-

ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ ИДЕЙ В СОВРЕМЕННОЙ ТУРЦИИ

(Письмо из Константинополя).

Турецкая революция была совершена под знаменем «единения и прогресса». Но на пути единения стояли традиционная борьба национальностей и централизм турецких националистов, на пути прогресса — малая культурность турецкого общества. К громадной и сложной исторической задаче Турция подходила, таким образом, в неблагоприятных условиях и с малыми силами. Поэтому, обсуждая шансы успеха в деле турецкого «возрождения», трудно было подавить в себе скептическую ноту, нашедшую выражение в моих первых двух письмах из Константинополя. Не могу сказать, чтобы в настоящем все мои сомнения и опасения были устранены; но беспристрастие заставляет меня отметить ряд фактов, свидетельствующих о том, что в области руководящих политических идей, которыми живет и младотурецкое, и, отчасти, «инородческое» общество, за истекший год произошла эволюция, открывающая дорогу более оптимистическому прогнозу. [795]

Начнем с младотурок. На конституционную сцену они выступили в качестве крайних централистов. Их национализм не чужд был шовинизма. Идея простой административной децентрализации, положенная в основание «лиги децентрализации и частной инициативы», была ими отвергнута, как опасная для существования Турецкой империи. Отвергнуто было историческое право национальностей на обучение в школах на национальных языках. Ряд требований «инородцев» в духе гражданского и политического равенства если и не был встречен принципиально враждебно, то практически оставлен без удовлетворения. Вся власть была сосредоточена в руках турок. Такое направление комитетской политики было понятно, имело свои основания и оправдания. Взяв в свои руки власть, младотурки встретились с центробежными стремлениями национальностей, не погашенными крушением абсолютизма. Призрак распада государства неотступно стоял перед деятелями комитета и выдвигал на первую очередь вопрос о немедленном сплочении империи, о практических деловых гарантиях ее целости. Отторжение Боснии и Герцеговины, провозглашение независимости Болгарии и Восточной Румелии, движение на Крите, анархия в Курдистане и Албании, интриги Болгарии и Греции в Македонии, появление нового магди в Иемене — все говорило о необходимости прежде всего крепкой власти, гегемонии турецкого племени, усиления военного могущества, укрепления административного механизма. Младотурки, руководимые комитетом «единения и прогресса», пошли по этому пути, указанному государственной необходимостью, но встретились на нем с стойким сопротивлением многоразличных заинтересованных элементов. Трагизм положения состоял в том, что борьба комитета с либералами и греками, при опасном и не лишенном коварства нейтралитете армян, открывала дорогу реакционным проискам и грозила самому существованию конституционных учреждений. Мы и были свидетелями контр-революционного переворота, подавленного только благодаря тому, что дело комитета нашло поддержку в румелийской армии и среди македонских федералистов, и, с другой стороны, моментом анархии не воспользовались арабы, старинные соперники турок в борьбе за государственное преобладание. Противники комитета были недостаточно организованы, их интересы — противоречивы и частью несогласимы. Комитет, не смотря на то, что на его стороне не было ни численности, ни культурно-экономического преобладания, оказался единственной реальной силой, — и его политическое преобладание было восстановлено, в конечном счете, силой штыка.

Можно было опасаться, что победа комитета над движением, оправдавшим все худшие опасения его, упрочит то направление [796] внутренней политики, с которым комитет выступил на политическую сцену. Мы, русские, в такой мере ознакомились с гипертрофией принципов победителя на другой день после торжества, с злорадной склонностью доколачивать побежденного и издеваться над поверженным, что, перенося в обновленную Турцию нравы «обновленной» России, я ожидал после победы комитета роста турецкого шовинизма, ухудшения положения национальностей и закрепления принципов административного централизма. И ошибся.

Не смотря на то, что продолжавшиеся мятежи в Иемене и Албании потребовали назначения военных экспедиций, не смотря на рост панэллинистического движения, связанного с критским вопросом, комитет понял, что на репрессиях далеко не уедешь; более того — он понял ошибочность и практическую неосуществимость государственного централизма, и начал искать почвы для соглашения с национальностями, входящими в состав империи. Это соглашение могло быть достигнуто только путем уступок их законным требованиям — и в настоящее время работа общественной и политической мысли Турции в значительной степени сосредоточена на отыскании тех форм, в которые эти уступки могли бы облечься.

Я далек от желания прикрашивать турецкую действительность и рисовать ее идиллическими красками. Процесс этого искания медлен, совершается скачками, часто идет по кривым путям. Действительность слишком сложна, чтобы новые и справедливые идеи входили в жизнь через широко открытые двери. Тем не менее, однако, комитетом — а под его влиянием и министерством — сделаны в течение двух последних месяцев крупные шаги навстречу, во-первых, либералам, во-вторых — инородцам.

