ЗАПИСКИ ГРАФА ЛАНЖЕРОНА

Война с Турцией 1806-1812 г.г.

(См. “Русская Старина”, июнь 1909 года.)

Перевод с французской рукописи, под редакцией Е. Каменского.

Сражение под Баттином.

Движение турецких отрядов для выручки Рущука, как я и предупреждал графа Каменского, делало осаду гораздо серьезнее, чем предполагал главнокомандующий.

Мы уже видели, что Мухтар-Паша прибыл туда со своими албанцами, затем Кучум-Али и Сераскир собрали с Дуная все гарнизоны и вооруженных жителей и, таким образом, составилось два корпуса силою в 15.000 человек.

Если бы турки, не теряя драгоценного времени, напали бы на мой левый фланг и если бы, в то же время, была бы произведена вылазка Рущукского гарнизона, что совпало бы как раз с тем временем, как у меня было самое незначительное число войск, и если бы все это совершилось до прибытия войск графа Сергея, сделавших огромный обход к Силистрии, вместо того чтобы прямо идти на Рущук, то весьма возможно, что туркам удалось бы освободить Рущук и тогда это было б новой ошибкой графа Каменского, не вызвавшего вовремя своего брата. Но вместо того, чтобы воспользоваться этими благоприятными обстоятельствами, турки двинулись к Баттину, где и укрепились.

Деревня Баттино лежит в 33-х верстах от Рущука, в 3-х верстах от Дуная и 5-ти от реки Янтры, впадающей в Дунай; за Баттиным, со стороны Систово, протекает ручей. Баттино окружена высокими и почти голыми горами, перерезанными глубокими [164] долинами, направляющимися с юга на север; горы эти доходят до самого Дуная, по берегу которого тянется узкая дорога. Возвышенность, у которой расположено Баттино, одна из самых больших и на ее вершине находится площадка в 2 — 3 версты, где турки и выстроили большое и сильное укрепление, фланкируемое бастионами. Но, построив такое укрепление, они не закрыли его с горжи, со стороны ручья, вероятно не предполагая, чтобы можно было оттуда подойти к нему. Влево, в полуверсте от этого ретраншемента, они выстроили другой редут, также очень сильный, но уже закрытый со всех сторон. Расположенная же влево от этих укреплений возвышенность, представляющая хорошую позицию, не была занята турками; также ими не было занято все пространство до самого Дуная, вследствие этого, в случае нападения с этой стороны, они рисковали остаться без воды, довольствуясь только Баттинским ручьем, часто совершенно пересыхающим. Трудно было занять более невыгодную позицию, чем та, которую выбрали турки в Баттине, так как она со всех сторон была окружена горами, но для них это было безразлично и они слишком мало размышляли при выборе позиции для постройки укреплений.

Каждый корпус, в ожидании неприятеля, размещался, где и как хотел, и у них часто встречается, что 5 или 6 ретраншементов не имеют между собой ни связи, ни поддержки.

Как только граф Каменский узнал, что турки находятся в Баттине, он сознал свою ошибку, оставив 15.000 человек без всякой нужды в Силистрии. Турки были от нас очень близко, так что всегда, можно было ожидать с их стороны нападения, а потому и не следовало терять ни минуты, чтобы спешно вызвать войска графа Сергея (как уже сказано было выше) и не заставлять этот корпус двигаться через Мариатинскую равнину, на виду Рущука, обнаруживая тем перед Босняком свои замыслы. Несомненно, что тот, в свою очередь, дал знать об этом движении Кучум-Али, так как этот последний всю ночь пускал ракеты.

