ХОХЛОВ Г. Т.

ПУТЕШЕСТВИЕ УРАЛЬСКИХ КАЗАКОВ

В "БЕЛОВОДСКОЕ ЦАРСТВО"

С предисловием В. Г. Короленко.

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Летом 1900 года мне пришлось провести несколько недель в области Уральского войска. От моих знакомых в гор. Уральске я слышал, что за два года перед тем три казака совершили очень интересное и далекое путешествие в Индокитай и Японию, разыскивая мифическое «Беловодское царство». Путешествие это было изложено одним из участников (Варс. Данил. Максимычевым) на страницах местной газеты, а затем издано отдельной брошюркой, которую, как мне говорили, жадно покупало казачье население. К сожалению, в то время мне не могли достать ни одного экземпляра этой брошюры, ставшей тогда по разным причинам библиографическою редкостью (Впоследствии мне ее достали. К сожалению, изложение автора подверглось чьей то слишком сильной переделке.).

В июле того же года я совершил поездку по казачьим станицам среднего Урала, и здесь учитель войсковой школы Кирсановской станицы сообщил мне, что другой из этих путешественников, казак Григорий Терентьевич Хохлов, живет в Кирсанове и в настоящее время находится в станице. По моей просьбе, любезный хозяин пригласил его к себе, и таким образом я познакомился с автором путешествия, предлагаемого теперь вниманию читателей. Оказалось, что во все время своих странствий он с чрезвычайной обстоятельностию вел путевой дневник. Это была небольшая, обыкновенная записная книжка, с французским словом «Notes» на обложке, но внутри вся исписанная очень убористо, по старинному полууставом. По моей просьбе Григорий Терентьевич согласился восстановить свои впечатления, и изобразил их гражданским письмом в объемистой рукописи, которую и прислал мне впоследствии. [4]

Он позволил мне сделать из нее выдержки, которые и были напечатаны в моих очерках (См. «Р. Бог.» Ноябрь 1901 г., очерки «У казаков».), а я, в свою очередь, обещал похлопотать об отдельном издании всего путешествия, причем, кроме естественного желания видеть свой труд в печати, — автором очевидно руководило также стремление ознакомить своих единоверцев с трудным и тщетным опытом отыскания сказанного Беловодского царства.

Для того, чтобы читателю, незнакомому с предметом этих исканий, было понятнее все нижеследующее, я считаю нелишним сделать несколько предварительных пояснений.

Автор путешествия сам называет себя и своих товарищей «никудышниками». Это слово, происходящее от наречия «никуда», обозначает на Урале людей, которые, не признавая современного священства греко-российской церкви, не присоединились также ни к одному из «поповских» старообрядческих согласий. Это не значит однако, что они отрицают самое начало церковности и священства. Совершенно наоборот. Перед воображением «никудышника», ярого отрицателя всех реально существующих церковных форм, — носится мечта о «настоящем», чистом преемстве благодати от апостолов, о какой-то особенной иерархии, которая избегнув «никоновой прелести» и порчи, сохранила во всей чистоте и догматы и обряды «древнего» до никоновского православия.

Поиски этой иерархии проходят живою красною нитью через всю историю старообрядчества с тех самых пор, как первое, застигнутое великим церковным расколом, поколение духовенства постепенно вымирало, оставляя паству без священников. На этой почве и началось дробление старообрядчества, смотря по тем приемам, какими оно стремилось разрешить этот болящий вопрос и восполнить недостаток священства. Одни, находя основания в апокалипсисе, решили, что наступает конец мира, и отказались от всяких поисков в ожидании второго пришествия. Это — самая быть может последовательная хотя и наиболее удаленная от жизни часть русского старообрядства. По мере того, как время шло, поколения сменялись, а грозная труба второго пришествия все молчала над погрязшим в грехе миром, настроение большинства старообрядцев должно было приладиться к очевидному факту дальнейшего существования грешного мира. Отсюда две попытки компромисса, давшие начало двум ветвям старообрядческого священства. Обе исходят из признания, что иерархическая преемственность, по слову [5] Христа, не могла быть прекращена даже временно. Значит она все-таки существует непрерывно в господствующей церкви, как источник мутный и загрязненный, но не иссякший. Отсюда следует, что им можно пользоваться, приняв лишь меры для очищения того, что из него получается. Таким образом возникло согласие «белого священства», заимствующего всякими приемами священников у греко-российской церкви, но принимающего разные меры для того, чтобы, не уничтожая самой благодати, очистить «никонианского» попа от налета «никонианской прелести». Само собою разумеется, что найти священника, по убеждению и добровольно соглашающегося на это «исправление», чтобы затем вести внезаконное существование скитальца, — очень трудно и по большей части беглопоповцам приходится довольствоваться отбросами официального священства. Это заставило старообрядцев обратиться к другой форме того же, последовательно развиваемого компромисса: вместо того, чтобы заимствовать священников, поставляемых греко-российскими иерархами, стоило только найти епископа, который, сам согласившись на «исправление» — мог дать начало центральной старообрядческой иерархии и поставлять затем священников на обычном основании.