В годовщину восстановления конституции, 11-го июля, комитет, «единения и прогресса» обнародовал «обращение к народу», в котором заявляет, что прочный мир в стране может быть установлен лишь на почве обоюдных уступок и удовлетворения национальных потребностей. В этих целях комитет образует повсюду «согласительные коммиссии» из представителей национальных организаций, задачей которых является улажение местных споров и. организация снизу могучего объединяющего движения. Комитет в своем обращении «просит всех оттоманов, без различия рас и религий, содействовать серьезно и сердечно делу этих коммиссий».

Вместе с тем он порывает с принципом гувернаментализма, заявляя, что «правительство обязано только расчищать путь народу и облегчить ему движение вперед; самый же прогресс — дело самой нации, ее самодеятельности в области политики, мысли, науки и [797] искусств, промышленности и агрикультуры». Призывом к этой самодеятельности комитет и заканчивает свое обращение.

Итак, соглашение с национальностями и общественная самодеятельность — вот новые руководящие принципы, к которым комитет пришел после года блужданий и тяжелой внутренней и междоусобной борьбы. Но соглашение с национальностями возможно только путем признания их прав на культурное самоопределение, только путем установления широкой децентрализации управления, как переходной ступени к федерации. «Общественная самодеятельность» — это та же свобода личной инициативы, к которой стремилась лига децентрализации. В чем же принципиальная разница между последней и комитетом? Где граница, разделяющая «ахрар» и «единение и прогресс», вчерашних противников? Ее нет. Победив либералов, централисты взяли у побежденных их программу, их принципы и громко заявили об этом. Не знаю, существует ли у такого образа действий прецедент. Существует или нет — во всяком случае это одна из красивейших и прекраснейших страниц не только турецкой, но и мировой истории.

В духе этих новых принципов и на их основе состоялось соглашение между комитетом «единения и прогресса» и албанскими либералами с одной стороны, армянским «дашнакцютюном» — с другой. Центром албанского либерализма являлась Валлона — округ, в котором особенно сильна была «лабри», политическая ассоциация, основанная Измаилем Кемалем. Под ее влиянием округ Валлоны отказался поставить волонтеров в «операционную армию», взявшую Константинополь в апреле месяце. Вследствие преследований, направленных против албанских либералов, многие из их вождей эмигрировали в Италию и оттуда агитировали страну. Таким образом анархия в Албании, где некоторые роды, напр. Мамисоры и Ломы, до сих пор не признают конституционного режима, общей воинской повинности и новых налогов, грозила разростись и осложниться до бесконечности. Два конгресса, имевшие место в последнее время в Дебре и Валлоне, должны рассматриваться как поворотный пункт в турецко-албанских отношениях. Особенное значение имеет съезд в Валлоне, где достигнуто соглашение между албанскими либералами и комитетом «единения и прогресса» на почве общей политической и местной программы.

Отношения комитета «единения и прогресса» к «дашнакцютюну», много способствовавшему делу восстановления конституции, за истекший год колебались между тесной дружбой и почти открытой враждой. Причину этой неустойчивости в отношениях недавних союзников следует видеть в антагонизме их программ и политических [798] стремлений: в то время как комитет являлся «собирателем земли турецкой», окончательной целью «дашнакцютюна» была и остается автономия армянских вилаетов.

Особый интерес представляет, поэтому, обнародованное на-днях объявление, подписанное центральными комитетами обеих организаций и оповещающее о заключенном ими соглашении. Документ этот настолько любопытен и характерен для переживаемого Турцией момента, что я позволю себе привести его целиком.

«В целях обеспечения свободы отечества, сохранения его политической и территориальной целости, устранения недоброжелательства, возникшего между различными его элементами и укрепления добрых отношений между всеми оттоманами, — между комитетами «единения и прогресса» и армянской партии «дашнакцютюн» заключено соглашение на следующих основаниях:

«1) Все усилия будут употреблены обеими организациями для проведения в жизнь принципов конституции, как необходимого условия социального прогресса страны.

«2) В случае возникновения реакционных попыток, им, в пределах, допускаемых законом, будет оказано совместное противодействие по совместно выработанному плану.

«3) Оттоманское отечество наше, дорогая родина и вместе с тем поле для деятельности обеих организаций, должно быть поставлено вне опасности расчленения. Обе партии примут меры к тому, чтобы рассеять ложный взгляд, печальное наследство эпохи абсолютизма, будто армянский народ стремится к отделению и независимости.

«4) Обе организации объявляют и подтверждают, что они являются убежденными сторонницами начала децентрализации, являющейся условием прогресса и величия Оттоманской империи.

