким же ожесточением искал лишить престола Петра, как и Августа 28, и в котором крайние бедствия превратили надменную и открытую ненависть в мрачное и жестокое коварство? На Гёрца, рожденного для двуличности, искуснейшего из смертных в деле притворства и не старавшегося даже по наружности казаться добросовестным? Можно ли было забыть, что, когда начались его несогласия с Бассевичем, он в Стокгольме и Регенсбурге хвалился, что обманывал Меншикова в Гузуме и Суэде, забавляя его обещаниями, которых никогда и не думал исполнять, и что не успел обмануть также и царя только потому, что дело попало в руки человека слишком мало развязного и слишком ветреннего?

Эти сомнения, красноречиво выставлепные на вид Остерманом и вице-канцлером Шафировым, заставили царя решиться не спешить, дать созреть проэктам Гёрца, принимать их не иначе, как по точном удостоверении в их искренности и исполнимости, и щадить тем более своих союзников, что ему не хотелось оставить их, не сохранив [146] своей славы и не доказав их вины. Гёрц, с своей стороны, прежде нежели решительно сблизиться с царем, показывал вид, что ищет для короля и другой какой либо опоры, дабы тем придать более весу своим условиям. Таким образом, и с той и с другой стороны секретные негоциации откладывались на неопределенное время, а между тем царь не приостанавливал военных действий. Заботясь, впрочем, о покоренных своих владениях более, чем о наследственных, он обнаруживал твердое намерение не выпускать первых из рук. Жители Нарвы, уведенные в 1704 году в Россию, были вновь вызваны для заселения своего города, а вероятность скорого примирения с Швециею, за которым последовало бы и освобождение пленных обеих сторон, удвоила старания монарха воспользоваться трудами многих тысяч Шведов, бывших в его власти. Россия наполнена памятниками их деятельности. Великолепное предместье Петербурга, названное проспектом, было все вымощено их руками, и они до самого нейштадтского мира подвергались унизительной обязанности чистить его каждую субботу 29. Всех более достоин был сожаления граф Пипер, прежде столь могущественный, но потом заключенный в темницах шлюссельбургских. Шведы взяли одну русскую галеру, шедшую в Стокгольм с несколькими пленными, назначенными в обмен, и Пипера, в вознаграждение за этот убыток, заставили подписать вексель в 30,000 талеров. Он имел несметные богатства; но несмотря на то, жена его не хотела признать его подписи. Царь думал, что отказ этот был сделан по настоянию самого пленника, и потому велел [147] держать его на хлебе и на воде до окончательной уплаты денег. Пипер, ослабленный семилетним сидением в тюрьме, не мог выдержать столь жестокого и постыдного обращения, которое и было причиною его смерти!

Карл XII воображал, что всякое предприятие, не выходящее из пределов человеческой возможности, не может не удасться уму и хитрости Горца. «С тремя людьми, подобными ему, сказал он однажды графу Ферзену, я обманул бы весь мир". Он не думал ни о чем, кроме войны, и Гёрц прибыл в Стокгольм властвовать его именем. Фаворит предоставил офицерам полную свободу насильно набирать рекрут, начал ревизию всех коллегий с целью ознакомиться с внутренним устройством Швеции, установил собственною властию тяжкие налоги и издал ряд новых законов. Граф Дернат получил позволение возвратиться в Швецию для оправдания себя в глазах своего молодого государя 30, от которого все друзья Бассевича были удалены. Королевским декретом 26 ноября 1715 года в Стокгольме, по просьбе епископа-регента, была уже назначена коммиссия для рассмотрения неудовольствий герцога голштинского. Оба государя 31, объявили, что подчинятся ее решению, и прислали своих уполномоченным. Пальмфельд, рекомендованный Карлом, у которого был военным советником, явился туда от имени герцога. Обер-ландсрат Лейонштет был председателем, [148] но между членами не было ни одного сенатора. Коммиссия начала с вызова всех, кто имел что-нибудь против регентства голштинского. Само собою разумеется, что никто не явился, потому что вызову предшествовала декларация от имени короля, что всякий, кто позволит себе непочтительно говорить об этом регентстве, будет подвержен преследованию по закону, как преступник, и изгнан из королевства.

