Епископ Луйтпранд при Дворе Константинопольском
(Окончание.)
Не смотря на гнев Императора, Луйтпранда опять пригласили к столу, где он принужден был слышать самые ругательные речи о Латинах и Германцах. Никифор не принимал непосредственного участия в сем [285] оскорблении; однако оно сделано было точно по его приказанию: после сами обидчики клятвенно уверяли в том Луйтпранда. За столом Император спросил: "Есть ли у Оттона зверинцы? водятся ли в них онагры и другие звери?" - Есть; - отвечал Луйтпранд: только диких ослов в них нет. - "ну, так я поведу тебя в свой зверинец," сказал Император: "ты удивишься обширности его и также диким ослам, которые в нем находятся." Меня повели; действительно зверинец велик, только ни чуть не занимателен. Я ехал, имея на голове своей шляпу. Леон, заметив ето, прислал ко мне своего сына сказать, что в присутствии Императора позволяется носить только покрывало, а не шляпу. Я отвечал: "У нас женщины, едучи верхом, носят шапочки и покрывала, а мущины одне шляпы; вы будете несправедливы, если позволите мне удержать обычай своего отечества, когда ваши посланники у нас пользуются совершенною свободою; ибо у нас они за столом и везде носят длинные рукава, поясы и пряжки, длинные волосы, предлинное платье и, чего никто из нас никогда себе не [286] позволит, они целуют нашего Государя с покрытой головою. Дай Бог, чтоб етого вперед не было!" примолвил я про себя. - Ну, так ступай вон отсюда и в сию же минуту! - закричал посланный. На возвратном пути я увидел мнимых врагов. Чтo же в них особенного? Совершенно такие же, как и ручные ослы Кремонские: тот же цвет, та же фигура и величина, такие же уши, крик и скорость на бегу; все то же, чтo и у домашних. Однакож я сказал Греку, подле меня ехавшему: "Таких ослов я никогда не видывал в Саксонии." - Ежели твой повелитель - подхватил Грек - согласится на то, чего наш Государь требует от него; тогда он получит в дар множество етих животных, и для Оттона будет большая слава владеть такою редкостию, которой не видывал ни кто из его предшественников. - "Знай же, что мой собрат, Епископ Антоний, может представить столь же хороших ослов, да еще и не диких, а ручных, годных для перевоза тяжестей; из можно видеть в Кремоне на рынках." Словa мои пересказаны были Императору; он прислал ко мне [287] две серны и велел объявить, что я могу отправиться во свояси."
Позвольте мне донести вам, за чем войска Никифоровы теперь выступили в поход против Сарацинов. Греки, также, как и Сарацины, имеют некоторые книги, именуемые Видением Даниила; я называю их Сивиллиными пророчествами. В них предсказывается жизнь каждого Императора, и все, чтo случится в его царствование: будет ли при нем война, или мир; будут ли Сарацины счастливы или несчастливы. В них написано также, что в правление Никифорово Сарацины не устоят противу Греков, и что он будет царствовать только семь лет (Никифор в самом деле царствовал только шесть лет и четыре месяца, впрочем предсказание не оправдалось последствиями); что по смерти его вступит на престол Государь слабый, при котором Сарацины дойдут до Халкидонии, т.е. почти до Константинополя, и все покорят своему оружию: посему-то Греки теперь храбры, а Сарацины всякое сопротивление считают тщетным, льстясь надеждою, что [288] победа скоро к ним возвратится, и Греки везде будут бегать перед ними. Император имел к тому еще другую, слишком узкую, побудительную причину. Теперь во всей Греческой Империи господствует необыкновенная на хлеб дороговизна, которую Никифор еде увеличил своим корыстолюбием: в самую жатву он скупил всякой хлеб низкою ценою, сколько ни воздыхали, сколько ни плакали бедные владельцы от сей несправедливости. Чтобы дороже продать свои запасы, он, под предлогом войны, собрал 80,000 человек, которые в продолжение целого месяца должны были ему платить по два червонца за то, чтo им сами куплено половиною дешевле. О качествах же сей рати всего лучше можете рассудить из того, что наемные Венецианские и Амальфийские воины составляют главную часть ополчения. У Греков лишь язык дерзок; но сердце у них робко и рука ненадежна.
