СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ВИЛЬГЕЛЬМ (ГИЙОМ) ТИРСКИЙ

ИСТОРИЯ ДЕЯНИЙ В ЗАМОРСКИХ ЗЕМЛЯХ

HISTORIA RERUM IN PARTIBUS TRANSMARINUS GESTARUM

11. – Поход Готфрида, герцога Лотарингского, до взятия Никеи, 1097 – 98 г.

(Между 1170 и 1184 г.).

Начинается книга вторая

(См. предыдущее выше, в ст. 2).

I. В том же самом году, а именно в год от воплощения господня тысяча-девяносто-шестой (1096), в месяце августе, пятнадцатого дня этого месяца, выступил в поход великий и светлейший Готфрид, герцог Лотарингии, после того как войско Петра Пустынника удалилось и имело уже печальный конец, и после того, как было поражено войско Годескалька, и другия следовавшие за ними толпы испытали в Венгрии своего рода бедствия; собрав своих спутников и снабдившись по обычаю провиантом (sarcinis), герцог пустился в дорогу. В его лагере находились следующие достославные и благороднейшие мужи, достойные вечной памяти: государь [134] (dominus) Балдуин, брат герцога с материнской стороны; государь Балдуин Монтский (de Montibus, н. Mons), граф Геннегау (Hamaucorum comes); государь Гуго, граф св. Павла (н. St. Pol) и его сын Энгельрам, юноша отличных способностей; государь Вернер (Garnerus, нов. Garnier); граф Грэ (Gray); государь Ренард граф Тулский (Toul), и его брат Петр; государь Балдуин Бургский (Bourg), родственник герцога; государь Гейнрих из Аша (Hache) и его брат Готфрид; Дудо из Кона (Cons, н. Конти); Куно Монтэгю (de Monte-acuto, н. Montaigu), и многие другие, которых ни имени, ни числа мы не знаем. Все они, составив одну нераздельную дружину, прибыли 20 сентября (1096 г.) здравы и невредимы в страну, называемую Австриею (Osterich), к местечку Толленбургу (у друг. Massburg или Altenburg, на Дунае, несколько ниже Вены); река Лейта (Lintax) отделяет там Империю от пределов Венгрии. Прибыв туда, они держали совет, каким образом всего безопаснее достигнуть цели, ибо то, что рассказывали о погибели полчищ Годескалька, весьма озабочивало их. Наконец, единогласно определили: отправить посольство к королю Венгрии для разузнания настоящих причин, вследствие которых войско предшествовавших им братьев погибло, и заключить, не поминая старых неудовольствий, мирный договор для свободного прохода чрез Венгрию. Ибо всякая другая дорога при начатом ими пути была бы большим обходом. В посольство назначили Готфрида из Аша, брата Гейнриха, так-как он с давних времен состоял в дружбе с королем Венгрии, a в спутники дали ему нескольких благородных и уважаемых людей. Прибыв к королю и сказав ему должное приветствие, он, в силу данного ему поручения, сказал следующее:

II. «Великий и светлейший муж! государь Готфрид, герцог Лотарингии, и все другие богобоязненные князья, посвятившие себя вместе с ним на служение Богу, отправили нас к вашему высочеству (vestram eminentiam), чтобы чрез нас разведать, по какой причине народ верующих, остатки которого нам попадались на дороге, нашел у вас, причисляемых также к верующим, столь дурной прием, что ему было бы безопаснее идти по неприятельской земле. Была ли вина тех людей столь велика, что они заслужили вполне всю строгость наказания, – a в таком случае пославшие меня перенесут равнодушно их погибель, ибо справедливая казнь не раздражает и должна быть вынесена с терпением; случилось ли то иначе, и вы напали и избили без всякой причины невинных, – тогда наши не оставят без внимания бедствия служителей божиих и будут скорее готовы отомстить кровь своих братьев. Теперь они ждут ответа на мое посольство, и сообразно с тем направят свои действия». Король, окруженный своими, говорил на это так: «Мы рады, что ты, Готфрид, с которым мы в дружбе, и которому мы давно оказывали по заслугам благоволение, пришел к нам, отчасти потому, что мы можем ныне возобновить нашу дружбу, a также и потому, что мы легко можем оправдаться пред человеком столь правдивым, как ты. Без сомнения, мы относим себя, как ты выразился, к числу верующих и стараемся на деле [135] оправдать свое название, но те, которые приходили до вас под предводительством Петра Пустынника и Годескалька, и которые завоевывали в пределах нашего королевства крепости и хотели насильственно ворваться в нашу землю, не были христианами, ни по своим деяниям, ни по своему имени. Сначала мы приняли дружелюбно Петра и его войско, и давали им продовольствие или даром, или за ничтожную цену, но они, как змея в запазухе или как мышь в мешке, дурно заплатили за благодеяние своих гостеприимных хозяев. Ибо, на последней границе нашей страны, они, вместо благодарности, овладели насильно одним из наших городов, истребили до конца его население и ушли оттуда, как разбойники, вместе с его крупным и мелким скотом. Мы дозволили беспрепятственно пройти по нашей стране и войску Годескалька, как будто бы мы не испытали никаких оскорблений от его предшественников; но когда они не убоялись среди самой страны грабить, чинить насилия жителям, жечь и за всякую безделицу проливать кровь, то и навлекли на себя гнев господень за свои чрезмерные злодеяния. Мы не могли также терпеть, чтобы наши были утесняемы; мы должны были думать о помощи и защите. А потому, предупрежденные примером прежних толпищ, мы сочли за лучшее, чтобы не пострадать в третий раз от этого ужасного сброда, скорее не допускать в наше государство таких безбожных людей, нежели претерпеть от них зло или быть вынуждену бороться с ними. Все это может достаточно оправдать нас в глазах такого благоразумного и прозорливого мужа, как ты, и, клянусь Богом, мы сказали тебе сущую правду». Он приказал затем угостить послов самым почетным и дружелюбным образом, a сам начал совещаться с своими и назначил людей для сообщения герцогу удовлетворительного ответа. Вместе с прибывшими к нему послами были им отправлены верные люди, a вместе с ними следующий письменный ответ герцогу и князьям: «Мы узнали уже давно по слухам, что ты совершенно заслуженно считаешься у своих великим, знаменитым и славным князем, и в дальних землях умные люди изумляются твоему беспорочному и строгому благочестию и достохвальной твердости твоего характера (Готфрид, как известно, был сторонником Гейнриха IV в борьбе его с Григорием VII, собственноручно убил анти-короля Рудольфа и, при взятии Рима императорскими войсками, первый взошел на городские стены). А потому и мы, увлеченные славою твоего имени и тою благочестивою ревностию, с которою ты действуешь, хотели, не смотря на всю отдаленность, выразить тебе знаки нашего уважения. Но мы уверены, что и благородные твои спутники, воодушевленные тою же ревностию, питают одинаковые с тобою благочестивые намерения. Потому мы намерены не упустить случая к услугам, которыми снискиваются друзья, и даже готовы доказать всем братскую привязанность нашими делами. Пользуясь настоящим случаем, мы предлагаем тебе явиться в наш замок Циперон (н. Oedenburg, у венгр. Soprany), чтобы удовлетворить нашему давнишнему желанию побеседовать с тобою и удовлетворить вполне твоим просьбам». [136]