Отсюда возникла австрийская или Белокриницкая иерархия. В 1846 году два инока-начетчика Павел и Алимпий, после многих тщетных поисков «правильной» церкви, познакомились в Константинополе с бывшим Босно-сараевским митрополитом Амвросием, который, по причинам политического свойства (ревностное заступничество за свою паству), был отозван с епархии и проживал в Царь-граде. После некоторых переговоров, Амвросий согласился переехать в Белокриницкий старообрядческий монастырь (в австрийской Буковине), где подвергся «исправлению» чрез миропомазание, на основании тщательно выработанных правил «о чиноприятии ереси», и положил начало новой старообрядческой иерархии.

Так возникла и ныне существует Белокриницкая или иначе Австрийская иерархия, перенесенная в 1849 году и в Россию. Событие это вызвало в старообрядческом мире огромное движение, несколько «соборов» и целую полемическую литературу, центром которой является личность и сан бывшего Босно-сараевского владыки. При этом прежде всего конечно возникал вопрос: действительно ли Амвросий, в то время, когда совершился его переход к старообрядцам, сохранял еще ту благодать, которую в нем искал старообрядческий мир. То есть — оставался ли он епископом, или, как уверяли [6] его противники, вместе с епархией он был также лишен и епископского сана. Отголоски этого спора читатель найдет в своеобразном дипломатическом обращении казаков к константинопольскому патриарху, — которым начинается путешествие (гл. II), и которым оно заканчивается. Патриарх, как увидим, сохранил красноречивое молчание, и вопросные пункты уральских вопрошателей остались без ответа.

В результате движения, вызванного изложенным выше историческим событием, только часть старообрядцев признала новую иерархию. В другой части усилилось течение к единоверию, третья и самая, кажется многочисленная, — отвергла новый иерархический компромисс, как отвергла прежние, и осталась, со всем разнообразием раздробившихся «толков» и «согласий», при прежним отрицании всех существующих церковных форм, и при прежних ожиданиях и надеждах на какие то идеальные формы, более или менее «не от мира сего».

К этим последним принадлежат и уральские «никудышники». В главе IX (стр. 68-74) читатель найдет чрезвычайно характерное, драгоценное свой автобиографической подлинностию и очень красноречивое изображение их настроения. На почве этой жгучей духовной жажды, которой, при всей ее исключительности, нельзя отказать в большой искренности и глубине, и возникла легенда о сказочном «Беловодском царстве», в которой пламенная мечта непримиримого старообрядческого мира получила яко бы осуществление в качестве живой действительности.

Очень характерно, что возникновение этой легенды связывается с именем некоего Марка, инока Топ-езерской обители (Арханг. губ.). Лицо это несомненно, мифическое, но совпадение имен невольно напоминает о другом путешественнике венецианце Марко-Поло, объехавшем в XIII веке много восточных стран и оставившем описание своих скитаний, ни мало, кажется не фантастических для того времени, но теперь давно задернутых уже загадочной дымкой отдаленного прошлого. Есть еще одна черта, сближающая путешествия Марко-Поло с фантастическим сказанием Инока-Марка об его путешествии в Беловодии. По этому последнему сказанию, христианство в беловодском царстве процвело от проповеди апостола Фомы, и у Марко-Поло упоминается о стране, где жил и умер апостол Фома, признаваемый одинаково за святого и христианами и сарацинами (И. П. Минаев. Путешествие Марко-Поло. Изд. Импер. Русского Географич. О-ва, гл. CLXXVI.). Без сомнения, этих совпадений недостаточно для [7] точного определения источника данной легенды, но они придают все таки некоторую вероятность предположению (высказанному мне Батюшковым), что отголоски путешествия умного венецианца могли отразиться отчасти на нашем сказании о скитаниях топ-езерского инока.

