-

АМБРОДЖО КОНТАРИНИ

ПУТЕШЕСТВИЕ В ПЕРСИЮ

QUESTO E EL VIAZO DE MISIER AMBROSIO CONTARIN AMBASADOR DE LA ILLUSTRISSIMA SIGNORIA DE VENESIA AL SIGNOR UXUNCASSAM RE DI PERSIA

ИНОСТРАННЫЕ ПИСАТЕЛИ О РОССИИ.

Нет сомнения, что известные сказания чужеземцев о древнем отечестве нашем принесли величайшую пользу нашей Истории, и кроме того, всегда возбуждали жадное любопытство во всех просвещенных читателях. Если появление какой-нибудь древней рукописи о Финикиянах радует и занимает всякого просвещенного человека, то как приятны должны быть для него записки о древнем его отечестве, в которых автор подробно рассказывает о нравах, обычаях, одежде и степени гражданственного состояния его [282] предков. И потому не мудрено, что издаваемая ныне «Библиотека Иностранных Писателей о России», — заслужила общее одобрение и литтераторов, и ученых; возбудила деятельное и благосклонное участие во всех ревнителях просвещения и читается с жадностию. Заимствуя нашу статью из первой вышедшей книги этой занимательной «Библиотеки», — мы будем говорить в ней исключительно о «Путешествии Амвросия Контарини, посла Светлейшей Венецианской республики к знаменитому Персидскому Государю Узун-Гассану, совершенном в 1473 году».

Фамилия Контарини есть одна из древнейших и знаменитейших фамилий Венеции ¹. Членам ее, в знак особенного отличия, вместе с членами некоторых других знатнейших дворянских родов, предоставлено было наследственное рыцарство и право носить золотые орари поверх одежды, присвоенной всему Венецианскому Дворянству. Эта фамилия дала Республике 8 Дожей ², множество [283] полководцев, ученых, литтераторов и художников и даже несколько дипломатов, из числа коих самый замечательнейший есть без сомнения автор предлагаемого здесь путешествия.

Завоевание Османскими Турками Константинополя и быстрые успехи оружие их, наводившего ужас на всю Европу, принудили Венецианскую Республику, едва ли не более других Держав пострадавшую от диких победителей Византии, искать себе союзников в странах отдаленных. В это время царствовал в Персии Узун-Гассан ³, из рода Туркоманских князей, — Государь, славный своими завоеваниями и равно ненавидевший [284] Турок и Монголов. К нему то обратилась Венеция с дружественными предложениями, убеждая объявить войну Туркам и обещая с своей стороны значительные денежные пособия. С этою целию отправлено было в Персию нарочное посольство, порученное сначала Катарину Зено ⁴; потом Иосафату Барбаро, который родился по всему вероятию в начале XV столетия. В 1436 году, как видно из его записок, предпринял он путешествие в Тану, (нынешний Азов), где и пробыл 16 лет; в 1469 году находился проведитором Венецианской Республики в Скутары, в Албании, а по 1479 год был послом Венецианским при дворе Персидского Государя Узун-Гассана. [285] Заслуги Иосафата Барбаро на поприще наук весьма значительны. Путешествие его в Тану и Персию впервые познакомило ученую Европу с странами, лежащими между морями Каспийским и Черным. В этом путешествии наблюдательный историк легко отыщет драгоценные и еще никем неотделенные частицы чистейшего самородного золота и множество любопытных сведений, могущих служить важными пособиями для Географии и Истории средних веков. Наконец посольство к Узун-Гассану возложено было на Амвросия Контарини. Отправившись к месту назначения своего чрез Германию, Польшу, Литву, Крым, Мингрелию и Грузию, Контарини прибыл 30 Октября 1474 года в Испагань, ко двору Узун-Гассана, где встретил некоего Марка Россо ⁵, Италиянского или Греческого уроженца, присланного Великим Князем Иоанном III в [286] Персию, для возбуждения Узун-Гассана противу ненавистного им обоим Хана большой орды Ахмата, и Болонского монаха Лудовика, называвшего себя патриархом Антиохийским и послом герцога Бургундского. Проведав, что Кафа завоевана уже Турками, и полагая, что возвращение в Италию прежним путем будет весьма опасно, Контарини, после многих бедствий, присоединился к свите Марка Россо и Персидского посла, отправлявшегося тогда в Россию по воле Узун-Гассана, и прибыл с ними в Москву, где был представлен Великому Князю Иоанну III, который принял его весьма ласково и отпустил в отечество с богатыми дарами. Вот как говорит он о России:

«12-го Сентября 1476 года вступили мы наконец, с благословением Божиим, в землю Русскую, и первый предмет, представившийся нашим взорам при въезде в оную, была небольшая деревушка, окруженная лесом. Жители этой деревушки услышав, что Марк находится в караване, вышли к нему на встречу в большом страхе, опасаясь бывших с нами Татар, и принесли несколько сотового меду, которым он поделился со мною. Это пособие пришло весьма кстати; ибо все мы до такой степени отощали от продолжительного пути, что едва могли держаться на лошадях. [287] Отправившись далее, прибыли мы в город Рязань (Resan), принадлежащий одному Князю, имеющему в супружестве сестру Московского Государя. Все строения в этом городе, не исключая и самой крепости, — деревянные; за то он изобилует хлебом, мясом и напитком, который Русские приготовляют из меду. Подкрепив тут несколько силы свои, пустились мы далее, и под вечер остановились для ночлега в Русской деревне, где спокойно отдохнули, ибо, по милости Божией, нам уже нечего было опасаться; а потом приехали в другой город, именуемый Коломною (Colonna) и расположенный на берегу реки Москвы (Mosco), впадающей в Волгу (Volga). Чрез эту реку в самом городе построен мост. Из Коломны Марк отправил меня вперед в Москву; ибо караван намерен был помедлить несколько своим вступлением.

26-го числа прибыл я наконец в город Москву (Moscovia), славя и благодаря Всемогущего Бога, избавившего меня от стольких бед и напастей. Город этот принадлежит Великому Князю Иоанну, Государю Великой и Белой России (Duca Zuanne, Signor della gran Rossia bianca). Здесь не излишним почитаю объяснить, что большую часть пути нашего (с 10 Августа, т. е. с отбытия из Цитрахани до 25 Сентября, т. е. до вступления в Москву) [288] мы, по неимению дров, готовили себе кушанье на лошадином помете. Немедленно по приезде моем, отвели нам, по приказанию Марка, маленькую комнатку, с небольшим помещением для моих людей и лошадей. Комната эта была и тесна, и довольно плоха; но нам показалась она огромным дворцем в сравнении с тем, что мы прежде испытали.

27-го числа Марк Россо также прибыл в город и в тот же вечер навестил меня. Он принес нам в дар несколько жизненных припасов, коими Москва, как ниже будет объяснено, весьма изобильна, и именем Государя своего убеждал меня быть спокойным и почитать себя как бы в собственном доме. Я отблагодарил его при сем случае, сколько мог и умел, за все его одолжения.

27-го числа отправился я к Марку и, желая поскорее пуститься в обратный путь, просил его о доставлении мне случая представиться Государю. Он охотно исполнил просьбу мою, п в скором времени после того получил я приказание явиться во дворец. После обычных приветствий, я отблагодарил Великого Князя за внимание, оказанное мне послом его Марком, который по истине неоднократно спасал меня от великих опасностей, и объявил ему, что внимание это, в лице моем, Светлейшая Республика конечно отнесет к себе, Не дав мне [289] докончить, он с тревожным лицем стал жаловаться на Ивана Батиста Тревизана ⁶, о котором я не стану подробно распространяться здесь, ибо почитаю это неуместным. После долгого разговора я решился просить у Великого Князя позволения отправиться в отечество и получил в ответ, что он в другой раз даст мне решение; ибо теперь намеревается [230] ехать из Москвы. Он имеет обыкновение ежегодно объезжать разные области своих владений и в особенности посещать одного Татарина, которого, говорят, содержит на жалованьи, с 500 всадниками, на Татарской границе, для защиты Русской земли от нападений. Между тем горя нетерпением, как выше сказано, отправиться скорее в Венецию, начал я [291] всеми мерами хлопотать об ускорении обещанного решения и, в следствие моей просьбы, был вторично призван во дворец, пред лице трех главнейших Великокняжеских вельмож, которые приветствовали меня от имени Государя своего и повторив все то, что он мне говорил, жаловались также на Ивана Батиста Тревизана. В заключение они объявили мне, что ехать из Москвы, или оставаться в ней совершенно в моей воле. С сими словами я был отпущен из дворца, а Великий Князь, сев на коня, отправился в предназначенный путь. Состоя должным Марку Россо не только те деньги с процентами, которые он заплатил за мой выкуп Татарам; но еще сверх того небольшую сумму, взятую мною на разные издержки, я предложил ему, дабы он дозволил мне отправиться в отечество, обещая, немедленно по приезде туда, выслать весь долг мой; но он на отрез отказал в моей просьбе, говоря, что Татарские и Русские купцы, коим он за меня поручился, требуют своих денег. Испытав таким образом все средства для склонения в мою пользу Великого Князя и Марка, я решился наконец отправить отца Стефана в Венецию, с письмами к Светлейшей Республике, прося ее, дабы она, с обычною своею щедростию и благоволением, выкупила меня из беды и не попустила умереть на чужбине. [292]