III. Герцог, выслушав посольство короля и совещавшись с своими, явился в назначенный день на условленное место с 300 рыцарями, выбранными из его дружины. Король вышел на встречу ему на мост и принял его дружественно и весьма почетно. Наконец, высказав друг другу взаимные приветствия, они определили, что герцог выдаст заложников из числа своих благородных людей, получит свободный проход вместе с войском чрез королевство, старые обиды будут забыты и мир утвержден вполне. Таким образом, король, чтобы иметь более верное ручательство в том, что огромные полчища, допущенные им в государство, не сделают при этом нападения, рассчитывая на свою храбрость и многочисленность, и не произведут беспорядков в Венгрии, потребовал себе заложником брата герцога, государя Балдуина и его жену вместе со свитою. Герцог согласился на то, выдал на известных условиях заложником своего брата и вступил с своею армиею в королевство. Король остался верным своим обещаниям и приказал всем провинциям, чрез которые им надлежало проходить, чтобы оне доставляли им припасы по дешевой цене, не обмеривая и не обвешивая, и чтобы за пилигримами следовали постоянно маркитанты с предметами торговли. Герцог же возвестил чрез глашатаев по всему лагерю и в каждом отряде особенно, чтобы никто, под страхом смертной казни и лишения имущества, не осмеливался делать насилий, несправедливости или грабить приходящих в лагерь; напротив того, каждый обязан совершать куплю или продажу в мире и братской любви. И по божественному предвидению случилось так, что, при переходе нашей армии чрез Венгрию, никто не был обижен даже словом. Король же следовал рядом с нашею армиею, слева, сопровождаемый многочисленными полками и ведя за собою заложников, с тем чтобы своим присутствием уничтожать могущие возникнуть беспорядки. Наконец, при Малевилле (н. Землин), они остановились на берегу реки Савы (Savoa), чтобы сделать приготовление к переходу чрез нее. Так как для столь многочисленного народа не было достаточного количества судов, то связали плоты; сначала перевезли тысячу тяжеловооруженных рыцарей, чтобы обеспечить противоположный берег от неприятеля и доставить народу, по его переходе, спокойную стоянку. Едва переправились войска и немногие из благородных, как явился король с большою свитою и возвратил государю герцогу государя Балдуина с женою и остальными заложниками, как то было первоначально условлено. Почтив государя герцога и других князей богатыми подарками, он возвратился назад. Герцог же, переправившись с частью князей и народа, который еще оставался на этой стороне реки, расположился лагерем вместе со всем войском пред булгарским городом Белградом. Потом, изготовившись к дальнейшему пути, христиане проникли чрез большие булгарские леса сначала до Ниссы, a потом до Стралиции (н. София, по булг. Триадитца, в Верхн. Македонии).

В IV и V главах автор описывает географическое положение и политическое состояние Восточной Империи при появлении крестоносцев, когда ею правил (с 1081 г.) Алексей Комнен, «недостойный и коварный человек», [137] затем говорит, как герцог Готфрид двигался далее чрез Филиппополь и Адрианополь к Константинополю и, узнав о том, что Гуго Великий, брат французского короля Филиппа I, пройдя чрез Альпы и по Адриатическому морю, прибыл раньше его в Грецию и был отведен пленником в Византию, он вступил в переговоры с Алексеем; не получив удовлетворительного ответа, Готфрид разграбил окрестности Адрианополя и тем вынудил императора выдать пленников; при приближении крестоносцев к стенам Константинополя, Гуго В., Дрого Нейльский, Вильгельм Карпентарий и Кларембальд из Вандейля были выпущены на встречу герцогу и приняты им радушно.

VI. Но едва они (т. е. герцог Готфрид и освобожденные пленники) успели обнять друг друга и отдохнуть в приятельской беседе, как явились к герцогу послы от императора с приглашением отправиться к нему с небольшою свитою. Герцог держал по этому случаю совет и счел за лучшее уклониться от этого свидания. Император, раздраженный этим отказом, запретил всякую торговлю с войсками, сопровождавшими герцога. Но князья, видя, что вследствие того произошел большой недостаток в съестных припасах, решились, по общему приговору, пройти с большими отрядами по окрестностям города во всех направлениях, и привели в лагерь такое количество стад и животных, что даже и бедные увидели себя в изобилии. Когда император узнал, что вся страна опустошена огнем и мечем, то возобновил торговые сношения, опасаясь, чтобы не случилось чего-нибудь худшего. В ту пору приблизился торжественный день Рождества господня (25 дек. 1096 г.), и потому наши князья определили между собою, во имя религии, воздержаться в течение тех 4 дней от грабежа и всякого насилия. После того как праздники были проведены в мире и тишине, явилось посольство от императора с миролюбивыми предложениями, впрочем исполненными коварства, a именно, князьям предоставлялось перейти вместе с войсками мост у дворца Влахерны и разместить своих людей в зданиях, которые тянутся по берегу Босфора. Императору было не трудно склонить князей к принятию подобного предложения, ибо зимнее время сопровождалось большими затруднениями, и дождь лил такой неслыханный, что палатки не могли долее выдерживать, и съестные припасы вместе с другим багажем гнили и портились от постоянной сырости. Ни люди, ни вьючный скот, ни другия животные не могли выносить пронзительного холода и беспрерывного проливного дождя; и все это шло, увеличиваясь и превышая всякие силы. Казалось, император почувствовал к ним сожаление, но на деле в мыслях у него было совсем другое: он имел в виду, что в том узком месте войско слишком будет сдавлено, чтобы расходиться по сторонам, и он сам легче сдержит их силою по своему произволу. А чтобы все это было более понятно, я должен вставить несколько слов о положении вышесказанного города (т.-е. Византии).

Но автор, в следующей, VII главе, останавливается долго на описании Черного моря, Геллеспонта и Пропонтиды, объясняя происхождение их [138] названий по древним греческим мифам, и только в конце главы коротко приводит топографию Византии, чтобы объяснить невыгодное стратегическое положение крестоносцев между стенами и морским берегом; император Алексей, видя невозможность принудить Готфрида к личному свиданию, на этот раз не ограничился запрещением продавать съестные припасы, и выслал ночью стрелков, которые издалека перебили многих крестоносцев, ходивших по берегу или смотревших из окошек зданий.