«5) Желая использовать горький урок, данный ужасными событиями, имевшими место в Адане, и константинопольским мятежом, партии «дашнакцютюн» и «единения и прогресса» приложат все силы, чтобы, идя рука об руку, провести в жизнь начала, здесь изложенные».

Едва ли надо пояснять все значение этого соглашения, особенно как показателя того хода идей, который совершился за истекший год в среде правящих турецких элементов. Но идеи — одно, а реализация их в жизни — другое, и много практических трудностей надо побороть, чтобы осуществить идею, не пожертвовав ее чистотой. Это и сказалось при ликвидации аданских событий, приведшей, в конце концов, армянского константинопольского патриарха, Туриана, к решению демонстративно подать в отставку.

Чтобы ясно осветить этот интереснейший момент [799] турецко-армянских отношений, позвольте начать издалека и дать краткий очерк аданской трагедии, как она выяснилась совместными усилиями следственных властей, парламентской коммиссии и прессы.

Подготовлялась аданская резня давно. Уже месяца за два до трагических дней в армянской общине Аданы распространился слух, что «будут резать», а среди мусульманского населения начали циркулировать обвинения армян в сепаратизме и в желании провозгласить армянское царство. Обвинения эти сеяли — теперь это выяснено — люди, готовившие другой рукой константинопольский переворот, и их сообщники. В Адане такими сообщниками явились вали и военный комендант, местный отдел комитета «единения и прогресса», редактор местной газеты, несколько влиятельных улемов и нотаблей города. Всего страннее, на первый взгляд, участие местного отдела комитета — но это объясняется тем, что в до-мартовские дни целый ряд волков надел овечьи шкуры, целый ряд гамидийцев прикинулся конституционалистами. Ожидая погрома, армянская колония организовала самозащиту, вооружилась и решила оказать самое решительное сопротивление. Под спудом с обеих сторон разгорались страсти, прорвавшиеся, как это всегда бывает, по ничтожному поводу, но — это твердо установлено — в то же время по сигналу, данному из Константинополя. Толпа человек в пятьсот мусульман двинулась в армянские кварталы Аданы и начала резню, но встретила неожиданный отпор. Атака мусульман была отбита, и театр борьбы, — или, вернее, резни, — перешел из армянских кварталов в турецкие. 1-го и 2-го апреля победа, таким образом, оказалась на стороне армян, потерявших убитыми во всяком случае менее ста человек, в то время как турки потеряли до шестисот. Тогда вали и комендант вытребовали по телефону войска из Салоник и Родосто, и 8-го апреля, кода войска прибыли, началась расправа с победителями первых дней. В Адане, Джебель-Берекете, Алеппо и других городках и селениях, при деятельном участии войск и спустившихся с гор разбойничьих племен, было убито девятнадцать слишком тысяч армян-григорианцев и около двух тысяч армян-католиков и протестантов, халдеев, сирийцев, евреев и европейцев. Общие потери турок при этом не превышали тысячи человек.

Когда эту кашу пришлось расхлебывать, местные власти в своих донесениях центральному правительству попытались свалить всю ответственность за резню на армян. Они оффициально формулировали обвинение армян в сепаратизме, в составлении заговора, утаили факт первого нападения мусульман и извратили цифры убитых и раненых, определяя их в 1.900 с небольшим турок и в [800] 1.600 — 1.700 армян. Военно-судная коммиссия, посланная в Адану из Константинополя, в значительной мере подпала влиянию местных влиятельных погромщиков-турок, усвоила в общих чертах их точку зрения на события, включила в свой доклад константинопольским властям обвинение армян в сепаратизме и, вместе с девятью турками, немедленно казнила семь армян, участников самообороны.

Армянский мир заволновался. Посыпались протесты. Взоры Европы были устремлены на Адану. На карте стояла честь молодой Турции. Была назначена парламентская следственная коммиссия, и в то же время дашпакцютюн вступил в переговоры с комитетом. Пришлось пересмотреть все дело и отказаться от пристрастной точки зрения, оправдывавшей виновных и возлагавшей ответственность на жертвы. У младотурецкого правительства, действовавшего в согласии с комитетом, оказалось достаточно мужества, честности и понимания истинных интересов Турции, чтобы громогласно объявить доклад военно-судной коммиссии плодом недоразумения и ложного предубеждения, чтобы признать армянский народ свободным от сепаратистских стремлений, чтобы отдать под суд всю администрацию Аданы, начиная с вали и коменданта, и сместить председателя военного суда. Армянам была, таким образом, дана «сатисфакция» и, кроме того, обещана «справедливость», т.-е. наказание действительных виновников резни.