Генерал Марков остался перед Силистрией с 8 батальонами и несколькими полками казаков: в городе же командовал генерал Слеттер (Сначала граф Каменский оставил в Силистрии генерала Ангельма, это был гатчинец, человек без всяких талантов и мужества, очень ограниченный, а главное пьяница, он ужасно распустил свой отряд, допуская всякие подлости и, будучи большим трусом, он вообразил, что 30 или 40 турок, оставшихся в городе, уже составляют против него заговор и собираются перебить его и весь гарнизон, при содействии жителей соседних деревень. Он до такой степени надоел всеми этими воображениями графу Каменскому, что тот сменил его, назначив на его место честного и храброго Слеттера, прекрасного офицера, который был бы более полезен в действующем корпусе.). [165]

Граф Каменский приказал своему брату двинуться тотчас к Баттину, атаковать там турок, оставив небольшие отряды по Бельской и Разградской дорогам.

Уваров и Кульнев, со своими корпусами, соединились с графом Сергеем и, у него под начальством, составился корпус в 18.000 человек и 80 пушек. Турок же было всего 12.000 человек и 8 орудий.

13-го граф Сергей расположился лагерем на р. Ломе, 15-го он подошел к Баттину, а 16-го атаковал его.

Рекогносцировка Баттина была сделана очень дурно; наш генерал-квартирмейстер Хоментовский ничего не разузнал заранее. Проведя три месяца перед Шумлой, кажется, можно было бы лучше изучить окрестности.

Граф Сергей разделил свои войска на два отряда: генерал Кульнев должен был атаковать неприятеля между Баттиным и рекой Янтрой, а генерал Павел Иловайский должен был двинуться вперед и действовать со стороны Дуная. Такое распоряжение его было очень хорошо. Граф Сергей, по своему обыкновению, оставался в 5 верстах от неприятеля, окруженный тройной линией: казаков, кавалерии и своего вернаго Палицина с Орловским полком. Уваров также оставался с ним, тогда как он смело мог принимать более активное участие.

16 августа, на разсвете — Иловайский двинулся вперед, вдоль Дуная, через возвышенность и, в двух или трех верстах от неприятельских укреплений, он наткнулся на овраг, который был так глубок и широк, что если бы турки поставили бы на возвышенности, находящейся на их стороне, хоть 2 пушки и человек 300 стражников, то Иловайский никогда бы не мог перебраться через него; но так как у этого места он встретил только пикет из двух, трех турок, спокойно сидящих и курящих свои трубки, то он свободно перешел через этот овраг.

Донские артиллеристы спустились и поднялись через овраг, неся пушки на своих плечах, а остальные войска отряда последовали за ними, хотя через этот овраг и была более легкая дорога, но ее никто не заметил, и Иловайский подошел близко к Дунаю. Добравшись до возвышения, Иловайский перестроился в [166] боевой порядок и двинулся вперед. Этот прекрасный офицер, который вместе с храбростью соединял в себе все самый блестящие качества опытного генерала, осмотрев поле, живо сообразил, что если он займет местность за левым флангом турок, то он легко может разгромить их своей артиллерией: а если, к тому же, Кульневу удастся проектированное им движение, то турецкая армия будет совершенно истреблена. После нескольких схваток с неприятельской кавалерией, Иловайский отбросил ее, захватил желанное поле и, ворвавшись в их укрепление, перебил всех находившихся там турок. В то же время русская флотилия, под начальством полковника Берлига, поднялась вверх по реке и атаковала турецкую флотилию.

По приказанию Иловайского, Козловский полк высадился на берегу, отогнал с берега турок и своим огнем заставил удалиться турецкую флотилию.

Но Кульнев, вместо того, чтобы обойти неприятельскую позицию, двинулся прямо на него с фронта и, после столкновения с турецкой кавалерией, не счел возможным атаковать укрепление. Вследствие овладевшей им нерешительности, было потеряно довольно много времени, и уже наступил вечер.

Граф Сергей, остававшийся неподвижно на одном месте, не видал ничего. Его обычная нерешительность и боязнь всяких неожиданностей не позволяли ему двигаться вперед и давать какие-либо приказания.

Храбрый Иловайский послал сказать графу, что если он разрешит ему остаться на занятой позиции, то он в продолжение ночи укрепится на ней, а если Кульнев обойдет, наконец, неприятеля, то он отвечает за успех.

