Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ И КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ ВЫВОДЫ

Рукопись представляет большой интерес с различных точек зрения: с палеографической, лингвистической, историко-литературной и культурно-исторической, так как она является одним из весьма немногочисленных дошедших до нас памятников монгольской письменности древнейшего периода ее развития.

Прежде всего остановимся на вопросе о датировке рукописи. Рукопись эта никаких дат не содержит, тем не менее датировать ее можно, как сказано выше, довольно точно, так как XI фрагмент рукописи, один из фрагментов текста на уйгурском языке, содержит несколько ясно сохранившихся знаков монгольского квадратного письма, которые мы здесь, за отсутствием квадратного шрифта, воспроизвести не можем, но которые мы [125] можем передать соответствующими знаками латинской транскрипции как ral-baq-ši-čʽa.

Мы не можем определить языка, которому принадлежат слова, остатками коих являются эти слоги, ибо, как известно, квадратным алфавитом писали не только по-монгольски, но и по-китайски, по-тибетски, на санскрите и даже на тюркских языках. Единственное полностью сохранившееся слово baqši 'учитель' одинаково распространено как в монгольском, так и в уйгурском языке. Но вопрос о языке, которому принадлежат обрывки слов, написанные знаками квадратного письма, для нас здесь менее существен. Гораздо большее значение для нас имеют эти знаки в том отношении, что позволяют датировать рукопись и притом довольно точно. Квадратное письмо было введено указом императора Хубилая от 1269 г., а самый новый памятник этой письменности на монгольском языке - неизданная надпись - относится к 1351 г., после каковой даты мы каких-либо монгольских памятников не имеем. Известны, однако, документы на китайском языке, датируемые значительно позже, и в частности имеются китайские ассигнации, напечатанные знаками квадратного письма, относящиеся к пятидесятым годам XIV ст. Во всяком случае можно считать установленным, что квадратное письмо было в употреблении, хотя распространялось слабо, в течение всего юаньского периода, т. е. до 1368 г.

Следовательно, рукопись относится к промежутку времени между 1269 и 1368 гг. При этом можно с некоторой уверенностью утверждать, что скорее всего рукопись относится не к началу этого периода, но к первой четверти XIV ст., ибо нам известно, что распространение квадратной письменности шло очень медленно и, несмотря на повторные императорские эдикты, она прививалась слабо и долгое время оставалась достоянием только некоторых учреждений. Таким образом рукопись эту следует относить к началу XIV ст. Это первое, что можно сказать о нашей рукописи.

От этого периода сохранилось очень немного памятников, вследствие чего мы об этом периоде истории монгольской письменности располагаем весьма скудными сведениями. В сущности говоря, эти сведения в основном исчерпываются данными некоторых камнеписных памятников и ряда документов, перечисление которых мы считаем здесь излишним, так как оно дано в труде В. Я. Владимирцова «Сравнительная грамматика монгольского письменного языка и халхаского наречия» (Лгр., 1929, стр. 34 и сл.). К приводимому там списку древнейших памятников монгольской письменности теперь можно прибавить и эту рукопись. Но этого мало, так как обнаружение одного лишнего памятника, притом столь фрагментарного, как наш, не может существенным образом обогатить наши знания монгольского языка того периода. Значение рукописи, конечно, не в том, что открытие ее увеличивает список древних памятников на одну единицу, но в другом. Прежде всего, это пока единственная монгольско-уйгурская [126] рукопись, притом содержащая глоссы на квадратном письме. Что это монгольско-уйгурская рукопись, а не фрагменты двух рукописей - одной монгольской, а другой уйгурской, - можно заключить по размерам фрагментов, величине букв и по сходству почерка. В конце концов даже неважно, принадлежат ли эти фрагменты одной рукописи. Гораздо существеннее то, что отдельные листки ее были написаны одним лицом и что все фрагменты были найдены в одном погребении при чернильнице и пере. Этот памятник монгольской письменности является одной из тех находок, которые обнаружены наиболее далеко на западе.