7-го Сентября 1476 отец Стефан отправился в путь свой, в сопровождении некоего Лембергца, по имени Николая (Nicolo da Leopoli), знавшего хорошо эту дорогу, а я остался в Москве дожидаться его возвращения. Во время пребывания моего в этом городе, отыскал я одного золотых дел мастера, по имени Трифона, Катарского уроженца, работавшего прекрасные сосуды для Великого Князя, и зодчего (ingegniero) Аристотеля Болонского ⁷, строившего огромную церковь на площади в Москве, да еще несколько Константинопольских Греков, прибывших в Россию вместе с [293] Деспиною, и свел со всеми ими тесное знакомство. Комната, которую отвел мне сначала Марк, была очень мала, некрасива и неудобна, и потому меня перевели, по его же ходатайству, в другой дом, где жил означенный Аристотель. Этот дом был довольно хорош и находился неподалеку от дворца; но я не долго пробыл в нем; ибо чрез несколько дней по моем переезде, приказано мне было именем Великого Князя (не знаю, что было поводом к таковому повелению) очистить занимаемые много покои, и я с трудом мог отыскать себе небольшую квартиру, вне крепости, в которой: и прожил до самого отъезда моего из Москвы. Квартиру эту составляли две комнаты, из коих в одной поместился я, а другую предоставил моим служителям.

Город Москва расположен на небольшом холме и все строения в нем, не исключай и самой крепости, — деревянные. Посреди протекает река, называемая также Москвою и разделяющая его на две половины, из коих в одной находится крепость. Для переезда чрез эту реку в городе построено несколько мостов. Москва есть столица Великого Князя. Она окружена обширными лесами, покрывающими почти все пространство России, — и изобилует всякого рода хлебом. Жизненные припасы в ней так дешевы, что, во время моего [294] пребывания, 10 наших стар ⁸ пшеницы стоили червонец (в этой пропорции продавался и прочий хлеб); 3 фунта мяса один сольд ⁹, 100 кур или 40 уток также червонец; а самый лучший гусь не более 3 сольдов. Зайцев там очень много; но другой дичины почти совсем не видно, вероятно потому, что Москвитяне не умеют ловить ее. Птиц всякого рода привозят также во множестве и продают по самой дешевой цене. Москвитяне не делают у себя виноградного вина, и вообще у них нет никаких плодов, кроме огурцов, орехов и диких яблок. Страна их весьма холодна, так что жители, в продолжение девяти месяцев, должны топить в домах своих печи. Впрочем этим временем года пользуются они для заготовления запасов своих на лето, ибо в морозы, на Русских санях, запряженных в одну лошадь, весьма легко перевозить всякие тяжести, тогда как летом, по причине тающего льда и больших лесов, дорога от грязи почти вовсе непроходима. В конце Октября, река, протекающая посреди Москвы, покрывается крепким льдом, на котором [295] купцы ставят лавки свои с разными товарами и, устроив таким образом целой рынок, прекращают почти совсем торговлю свою в городе. Они полагают, что это место, будучи с обеих сторон защищено строениями, менее подвержено влиянию стужи и ветра. На таковый рынок ежедневно, в продолжение всей зимы, привозят хлеб, мясо, свиней, дрова, сено и прочие нужные припасы; в конце же Ноября все окрестные жители убивают своих коров и свиней и вывозят их в город на продажу. Любо смотреть на это огромное количество мерзлой скотины, совершенно уже ободранной, и стоящей на льду на задних ногах. Таким образом Русские употребляют в пищу свою животных, убитых за три месяца и более. То же самое делают они с рыбой, птицей и всякого рода живностию. На реке бывают также конские ристания и другие увеселения; но нередко участвующие в сих игрищах ломают себе шеи.

