Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ДВА ПИСЬМА ИОГАННА ТАУБЕ

Все меньше становится неизвестных источников по истории России XVI в., поэтому каждый вновь найденный документ радует. Ниже публикуются два письма Иоганна Таубе, того самого, который известен своими записками об Иване IV. Письма хранятся в Дворцовом архиве Вены (Hofkammerarchiv).

Первое письмо адресовано дяде Генриху фон Тизенгаузену и шурину Лауренцу Оффенбергеру, второе – брату Генриху. Оба письма, датированные 24 ноября 1563 г., и тесно связаны друг с другом. Своего дядю Таубе величает «почтенным и досточтимым», он действительно был видным деятелем, от влияния которого многое зависело в позиции лифляндского и эстляндского дворянства. Дядя и шурин жили в Лифляндии, когда Таубе с русскими войсками вступил в Дерпт (Тарту).

Иоганн Таубе сообщает родственникам о превратностях своей судьбы, но в то же время хочет склонить и их на службу Московскому великому князю.

Как видно из первого письма, в 1559 г. после смерти дерптского епископа, служилым дворянином которого являлся И. Таубе, последний вместе с несколькими другими лицами был по доносу обвинен вступившими в город русскими в сокрытии казны умершего епископа, причем называлась крупная сумма в 500 тыс. марок. Обвиняемые были закованы в цепи и отправлены в Москву.

Там их судили, но через несколько лет они были полностью оправданы, а лжесвидетели приговорены к розгам. Впоследствии Иоганн Таубе поддерживал связи с дворянами Дерпта и постоянно интересовался судьбой Эстляндии и Лифляндии.

В письме он сообщает о встрече в Москве с посланцем магистра тевтонского рыцарского ордена Иоганом Вагнером, который стремился добиться от «русского императорского величества» восстановления прав ордена в Лифляндии.

Лютеранская реформация, как известно, к тому времени далеко продвинулась вперед как в Пруссии, так и в Лифляндии. Католицизм в этих странах уже много лет постоянно отступал, и его полное исчезновение казалось лишь вопросом времени. С помощью Ивана Грозного магистр стремился восстановить позиции католицизма в Лифляндии и Эстляндии.

Предложение о совместных действиях магистра ордена с Иваном Грозным было поддержано также германским императором Фердинандом I.

Как Иван Грозный понимал свои обязательства в отношении ордена, явствует уже из осторожных формулировок его ответа магистру ордена, в котором он обещал сделать только то, «что в его силах».

В своем «вербовочном» письме к дяде и шурину Таубе ссылается также на так называемое папское послание, полученное в Москве 18 июля 1563 г. и адресованное великому князю, как «защитнику католической церкви, истинной религии Христа». Папа желал великому князю успеха в борьбе против «врагов старой церкви» и просил снова вернуть Лифляндии «церковь Христа», т.е. католическую церковь.

Далее Таубе сообщает, что переговоры России с Польшей потерпели крах, тяжесть войны будет и дальше давить на «бедную страну», т.е. на Лифляндию, «ее честный народ будет поведен... на бойню», прерваны и переговоры, проводившиеся со Швецией по поводу Эстляндии. Герцог Иоганн Финляндский хотел вместе с великим князем Москвы править в Лифляндии. Однако он был взят в плен [141] своим братом, королем Швеции Эриком XIV. Его полковник граф фон Артц хотел перейти на сторону великого князя и действовать вместе с ним, за что Иван письменно обязался дать ему большое вознаграждение – 6 имений и 7 тыс. марок годового дохода. Этот документ Таубе якобы имел в своем распоряжении 23 ноября 1563 г., т.е. за день до написания своего письма.

В письме Таубе призывает дядю и шурина перейти на сторону великого князя Ивана, подобно графу фон Артцу, так как дворянство Эстляндии и Лифляндии предано и продано Польшей и Швецией; последние не могут им помочь. Поэтому только тесный союз с Россией принесет благополучие и мир.

Таубе далее рассказывает о своей тяжелой судьбе. Русский «верховный канцлер» помог ему, в конце концов, выйти из тюрьмы и даже снабдил деньгами. Великий князь щедро пожаловал ему большие привилегии и поместья как в Московском великом княжестве, так и в Эстляндии и Лифляндии. Кроме того, он должен получить еще 200 рублей. Таубе отправился в Эстляндию, чтобы подождать там свою жену с детьми, отца и брата. На время, пока путь открыт и возможен безопасный проезд, Таубе просит дядю и шурина о защите своего имущества и имущества жены.

Затем Таубе сообщает о наступлении огромного русского и татарского войска для окончательного покорения Эстляндии и Лифляндии. Три татарских хана Казани, Астрахани и Крыма – идут с «царем и великим князем» Иваном. Князя А.М. Курбского он называет командиром 10 тыс. человек, которые ведут наступление против Лифляндии. Говорит также о войске в 50 тыс. человек, которое выставляет Псков. В направлении на Киев и Вильно (Вильнюс) следуют большие отряды татар из всех трех ханств. Граф фон Артц продвигается с русскими войсками на Ригу и Ревель. Всем тем, которые не сдадутся, придется плохо. Итак, это серьезное предостережение Таубе его ближайшим родственникам – не сопротивляться вступлению русской армии. В заключение следует мрачное восклицание: «Ах, боже, подлое убийство, как вас, бедных людей, утопит в крови ваш властитель... остерегайтесь, дорогие господа...!».