В ответ на это, граф Сергей послал ему приказание отступить.

Несмотря на это приказание, Иловайский все-таки остался на прежнем месте. Тогда граф Сергей Каменский послал к ному Уварова, который нашел положение Иловайского не прочным, а занятую им позицию не обеспеченной. По возвращении его, граф Сергей послал настоятельное приказание Иловайскому возвратиться в лагерь, а также приказание отступить и Кульневу. Можно себе представить досаду и злобу Иловайского, этого прекрасного генерала, и всех находящихся под его начальством, как-то: Воронцова, Сен-При, Башилова (прибывшего вечером с Тамбовским полком) и многих других начальников!

Независимо от неприятности, которую им причинили, вырвав у них блестящую и верную победу, их также страшила перспектива [167] обратного перехода, ночью, через овраг, стоивший им так много трудностей днем. Теперь им еще грозила опасность быть преследуемыми при отступлении турками, тем более, что Кульнев уже давно отступил.

Вся неприятельская армии могла напасть на Иловайского, но добрые турки не пошевелились и тем дали возможность Иловайскому спокойно перейти овраг.

Это безумное распоряжение стоило нам около 600 человек и почти столько же туркам. Трофеями дела было несколько знамен, взятых нами у турецкой конницы, из чего граф Каменский пожелал заключить, что дело это кончилось нашей победой. Он сам, составил по этому поводу великолепную реляцию, признавая себя достойным большого поощрения. Но граф Николай не пошел на эту удочку и страшно рассердился. “Мне уже надоели эти большие поощрения”, сказал он мне, но, по справедливости надо признаться, что он сам быль во всем виновата. Зная своего брата, зачем было давать ему поручения и вверить ему славу всей армии?! Разве у него не было других генералов, более достойных и уважаемых войсками, тогда как брат его внушил к себе только ненависть и презрение? Почему он поощрил в себе эту несчастную слабость к своему брату, так мало достойному его протекции? Почему у него предубеждение против других генералов, заслуживающих большего его доверия?

Я прибавляю к этому — какая же это страна, где общественное мнение и возмущение армии не заставили главнокомандующего отнять начальство у такого человека, как граф Сергей, а двор — наказать его, если уж не эшафотом, то, по крайней мере, лишением мундира и орденов! Но ничего подобного не случилось; граф Сергей остался в армии и через месяц получил одно из самых почетных военных отличий, доказывающее обыкновенно благодарность отечества своему полководцу.

С другой стороны, как понимать такого человека как граф Сергей, который, окончив так удачно экспедиции в Базарджик и под Шумлой, где другие сражались и побеждали за него, а он сам только пользовался успехом и славой. При новой встрече с турками, он не решался приблизиться к полю сражения и не давал другим побеждать! Природа, создавая людей, иногда проявляет странные капризы!

Между тем, граф Николай решил второй раз произвести атаку под личным руководством. Его можно упрекнуть в том, что он не сделал этого при первой атаке. [168]

Граф Николай, как и его брат Сергей, постоянно увеличивавший опасность и уверявший его, что турецкая армия состояла не менее, как из 40.000 человек, также не пренебрегал преувеличениями, а поэтому он взял с собой даже больше того, что он должен был взять, оставив только 8 или 9 тыс. человек на сорокаверстную линию вокруг Рущука и Журжева; тогда как в обоих городах, наверное, оставалось более 12.000 человек сражающихся. Если бы Босняк знал о нашей малочисленности (а он мог предполагать ее) и атаковал бы меня на одном пункте всеми своими силами, я бы защищался но возможности, но не знаю, что бы из этого вышло. С этими 8.000 людей, граф Каменский оставил при мне генералов Эссена и Засса. Мы трое были старшими генералами в армии, и мои оба помощника были одними из лучших. Граф взял с собой Уварова, ни к чему не нужного ему, и Войкова, который помог бы ему во всем, если бы им не овладел приступ лихорадки, лишивший его славы, которою он, наверное, покрыл бы себя в этом бою.