Москвитяне, как мужчины так и женщины, вообще красивы собою, но весьма грубы и невежественны. Они имеют своего Папу (Papa), поставляемого по их обычаю Великим Князем; нашего же Первосвященника не ставят ни во что и всех нас почитают погибшими людьми. Главнейший недостаток их есть пьянство, которым они впрочем хвалятся и [296] презирают тех, кои не следуют их примеру. Вина у них совсем нет; но вместо его они употребляют напиток, сделанный из меду с хмелем. Напиток этот очень не дурен, в особенности когда он стар. Впрочем Великий Князь не всем позволяет варить его; ибо в противном случае они бы каждый день напивались до пьяна и дрались беспрестанно между собою как животные. Образ жизни их состоит в следующем: утро до полудня проводят они на рынке, а потом отправляются в харчевню есть и пить, так что вечером никакой уже услуги ожидать от них нельзя. В Москву, во время зимы, съезжается множество купцев из Германии и Польши, для покупки различных мехов, как то: соболей, волков, горностаев, белок и отчасти рысей. Меха эти добываются не в самой Москве, а гораздо далее на север и северо-восток; но привозятся обыкновенно в Москву на продажу. Ими производит также значительный торг еще другой город, называемый Новгородом (Novogardia) и граничащий почти с Франциею и верхнею Германиею. Этот город лежит на запад от Москвы, в расстоянии 8 дней пути, и управляется общиною, хотя и признает над собою власть Великого Князя, которому платит ежегодную дань. Владения Государя Московского, сколько мне известно, [297] весьма обширны и он легко бы мог иметь значительное войско; но воины его большею частию никуда негодны. Россия сопредельна с той частию Немецкой земли, которая принадлежит Королю Польскому ¹⁰, а на северовосток от нее живут, как уверяли меня, разные языческие племена, неимеющие ни какого Государя, но признающие иногда, когда им заблагорассудится, власть Великого Князя. Иные из этих племен отдают Божеские почести первому встретившемуся им предмету; а другие приносят в жертву животных у подошвы дерева, которому поклоняются. Не стану впрочем повторять здесь всего, слышанного мною о сих народах, ибо я сам не видал их, а то, что мне об них рассказывали, почитаю невероятным. — Великому Князю на вид около 55 лет. Он высок ростом и худощав; но со всем тем красивый мужчина. Семейство его состоит из двух братьев, матери и сына от первой жены, которого он не слишком жалует за дурные его наклонности. С Деспиною же он имеет двух дочерей, а третьим ребенком она как слышно, теперь беременна. [298] Я бы мог при сем случаи рассказать еще многое кое чего об этой стран; но боюсь слишком продлить повествование мое.

В Москве пробыл я с 25 Сентября по 21 Января и не могу пожаловаться на гостеприимство ее жителей. Великий Князь, по обозрении владений своих, возвратился в конце Декабря в столицу, и хотя я отправил отца Стефана в Венецию за деньгами, в присылке коих ни мало не сомневался, однако, — горя нетерпением скорее возвратиться в отечество и чувствуя, что Московский образ жизни вредит моему здоровью, — решился, чрез посредство некоторых расположенных ко мне вельмож, еще раз похлопотать о моем отъезде. Вельможи эти не обманули моего ожидания; ибо чрез несколько дней Великий Князь пригласил меня к себе обедать и приказал объявить мне, что он не только согласен на отъезд мой, но даже намерен оказать услугу Светлейшей нашей Республике, заплатив за меня Русским и Татарам весь мой долг. Я отправился во дворец на зов Государя и, немедленно после стола, состоявшего из множества отличных блюд, — возвратился по Русскому обычаю в свое жилище. Чрез несколько дней был я опять приглашен Великим Князем к обеду, по окончании коего, он приказал своему казначею выдать мне ту сумму, [299] которую я обязан был заплатить Русским и Татарам за мой выкуп, и сверх того пожаловал мне соболью шубу (т. е. один мех) и тысячу белок. При сем он изъявил желание, дабы я представился Деспине, что и было мною исполнено с приличными приветствиями и поклонами. Великая Княгиня обошлась со мною весьма вежливо и ласково и убедительно просила поклониться от нее Светлейшей нашей Республике. После сего я распростился с нею и возвратился в свое жилище.

