-

ЧИНТУЛОВ И.

ВОСПОМИНАНИЯ ДОБРОВОЛЬЦА

(Продолжение).

(См. «Военный Сборник», № 5)

ІV. Бой у Кавакли.

К 8-ми часам утра 12-го октября мы вытянулись по шоссе на Кавакли — Баба-Эски. Мы составляли главные силы 6-й дивизии: в авангарде части 1-й бригады и, кажется, 1-го дивизиона нашего скорострельного полка. Слышались сначала редкие ружейные выстрелы, потом все чаще, сильнее и, наконец, в дело вступила и загремела артиллерия. Навстречу нам жандармерия то и дело вела пленных. Помню одну такую партию человек в 300. Одеты все порядочно, раненых немного. Наши солдаты относились к ним не очень-то доброжелательно, однако не трогали. Версты за две до Кавакли мы остановились, ожидая, когда авангард очистит местность от противника. Тут же начали закусывать, но не успели сделать первого глотка и проглотить первого куска, как с правой стороны засвистали пули. [124]

Сейчас же от главных сил был выслан батальон или два по направлению выстрелов. По всей вероятности это были партии рассеянного, отступавшего на Иенидже, противника. Складки и естественные прикрытия местности легко могли защитить их, оставив незамеченными. В несколько минут дело было с ними кончено. Уже около полудня мы двинулись дальше. В одном месте, у самой дороги, священник отпевал пятерых покойников, накрытых серыми шинелями; одна из них носила на себе офицерские погоны. Рядом стояла группа нижних чинов и несколько офицеров. Ярко светило осеннее солнце.... В тихом, прозрачном воздухе раздавалось тяжелое погребальное пение.... С жутким чувством, молча, озиралась проходившая колонна на эту картину.

С приближением к Кавакли до нас стали доходить подробности о происшедшем здесь бое нашего авангарда. Турки, засевшие в деревне и на станции железной дороги, упорно оборонялись. Жители дрожали в ожидании начала резни, но отчаянная атака болгарских войск спасла христиан от неё. Всё же турки успели вырезать в деревне человек 13, из которых восемь убиты в церкви вместе со священником. Капитан Таушек, командир роты, атаковавшей станцию, был убит в этой атаке. Дело было так: рота залегла у станции; турки перестали стрелять и выставили белый флаг. Зная по опыту этой же войны, коварство турок и их вероломство, капитан не поверил флагу, поднялся и скомандовал: «Напред....», но не успел он окончить — «на нож...», как был убит наповал. Солдаты, любившие своего командира, загорелись жаждой мести и, как звери, бросились в атаку. Выбили турок и перебили всех беспощадно. Таких эпизодов было немало в эту войну и они вызвали приказ по армии — в плен не брать.

В бою под Кавакли с турецкой стороны участвовала дивизия, с нашей — бригада. Потери с нашей стороны в артиллерии — 2 лошади, раненые пулями в ноги. Батареи выезжали почти открыто в 2-х верстах от турецкой пехоты. Турки оставили на месте биваков часть зарядных ящиков; по пути много павших истощенных лошадей. На станции оказались большие запасы зерна, особенно овса, что для нас было очень важно, так как на подвоз с тыла можно было мало рассчитывать в виду быстрого наступательного движения армии.

Часам к трем мы вышли на опушку дубового леса к югу [125] от Кавакли и к востоку от шоссе Кавакли — Баба-Эски. На юг от нас расстилались безбрежные поля, к востоку — неровная местность покрыта уже желтеющим кустарником, на западе — ярко освещенные солнцем пологие скаты горных отрогов. Я внимательно оглядел кругом местность. Не открою-ли где-либо неприятеля? Но нет, его нигде не видно. Вот со стороны Одрина показался кавалерийский разъезд, но скоро мы убедились, что это не турки, а наши. Забравшись на вершину дуба, я, наконец, обнаружил верстах в 7-ми к югу боевой порядок нашей первой бригады, преследующей неприятеля. На северо-западе — длиннейшая колонна 4-й дивизии.

