СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ИСТОРИЯ И ДРЕВНОСТИ ВОСТОЧНОЙ ЧАСТИ СРЕДНЕЙ АЗИИ ОТ X ДО XIII ВЕКА,
с приложением перевода китайских известий о Киданях, Джурджитах и Монголо-Татарах.

Маньчжуры, в своей земле, знали немного чинов, и все они были скорее военные, чем гражданские. Высшие чины, которые нам известны, это бэцзилэ или бэйлэ, с различными эпитетами впереди, как то: да (амбань) бэйлэ; это были, как мы видим, титулы, носимые Агудой и Унимаем, до вступления на престол. За тем следовали гурунь ухэри бэйлэ, гурунь бэйлэ: это был род визирей (цзайсянов). За ними следовали: йенши ухэри, илаци, [119] аймань-асхань, вэнь и дэту-бэйлэ, которые давались князьям и отличившимся подвигами вельможам. Но со времени Си-цзуна все это оставлено, и старые названия чинов остались только в пограничных крепостях. Там были: ту-ли (туру, комитет делает тури «горох»), улугу; за ними следовали: сао-инь (саочунь), тодо (туйда, начальник знамени), сянь-гунь; ниже их были: маху (мицзихэ), синикунь (шинэхун); эти названия, как видно, были заимствованы от Киданей. Перемены в названиях делались уже и прежде по частям; наконец, при Сицзуне, издано целое уложение о чинах и присутственных местах, в котором соображались главным образом с положениями Киданьского и Сунского двора. С того времени являются названия сената (шан-шу — шэн), министерства, департамента (юань), приказа, правления, экспедиций, суда, управы, конторы, палаты и отделения. Равным образом являются разнообразные названия в чинах и должностях; число чинов было очень значительно при Цзиньской династии; в 1188 году всех чинов считалось 19,700, а в 1207 г. число это возрасло до 47,000 слишком. Чины разделялись на классы.

Главным средоточием правления всего государства, сенатом, советом или канцлерством, как угодно назовите, был шан-шу-шэн; в нем первое управляющее лице был шань-шу-лин. Ниже его были уже левый и правый визири: чэн-сян; наравне с ними были два директора: пин-чжан чжен-ши; два правителя, левый и правый, и помощники визирей. Это были высшие титулы в государстве, принадлежавшие к первым двум классам. За тем следовали шесть министерств, которые сначала были сосредоточены в двух экспедициях (цзо-ю-сы) и отделены только в 1140 г. Названия министерств и главных в них чинов были общие всему Китаю, как прежде, так и после. Это министерства [120] чинов, финансов, церемоний, военное, работ и уголовное. Состав их: шан-шу, шилан, ланьчжун и юань-вай-лан.

Военный совет (ду-юань-шуай-фу или шу-ми-юань) назначался собственно временно, когда наступала война, и по окончании ее закрывался. В нем председательствовал главнокомандующий (ду-юань-шуай), два помощника (левый и правый, фу-юань-шуай), два инспектора (цзянь-цзюнь), два пристава (ду-цзянь) и проч. В последствии, когда название военного совета из ду-юань-шуай изменено в шуми-юань, измелены и самые чины в шуми-ши, шуми-фу-ши и проч. Были еще: княжеское правление (да-цзун-чжен-фу), цензорский, прокурорский приказ (юй-ши-тай), департаменты государственной истории (гоши-юань), хань-линь-юань, называемый китайской академией, жертвенный приказ (тай-чан-сы) и другие различные присутственные места, которые более или менее изменялись при различных династиях только в названиях, а лишь изредка по объему их власти или важности, придаваемой им.

Штат императрицы (потому что все прочие наложницы представляются не иначе, как ее чиновницами) состоял из пяти фэй первого класса, которые носили титулы «главной, дорогой (гуй-фэй), чистой, добродетельной и праведной»; 9 наложниц (пинь) второй степени, каждая с особенным названием; 27 дам следующих трех степеней и 81 фрейлина (последних трех степеней). У всех этих жен императорских, как водится, был свой штат. За тем следует штат восточного дворца (дун-гун), т. е. наследника престола, дворцы цинь-ванов, и так далее.

В столице Пекинской главным правителем был фуинь; в других столицах правители назывались лю-шоу, ниже которых был уже фуинь; в иных провинциях генерал-губернаторы назывались ду-цзун-гуань; ему [121] придавались помощники (тун-чжи); департаменты управлялись фуинями. Пограничные ведомства назывались цзечжень, управлявшиеся цзедуши, заведывавшими всеми войсками и лошадьми; им подчинялись и гражданские чиновники. Ниже этих ведомств были сторожевые округи (фан-юй-чжоу), начальники которых назывались фанъ-юй-ши, с помощниками. Самостоятельные области, т. е. ниже департаментов фу, назывались цы-ши-чжоу, а правители их просто цы-ши. Столичные уезды назывались красными (чисянь), а правители уездов назывались лин. Казенные палаты, заведывавшие сбором податей, суммами, мерами и весами провиантов назывались ду-чжу-ань-юнь-сы. Сверх того, в Шаньдуне было главное соляное управление и управление для перевозки провианта (цао-юань-сы). Кроме того, было множество других управлений, сообразно с потребностями края.

Заметим одну прекрасную черту Цзиньского управления: принцы крови очень часто занимают государственные должности; после Агуды все государи, до вступления на престол, занимали различные посты, равняясь в должностях.

Самое большое народонаселение при Цзиньской династии было в 1207 году; тогда считалось 7,684,438 семейств с 45,816,079 душами. Подати собирались с обработываемой земли хлебом, и около 1162 г., из доклада государственного совета видно, что по всей империи в магазинах находилось 20,790,000 слишком мешков; вообще же годовой сбор простирался до 9 миллионов, из которых не добиралось около одного миллиона, по случаю различных бедствий, за тем 7 миллионов вступало в расход, а один миллион был в остатке. Кроме того собирали денежные сборы с богатств, как-то жилищ, людей и т. п. Это называлось ули, и поступало в замен повинностей; от этого налога не избавлялся никто. С [122] маньчжурских семейств собиралась вместо того подать хлебом с сохи или с быка. Этот хлеб поступал в запасные магазины, которые должен был иметь каждый мукунь.

Из косвенных налогов, как и всегда в Китае, главнейшим был доход с соли; в 1092 г. он простирался до 17,774,512 связок медной монеты. За тем следуют налоги винные: они простирались только до 450,000; налоги с уксусу, постановленные в 1162 г., то возобновлялись, то снимались. Чай не родился в Цзиньских владениях в Китае, но употребление его было уже распространено в то время; по докладу в 1222 г., в Хэнани и Шаньси 50 цзюней выпивали каждый день по 20 мешков чаю, и каждый мешок в один фунт весу, стоил 2 ланы серебра, что в то время составляло большую цену. Правительству казалось это большим ущербом для государства, потому что чай выменивался на шелк (который ныне в изобилии в южном Китае), и потому принимали всевозможные меры к удержанию народа от этого бесполезного напитка. Оно открывало казенные чайные дома, не позволяя варить другим, позволяло пить только известного класса чиновникам; наконец, облагало податью в 300 и 600 чохов каждый мешок; но все это нисколько не помогало, и напротив, усиливало контрабанду.

Мы приведем здесь слова Цзиньской истории:

Тайцзу Агуда сократил подати, установленные Киданьским правительством. При Укимае и Хайлин-ване, с развитием потребностей и для осуществления различных предначертаний, чиновники обращали все главное внимание на финансовые учреждения, которые не забывались и при Шицзуне и далее. Все они относятся к трем главным разрядам: податям, монетам и ассигнациям. К податям, кроме сбора с казенных и частных полей, относились сборы с [123] огородов, жилищ, магазинов, лошадей, коров, овец, фабрик или плантаций и с богатства (доходов?). Эти сборы назывались ули; от него не избавлялись ни князья, ни вельможи. Отправляемый в иностранное государство посланник, по возвращении, также непременно вносил ули, потому что он получал там подарки. Кроме того, были налоги для почты, военных издержек, речных работ и проч.; всего нельзя в подробности перечислить. Семейства, в отношении к податям, имели различные названия: повинные, неповинные, казенные, рабские, двойные и проч. У правительства было намерение доставить удобство народу и себе, между тем как не было ни того, ни другого. Но самое главное злоупотребление заключалось в медной монете и ассигнациях; сначала довольствовались Киданьской и Сунской старой монетой, и даже монета, отлитая Лю-юй’ем, была в ходу. При Хайлин-ване, в первый раз начали отливать монету и потому запретили в народе употребление меди и даже медные сосуды продавались от казны; во все места, откуда добывалась медь, посланы для надзора чиновники. В последствии позволили народу выработывать медь, но с пошлиной; что же касается до отливаемой монеты, то сначала, опасаясь как бы монеты не накопилось много в казне, постановили за правило, чтобы она переходила в народ; потом, боясь, что народ припрятывает деньги, назначили срок, в который можно держать при себе монету, подвергая за нарушение строгому наказанию. Между тем, в народе стали лить частную монету, от чего вышло большое отягощение, так что казна стала менять 1000 монет на 500; потом она начала отливать большую монету ниже внутренней ценности, хотя и это не принесло пользы; выпустили еще железную монету; когда же оказалось, что ее нельзя употреблять, стали выпускать ассигнации; от этого цены на предметы [124] весьма поднялись; место ассигнаций заступило серебро; но и серебро произвело злоупотребление, а за недостатком других источников, уничтожили совсем медную монету и ввели в употребление одни ассигнации и серебро. Чиновники находили выгоду в выпуске крупных ассигнаций, а народ хотел мелких. Опасаясь, что народ станет употреблять серебро, а не ассигнации, приказано вносить в казну ассигнациями. Ассигнации часто переменяли свои названия. Вообще говоря, ни в какое время государственная казна не находилась в таком затруднении, как при Цзиньской династии. Правительство имело в виду облегчение народа, а вместо того, еще более отяготило его; на него пало обвинение в том, что оно запасает, между тем как оно вовсе не было богато.