Наконец 27 Июля Луйтпранд получил от Никифора позволение, в лагере при Умбрии, возвратиться в свое отечество. Но евнух Христофор, [289] наместник Императорский в столице, замедлил отъезд посла - под вымышленным предлогом. Он содержал Епископа с его свитою еще строже под присмотром; бедных Латинов, которые к нему ходили просить милостыни, велел бить и бросать в темницу; самому переводчику не позволил ужe выходить из дома, даже для самых нужных покупок. "К увеличению моей горести, прибыли послы от Папы Иоанна в день Успения Богородицы, с грамматою, в которой он просил Императора Греческого Никифора заключить союз и вечное дружество с Римским Императором Оттоном. Оба сии титула сильно раздражали Греков. Они ругали, даже проклинали море за то, что оно принесло корабль с оскорбительною грамматою, а не погрузило его в бездну. "Как!" вопили они: "о небо, о земля, о море! такой варвар и такая тварь дерзает назвать Императором только Греческим Императором всех Римлян, всеавгустейшего, могущественнейшего! Что нам теперь делать с его нечестивыми посланниками? Подлинно они жалки! Если мы умертвим их; то оскверним свои руки [290] нечистою кровию: они ведь ничтожные рабы и земледельцы. Сечь их было бы для нас бесчестно; ибо сии несчастные недостойны Римской золотой плети. Еслиб один был Епископ, а другой Маркграф; тогда их можно было бы наказать ею без всякого милосердия; потом, выщипавши бороду и волосы, зашить обоих в мешок и бросить в море. Пусть же остаются в живых и томятся в жестокой темнице, доколе не уведает Император о сем бесчестии." - Граммата Папы отправлена была к Никифору в Месопотамию. По возвращении посланного, в половине Сентября, Луйтпранд был снова призван во дворец Государя. Евнух Христофор на сей раз принял меня милостиво; встал передо мною с места, с вельможами, при нем находившимся. "Бледность твоего лица" сказал он "твоя сухощавость, длинные волосы твои и борода отрощенная доказывают, что отсрочка твоего возвращения домой погрузила тебя в глубокую горесть. Просим тебя негневаться ни на Всеавгустейшего Императора нашего, ни на нас. Выслушай причину. Римский Папа (если такой нечестивый человек заслуживает [291] имя Папы) прислал к нашему Государю крайне досадительное письмо, в коем именует его не Римским, а только Греческим Императором; в етом обвиняет должно не иного кого, как твоего повелителя. Но Папа, скажешь ты, есть величайший простак в целом свете: мы с тобою совершенно согласны." - Етого я никак не говорю. - "Слушай далее: безрассудный, непросвещенный Папа не ведает, что Константин перенес в наш город и свой Императорский скипетр и целое Государство и всех лучших Римлян, а в Риме оставил одну только чернь." - Святый Отец - возразил я - думал тем почтить, а не оскорбить, вашего Императора. Нам очень то известно, чтo говоришь ты о Константине; но когда вы переменили язык, нравы и одеяние, то Папа думал, что вы нехотите ужe и называться Римлянами. Справедливость моих слов, если я в живых останусь, докажут вам будущие грамматы, на коих надпись будет такова: Иоанн Римский Папа, Императору Римскому Никифору. - Но я сказал ето совсем в другом смысле, нежели кaк они поняли. Никифор достиг Царского [292] венца вероломством и прелюбодейством; и как Папа обязан пещись о спасении всех Христиан; то и да отправит к Никифору граммату, подобную гробам повапленным, кои извне кажутся прекрасными, а внутри наполнены костьми мертвых (Ев. Матф. 23, 27); да порицает в оной его постыдное присвоение престола; да зовет его пред Синод, и да проклинает его именем Церкви, как скоро он неявится. Но упомянутая надпись необходима, если надобно, чтобы граммата дошла до рук Никифора.
"Христофор принял мое обещание за искреннее и сказал: "Благодарим тебя, почтенный Епископ; честь твоему благоразумию, если ты принимаешь на себя посредничество в столь важном деле: ты единственный из Франков, ныне любимый нами! Пусть повелитель твой и Папа исправят перед нами свои ошибки; тогда и их любить и почитать станем. Но Император твой пускай будет осторожен и нас да не раздражает: мы можем своим золотом вооружить против него все народы земные, и он погибнет подобно бренному [293] сосуду. Догадываемся, что ты купил несколько мантий, вероятно ему для украшения: требуем, чтобы сей час ты показал их нам, дабы к тем, коих вы стoите, приложить свинцовые печати; запрещенные же, т.