Легенда эта не нова и давно уже потрясает простые сердца своей заманчиво-мечтательной прелестию. Складывалась она постепенно, пробиваясь из глубины народного настроения в разных, все более определяющихся формах. Так, еще один из первоучителей старообрядства диакон Федор высказывал мнение, что не все патриархи «отступили от православия». «Патриарх-де иерусалимский по старому слагает персты» и проклинает Никона (См. у Субботина. Материалы для истории раскола за первое время его существования (т. VI. — 161).). Но Иерусалим слишком близко, и потому надежда на «неотступавших от православия патриархов» постепенно отодвигается, приурочиваясь то к Антиохии, то к Абиссинии, вызывая странствия и поиски. Неудачи этих поисков не охлаждали мечтателей, только самая мечта отодвигалась все дальше. Во второй половине XVIII века начали циркулировать в старобрядческом мире несколько сказаний о стране, сохранившей правую веру от первых веков христианства, и между ними — то самое сказание инока Марка, с которым читатель встретится в самом начале повествования Григория Терентьевича Хохлова и которое последний, чисто по военному, называет «маршрутом». В этом путешествии говорится, будто этот старец ходил в Сибирь, добрался до Китая, перешел степь «Губарь» (Гоби) и дошел до «Опоньского государства» (Японии), которое лежит «в пределах окияна-моря», называемого Беловодие. «Искав с великим любопытством и старанием древнего благочестия православного священства, которое весьма нужно ко спасению, он нашел в Японии «асирского языка 179 церквей», а также патриарха православного антиохийского поставления и четырех митрополитов. А российских до 40 церквей, процветающих всяким благочестием.

Уверенность в действительности этой легенды доходило до того, что (как рассказывает II. И. Мельников (П. И. Мельников. «Историч. очерки поповщины». М. 1864.), в 1867 г. поселянин Томской губ. Бабылев подавал правительству о «Беловодских епископах» особую записку. В 1839 году о том же заявлял Семеновскому исправнику один старообрядец-бродяга, а в сороковых и потом в 60-х годах были известны случаи, когда из деревень Алтайского округа [8] (Бухтарминской вол.) люди уходили за китайскую границу для отыскания «Беловодья». Надо думать, что это тихое, малозаметное просачивание русского населения в китайские и тибетские пределы не прекращалось. Некоторые из статистиков, исследовавших Алтайский округ, уже в последние годы сообщали пишущему эти строки, что и в настоящее время известны еще случаи этих попыток проникнуть в Беловодию через таинственные хребты и пустыни средней Азии. Некоторые из этих искателей возвращаются обратно, перетерпев всякие бедствия, другие не возвращаются совсем. Нет сомнения, что эти «другие» погибают где нибудь в Китае или в суровом, негостеприимном и недоступном для европейца Тибете. Но наивная молва объясняет это исчезновение иначе... По ее мнению — эти пропавшие без вести остаются в счастливом Беловодском царстве. И это обстоятельство манит новых и новых мечтателей на опасности и на гибель.

Само собою разумеется, что эта пламенная, но темная мечта дает также богатую почву для обмана. Всюду, где есть простодушная и темная вера, есть и охотники воспользоваться ею в целях корысти или своеобразного честолюбия. В своем весьма известном и богатом этнографическими данными романе («В лесах») Андрей Печерский (П. И. Мельников) рисует очень яркую фигуру такого полу-обманщика, полу-мечтателя. Но действительность дает нам еще более яркую фигуру того же рода в лице часто упоминаемого в путешествии казаков «епископа Аркадия Беловодского».

Факты из жизнеописания этого по своему замечательного человека изложены в брошюре Н. Т. Никифоровского (К истории «Славяно-Беловодской иерархии». Самара 1891. Кажется, теперь эта брошюра составляет библиографич. редкость.). Не пускаясь в подробности, скажем только, что и теперь не вполне установлено происхождение и личность этого интересного самозванца. В одном из показаний он назвал себя Антоном Савельевым Пикульским, сыном мелкого чиновника, и за этим показанием признано наибольшее вероятие. Отец его, из крестьян, Киевской губ., Дослужился до обер-офицерских чинов и умер в Киеве. Мачиха и братья признали в Аркадии своего родственника, но в формулярном списке Савелия Микульского сын Антон не значится и в показаниях относительно возраста выходят трудно объяснимые противоречия. Есть указания на какие-то приключения и тюремное заключение еще в 1858 году. Затем, в августе 1881 года загадочный человек [9] появляется в Осташкове, именуя себя протоиереем села Зарехенского, Томской епархии, быстро скрывается при появлении полиции, является в Москве уже под именем единоверческого архимандрита; в декабре того же года в одном письме именует себя «епископом Аркадием», в 1882-1883 — выдает себя за «противураскольничьего миссионера», и наконец, очевидно ознакомившись с легендой об «Опоньеком царстве» и «Беловодии», — окончательно утверждает себя в звании «епископа Беловодского», в качестве какового является и на Урале.