VIII. Когда герцог узнал о том (т.-е. об избиении своих греками), он созвал князей народа и по общему приговору дал своему брату (Балдуину) поручение поспешно занять вместе с отрядом войска мост, который вел к ним, чтобы им не отрезали пути и не нанесли тем вреда. Балдуин немедленно взял с собою 500 тяжело-вооруженных рыцарей и силою овладел тем мостом. Между тем, против них выступили вражески не только те, которые были высланы, но и почти весь город вооружился на них. Наши же, видя, что противники вооружились не с добрым намерением, и что все граждане бросились к оружию на погибель им, предали огню все здания, в которых они были помещены, на пространстве 6 или 7 миль, и которые принадлежали частью императору, частью же гражданам. Затем они собрались по трубному звуку из своих квартир и не медля пошли за герцогом, который, построив поспешно ряды войска, потянулся к мосту. Люди более опытные в военном деле особенно опасались того, чтобы неприятель не занял моста, чрез что они могли бы быть на узком пространстве весьма стеснены; вследствие того там была выставлена поспешно вся конница, прежде нежели могли собраться пехотные полки. Но государь Балдуин, брат герцога, как сказано выше, выступил вперед, овладел мостом, не смотря на сопротивление неприятеля, обратил врагов в бегство и обеспечил нашим противоположный берег реки. Тогда переправился через мост и герцог вместе со всем войском и багажем, и расположился без всякого затруднения на свободном и широком месте, пред городом. Там завязалась с неприятелем борьба, между церковью св. мучеников Космы и Дамиана – ныне (т.-е. в конце XII века) это место называется обыкновенно замком Боэмунда – и новым дворцом Влахерною, который построен в углу города, подле ворот; дело кончилось тем, что греки нигде не могли устоять против наших, и к вечеру должны были отступить в город. Наши же, мужественно удержав за собою поле битвы, расположились, как победители, лагерем в удобном для себя месте. Вероятно, горожане напали бы снова, и при обоюдном раздражении произошла бы более жестокая схватка и более сильное кровопролитие, еслибы наступившая ночь не положила предела борьбе обеих сторон. Тогда только в первый раз обнаружилось несомненным и очевидным образом то намерение, с которым тот вышепоименованный недостойный император перевел лагерь наших в другое место, a именно, y него было в виду держать их заключенными на узком пространстве, и таким образом иметь в своей власти. [139]

IX. С наступлением дня было возвещено народу подняться и вооружиться: одна часть под предводительством известных вождей должна была пойти по окрестностям, чтобы добыть всякого рода съестные припасы, продажу которых запретил император: случится ли то за деньги или силою, так или иначе, они должны забирать крупный и мелкий скот, не щадя запасов с плодами и другими жизненными потребностями; другая же часть осталась с герцогом и другими князьями для защиты лагеря. Так-как они по опыту узнали коварство императора и его людей, то и решились принять все меры предосторожности против его козней. Кончилось тем, что отряды, вышедшие на фуражировку в большом числе, как конные, так и пешие, опустошив в течение 6 дней окрестности города на пространстве 60 миль, возвратились в осьмой день с таким множеством съестных припасов, что трудно поверить: с трудом могли они гнать пред собою стада быков и повозки.

X. Пока все это происходило в лагере, к герцогу явился посол от государя Боэмунда (князя Тарентского) и представил ему письмо следующего содержания: «Знай, благороднейший из мужей, что тебе пришлось иметь дело с злейшим зверем и негоднейшим человеком, который решился никогда не быть правдивым и чистосердечным и преследовать до смерти всеми способами латинский народ (Latinorum nationem). Со временем ты сам убедишься, что мое мнение о нем справедливо. Я же знаю злобу греков и их упорную и непреодолимую ненависть к латинскому имени. А потому, если ты согласен со мною, отступи к Адрианополю и Филиппополю или отведи свое войско, которое вручил тебе Господь, в те богатые страны, чтобы дать ему отдохнуть в изобилии припасов, которое вы там найдете. А я, с божиею помощью, в начале весны, поспешу к тебе, своему государю, и с братскою любовью дам совет и окажу содействие против безбожного владетеля греков». Прочтя это письмо и обдумав его содержание, Готфрид, по общему приговору князей, отвечал чрез посла и также письменно: «Я знаю, возлюбленный брат, и давно уже слышал, что коварные греки преследуют наш народ с непримиримою ненавистью, и еслибы я не был достаточно в этом убежден до сих пор, то собственный опыт доказал мне то вполне; я не сомневаюсь справедливости твоего негодования против них; ты имеешь верный взгляд на их льстивость; но, по страху господню и вследствие своего намерения бороться с неверными, я не могу обратить оружия на христианский народ. Прибытия же твоего и других богоспасаемых князей наш возлюбленный Богом народ ожидает с нетерпением».

XI. В это время император, с своими приближенными и друзьями, находился в величайшем страхе, отчасти потому, что он видел разорение своей страны и слышал жалобы на то и стоны своих людей, отчасти же потому, что до него дошло известие о посольстве государя Боэмунда и о его скором прибытии. Вследствие того он начал снова стараться о свидании с государем герцогом, ибо опасался, что если он не сойдется с ним, a [140] ожидаемые князья придут прежде, нежели он склонит герцога на свою сторону, то все они соединятся на его погибель. Потому император старался всеми силами расположить герцога в свою пользу, просил его придти к нему и, чтобы уничтожить в нем всякое сомнение, предложил ему в заложники своего сына Иоанна Порфирородного. Это предложение было одобрено князьями, и Куно Монтэгю (de Monte acuto) вместе с Балдуином Бургским отправились за сыном императора; поручив своему брату охранение заложника и передав ему войско, Готфрид отправился, вместе с прочими князьями, в город и обрадовал императора своим давно уже ожидаемым прибытием. Его приняли с большими почестями, в собрании знатнейших людей, которые желали видеть того мужа, о котором они так много слышали и отчасти знали по собственному опыту. Также и князья, прибывшие с ним, были приветствуемы императором, соответственно достоинству каждого, и вместе допущены к поцелую мира (ad pacis osculum); император заботливо осведомился о их здоровье и, называя каждого по имени, чтобы тем расположить в свою пользу, был со всеми приветлив и разговорчив. Наконец, приблизившись к герцогу, он говорил ему так: «Наша империя, любезный герцог, знает, что ты могущественнейший в среде своих князей, и ей не безъизвестно твое благочестивое предприятие, которое ты взял на себя, воодушевленный достохвальною ревностью о вере; но что еще важнее – о тебе носится далекая слава, что ты – муж твердый характером и чистый верою. Потому ты, за свои благородные нравы, снискал благосклонность многих, которые тебя никогда не видали в глаза. И мы с своей стороны намерены оказать тебе всю нашу любовь и уважение, и с этою целью определили в присутствии всех вельмож нашего священного двора усыновить тебя и передать тебе нашу империю; да сохранится она тобою неприкосновенно и невредимо вместе с предстоящим и грядущим потомством». Сказав это, он облачил его, с известными обрядами, свойственными той стране, в императорские одежды, и усыновил себе; таким образом, с обеих сторон были восстановлены вполне мир и согласие.