Еще более настоятельным было его приглашение брату, Генриху Таубе, также перейти на русскую службу. В этом письме Иоганн Таубе настойчиво призывает своего брата Генриха по возможности взять с собой все свое имущество, и, во всяком случае, самому как можно скорее прибыть в Дерпт. Риторика этого письма еще более выразительна, чем предыдущего.

По просьбе Иоганна Таубе Генрих должен позаботиться о том, чтобы жена Иоганна и отец обоих братьев благополучно прибыли в Дерпт. Нужно очень спешить, поездку не следует оттягивать ни при каких обстоятельствах.

Иоганн Таубе доказывает неустойчивость политического положения, в котором находились Эстляндия и Лифляндия, говоря о попытке гроссмейстера Тевтонского ордена вступить в переговоры с Иваном IV.

Письма рисуют положение в Эстляндии и Лифляндии на рубеже 1563-1564 гг. Подготовлялось новое наступление Ивана Грозного на Эстляндию и Лифляндию, дабы окончательно подчинить их Москве. Великий князь был готов подтвердить мелкому немецкому дворянству все существовавшие привилегии и даже вознаградить дворян новыми поместьями за их поддержку. Была обещена даже защита римско-католической церкви.

В этой связи следует рассматривать и письма Иоганна Таубе. Были ли они написаны по приказанию великого князя, разумеется, нельзя установить.

Можно предположить, что письма Таубе вызовут интерес у советских историков, которые сумеют объяснить ряд неясностей в письмах, на мой взгляд, вызванных тем, что Таубе не всегда находил в немецком языке термины, адекватные русским, иногда давал неверную транскрипцию русских имен и фамилий. Для облегчения работы мы публикуем текст в оригинале и в переводе М.П. Лесникова, которому выражаем большую благодарность.

Академик Э. Винтер. [142]


№ 1

Письмо Иоганна Таубе дяде Генриху фон Тизенгаузену и зятю Лоренцу Оффенбергеру

24 ноября 1562 г.

(8) Den Edlen Achtparn und Ernvhesten Heinrichen von Thiesenhausen zuer Bersson und Laurentz Offenberger, Meinem lieben Ohm und vertrawten Schwager getrew-lich zuen Handen.

Gnade, friede und Barmhertzigkeit von Gott dem Vater, Trost und Stercke durcb Christum, Hoffnung und bestendigkeit im Heiligen Geist, mit erpiettung meiner dienst und wunschung aller seite seJbst begirigen wolfiart, mit vleis zuvorn. Edle, achtpar und ernvheste, gunstige und vielgeliebte Ohm und Schwager! Wasserley gestaldt ich nun fast gantze fiinf Jar von Weib und Kindern, auch aller wolffart in schwere haft und abwohnung meines lieben Vaterlands, an weith verfurto orter, auch Gefencknus, solch eine lange zeit verzehret, ist derselben zweifels ohn unverborgen, ohne das sonsten inich mancherley stachelte Dorner umbzeunet gelegen, aus welchen ich wider [weder] Pfadt noch stehk herauser zue schreitten fur mir gehabt, viel weniger mich einiges Trostes zu verhoffen. Zue diesem unfall hat sich geheuffet, das mir der in Gott gewe-sener Herr und Bischoff zuo Dorpt, bey dem ich in Burgschafft und undterhaltung ge-wesen, durch den todtlichen abgangk den 24. Juny entnohmen und folgendes alssbaldt durch angeben der Pristhauen neben Jacob Nottken und alle des Bischoffs diener in ketten geschmiedt und nach der Muschkaw gefurt, da mann uns dan semptlich nicht allein beargwonet, das wir des Herren Bischoffs schatz undterschlagen, sondern viel-mehr felschlich durch lose leuthe verklaget, wir hetten im mehr den funff mahl hun-dert tausend marck entfrembdet. Und wiewol als man spricht: was einer gerne horet, glaubt man leichtlich, so hat man doch einen ordentlichen Process gehalten und vornenm-lich mich zue recht in kegenwarth des klegers fur die schatzherren gestellet, daselbst dann der gerechte und wahre Gott uber die Gerechtigkeit und warheit scheinbarlich selbst vor mich gegestritten, und bin in dem nicht allein imschuldigk befunden, sondern die lugenmeuler sindt auch vor unsern augen durch alle gassen zuer staup geschlagen worden.

Und wie ich dan nun alda dieser gestaldt bin hin gefurt, die sachen abgelehnet, da hat man des Bischoffs dienern alien stadtlich underhalt und gnade gegeben, wir andern aber, die wir gefangen, wider auf die heuser ins gefenckhnus gefuhret worden, (8 r) da habe ich die herren Dorptischen, so die zeit alda gewesen, angeruffen, die mich dan so lange in ire burgschafft, als sie da sein wurden, bey sich aussgebeten, und da ich also uff freyen fussen gangen, hab ich dannoch dabey auf den Cantzleyen hin und wider der armen Landt zue Lifflandt gelegenheit ausszuforschen nicht geruhet. Und was ich dann in dem nicht allein zue derselben meiner beschwerlichen gelegenheit vernohmmen, sondern nach demselben, das meine Sache besser geworden, gewiss erfahren, wyl ich derselben E.A. als meinem lieben Ohmen und Schwager gantz vertrewlicher meinung nicht verhalten.