Рукопись была обнаружена, в Нижнем Поволжье, на б. территории Золотой Орды, и дальше на запад была найдена пока лишь одна пайдза в б. Екатеринославской губ. на Днепре. Говоря о находке этой пайдзы, следует, однако, заметить, что находка ее и этой рукописи факты совершенно не равноценные. Дело в том, что пайдзы представляют своего рода мандаты или пропуски, которые давались гонцам. В силу этого они завозились в весьма далеко от тогдашних центров монгольской империи расположенные местности и попадали в области с немонгольским населением. Поэтому факт нахождения пайдзы в той или другой местности, не является свидетельством того, что в такой-то местности в XIII-XIV ст. проживали монголы. Иное дело рукопись. Рукописи типа нашей, содержащие не что иное, как стихи, могли иметь распространение только среди людей, знавших монгольский язык. Следовательно, эта находка является свидетельством того, что на территории Золотой Орды в начале XIV ст. встречались люди, владевшие монгольской письменностью и притом пользовавшиеся монгольским письменным языком не только в канцелярской переписке, но и в быту. Свидетельством этого является факт находки этой рукописной книги стихов: если она и не была написана на месте, то во всяком случае она там кем-то читалась. Что рукопись, однако, была написана на месте, все же вполне возможно, так как она была найдена при чернильнице и пере. А то обстоятельство, что писчим материалом послужила береста, может рассматриваться как свидетельство того, что рукопись эта представляла собой собственность не состоятельного лица, не какого-нибудь военачальника или чиновника, но человека небогатого и принадлежавшего, вероятно, к угнетенному классу. Скорее всего это был писец. Этим, вероятно, и объясняется двуязычность рукописи, а знание двух языков - монгольского и уйгурского - и трех письменностей - монгольской, квадратной и уйгурской - трудно предполагать у простого воина, и, наоборот, владение ими со стороны писца вполне естественно. Можно предполагать, что рукопись была положена в погребение как образчик письма умершего при его орудиях производства. У кыпчаков такие писцы назывались baqšï, и засвидетельствованное в рукописи в написании знаками квадратного письма слово baqši как раз могло относиться к этому писцу. Таким образом рукопись эта является весьма ценным свидетельством того, что монгольской [127] письменностью среди монгольских элементов Золотой Орды продолжали пользоваться еще в начале XIV ст., что, следовательно, монголы, вообще слабо переходившие в Золотой Орде на оседлость, продолжали еще, вопреки утверждению ал-Омари, сохранять свой язык во всяком случае в первой четверти XIV ст. (Ср.: Б. Греков и А. Якубовский. Золотая Орда. Лгр., 1937, стр. 48. Впрочем, ал-Омари сам приводит факты, свидетельствующие о том, что в течение первой четверти XIV ст. монголы свой язык сохраняли. Так, напр., ал-Омари сообщает, что сыну Узбека, правившему над кыпчаками, писали по-арабски, но чаще по-монгольски (В. Тизенгаузен. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды, т. I. СПб., 1884, стр. 251). В связи с этим заслуживает внимания приводимый Вассафом, писавшим около 1328 г., факт, упоминаемый им при описании событий 1318/1319 г. (= 718 г. хиджры): когда привели к Узбеку двух монголов, схваченных из армии Абу-Саида, Узбек лично стал допрашивать их и при этом по-монгольски сказал Кутлуг-Тимуру и Иса-Гургану: «Тот человек, которого мы ищем, - у нас в тылу. Куда же нам направиться?». Указанием этого факта мы обязаны С. Л. Волину.) Рукопись является вместе с тем одним из немногих свидетельств использования монголами бересты в качестве писчего материала (Нам известна еще только одна монгольская рукопись, писанная на бересте: это несколько небольших фрагментов какого-то религиозного сочинения из коллекции 1905 г. - № 10, хранящихся в Рукописном отделении Института востоковедения АН СССР.). Можно полагать, что береста служила довольно широко распространенным суррогатом бумаги, и это, между прочим, объясняет нам, почему сохранилось так мало памятников письменности того времени, ибо береста горазда менее устойчива по отношению к атмосферическим влияниям, чем бумага.