XII. После того, император открыл свои сокровища государю герцогу и его спутникам, и одарил их щедро золотом, драгоценными камнями, шелком и дорогими сосудами, которые своею работою и материалом превосходили всякую цену, так что они, отягченные дарами, удивлялись и необыкновенному богатству, и щедрости императора. Но он был щедр к герцогу не только на этот раз, и от праздника Богоявления до Вознесения доставлял ему от двора каждую неделю столько золотой монеты, сколько двое могли снести на плечах, и десять мер медных денариев. Герцог не брал ничего для себя лично и раздавал щедро благородным и народу, сколько, по его мнению, кому было нужно. Выйдя от государя императора, они простились с ним на время и возвратились в лагерь. После того, они отпустили к отцу с почетною свитой Иоанна, сына императора, которого держали заложником y себя до возвращения государя герцога. Император же объявил всенародно, что, [141] под страхом смертной казни, должно быть доставляемо все необходимое войску герцога по дешевой цене и верному весу. И герцог, с своей стороны, запретил чрез глашатая, под страхом смертной казни, чинить насилие или неправду кому-либо из людей императора. Таким образом, уживаясь довольно хорошо друг с другом, они продолжали в тишине свои отношения. Наконец, в половине марта (1097 г.), так-как начали прибывать другие князья и находились уже вблизи, то герцог, по требованию императора и также сообразно желанию народа и благородных сел на приготовленные корабли, перевез свое войско чрез Геллеспонт в Вифинию, первую азиатскую провинцию, в которую входят, и расположился лагерем в окрестностях Халкедона. Это тот самый город Вифинии, в котором, при государе папе Льве Старшем и императоре Маркиане, был созван четвертый вселенский собор из 636 отцов, против лжеучения монаха Евтихия и александрийского патриарха Диоскура. Это место весьма близко от Константинополя и отделяется одним Босфором; они могли видеть оттуда город (т.-е. Византию), и кто имел важное дело, тот мог без затруднения, три или четыре раза в день, отправляться из лагеря в город и обратно. А то, что император побуждал герцога ускорить переправою, происходило не от его религиозной ревности, a по свойственной ему хитрости; именно, он боялся, что войско может усилиться новыми пришельцами, и по той же причине побуждал всякий раз тех, которые являлись после, отправляться поспешно на кораблях, не ожидая следовавших за ними, чтобы таким образом никогда не соединялись пред городом две армии.

В следующих двух главах, XIII и XIV, автор, оставив на время Готфрида и его войско в лагере y Халкедона, обращается к другим крестоносцам, и говорит именно, каким образом Боэмунд, князь Тарентский, сын Роберта Гвискара, вместе с Танкредом, своим племянником, и другими итальянскими и гальскими владетелями, сделал переход чрез Адриатику в Дураццо, и оттуда чрез Эпир и Македонию прибыл в Константинополь; при этом автор приводит примеры нового коварства Алексея, который в одно и то же время пишет самые лестные письма Боэмунду, приглашая его к себе, и в то же время приказывает своим войскам тайно нападать на крестоносцев и истреблять их; при реке Вардаре, греки напали на отставших, но были разбиты; однако Боэмунд, не уступавший в хитрости Алексею, не обращал на то внимания, скрыл свое неудовольствие и поспешал к императору, показывая вид, что он торопится воспользоваться дружеским его приглашением.

XV. Пройдя всю Македонию и Иллирию, Боэмунд спешил далее, но потихоньку, и таким образом стал приближаться к городу (т.-е. Константинополю). Когда он прибыл туда, был уже четверг пред пасхою (в апреле 1097 г.), и император снова просил его чрез послов отправиться к нему в город без войска, в сопровождении одних приближенных. Опасаясь коварной злобы императора, он стоял долгое время и колебался принять [142] приглашение. Пока он находился в такой нерешимости, явился к нему, в сопровождении блестящей свиты князей, знаменитый муж, герцог Готфрид, которого настоятельно просил император пойти на встречу Боэмунду и привести его к себе, чтобы тот ничего не мог опасаться. Обнявшись и искренно облобызав друг друга, они дружески беседовали и расспрашивали взаимно о том и другом; наконец, герцог посоветовал Боэмунду воспользоваться приглашением императора. Сначала Боэмунд делал затруднения и не хотел слышать никаких убеждений герцога, но после уступил благородным речам герцога и отправился доверчиво, в его сопровождении, к императору. Император облобызал его в знак мира и показал ему все знаки любви и почета; потом они дружески беседовали, и тогда Боэмунд, как говорят, сделался вассалом (homo) императора, протянув руку в знак верности и дав клятву телом (juramento praestito corporaliter), как то делают вассалы (fideles) по отношению к своим сузеренам (doininis suis). Вслед за этим, ему были поднесены из императорской казны подарки золотом, одеждами, сосудами и драгоценными камнями, которые по своему блеску и стоимости были несравненны. Пока таким образом улаживалось дело, и Боэмунд оставался во дворце, Танкред, муж достойный хвалы во всех отношениях, его племянник по сестре, избегавший всеми мерами свидания с императором, переправился со всем войском в Вифинию и стал лагерем по ту сторону Босфора, в окрестностях Халкедона, где уже давно находилось войско государя герцога, во ожидании следовавших за ним. Когда император узнал, что государь Танкред отклонил таким образом свидание с ним, то он весьма огорчился, но, как умный человек, скрыл свое неудовольствие и отпустил князей, бывших y него, на другую сторону Босфора, в их лагерь, с великими почестями и богатыми дарами, что было потом повторено несколько раз. Там соединились обе армии и дружелюбно стали в виду Константинополя, поджидая прибытия других князей, чтобы продолжать поход вместе. Народу же доставлялось все необходимое не только в достаточном числе, по даже в изобилии, как из императорского города, так и из окрестностей.