Граф Каменский уехал из лагеря 24-го августа, а 26-го он уже дал сражение при Баттине и выиграл его. Эта победа была очень счастлива и полезна, но, как военное предприятие, она не заслуживала большой славы.

Турки, хотя и получившие подкрепление, все-таки были значительно слабее нас, и поэтому русским, имевшим 22.000 человек при 140 орудиях, не было большого труда победить 18.000 турок с 14-ю артиллерийскими орудиями (Хотя граф Каменский и заявил в своем донесении, что он победил 40.000 турок, но на самом деле в неприятельском лагере не было и 18.000 солдат; тысяч 18 там было конечно, но в числе их были и слуги, и рабочие, и купцы, из которых некоторые хотя и принимали иногда участие в сражении, но большею частью или убегали, или производили страшный беспорядок.).

Под начальством главнокомандующего состояло 31 батальон, 53 эскадрона, 13 полков казаков и 140 пушек.

Он разделил свою армию на 2 корпуса, один он поручил своему брату, а другим командовал сам. Под его непосредственным начальством состояло: 15 батальонов, 28 эскадронов и 9 полков казаков, во главе с генералами: Булатовым, князем Евгением Виртембергским, Сабанеевым, Кульневым, графом Сен-При, Воронцовым, Ланским и Баумгартеном.

Граф Сергей имел под своим начальством 16 батальонов, [169] 25 эскадронов и 4 полка казаков; у него были генералы: Уваров, Павел Иловайский, Башилов, Сергей Репнинский и Гампер.

25-го армия выступила в двух колоннах. Граф Сергей расположился лагерем в 5-ти верстах от турок, вправо от Дуная и влево от деревни Абланова. Граф Николай так же остановился на Браиловской дороге. Казаки все время поддерживали связь между двумя колоннами.

На виду у турок, граф Николай проявил свой талант военного взгляда, сделав тут же на поле сражения все соответствующие распоряжения, которые сами по себе были превосходны, но не таково было исполнение их.

Нескольких засевших в кустарниках турок граф приказал выгнать Оренбургскому казачьему полку, командир которого был ранен. Этот полк был в конвое главной квартиры и еще ни разу не видел неприятеля.

Подкрепление, полученное турками после сражения 16-го числа, состояло из 4 или 5.000 ч. и 6 пушек.

Кучум-Али, заметив свою ошибку, состоящую в том, что он не занял холма, находящегося влево от его фронта, решился исправить ее и послать туда 500 человек и 2 пушки; еще ниже и левее, но направлению к Дунаю, точно также был подкреплен другой отряд. Джаур-Гассан с 300 человек укрепились на плато вдоль Дуная, при устье ручья Баттика, но, теперь, как и в первый раз, турки не подумали занять овраг, находящийся перед их фронтом, и генерал Иловайский снова перешел его, но более удачно, чем 10-го, так как взял немного влево от того моста, где ему пришлось вынести так много трудностей. Вся слава этого дня принадлежит храбрецу Иловайскому, который первый начал атаку, но за свою славу должен был заплатить жизнью.

Под его начальством находились казачьи полки: его, его брата и Денисова 6-го, 10 эскадронов Ольвиопольского гусарского полка, Тамбовский, Днепровский и 32-ой егерский полки и 8 орудий конной артиллерии, под начальством храброго майора Говена, так прекрасно служившего мне при Дерикиое.

Генерал Гампер двинулся за Иловайским, командуя 2-ой колонной и имея под своим начальством Андриановский казачий полк, 18-ть 12-ти ф. пушек, Петербургский драгунский, Фанагорийский, Витебский и Новгородский пехотные полки.