е. дозволенные к употреблению только нам Римлянам, отберутся от тебя с возвращением денег." Я принужден был исполнить си приказание: у меня отняли пять лучших одежд пурпуровых, сказав, что мы и все Италианцы, Саксоны, Франки, Бавары, Швабы и все народы земные, кроме Римлян, недостойны носить такой одежды. Я возразил в досаде: "Не уже ли вы так мало уважаете словa своего Императора? Он мне при отъезде дозволил, без всякого ограничения, купить несколько дорогих одежд для украшения моей Церкви." - Император, отвечали они, не думал, чтобы о таких пурпуровых одеждах ты мог и во сне помыслить; у нас строго запрещено продавать их иностранцам. Мы, Греки, превосходим все народы богатством и мудростию; так должно же нам иметь преимущество пред ними и в одеянии. - "Не думайте," отвечал я, "будто вы [294] одни только носите такое платье; посмотрелиб вы, как у нас ходят в нем обыкновенные прелестницы и старые монахи."" - Откуда же вы их получаете? - "От купцов Венецианских и Амальфийских." - Етого вперед неслучится: отныне строжайшим образом будут осматриваемы корабли их, и горе тем, которые сделаются в толиком преступлении виновными! - "Во времена Константина VII-го, будучи еще диаконом, также приезжал сюда посланником, не Императора или Короля, а Маркграфа Беренгария: тогда я купил гораздо более одежд и дороже; их неосматривали и неприкладывали к ним свинцовой печати. Теперь, когда я, по милости Божией, Епископ и посланник могущественных Императоров Оттонов, отца и сына; вы столь мало уважаете меня, что клеймите мои одежды, как будто у Венецианского торговца; отбираете, если оне имеют некоторую цену, хотя я предназначил их для украшения вверенного мне храма. Мало того, что меня, или, лучше сказать, моего повелителя в моей особе, вы огорчали разными поступками: вы еще содержали меня под стражею столь [295] долгого и без всякой пользы; морили голодом, жаждою, и еще, к довершению бедствия, лишаете меня даже моей собственности. По крайней мере возмите лишь купленные мною одежды и оставьте подаренные мне друзьями моими." - Константин - возразили они - имел характер кроткий: жил всегда во дворце, и такою благосклонностию желал укреплять дружбу с иностранными народами. Но Никифор есть Государь воинственный: он убегает царских чертогов, как заразы, и весьма далек от того, чтобы приобретать чем-либо дружбу иностранцев; он принуждает их силою меча. Дабы знал ты, сколь мало уважаем твоего повелителя, мы отбираем у тебя все одежды багряного цвета, как дареные, так и купленные! - Приказание их тотчас исполнено; после того отдали мне письмо к Императору, писанное золотыми буквами и с золотою печатью; а другое, с серебряною, велели доставить Папе. "Ето письмо" прибавили они "от Леона. Великого Канцлера; ибо Папа ваш недостоин получать письма от Императора. Он увидит здесь, что должен переменить [296] образ мыслей и поведение, или - погибнет невозвратно." Потом они простились со мною, удостоив меня довольно дружественных лобзаний. Для дороги они прислали верховых лошадей только мне и моим товарищам, и я принужден был заплатить за отправление своего багажа пятьдесят червонцев.
В заключение предложим несколько замечаний, сделанных Луйтпрандом на возвратном пути в Италию. "Прибыв в Левкат (остров Санта-Маура), мы приняты были тамошним Епископом, евнухом, как и везде прочими Епископами, весьма неблагосклонно. Сказать правду, во всей Греции ненашел я ни одного гостеприимного Пастыря. Они богаты и бедны: богаты деньгами, бедны домашними людьми и домашнею утварью. При трапезе у них небывает никакой услуги; ни чем не покрывая стола, кладут пред собою самый плохой хлеб и довольствуются из маленького стакана питьем очень дурного качества. Они сами покупают и продают, сами отворяют и затворяют двери, сами ходят за кухнею и конюшнею; [297] нестыдятся даже торговать напитками, и всему етому причиною низкая жадность к деньгам. Весьма вероятно, что их церкви состоят на оброке; по крайней мере Епископ Левкатский клятвенно уверял меня, что его церковь ежегодно должна заплатить Государю сто червонцев; другие также обязаны вносить известную сумму, смотря по своим силам. Но сколь ето противно справедливости, то доказал еще Святый Патриарх Иосиф, который, заставши весь Египет, при большой дороговизне платить подать Фараону, совершенно освободил от ней землю жрецов."
Так кончилось посольство, неимевшее никаких следствий. Никифор скоро лишился жизни от измены супруги своей, а преемник его Цимисхий снова заключил мирный договор, и Кельнский Архиепископ был наконец столько счастлив, что удачно исполнил свое дело. Принцесса Феофана приехала в 972 году с блистательною свитою в Рим, и была там обвенчана Папою Иоанном XIII с Оттоном II. Она получила в наследство от своей матери, о коей носились [298] дурные слухи, только имя и красоту. Ее добродетели, высокая образованность и редкие душевные способности поддерживали достоинство Императорского трона в продолжение девяти-годичного малолетства сына ее Оттона III. Она скончалась в 990 году и была погребена в Кельне, в церкви Св. Панталеона.
С Нем. М. Г.
Текст воспроизведен по изданию: Епископ Луйтпранд при дворе константинопольском // Вестник Европы, Часть 169. № 24. 1829
© текст - М. Г. 1829© сетевая версия - Тhietmar. 2009
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1829