Солнце уже садилось, когда мы двинулись по шоссе к Баба-Эски. Что-то большое, громоздкое на дороге... Подойдя ближе, видим великолепный восьмиместный автомобиль-ландо, брошенный турками: стоит он, накренившись, одним боком на шоссе, другим в придорожной канаве. Невдалеке две сломанных повозки с толстыми книгами — или штаб, или архив.

Около восьми часов вечера нас вдруг вернули обратно, и мы, уже при луне, стали всей дивизией биваком верстах в 3-х южнее Кавакли, у шоссе. Сквозь легкий туман светит луна на темном-темном небе; пылают кое-где в укрытых местах костры кухонь; тянутся люди с лошадьми на водопой, на фуражировку... Можно, наконец, и нам отдохнуть. Закусил кое-чем, приготовил кофе на «примусе» и, часов около 11-ти, удобно расположился в палатке на походной кровати какого-то турецкого офицера. Мысленно поблагодарил его за оставленные теплые одеяла, хорошенько укутался ими, и желанный крепкий сон заставил меня забыть о всех турках на свете. Товарищи мои устроились также, кто как мог и как судьба судила, и всё погрузилось в мирный сон....

13-го октября утром нас не торопили; что предполагалось в дальнейшем, куда ушел противник и где оперируют наши войска — мы не знали. Около полудня стало известно, что дана дневка, но 1-й бригаде, к которой были мы приданы, приказано передвинуться верст на 5 к юго-востоку к селению Лафеджик. Бригада наша оказалась уже расположившейся на биваке на месте назначения, когда мы, под прикрытием батальона пехоты, подошли к ней. По дороге напоили лошадей и захватили сена в каком-то «чифлике» (имении, хуторе). Только разбили палатки, как погода испортилась, подул северо-западный ветер, надвинулись [126] мрачные тучи и полил дождь. А со стороны Одрина доносилась все усиливавшаяся канонада.

Командир батареи в тот день плохо себя чувствовал. Нашего доктора не было, он находился при большей части полка; пришлось пригласить пехотного врача. Охая и ворча, неохотно поплелся он за мною, тьма, хоть глаз выколи; при тусклом свете фонаря едва обрисовывались палатки, отбрасывавшие какие-то фантастические тени. Наткнулись на коновязь пулеметов... Взяли в сторону. Скользко.... Мокро.... Споткнулись о веревки пехотных палаток, и совершенно неожиданно очутились перед нашим парком, а я рассчитывал вывести доктора прямо к своей палатке; но теперь я уже мог ориентироваться и доставил врача к больному. Осмотрев его, доктор меня успокоил, что ничего опасного с командиром нет.

V. На восток.

14-го октября поднялись раньше 4-х часов; в 5 двинулись. Густой утренний туман скрывал наше движение по долине реки Баба-Эски. В девятом часу стало ясно; мы шли через турецкую покинутую жителями деревню Еникиой, где застали главные силы нашей кавалерийской дивизии. Пройдя это село, мы взошли на гребни гор, подходящие с севера к городу Баба-Эски. На железнодорожной ветке Кирк-Килиссе — Баба-Эски заметили поезд, но оказалось, что около него уже стояли наши кавалеристы. Минут через 10 получили сведения, что поезд этот захвачен болгарским кавалерийским отрядом, взята также станция и самый город, который турки уже очистили. Тогда получили приказ остановиться и простояли до половины четвертого часа дня. Затем было получено распоряжение идти на восток и к полуночи в этот же день быть в селе Иванкиой к северу от Люле-Бургаса. Приходилось совершить переход в 25–30 верст по местности, лишенной совершенно не только удобных, но вообще каких-либо дорог. Единственная, пригодная для движения, дорога лежала через Еникиой, но это значило идти назад; поэтому путь этот был отвергнут. Делать нечего, двинулись прямиком чуть заметной тропинкой. Дорогу указывали проводники, так как внезапное и спешное движение вперед не дало возможности предварительно исследовать путь. Пока было светло, движение наше шло еще сносно, но, когда стемнело, идти стало прямо невозможно [127] трудно. Еле двигались вперед шаг за шагом, да и то постоянно останавливались. По пути всё кустарник; пехота с трудом могла идти рядами по 2, по 3 человека. Временами вынырнет луна из-за туч и осветит наше полусонное усталое движение.