Обеими этими колоннами командовал граф Сергей Каменский; его помощником был назначен Уваров, но так как он очень редко появлялся среди войск и не отдавал никаких [170] приказаний, а сам граф Сергей Каменский и вовсе не посетил свои войска (Граф Каменский преспокойно себе оставался в своем лагере, в 5-ти верстах от боя, со своим гвардейским капитаном Палицыным и верным Орловским полком. В этот день, чтобы охранить свою священную особу от всякой опасности, он также даровал честь защищать себя храброму Петербургскому пехотному полку и Смоленским драгунам. Таким образом, он лишил 2.500 человек возможности участвовать в деле и в продолжение всего сражения оставался на своей тыльной позиции, презирая все, что про него ни говорили. Трудно встретить человека более нерешительного!), то на самом деле — начальником всего правого фланга был генерал Иловайский.

Я много раз участвовал в войнах и нередко замечал, что в день сражений, часто, вместо старшего в чине, командует тот, кто действительно более достоин этой чести. Когда опасность становится очевидной и приближается решительный момент, то солдата, офицер, командиры полков и начальники дивизий — все они обращаются к генералу, от которого они привыкли получать приказания и который идет впереди всех. Так было и в этом случае. Единственно кому повиновались охотно войска — так это Иловайскому.

Он обладал красивой наружностью и благородной осанкой; сидя на великолепном белом коне, таком же гордом и величественном, как его всадник, героем мчался впереди своих подчиненных, внушая к себе уверенность и уважение всей армии.

Никто на правом фланге и не думал, что он находился под начальством графа Сергея Каменского и Уварова ((1827 г). Генерала Уварова уже больше нет на свете, по все его очень жалели, конечно, не за военные таланты, а за добродушие, честность и другие уважаемые качества. Он тогда уже был не только любимцем своего Государя, но и его другом: он часто говорил правду Государю, делал много добра и никогда никому не вредил; вследствие чего, во время нового командования гвардией, он был обожаем ею. Необходимо также сказать, в сражениях 10, 12, 13 и 14 годов он выказал очень много усердия и храбрости и, таким образом, заставил забыть все свои, слабости, скомпрометировавшие его в описываемой мною кампании.).

В 9 ч. утра, подойдя к турецкому лагерю, Иловайский увидел, что ноле, которое он так легко занял 16-го числа, было теперь укреплено; тогда он поставил на возвышенностях, вправо и влево от оврагов, через которые он должен проходить, — 8 пушек, направив их на неприятельский ретраншемент, — который, затем, и был атакован Тамбовским и Днепровским полками.

Стремление победить, желание отличиться, энтузиазм, вызываемый [171] примером Иловайского — были так сильны в этой колонне, что казаки и Говен, со своей конной артиллерией, ворвались в укрепление одновременно с пехотой. Оно было моментально взято и все защитники его перебиты.

Заняв укрепление, Иловайский приказал занять и второй ретраншемент, находящейся на правом фланге. Назначенный для сего 32-й Егерский полк выказал такое же мужество, как и Тамбовский и Днепровский полки, принимавшие участие и в этой атаке. Укрепление было взято так же быстро, как и первое, а полковник Козловский, с Ольвиопольскими гусарами, храбро рубил и колол тех турок, которые перебегали из одного укрепления в другое.

Джаур-Гассан, занимавший (как мы уже видели) третий ретраншемент, находящийся при владении ручья Баттина, не дождавшись нападения, бежал вдоль Дуная.

Выгнанные из всех своих новых укреплений, турки бросились бежать; одни к старым редутам, а другие по берегу Дуная, откуда они стали искать возможности спастись по Систовской дороге. Их преследовали казаки и кавалерия Иловайского, а затем им перерезала дорогу Кульневская кавалерия, которая, обойдя всю турецкую позицию, прибыла наконец туда же, где должна была быть еще 16-го августа.