В XVI главе автор возвращается к Роберту Фландрскому и описывает его путь, повторяя то же самое, что он сказал о Боэмунде, потому что Роберт шел по тем же странам, точно также дал присягу императору и затем немедленно переправился чрез Босфор, где и соединился с первыми двумя армиями. Затем, автор обращается к четвертой армии и говорит, что вслед за Робертом прибыл посол, известивший о прибытии в Константинополь Раймунда, графа Тулузского, и Адемара, епископа г. Пюи, который был вместе с тем наместником папы и его представителем в первом крестовом походе. Описав в следующих двух главах, XVII и XVIII, их путь чрез Ломбардию, Истрию и Далматию до Дураццо, и оттуда чрез Эпир и Македонию до приморского города на Геллеспонте, Родосто, вблизи Константинополя, автор рассказывает, как туда прибыло посольство от императора и от князей, с просьбою к Раймунду [143] оставить армию в Родосто и идти немедленно одному на свидание с императором.

XIX. Граф (Тулузский), уступая как настояниям императора, так и представлениям князей, которые убеждали его не медлить, поручил свое войско заботам епископов и других благородных людей, находившихся в лагере, и отправился, в сопровождении немногих, в Константинополь, где он и представился императору, после многих приглашений, сопутствуемый императорскими послами, которые ему предшествовали. Там его встретил сам император и вельможи, окружавшие его, самым почетным образом, выражая ему свою дружбу и расположение. Император старался всяческою лестью склонить его, подобно предшественникам, дать ему клятву в верности, но граф упорствовал с твердостью. Пока все это происходило в Константинополе, император, с досады что граф не хочет, как другие, сделаться его вассалом, тайно приказал напасть с быстротою на войско графа и причинить ему как можно более зла; было предписано не щадить их и нанести им сильное поражение. Император решился на то в уверенности, что все другие князья присягнули ему на верность и также потому, что войска их были по ту сторону моря и не легко могли бы возвратиться назад: a именно, все корабли, которые пристали к другому берегу с товарами, или на которых перевозили войска, должны были немедленно удалиться, так чтобы там не стояло в запасе кораблей, и они тщетно желали бы вернуться. Вот, потому император старался всегда льстивыми и коварными убеждениями склонять князей к тому, чтобы они являлись в Константинополь по-одиночке, а не соединенными силами. Как я уже заметил, прибытие наших вообще было для него подозрительно, a всего более он опасался, чтобы они не сошлись все вместе. Если он оказал такую щедрость князьям, то, конечно, не из великодушия и не из любви к ним, a вследствие отчаянного страха и коварных козней. Наших же, при их простоте и незлобии, трудно было убедить в злобе греков и в хитрости и коварстве их недостойного императора, главным образом потому, что он оказывал в отношении их так много щедрости и льстивой дружбы.

XX. Между тем, сотники, пятидесятники и отрядные (centuriones, quinquagenarii et numeris militaribus praepositi), получив приказание императора, изготовили свои полки и, приводя в исполнение данное им предписание, напали тайно ночью на лагерь графа. При неожиданности их появления, им было легко избить бoльшую часть войска, и затем последовало постыдное бегство и бесстыдное поражение, прежде нежели люди успели проснуться и схватиться за оружие. Но наконец, по призыву благоразумных, они опомнились, собрались с духом и нанесли большое поражение воровским клевретам императора. Хотя наши и мужественно отстояли себя, но затруднительности похода. которые им пришлось преодолеть, и беспрерывные нападения, направляемые на них ежедневно, до того утомили их, что они начали раскаяваться в предпринятом походе, [144] и все более и более охлаждались к начатому им подвигу. Тяжкие труды, понесенные ими, произвели в них такое отвращение к самому предприятию, что многие, не только из простого народа, но и из высших лиц, выражали сомнение относительно успеха в будущем, и, не смотря на свои обеты, хотели возвратиться назад. Только убеждения епископов и духовенства воспламенили их и склонили настаивать на предпринятом, не оставлять войска и не возвращаться на родину, что также было небезопасно. Граф, получив о том известие, был глубоко смущен; жалуясь на измену, он приказал чрез послов, отправленных к императору, выразить ему упрек за такое коварство, противное всяким добрым нравам, и объяснить ему, что он вооружил своих людей против его войска в то время, когда граф, сообразно его желаниям и вследствие неоднократных приглашений, послушно находился y него. Он дал знать и князьям, по просьбе и по желанию которых он отправился впереди своего войска, о несчастии, испытанном его людьми, и о явных кознях императора, прося их, как братьев, о мести. Еслибы y графа было столько же силы, сколько пламенного желания отомстить за своих, то его не удержали бы такие угрозы и никакое посредничество князей. Он считался человеком отважным и именно таким, который никогда не забывал обиды и настаивал на своем. Император, раскаяваясь в своем поступке и видя, что он далеко зашел, пригласил к себе государя герцога, государя Боэмунда и государя графа Фландрского, которые находились на том берегу при своих войсках, желая при их посредничестве примириться с графом. Они явились на его зов и, сознавая, что было не время мстить, хотя и осуждали все происшедшее, взялись идти к государю графу и уговорить его оставить без внимания нанесенное ему оскорбление, которое они считали общим; они указывали на то, что месть отнимет много времени и замедлит их следование по пути господню. Наконец, благочестивым речам князей удалось укротить раздраженного графа, так-как он был человек рассудительный; он последовал совету князей и отдался в их распоряжение. Они пришли к императору и единогласно выразили ему свое неудовольствие на случившееся. Император, видя их негодование и твердость взаимного союза, согласился, в присутствии графа, других посторонних и всего своего двора просить извинения, и клялся, и заверял, что все то произошло не только без его повеления, но и без его ведома, и что он готов, не смотря на свою невинность, дать графу удовлетворение. Так, со дня на день становилось нашим очевиднее коварство греков и вероломство императора; всем князьям сделалось ясно, как солнце, что он преследует ненавистью наш народ и озлоблен против всех латин. Но так-как их стремления были направлены на другое и они имели в виду богоугодное дело, то они полагали лучше не обращать внимания на оскорбления, нанесенные им, нежели оставить свое благочестивое предприятие или затруднить начатое дело.