Около 11-ти часов вечера подошли к «чифлику» Мандра, где и стали биваком в виду крайнего утомления после 18-ти часов тяжелого пути. По-видимому, проводники наши сами сбились с правильного направления по этому бездорожью. Таким образом мы не смогли к сроку прибыть в назначенный пункт. Обозы наши были направлены через Еникиой, так что расположиться на ночлег пришлось кое-как в солдатских палатках, подложив под себя кожаные подушки передков. Как на зло, ко всем нашим бедствиям присоединился мороз. Но усталость взяла свое: я крепко спал до утра. Зато проснулся окоченевший от холода и неудобного положения тела. Быстро вскочил и стал бегать по мерзлой земле, чтобы немного согреться. А утро настало ясное, морозное, с северным ветром.

Двинулись в путь лишь около 8-ми часов утра. Вскоре показалась колонна другой нашей бригады, двигавшаяся несколько севернее. Снова с северо-востока слышны выстрелы. К Иванкиою подошли часам к 2-м дня, обогнали здесь обоз 4-й дивизии и пошли дальше. К вечеру наша бригада бивакировала между с. Иванкиой и чифликом Ташлы, фронтом на юг. Несколько северо-восточнее нас стала 2-я бригада нашей дивизии. Еще далее мы предполагали местонахождение двух других дивизий нашей армии, вероятно уже столкнувшихся с противником. О пятой дивизии достоверно нам не было ничего известно; мы могли лишь предполагать, что, после взятия Лозенграда, она двинута по направлению на Бунар-Гисар — Константинополь.

Для нас стало ясно еще 12-го, что неприятель отступил главными силами не на Баба-Эски и не на Одрин: следы отступления турок были слишком незначительны в этом направлении, а они не могли не лишиться хоть части обозов или побросать их поломанными при столь поспешном нашем наступлении. Уже после полудня 12-го октября противник совершенно скрылся и соприкосновение с ним нашими пехотными частями было потеряно. Было очевидно, что турецкие войска отступали на восток. Впоследствии мне удалось из расспросов участников узнать, что еще 11-го авангарды частей 5-й дивизии обнаружили следы отступления турок по дороге к Бунар-Гисару. [128]

Нет сомнения, что штаб 3-й армии был вполне осведомлен о всем, что его войска встретили на пути своего движения. Поэтому надо полагать, что задача частей 3-й армии была следующая: 6-я дивизия, движением на Баба-Эски, совместно с выдвинутой вперед кавалерийской дивизией, должна была прекратить железнодорожное сообщение Одрина с Константинополем. Предполагалось, что в Баба-Эски значительный гарнизон и солидные укрепления. 14-го к полудню эта задача была выполнена удачно.

4-я дивизия была направлена на Иенидже, с одной стороны для содействия обложению Одрина, с другой — для обеспечения справа действий 6-й дивизии.

5- я дивизия преследует противника авангардами в восточном направлении. 15-го октября эта дивизия в линии бригадных колонн находится на меридиане Бунар-Гисара и, по-видимому, ведет небольшие авангардные бои. 14-го с 3-х, 4-х часов пополудни и 15-го весь день 3-я армия спешит на линию Бунар-Гисар — Люле-Бургас.

О действиях 1-й и 2-й армий мы ничего не знали. Полагали, что цель их — обложить Одрин. Первая армия состояла из 1-й, 10-й и 3-й дивизий, а вторая — из 8-й, 9-й и одной сербской дивизий, части которой я лично видел 4-го октября на ст. Софии и на пути к Филиппополю.

Тихий, спокойный вечер 15-го октября не предвещал нам, как будто, грозных боев. Ночью была совершена фуражировка в сторону неприятеля, сошедшая вполне благополучно. Но на темном небе, на востоке, виднелись зарева пожаров, указывавших на близость зверских турецких шаек.