Но справедливость осуществляется, во-первых, человеческими руками, а, во-вторых, практические политики не забывают, что когда fiat justitia — pereat mundus. Что значит наказать виновных? Это значит повесить, по меньшей мере, восемьсот турок, сослать в каторгу до десяти тысяч и заключить в тюрьму все турецкое население Аданы и окружных мест. Так донес правительству военный суд. Очевидно, что ни одно правительство не могло решиться на подобную гекатомбу. Пришлось на многое и многое смотреть сквозь пальцы; пришлось турка, убившего священника во время богослужения, осудить всего на десять лет каторги. И все-таки тридцать девять турок осуждены в настоящее время на смерть и ждут исполнения приговора.

С другой стороны, казнить турок и только турок, и, не ограничиваясь общим и принципиальным оправданием армян, освободить от ответственности всех арестованных армян, несомненно тоже сражавшихся и убивавших, казалось опасным, казалось способным возбудить страсти среди турецкого населения. И вот, осуждая на смерть четыре десятка турок, военный суд вновь присудил в казни семь армян. Против пяти из них выставлено [801] обвинение, что они, врываясь в турецкие дома, убивали и грабили. Двух свободных от таких обвинений султан помиловал, но над пятью казнь, должно быть, будет совершена.

Совершенно очевидно, что мы имеем дело не с «справедливостью», а с «политикой», с справедливостью, сделанной человеческими руками, и потому несовершенной. Тем более несовершенной, что лица наиболее виновные в случившемся — военный комендант и вали — хотя и осуждены, но с снисходительностью, соответствующей их высокому административному положению. Военный комендант, повинный в гибели 20.000 жизней, приговорен на три года в тюрьму; вали — к удалению от службы на шесть лет. Губернатор Берекета вполне оправдан. Естественно, что армянская община, в лице своего патриарха, опротестовала уклонение от совершенной справедливости и потребовала помилования пяти приговоренных. В этом ей отказали. Мотивов к тому много. Нельзя дискредитировать суд. Грабеж — всегда преступление, в каких бы условиях он ни был совершен. Что скажут турки? И многое другое. Тогда Туриан подал в отставку. Если она будет принята, в отставку подает смешанный национальный совет, и произойдет полный разрыв между двумя нациями — турецкой и армянской.

Итак, с одной стороны «конкордат» между комитетом и дашнакцютюном, с другой — разрыв между патриархом и стоящей за ним нацией — и правительством, в настоящее время младотурецким! Противоречие, какими полна жизнь, но противоречие, которое должно исчезнуть, так как спор патриарха и правительства не может не быть разрешен и улажен. И он улаживается. Вокруг несчастных пяти жизней идет политический торг. Патриарху предлагают компенсацию, вырабатывают ее формы. Вновь арестовали губернатора Берекета; выпускают арестованных, но еще не осужденных армян; возвращают в епархию армянского митрополита, обвиненного в разжигании национальной вражды. Придумают еще что-нибудь. Патриарх и национальный совет примут компенсацию, махнут рукой на несколько жизней, и национальный мир будет заключен. Аданская трагедия будет ликвидирована так, как ликвидируется все в этом мире, т.-е. невполне справедливо, — но армянскому народу все-таки будет дано громадное удовлетворение, о каком он не мог бы мечтать ни при другом режиме, ни, может быть, в другой стране. Вместе с тем, страшные события будут прикрыты не вовсе уж прозрачной завесой, и для мирного сожительства двух оттоманских народностей откроется возможность. Эта возможность наполнится вполне конкретным положительным содержанием, если новое направление идей младотурецкого комитета [802] окажется стойким. Настоящее не дает повода сомневаться в этом.

_______________

Перейдем к инородцам. Среди инородческих организаций только две группы, — армянский дашнакцютюн и македонцы, группирующиеся около Санданского и Паницы, — в до-конституционное время энергично работали вместе с младотурками над восстановлением конституции и над возрождением общего отечества — Турецкой империи. Наиболее крупные национальные организации — греческая, с патриархатом в качестве центра, и болгарская, руководимая экзархатом, — трудились скорее над разрушением империи, оставаясь верными исторической традиции. С восстановлением конституции немногое изменилось в политических идеях и политических целях вчерашних противников турецкого единства. Одни, как напр. греки, усилили даже свою разрушительную работу; другие, как болгары-македонцы, руководимые отчасти из Софии, отчасти из экзархата, прикрывшись идеями конституционализма, сосредоточили свои усилия на культурно-экономическом завоевании Македонии, полагая, что политическое завоевание приложится само собою в подходящий исторический момент. Открыто и отчетливо шли навстречу указанному выше младотурецкому движению только дашнакцютюн, санданцы и, в последнее время, албанские либералы, т.-е. лишь части национальных организаций, отдельные группы из состава враждующих национальностей. Совершенно очевидно, что как бы ни увеличивалась численность этих групп, как бы ни усиливалось их идейное влияние, дашнакцютюн всегда останется лишь одной из армянских партий, санданцы — одной из македонских, и т. д. Союз младотурок с ними не ликвидирует, следовательно, национальной борьбы с Турецкой империей, тем более, что сами эти организации — организации национальные, построенные на старом национальном принципе, насквозь пропитанном диссоциирующим ферментом. Кто знает? Может-быть завтра незаметно подкрадутся события, которые обострят национальную вражду и заставят дашнакцютюн, напр., под страхом потери национальной популярности, порвать с комитетом и младотурками? Невозможного в этом нет ничего.