VII. Падение Цзиньской династии.

Из представленного очерка действительных границ Цзиньской династии, мы видели, как недалеко простирались ее владения в Монголии. Поэтому, в остальной огромной части этой страны, легко мог образоваться страшный неприятель, которого она и не предвидела, не смотря на то, что собственный пример ее возвышения мог бы навести ее преспокойно на мысль о возможности опасности. По той же самой причине, напрасно будем мы отыскивать в китайских источниках подробных известий о странах, которые были до столкновения с Цзиньской империей первым, уже обширным поприщем Чингисхана. Древняя история северо-западной Монголии нам гораздо знакомее, чем со [125] времен X-го века до этого завоевателя, даже можно сказать, чем при нем и его преемниках. Не говоря уже о периоде Хуннов, мы видим, что с IV века северный Китай находился почти до времени Танской династии под одной державой, которая господствовала над южной Монголией и постоянно была в сношениях с северной. Затем, с началом Танской династии, умевшей ласками привлечь к себе северных, северо-восточных и северо-западных инородцев и удержать над ними влияние, история, хотя записывала только одни представления дани ко двору из различных стран, но все таки мы можем следить чрез эти упоминания за существованием и продолжением существования наций, можем составить хоть некоторое понятие о внутренних переменах. Но с падением Танской династии и с тем вместе с разрушением обычных отношений Китая с окружавшими его странами, история представляет невольный пропуск и вычеркивает из своих страниц карту северо-западной Монголии. Мы видим, что с одной стороны загородило ее от китайского пера царство Ся, с другой царство Киданей, смененное Цзиньцами. Сунские ученые, которые одни могли бы передать, как представители истинного китайского образования, которое не чуждается собирать сведения об иностранцах, не могли проникнуть за эту местную преграду, а киданьские и чжурчженьские писатели или не считали это делом важности, или их сочинения были утрачены во время смут, сопровождавших падение этих царств, или, наконец, монгольские ученые, которым суждено было сделаться бытописателями своих предшественников, исключили из круга действительных владений всякие другие сведения, по той ли мысли, чтоб скрыть начало собственной династии, или, может быть, не почитая нужным говорить об этом, как неуместном предмете, [126] предоставляя его собственной истории. К несчастию, эта последняя история составлена была с удивительной поспешностью их преемниками, и из нее ускользнуло особенно все то, что не касается собственно Китая. Монголы не могли быть чужды желанию передать свету собственную свою историю, покрытую славой, до которой не достигал ни один завоевательный народ ни в древние, ни в новые времена. На отдаленном западе, который в первый и единственный раз пришел в столкновение с востоком и был соединен на некоторое время под одной державой, родившейся в юртах, раскидываемых на берегах Онона и Селенги, в Персии, которая управлялась потомками Чингисхана, составлена была история Монголов знаменитым Рашид-Эддином. Хотя этот писатель не избежал сбивчивости, потому что писал о странах и народах, которые были до того неизвестны на его родине, все таки его история может служить большим пособием для дополнения недостаточности сведений, прерывающихся у китайских писателей. По крайней мере, он представляет нам довольно подробную картину всех племен, населявших около времени появления Чингисхана северо-западную Монголию и нынешнюю Сибирь: именно те места, которые ускользнули от географии Цзиньской династии. Конечно, при большей отчетливости составления Юаньской истории, мы не нуждались бы в авторитете Рашид-Эддина и не стали бы прибегать к персидскому автору для изучения стран, описание которых всегда было делом китайских ученых. Да и теперь еще ученые издатели Рашид-Эддина не могут ничего сделать для пояснения его сочинения, если не прибегнут к китайской истории; только с помощию ее можно восстановить собственные имена поколений, лиц и земель, которые еще более, чем на китайском языке, уродуются в мусульманской письменности от [127] недостаточности ее алфавита или от пропуска или ошибки в пунктуации, которою варьируется азбука. Только взаимное сличение имеющихся на двух языках сведений и пополнение одних другими может достаточно объяснить темный период, в который зародился плодущий будущностью век Чингисхана.

Мы говорили уже, что с X-го столетия северо-запад Монголии ускользнул от влияния сильных после того в Китае династий. Очевидно, что это не препятствовало народам, там жившим, продолжать обычную им методу внутренних раздоров и образования независимых владений, которые могли дробиться и переменяться постоянно. Мы видели уже в начале, при обозрении границ Киданьской династии, что там жили многие племена. Теперь исчезает их название; но это вовсе не значит, чтобы те народы не существовали: изменились только властители поколений, которые и дали имена осиленным ими. Так точно в Китае, династия, переменяющая название страны, вовсе не переменяет народа и даже, говоря вообще, прежнего состава государства. Нет сомнения, что во все время от X-го века до XIII-го столетия, все эти земли ни разу не соединялись под одну власть, исключая разве темного и кратковременного владычества западных Киданей (Си-ляо), которых главное господство было, кажется, только в Туркестане. Даже из событий, которые совершались еще во время слабости. Чингисхана, видно, что поколения не только враждовали между собою, но и составляли союзы для противодействия опасным врагам (Чжамхак). Это лучше всего показывает, что нечего и надеяться встретить в поколениях этого времени старые названия, сообщаемые китайскою историей, потому что перевес одного племени означался всего более затмением прежнего названия и появлением нового. Притом, нет [128] обязанности думать, что Китайцы передали нам именно те названия, которые носили самые племена. Нет сомнения, что инородческие племена, которые мы видели выше расположенными вдоль границ Цзиньской династии, начиная с Дай-тун-фу до Маньчжурии, имели сродство с дальнейшими обитателями пустынь Монголии. Так как они первые сделались добычей Чингисхана, то очевидно, что в биографиях его сподвижников мы встретили бы хоть кого нибудь из происходящих отсюда; а между тем, ни у Рашид-Эддина, ни в Юаньской истории на китайском языке, не встречаем никакого напоминания (если только Дилэ не есть Дарлиган, и Цзилу — Кэрэ). Было бы долго распространяться в исследованиях о происхождении племен и поколений, которые выступают на историческое поприще со времен Чингисхана; но мы позволяем себе сделать одно замечание касательно того языка, которым говорили в то время в Монголии. Западные авторы толкуют много о различии Турок от Монголов; китайские источники ясно указывают на маньчжурское происхождение Татар ¹¹². Но из этого еще далеко от вывода, чтобы во время Чингисхана и после его на всем почти пространстве нынешней Монголии говорили различными этими языками, потому что происхождение рода или поколения относится только к происхождению управлявшей им фамилии. Когда один народ приобретал перевес над другим, то очевидно, что над родами последнего старались поставить родственников или знаменитых лиц из числа завоевателей, и имена этих старшин были поводом к перемене названия всего поколения. Таким образом, показания Рашид-Эддина, у которого большая часть названий [129] произведена от собственных имен, довольно вероятно. Но старшина или несколько лиц не могли так же легко изменить и языка у побежденных народов: он зависел от местностей и численности побежденных и победителей. Мы видим, что между тремя главными народами, поселившимися в Средней Азии, начиная от Восточного океана до Каспийского моря, встречаются и ныне сходные названия в поколениях и родах, говорящих однакож различными языками. Что же это значит, как не то, что народы, колыхаясь на этом огромном пространстве, подобно волнам моря, оставили повсюду следы своего появления. Если бы монгольский язык появился только с народом, в главе которого стал Чингисхан в самом начале, то возможно ли было бы допустить, чтоб этот язык мог сделаться общим для племен, кочевавших от Боир-нора до Иртыша, от берегов Байкала до Великой стены? Уже во времена династий Ляо и Цзинь, мы встречаем в истории множество слов, принадлежащих нынешнему монгольскому языку; между тем, Цзиньская династия, как известно, говорила маньчжурским языком. В названиях поколений Наймань, Ойрат, Тумэнь, Дэрбэт и проч., предшествовавших великому завоевателю, не видим ли мы чисто монгольские названия, так что скорее можем допустить, что сам Чингисхан не говорил языком, который мы ныне называем монгольским (так, например, многие собственные имена: Чингис, Угэдэй, Тэмучэнь, Мухури и другие, принадлежат к неизвестному языку); но дав имя и своим подданным и их языку, переменил свой язык на язык большинства. Одним словом, мы полагаем, что огромные пространства Средней Азии издревле говорили языками близкими к нынешним, т. е. на востоке маньчжурским, в центре монгольским и на западе турецким; [130] что и востоку и западу доставалось быть владетелем центра, равно как и этому удавалось господствовать над сопредельными пунктами; но это производило только некоторые оттенки в наречиях одного языка ¹¹³ и оставило следы в общности конструкции и сходстве множества наименований. Не забудем еще более важного и замечательного факта: история постоянно упоминает о множестве китайских выходцев и пленных, увлеченных во внутренность Монголии во все времена, начиная от нашествия Гуннов до поселений, заведенных Киданями и продолжавшихся далее при всей династии Юаньской, а между тем язык китайский, при всем превосходстве этой нации над номадами, не мог сделаться господствующим. При всем преобладании одного племени над другим, при всех показаниях истории, что такое-то поколение было уничтожено другим, вовсе не надобно допускать, чтоб главные обитатели известной местности составились из пришельцев и победителей, и тем более это относится к языку ¹¹⁴. Если бы, например, в южную или юго-восточную Россию вторглись Монголы или Маньчжуры, то можно сказать наверное, что мы все таки имели бы там дело с нынешними Татарами, потому что племя и язык не так легко могут быть занесены в степи между Уралом и Крымом с берегов Онона. Конечно, существование Калмыков в нашей Астраханской губернии служит опровержением этого; но удержались ли бы Калмыки без нашей поддержки посреди Тюркских народов? это сомнительно. Итак, [131] подвержено сомнению, говорили ли Киргизы, обитатели Сибири, тем же языком, как и нынешние Буруты, переселившиеся из Сибири на берега Тэмурту-нора. Уйгуры, жившие на берегах Селенги, легко могли превратиться в Турок, когда они заняли владения Туркестана; точно так же Татане, выходцы Маньчжурии, сделались Монголами в новой своей отчизне. Как бы то ни было, мы имеем все причины думать, что язык монгольский существовал уже с давнего времени, только не назывался этим именем.