VI. Бой у Люле-Бургаса.

16-го утром к 8-ми часам мы приготовились к выступлению. Насколько помнится, части сторожевого охранения были назначены в авангард, двинувшийся к виноградникам Люле-Бургаса, расположенным к северу от города. Главные силы нашей бригады, в резервном порядке, имея артиллерию в середине, а пехоту — 15-й полк справа, а 3-й слева — двинулись вслед за ними около 8-ми с половиной часов утра. Двигались вперед медленно. Через полчаса наша батарея была вызвана к авангарду и командирам отделения и батареи приказано подыскивать позиции. [129]

К 10-ти часам пехота авангарда, двигавшаяся боевым порядком, вошла в виноградники и среди них была встречена ружейным огнем турецкого эскадрона. Перестрелка всё усиливалась, и командир бригады, находившийся при авангарде, приказал нашей батарее открыть огонь и выбить турок.

Маскируясь кустами виноградника, мы едва успели занять позицию, как турецкий эскадрон, усиленный пехотой, перенес свой ружейный огонь на нас. Пули защелкали о щиты, засвистали над нашими головами, зашлепали о землю.... Тут мне пришлось впервые быть в сфере пехотного огня и потому, с непривычки, я, конечно, «кивал» не раз.... Впереди виднелись один за другим три лесистых гребня, на которых мелькали фигуры. Первый из гребней отстоял от нас на прицел 17, или 1.700 метров. Дали по нему несколько очередей и этого было довольно, чтобы ружейный огонь неприятеля ослабел. Последовательно меняя прицел на 19, а затем 22, мы отогнали турок. При стрельбе пользовались и боковым наблюдателем, с которым мы сигнализировали. Наконец, увидя ранцы нашей пехоты, забравшейся уже на первый гребень, мы прекратили огонь.

Тем временем разведка установила присутствие значительных сил противника в долине реки Карагач-Дере и в Люле-Бургасе; а движение нашей пехоты, вышедшей левым флангом из виноградников, соблазнило неприятельскую артиллерию, находившуюся на восточном берегу Карагач-Дере, — она стала стрелять и обнаружила этим свое местопребывание. Тогда мы решили укрыться получше, так как дело становилось серьезным. Наша батарея была переведена к восточному краю виноградников и там заняла глубоко укрытую позицию фронтом на восток, имея вполне маскированный наблюдательный пункт в 150 метрах впереди батареи, в канаве, отделяющей виноградники. С батареей он был соединен телефоном.

Часов в 11 бой разгорелся по всей линии, — и вправо, и влево шла трескотня, гудели орудия.... Наша батарея стреляла по турецкой, отстоявшей на версту вправо от могил (см. схему), на прицеле 50; однако, несмотря на дальность расстояния, стрельба дала хорошие результаты: прислуга и пехотные поддержки, находившиеся за неприятельской батареей, стали убегать, скопляясь правее батареи и отступая на задний гребень. Тотчас же перенесли огонь наших орудий на них и, разогнав их, вернулись снова к батарее. [130]

Где были в это время 4-я и 6-я батареи, не знаю; часов около двух 4-я стала влево от нас, а 6-я — вправо.

Действия 1-й бригады 6-й пех. Бдинской дивизии и 5-й батареи 2-го артиллерийского полка у Люле-Бургаса и Турк-бея 16-го–18-го октября 1912 г.

2.jpg (550315 Byte)

С перерывами мы вели стрельбу до 5-ти часов, когда было приказано всему отделению выехать на гребень горы и своим огнем задержать наступление неприятельской пехоты, устремившейся на водяную мельницу и хутор, расположенный между нашими позициями и городом.

Как я узнал потом от командира, дело было так: наша [131] бригада с утра энергично атаковала мельницу и город. Несмотря на численное превосходство турок и на то, что они еще усиливались подвозом свежих войск по железной дороге, атака наша была успешна и мы заняли город. На самом левом фланге бригады саперная рота, находившаяся вне сферы огня, по инициативе своего командира, присоединилась к общей атаке. Расстреляв свои 40 патронов, рота оказалась беззащитной и не могла двинуться дальше.