Fur das erste habe ich Johannes Wagner, der dann von dem Teutschen Meister an den Grosfursten abgeferttiget, alda angetroffen und undter anderm mit stadtlichen Credentz und verebrungen dies seine werbung und schrifftliche Hendel gewesen. Nachdem der Teutsch Meister vernuhmen, das der Grosfurst als em christlicher Keyser der rechten waren catholischen kirchen die provinz zue Lifflandt als ein grossmechtiger uberwinder seiner feinde under sein joch gefuret, und weil er dann nun das haubt des-selben entsetzten und vertriebenen Ordens Standen, als thet er sich hiemit Ih. Kay. Mt. undter derselben schutz und sprengel undterwerffen, dargegen bedinget, das fur das erst die Reussisch Kay. Mt. wolte alle vertriebene und entsetzte Ordens stende in ihren vorigen regierenden standt setzen und unter seinem schutz vor menniglich behutten, daneben daran sein, das das Preusserlandt auch durchs Schwerdt zue dem Ritter orden gebracht. Zue demselben welt der Teutsch Meister aus seinem Landt der [143] furst itzo im Zuge und uf ist mit funff mahl hundert tausend mann an Reussen und Tattern, und ist der Kness Andres Michelowitz Kurpsky den andern novembris mit Xm 1 mann abgezogen, die Plesskauer seindt im anzuge mit 50000 mann, Tervest und Helmet sein eingenuhmmen, dem Graffen zuem besten, sollen vort nach Ronnenburgk, Trikaten, Wolmar, Wenden, den gantzen Ort streiffen, und was sich an schlosser ergebcn werden, sambt alle den Leuthen, den[en] sol man gnade erzeigen, Landt und Leuth lassen, und alles, was dem widersetzigk, morden, todt schlatge]n, die heuser, was gemein ding ist, schleyffen. Er zeuclit aber selbst ab mit zweymahl hundert tausend mann auff Riga, schickt anderthalb hundert tausend uff Revel. Die Tattern aber, der sich itzt drey Keyserthumb, als war mir Gott helff, in diesem summer undtergeben, nemlich der Nagewer mit XXm 2 die Aggerener mit XXm 3 seine vorrise Router aiis Casan und Asserkan mit Xm 4, dest hat sich der Krini mit dem Grosfursten verbunden widerden Khunig, welche voreinigung (11) ich selbst gesehen. Diese obgenente Tattern seint vorordnet uff Kieff, uff die Wilde und so herumb und sollen sich aus gleich der ort daselbst niederschlagen, ach Gott, des elenden, Mordens, wie seit ir elenden Leuth ins bludt erseuffet von euerem herren! Nun weiss ich, ir werdet diss vorachten und nicht gleuben, wie euere sichere gewonheit ist, biss irs finden werdet. Wie wol, ir dorft es nit weith suchen, sehet zue, wie es itzt diese stundt umb Wolmar und des orts stehet, seit gewarnet, lieben herren, dencke[t] zue diesen sachen umb des leiden Gottes und kommet doch diesem jemmerlichen handel mit zeitigem Radt vor, es ist doch alles hin, so war als Gott im himel lebet, i'r seit alle ubergeben, allein das ir gesclilachtet werden. Dieselbe hab ich euch aus schuldigen christlichen trewen in gantzer eil vertrewlich melden wellen. Bevehl euch demnach alle dem heiligen gottlichen schutz. Datum in gantzer eil aus Dorpt den 24 novembris im 1563 jare.

Johann Taube.

№ 2

Письмо Иоганна Таубе брату Генриху

24 ноября 1563 г.

Dem Edlen und Ernvhesten Heinrich Tauhen zue Fir, meinem lieben und gantz getrewen brudern.

Bruderliche Liebe und hertzliche Trew und alles, was ich auss angeborner pflicht zue thuen vermag, mit vleiss zuvor. Hertzlieber bruder, mir ist unverborgen, wasserley gestaldt due in diesen funff jaren, die zeit meiner gefenckhnus, aus bruderlichem hertzen gantz nicht geruhet, alle hulfliche mittel furgewandt, mich zuer erlosung zue bringen. Ohne das due noch fur kurtzen tagen bey dem Denischen Gesandten, Doctor Zacharias Vheling auff Ozell, bey im angehalten, mit vorheischung einer guldenen Ketten, das er mich wolte bey dem Grosfursten aussbietten, wie mir das derselb Doctor, welcher noch diese stunde alhier zue Dorpt, allerseits angzeigt. Fur solchs alles bin ich, getrewer Bruder, billich danckbar. Und nachdem dan mein lieber Bruder meiner Sachen (11 r) einnehmung und eroberung der Schloss und Landt wil ufihelfien, aber das ist war, das Gott vorbiet, da ich meine Hausfraw nit kriege, ach Gott, da wer ich armer Man in dem grossesten elendt als kein mensch auff Erden je gewesen, kein mensch kentte mir in der Weldt helfen, euch were auch nicht zue helfen, Weib und Kinder weren alle dahin, da welt ich schreien, dieweil ich Atem im leibe het, uber aller der leib und sehl, so solchs gehindert und mir mein leben gemordet, wer auch wol, will gleuben, nicht gelassen, vielweniger gehoret, ein solcher todtlicher mordt. Darumb, mein hertzlieber Bruder, bedencke und betrachte doch diesen handel. Ist muglich, khum mit, mein hertzausser…[149]

Перевод

№ 1

Благородным уважаемым и достопочтенным Генриху Тизенгаузену цур Берсону и Лоренцу Оффенбергеру, моему дорогому дяде и задушевному зятю в верные руки.