Перед выступлением в свет Чингисхана, или, лучше, до принятия им императорского титула, мы находим, что все земли вне пределов Цзиньской и Сяской династии, были разделены между различными поколениями, управляемыми старшинами и в постоянной вражде между собою. Но между ними видны взаимные сеймы, власть над которыми переходила из рук в руки. Ближайший к Цзиньским владениям сейм был Кэрэ или Кэраитов, а на северо-запад от него Найманьский, хотя часть Найманей и осталась, кажется, на востоке у озера Боир-нора, откуда они происходили. Что Кэрэский сейм огибал владения Цзиньские с севера и запада, видно из того, что Ван-хан, находившийся в некоторой вассальной зависимости от Китая, потому что получил этот титул вана от китайского правительства, убегает, как некогда и его дядя Чжур, во время несчастия, в царство Ся: следовательно, оно было на его границах. Сверх того, как сам он в другой раз убежал к Уйгурам, так и сын его Ильха бежит из Ся в Кучэ: этим указывается, что Туркестан был под рукою. Что сейм Кэрэ или Кэраитов простирался на север, видно из того, что Чингисхан и отец его Эсукэй, кочевавший на берегах Онона, находились под зависимостию Ван-хана; он, в виде милости, жалует Эсукэю, который [132] возвратил ему владение, отнятое дядей Чжуром, титул аньды. Не смотря на подобные же услуги Чингисхана, он почитал себя счастливым тем, что именуется его сыном, т. е. что признан вассалом. Таким образом, можно понять, что вассальные отношения, по китайским понятиям, были уже известны в монгольских степях. С другой стороны, из того, что взбунтовавшийся против Чжурчженей татарский старшина (Могуцзин Соориту), преследуемый Вань-ян-сяном, бежит на север, а Чингисхан идет ему на встречу с Онона ¹¹⁵, для содействия Цзиньскому генералу, видны как границы номадов, так и отношения их к Китаю. Упоминовение, что Чингисхан, во время своей незначительности, приезжал в Цзинь-чжоу ¹¹⁶ для представления дани, еще более уясняет эти отношения. И прежде, во времена Танской династии, Китай не владел непосредственно заграничными странами, хотя по бумагам тут и были провинции с губернаторами, областными и уездными начальниками. Дело в том, что целый аймак или сейм, составившийся даже независимо от китайского правительства, получал название губернии, а значительность старшин облекала их в более высшие и низшие титла начальников. Самое большое влияние Китая уже выражалось в том, если оно определяло своего пристава. Для народов ничего не значило такое подданство, потому что они управлялись внутри независимо и старшины их, своими сношениями со двором, сохраняли влияние и на народ. Что же им стоило принимать, и то иногда не пред своими подчиненными, а для Китая, титул, которым хотел он, чтоб они назывались. [133] Нельзя предполагать, чтобы и в это время край был совершенно отделен и не имел никаких сношений; одно то уже указание Цзиньской истории, что на северо-западной границе были рынки, показывает, что инородцы посещали эти границы для торговли, необходимой для номадов, а это самое, знакомя их с величием династии, позволяло ей до некоторой степени иметь на них влияние.

Что Найманьский сейм находился за Кэраитским к западу и в соседстве с ним, видно из того, что начальник его Диян-хан, находясь во вражде с Ван-ханом, по умерщвлении последнего, вступает во вражду с Чингисханом, и приходит от Алтая к Хангаю. В последствии, когда Чингисхан принял титул императора, он преследует другого Найманьского хана в горах Улу-таг, а детей Даян-хана до реки Иртыша. Конечно, это только главное указание на тогдашнее положение Монголов: поколения соединялись между собой только по необходимости или в следствие угрожающей опасности извне, или покоряясь влиянию сильного; но и в это время роды приставали то к той, то к другой стороне.

К какому поколению принадлежал сам Чингисхан? По всем сведениям видно, что он жил в соседстве с Тайчжутами (Тайчжугутами) и можно заключить, что он и сам был Тайчжут ¹¹⁷. Но и Тайчжуты, в тоже время, являются представителями других поколений, живших в соседстве, каковы Хатагинь (или Хатачжинь), Сальчжигут, Дурбэнь, Татар и Хункират. По смерти Эсукея, сказано, подвластные его стали передаваться Тайчжутам. Союз [134] перечисленных здесь поколений восстает против соединенных сил Чингисхана и Ван-хана во время их дружбы, а по разбитии сил их образуется новый оплот из соединенных поколений Дурбэнь, Икилос, Хатачжинь, Хорлос, Татар и Сальчжутов, которые, соединясь на берегах р. Цзянь (т. е. Кэм или Енисей), избирают главой сейма Хункиратского Чжамхака ¹¹⁸. Но Чингисхан одерживает новую победу; Хункираты ¹¹⁹ ему покоряются; и теперь можно допустить, что его владения простираются уже от Онони до вершин Енисея. По Юаньской истории можем заключать, что Чингисхан принадлежал к племени или поколению Монголов, которое уже существовало до него; но все удостоверяет нас согласиться с китайским писателем Мэн-хуном, современником Чингисхана, который утвердительно говорит, что это имя сначала было неизвестно его подданным и выдумано только во времена принятия им императорского титула, и что во всем этом участвовали киданьские перебежчики, которые внушили этому завоевателю китайские понятия о названиях царства, о годах правления и т. п. По этим понятиям, когда кто принимает императорский титул, то он назначает наименование и своей династии. Тэмучэнь принимает титул Чингисхана, что соответствует китайскому понятию о годах правления, и дает своей державе имя Монголов. Китайский писатель именно говорит, что последнее название выбрано было по воспоминанию о храбрых Мынву, которые, как мы видели выше, заставили Цзиньский двор уступить себе часть земель и платить дань; он оспаривает [135] тождество этих Мынву с новыми Монголами, что совершенно справедливо ¹²⁰. Еслиб эти Мынву были соплеменники Чингисхана, то представила ли бы история этого завоевателя его и его отца в таком ничтожном значении? Напротив, тот же писатель говорит, что он принадлежал к поколению Татар или Татань. Европейским ориенталистам, давно знакомым с этим именем, не знаю почему-то захотелось отделить слово Татар от Татань. Первое, говорят они, было название одного только поколения, которое было покорено Чингисханом (как мы видели и выше), второе было общее всем народам Монголии. Но Мэн-хун пишет Татар также Татань, потому что китайский язык всегда искажает иностранные названия; по его словам, татаньское поколение разделялось на три рода: черное, белое и непокорное (Субутай принадлежит к белому). В Юаньской истории упоминается два рода Татар: Чахань (белый) и Анги-Татар; последнее, вероятно, тоже самое, что и непокорное; но нигде не упоминается о Черных Татарах, и это покажется весьма естественным, когда узнаем, что сам Чингисхан принадлежал к этому поколению, как говорит Мэн-хун, и потому что оффицияльный язык везде словом Монгол заменил прежнее название поколения. Да и возможно ли допустить, чтобы слово Татар, сделавшись общим для названия и других поколений, сперва покоренных Чингисханом, потом выступивших под его знаменами, явилось каким-то уродливым искажением Татаней? Китайское слово Татань никогда не было исключительным общим названием [136] всех племен, живших в Монголии. Это было название только одного племени, которое занесено было к горам Иньшань из внутренностей Маньчжурии, и потом, может быть, оттеснено далее на север. Во время владычества Киданей, история застает их на северо-западе от Дансянов, Тугухунцев и Тукюэ. При Цзиньской династии, это имя неизвестно в истории; потом снова возникает при Чингисхане, как частное для некоторых поколений. Мы уже выше сказали, что происхождение из страны ничего не значит для языка: Татани, окружавшие Шамо ¹²¹, для того, чтоб приблизиться снова к первобытной родине, конечно, на этом пути не могли сохранить своей национальности. Конечно, мы могли бы допустить, что Татары Чингисхана не делали этого круга, и что они прямо перешли с берегов Амура на Ононь; но вот что подкрепляет прежнее мнение о их круговом вращении: Мэн-хун причисляет их к Шатоскому поколению, т. е. тогда как Татань должны б были двигаться, по своему имени, от востока на запад, Мэн-хун ведет их, напротив, с запада на восток. История говорит нам, что Тукюэсцы, прозванные Шатосцами от степи Шато, находящейся на запад от Баркюля, в последствии (794 г.) были переведены Тибетцами (конечно, не все) в Ганьчжоу (в Ганьсу); потом, убегая от Тибетцев, поддались китайскому правительству и были переведены на северную сторону хребта Иньшань. К этому же времени история относит и появление в этой местности Татаней маньчжурских. В IX-м веке история не упоминает уже, при конце Танской династии, о Шатосцах в этих местах; напротив, при Киданьской династии являются здесь Дадане. Следовательно, [137] очень легко допустить, что оба рода смешались друг с другом, и оттеснены, натиском Киданей и Тангутов царства Ся, далее на север. Впрочем, мы готовы и не настаивать на тождестве Даданей IX-го века с поколением Татар, между которыми родился Чингисхан; может быть, между ними не было ничего и общего, потому что по отдельным и отрывистым указаниям можно составить только предположения и теории, но отнюдь не добыть несомненные факты. Слово Татар можно бы уже видеть и в Теданях, упоминаемых у Ху-цяо. Во всяком случае, нет необходимости думать, что имя Татар или Татань было прежде Чингисхана общим для всех тогдашних племен, которые после прозвались Монголами. Довольно того, что поколение Татар при Чингисхане стало царственным (как прежде Ойхор, Тукюэ и т. д.) и дало название для всех других в смысле царства. Мэн-хун ясно говорит, что Татары даже не знали, откуда взялось название Монголов. Мухури, при свидании с китайскими чиновниками, постоянно называл себя татарским человеком. Следовательно, название Монгол, на первых порах, было, можно сказать, чисто ученое или оффициальное, и таким образом, эти два названия (из которых последнее пересилило в следствие той же оффицияльности) ввели в недоумение не только европейских ученых, но и Рашид-Эддина и, может быть, его современников, которым показалось, что названию Монгол должно или нужно было существовать с давнего времени.

Впрочем, здесь не место вдаваться в эти подробности. Чингисхан, помощник Ван-хана ¹²², не упускает [138] очевидно своих выгод; он имеет уже своих полководцев. Хотя поводом к неудовольствиям на Ван-хана и выставляется, что этот не делился с ним в добыче; но, конечно, Чингисхан не имел бы и силы восстать против своего повелителя, еслиб он только даром трудился. Даже в последствии и сам Чингисхан не мог вознаградить подвиги своих генералов ничем другим, как увеличивая собственно им принадлежащий удел (аймак); очевидно, что это не могло быть иначе в сеймовом правлении. При первом своем историческом появлении, Чингисхан постоянно является генералом Ван-хана; история не хотела сказать этого прямо и потому сделала из него какого-то союзника. Только после победы над Чжамхаком, в 1202 году, он кажется, начинает действовать и от себя, потому что история говорит прямо, что он послал войско напасть на Аньги-Татар и Чагань-Татар (живших на р. Улухуй Шиляньчжань). Тогда только он почувствовал свою силу: вступил в борьбу с прежним своим повелителем и отнял у него, одно за другим, поколения Чжуличжинь (Чжульгэнь ¹²³), Тунго (Дунга ¹²⁴), Холиши-лэ-мынь (Хорь-ширя-мынь) и Кирэй. Возвратившись для отдыха на озеро Дунго-нор, он снова потом подался вперед, и дошед до реки Баньчжур-гол, принимая на пути передававшихся, разбил Ван-ханово войско при урочище Харакчинь-Шату. Тогда Ван-хан должен был уже укрываться от Чингисхана, вместе с своим собственным поколением Кэрэ; но Чингисхан обманом узнал, где они скрываются, и [139] поколение было покорено, а Ван-хан спасся бегством и на дороге был убит Найманьцами, а сын его бежал в Кучэ.