Это ободрило турок и они пошли в контратаку, подхваченную соседними частями. Рота стала отходить без выстрела; положение было серьезное: все поддержки израсходованы. Тут и вступила в дело наша артиллерия. Мы быстро взялись в передки и, маскируясь по возможности кустами виноградника и фруктовыми деревьями, покатили орудия на руках до гребня. По мере нашего движения, перед нами появлялись сначала две желтых могилы, потом широкий и пологий неприятельский гребень с овчарней на нем и, наконец, внизу широкая долина Карагача.

Командир батареи лично указал хорошо закрытое место каждому орудию и направил на неприятеля. Мы стояли на гребне, который почти отвесно обрывался на восточной стороне. По верхнему краю обрыва была прорыта канава с валом, высотою около аршина, который послужил до некоторой степени укрытием материальной части.

Я стал всматриваться по направлениям, указанным командиром. В нескольких местах лежала скопившаяся неприятельская пехота. По ней-то мы и открыли огонь с прицелом 18, сторожа её движения и засыпая шрапнелью при попытках подняться. Пехота эта нас также обнаружила и стала осыпать пулями, которые, однако, нам не вредили: заходившее солнце находилось позади нас и, светя в глаза неприятелю, мешало его артиллерии видеть наши хорошо укрытые батареи. Только 6-я батарея хуже маскированная, пострадала: были подбиты 2 колеса и на время пришлось увести людей.

В промежутках между переносами и выдержками огня я разглядывал поле сражения; прямо против нас неприятеля не было совершенно — днем мы его согнали отсюда; в северо-восточном направлении на гребне между деревнями Кулиба и Турк-бей вела бой наша 2-я бригада, полки 35 и 36, против центра турок. В бинокль великолепно была видна скопившаяся в долине Карагача турецкая пехота, ведшая отсюда атаку на нашу 2-ю бригаду. [132]

За пехотой на высоком гребне стояли четыре или пять турецких батарей. Чтобы задержать наступление турок, 2-я бригада сама атаковала. Стройной цепью двинулись полки 35 и 36. Вся цепь почти одновременно залегала, когда неслись ураганом неприятельские шрапнели, и потом также одновременно поднималась и быстро шла вперед, пользуясь временною приостановкою огня.

Чтобы лучше поддержать нашу пехоту, первое отделение 2-го скорострельного полка, по приказанию командира отделения, тоже выкатилось на гребень. 1-я батарея, выезжавшая совершенно открыто, понесла значительные потери: командир отделения, командир батареи и около половины состава ранены; несколько человек и лошадей убиты. Пришлось рубить постромки и спасать конский состав. Всё же батарея несколькими орудиями открыла огонь. Насколько можно было наблюдать в бинокль, мне казалось, что пехота больших потерь не несла, несмотря на открытое наступление. Оказать содействие этой бригаде мы не могли за дальностью расстояния, а занять позицию в долине реки, не имеющую никакого укрытия, было невозможно; к тому же надвигалась ночь, да и мы имели на свою долю особые задачи.

Участок, версты в две, между 1-й и 2-й бригадами был занят нашим отделением, не имевшим вовсе прикрытия. Вскоре после захода солнца канонада везде стихла и только отчаянная трескотня ружей и пулеметов приковывала наше внимание. Вправо от нас запылал Люле-Бургас. У мельницы и хутора, наши и турки так перемешались, что нельзя было стрелять, ибо рисковали попасть в своих же. Наступал критический момент... С жутким чувством прислушивались мы к звукам боя... В это время, будто с последним лучом дневного света, до нас донеслось могучее «ура» и звуки гимна «Шуми, Марица». Через несколько минут мы узнали о прибытии первой армии, именно 11-й и 1-й дивизий. Мы вздохнули свободнее: теперь критический момент миновал. Еще долго слышали мы «ура» и беспорядочную порывистую трескотню. Люле-Бургас пылал всё ярче; там близко сошлись противники. Около 8 часов горнисты 15-го и 3-го полков протрубили отбой, давая сигнал вывести войска из города.