Поэтому для дела национального мира в Турецкой империи имеет громадное значение возникновение партий и организаций, прорезывающих оттоманское население в другой плоскости, чем старые национальные деления, и создающих новые связи между элементами, традиционно разобщенными. Как бы ни были слабы и малочисленны эти организации в настоящее время, их симптоматическое значение [803] очень велико, так как свидетельствует о процессе, который переместит со временем центр тяжести турецкой жизни из области вопросов национальных в область вопросов социальных и выведет «страну национальных обломков» из того тупика, в котором она толчется уже столько лет.

Среди этих, возникших в последнее время, межнациональных организаций, нужно указать, во-первых, на социалистическую организацию, деятельно работающую над конституированием турецкой рабочей социалистической партии, и, во-вторых, на «народную федеральную партию», учредительное собрание болгарской секции которой состоялось на днях в Салониках.

Можно, конечно, сказать, что рабочей, а тем более социалистической партии не место в Турции — стране, не имеющей промышленности. Но хозяйственная трансформация стран, втянутых в торговый и экономический оборот, совершается в наши дни усиленным темпом и, вероятно, недалеко то время, когда европейский капитал переселится в Турцию. Правительство деятельно работает над созданием условий, благоприятных развитию местного производства. Одно из них — повышение таможенных пошлин — составляет вопрос дня. Но и теперь уже в Турции на лицо достаточно наемных рабочих, чтобы сформировать кадры будущей рабочей партии. Мы имеем железнодорожный рабочий персонал — свыше 15.000 человек. На табачных фабриках — около 10.000. На шелкомотальнях Прусского вилаета — тоже. В ковровом производстве, не ограничивающемся Смирнским вилаетом, — до 20.000 человек. Считая наемный персонал городских трамваев, государственных фабрик — шелковой, суконной, фесочной, — военных мастерских, каменноугольных копей, пароходных компаний и т. д., число фабрично-заводских и транспортных рабочих Турции превышает 100.000 человек. Далее идут рабочие мелких мануфактур, хамалы и носильщики, ресторанная прислуга, приказчики в магазинах, и т. д.

— Уже теперь мы можем иметь аудиторию в 250.000 человек, — говорил мне недавно один турецкий социалист, и показание его я не считаю преувеличенным.

Прошлогодние стачки, охватившие все наличные области производства и весь железнодорожный персонал, а также ресторанную прислугу в Салониках, доказали, что горючего материала в среде, на которую рассчитывает новая организация, совершенно достаточно. Действительно, рабочий день на фабриках здесь достигает 14 часов, заработная плата для мужчины спускается до 5 — 7 пьястров, не существует законодательной охраны труда. В этих условиях [804] возникновение партии, защищающей интересы наемного труда, вполне естественно. Она и возникла, и в «Рабочей Газете», органе рабочей социалистической партии, мы читаем: «Защита прав труда и интересов рабочих, без различия религии и национальности их, является нашей целью».

Сотни раз от людей всевозможных партий и направлений приходилось мне слышать здесь красивые слова: «без различия религии и национальности». Почти всегда красивые слова были пустыми, бессодержательными словами, противоречившими внутренней тенденции. Но у рабочей партии здесь, как и всюду в мире, как и в России, религиозно-национальные различия действительно теряют свое значение перед объединяющею мощью общих жизненных интересов и пламенным воодушевлением людей, пролагающих новые пути. Когда она наберет силы, она прорежет все оттоманское общество в горизонтальной плоскости, пробьет старые национальные переборки и объединит в одно целое эллина и иудея, турка, грека, болгарина и армянина, — конечно, рабочих.

«Народная федеральная партия» или, вернее, ее болгаро-македонская секция, представляет партию, в основе которой лежат народнические идеи. Федеральная народная партия есть партия крестьянская, партия крестьянских интересов, как они определились в Македонии, где рядом с крестьянами-болгарами довольно много турок землевладельцев, пользующихся до сих пор многими правами полу-феодального характера. Центральным пунктом экономической программы этой партии является аграрная реформа, и в первую очередь — выкуп чифликов, привилегированных поместий, и передача их в пользование крестьян. Земля — народу.