Далее, как уже сказано выше, это - пока первая двуязычная монгольско-уйгурская рукопись. Эта двуязычность ее свидетельствует о том, что в улусе Джочи, а может быть и в других областях монгольской империи, попадались монголы, владевшие не только монгольским, но и уйгурским языком, читавшие на этих обоих языках. Сделанное нами допущение возможности двуязычности некоторой части монголов не только на территории улуса Джочи, но и в других областях имеет кое-какие соображения в свою пользу. Дело в том, что рукопись эта содержит, как уже сказано, глоссы на квадратном алфавите. Квадратная письменность была, однако, распространена в основном на территории самого Китая, ибо там было обнаружено подавляющее большинство камнеписных памятников. Широкого распространения эта письменность не получила, и ею пользовались, главным образом, видимо, только в восточных областях Юаньской империи. Даже пайдзы с надписями на квадратном алфавите были найдены исключительно на востоке - одна в Забайкалье, другая в бывшем Мариинском округе Томской губернии, третья в Минусинском округе и последняя в Вэйпине, между тем как на западе были найдены только пайдзы с надписями на уйгурском алфавите. Единственной находкой монгольской книги квадратного письма в западных областях империи является фрагмент, опубликованный Г. И. Рамстедтом, привезенный откуда-то из Восточного Туркестана, следовательно, происходящий все же из местностей, лежащих значительно дальше на восток, чем Поволжье. Поэтому можно допустить, что рукопись была написана на месте обнаружения ее писцом, прибывшим [128] из более далеко на восток лежащих областей, или местным человеком, познакомившимся с квадратной письменностью на востоке (Заканчивая историческую часть исследования, считаем своим долгом отметить, что мы использовали для нее ряд замечаний, сделанных присутствовавшими на предварительном сообщении о рукописи в Институте востоковедения АН СССР.).

Таким образом рукопись эта представляет большой интерес, и находка ее сама по себе является весьма крупным событием, независимо даже от содержания рукописи и степени сохранности ее: если бы она была даже во много раз более повреждена, чем это есть на самом деле, если бы текста ее совершенно нельзя было восстановить и если бы можно было прочесть в ней только несколько строк или слов, даже в таком случае находка эта позволила бы сделать ряд весьма ценных заключений. Между тем, как мы уже убедились выше, значительная часть текста поддается восстановлению и может быть прочтена и переведена, а это еще больше повышает ценность находки.

Наша рукопись отличается как со стороны почерка, так и со стороны языка многими специфическими особенностями, присущими памятникам монгольской письменности начала XIV ст.

Как памятник монгольской письменности XIV ст. рукопись представляет большой интерес в палеографическом отношении.

Как во всех рукописях, датируемых ранее XVII в., так и в нашей рукописи не различаются в письме j и č, передаваемые одним знаком. Обращает на себя внимание также передача t, а также d в начале слога в середине слова знаком ***, напр. *** 'величиною', **** 'данный судьбою', *** 'золото', *** 'друг', 'близкий'.

Вместе с тем рукопись обнаруживает ряд более архаичных черт, сближающих ее с грамотами ильханов. Так, напр., мы встречаем начертание знака для d совершенно такое же, как в уйгурских рукописях; напр. ср. слово *** 'достойный'. В конце слога d передается в некоторых случаях тем же знаком ***, напр. *** 'лукавствуя', *** 'созданный'.