С этого времени Чингисхан, которому тогда было уже 50 лет, вдруг переходит от завоевания к завоеванию. Успехи его внутри Монголии неудивительны, потому что, с одной стороны, он привык к сражениям в войнах, веденных им вместе с Ван-ханом, а, с другой, присоединившиеся к нему поколения не могли терять многого, переменяя только главу аймака. Мы находим в показаниях, как китайских, так и мусульманских, что знаменитые лица, его окружавшие и бывшие после сподвижниками его потомков, принадлежали к различным поколениям, им завоеванным; следовательно, он давал простор всем дарованиям. Очевидно, что в последствии и добыча делилась по существовавшим обычаям. За то, хотя роды и стали переходить в руки князей царствующего дома, но народ не терял от этого. После победы над Ван-ханом, оставался еще сильный враг в лице Даян-хана, предводителя Найманьского сейма. Он является в главе Мэркэтов (Моричи), Кэрэ, Вэй-ла (Ойраты), Дурбэтов, Татар ¹²⁵, Хатагинь и [140] Сальчжут. Против четырех последних поколений еще прежде Чингисхан вел войну вместе с Ван-ханом, и хотя сказано, что он их разбил, но говорится, что покорены были только одни Хункираты. Прочие были покорены окончательно только теперь, по разбитии Даян-хана, который прийдя от Алтая, расположился у Хангая, где и присоединились к нему эти племена, может быть, восставшие против Чингисхана. Затем он отправил двух полководцев для приведения к покорности Мэргэтов. Тогда в Монголии не стало для него соперников, и потому он принимает через год, на берегах Онона, близ урочища Дэлюнь-булдак, которое не изменило своего имени поныне ¹²⁶, титул императора, дает своему народу название Монгол, а годам правления Тянь-цы «небом пожалованный»: таково, предполагает Мэн-хун, значение слова Чингис. И в самом деле, если припомним, что нынешние Монголы, да и все Европейцы, годы правления принимают за собственное имя царствующего императора, то что иное могло значить и Чингис? Мусульманские авторы, а может быть и сами Монголы, не понимая настоящего происхождения и значения, несвойственного понятиям всех других народов, кроме употребляющих китайскую письменность, очевидно, должны были прибегать к басням для объяснения этого слова.

До сих пор, в истории, мы не видим еще Чингисхана в столкновении с Китайцами; но могло ли это быть на самом деле? Уже самое руководство в провозглашении себя [141] императором, несомненно принадлежит Китайцам, которые, очевидно, могли находиться между номадами, как торгаши, или захваченные в плен, или, наконец, как перебежчики. О существовании-то этих последних положительно говорит Мэн-хун: то были Кидане, которые не могли простить Чжурчженям их славы и собственного порабощения. Кидане оказались ревностными советниками Чингисхана в деле уничтожения Цзиньской династии; они же захватывают в свои руки его корреспонденцию, в которую вводят тонкости китайской политики, о которой сами Монголы и не заботились. Остальное покорение Монголии было уже более легким делом. Чингисхан, в том же году, идет на Найманьского Боро-хана (вступившего после Даян-хана) и производит облаву у горы Улу таг. Сыновья Даян-хана бегут на Иртыш. В следующем году (1207) достаточно того, чтобы отправить посланника с приглашением, и киргизские роды (Эдэй-нали и Алигиер) приносят в дань соколов. В 1208 г., зимой, Чингисхан идет против Кучума, сына Даян-ханова, и ему покоряются без боя Ойраты и проводят на реку Иртыш, в следствие чего племя Мэркитов было также уничтожено. Из этого мы можем судить и о географическом местоположении, а именно, что Ойраты в то время жили на местах, в которых встречаем их и в последствии, т. е. в Цзюнгарии, а Мэркиты, вероятно, около Кобдо и Улясутая. Теперь владения Чингисхана простерлись вплоть до Туркестана, и мы видим, что Уйгуры, жившие там в это время, ему покорились; сам же царь их (Идуху) является лично к Чингисхану.

Мы не будем выходить из принятых границ и рассказывать о судьбе завоеваний Чингисхана и его преемников на отдаленном западе: они слишком известны каждому и притом передаются с большею подробностию местными [142] писателями. Итак, остается обратиться к востоку нашей восточной половины, который был еще не тронут. Заметим, при этом, что тогда как Чингисхан, при жизни своей, разрушил на отдаленном западе, куда ему все таки было труднее достигать, в самое короткое время, столько царств, на востоке он успел только совсем уничтожить одно царство Ся, и то после продолжительных нападений. Не доказывает ли это превосходства в то время восточной организации перед западною?

Еще прежде принятия императорского титула, Чингисхан, после разбития Даян-хана, делает первое свое вторжение в пределы царства Ся (Си-ся), берет укрепление Лига-ли (Лаира), и пройдя город Лосы, грабит жителей, захватывает народ и верблюдов, и возвращается назад. Хотя эти местности пока не исследованы; но понятно, что с покорением владений Ван-хана и Даян-хана, владения Чингисхана распространились далеко на юг и он пришел в соприкосновение с Сяскими владениями. Через год после того он берет в том же царстве г. Олохой (Уйрака); далее он (1209 г.) нападает на Хэ-си, т. е. западные владения царства Ся, и оттуда, разбивая полководцев тангутского государя, проходит до Чжун-син (Лин-чжоу), местопребывание короля, и принуждает его к миру, взяв царскую дочь. Только после этого, т. е. после ослабления Сяского могущества, которое долго было оплотом Китая со стороны северо-запада, Чингисхан вступает в пределы Цзиньского царства. Но мы окончим здесь дальнейшие дела его с царством Ся. Монголы, занятые войной с Цзиньцами, оставили на некоторое время в покое царство Ся; но когда они покорили земли на север от Хуан-хэ, проникли чрез Тун-гуань в Шэньси, то существование Ся, с трех сторон окруженного монгольскими владениями, было уже [143] неуместно. В 1217 г. Монголы окружают Син-чжоу, вторую тангутскую столицу, и тогдашний король бежит в Си-лян (т. е. Лян-чжоу). Однакоже Тангуты не предвидели своего близкого конца, и освободившись от Монголов, хотели даже воспользоваться победами их над Цзиньцами, чтобы поживиться насчет последних. Для этого они даже вступили в союз с Сунским двором; но Цзиньцев могли разбивать только Монголы; они отразили это нападение ¹²⁷. Между тем, в 1221 г., Мухури переправляется (вплавь) чрез Желтую реку из Шаньси (при Дун-шэн-чжоу) и заставляет тангутские войска присоединиться к себе. Однакож, тангутский государь навлек на себя гнев Чингисхана чрез принятие к себе врага его (Шилгласак-хони, о котором мы однакож, кажется, ничего не знаем) и тем, что не хотел дать своего сына в заложники. Этот завоеватель в 1225 г. сам повел свою армию с западной стороны Тангута, чрез Гань-чжоу и Лян-чжоу, взял Лин-чжоу, и войско его забирало города и местечки в Тангуте. Наконец, в 1227 г., тангутский государь Тобаши принужден был выйти из своей столицы, отвезен пленником в Монголию, и царство его пало.

Обратимся теперь к царству Цзинь. Мы уже видели выше, что после своевольного царствования Хайлин-вана, наступила для Цзиньской державы пора успокоения под продолжительным правлением Ши-цзуна. Этот государь царствует с 1161 года по 1189. Так как мы видели, что он вступил на престол из правителей провинции, то очень понятно, что он лучше других понимал потребности [144] своего государства, знал причины беспорядков и недостатки правления; потому-то, по заключении мира с Сунским двором, он обратил внимание на поддержание гражданских доблестей, развивал благосостояние народа, покровительствуя землепашеству, строго следил за наградами и наказанием чиновников. Одним словом, история почтила его именами младшего Яо и Шунь, что на языке китайском значит тоже, что у нас великий император. От того-то он и прозван Ши-цзуном. После него вступил внук его Мадагэ (есть и гора этого имени), известный в истории под именем Чжан-цзуна ¹²⁸. Он закончил собой блистательный век маньчжурского царства, потому что умер в 1208 году. Царствование его не представляет ничего замечательного, кроме того разве, что он попался в руки визиря Сюй-чао, который, соединившись с наложницей императорской Ли-фэй, распоряжался делами; сверх того, под конец его царствования, Сунский двор начал было войну в надежде отмстить за прежние неудачи, но, как уже упомянуто выше, жестоко ошибся. Вообще царствование Чжан-цзуна можно считать продолжением прежнего: он заботился о внутреннем устройстве, дал окончательные решения на счет церемоний, уголовных законов, поощрения ученых в экзаменах, которые до того были основаны по образцу Киданьских и Сунских; он старался превзойти их, и для того обратился к исследованию мер, существовавших при Ханьской и Танской династиях. После него, за неимением [145] наследников, вступил на престол один из дядей или сыновей Ши-цзуна, известный в истории только под именем Вэй-шао-вана. При нем-то произошло вторжение Чингисхана, и наверно, скорее по этому событию, чем за неспособность, в которой его обвиняют, история лишила его императорского титула. Мы не можем пропустить без внимания одного обстоятельства: все династии, рассказывающие историю первоначального своего возвышения, сопровождаемого нападением на другую державу, всегда выставляют благовидный предлог к началу войны: так основатель нынешней маньчжурской династии насчитывает в своей молитве семь обвинительных пунктов против Минской державы; тоже самое делал Агуда, когда восстал против Киданей; наконец, и самому Чингисхану, когда он восстает против Ван-хана, влагаются в уста различные обвинения. Цзиньская история сочинена Монголами; следовательно, если б был какой нибудь предлог к началу войны, история непременно упомянула бы об этом обстоятельстве. Но мы видим даже, что когда поражаемый Монголами Тангут просит помощи у Цзиньского двора, двор этот отказывает в ней, очевидно, не желая вступать в борьбу с страшным врагом: следовательно, война начата была Чингисханом без всяких церемоний, по праву сильного; короче сказать, принимая императорский титул, он уже тем самым хорошо выразил чисто китайские понятия, что как на небе существует одно солнце, так на земле должен быть один император, и все другие, носящие этот титул, всякое государство, имеющее притязание на самостоятельное существование, оскорбляют тем волю неба и требуют наказания. Как часто видим мы, что чисто китайские идеи проявляются со всей силой и энергией между иностранцами и обращаются во вред страны, которая их произвела! [146]