Свое отношение к существующим партиям народная федеральная партия определяет следующим образом. Комитет «единения и прогресса» в настоящее переходное время является главной опорой политической свободы в стране. Поэтому до тех пор, пока свободный строй, ныне действующий, не установлен безусловно прочно, необходимо совместное действие с комитетом. Но должно помнить, что младотурецкий комитет есть представитель «бегских и бюрократических интересов». Беги, землевладельцы и промышленники, турецкий средний класс, являясь действующей силой комитета и совершенной им революции, достигли в этой революции всех поставленных ею целей. Ни дальнейших социальных реформ, ни политической трансформации системы управления в духе последовательного демократизма, от них ждать нельзя. Кроме того, комитет, как и большинство других действующих в стране партий, крайне националистичен. Поэтому необходимо организоваться отдельно от [805] него и в будущем попытаться оторвать от комитета и других существующих политических национальных партий входящие в их состав радикальные и демократические элементы, образовав из них вненациональную народно-федералистическую партию.

Последняя, как партия истинно демократическая, отказывается от принципа национального преобладания, к которому в Македонии стремятся и турки, и греки, и сербы, и болгары. Демократический строй должен обеспечить не преобладание одной национальности над другими, а свободное культурное развитие, свободное пользование своим языком и отправление своего культа всеми национальностями. Не закрепление привилегий большинства, а охрана прав меньшинства является задачей демократии, политическим идеалом которой может быть только федерация — в пределах государства, и тесный политический и экономический союз — в пределах Балканского полуострова.

Не излагая подробно программы партии, общее представление о которой дается ее названием, именем ее органа: «Народная воля» и вышеизложенными короткими выдержками из отчета конгресса, спросим себя: насколько серьезное политическое явление представляет эта молодая организация? Ее руководящие идеи, ее общая политическая концепция представляют для Турции действительно новое слово, и слово во многих отношениях ценное. Что оно способно глубоко уязвить некоторых, указав на их главный грех — это уже доказано. Нет пределов тому негодованию, которое народные федералисты возбудили в экзархистах и в членах «конституционных клубов». И это понятно, так как вот какую характеристику «конституционных клубов» (Бывшей «внешней македонской организации», работавшей на средства болгарского правительства над присоединением Македонии к Болгарии) дает «Народная воля» в одном из своих последних номеров:

«Эта партия — реакционная. Она стремится к преобладанию болгар, к их супрематии над другими населяющими область народностями. Истинных интересов даже болгарского народа эта партия не защищает, являясь, в сущности, проводником идеи болгарского монархизма. Оттого-то ее органы так и щадят болгарского царя. Между клубами и экзархатом существует полная солидарность. Оба эти учреждения являются орудиями болгарской пропаганды. На нас лежит долг бороться с этим движением и вообще с сепаратизмом».

Нельзя откровеннее раскрыть карты своих соперников. Но нельзя их открыть и безнаказанно. Непрекращающиеся попытки убить Санданского и Паницу доказывают, какое глубокое озлобление царит [806] против болгаро-македонских демократов в рядах их политических противников.

Но провозглашать новые и золотые истины, и, с другой стороны, уязвлять, хотя бы до крови, своих противников — недостаточно, чтобы завоевать себе место на политической сцене. Это место народные федералисты займут лишь в том случае, если не в одной Македонии, а на пространстве всей Турецкой империи им удастся опереться на те интересы населения, которые вызвали к жизни новую партию в Македонии — т.-е. на интересы крестьянства. Эти интересы, социально-экономического характера, оставлялись без должного внимания национальными партиями, пропитанными духом клерикализма и великодержавности — и отсюда-то и возникла потребность в партии истинно-демократических реформ. Если социально-экономические интересы крестьянства неудовлетворены и в других частях империи, то очевидно и там имеются условия для появления и развития идей, аналогичных вышеизложенным, и у партии народных федералистов есть будущее.

Анализ социально-экономического положения крестьянства Турецкой империи — тема, по объему своему выходящая из пределов настоящего письма. Позвольте, поэтому, ограничиться кратким указанием на то, что и в Турции забота об интересах трудящихся классов, и крестьянства в том числе, была до сих пор чужда правительству. На крестьян и в Турции смотрели главным образом как на плательщиков налогов. С другой стороны, новый режим — дорогой режим; усовершенствованная администрация потребует больших расходов, и хотя можно думать, что она перестанет изводить народ произвольными поборами и взятками, все-таки весьма сомнительно, поставит ли она своей целью защиту интересов труда. В парламенте, в прессе говорят не о труде — говорят о капитале. Ему хотят открыть дорогу в страну, привлечь его из-за границы, обеспечить удобные условия для его «работы». В целях улучшения земледелия поговаривают о коренной ломке аграрного законодательства, обеспечивающего в настоящее время связь крестьянина с землей. Возможно, что «капитализация» Турции соответствует интересам государства, вернее сказать, что она неизбежна; но тогда неизбежно выделение интересов крестьянских масс, и этих последних — как особой политической группы. Можно, поэтому, думать, что ход экономического развития страны поставит на ряду с «болгарской секцией» народно-федеральной партии — секции турецкую, армянскую, греческую и т. д. Но и теперь уже, по ее появлению в Македонии, можно судить о том, что время исключительного господства национальных партий и национальных интересов [807] проходит, и что на встречу широкой конституционной волне, идущей из среды европеизированных турецких элементов, поднимается снизу широкая демократическая волна, которая захватит людей без различия веры и национальности. Когда это совершится — конституируется новая Турция.