Характерной особенностью почерка рукописи является передача гласного e в начале слова знаком, состоящим из двух зубцов, сильно напоминающим знак для a, но в отличие от последнего зубцы знака e расставлены далеко друг от друга. Таковы слова ejen-e 'властителю', ebes-ün 'трава' и др. Другую особенность мы наблюдаем в отношении раздельных написаний a и e, передаваемых сильно загнутым влево знаком, как, напр., в слове aq-a 'старший брат'.

Обращает на себя внимание очень плотно на кружок насаженная головка знаков для o, u, ö, ü в начале слова, напр. в словах ög 'дай', unaba 'упал' и т. д. То же самое можно сказать в отношении начального n перед u в nuntuγ 'родина'.

Последнее, что стоит упомянуть, это особое начертание для начальных q и γ, напоминающее знак для согласного s.

Диакритические точки обычно отсутствуют, но наличествуют при n [129] в начале слова nuntuγ 'родина', при γ в daγulajuγu 'пропел' (во втором слоге) и т. д.

Из знаков препинания встречаются čeg и dörbeljin čeg. В области орфографии заслуживает внимания раздельное написание слова ebes-ün 'трава'. Обратное этому мы видим в отношении суффикса genitivi в ölenggün 'муравы', где суффикс написан слитно со словом. Слитно написаны суффиксы надежный и возвратного притяжания, напр., в nuntuγ-turiyan 'на свою родину'. В отношении ряда суффиксов наблюдается неустойчивость: с одной стороны, erdem-tü 'достойный', а с другой - jayaγatu 'данный судьбою', далее daγular-a и daγulara 'чтобы спеть'. Отклонения от обычных норм правописания обнаруживают *** dora 'под' вместо *** buraqan 'божественный' с лишним a во втором слоге.

Рукопись представляет интерес и с лингвистической стороны, ибо содержит редкие слова и формы слов. Так как соответствующие слова и формы уже были разобраны выше, каждое в своем месте, упоминаем здесь лишь некоторые из них. К наиболее интересным словам принадлежит nuntuγ 'родина', которому в языке монгольской письменности соответствует nutuγ и только в Юань-чао би-ши, могольском и монгорском соответствует форма с n в конце первого слога, представляющая собою весьма архаическую форму.

Словарный запас рукописи отличается, кроме того, наличием более нигде не засвидетельствованных слов: elbür - эпитет матери, условно переводимый нами как «милая», и др.

Из грамматических форм заслуживают внимания следующие: прошедшее время на -juγu = письм.-монг. -juqui; форма обращения к первому лицу на -su = письм.-монг. -su || -suγai (суффикс -suγai наблюдается в рукописи один раз в составе tejiyesügei 'вскормлю!'); форма прошедшего времени на -lai || -lakemelei || kemele 'сказал') = письм.-монг. -luγa (-lüge), разговорн. -łā || ~łai (-lǟ).

Велико также значение рукописи в историко-литературном отношении. Здесь следует прежде всего указать на то, что рукопись содержит первое художественно-литературное произведение, писанное знаками уйгурского алфавита. Как известно, первые памятники монгольской письменности - Чингисов камень, грамоты ильханов и т. д., относящиеся частично к XIII, частично к началу XIV ст., не являются литературными в полном смысле этого слова произведениями, ибо это камнеписные памятники, дипломатические послания, документы и т. д. Мы располагаем сведениями лишь об одном художественном произведении первой половины XIV ст., написанном знаками уйгурского алфавита: это стихотворение Мухаммед ибн Омар ибн Хасан ибн Махмуд Абдал-Гаффур ас-Самарканди, написанное им в 724 г. хиджры на четырех языках, распространенных в ту эпоху в Иране, в том числе на монгольском (E. Blochet. Introduction à l’histoire des mongols de Fadl Allah Rashid ed-Din. Leyden, 1910, p. 117.). Год хиджры 724 соответствует 1324 г. нашего летосчисления. [130]

Таким образом стихотворение ас-Самарканди относится приблизительно к тому же времени, что наша рукопись, но оно осталось неопубликованным, вследствие чего издание настоящей рукописи является пока первым изданием художественно-литературного произведения на монгольском языке, написанного в первой четверти или трети XIV ст. и являющегося либо современным прежде известному стихотворению ас-Самаркацди, либо даже еще более ранним.