Впрочем, не смотря на краткость сведений касательно событий, совершившихся на северо-западных границах Цзиньской династии, мы видим из нескольких отрывочных упоминаний, что это государство уже заранее предчувствовало угрожавшую ему опасность и заранее принимало меры для восстановления прежнего спокойствия в вышесказанных местах. На северных границах, как мы видели выше, стояли постоянно гарнизоны, командированные на определенное время изнутри; сверх того, там были колонии, занимавшиеся хлебопашеством. При Чжан-цзуне, в 1194 году, приказано было в следующем году войскам собираться в Линь-хуань-фу и отправить туда до 30,000 отборного войска из девяти дорог, также из Мао и из Чжа; в 1195 г. для доставления на северную границу провианта взято 5000 верблюдов, как из казенных табунов, так и из минганей и мукуней Чжа, Де-ла, Тангу и др. Казна выдала в награждение (вероятно, собравшимся в Линь-хуан войскам) 50,000 лан серебра, золотых кубков в 2800 лан, золотых значков (пай) в 100 лан, 50,000 кусков камки, 446 платьев и проч.; сверх того, на расход употреблено 500,000 лан сер. и 236,900 связок Министр (Цзо-чэн-сян) отправлен в Линь-хуан-фу; в гоже время велено было всем минганям и мукуням, в свободное от хлебопашества время, упражняться в военном искусстве. Далее, находим упоминание (под 1196 г.), что смотритель над стадами, И-ладу, был убит войском племени Гуан-ги-ла, которое, конечно, было одно и тоже, что и Хункираты В тоже время один ученый представлял императору проект об успокоении границ; далее упоминается, что император приказал собрать кости убитых и северо-западной дороге и похоронить. Император приказывает выбрать из собственных войск 800 [147] человек и составить из них гарнизон в Фучжоу, где поставлено военное управление (Шу-ми-юань, после Чжан-пин-цзюнь); в том же году взбунтовался Киданец Тосо, управлявший Тэманьскими табунами. Император посылает чиновника с наградами за услуги к войскам северной границы, причем даны чины 11,000 человек, а получили награду 20,000; истрачено серебра 2,000,000 лан, материй 50,000 и связок 320,000. В 1197 г., государственный совет представляет, что так как северная граница требует больших издержек, то должно брать с Хешанов и Даосов подати на военные издержки; главное управление северной столицы перенесено в Линь-хуан-фу; по случаю беспокойств на границе собраны были в государственный совет все чины выше шестой степени и на их обсуждение представлен был вопрос, действовать ли наступательно или только защищаться; отправлены чиновники в подвластную Монголию и Маньчжурию для набрания войск из Китайцев. В 1198 г., придворный адъютант Шихо-шэн отправлен с 800 гвардии и 1600 других войск для охранения северо-западной дороги. В том же году покорился Сочу (племя или предводитель, неизвестно) и Шуми-юань представил, по просьбе его, открыть пограничный рынок на Сяли-нянь (Селенге?). В 1201 г., Шан-шушэн докладывает, что пограничный правитель (Чжао таоши) северо-западной дороги, Тун-цзы-сычжун, возвел укрепления и окопы вокруг редутов, расположенных на пространстве 600 ли, начиная от Таньшэ (Тамсэ) на западе до Хулэгунь (Хургэнь) на восток.

Все эти отрывочные известия, на которые впрочем трудно отыскать подробные толкования, достаточно показывают, что Цзиньское правительство следило за событиями, совершавшимися на севере, и так как они относятся не к Чингисхану, который в это время был еще под властью [148] Ван-хана, то можно предполагать, что этот завоеватель осуществил только планы, которые уже предначертывались его предшественниками, или что независимые Монголы обнаруживали уже заранее стремление сместить своих соседей, и им мешало только внутреннее разъединение. Вот почему явление Чингисхана не было, вероятно, делом случайности и неожиданности; различные поколения, которые он присоединил к себе, мирятся с ним на том негласном условии, что он поведет их от победы к победе. И еще одно замечание: мы видели, что северная граница была оберегаема тщательно; очень вероятно, что Чингисхан видел трудность успеха при нападении на укрепленные редуты, которые истощили бы его на первых порах; сверх того, с северной стороны чрез Линь-хуан-фу, путь к центру или богатому краю был довольно далек, и потому поход с этой стороны не представлял удобства. Вот почему мы видим его с первого разу вторгающимся неподалеку от Дай-тун-фу, т. е. он ударил почти в средину владений. Первая победа открыла ему путь к Пекину, и когда он нанес империи рану в самое сердце, тогда распались ее члены, и северные части империи, или вся Монголия, очутилась в его руках почти без всякого сопротивления.

Мы не знаем, до какой степени справедлив рассказ Юаньской истории ¹²⁹, что Чингисхан ежегодно представлял Цзиньскому двору дары или дань. Если это справедливо, то должно думать, что он, завоевав владения Кэрэского и Найманьского сейма, оставался в прежних вассальных отношениях к Цзиньской империи и даже приезжал ко двору с данью. Со вступлением на престол [149] Вэй-шао-вана, по имени Юнь-цзи, Чингисхан не только прекращает эту дань, но даже в 1210 г. делает первое вторжение в пределы империи. «Ган-му» говорит, что он делал неоднократно вторжения в северо-западные пределы, но неизвестно, чем это кончилось. Из той же истории видно, что Чингисхан даже боится нападения со стороны Цзиньцев и потому принимает меры предосторожности и усиливает свои войска. Цзиньский двор построил, в предосторожность от Чингисхана, редут Ву-ша-пу, который первый подвергнулся нападению в следующем 1211 году. Чингисхан сам вступает в Цзиньские владения, разбивает цзиньского полководца Даши при горе Еху-лин и завоевывает уезды Да-шуй-ло и Фын-ли. Чэпэ или Чжэбэ, знаменитый генерал Чингисхана, берет Ву-ша-пу и лагерь By-юаня; он проникает за Великую стену, и так как испуганный комендант бросает знаменитый проход Цзюй-юн-гуань, выводящий из гор, отделяющих Китай от Монголии, на знаменитую Пекинскую равнину, то Чэпэ проникает до средней столицы, Пекина. Между тем поражение, нанесенное самим Чингисханом Цзиньским войскам при р. Хой-хэ-чуань, в Сюань-пине, предает в руки его департамент Дэсин-фу; цзиньские стада попадаются в руки Монголов, и между тем как отряд войск завоевывает города вокруг западной столицы, генералы, стоявшие на северных пределах, где они, кажется, напрасно ждали неприятеля спереди, тогда как он очутился позади их, покоряются Чингисхану. Вся Монголия, бывшая под властию Цзиньцев, в один год, после одного сражения, досталась победителю. Таков был результат самого первого натиска Монголов, совершившийся в один год.

Киданьцы, всегда памятовавшие прежнее свое величие, поспешили воспользоваться расстройством Цзиньской [150] монархии, и потому, между тем как одни из них уже давно служили руководителями Монголов, другие думали восстановить прежнее свое царство. Елюй-Люгэ, собрав войско в Лун-ань, овладевает всем Ляодуном, провозглашает себя главнокомандующим, а потом и ваном, и просит Чингисхана признать его своим вассалом. Маньчжуры теряют таким образом даже сообщение с своей первоначальной родиной, которая, по всему видно, тогда перешла в руки Монголов. Между тем, войска Чингисхана продолжали действовать в северной части Чжили, в нынешнем Сюань-хуа-фу’ском департаменте; взяли Сюань-дэ-фу, проходы Губэйкоу и наконец Цзюй-юн-гуань. Затем монгольская армия разделилась на три части: одна, под предводительством Чучи, Чагатая и Угэдэя, разоряла Шаньси, другая земли на востоке, лежащие около моря в Ляо-си, и средняя, под предводительством самого Чингисхана, устремилась на Шаньдун и завоевала всю эту провинцию. Таким образом, на другой год, Монголы очутились обладателями почти всех земель, лежавших в Китае на север от Желтой реки (Хуан-хэ), за исключением десяти укрепленных мест, каковы Пекин и проч. Кроме того, они находят отличного помощника в передавшемся им цзиньском подданном Ши-тянь-ни, который стал посредником между китайским народом и Монголами; он определен темником (вань-ху-фу), слово в первый раз занесенное на запад Монголами, но как мы видели выше, уже известное Цзиньцам (следовательно, когда и в военном распоряжении Монголы ничего не могли придумать от себя, то чего было ожидать от них в гражданском!). В это время Монголы уже набирали войска из Китайцев; в завоевании Хэбэй и Хэдун участвовали 46 китайских дивизий. В самом монгольском войске виднее всех выдается [151] Мухури. В это время цзиньский полководец Хушаху, бежавший пред тем из западной столицы (Дай-тун-фу), убивает своего государя Юньцзи (Вэй-шао-вана) и возводит Удабу, известного под именем Сюань-цзуна. Другой главнокомандующий Гао-ци убил Хушаху, но император остался тот же. И конечно, это внутреннее неустройство еще более помогло Монголам в их успехах.

История постоянно и во всех краях видит в Монголах бич народов: разрушительны были их набеги на Персию, на Россию; такими же являются они и в Китае. История говорит, что в провинциях Хэ-бэй, Хэ-нэй и Шаньдун, на пространстве нескольких тысяч ли, все жители были побиты. Когда представим себе и тогда уже густую массу китайского народонаселения, то должно считать погибшими несколько миллионов; впрочем, здесь едва ли можно верить на слово историкам: ведь говорят же они, что Ксеркс шел с 3,000,000 войска против столь незначительной страны, как Греция! О временах или о странах отдаленных мы привыкли верить на слово сохранившимся рассказам или преданиям, и далеки от мысли поверить их собственным бытом или соображением. Конечно, Монголы смотрели на войну с другой точки зрения; но неужели они такие кровожадные убийцы, что убивали всякого встречного? Правда, город, оказавший сопротивление, мог быть вырезан, по тогдашним понятиям о войне; этого даже требовала политика войны, чтоб отбить у других охоту к сопротивлению. Но каким образом включить в число истребленных все деревни и селения? Китайцы, всегда трусливые, разумеется, разбегались при приближении неприятеля, а рассеявшись, они с трудом возвращаются на старое пепелище; армия, привыкшая к порядку, будучи разбита однажды, не скоро может соединиться, тем больше [152] народ. Мы видим, что Цзиньское правительство призвало поселян в ополчение и поставило их на городских стенах. Монголы, успевшие захватить остальных, послали их брать эти города; из тех и других, при этом случае, могли погибнуть многие, но не все. Вот все, что можем сказать о картине разрушения, повторявшейся у всех завоевательных народов и, может быть, только в больших размерах развитой Чингисханом. Хотя Монголам и не приписывается сначала намерение удержать за собой завоеванные места; но мы не видим однакоже, чтобы они расставались с теми, которые подчиняли своей власти. Они захватывали золото, ткани, скот и людей, но не могли же захватить все у покоренных. Мы видим, что Шитянь-ни передается им в главе народонаселения, потому что узнает, что покоряющиеся пользуются безопасностью; следовательно, жестоко поступалось только с сопротивлявшимися, а их, благодаря китайской трусости и падению воинственного духа самих Чжурчженей, было немного, и то только в городах. Таким образом, предавались огню селения пустые, может быть, в наказание за то, что были оставлены жителями. История («Ган-му») рассказывает, что Чингисхан, по отступлении своем от Пекина, перебил до нескольких сот тысяч молодых мужчин и женщин, взятых в плен в Чжили и Шаньдуне. Возможно ли допустить такое кровопролитие, когда у всех народов пленный есть также добыча и обращаясь в раба, все таки ценится полезнее скота, никогда не убиваемого понапрасну?