На другой день Великий Князь опять пригласил меня к столу. Прибыв во дворец за несколько времени до обеда, я был введен в особенную комнату, где находился Государь с Марком и другим своим секретарем. Он сделал мне весьма ласковый прием и, в самых приветливых выражениях, поручил уверить Светлейшую нашу Республику в искреннем его дружестве, которое он и на будущее время сохранить желает, и присовокупил к тому, что охотно отпускает меня в отечество и готов сверх того сделать в пользу мою все то, что я почту для себя нужным. Когда Великий Князь говорил со мною, я из учтивости отступал назад, но он всякий раз сам подходил ко мне и с особенною благосклонностию выслушивал ответы мои и изъявления моей благодарности. Таким [300] образом проговорил я с ним более часа и удостоился видеть при этом случае некоторые из его парчевых кафтанов, подбитых отличнейшими соболями. По окончании аудиенции мы пошли к столу, который на этот раз был длиннее и роскошнее обыкновенного, и нашли тут многих Великокняжеских вельмож. После обеда мне приказано было встать с своего места и снова подойти к Государю. Он весьма ласково простился со мною и громким голосом, слышным для всех присутствовавших, возобновил уверения в благосклонности своей к Светлейшей нашей Республике. За сим подали мне серебрянную чашу, наполненную Русским напитком, приготовленным из меда, говоря, что Великий Князь дарит мне ее и желает, дабы я осушил ее до дна. Таковый дар почитается при Московском дворе знаком особенной милости, оказываемой одним только послам и другим значительным особам. Я никак не мог опорожнить всей чаши, потому что она была довольно велика, и выпил только четвертую долю находившегося в ней напитка. Государь, приметив это и зная сверх того из прежних опытов, что я небольшой охотник пить, приказал взять у меня из рук чашу и, вылив напиток, возвратить мне ее пустою, — что было немедленно исполнено. После сего я поцеловал у него [301] руку и, раскланявшись, вышел из комнаты. Многие вельможи проводили меня до самого крыльца, и мы на прощании с нежностию обняли друг друга. Возвратившись домой, я нашел, что все уже было готово к моему отъезду; но Марк настоятельно требовал, дабы, пред отправлением в путь, я отобедал у него.

12-го Января 1476, отобедав вместе с спутниками моими у означенного Марка, который угостил нас весьма хорошо, мы распрощались с ним и, сев в свои сани, пустились с именем Божиим в путь. Санями называется у Русских повозка, употребляемая ими только в зимнее время. Она с виду похожа на дом, может поместить в себе одного лишь человека и запрягается в одну лошадь, которая везет ее с необычайною скоростию. Сидя в санях, можно закутаться как угодно и сверх того положить с собою нужное количество жизненных и других припасов. Здесь не излишним почитаю объяснить, что Лудовик, патриарх Антиохийский, был сначала задержан Великим Князем в Москве; а потом отпущен по просьбе Марка, в следствие сильного моего ходатайства. Я предложил ему отправиться вместе; но видя, что он не охотно на то соглашается, уехал один с своею свитою, тем более, что Государь дал нам [302] проводника, с повелением менять его от места до места. К вечеру остановились мы в не-. большой плохой деревушке, и хотя я знал наперед, что мне придется вытерпеть в пути множество хлопот и беспокойства, как по причине стужи и льдов, так равно и потому, что дорога наша шла почти беспрерывно лесом, однако я презрел всеми этими неудобствами и решился без малейшего страха ехать день и ночь, столь велико было мое нетерпение выбраться поскорее из этих стран.

22-го числа оставили мы означенную деревушку и продолжая, при сильной стуже, безостановочно путь свой по лесам, прибыли 27 числа в небольшой город, именуемый Вязьмою (Viesemo). Тут переменили мы проводника и, отправившись с ним далее, достигли другого города, называемого Смоленском (Smolencho), где также взяли нового проводника. Вскоре выехали мы совсем из владений Великого Князя Московского и, вступив в Литву, принадлежащую Королю Польскому Казимиру, прибыли 12-го Февраля в город Троки (Trochi), где находился тогда сам Король.