Из известных нам монгольских произведений художественной литературы только «Сокровенное сказание» является более древним, ибо оно восходит к 1240 г. Однако «Сокровенное сказание» дошло до нас только в китайской иероглифической транскрипции и на монгольском алфавите лишь частью в составе одной рукописи летописи Altan tobči (Опубликована в издании Научно-исследовательского комитета МНР в 1937 г.), откуда некоторые фрагменты были заимствованы более поздними летописцами, включившими отдельные отрывки в их сочинения. Кроме того, следует иметь в виду, что «Сокровенное сказание» представляет собою цикл героико-эпических произведений, переработанных с целью дать историю дома Чингисова, и содержит много подлинно-исторических фактов, родословных. и т. п., т. е. не является сплошь художественно-литературным произведением, хотя в состав его вошли многочисленные отрывки героического эпоса и лирики.

Исследуемая рукопись является таким образом первым произведением художественной литературы на монгольском языке, писанным знаками уйгурского алфавита, точнее - это первый образчик лирической поэзии на письменно-монгольском языке. Это обстоятельство вызывает, естественно, огромный интерес к вновь открытому памятнику.

Рассматривая рукопись как литературное произведение, можно заметить, что она представляет собою стихотворный текст.

Несмотря на фрагментарность текста, на отсутствие начала и конца его, на утрату многих стихов, разных мест текста и на плохую сохранность отдельных строк, содержание рукописи все же поддается определению. Основное содержание ее составляет диалог матери и сына.

На основании общего контекста можно заключить, что мать провожает своего сына, отправляющегося в дорогу. Сын отправляется, повидимому, на службу к кому-нибудь из представителей господствующего класса, вероятно, к одному из военачальников, так как в песне упоминается какой-то властитель (ejen). К сожалению, довольно многочисленные эпитеты этого властителя не дают возможности с точностью определить, кем он является. Обращаясь к сыну с напутствием, мать говорит ему, чтобы он не огорчался, когда достигнет своего властителя. Речь идет, повидимому, о тех огорчениях, которые простой воин неизбежно должен испытать на службе у лица, в социальном отношении стоящего значительно выше. Далее, мать выражает надежду на то, что он не подвергнется страданиям, увечьям и действию злых духов. Эти благопожелания матери чередуются с нежными выражениями по адресу сына, называемого матерью прекрасным кречетом. [131] «Отправляйся и взлети, дитя мое! Волосики твоей груди сделаю сплошь золотыми! С напастями и злыми духами не встречайся, дитя мое! Волосы на твоей голове я сделаю рассыпным золотом!», говорит мать. Ответная песнь сына полностью не сохранилась. Отвечая своей милой матушке, сын говорит, что горные травы стали уже сочными, а близкие друзья уже отправляются в кочевку и что он хочет ехать к себе на родину.

Содержание этого стихотворного текста и общий тон его мало характерен для аристократической поэзии монголов XIII-XIV ст. На этом основании мы полагаем, что имеем здесь дело не с литературным произведением господствующего класса монгольской военно-феодальной империи, но с народным произведением, фольклорным, образчиком древнемонгольской народной лирики, притом с древнейшим образчиком из числа дошедших до нас.

Текст представляет большой интерес также со стороны внешней художественной формы, так как он обнаруживает все специфические особенности, характерные для монгольского стихосложения.

Прежде всего наш стихотворный текст характеризуется последовательно проведенной аллитерацией.

Мы видим, что первая строфа текста в том виде, как он нами восстановлен, содержит стихи, в которых аллитерирующим является слог a: ačitu - arqaγun и т. д. В следующей сохранившейся строфе аллитерирует слог qa: qaraγun - qaγalya - qaγalγa - qaraju.