С наступлением 4-й луны 1214 г., Чингисхан спешит оставить Пекин, которого не может взять с разу, потому что столица была снабжена значительными войсками, ободренными, кроме присутствия цзиньского государя, высокими и толстыми стенами. Он требует от Чжурчженей [153] вознаграждения за то, что оставляет их в покое, тогда как это делал из необходимости. Известно, что и в нынешнее время обитатели Монголии более образованные (например ламы) не могут выносить летних жаров, неизвестных на их родине. Мы замечаем, что и Чжурчжени, не привыкши к Китаю, также удалялись из него на лето в первые годы: тоже самое значило и отступление Чингисхана; но он хочет из этого извлечь выгоды. Цзиньский двор считает это перемирием и выдает за Чингисхана царевну с богатым приданым, состоявшем в золоте, серебре, прислуге (500 мальчиков и девочек) и скоте (3000 лошадей). Цзиньский двор, помнивший, как он захватил некогда двух Сунских императоров и как спасся южный Китай удалением императора от врагов, следует их примеру. Сюань-цзун, тотчас по удалении Чингисхана, оставляет Пекин и переносит столицу в Бянь, то роковое место, где были захвачены Сунские императоры; в Пекине оставлен наследник престола (Шоу-чжун) и министры для защиты. Но между тем войско, провожавшее императора при переселении, верно не желая расстаться с родиной, возмущается, идет назад и потом передается Чингисхану, который отправляет ему подкрепление, чтобы взять Пекин. Осада длится до следующего года. В это время Цзиньский император напрасно посылал войска для вспомоществования Пекину: они были разбиты (у Бачжоу), и Пекин наконец сдался (1215 г.); к Чингисхану отправлены были найденные сокровища и оставшиеся царицы. Монголы устремились тогда к новой резиденции маньчжурских императоров, за которыми остались только земли на юг от Хуан-хэ и провинция Шэньси. Не решившись переправиться чрез Хуан-хэ, Монголы воспользовались перевесом, приобретенным ими в Тангуте; они устремились на Тунь-гуань из Ся чрез [154] Шаньси, и не могши взять сначала этой крепости, имевшей еще большее значение, чем Цзюй-юй-гуань, ведущий к Пекину, вторгнулись в Хэнань окольными дорогами (через Сун-шань) на Жу-чжоу и доходили до Бянь-цзяна; вскоре взят был и Тун-гуань. Но хотя Монголам и открылся чрез это прямой путь к столице, однакож дальнейшие нападения их с этой стороны были отложены на долгое время. Первое нападение Монголов было сделано почти в виде опыта: они не могли сериозно думать о завоевании всех Цзиньских владений, не утвердившись наперед в Тангуте, не завоевавши окончательно всех земель по северную сторону р. Хуан-хэ; мы видели также, что Ляодун, отложившись от Цзиньцев, составлял особое владение. Эта задача, не говоря уже об известных войнах на западе, заняла все остальное царствование Чингисхана.

По возвращении Чингисхана из окрестностей Пекина, Мухури занял северную столицу и с тем вместе покорил Ляо-си, а другой его генерал (Ши-цзин-дао) занял Гуан-фу. На следующий год покорился им вполне и Елюй-Люгэ. Так как северная столица, родина Кумохи, не могла считаться слишком привязанною к Цзиньцам, то Чингисхан не усомнился отправить оттуда для завоевания юга, 10 полков северной столицы, под предводительством Чжан-цзина. Но может быть, по той же причине, по которой Цзиньские войска не хотели следовать за своим государем из Пекина в Бянь, Чжан-цзин задумал взбунтоваться, и хотя был казнен, но брат его Чжан-чжи, убив монгольского пристава, занял Цзинь-чжоу и принял титул вана. Мухури успел укротить это возмущение и казнил Чжан-чжи. Вскоре после того (1217 года), Мухури назначен был с титулом вана, визирем и полномочным правителем Китая; ему предоставлена там полная свобода [155] делать завоевания; в распоряжение его даны, как инородческие, так и китайские войска. Мухури предпринял окончательное завоевание земель, еще остававшихся непокоренными в Чжили и Шаньдуне; он взял Даймин-фу и простер на восток власть свою до Дэнчжоу и Лайчжоу. В Шаньси Монголам до того принадлежал только округ западной столицы или страна Юньнэй; Мухури вступил туда с войском, покорил главные города Хэдун, каковы Тай-юань, Пин-ян, Лу-чжоу и другие. В следующем (1219) году он продолжал отбирать тут же остальные города ¹³⁰; в тоже время, передавшийся Монголам цзиньский генерал Чжан-чжоу отбирал для них остальные города в Чжили; за Цзиньцами здесь оставался еще крепкий город Чженьдин-фу, в котором засел их генерал Вушань: он долго защищался, но наконец, будучи разбит неоднократно, должен быль покориться. Помощником Мухури был Шитянь-ни, сделанный тогда губернатором в Хэбэй и главнокомандующим, а Вунинь определен его помощником. Чжурчженьский генерал Япьши передается добровольно Монголам с округами Чжан-дэ, Даймин, Хуа-чжоу и пр., где считалось всего 300,000 жителей. История ясно говорит, что Мухури, по совету Шитянь-ни, запретил своей армии производить своевольства в проходимых ей местах; даже пленные старики и дети были отпущены на свободу. В это время выступает на поприще историческое и знаменитый Елюй-Чуцай, потомок Киданьского дома, явившийся ревностным заступником интересов китайской нации.

Монголы тяготели над Цзиньской державой с востока из Шань-дуна; оставалось им обойти их с запада. [156] Хотя мы и видели выше, что знаменитый проход Тун-гуань находился в их руках, но провинция Шаньси не была еще им подвластна. Мухури, присоединивши к себе и тангутские войска, обратился сюда (в 1221 году) и проник до Яньань, которого не мог взять. Он продолжал воевать эту провинцию и в следующем году, и прошел до Фын-сяня, приводя в покорность проходимые им страны. Выше мы видели, что Маньчжуры Агуды и Укимая еще недоумевали, оставаться ли им в Китае, и оставляли сначала под своей зависимостью природных императоров; Монголы же из их примера увидели, что можно сделаться и прямо полными обладателями и потому не слишком церемонились.

Смерть не дала Мухури кончить своих завоеваний в Шэньси; она сопровождалась одновременной кончиной и Цзиньского императора Сюань-цзуна. Ему наследовал Шоу-сюй или Ниньясу, последний государь из дома Агуды и потому, по обыкновенно принятому выражению, известный в истории под именем Ай-цзуна, т.е.«жалкого»(1224-1234). В это время Чингисхан занят был завоеванием западных стран и потому естественно было ожидать перемен со смертию Мухури. Действительно, Вушань взбунтовался в Чжэн-дин-фу, а Ли-цюань, предводитель разбойников, передававшийся то тем, то другим, отложился в Чжун-шань-фу. Вушань умертвил даже Шитянь-ни, который управлял в Хэдуне, соединился с Сунским генералом Пынь-и-бинем; но на место Шитянь-ни является брат его Ши-чянь-цзэ: разбив Вушаня, он возвращает Монголам Чжэн-дин-фу. Вушань долгое время после того держится в западных горах и делает оттуда нападения. Яньши, разбив Пынь-и-биня, который одержал было верх в Шаньдуне, присоединил к себе войска Ли-цзюаня и осадил Дун-пин. Вероятно, Чингисхан взял бы на себя докончить предначертания Мухури. [157] Мы видим, что решившись окончательно завоевать царство Ся, он в тоже время завоевывает отдаленные города, находившиеся у Цзиньцев за Желтой рекой в Шэньси, как то Си-нин, Тао-хэ, Линь-тао-фу и Дэнинь-чжоу; с другой стороны, войска его вступили в Чан-ань и даже в руки Монголов достался проход Дасань-гуань, бывший в руках Сунских и ведущий в Сычуань. Но смерть застала и Чингисхана в этих подвигах, хотя у него уже был сформирован план завоевания остальных Цзиньских земель.

Чжурчженьский двор, кажется, не имел намерения воспользоваться смертию Чингисхана, или предчувствовал, что его преемники не оставят своих завоевательных намерений. С своей стороны, он употреблял все меры, чтоб заключить мир; неоднократно отправлял посланников к Чингисхану, который всегда требовал более, чем они могли дать: ему платили ежегодную дань, но в тоже время видели, что все больше и больше лишаются своих владений. Теперь была одна только цель — удержать за собой земли на юг от Хуан-хэ до Хуай-хэ; они оберегали доступ сюда 200,000 отборного войска, и так как всего более опасались натиска со стороны Тун-гуань, то и сторожили бдительно это место, сосредоточив в нем главную часть своих сил. Это не мешало однакож двору отправить посланника с приношениями ко гробу Чингисхана; но оно не было принято. Угадай, преемник великого завоевателя, предпочел продолжать войну; он возложил на Елюй-Чуцая финансовое управление завоеванных в Китае земель, а военно-гражданское правление над этими землями поручил трем темникам: Ши-тянь-цзэ, Лю-хэ-ма и Сяо-чжала. Высшим главнокомандующим назначен Субутай, а затем и сам Угэдэй с братом Тулэем и сыном его Мункэ, отправился [158] на юг (1230 г.). Целию их была провинция Шэньси, в которой еще держались города Фын-сян и Цинъян; первый взят только в следующем году. Монгольские войска прошли отсюда в Сычуань и разграбили часть этой провинции; в тоже время взят был город Хэчжун-фу, считавшийся оплотом Цзиньских владений с севера. Теперь Монголы решились попытать счастия в Хэнани. Тулэй прошел чрез Жао-фын-гуань к р. Хань-цзян и начал забирать окрестные города, разбил Цзиньское войско в Цзюнь-чжоу у горы Сань-фын, а Субутаю предписано было осадить Вянь. Это принудило призвать на помощь столицы войска, охранявшие Тун-гуань и державшиеся в Шэньси; тогда открылся Монголам более свободный путь в Хэнань: они разбили и рассеяли большую часть удалявшихся войск, воспользовались их запасами, однакож встретили большое сопротивление под стенами Ло-яна и Бяня, и потому Субутай, после жаркой осады, должен был отступить, удовольствовавшись приличным угощением и подарками со стороны Цзиньцев (1232). В это время Монголы добились давно желанного ими союза с Сунским двором, чтоб с двух сторон напасть на небольшую страну, которая находилась в руках Цзиньцев, и конечно, этот союз делает более чести тому, против кого он был направлен. Монголы, повелевавшие от берегов Средиземного моря до Желтого, не могут одни сладить с горстью хотя и переродившихся, по все еще сохранивших воинский дух, выходцев Маньчжурии. Однакож, по отступлении от Бяня Субутая, Цзиньский император не остался в столице, лишенной вспоможения и съестных припасов; он ушел в Гуй-дэ-фу; но не считая и там себя в безопасности, перебрался оттуда в Цай-чжоу, а столица затем перешла в руки Монголов. Тогда монгольские войска (в 12-й луне 1233 года), под [159] начальством Тацира, осадили убежище Цзиньского императора Цай-чжоу, и между тем, как эта осада длилась до следующего года, Монголы подбирали остальные Цзиньские города: Бо-чжоу, Сюй-чжоу. Наконец, Шао-сюй, видя неизбежную погибель, не хотел сдаться врагам своим и потому повесился, завещав сжечь себя. Цай-чжоу был взят приступом (в 1-й луне 1234 г.) и династия Цзинь погибла. Дом Сун и Монголы делили между собою добычу. В другом месте история покажет, на чью часть выпала лучшая доля!