_______________

Мы не коснулись бы, может быть, самого важного и многозначительного момента в идейной жизни современной Турции, еслибы не остановились на эволюции ее религиозной мысли, пришедшей в брожение после восстановления конституции, особенно в связи с последним контр-революционным переворотом.

Исламизм, как сумма религиозных, моральных, философских государственных и правовых догм, формально сложился к началу одиннадцатого века, когда дальнейшее толкование закона и дальнейшее развитие шариата было «закрыто». Как всякая остановившаяся в своем развитии система, он начал механически обростать и проростать чуждыми ему элементами, формализироваться, тривиализироваться и частично отмирать. Вместе с этим религия и закон Магомета, хотя они и не всосали в себя начал мистицизма, аскетического изуверства и фанатической нетерпимости, хотя они и не скомпрометировали себя ни кострами для колдунов и еретиков, ни инквизиционными трибуналами, — все-таки стали факторами разобщения человечества и подавления живой и творческой мысли человека. С течением времени и в области публичного права исламизм потерял свой демократический характер, и подобно тому, как в известный период во всей Европе, церковь и в Турции пошла на службу светским целям светской власти, став орудием угнетения народа.

Подобно тому, как и в христианстве, живая и искренняя религиозная мысль не раз стремилась оживить мумифицировавшийся «закон», очистить его от чуждых наслоений, вновь облагородить, — и точно так же, как в христианстве, эти попытки связаны были всегда с обращением к первоисточникам религии, к откровению, а также к традициям и нравам первых лет церкви.

— Что говорил и думал Магомет и его ближайшие ученики? Что сказано в коране? — вот вопросы, которые ставила реформационная мысль, стремившаяся вырваться из отвердевших нетель позднейших схоластических толкований и получивших церковную апробацию человеческих злоупотреблений.

Но в до-революционное время реформистская религиозная мысль не встречала благоприятных условий для своего развития, так как в Турции по крайней мере всякая мысль состояла под надзором [808] полицейского участка. Зато с революцией перед ней не только были подняты шлагбаумы, но — больше того — был прямо поставлен вопрос о согласимости нового политического строя с требованиями священного закона.

Сама жизнь, таким образом, заставила вновь «открыть» толкование шариата, и в мире мусульманских церковников началась громадная работа по пересмотру и выяснению морального, философского и государственно-правового содержания ислама. В результате этой подготовительной работы прогрессивно мыслящих мусульманских кругов сложилось религиозно-политическое мировоззрение, нашедшее свое выражение в опубликованном недавно циркуляре шейх-уль-ислама, Сагиб-бея, авторитетного мусульманского ученого, — циркуляре, обращенном ко всему мусульманскому миру. Он опубликован с таким рассчетом времени, что мусульманское население Европы, Азии и Африки познакомится с ним в течение настоящего рамазана, и улемы всего мира будут читать и толковать его верующим трех частей света в течение месяца, когда все мечети переполнены и религиозные вопросы занимают все умы.

В настоящем письме я подробнее коснусь одной стороны этого замечательного произведения, выясняющей государственно-правовые принципы ислама. Но мимоходом не могу не коснуться и других его сторон, и для того, чтобы познакомить вас с сильной, свежей и благородной мыслью «обновленного ислама», всего лучше, может быть, просто привести некоторые характерные отрывки этого документа.

«Бог хочет, — пишет шейх-уль-ислам, — чтобы порядок и прогресс («Порядок и прогресс» — девиз позитивистов. Многозначительно, что позитивизм и исламизм, наиболее светская из религий, прибегли к одним и тем же выражениям для определения принципов земной жизни) царствовали на земле. Поэтому он дал человеку разум, чтобы мог человек заботиться о своем благополучии и о благоденствии общества, в котором он живет. Все, что ни есть на земле и в небе, дано в его распоряжение и составляет его собственность...

«Человек обладает свободой воли и выбора — и потому может овладевать физическими силами и пользоваться ими для устройства и украшения земли, на которой он живет... Общественный союз, человеческое общество, согласно откровенному закону, может покоиться только на общности интересов и на согласованности стремлений и усилий... Но так как человек часто уклоняется от правильного пути, необходимо для него, чтобы Провидение служило ему руководителем. Вот почему Всевышний соизволил [809] в своей благости посылать ему пророков и священные законы — Ветхий Завет, Новый Завет, Коран».