В следующей строфе аллитерируют слоги bu и bo и т. д.

Одной из наиболее сохранившихся строф является следующая:

ebčigün-ü činu üsüken
egüdmel alta bolγasu kemele.
emgeg jobalang-dur bu[u] dabariγda!
egüs degde čaγ-a minu!

«Волосики твоей груди
я сделаю отделанным золотом!» сказала она.
«Увечьям и страданьям не подвергайся!
Отправляйся, взлети, дитя мое!»

В этой строфе, содержащей четыре стиха, аллитерирует всюду слог е. Кроме аллитерации первого слога каждого стиха или каждой строки строфы наблюдается тоже характерная для монгольского стихосложения так называемая внутренняя аллитерация, т. е. аллитерация начальных слогов полустрок, т. е. двух половин той же строки, разделенных цезурой, напр.,

ölenggün ebes-ün

ölengjire kürbe

öner sadun

egüsüre [kü]rbe

Трава лужайки начала сочнеть.
близкие друзья стали уходить.

Следующей важной особенностью монгольского стихосложения является параллелизм, заключающийся между прочим в том, что содержание разных [132] строф того же произведения в значительной степени является повторением одного и того же, обнаруживая лишь небольшие отклонения, относящиеся не столько к смысловому содержанию, сколько к средствам выражения смысла. Так, напр., мы видим, что первая строфа отличается по содержанию от второй лишь в очень незначительной степени:

«Когда ты с решимостью достигнешь [[благодетельного]] властителя,
пади под перекладиной!
Зачем огорчаться
на том основании, что упал под перекладиной?»
«Когда ты с решимостью достигнешь заботливого владетеля,
пади под [воротами!].
Зачем глядеть и смотреть,
на том основании, что упал под воротами?»

В этих двух соседyих строфах разными являются лишь эпитеты властителя (благодетельный - заботливый), названия предметов, под которыми должен упасть сын (перекладина - ворота), и слова, выражающие побочные действия во время лежания (огорчаться - смотреть). То же самое молено сказать о целом ряде других строф, напр.:

«Волосики твоей груди
я сделаю отделанным золотом!», сказала она.
«Увечьям и страданьям не подвергайся!
Отправляйся, взлети, дитя мое!»
«Волосики твоей груди
сделаю сплошь золотыми!», сказала она.
«С [напастями] и злыми духами не встречайся, дитя мое!»
«Волосы на твоей [голове]
я сделаю рассыпным золотом!», сказала она.

В этих строфах меняются лишь названия частей тела (грудь - голова), эпитеты золота (отделанное - сплошное), названия предметов, действию которых сын не должен подвергаться (увечья и страдания - напасти и злые духи), а также конечные глаголы (не подвергайся - не встречайся). В отличие от этого вида параллелизма, заключающегося в почти буквальном повторении того же смысла и только в частных различиях средств передачи его, который условно можно назвать синонимичным параллелизмом, в нашем тексте наблюдается еще другой, заключающийся в сопоставлении двух понятий, между которыми проводится некоторая аналогия и который условно можно назвать аналогичным параллелизмом.

Примером последнего является следующее:

ölenggün ebes-ün ölengjire kürbe
öner sadun egüsüre [kü]rbe

Трава лужайки стала сочнеть,
близкие друзья стали уходить! [133]

И далее:

aγula-yin ebes-ün alančilar-a kürbe.
aqa degü ečir-e kürbe

Горные травы начинают становиться лужайкой,
братья начинают отправляться.

Переходя к вопросу о количестве стихов в строфе, укажем, что вышеприведенная строфа ebčigün-ü činu üsüken и т. д. состоит из четырех строк. Такое же четырехстишие представляет собою следующая строфа:

. . . . . . u činu üsüken
. . . . . . alta bolγasu! kemele.
ada bu . . . . . a buu dabariγda!
ajir-a degde čaγ-a minu!