Милость, мир и милосердие бога-отца, утешение и крепость от Христа, надежда и постоянство в духе святом, да будут с вами прежде всего с отменной готовностью служить вам и пожеланиям всякого вами желанного благополучия.

Благородные, уважаемые, достопочтенные, благосклонные и многолюбимые дядя и зять! От вас, несомненно, не осталось скрытым, какое существование влачил я почти целых пять лет, оторванный от жены и детей и всякого благополучия, в тяжелом заключении и в удалении от моего дорогого отечества в далеко лежащих местах и острогах, помимо того что окружали меня различные терния, выбраться из которых я не имел ни малейшей возможности, и тем менее мог я надеяться на какую-либо постороннюю помощь и спасение. К этому бедствию присоединилось еще и то, что мой в господе государь и епископ дерптский, у которого я находился под защитой и на службе (in Burgschafft und undterhaltung) смертной кончиной 24 июня был отнят и вскоре вслед за тем я по наговору приставов вместе с Яковым Нотке и всеми слугами епископа был закован в цепи и уведен в Москву, где всех нас не только заподозрили в том, что мы скрыли казну господина епископа, но еще ложно обвинили через негодных людей, что мы присвоили из нее более 500 тыс. марок и, поскольку, как говорится, легко веришь тому, что слушаешь с охотой, начали настоящий судебный процесс. В особенности же меня привлекли в присутствии обвинителя к суду перед дьяками (букв. казначеями), но тут, видно, сам справедливый и истинный господь вступился за меня в защиту справедливости и правды, и я был не только признан невиновным, но и лгуны перед нашими глазами подвергнуты были на всех улицах наказанью кнутом. И после того, как я, будучи таким образом туда приведен, все отверг, всем слугам епископа дали приличествующее содержание и пожалование, нас же, которые были арестованы, снова отвели в тюрьму. Тогда я обратился к дерптским советникам, которые там [в Москве] тогда были, и они выпросили меня на поруки на время, пока они там будут находиться. Когда я оказался на свободе, я не упускал удобного случая вызнавать в приказах (auf den Cantzleyen), каково положение бедной страны Ливонии и все, что я таким образом, не только услышал во время моего бедственного положения, но и позже, когда мои дела поправились, в точности узнал, все это сообщу вам мои любимые дядя и зять.

Во-первых, встретил я Иоганна Вагнера, который был послан тевтонским магистром к великому князю, и между прочих государственных полномочий и почетных представлений его поручения и письменные сообщения были следующие. После того, как магистр узнал, что великий князь как христианский государь правой истинной католической веры привел под свою власть провинцию Ливонию, как могущественный победитель своих врагов, и поскольку магистр был тогда главой этого низвергнутого и изгнанного ордена он поддался бы под защиту и власть его царского величества, при условии, что прежде всего, русское царское величество восстановит всех изгнанных и смещенных чинов ордена в их прежнем правящем положении и примет их под свою защиту против кого бы то ни было. Далее к этому, также и прусская земля должна была силой меча поставлена под власть рыцарского ордена, и для этой цели тевтонский магистр из своей земли окажет помощь и даст пополнения, какие только будут в его силах. И этого добивался у великого князя не только тевтонский магистр для себя, но и наш император Фердинанд доводил это до сведения великого князя в своих государственных посланиях к великому князю, которые я держал в своих собственных руках.

Во-вторых, 18 июля этого года были доставлены англичанами письма от римского папы великому князю. Папа желает ему, как защитнику католической церкви, истиной веры христовой, счастья и удачи против врагов старой церкви, против новой [150] лютеровой ереси и ищет дружбы и союза с ним, предлагая поднять для сохранения церкви христовой все, что в силах его, папской, власти и смиренной молитвы.

Когда я с болью оплакивал эти ужасные обстоятельства и весьма ими был поражен, оказалось вскоре, как я это и раньше предполагал, что поддержка и помощь несчастной стране должна прийти от польского королевского величества. В день святого Варфоломея прибыл гонец с просьбой принять великое посольство, ища мира и испрашивая перемирия, которое было дано, но не дольше, чем до Николина дня. Но великий князь не разрешил прибыть великому послу: нужно де сначала узнать относительно всего дела в целом, ради которого он должен прибыть. Вот каков итог многократных пересылок.

Король заявил, что он отныне не желает заботиться ни о всей Ливонии, ни об ее городах и замках, ни защищать, ни притязать на нее. Полочане же в ответ на это [требовали] заключить и вечный мир. А значит вас, добрые люди и бедный народ, ободряют тщетными надеждами и ведут к большому кровопролитию.