Около 9 часов к нам прибыла полурота прикрытия, а до неё мы заложили секрет для непосредственной охраны. Дали направление орудиям на случай стрельбы при ночном нападении, придвинули передки к батарее и стали готовиться ко сну. Как приятно было выпить спокойно горячего чаю и кофе! Нижним чинам роздали хлеб и мясо. [133]

Впоследствии из разговоров с командиром и из разговоров очевидцев мне удалось узнать о действиях прочих дивизий.

Бригады 5-й дивизии, 16-го утром, наступали на восток от Бунар-Гисара по направлению к селению Чонкр и гор. Виза. Несколько к северо-западу от с. Чонкр раскинулся лес. Местные жители и беглецы, а также и кавалерийская разведка дали сведения, что противник, силою всего в несколько батальонов, занимает лес и селение. Сейчас же было решено атаковать.

Стройно двинулась 1-я бригада без выстрела; противник также молчал. Вот лес уже совсем близко... И вдруг адский губительный огонь разразился над равниной. Цепи всколыхнулись... Удар был внезапен и потери сразу чувствительны. Полки стали. Турки повели контратаку, охватывая сразу оба фланга. Пришлось отходить, чтобы не оказаться окруженными. Что этот отход действительно имел место — известно достоверно, но как далеко он простирался — трудно сказать. Впоследствии раненые, опрошенные мною, сообщали, что следы наших батарей — стреляные гильзы — были найдены при наступлении 18-го или 19-го несколько западнее села Чонкр. Можно сделать поэтому заключение, что дивизии пришлось отойти верст 7–10.

Болгары очень ревнивы к своей славе и нам вряд ли удастся узнать действительность на этот счет, хотя этот отход вовсе не служит к умалению славных подвигов 5-й дивизии. Много жертв понесла она в этот тяжкий день. В качестве последней поддержки командир 5-го полка, полковник Петров, сам влился в цепь. Но его крупная фигура оказалась отличной мишенью и храбрец был убит. Из-за нежелания отдать его труп неприятелю легло много смельчаков, но все их попытки унести тело полковника Петрова не увенчались успехом и турки им завладели. К вечеру 5-я дивизия поместилась на гребне, восточнее Бунар-Гисара, и здесь получила приказание умереть до единого, но не отступать. Грех отхода от Чонкр дивизия искупила своей беспримерной стойкостью. Нужно заметить, что на нее, составлявшую левый фланг нашей армии, обрушился главный удар турецких стратегов. Она дралась с противником, превосходившим ее почти в 3 раза и атаки которого по силе и ярости напоминали Сулеймановские атаки в августе 1877 г. Дивизия мужественно принимала и отражала их, жестоко мстя за гибель своих.

В центре 4-я дивизия к вечеру 16-го октября овладела селением [134] Карагач, но за ручей того же названия ей продвинуться не удалось. Говорят, что при атаке упомянутого селения 31 полком были взяты 12 турецких орудий.

Наша дивизия, действовавшая на весьма растянутом фронте, имела частичный успехе, которого развить не могла.

Правее нас, еще 14-го октября, наступала кавалерийская дивизия, наткнувшаяся 15-го на турецкую кавалерию, поддержанную пехотой, у села Айвалы. Не имея артиллерии, кавалерийская дивизия не смогла выбить противника из селения. Турки варварски перерезали в нем все болгарское население, около 130 душ. Только приближение нашей бригады 16-го утром заставило их покинуть Айвалу; до вечера этого числа кавалерийская дивизия составляла наш крайний правый фланг, упиравшийся в реку Эргене.

Передовые части первой армии, именно головные роты 37 полка 10-й дивизии, подошли около 3 часов дня 16-го, а прочие части 10-й дивизии и 1-я дивизия влились в боевой порядок лишь к самому вечеру. Их-то появление и вызвало крики «ура» и звуки гимна «Шуми, Марица», о которых ранее упоминалось.

Говорили, что первая армия, находясь за правым флангом нашей дивизии, бездействовала из-за каких-то недоразумений политического характера, а между тем удар этих двух дивизий с утра 16-го в направлении на Люле-Бургас еще в тот же день решил бы участь сражения.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания добровольца // Военный сборник, № 7. 1913