Нужно заметить, что с отъезда нашего из Москвы, т. е. с 21 Января, по самый день прибытия в Троки, т. е. по 12 Февраля, мы постоянно ехали по ровному, лесистому месту и лишь изредка встречали небольшие холмы. [303] Иногда попадались нам по дорог маленькие деревушки, в которые мы заезжали для отдыха; чаще же проводили ночи в лесу. В полдень останавливались мы для обеда и почти всегда находили на снегу остатки разведенного огня, забытого вероятно путниками, прежде нас тут бывшими, а также проруби во льду для лошадей и разные другие признаки недавнего ночлега. Подложив в огонь несколько дров, мы обыкновенно садились вокруг костра и подкрепляли себя пищею; когда же один бок начинал сильно зябнуть от стужи, то переворачивались на другой. Я почти всю дорогу спал в санях, предпочитая их ложу на голой земле. Три дни сряду ехали мы рекою, покрытою льдом, на которой ночевали два раза, и совершили всего, как меня уверяли, около трех сот миль, что составляет не малый путь.

Контарини в заключении своего повествования рассказывает подробно о своей аудиенции у Польского Короля, и наконец возвращается через Польшу и Германию в Светлейшую свою республику. Сим оканчиваю я, говорит Контарини в своих записках, описание моего путешествия, которое конечно мог-бы рассказать слогом более изящным, но предпочел лучше представить нагую истину, чем испестрить ее красивыми вымыслами. Да не удивятся [304] читатели мои, если встретят у меня мало сведении о Германии. Я не почел нужным подробнее распространяться об этой стране; ибо она близка к нам и по положению своему и по своим обычаям.

Комментарии

1. Фамилия Канторини, но мнению некоторых историков, происходит от слова Contadino, поселянин.

2. Вот имена 8 Дожей из рода Контарини: Доминик Контариии (1045–71); Джакопо К. (1275–80); Андрей К. 1361–82); Франческо К. (1623–25); Николо К. (1630–32); Карло К. (1655–56); Доминик К. (1659–74); и Луиджи К. (1676–83). Из числа ученых самый замечательнейший есть Винченцо Контарини, родившийся в 1577 и умерший в 1617 году. Он занимал долгое время кафедру Латинской и Греческой Словесности в Падуанском университете. Между художниками более других известен Джиовани Контарини, живший в конце XVI столетия. Он писал в роде Тициана, — и самое лучшее его произведение есть плафон церкви Св. Франческо ди Паоло в Венеции. Посредине представлено Воскресение Спасителя, а по сторонам Рождество Христово, Благовещение, четыре Евангелиста и две истории, касающиеся до дома Караффа, по заказу коего произведены эти работы.

3. Иначе называемый Гассан-Беем. Контарини и Джиован-Мария Анджиолелло (издавший историческое сведение об этом Государе) называют его Ussuncassan, а И. Барбаро — Assambei. Узун-Гассан есть герой известного Галлерова романа: Usong.

4. Катарин Зено, по свидетельству Венецианских историков, находился в родстве с Узун-Гассаном, ибо был женат на дочери Николо Креспо, герцога Архипелагского, имевшего в супружестве дочь Трапезонтского владетеля Валенцу, сестру супруги Узун-Гассана. Зено был принят при дворе Персидского Государя весьма хорошо (1471) и описал свое путешествие, которое, к сожалению, не быв издано, затерялось в рукописи. Правнук его, по мере возможности, заменил эту драгоценную потерю, составив из писем и бумаг Катарина краткое описание его путешествия, под заглавием: Dei commentarii del Viaggio in Persia, di M. Catarino Zeno il K. et delle guerre fatte nell’ Imperio Persiano dal tempo di Ussuncassano in qua, libri due. — Сочинение это вышло в первый раз в 1558 году и потом перепечатано в 2-м томе Рамузиева сборника на стр. 220.

5. В издании 1543 года напечатано везде Marco Rosso. Геудер и Бержерон приняли слово rosso в значении rufus, рыжий, тогда как скорее можно полагать, что Контарини под этим словом разумел собственно Русскую нацию, к которой вероятно принадлежал Марк. Карамзин также называет его Марк Руфо и считает Греческим или Италиянским уроженцем. Это произошло от того, что почтенный Историограф наш не имел в руках Италиянского подлинника путешествия Контарини, а следовал Бержеронову переводу (см. И. Г. Р. Т. VI. пр. 137), который, ровно как и Геудеров, весьма неверен.