Также герцог Иоганн Финляндский вскоре после свадьбы хотел поддаться великому князю, как имперский князь нашему императору. Поэтому король, его брат, заточил его. Шведский король, заметив в этих долах, что великий князь намеревается взять под свою руку Финляндию и Ревель, одним словом, без всяких переговоров овладеть всей страной, два раза за время моего пребывания присылал к великому князю своих послов, но оба раза они отсылались с неслыханно враждебным и резким ответом. Еще 14 дней тому назад король из Швеции писал бедному покинутому городу Ревелю, что он не может и не знает, как его защитить, и там теперь царит такой голод, нужда, плач, страдания, как я это прочел в письме, присланном оттуда, что камни могли бы смягчиться.

Также граф фон Артц, командующий герцога Ганса, поддался великому князю, за что ему наследственно навеки пожаловал великий князь шесть имений с высшей юстицией (hochster Freiheit), обещая защищать его против любого человека, в чем выдана ему была грамота с золотыми печатями, которую я вчера держал в своих руках, в которой также пожаловано 7 тыс. марок ежегодно.

Но должен ли я писать о других махинациях, которые затеваются в глубокой тайне и не должны быть сейчас оглашены, но и это, когда получу ваш ответ, к вашей пользе не должно быть скрыто.

Так как эти тяжелые обстоятельства признал я, милостивые и любимые дядя и зять, со всех сторон столь горестными, что вы, добрые, люди, преданы и проданы вашими собственными призванными защитниками, (не говоря уже о других) и даже больше, во истину как бог жив, принесены в жертву смерти, то я, ведомо богу, с болью это оплакивал и все же хотел бы быть с вами, чтобы вас предупредить о такой страшной грозящей беде.

И в этом вышеуказанном тяжелом положении, я все снова и снова обращался к ратманам из Дерпта, бывшим в то время в Москве, которые хотели прежде всего выкупить меня за знатную сумму денег. Но когда я с этим предложением обратился к дьякам (букв. казначеям), чтобы они указали мне на какого-либо боярина и что я не поколеблюсь его выкупить за себя, мне открыто, как и три года тому назад, заявили, что великий князь теперь не намерен отпустить меня ни за деньги, ни за боярина. Но если я буду бить челом великому князю и просить милости, то буду пожалован землей и людьми, деньгами и золотом, городами и замками. Так как я на это ответил отказом, то меня снова увезли и на 32 недели посадили во Владимире в башню, пока меня не вызволил оттуда благочестивейший епископ. И так как между тем не предвиделось никакого средства и пути защитить и помочь нашей родине, и сам я не мог добиться освобождения, я снова в день Михаила обратился к дерптским ратманам, чтобы они же просили у великого князя такую для меня милость, что я признаю его царское величество за своего милостивого государя и царя при том условии, что я смогу жить у себя на родине в моих землях, и во время этой войны в Дерпте. На это сперва пришел ответ, что его царское величество много раз предлагало мне свою милость, а так как я ее отклонял, а теперь [прошу] в ожидании, что [151] он будет господином страны [Ливонии], то поэтому и теперь не будет мне его милости. Однако я на этом не успокоился, но продолжал действовать. Дьякам (букв. казначеям) и дьяку посольского приказа (букв. верховному канцлеру), который меня перед всеми сначала сердечно полюбил, как отец свое дитя, сделал я подарки по 100 талеров каждому и еще другие подарки и просил их, чтобы они приняли бы участие во мне, чтобы я, оторванный от жены и детей, не был бы ввергнут в это смертельное бедствие. Также я обратился с мольбой к великому князю обо всем этом деле, что я готов перейти в подданство великого князя, и передал [просьбу] казначею и канцлеру. После этого я на третий день был вытребован в присутствии дерптцев, и дьяк посольского приказа (букв. канцлер) начал: Иоганн Таубе, царь и великий князь пожаловал тебя по нашему ходатайству всем, о чем ты просил: во-первых, в казанском приказе (stift) 1000 десятин (setser) земли, это почти 250 душ (gesindt), в дерптском округе, имение твоего брата Каирилеб и твое наследственное имение прямо, перед ним, и твои поместья в Рижском епископстве. И должен ты жить в деревне и в городах на полной свободе, как твой отец и все прежние немцы, под их прежними государями жили и жалование тебе ежегодно 200 руб., и царь и великий князь приказал выдать тебе его царскую грамоту на это и жалование с шубами и платьем, и ты должен отправиться с дерптскими людьми в Дерпт под их порукой и свою преданность и верность должен ты показать на твоей жене, детях, отце и брате. И как только они прибудут, они будут столь же щедро пожалованы, как и ты, а в случае, если ты не добудешь своих жены и детей, мы не сможем тебе доверять и по военным обычаям ты должен снова быть доставлен сюда.

Вслед за этим прибыл я, милостивые дядя и зять, сюда и так как не имел никаких других средств и путей спастись, то уведомил я свою любимую жену, отца и брата и вызвал их сюда, дабы я мог бы спасти и их и себя от грядущей бойни. Они же по чувству долга и указанной выше верности для спасения своей жизни, движимые совестью без какого-либо принуждения послушались меня и прибыли сюда. Мои же двор и имение со всем имуществом согласно реестру, представленному моей любимой женой вашей милости, остались там, и я прошу вашу милость, моих дорогих дядю и зятя, взять их под охрану и защиту на короткое время, пока не будет умиротворена страна и каждому не будет открыт свободный путь.