XXI. Таким образом, граф, по совету князей, снова [145] примирился с императором и дал ему клятву в верности того же содержания, как и другие князья; вследствие того, он возвратил себе опять расположение императора и был щедро оделен им огромными подарками, которых нельзя ни перечесть, ни измерить. И другие князья получили при этом снова подарки, потом простились и вернулись за Геллеспонт назад к своим войскам; графа же они особенно просили последовать за ними, ни мало не медля. Между тем, прибыло в Константинополь войско графа и, по его приказанию, неотлагательно переехало в Вифинию, где и соединилось с прочими. Граф оставался по личным делам еще несколько дней в городе, и, как человек рассудительный, деятельно старался как о собственном, так и об общественном благе. А именно, он, сообразно с волею князей, усиливался склонить императора, как то делали и другие до него, дать обещание присоединиться к походу и взять на себя достоинство герцога и правителя (dux et moderator) господней армии. Но император, убеждаемый не раз каждым из наших князей, и в особенности государем графом Тулузским, принять достоинство герцога и правителя господней армии и сделаться главою народов, посвятивших себя служению Богу, отказывался от того, говоря, что ему предстоит защищать свое государство от жестоких врагов, булгаров, куманов и пинценатов (т. е. печенегов), которые при всяком случае врываются в пределы его государства и нарушают спокойствие. А потому, хотя он и имеет желание принять участие в таком пилигримстве и в наградах будущей жизни, но он не может отложить заботы о своем государстве и допустить своих враждебных соседей причинять ему зло. Но все, что он говорил, было коварством и злоумышлением: он искал только предлога к тому, чтобы лишить наших своей помощи, так как он завидовал их успеху и делал им на пути всевозможные препятствия. Между тем, государь Готфрид, государь Боэмунд и государь граф Роберт Фландрский вместе с епископом Пюи, переплыв море и собрав обоз, изготовились в поход и определили идти пешком к Никее, чтобы там ожидать следовавших за ними. Когда они, после целого дня пути, прибыли к Никополису, главному городу провинции Вифинии, к ним вышел на встречу достопочтенный пастырь Петр Пустынник из ближайших местечек, где он спасался от суровости зимы с немногими, уцелевшими из его дружины, приветствовал князей и присоединился к ним. Принятый всеми дружелюбно, на вопросы об участи своих, он изложил им все по порядку и рассказал, что следовавшие за ним люди были упрямым, безверным и непокорным народом, и что их несчастие главным образом должно быть приписываемо им самим. Князья приняли большое участие в нем и, сострадая несчастию его людей, оказали ему и его дружине большую щедрость. Когда, таким образом, армия увеличилась и число ее, благодаря Бога, возросло от присоединившихся отрядов, наши двинулись вперед, не торопясь, и подошли к Никее. Там они раскинули кольцеобразно лагерь, оставив место для князей, которые должны были придти, и начали осаду города в 15-й день месяца мая (1097 г.). [146] Граф же Тулузский, устроив свои дела в Константинополе, простился с императором, оделившим его снова с необыкновенною щедростью, и с быстротою поспешил к вышеупомянутому городу, ведя за собою своих, которых он удержал при себе.

В XXII главе автор, оставив крестоносцев под Никеею, возвращается к пятой и последней армии, которая шла позади всех под начальством Роберта, графа Нормандии, и где находились Стефан Блоа и Шартра, Евстафий, брат Готфрида, Рожер из Барневиля, Конан Бретанский и мн. др. Они вышли осенью 1096 г. вместе с Робертом Фландрским и Гуго Великим, но, опасаясь зимы, отстали от них и перезимовали в южной Италии; весною 1097 г. Роберт Нормандский переплыл с армиею в Дураццо и известною дорогою прибыл в Константинополь, дал также присягу императору и немедленно переправился в Никею, куда и прибыл к началу осады. В заключение первой книги, автор говорит о мерах, принятых императором для наблюдения за армиею крестоносцев:

XXIII. К лагерю присоединился некто грек, по имени Танин (у Анны Комненой: Татикий; y друг. лат. писат. – Татин), доверенное лицо y императора, низкий и вероломный человек, y которого, в знак его подлости, были вырваны ноздри. На просьбы наших дать им для верности проводника, император назначил его путеводителем и спутником (dux itineris et comes futurus). Он был избран потому, что должен был хорошо знать местность, и император вполне рассчитывал на его коварство и хитрость. Танин присоединился к князьям вместе с отрядом из своих, для того чтобы, как говорится, «гусь шипел между лебедей и проклятая ехидна среди угрей». О всем, что делалось в лагере и что каждый сказал, он доносил императору, сопровождая то превратными толкованиями, и от него чрез вестников получал весьма часто коварные инструкции.

Там, при Никее, в первый раз из отрядов, которые шли различными путями, в различное время и под предводительством различных князей, составилась одна армия Бога живого, собравшаяся с различных концов и сложившаяся в одно целое. Со времени оставления родины, боголюбивые князья и вожди войска встретились в первый раз в лагере при вышеупомянутом городе; до того же они не видались друг с другом и никогда не совещались об общем деле. При поверке числа войск оказалось, что армия состояла из 600,000 пеших людей обоего пола и из 100,000 тяжело вооруженных всадников. Все они, расположившись при вышеупомянутом городе (Никее), изо всех сил старались овладеть им, посвящая благочестиво Господу первый плод своих трудов.

Кончается Книга вторая. [147]

_____________

Начинается Книга третья.

В первых шести главах третьей книги автор говорит о вселенских соборах, бывших в городе Никее, о его положении: a именно, Никея была окружена с трех сторон горными лесами и болотами, и с запада ее стены омывались непосредственно водами большого озера; далее, автор рассказывает о приготовлениях владетеля города, Солимана (т.-е. Килидж-Арслана), к защите, как он, собрав в Персии армию, напал на осаждавших, но был разбит; как крестоносцы, построив осадные орудия, начали громить стены города, и какие происходили при этом отдельные стычки, кто был убит и каким образом; но все усилия крестоносцев были напрасны, потому что озеро оставалось свободным и осажденные легко получали съестные припасы и все необходимое.

VII. Тогда наши возлюбленные Богом князья собрались и вместе совещались относительно вопроса, как бы лучше помочь этому злу (т.-е. сообщению осажденных с Солиманом по озеру), и нашли необходимым отправить большую часть войска с несколькими конными отрядами к морскому берегу (т.-е. к Геллеспонту), и при помощи телег или передков и других средств перетащить в озеро суда целиком или по частям; без того, полагали они, при всех их усилиях, трудах и расходах, их предприятие им не удастся. Прибыв к морю, посланные нашли, при помощи Господа, который руководил их путями в своем милосердии, суда средней величины. Император уступил их без затруднений, и они, вытащив суда на берег, связали три-четыре телеги, как того требовала длина судов, положили их сверху и в одну ночь благополучно перетащили, на пространстве семи или более миль в вышеупомянутое озеро; при этом тащили все, и люди, и лошади. Христианское войско было чрезвычайно обрадовано, когда привезенные суда были спущены на воду; предводители сбежались все на берег и созвали туда как людей, которые знали управлять веслами и кораблем, так и тех, которые искусно владели оружием и отличались мужеством, и вследствие того все были уверены, что с божиею помощью можно будет в непродолжительном времени овладеть городом. Жители же города, увидя на озере количество судов больше обыкновенного, удивлялись и не знали, враг ли это, или свои спешат к ним на помощь. Но, узнав наконец, что наши притащили суда волоком с моря и спустили в озеро, они изумились и их уму, и их силе, с которою они осуществили дело отчаянное и почти невозможное.