После взятия 3-х ретраншементов, сражение должно было быть окончено, и эта победа стоила бы нам не более 300 человек. Между тем, турки, запрятавшиеся в свои старые редуты, были окружены со всех сторон и отрезаны совершенно от воды; кроме того, они были обстреливаемы, как из 40 пушек, которые Иловайский расставил вокруг неприятельского лагеря и каждый выстрел которых уносил у них множество людей и лошадей, так и 60-ю пушками 1-го корпуса с правого фланга. При таком положении они не имели более никакой возможности защищаться и были принуждены сдаться. Никогда еще их армия не была в таком ужасном положении!

Если бы граф Николай Каменский мог сесть на лошадь и объехать свои фланги, то он убедился бы тогда в бесполезности атак, которых он так настоятельно требовал и которые стоили жизни 1.500 человек.

Нам ничего больше не оставалось делать, как поставить наши батареи так, чтобы расстреливать всех, выходящих из укреплений, и ожидать, чтобы жажда заставила турок сдаться нам и тогда наша победа была бы полной. [172]

Во время атаки правого фланга, граф Николай Каменский подошел к турецкому укреплению, которое было действительно необъятно. Предполагали, что оно было закрыто со всех сторон, но на самом деле оно имело валы только со стороны Баттинского ручья. Граф самолично взошел на небольшую возвышенность, находящуюся вправо от турок, и оставался там довольно долго. И он и его свита все были пешком и подвергались большой опасности. Граф знал все, что о нем говорили, он знал также свои слабости, но хотел превозмочь их и заставить замолчать своих врагов, что и удалось ему как нельзя лучше. Надо отдать ему справедливость, что это усилие над собой стоило ему очень много и поэтому имеет еще больше заслуги.

Он поставил перед собой 40 орудий, под прикрытием Московского, Брянского и 7-го егерского полков, а на правом фланге, против середины большого турецкого ретраншемента, расположил свои войска, графа Сеп-При и графа Воронцова, а именно: Нарвский, 6-ой егерский пехотные и Стародубский драгунский полки. Войска эти, своим правым флангом, соприкасались с левым флангом Иловайского. Считая турецкое укрепление очень сильным, главнокомандующий не предполагал атаковать его, но затем, после небольшой рекогносцировки, увидели, что оно было одно из самых слабых.

Между тем, Кульнев с Малороссийским, Крымским и 11-ым егерским полками и всей своей кавалерией, отделившись, в 9 ч. утра, от 1-го корпуса, двинулся налево, перешел Баттинский ручей и занял возвышенности между Баттиным и Янтрой. Таким образом, турки были окружены с самого начала сражения.

При занятии этой позиции, Кульнев встретил на возвышенностях турецкую конницу, которую он тотчас же рассеял, и обратив в бегство, преследовал по Систовской дороге. Малороссийский и 11 егерский полки, под начальством флигель-адъютанта графа Бальмена, спустились в долину, где протекал Баттинский ручей, и, дойдя до берегов Дуная, разнесли находившийся тут турецкий лагерь.

В это же время, наша флотилия под командой полковника Берлица, атаковала турецкую флотилии, с помощью этих двух полков и части артиллерии правого фланга Иловайского, ей удалось разбить неприятельскую флотилию; в четырех судах открылась течь, одиннадцать были взяты и только нескольким удалось уйти.

Около 2 часов дня гр. Николай, наконец, решил атаковать второй турецкий ретраншемент. Наши полки двинулись в атаку, [173] но все они были отбиты. Князь Хованский получил значительную рану в бедро, а Башилов в руку.

Засевшие в этих ретраншементах турки поражали нас необыкновенно сильным огнем, так что около стен первого укрепления образовалась вторая стена из трупов убитых людей, лошадей и верблюдов, что еще более усложняло трудность взятия укрепления.

Слабый Фанагорийский полк, вместо того, чтобы двигаться через овраг, пошел вдоль его, а затем окончательно исчез. За эту ошибку он поплатился своими офицерами, из которых 20 человек погибло убитыми и ранеными. Этот же полк был причиной смерти генерала Иловайского, который, во время жаркого боя, сделал несколько попыток собрать рассеянных Фанагорийцев и соединить их с другими своими полками, но в это время он был ранен. У него оказалось простреленным плечо, и он был принужден оставить поле сражения (Пуля осталась у нею в лопатке, и ее никак не могли извлечь. На другой день сражения его перенесли ко мне в лагерь, перед Рущуком, где он оставался несколько дней, а затем его перенесли в главную квартиру и отвели там отдельную палатку, около самой палатки главнокомандующего.