Далее, что до того, что я буду должен, но я обязуюсь честью и верностью и истинной христианской верой честно и справедливо уплатить каждому в отдельности особо в течение полугода. И я не сомневаюсь, что вы ни перед чем не затруднитесь, покажете свою родственную и в любое время благожелательную волю, что послужит Вам на всякое добро, на славу перед всеми и что я своей жизнью и кровью со всем желанием и рвением готов заслужить.

Вам и другим моим дорогих родным: я не могу не сообщить совершенно доверительно и достоверно, что царь и великий князь в настоящее время находится в походе с 500 тыс. человек русских и татар, а князь Андрей Михайлович Курбский выступил 2 ноября с 10 тыс. человек. Псковичи выступили с 50 тыс. человек, Тервест и Гельмет взяты в пользу графа. [Войска] должны двигаться на Ронненбург, Трикатен, Вольмар, Венден и исходить всю страну. Все замки, которые сдадутся вместе с людьми, будут оставлены невредимыми, их земли нетронутыми, а людям будет дана пощада, все же, что окажет сопротивление, будет перебито, умерщвлено и дома, что является обычным делом, снесены.

Сам царь отправляется с 200 тыс. человек на Ригу и посылает 150 тыс. человек на Ревель. Татары же, три ханства которых, помоги мне боже правдивый, этим летом подчинились [Москве], а именно: ногаи с 25 тыс.. аггаряне (Aggerener) с 20 тыс. их прежних всадников из Казани и астраханцы с 10 тыс., а также Крым, который заключил союз с великим князем против короля. Эту договорную грамоту я видел сам. Эти татары направлены на Киев, Вильно и их окрестности, и они должны немедленно вторгнуться в эти места, чиня ужасные избиения. Ах, боже мой, как вас несчастных людей утопят в крови ваши государи. Но я знаю, что вы с пренебрежением отнесетесь к этому, и не поверите мне, это ваша привычка, пока вы это не [152] найдете на деле, хотя вам не придется долго искать, посмотрите, как обстоит сейчас дело около Вольмара и в его округе. Будьте же предупреждены, дорогие господа. Ради страданий господних подумайте же об этих делах и своевременными мерами предупредите эти несчастные события. Ведь все пропало, это же столь истинно, как истин господь на небесах. Вы все преданы, остается вам только быть перебитыми. Вот это я хотел вам по долгу христианской верности в великой поспешности доверительно сообщить, а затем приказываю вас всех святому господнему попечению. Написано с большой поспешностью в Дерпте 24 ноября 1563 года.

№ 2

Благородному достопочтимому Генриху Таубе цу Фир, моему любимому и совершенно преданному брату.

Прежде всего ревностно шлю тебе братскую любовь и сердечную преданность и все, что из прирожденного долга подобает мне выполнять.

Сердечно любимый брат, мне не безызвестно, как в эти пять лет, что я находился в плену, ты из братской любви совершенно не пребывал в покое, применяя все средства, чтобы меня освободить. Не говоря уже, что ты еще в недалеком прошлом побуждал датского посла, доктора Захария Фелинга на Эзеле, обещая ему золотую цепь, чтобы он меня выпросил у великого князя, как мне об этом сообщил этот доктор, который и сейчас еще находится здесь в Дерпте. За все это я тебе, верный брат, по справедливости благодарен. А затем, мой дорогой брат, когда я возвращу себе мое имущество, замки и земли я все возмещу тебе. Но поистине, если я, упаси боже, не дождусь здесь моей жены, то я, о боже, бедный человек, окажусь в столь большом несчастье, в каком никто на земле никогда не бывал, и никто на свете не сможет мне тогда помочь, и вам тоже нельзя будет помочь, погибнут все – и жена, и дети, и я стану жаловаться богу, пока у меня душа в теле держится на всех тех, кто этому помешал, и мою жизнь убил. Кто, хотел бы я знать, допустил бы подобное смертоубийство, тем более заранее слышав о его [возможности], поэтому, мой сердечно любимый брат, обдумай и рассмотри это дело.

Если возможно, приезжай тоже, мой сердцем избранный, всепреданный брат, и подумай, что мы лежали под одним сердцем, и я не хочу, чтобы тебе, мой сердечно дорогой брат, [когда-либо] пришлось бы плохо, и я буду также надеяться, что ты без всяких отговорок прибудешь сюда. В самом доле, брат мой, какому бы господину ты ни пожелал служить, всюду суетное попрошайничество прикрывается предательством, о боже, что я могу сказать об этих гнусных делах. Мой горячо любимый брат, послушай же и поверь мне. Я снял для тебя дом Андергера и велел приготовить для тебя конюшню на 20 лошадей, и если бы оказалось невозможным тебе привести всех своих лошадей, то это не важно, лишь бы мне иметь моего любимого брата!

Как обстоят дела доктора, это ты узнаешь из писем к моей дорогой жене. В общем весь свет ищет защиты и милости, а мы это уже имеем и не хотим этого признать. Прошу тебя поэтому еще раз, наконец, именем бога и со всей преданностью – не дай себя убедить отклонить это дело. Я надеюсь также встретить здесь на будущей неделе наших дорогих и буду непоколебимо твердо верить, что ты, мой дорогой брат, не только поможешь доставить мою дорогую супругу, спасительницу моей жизни, в назначенное место, но и сам прибудешь туда с нашим дорогим отцом. Я бы посоветовал, когда я уже наверное приму сердечно любимую супругу и тебя вместе с дорогим отцом, оповестить и разгласить об этом. Это сохранило бы многим людям и жизнь и благосостояние. Но я боюсь, что вы слишком затягиваете дело вашими необоснованными и напрасными задержками.