***

Мнение наше о происхождении названия Монгол разнится от толкований, принятых другими. Мы полагаем, что имя это не носили действительные подданные Чингисхана до принятия им императорского титула (в 1206 г.), и что не только тот улус, в котором он родился, но и единоплеменные с ним поколения, если и имели только общее название, то оно было не иное, как Татар. Название Монгол, или созвучное с этим, существовало действительно с давнего времени; если даже оно и занесено было к некоторым из обитателей нынешней Монголии прежде Чингисхана, то не было до него общим национальным именем нынешнего монгольского племени. Начала этого названия (как и Татан) следует искать во внутренности северной Маньчжурии, в низовьях Амура, где и ныне обитает племя Мангу ны, что значит сфечные», потому что река или вода на их языке называется мангу. Слово это тождественно с.мука («вода»), на собственном или южно-маньчжурском наречии, корни слов которого вполне сохранились и в мангунском языке, по словам всех посещавших, в последнее время, эту страну русских путешественников. Это маньчжурское [160] название, как общее всем обитателям средней и северной Маньчжурии, является еще ранее, в искаженном у Китайцев слове Мо-хэ, вероятно потому, что каждый род назывался по имени какой нибудь речки. В последствии имя Мохэ исчезает, как общее название всех Маньчжуров, по крайней мере в китайской истории, и на место его является уже Нюйчжень или Чжурчжень. Но имя Мохэ, превратившись или обратившись в первоначальное название Монгу, сохраняется и в это время за жителями Амура, которые, сначала действуя за одно с Чжурчженями или помогая им, по том начинают вражду, которая нам исторически известна. Чжурчжени должны были уступить этим Мангу часть своих (номинальных) владений на севере; платили им даже дань или подарки; старшина их принимает даже название императора. Но дальнейшая судьба этой династии Мангу (Цзуюань) неизвестна: вероятно, она пала или сама собой, или усилиями Чжурчженей. Имя Мангу, после того, появляется как название подвластного последним племени (бу-цзу) и тождественно с древним именем Ди-ле. Часть или род этого племени даже мог быть переселен Чжурчженями в Монголию, потому что мы видим название Мынгу и между родами, называемыми Чжа. Чингисхан принял это название Монгу «Монгол», по свидетельству Мэн-хуна, потому, что хотел восстановлением этого названия, грозного некогда Чжурчженям, устрашить последних. Он не мог быть прямым продолжателем исчезнувшей династии Мангу уже потому, что, как сам он, так и отец его Есукэй, живший, по всей вероятности, во время силы этих Мангу, был простой десятский и офицер сеймового начальника Ван-хана; он не мог быть даже чжасянгунь, тем менее цзедуши племени Мэнгу, находившегося в непосредственной зависимости от Цзиньцев. Иероглифы, которыми стали [161] писать название Монгол, отличны от тех, которыми писалось имя племени при Цзиньской династии; они буквально значат: «получить древнее», что мы считаем столько же знаменательным, как и название Манчжоу («полная область»). Все основатели династий в Средней Азии знакомы с китайским обычаем — вместе с принятием императорского титула давать название и царству. Так сделали Амбагянь, Агуда и Дайцинский Тайцзу или Нурхачи. Где же имя династии или государства, принятое Чингисханом, если это не Мэн-гу («получивший древнее»)? Мы сказали уже, что в этом имени другие иероглифы, а не те, которыми писали имя прежних Минь-гу; к чему бы нужно было подобное изменение, если бы то был один и тот же народ? Вероятно, Чингисхану было не до того, чтобы исправлять орфографию. Слово Нюйчжи писалось теми же иероглифами и при Цзиньцах, как и при Киданях; Татань, точно так же, не изменило своего начертания и поныне; но название, принятое Чингисханом, имело двоякий смысл: иероглифы имели значение, а звук напоминал народ, некогда враждебный Цзиньцам.

Подкрепление этих мыслей, кроме приводимого ниже сказания Мэн-хуна, мы находим в «Да-цзинь-го-чжи», сокращение которой, помещенное в одном из китайских сборников, мы также приведем здесь. Вот подлинные слова этой истории, написанной почти в то самое время, о котором мы говорим:

Глава IX, лист 2-й. «Первый год правления Си-цзуна (1135). Сунский князь ¹³¹ Цзун-пань напал на Ман-гу-цзы и разбил». [162]

В примечании, вставленном при этом в тексте, сказано: «Цзиньское государство, при первом своем возвышении, часто занимало у них войско; в последствии, укрепившись, оно не наградило их по условию, почему между ними родилось неудовольствие; Цзун-пань напал на них, когда они не ожидали, и Цзиньцы лишились чрез это привязанности Мангуцзы’ев, все поколения (которых) отложились от них в душе».

(Об этом вовсе не упоминается в оффицияльной истории династии Цзинь, даже и в биографии Цзун-паня (см. «Цзинь-ши», гл. LXXVI).

Глава X. «В первый год правления Тяньцзюань (1138 г.), «государь Си-цзун отправил темника Хушаху против улуса Мэн-ву ¹³²; но у него истощился провиянт и он воротился. Мэн-ву погнались за ним в догоню, и настигнув на северо-западе от верхней столицы, разбили около Хайлина».

Об этом Хушаху вовсе не упоминается в оффицияльной истории «Цзинь-ши». Есть биография Хушаху, но другого, который жил после.

Глава XII. «Пятый год правления Хуан-тун (1145 г.)... В это время Мэн-ву причиняли беспокойство.

Шестой год правления Хуан-тун (1146 г.). Нюйчженьский темник Хушаху напал на севере на Ман-гу-цзы; но у него истощился провиянт и он возвратился; Ман-гу-цзы напали на него на северо-востоке от Шан-цзина и сильно разбили у Хайлина» ¹³³. [163]

Примечание к тексту: «Мангуцзы при Киданям назвались Мэн-гу ¹³⁴; этот народ был ростом в восемь фунтов, питался сырым оленьим мясом; глаза их видели за несколько десятков ли малейшие предметы, потому что не продымлялись, и притом (Мангуцзы) не ели горячего кушанья. От Цзиньского царства их отделяла река, и они часто переправляясь чрез нее на юг, производили грабежи.

Седьмой год правления Хуан-тун (1147). В этот год заключили союз с царством Мэн-гу».

Примечание к тексту: «Сначала, когда Далай был казнен, сын его, предводительствуя улусом, вступил в сношения с Мэн-гу. Учжу, сам предводительствуя 80,000 войском, отправился для наказания его; но не успел (ничего сделать) в несколько лет. В 8-й луне (настоящего года) император опять отправил Сю-бао-шоу-ну заключить с ними трактат, по которому уступил им 27 редутов на север от реки Си-пин-хэ и согласился на ежегодную [164] дань коровами, баранами и хлебом; сверх того, пожаловал их старшину Аоло-бэцзилэ званием государя Мэн-фу. Но Аоло-бэцзилэ сам принял титул Цзу-юань-Хуанди и дал годам своего правления название Тянь-син. Цзиньцы несколько раз сражались, но никак не могли победить и только отправили отборное войско для занятия важных мест (т. е. проходов)».

По словам Мэн-хуна, царство, основанное Аоло-бэцзилэ, вскоре пало; но между тем имя Мэн (хотя нельзя наверно сказать, чтобы тут разумелись именно теже Ман-гу-цзы) не исчезает из «Цзинь-го-чжи»; мы находим упоминание о нем под 1200 годом. Однакож мы видели и из самой «Цзинь-ши», что это название существовало, как название Чжа и как имя народа Диле; но это не доказывает еще, чтобы Чингисхан непременно принадлежал к тем или другим. Мы сейчас увидим, что «Цзинь-го-чжи», упоминающая о Мэн-у, Мангу-цзы и Мэн в продолжении 65 лет, затрудняется объяснить однакож происхождение имени Мэнгу в названии, появившемся со времен Чингисхана. Если бы тут была какая-нибудь аналогия, то эта история конечно не замедлила бы воспользоваться ею и не забыла бы того имени, которое сама так часто упоминала.