Утверждая постоянно, что Карл-Фридрих совершеннолетен в отношении раздачи должностей в Шлезвиге, Бассевич принял от него верительные грамоты к императору 32 и королям шведскому и прусскому. Когда посольство его к Карлу XII не состоялось по причине отказа в аудиенции, он отправился в Вену, чтоб узнать мысли императорского двора касательно совершеннолетия своего государя как герцога голштинского. Готторпское министерство немедленно снарядило туда графа Ревентлау, зятя Гёрца, для обвинения Бассевича в неповиновении и бегстве, и с требованием задержать его самого и бывшие с ним бумаги. Ревентлау, не добившись последнего, начал против него процесс в придворном совете (conseil aulique). Оправдание Бассевича уничтожило все направленные против него обвинения. Тогда Ревентлау объявил ему с угрозой, чтоб он возвратился в Гамбург и отдал отчет в своем посольстве в Россию; но Бассевич представил императорскому министерству, что процессу дают противозаконное направление и позволяют себе насилия, которые оскорбляют достоинство его императорского величества, как главы империи и как эрцгерцога, тем более, что позыв к суду сделан ему, Бассевичу, в австрийских владениях и без предварительного следствия. [149] Император действительно был раздражен всем случившимся. Епископ почувствоваз, что поступил опрометчиво, стал извиняться и получил прощение. Процесс был оставлен, и Бассевич объявлен невинным. Принимая во внимание большую силу его врагов, император снабдил его охранным листом для безопасности его самого, его семейства и его имущества, в чем бы оно ни состояло, на всем пространстве священной римской империи. Эта благосклонность сильно привязала Бассевича к австрийскому дому, и он хорошо отплатил за нее, когда впоследствии, будучи всемогущим в Петербурге в царствование императрицы Екатерины, убедил русский двор предпочесть еще существовавший союз с императором союзу с Францией, в пользу которой просил его ходатайствовать король Станислав, глубоко им уважаемый.

Король шведский, как казалось, желал прежде, чтоб сестра его Ульрика оставалась незамужнею, а потому, если и решился изъявить согласие на брак ее с наследным принцем гессен-кассельским (что и случилось в апреле 1715 года), то все таки выразил свое неудовольствие удалением генерала Ранка, далекарлийца, возвысившегося своими заслугами и, как говорили, устроившего этот брак через посредство одной из своих родственниц, горничной принцессы. Ранк, по удалении своем, жил в Гамбурге, пользуясь всеобщим уважением и получая пенсию от кассельского дома, а принц, славившийся как хороший солдат, очень скоро заслужил любовь Карла. Всех удивило, что Гёрц, клиент дома готторпского, помог ему получить в феврале 1716 года командование гвардейским отрядом и титул генералиссимуса шведской армии. Все это было сделано для того, чтоб сдерживать и устрашать племянника королевского и имело успех. Карл Фридрих дрожал при [150] мысли, что может лишиться наследования престола, и потому должен был сносить зависимость от фаворита. Его заставили предписать Бассевичу, чтоб тот явился с своими обвинениями против министерства голштинского регентства в следственную коммиссию, учрежденную в Стокгольме. Бассевич отвечал, что его пугают «следы львиного логовища" и присовокупил, что шведская коммиссия, берущая на себя право оправдывать или осуждать владетельного имперского князя, каким был епископ, и распоряжаться опекою над германским принцем, верховным опекуном которого мог быть только император, кажется ему явлением столько же опасным, сколько и беспримерным; что он, Бассевич, как природный вассал империи, уважающий священные права своего августейшего государя, не может явиться в такую коммиссию, а как ревностный слуга его светлости, умоляет герцога щадить императорский двор, покровительство которого для него необходимо. Не одобряя и не охуждая этого представления, герцог холодно отвечал Бассевичу, что на будущее время избавляет его от труда заведывать его делами как в Вене, так и в Берлине, и что уполномочить для этого других лиц. Совершенно побежденный обещанием Гёрца – выхлопотать ему признание совершеннолетия и акт, утверждающий за ним наследование престола, если король не оставить потомства, он формально объявил, что, избавившись от ложных предубеждений против епископа, своего дяди и его министерства, возвращает любовь и доверие первому, и признает невинность и добросовестность последнего; считает себя весьма обязанным королевской коммиссии тем, что она открыла ему глаза, и одобряет все ее действия. В отплату за такую любезность, которая привела в негодование всю Швецию, король возвел в дворянское [151] достоинство Рёнсдорфа, любимца герцога; но относительно престолонаследования не было сделано ничего, и только год спустя епископ исходатайствовал у императора акт на признание совершеннолетия, которое было объявлено лишь за несколько месяцев до наступления законного срока.


Комментарии

1. Граф Магнус Стенбок (род. 1664, ум. 1717 г.), один из известнейших генералов Карла XII. После сдачи Тённингена его увезли в Копенгаген, где содержали в тесном заключении до самой его смерти. Украдкой и на клочках бумаги составил он записку о своем жестоком заключении, которая случайно была найдена после его кончины и напечатана уже в 1773 году.

2. В северо-западном углу Голштинии.