Горячо любимый брат, я не могу в этой поспешности все достаточно полно рассказать об этих печальных делах, прошу тебя поэтому богом и убеждаю тебя от всего братского сердца совершенно искренне – не возбуждай в себе каких-либо [153] дальнейших сомнений об этом деле и вместе с нашим любимым отцом и моей дорогой супругой и детишками и верной дорогой Суске, Анной Хульсин отправляйся в назначенное время на Зачатие Марии к Христиану фон Розену на Аа вместе с твоими лошадьми и оружием, где я встречу вас точно в это время с подмогой вместе с господином Иоганом Дрейером, господином Томасом Шрау, Яковом Шредером и еще со многими честными людьми, а если, сердечно любимый брат, вами этот срок будет отклонен и упущен, то говорю я во истину, да поможет мне господь в делах и тела и души, я прямо пойду в руки смерти, а добрых честных людей, которые так помогли и содействовали мне в моем деле, вовлеку в вечную погибель.

А что до того, что мне следовало бы предварительно уведомить Генриха Тизенгаузена, то это совершенно неуместно, так как это вызвало бы отсрочку дела, и все бы оно расстроилось и, вместе с этим, прошедшая беда пришла бы снова и ко мне и к вам. Но я счел уместным оставить и вручить после вашего отъезда это прилагаемое письмо, где сказано, почему свершились эти дела, а также его предостеречь и раскрыть все дела. Я уверен, когда все это ему будет раскрыто, он сам недолго будет мешкать и сам будет искать удобного для себя случая.

Я клянусь истинным богом и обещаю тебе, дорогой брат, что прежде всего ты получишь земли здесь в епископстве (allhier im stifft) столько, сколько тебе посильно и угодно, затем еще такие другие милости, как и я, как мне это сам великий князь обещал, а воевода Андрей Вислый спросил, не мой ли это брат, который взял в плен Андрея Огарева и Федора Писемского, я ему сказал да. Затем Эллерт Крузе сказал: господин, это благородный воин, он не боится никакого врага. На это дьяк посольского приказа (букв. канцлер) сказал: царь и великий князь его пожаловал, желая его иметь в своем государстве, и будет он жить, где ему угодно, на полной свободе, как исстари немцы жили. Как гласит моя жалованная грамота, мы не будем нести никакой конной службы и не платить ни поборов, ни пошлин (zinss noch schoss). Посему, дорогой брат, выбирайся сам и выводи нашего дорогого отца из этой кровавой бани. Сколько храбрых людей за деньги служат турку, а тут какая большая разница, это ведь христианский государь и царь, и они далеки друг от друга, как небо и земля. О боже, как было бы нам это хорошо, славно и почетно, так как мы протянули бы руку помощи бедному дворянству, задавленному бедствиями, и могли бы их спасти от изменнических уз несправедливой и вероломной власти. Это мы вполне, хвала и благодарение богу, могли бы сделать, если бы вы были здесь, у меня. Но я знаю, что вы все еще пребываете в неверии со всякими мыслями, что вы боитесь обмана, обид и мало ли чего еще. На это я вам скажу, что ничего этого, осуди меня бог, вы не должны опасаться. Должны вы также, дорогой брат, знать, что я тоже сначала смутно видел и замечал как предается и продается бедная страна. Я хотел бы лучше, чтоб разверзлась земля и поглотила бы меня, прежде чем вовлеку я вас в умаление моего доброго имени или тем самым в чем-либо преступлю против бога и святой церкви. Но все эти дела, как солнце, ясны и светлы, и так как я, помоги боже, был целых пять лет вдали от моей избранной любимой жены и всякого благополучия, то мог наблюдать эти дела, однако горестно, небесный боже, было бы слушать, если бы я захотел рассказать все эти дела. Но я перед моим господом богом никогда не был бы оправдан в том, что я мог помочь моей жене, детям, родителям, брату и родным спастись от этой кровавой бани и не сделал этого, а также за всю ту кровь, которую мог бы уберечь, также и тебя вместе с нашим отцом, к [пролитию] которой вы сами и другие ведут и ввергнут. В этом хочу я перед страшным судом господнем и всеми его святыми ангелами открыто получить оправдание. Прошу тебя поэтому, тебя и моего верного дорогого отца, ради бога и детской и братской преданности, не отвращайте так упорно ваши сердца и не обращайте внимание на то, что вы покинете. Если богу угодно, я хотел бы вас всех иметь здесь неимущими и нагими, но слава богу, вы все здесь в изобилии получите.