Не знаю, как вас — но меня в этих отрывках, на ряду с широкой и благородной мыслью, очаровывает даже стиль, чуждый напыщенности, схоластики и того словесного ханжества, которым так часто отличаются подобные документы. Но перейдем к нашей теме.

Какова природа государства, согласно основным принципам исламизма? Верховная религиозная и светская власть в мусульманском обществе принадлежит калифу, который, следуя выражению Абу-Бекра, первого калифа и ближайшего друга пророка, является одновременно и вали, и эмиром — т.-е. руководителем и в светских (государственных), и в религиозных делах. Избрание калифа является не правом народа, а его долгом, потому что Бог в коране обращается ко всем без исключения, и всем, всему народу, повелевает блюсти общественное дело и общественное благо. Только лицо признанное и принятое всем народом может, поэтому, стать калифом и имамом. Народ должен действовать в деле выбора своего руководителя свободно и вне всякого принуждения. Согласно другим предписаниям корана, «верные» обязаны внимательно контролировать действия и акты своего правительства. Согласно одному из изречений пророка, каждый правоверный, обладая долей национального суверенитета, обязан противодействовать действиям власти, если они произвольны, беззаконны или находятся в противоречии с священным законом или интересами нации. Наконец, народ в целом может низложить калифа, как только его действия не соответствуют требованиям законности и общественной пользы.

Исламическое государство есть, следовательно, республика с пожизненным и ответственным главой. Правда, с течением времени оно потеряло этот характер; вследствие злоупотреблений и тираннии силу права заменило право силы. Но и во время наибольшего расцвета абсолютизма, установленное священным законом выборное начало нашло свое формальное выражение в церемонии биата, во время которой вновь вступивший на престол султан утверждается в звании калифа путем народного признания. Из этой доктрины шейх-уль-ислам делает следующие выводы.

Представительная и парламентарная форма правления одна только и соответствует правовым принципам ислама, так как является современным выражением народного суверенитета и народного руководства общественными делами.

Шариат не требует, чтобы вновь избранный калиф стоял в [810] родстве иди являлся наследником предшествовавшего калифа. Но он и не исключает наследственной передачи титула, под условием, чтобы наследующий был в то же время свободно выбран народом или представителями народа, или чтобы переход к нему власти был одобрен народом.

Низложение калифа в случаях, указанных законом (безумие, мотовство, преступление, нарушение законов, пренебрежение к интересам и пользам народа), есть акт легальный, а не революционный, ибо калиф ответствен.

Установив природу исламического государства, шейх-уль-ислам излагает основы управления и администрации, соответствующие требованиям закона и древнейшей традиции. Из принципа ответственности власти перед народом он выводит политическую ответственность министерства перед парламентом и общую ответственность всякой власти перед судом. Он устанавливает независимость суда от администрации и особенно подробно останавливается на праве и обязанности гражданина оказывать сопротивление власти, нарушающей закон и государственную пользу.

Доказав, далее, ссылками на коран и на практику Магомета, необходимость равных политических и гражданских прав для не-мусульман и для последователей исламизма, шейх-уль-ислам с большим красноречием свидетельствует, что в глазах Божества нет разницы между представителями разных культов. Не культ, а добродетель приобретает благоволение Божества. Поэтому он обращается к улемам и шейхам всего мусульманского мира с просьбой употребить все усилия, чтобы установить добрые отношения и взаимное понимание «между верными всех религий».

Этот по истине замечательный циркуляр шейх-уль-ислама, уже получивший здесь название «Восточной хартии вольностей» и «Восточной декларации прав человека и гражданина», представляет для мусульманского мира громадное теоретическое и политическое значение. Вместе с тем он является попыткой живой и творческой мыслью освободить человека от подчинения «субботе» — ибо давно сказано, что «не человек для субботы, но суббота для человека». Этим именно положением и кончает шейх-уль-ислам свое обращение к народу, доказывая, что закон не есть мертвая и неподвижная буква, но может и должен изменяться в зависимости от общественных нужд и роста живых потребностей человека.

«Несомненно, что применение закона должно сообразоваться с потребностями времени» (Меджеллэ, § 39).

«Общая польза — единственный источник всякой власти» (ib., § 58).

Не хочется верить, чтобы страна, где политическая и религиозная [811] мысль идет по таким путям к новым и благородным целям, шла в то же время к своей исторической могиле.

Белоруссов.

Текст воспроизведен по изданию: Эволюция политических идей в современной Турции. (Письмо из Константинополя) // Вестник Европы, № 10. 1909