Вот что говорится в ней по случаю происхождения Татаней:

«Предки Татаней с Нюйчженьцами одного рода, потому что, как те так и другие, суть потомки Мохэ’сцев. Этот народ во время династий Вэй, Ци и Чжоу (с IV до VII столетия) назывался Уцзи, а при династии Суй стал называться Мохэ. Земля его лежала в 6000 ли на северо-восток от Чанъаня (столицы Китая, в провинции Шэньси) и далее на восток простиралась до берегов океана. Мохэ’сцы разделялись на несколько десятков поколений, каковы [165] Черноречные, Белогорные и проч. Белогорные собственно зависели от Корейцев; но когда Тайская династия уничтожила Корею, то они вошли в состав Бохайских владений. Черноречные же уцелели и сохранили силу (т. е. независимость). Во время могущества Бохайцев все(?) Мохэсцы подчинялись им; когда же Кидане завоевали Бохай, то поколения (Мохэские) рассеялись, и те, которые жили при верховьях Кунь-тун-цзяна, в первый раз назвались Нюйчженями; они были потомки Черноречных. Те же, которые жили у гор Иньшань, прозвались Датань, и были в постоянных сношениях с Китаем при конце династии Тан и в период Пяти династий (Удай); они приходили даже изредка с данью и при начале династии Сун. Датаньские люди все мужественны и искусны в сражении; те, которые жили поблизости к Китаю, назывались «образованными» (жэ «спелый») Датанями; они занимались хлебопашеством и приготовляли кушанье на огне. Отдаленные же от (Китая) назывались «дикими» (шэн«сырой»), занимались только охотой, не имея никакой утвари; на стрелы употребляли кости, потому что в их земле не было железа. Киданьцы, хотя с ними и торговали, но не пропускали к ним железа. Когда же Цзиньцы завладели землями на восток от Хуан-хэ, железо и медь перешли к Даганям и они наделали себе оружия. Когда Цзиньское царство было сильно, то Датане ежегодно приносили дань; когда же на (Цзиньский) престол вступил Вэй-ван, то Датаньский государь Тэмучэнь провозгласил себя императором Чингисом» ¹³⁵. [166]

В след за этими словами «Цзинь-го-чжи» прибавляет: «Еще было государство Мэн-гу, находившееся на северо-восток от Нюйчженей. При Танской династии они назывались поколением Мэн-у; Цзиньцы назывались Мэн-ву и Мэн-гу. Эти люди не ели кушанья сваренного на огне, могли видеть ночью; они делали латы из рыбьей шкуры, которую не могли пробивать стрелы. С годов правления Тянь-цзюань (1138) они возмутились (против Цзинь); главнокомандующий Цзунь-би (тоже что Учжу) несколько лет воевал с ними, но не мог усмирить и только должен был расставить войско по важнейшим проходам и удерживать их богатыми подарками. Глава их царства называл себя Цзу-юань Хуанди и постоянно производил беспокойства по границе. Если к ним посылали рабов, драгоценности, материи, то они располагались к согласию и возвращались с войском назад. Когда Мэнские люди провозгласили у себя императора, то напавши на Цзиньцев, взяли в плен киданьских и китайских девиц и переженившись на них родили детей, которые стали вовсе не похожи на прежних [167] Мэнцев: (эти) сверх того мало-по-малу приучились употреблять вареную пищу. Теперь же великое государство (Чингисханово) прозвало себя (также) великим царством Мэнгу (Да Мэнгу-го). Но оба государства расположены на двух противоположных краях: одно на востоке, другое на западе, в расстоянии друг от друга в нескольких тысячах ли; неизвестно, каким образом согласить, что у них одно имя. При Цзиньской династии, во время ее процветания, учреждена была северо-восточная экспедиция (чжао-тао-сы), для (надзора и) сопротивления Мэн-гу и Корейцам, и юго-западная экспедиция, для заведывания северной стороной и царством Ся. Мэн’цы занимали те места, которые при Цзиньском Тайцзуне составляли 27 острогов...»

Можно ли думать, чтобы подобный вопрос могли задавать себе современники Чингисхана, еслиб то были одни и теже Монголы? Впрочем, мы должны сознаться, что не считаем еще этот вопрос решенным вполне и удовлетворительно. Мы набросали лишь, в общем обозрении истории Средней Азии, главные данные, которые необходимо иметь перед глазами при дальнейших исследованиях; а эти исследования найдут для себя материялы во множестве других источников, которые мы оставляем нетронутыми.

Комментарии

112. Сверх того, Кидане и Кумохи говорили особенными языками, т. ?. принадлежали к другим племенам.

113. Язык Дахуров и Солонов составляет средину между монгольским и маньчжурским. Калмыцкий так отличен по звукам (а не по корням), что его не понимают Монголы.

114. Кочевые народы знали цену народонаселения и любили скорее порабощать других для того, чтоб иметь работников и богатства, чем убивать.

115. Иакинфа, «История четырех ханов», стр. 13.

116. См. выше при описании географических местностей Цзиньской династии.

117. Сличи выше замечания Цзиньской династии о Тай-чжоу. Если действительно производить отсюда имя Тайчжутов, то нет надобности в последних видеть одно какое-нибудь поколение.

118. Слово Чжамхак не то ли же самое, что встреченное нами в инородческих поколениях название Чжамиха, переделываемое комитетом в Чжасак?

119. Не то ли же, что выше Укуньшеньлу или Укури, название инородческих племен при Цзиньской династии?

120. Выше, при перечислении племен, мы два раза встречаем название Мынву или Мынгу: одно как тождественное с Дилэ, другое как название одного рода Чжа-сянгунь. Не забудем, что это перечисление могло относиться к временам раньше Чингисхана, и имя Мынву до него могло исчезнуть уже.

121. См. Иакинфа, «История народов Средней Азии». I, 453 и далее.

122. С первого раза кажется немного странным, каким образом Чингисхан воюет с Найманами и Мэркитами, которые жили на запад; но когда мы представим его не более как вассалом и генералом Ван-хана, который мог его командировать куда угодно, то все это становится ясно.

123. Не одно ли и тоже с племенем Чжу-ли в Цзиньской истории?

124. Не Тангу ли в той же истории?

125. Перед этим сказано, что Даянь-хан привлекает к себе Аруши, главу поколения Бодалда (Иак., 31) Мне кажется, что название поколения Бодалда, которое хочет привлечь Даянь-хан к воине с Чингисом, составлено из двух слов: бо «белый» и Далда тоже, что Татар; так точно Юаньская история упоминает о Маньчжурии о Шуй-далда «водяных Татарах»; и так Бодалда значит Чагань-Татар. Впрочем, в этом же Далда еще скорее можно видеть сродство с древним названием народа Ди-ле, и потому последующее появление этого имени (Далда) в Маньчжурии не есть новость. Вместе с тем сделаем сличение: Цзиньская история говорит о Ди-ле-мынву, а Юаньская о Шуй-Далда; если слово Далда тождественно с Ди-ле по предположению, то это тождество более, чем вероятно в словах Шуй и Мангу; первое есть китайский перевод местного маньчжурского слова Мангу или Мукэ «вода». Народ речной Мангу нам уже давно знаком по истории: это Мохэ.

126. Г. Юренский представил в Сибирский Отдел Географического Общества известие об отыскании им, по указанию Банзарова, урочища Дэлюнь-Булдак, родины Чингисхана. Она находится в 230 верстах от Нерчинска на правом берегу Онона, в 8 верстах от китайской границы, в 5 верстах от Кочуевского караула и в 27 от Чиндантской крепости. См. «Труды Восточного Отделения Археологического Общества». II, 154.

127. Китайская история замечает, что во взаимной вражде Нюйчженцев с Тангутами, оба народа потеряли лучшие свои войска.

128. Хотя у Ши-цзуна и было много детей, но только один от императрицы, который умер еще при жизни Ши-цзуна. Мадагэ был его сыном и снискал любовь своего деда тем, что лучше всех знал маньчжурский язык. Ши-цзун сделал его сперва министром (шан-шу), а потом дал титул императорского внука (хуань-тай-сунь), что равнялось признанию его наследником.

129. Отселе мы будем руководствоваться переводом О. Иакинфа, в его «Истории четырех ханов».

130. У Цзиньцев оставался тут город Тунь-чжоу, лежащий насупротив Тунь-гуан; он взят был только в 1222 г.

131. Титул «Сунский князь» не значит здесь князь Сунского двора; это титул, данный чжурчженьским императором одному из своих подданных.

132. Иероглифы, которыми написано это слово, вовсе не похожи на те, которыми переданы слова Ман-гу-цзы.

133. Это повторение одного и того же факта в различное время, но где является одно и тоже действующее лицо (Хушаху), конечно может возбудить сомнение относительно точности сказания «Цзинь-го-чжи», и мы не можем утверждать положительно, чтобы сунские писатели имели самые достоверные сведения о делах их соседей. Но, с другой стороны, эта же самая ошибка доказывает, что скорее в редакцию книги вкралась какая нибудь неточность, чем вымысел небывалых происшествий, потому что тогда выдумка не позволила бы себе такого грубого промаха. Сверх того, по внимательном рассмотрении, оказывается, что в одинаково рассказанном происшествии в два различные времени говорится о двух различных народах. Под 1138 годом упоминаются Мэн-у, а под 1146 г. Ман-гу-цзы; одни нападают с северо-запада, а другие с северо-востока Шань-цзина; следовательно, Мэн-у и Ман-гу-цзы живут в различных местностях и нет необходимости, по сходству звуков, заключать, что это было одно племя или по крайней мере одно владение. Мы уже сказали выше, что Диле носят также название Мэн-гу: это Мангуцзы, жившие на востоке; а между тем на западе, между Чжа, является особое поколение Миньгу.

134. Если перевести, то значит «широкие кости»; не те иероглифы, что в Мэн-гу Чингисханова времени; однакож иероглиф гу тот же, что и в слове Мэн-гу-цзы; во всяком случае, здесь идет речь не о Мэн-у.

135. Упоминание о маньчжурском происхождении Датаней находим и в «Истории Нити династий» («Удай ши цзи») кн. LXXIV, л. 4 и 5: «Датань есть поколение, происходящее от Мохэсцев; они жили собственно на восток от Киданей, но в последствии, от нападений последних, их (т. е. Мохэсцев?) поколения рассеялись: одни подчинились Киданям, другие Бохайцам; но из них одно отдельное (т. е. отделившееся?) поколение, жившее у Иньшаня, прозвалось Датанями; это имя сделалось известно в Китае при конце Танской династии. (В это время) были (между Датанями) Мей-сян-вэнь и Юй-юе-сян-вэнь (Сян-гунь?). Около 870 года они последовали за (Шатосцем) Чжу-е-син’ем (который после сделался известен под именем Ли-го-чан) против (китайского бунтовщика) Панъсюня. В последствии, когда Ли-го-чан и сын его Ликэюн были разбиваемы, то всегда убегали к Датаням, которые после, когда Ли-кэ-юн сделался независимым правителем в Цзинь (Шаньси) последовали за Ликэюном, разбили Хуан-чао и поселились между округами Юнь и Дай (на севере Шаньси); они были искусны в конной езде и стрельбе, имели множество верблюдов и лошадей. Названия их поколений и старшин остались неизвестны истории; известны только имена Чжаваньпу, Цзэгэ. При Мин-цзуне (927-934), чтобы помешать Киданям подать помощь взбунтовавшемуся Вань-ду, император подстрекнул Датаней вторгнуться в Киданьские пределы, и подарил им захваченные у Киданей вещи и оружие. При династии Хоу-Тан они находились под ее зависимостию».