В случае же, если, дорогой брат, истинный всемогущий бог и наш господь и спаситель, любвеобильный Христос, предопределил, что наш дорогой отец и ты, мой верный брат, не уважите этот мой совет, мои мольбы, мои просьбы, чего я никак не [154] полагаю, то я прошу тебя все же помочь доставить в назначенный день и место мою плоть и кровь, мою дорогую сердечную супругу вместе с детьми, дорогих Суске, Анну, Хульсин, так как никто не сможет вам за это учинить какое-либо нападение или притеснение. По справедливости не можете вы задержать мою плоть и кровь, что не принято даже и среди язычников, и к этому привести, как вы намеревались, веские доводы. Вы могли бы также явиться сюда и осуществить ваше намерение. Все основания, которые оправдывают все это дело, достаточно объяснены в прилагаемом письме Тизенгаузену и Оффенбергу. Если я получу мою любимую супругу, то все это предприятие будет оправдано. Тем самым заслужу я к себе доверие, буду владеть землей и людьми и все же с божьей помощью искать пути и средства послать моему дорогому отцу и тебе, моему милому брату, сообщение, что и как после столь долгих тягот всемогущий мне себя отечески явил.

Как я тебе об этом и прежде писал, перед царем и великим князем я думал в полной преданности о моем дорогом брате не меньше, чем о самом себе, но позволь мне считать, что письмо было перехвачено и не дошло до тебя. И когда я, сердечно любимый брат, нашел, что все горестные события таковы, что бедная страна оказалась преданной и проданной, да к тому же ее собственными призванными защитниками, и будет приведена ими к кровавой бойне, как это уже очевидно и скоро, через три недели, упаси боже, в ужасном виде предстанет, то я захотел изыскать средства и пути, чтобы спасти тебя вместе с моим дорогим отцом, с сердечно любимой женой и детьми от этого тяжелого бедствия. И вот теперь, всемогущий бог, я могу это свободно сказать, по чудесной милости своей так мне помог, что я не только сам во всех моих желаниях удовлетворен, но и вам всем без какого-либо умаления нашей чести и доброго имени являюсь полезен. Этого, как я знаю, желают многие опечаленные сердца, чтобы им пришлось так же хорошо, но моему дорогому отцу и тебе все это представляется очень опасным и шатким, тогда как следовало бы славить и благодарить господа бога, который осыпает нас своими милостями и благословением. Какое честное сердце могло бы моему дорогому отцу и тебе несправедливо вменить это в вину, так как вы не подвластны кому-либо, ни тем более не присягали какому-либо государю. К тому же знаю я, что всеми жителями в деревне и городах тайно строятся козни, если бы все эти дела стали бы у вас известны, каковы они на самом деле, как позорно оба, и император и король, предали и продали бедную страну, то весь народ, кто не может ехать верхом, сбежал бы сюда. А также с моей стороны, если угодно будет богу, в скором времени, я... (пропуск в тексте).

Прежде всего, встретил я Иоганна Вагнера, который был отправлен тевтонским магистром к великому князю и среди прочих государственных полномочий и почетных представлений его поручения и письменные сообщения заключались в следующем. После того как магистр узнал, что великий князь как христианский государь правой истинной католической церкви привел под свою власть провинцию Ливонию, как могущественный победитель своих врагов, он, магистр, глава низвергнутого и изгнанного ордена теперь поддался бы под защиту и власть его царского величества при условии, что прежде всего русское царское величество восстановит всех изгнанных и смещенных чинов ордена в их прежнем правящем положении и примет их под свою защиту против кого бы то ни было. Далее к этому, прусская земля силой меча должна быть поставлена под власть рыцарского ордена и для этой цели тевтонский магистр из своей земли окажет помощь и даст пополнение, какие только будут в его силах. Этого добивался у великого князя не только тевтонский магистр, но и наш император Фердинанд в государственных посланиях великому князю, которые я держал в своих руках, выражал свое суждение [об этом].

Во-вторых, 18 июля этого года были доставлены англичанами письма от римского папы великому князю, где папа желает великому князю как защитнику католической церкви, истинной веры христовой, счастья и удачи против врагов старой церкви и против новой ереси Лютера и ищет дружбы и союза, выражая готовность поднять для сохранения церкви христовой все, что в силах его, папской, власти и смиренной молитвы. [155]

[Если бы] я знал день, когда ты, а также мой дорогой отец, дети и Суске будете у себя дома, я хотел бы с сотней-двумя или тремя сотнями коней отправиться туда и всех остальных увести как пленников. Но что я могу сказать? Мой совет не имеет никакого значения для вас, на что я жалуюсь господу, которому я тебя поручаю и молю о милости, чтобы мы смогли бы увидеться и переговорить друг с другом.

О боже, если бы я мог послужить тебе, моему брату, телом и жизнью, я готов бы был ими пожертвовать, а вы все могли бы помочь и мне и собственному вашему спасению и благополучию, но не хотите этого сделать.

Да примет же мою жалобу господь, который да поможет всем нам. Аминь.

Дано в Дерпте 24 ноября 1563 года.

Твой преданный брат Иоганн Таубе.

Дорогой брат, я хотел послать приглашение, но я надеюсь, что скоро сам смогу переговорить с тобой. Господь, которому я возношу благодарение, щедро меня благословил.

Дословное извлечение из письма, которое один пленник в Москве написал 24 ноября 1563 г. из Дерпта своему доброму другу.


1. Lies 10000.

2. Lies 25000.

3. Lies 20000.

4. Lies 10000.

(пер. Э. Винтера)
Текст воспроизведен по изданию: Два письма Иоганна Таубе // Исторический архив, № 3. 1962

© текст - Винтер Э. 1962
© сетевая версия - Тhietmar. 2007
© OCR - Lina. 2007
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Исторический архив. 1962