Дальнейшее видно будет из самого изложения Г. Т. Хохлова. Прабавлю только, что там же, на Урале, в станице Круглоозерной мне довелось встретить других исследователей этого вопроса, тоже казаков, которые изъездили чуть не всю Россию, чтобы собрать точные данные о личности самозванного архиепископа. Они снабдили меня, между прочим, несколькими номерами «Пермских губ. Ведомостей», в которых была напечатана (из дела об Антоне Савельеве Пикульском, производившегося в Пермск. Окр. суде) автобиография Аркадия Беловодского и составленная грамота, которую он яко бы получил в Беловодии от «смиренного Мелетия, патриарха славяно-беловодского, камбайского, японского, индостанского, индиянского, англо-индейского, ост-индии, и юст-индии, и фест-индии, и африки, и америки, и земли хили, и магеланские земли, и бразилии, и абисинии» (См. «Пермские губ. Ведомости» 1899 г. 247, 252, 253 и 278.). Изложенная запутанным, неправильным старинным стилем, эта самодельная грамота подписана кроме «смиренного Мелетия», еще «Григорием Владимировичем, Царем и Кралем Камбайского царства, индии и магеланские земли», а также многочисленными митрополитами и епископами. Тут есть и «смиренный митрополит Александр Лагоря града», и «смиренный Ермоген — Гоа града», и «смиренный Василий — митрополит Нью-Иорка (!) града» и «смиренный Захарий епископ Амеяна (Амиена?) града в Галии...» Список занимает около 350 газетных строк; причем составитель его, повидимому, старался не пропустить ни одной заметной страны ни в одной части света, Для «поставления» епископа Аркадия в гор. Левск, столицу Беловодского царства, съехались очевидно епископы всего мира, начиная с «смиренного Симеона, епископа Алторфа (Альтдорф?) града, неподалеку (!) от горы Готгарда», — или еще более смиренного «кесаря-архимандрита афанасие-онуфриевского монастыря в провинции Алешенжо (?)» и кончая более близкими к нам — «смиренным Уамвлихом, архиепископом [10] Толона града», «Георгием — архиепископом равенскпм града рвина (!)» и «Карпилием, Анжерского града». Автор этой грамоты составлял ее повидимому с каким-нибудь старинным учебником географии в руках, ни мало не заботясь трудностию — сводить в одну епархию Нью-Иорк и Потози, Калькутту и Швейцарский Ааргау, Вальядолид и Парагвай. Столь же нелепа, детски наивна и невежественна автобиография Аркадия, рассказ его о путешествии в Беловодию и описание этой страны. Грустно подумать, что эта полуграмотная пачкотня способна еще и в XX столетии производить в нашем отечестве свое действие.

Теперь несколько слов о личности автора предлагаемого путешествия и об его рукописи. Как уже сказано, черновые наброски путешествия были сделаны полу-уставом. Полу-уставом же, к которому рука автора-казака очевидно более привычна, сделаны в переписанной рукописи надстрочные и на полях вставки и примечания. Подготовляя ее для печати, я позволил себе только, для облегчения чтения, разбить текст на главы и снабдить главы перечнем содержания. Затем мною же исправлены все чисто грамматические ошибки в написании слов и расставлены знаки препинания и абзацы. В остальном я сохранил в неприкосновенности своеобразный и часто очень выразительный при всей неправильности слог автора. Слог этот, как читатель заметит, — очень неровный. Наряду с наивной неповоротливостию изложения — встречаются с одной стороны целые страницы, в которых непосредственное красноречие достигает значительной выразительности и силы (напр. указанные выше места гл. IX), — с другой страницы, напоминающие бесцветно-правильное изложение путеводителей и описаний, откуда вероятно они и заимствованы. Таких мест немного. Затем — наряду с формами архаическими, а также чисто народными или местными словами, — попадаются выражения в роде: «соединились в один тип с местными жителями» (стр. 61), — «крик, потрясающий нервы» (стр. 45), «трудно представить себе занятие, более неэстетичное» (стр. 76). Все это, однако, не должно удивлять читателя. Даже более, — это именно характерно для «землепроходцев» нашего времени, соединяющих с миросозерцанием XV или XVI века невольное знакомство с внешностию современной культуры. Проезжая по Красному морю, наши путники вспоминали Моисея Боговидца и переход Израильтян. При этом они вглядывались в волны, чтобы увидеть, — «не вылазиют ли» из моря поглощенные пучиною «фараоны», чтобы спросить у путников, скоро ли наступит свето-престовление. Так им говорили старые люди на [11] родине. Отметив это обстоятельство с оттенком некоторой иронии, автор переходит вскоре к описанию электрического фонаря, который пронизывал тьму египетской ночи с мачты французского парохода.