VIII. Когда таким образом жителям города преградили плавание по озеру, было всенародно объявлено и чрез глашатаев возвещено, чтобы все отряды, под чьим бы начальством они ни находились в ту минуту, изготовились мужественно к приступу, и чтобы они стеснили жителей, насколько то возможно, действуя с большею настойчивостью, нежели как они действовали до сих пор. Каждый князь убеждал свои полки и вел их на приступ отлично вооруженными; потому нападение на этот раз было сильнее [148] всех предыдущих. Они действовали отважно и машинами: одни старались подкопать стены, другие хотели потрясти их и пускали в них огромные камни. С южной стороны, откуда вел осаду государь граф Тулузский, находилась башня, самая высокая и толстая из всех; вблизи ее помещалось жилище жены упомянутого Солимана; уже несколько дней граф употреблял все усилия к овладению этою башней, но тщетно. Он поставил против нее две метательные машины, которые работали беспрерывно; но стены были так крепки, что ему не удалось отбить ни одного камня. Он удвоил потому метательные орудия, чтобы не быть вынуждену отказаться от предприятия, приказал бросать в большем количестве камни и обломки скал необыкновенной твердости, так что стена дала трещину и камни начали от ударов обсыпаться. Когда войско заметило то, все бросились через ров, воодушевляя друг друга, и стали вред самою стеною с тем, чтобы или разрушить башню, или по крайней мере сделать брешь (perforare). Жители же города, увидев, что башне угрожает падение, наполнили ее внутри камнями и цементом, на случай, если от подкопов или метательных машин обрушится башня, то можно будет вместо старого противопоставить осаждающему неприятелю новое укрепление. Тогда наши, под прикрытием прочной осадной кровли (sub testudine), которую они с большими усилиями поднесли к самой стене, начали усердно подкапывать башню. И наконец им удалось, после тяжкого труда, пробить железными орудиями такое отверстие, что два вооруженных человека могли войти рядом. Жители города дали единодушно отпор устремившемуся с жаром неприятелю, противопоставляя хитрость хитрости, силу силе, и старались всяческим оружием, луками, метательными машинами, пращами отбить противников назад и защититься от их нападения.

IX. Между защитниками стен находился один воин, который был ненавистнее других и отличался между всеми ростом и силою; он произвел своим луком страшное опустошение в наших рядах. Он до того возгордился своим продолжительным счастием, что смеялся и ругался над нашими, называя их презренными и упрекая в трусости. Этот человек свирепствовал на той части стены, которая была предметом нападения государя герцога и его людей; государь Готфрид не мог долго переносить того, выискал удобное место, взял пращ, прицелился в лжеца и поразил его так, что он пал замертво, справедливо поплатившись за все зло, которое он причинил нашим. Вследствие того, его товарищи, одушевленные его примером и мужественно сопротивлявшиеся, были испуганы до того, что сделались воздержнее и на свои стрелы, и на свою брань. Но другие, находившиеся в других частях города и отчаянно защищавшиеся, не знали ничего о том, и с высоты своих стен и башен, где им удобно было укрываться, переранили и избили многих из наших, лили на наши машины смолу, масло, жир и другия горючие вещества и, бросая потом зажженные факелы, разрушили большую их часть там, где наши не подумали о хорошем их прикрытии. Но те из наших, которые были заняты выше [149] упомянутою башнею, ревностно продолжали свои усилия; видя, однако, что вчерашний их подкоп в ближайшую ночь уничтожался, они начали охладевать и убедились, что им не будет удачи. Когда они хотели уже совсем отказаться от своего предприятия, в это время явился благородный и мужественный рыцарь из войска графа Нормандского; в шлеме и панцыре, прикрытый щитом, идет он за вал, желая своим примером воодушевить других, с целью разрушить стену, которую горожане вывели в ночь, и снова пробить брешь, которую наши сделали вчера. Но так-как неприятель отчаянно защищался, стоя на стенах, то никто не осмелился помочь ему, и он не мог выполнить своего намерения; y самой стены, пред глазами наших, которые не могли ему помочь, он был раздавлен массою камней, которыми забросали его. Железными крюками стащили они его бездыханное тело к себе наверх и бросили вниз за стеной, чтобы их люди могли наругаться над ним, и потом выкинули к нам назад без шлема и без панцыря. Похоронив его с надлежащими почестями, народ оплакал его; его мужество было превозносимо, и все говорили, что смерть его есть заслуга пред очами Господа, и что дух его без сомнения приобщится к душам избранных; ибо, как я сказал выше, все были одинаково убеждены, что павшие подобным образом в битве наследуют жизнь вечную и прославятся светом святых.

X. Между тем, вожди нашего войска сделали обычное собрание; видя, что им ничего не удается, что они даром теряют труды и усилия, они совещались друг с другом, что предпринять в этой крайности, и в то время, когда они были заняты и весьма озабочены, явился к ним какой-то лонгобард (т. е. житель северной Италии), который говорил, что он видел, как было пристыжено все остроумие мастеров и как все их усилия оставались бесплодными; он между тем знаком с осадным искусством, и если ему дадут из общественной казны необходимую и достаточную сумму для исполнения своего замысла, то при помощи божией он опрокинет ту башню в несколько дней, не причинив нашим никакого вреда, и сделает такую широкую брешь, что всякий, кому угодно, будет в состоянии пройти. Когда ему из общественной казны даны были достаточные средства и сверх того обеспечено вознаграждение за труд, также доставлены и все требуемые материалы, он построил машину изумительного искусства. Помещавшиеся в этой машине могли безопасно, при всем противодействии неприятеля, приблизиться к стене, a те, которые были скрыты внизу, имели возможность, не опасаясь ничего, вести подкоп, и произведенный опыт доказал то вполне. Когда по его плану машина была вполне отстроена, он вместе с отважными и тяжело вооруженными людьми, которые запаслись железными орудиями для подкопа стены, сел внутрь, и превосходно и весьма ловко умел подкатить ее вместе с рабочими через вал к самой стене. Жители города с прежним рвением начали бросать вниз каменья и огонь, но так-как все это скатывалось по причине крутизны кровли и покатости стен и не причиняло вреда находившимся под машиною, то они стали [150] сомневаться в действительности обыкновенных средств и изумились как крепости сооружения, которого они не могли разрушить, так и уму художника, который построил машину. Те же, которые были скрыты под осадною кровлей, работали в полной безопасности от неприятеля и изо всех сил старались пробить стену и опрокинуть башню; выбив камень, она вставляли на его место дерево, чтобы при подрытии нижней части стены не обрушилась верхняя и не раздавила машины, которая не могла бы вынести такой тяжести и силы падения. Таким образом, они подрылись под башню настолько, насколько то было нужно, чтобы опрокинуть ее, приделали подставы, которые должны были на время поддерживать башню, подложили огня и горючих материалов и, оставив с поспешностью машину, удалились к своим. Так и случилось, что почти в полночь, когда подставы сгорели и обратились в пепел, башня повалилась с таким шумом, что в самых отдаленных местах пришли в ужас и великий страх, как бывает то при землетрясении. Наше же войско, пробудившись от треску, бросилось к оружию и изготовилось, как бы идя брать город приступом.