«Волосики твоей . . . . . . . . . . . . .
сделаю [ . . . . . . . золотыми]» сказала она.
«Не подвергайся нападению со стороны злого духа и . . . !
Шествуй, [взлети], дитя мое!

На ряду с четверостишиями мы встречаем также строфы, содержащие до шести строк. Таковы, напр., следующие:

[[ačitu]] ejen-e simurγuju kürbesü
arqaγun dora unaju ög!
arqaγun dora unaba [kemejü]
ariyaju kürčü уаγи keb[tegdekü?
ači]tu sayin ejen[-e inu]
[[ . . . . . ju . . . . ju abtaqu či čaγ-a minu!]]

qaraγun ejen[-e inu] simurγuju kürbesü
qa[γalγ]a dora unaju ög!
q[aγalγ]a dora unaba kemejügü
qaraju üjejü yaγu kebtegdekü?
qaraju aγsan ejen-e inu
qamuju quriyaju abtaqu či čaγ-a [m]inu

Как видно, здесь и в смысловом отношении и со стороны внешней формы некое единство образуют строфы, состоящие из шести строк.

Таким образом мы видим, что наш текст содержит весьма типичные и для современного стихосложения стихи: аллитерация, внутренняя аллитерация, параллелизм, строфы из четырех и шести стихов - все это является характерным и для современного стихосложения. Текст рукописи является, таким образом, важным свидетельством того, что с внешней стороны монгольский стих за истекшие шесть столетий не претерпел каких-либо изменений, что, следовательно, монгольская народная песня, в частности, оказывается со стороны внешних поэтических приемов весьма консервативной. Об этом свидетельствуют и древнейшие эпические и лирические отрывки, вошедшие в «Сокровенное сказание» и в более поздние летописные сочинения. [134]

Как известно, количество слогов в монгольском стихе на протяжении одной и той же песни или героико-эпического произведения подвержено колебаниям и не отличается большой выдержанностью. Эта невыдержанность стихотворного размера нашего текста значительно большая, чем в более поздних произведениях.

Возьмем для примера следующее четверостишие:

ebčigün-ü činu üsüken
egüdmel alta bolγasu kemele.
emgeg jobalang-dur buu dabariγda!
egüs degde čaγ-a minu!

- - | - - | - - | - - -
- - - | - - | - - -
- - | - - | - - | - | - -
- - | - - | - - | - -

Здесь количество слогов в разных стихах разное: в первом - 9, во втором - 8, в третьем - 11, в четвертом - 8. Обычным же количеством слогов монгольского народного стиха является семь или восемь.

Несколько иная картина получается, если эту строфу читать не в соответствии с орфографией письменного языка, но применительно к живому произношению:

ȯbču̇̄ni̇̄ čin u̇sexeŋ
u̇̄dmel alta bolγasū
emgeg ǯobłaŋd bu̇̄ dairaγda
egǖs degde čaγā min

- ' | ' - | ' - -
' - | ' - | ' - '
' - | ' - | ' | ' - -
- ' | ' - | - ' -

Здесь количество слогов во всех стихах более или менее одинаковое: в первом - 7, во втором - 7, в третьем - 8, в четвертом - 7.

На основании этого можно высказать предположение, что стихи вроде приведенного, уже в эпоху XIV ст. должны были читаться не на письменно-монгольский лад, но на разговорный: лишь в последнем случае получаются стихи с более или менее постоянным количеством слогов. Так как в начале XIV ст. уже наметилось стяжение двух слогов в один долгий по исчезновении γ и g, то такое предположение не лишено вероятности.

Текст воспроизведен по изданию: Золотоордынская рукопись на бересте // Советское востоковедение, Том 2. 1941

© текст - Поппе Н. Н. 1941
© сетевая версия - Strori. 2019
© OCR - Иванов А. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Советское востоковедение. 1941