Эта двойственность проходит через все путешествие и отражается в самом слоге. Нет сомнения, что только при мировоззрении чисто детском или современном Марко-Поло можно придать серьезное значение наивно-невежественным россказням топ-езерского инока или Беловодского Аркадия. Невольно приходят в голову самые грустные мысли при чтении фантастической грамоты беловодского епископа, в которой Алтдорф, Ааргау, Амиен, Ольмюц, даже Нью-Иорк, выстроены в один ряд с неведомой Беловодией и задернуты одной завесой грубого невежества и незнания. Можно подумать, что самые элементарные географические познания для массы народа представляют еще грамоту за семью печатями, столь же недоступную и фантастическую, как и сказочная Беловодия. Не надо, однако, забывать при этом, что все путешествие казаков, при незнании языков и без всяких пособий в виде карт или географических сочинений, — представляет психологически — настоящий подвиг с целью критической проверки этих же невежественных сказаний. Правда, и во время этого путешествия проявляется немало легковерия: автор верит, повидимому, в «обжаренных рыбок», которые «спрыгнули со сковородки» во время завтрака Царя Константина в день гибели Цареграда. Он даже заглядывает испытующим оком в темную воду балыклинского бассейна, в смутной надежде увидеть один «ожаренный темно-красный» бок этих рыб (стр. 19). Верит также и в то, что у гостинницы, у которой останавливаются палестинские паломники и туристы, сохранилась (весьма кстати) та самая смоковница, на которой около двух тысяч лет назад сидел Закхей в ожидании Христа. Даже подлинный дом доброго самарянина (из притчи!) не возбуждает в нем особенного недоверия (стр. 39). Соляной столб, в который, за любопытство, была обращена жена Лота, по его словам, потому не стоит до сих пор близь Мертвого моря, — что «ее давным давно увезли англичане» (стр. 41), а в городе Наблосе до сих пор «сохранились признаки, где ушиблась, упавши с верхнего этажа, Царица Иезавель и как собаки лизали ее кровь» (стр. 35). Вообще, если отважные путники наши представляли довольно благодарный материал для эксплоатации и обмана, густой сетью раскинувшихся над современной Палестиной, то все же порой в них просыпается критика (напр. по поводу славянской [12] надписи на иконе Дм. Солунского — стр. 25), а иной раз как напр. в размышлениях о религиозной самонадеянности (стр. 35) — проявляются признаки настоящей разумной терпимости. Как ни слабы эти движения критической мысли, — не надо все-таки упускать из виду, что именно сомнение в подлинности маршрутов и сказаний Аркадия вызвало самое путешествие. И если этот тяжелый и трудный «опыт» может принести значительную пользу людям одного с автором настроения, — то с другой стороны — для читателей из культурного слоя, быть может, главный интерес сосредоточится на своеобразных фигурах самих казаков-землепроходцев. Их настроение, которое переносит мысль на несколько веков назад и кажется таким архаическим, есть — и это следует помнить — настроение и мировоззрение огромной части русского народа,

Я полагаю, эти соображения служат достаточным основанием тому, что Географическое Общество решило издать настоящее «Путешествие уральских казаков в Беловодское царство».

В. Короленко.

26 Мая 1903. Полтава.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие уральских казаков в "Беловодское царство" (Записки императорского русского географического общества по отделению этнографии. Том XXVIII, Вып. 1). СПб. 1903

© текст - Короленко В. 1903
© сетевая версия - Тhietmar. 2019

© OCR - Иванов А. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ИРГО. 1903