XI. Жена Солимана, переносившая до того времени с твердостью все тяжести, которым подвергается осажденный город, была, по свойству женщины, до того испугана падением башни, что с семейством и рабынями тайно оставила город и хотела удалиться в безопасное место. Но те из наших, которые стояли на озере на кораблях, наблюдая за тем, чтобы жители не могли ни войти, ни выйти, заметили при своем внимании бежавших и захватили их в плен. Пленная, вместе с двумя еще весьма малолетними сыновьями, была отведена к князьям и отдана вместе с другими пленными под крепкий присмотр. Сделанный пролом и плен столь важного лица привели жителей в такое замешательство, что y них пропало всякое доверие к собственным силам; они отправили посольство и просили y князей перемирия, для того чтобы начать переговоры о сдаче. Но Танин, о котором мы говорили выше, как человек хитрый, предвидел, что сделают жители, потеряв надежду на защиту, и потому, вступив в переговоры с важнейшими гражданами, убеждал их сделать честь императору и сдаться ему. Это войско пилигримов, говорил он, спешит с другим предприятием и осадило город не по намерению, составленному заранее, но случайно и мимоходом; императора же они имеют всегда вблизи, и от его милосердия они должны ожидать всего и на все надеяться. А потому им лучше предпочесть императора этим невежественным и варварским людям и предаться в его руки, чего им избежать нельзя; и таким образом город, недавно отнятый турками несправедливо y императора, при их помощи снова возвратится в его законную власть. Такими и подобными увещаниями он уговорил собрание сдать императору город, себя и все свое имущество, под условием личной неприкосновенности. И наши князья согласились на то, ибо их помыслы направлялись к другому; они не хотели там оставаться, и притом надеялись, что по договору город будет отдан вполне на добычу войску в вознаграждение за [151] понесенные труды и лишения. Между тем, наши братья, которых взял в плен столько Солиман при Цивитоте (Кибет), где он разбил войско Петра Пустынника, частью же гражданами Никеи во время осады, должны были быть выданы нашему войску до начала переговоров о мире, и до того наши не хотели ничего слышать. Потом по определению князей и с согласия народа были отправлены послы к императору с следующим предложением: «Князья и христианское войско, подвизавшееся верно при осаде Никеи из любви к имени Христа, с божиею помощью и ревностными усилиями овладели городом. Мы просим потому твою светлость и убеждаем всеми средствами послать сюда не откладывая кого-нибудь из твоих князей с достаточным войском, чтобы вступить во владение городом от твоего имени и принять множество пленных. Мы же, сдав город в руки твоего высочества, намерены с божиею помощью продолжать предпринятый нами путь».

XII. Император, обрадованный тем, послал несколько доверенных лиц, на верность и усердие которых можно было положиться, вместе с огромным войском в ту страну, чтобы принять город и немедленно укрепить его, a имущество пленных, золото, серебро и все прочее присвоить себе. Князьям же он отправил каждому отдельно большие подарки, и письменно и словесно выражал им похвалу и великую благодарность за их благородную услугу, вследствие которой его государство получило такое приращение. Но народ и менее важные лица (secundae manus hommes), которые столь много трудились при осаде в надежде вознаградить свою потерю добычею, отобранною y пленных жителей, и различным имуществом, которое окажется в городе, видя, как император несправедливо ценит их труд и забирает в свою пользу и в пользу казны все, что по договору составляет общее достояние, чувствовали себя обиженными до того, что раскаявались в своих усилиях и бесполезно понесенных ими тратах. Князья также настаивали на том, что император действует злонамеренно, в противность смыслу договора. А именно, между прочими статьями договора, заключенного с императором, стояло следующее условие: «Если удастся им с божиею помощью овладеть одним из городов, принадлежавших прежде империи, по всей их дороге до Сирии, то такой город с прилежащею областью должен быть возвращен императору, и вся добыча и прочее имущество жителей отданы без всяких препятствий войску в виде награды за его труды и как уплата за издержки». Хотя нашим не стоило бы никакого труда выгнать людей императора из города и с пустыми руками отправить к своему государю, и хотя они были в праве действовать так, ибо несправедливо хранить верность тому, кто поступает в противность договорам, но при всем том, имея пред собою страх господень и спеша к более важному, они скрыли свое неудовольствие, успокоили раздраженный народ благородными речами и склонили его изготовиться к дальнейшим предприятиям. Посланные же греки вошли в город, отобрали оружие y граждан и, когда сдача кончилась, явились в лагерь к князьям и просили пощадить жизнь [152] граждан и оставить их неприкосновенными, так как они возвратили город государю императору и склонили выю под его власть. Так взят был город и для защиты его поставили в нем значительный гарнизон; жена же Солимана с обоими детьми и множеством пленных была отправлена в Константинополь, где она была не только милостиво принята, но и великодушно содержима; чрез несколько дней ей дали свободу. Это последнее император сделал для того, чтобы выиграть расположение турок и вместе своими благодеяниями вооружить их противу наших; сверх того он имел в виду, чтобы и другие города, в случае такой же осады, не боялись сдаваться подобным же образом.

Таким образом, город Никея был взят в год от воплощения господня тысяча-девяносто-седьмой (1097), в двадцатый день месяца июня. Князья же, по окончании осады, дали войску приказ, чтобы оно, изготовив обоз, выступило 29 июня (1097 г.) в дальнейший поход.

Последние главы третьей книги, от XIII до XXV, и вся четвертая, пятая, шестая и седьмая книги составляют описание дальнейшего пути крестоносцев от Никеи чрез Малую Азию и Сирию до самого Иерусалима, куда они прибыли два года спустя, 7 июня 1099 года. Самая осада Иерусалима составляет содержание восьмой книги, см. ниже, в ст. 19.

Архиепископ Вильгельм Тирский.

Belli sacri historia, libri XXIII. – Кн. II и III.

О Вильгельме Тирском и его сочинениях см. ниже, в примеч. к ст. 41.