6. Иван Батист Тревизан, посол Венецианской Республики к Хану Золотой орды, был в 1472 году задержан в Москве, где его посадили под стражу, в дом Никиты Беклемишева, и выпустили уже не ранее как в следующем году. Вот что было поводом к таковой строгой мере в отношении к нему. Когда Русский посол Иван Фрязин, находившийся в службе Иоанна в качестве монетчика или денежника, был в первый раз отправлен в Рим для переговоров о бракосочетании Великого Князя с Софиею, то на возвратном пути в Россию, посетил родину свою Венецию, где выдавал себя за Великого Боярина Московского, и был обласкан Дожем Николаем Троно. «Сей последний, говорит Карамзин, узнав от него о тесных связях Россиян с Моголами Золотой орды, вздумал отправить туда посла чрез Москву, чтобы склонить Хана к нападению на Турцию. Сей посол, именем Иван Батист Тревизан, действительно приехал в нашу столицу с грамотою от Дожа к Великому Князю и с просьбою, чтобы он велел проводить его к Хану Ахмату; но Иван Фрязин уговорил Тревизана не отдавать Государю ни письма, ни обыкновенных даров; обещал и без того доставить ему все нужное для путешествия в орду, и пришедши с ним к Великому Князю, назвал сего посла купцем Венецианским, своим племянником. Ложь их открылась прибытием Софии. Легат Папский (Антоний) и другие из ее спутников, зная лично Тревизана, зная также, с чем он послан в Москву — сказали о том Государю. Иоанн, взыскательный, строгий до суровости, в гневе своем за дерзкий обман, велел Фрязина оковать цепями, сослать в Коломну, дом разорить, жену и детей взять под стражу, а Тревизана казнить смертию. Едва легат Папский и Греки (прибывшие с Софиею) могли спасти жизнь сего последнего усердным за него ходатайством, умолив Государя, чтобы он прежде обослался с Сенатом и Дожем Венецианским. В следствие сего Иоанн отправил в Венецию Антона Фрязина (племянника Ивана) с жалобою на Тревизана, велев сказать Дожу: кто шлет посла чрез мою землю тайно, обманом, не испросив дозволения, тот нарушает уставы чести. Дож и Сенат, услышав, что бедный Тревизан сидит под стражею, окованный цепями, прибегнули к ласковым убеждениям, прося, чтобы Великий Князь освободил его для общего блага Христиан, и отправил к Хану, снабдив всем нужным для сего путешествия из дружбы к Республике, которая с благодарностию заплатит сей долг. Иоанн умилостивился, освободил Тревизана, дал ему семьдесят рублей, и вместе с ним послав в орду Дьяка своего возбуждать Хана против Магомета II, уведомил о том Венецианского Дожа» (См. Кар. Ист. Г. Р. Т. VI. стр. 68 и 72).

7. Аристотель Болонский, известный в Италии под именем Alberti Aristotile и Ridolfo Fioraventi, прибыл в Москву в 1475 году, по приглашению Русского посла в Венеции Семена Толбузина. Еще прежде того он известен был как отличный зодчий и механик; ибо раздвинул посредством особенной механической хитрости колокольню Св. Марии дель Темпио в Болоньи, выправил колокольню Св. Власия в Чинто, не вынув из нее ни одного камня и построил необыкновенный мост в Венгрии. В Москве соорудил он знаменитый храм Успения Пресвятыя Богородицы в Кремле (тот самый, о котором говорит здесь Контарини). В 1479 году храм этот был уже освящен. Сверх того Аристотель лил у нас колокола и пушки и чеканил монету, на которой ему дозволено было изображать свое имя. Монета его, дошедшая до нас, имеет на одной стороне всадника, под ногами коего выбит цветок, а на другой имя Аристотеля.

8. Старо, древняя Венецианская мера для сыпучих тел, равнявшаяся нашим трем четверикам.

9. Сольд составлял 124 часть червонца или 20-ю часть лавра.

10. Неизвестно о какой части Германии, принадлежащей Королю Польскому, говорит здесь Контарини. Трудно думать, чтобы он разумел Ливонию, которая отошла под власть Польши уже в 1569 году. В самой же Германии Казимир не имел никаких владений.

Текст воспроизведен по изданию: Иностранные писатели о России // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 3. № 11. 1836