3. Герцог Фридрих Голштинский, отец Карла Фридриха (что впоследствии женился на нашей царевне Анне Петровне) был женат на старшей сестре Карла XII, Гедвиге-Софии, и убит 19 июля 1702 года в известном сражении при Клиссове, близ Кракова, где Шведы разбили на олову соединенные Саксонско-польские войска.

4. Карл XII не был женат и не имел братьев; поэтому блпжайшим наследником его престола считали племянника его, малолетнего голштинского герцога. Таким образом слабая и вдобавок ежеминутно угрожаемая Датчанами Голштиния получала в будущем важное значение, и это обстоятельство открывало обширное поле для всякого рода дипломатических каверз. П. Б.

5. Магнус фон Веддеркопп, род. 1638, ум. 1721 был сверх того известным в то время ученым юристом, профессором и куратором Кильского университета. Жизнеописание его помещено в Цедлеровом универсальном лексиконе, 1747 г., ч. 53, стр. 1783-1786. В 1709 г., 31 дек., его заключили в упомянутую выше голштинскую крепость Тённинген, и только по сдаче ее Датчанами в 1714 г он был освобожден. Многие последующие интриги Герца объясняются опасением, чтобы не выпустили из заточения Веддеркоппа, который мог отмстить ему, освободившись. П. Б.

6. По травендальскому трактату, заключенному между Швециею и Даниею 8 августа 1700 года, герцогу Голштинскому возвращены были его владения, захваченные Даниею при начале войны ее с Швециею.

7. Датский.

8. 12 декабря 1712 года. Гадебуш – небольшой городок в Мекленбургии, в 4 милях от Висмара.

9. Граф Яков-Генрих Флемминг (род. 1667, ум. 1728 г.), фельдмаршал, первый министр и любимец курфюрста Саксонского и короля Польского Августа II.

10. Августа II, короля Польского.

11. Короля Датского.

12. Гузуме (Husum) – городок в герцогстве Шлезвигском.

13. Здесь, вероятно, разумеется супруга короля шведского Карла XI и мать Карла XII, Гедвига Элеонора, урожденная принцесса Датская.

14. Т. е. Стенбока.

15. Вандсбек, прежде дворянское поместье, ныне местечко на Эльбе, в Голштинии, в округе Итцегоэ.

16. Суэд, Шведт или Свет – городок на Одере, в Пруссии, в нынешней провинции Бранденбург, прежде принадлежавший к Шведской Померании.

17. Т. е. Карла-Фридриха, молодого герцога Голштинского, владения которого находились цод секвестром Дании.

18. Князь Василий Лукич, игравший впоследствии столь важную роль при восшествии на престол императрицы Анны Иоанновны и казненный в Новгороде в 1739 году.

19. В рассказе о родственниках Екатерины Бассевич говорит по слухам и ошибается. Читатели Р. Архива найдут об этом предмете точные известия в одном из следующих выпусков нашего издания. П. Б.

20. Иоганн-Христофор-Дитрих Остерман, старший брат знаменитого графа Андрея Ивановича Остермана, был также сперва в русской службе, но потом перешел в службу герцога мекленбургского и был довольно долгое время его резидентом при российском дворе.

21. Федор Павловичи Веселовский, – известный дииломат Петрова времени. Впрочем может быть, здесь назван брат его Исаак или еще другой – Яков, клевреты Менщикова.

22. Секретарь посольства при Бассевиче.

23. Отец Бассевича, Филип Куно, мекленбургский советник, умер 2 марта 1714 г. (Цедлеров лексикон, ч. III. стр. 632).

24. Т. е. Гузумское и Швабштедское, о которых упоминается выше.

25. Супруга Станислава Лещинского, права которого на Польский престол, как известно, поддерживал Карл XII.

26. Король Датский.

27. Главном городе Померании.

28. Августа II, короля Подьского.

29. Разумеется, по всему вероятию, нынешний Невский проспект: самый город, как известно, первоначально был на правой стороне Невы.

30. Т. е. наследственного герцога Голштинии, в то время 15 летнего Карла Фридриха, который с малолетства жил и воспитывался в Швеции у бабки своей с материнской стороны. Его владенияии правил епископ-регент, его дядя по отцу и родной дед нашей Екатерины II.

31. Т. е. епископ-регент и молодой герцог голштинский Карл Фридрих.

(пер. П. И. Бартенева)
Текст воспроизведен по изданию: Записки графа Бассевича, служащие к пояснению некоторых событий из времени царствования Петра Великого. (1713-1725) // Русский архив, 1865 г. Издание второе. М. 1867

© текст - Бартенев П. И. 1867
© сетевая версия - Тhietmar. 2015

© OCR - Андреев-Попович И. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский архив. 1867