Я вечно буду упрекать гр. Каменского за его жестокое равнодушие к этому герою, которому он был обязан большей частью своих успехов.

Иловайский, почти умирающий, лежал от него в 50 шагах, а он только через неделю собрался его навестить и то только после моих упреков в бесчеловечности и неприличии его поведения. Иловайский был ужасно огорчен таким невниманием своего начальника и несколько раз говорил мне об этом со слезами на глазах. Правда, Каменский не любил его лично и ненавидел вообще все казачество, но он все-таки должен был признавать его личные достоинства и отдавать справедливость его талантам. А может быть, ему было даже не безызвестно, что армия приписывала Иловайскому, и не без основания, весь успех сражения. Затем Иловайский был перевезен в Бухарест, где он и умер месяц спустя. Армия чрезвычайно сожалела о смерти этого генерала, оценив его достоинства больше, нежели это сделал их главнокомандующий. Я же потерял в нем настоящего друга, а Россия в его лице лишилась прекрасного генерала. Тем не менее, среди казаков он не пользовался любовью, так как был слишком европеец для них; он говорил по-французски, читал хорошие военные книги и любил регулярные войска.

(1827 г) Впрочем, этот взгляд существовал у них только в прежнее время, еще в период Крыма, но, совершив несколько походов, они стали гораздо цивилизованнее, и теперь уже часто говорят “у нас в Париже”.). [174]

Но, несмотря на все усилия и храбрость, с которой атаковали (На все эти бесполезные атаки было потеряно много времени и много людей. Неуспех атак, о которых доложили графу Сергею, спокойно отдыхавшему в своей главной квартире, так испугал его, что он послал просить позволения отступить. Главнокомандующий принял посла своего брата очень дурно и даже наговорил ему много неприятных вещей.) ретраншемент, его все-таки никак не могли взять. Кульнев (Генерал Кульнев хотел вести в атаку Крымский полк, но командир этого полка ген. Баумгартен подал тут же в отставку. Он был очень образованный офицер и, судя по полученным им ранам, очень храбрый; но дело в том, что он только что женился и, обладая хорошими средствами, не хотел больше служить. Все это он сообщил Кульневу, который и оставил его в резерве. Во Франции такой человек был бы выгнан со службы, если не Государем, то своими товарищами. Здесь же никто и не подумал упрекать его в чем-либо. Можно ли из этого обстоятельства вывести что-нибудь против русской армии? Я не знаю лучшей по храбрости и по славе, но я повторяю, что в этой армии слишком часто бывают слепы.) также принимал участие в этой атаке, но был отбит так же, как и другие.

По моему убеждению, нужно было атаку направить на первый ретраншемент, так как он был открыт со стороны Баттина и, пройдя через деревню, можно было легко туда проникнуть. Граф Каменский догадался, наконец, об этом и понял, что Кульнев взял неверное направление. Он несколько раз посылал сказать ему, с какой стороны надо атаковывать, но Кульнев, обескураженный уже неудачей, не последовал его совету, хотя его лично никак нельзя упрекнуть в недостатке храбрости.

Граф Каменский ужасно рассердился на него и, отняв у него командование, передал его генералу Баумгартену, который и нашел правильный пункт атаки (Лучше было бы совсем не атаковать, но раз уже решились на нападение, то ничего другого выбирать было больше нельзя.), на который и направил свою колонну.

Тогда турки, увидев, что им не остается никакой надежды на спасение и что им всем грозит погибнуть от неприятельских штыков, решили бежать.

Мухтар и все конные, находившиеся в этом огромном укреплении, выскочили оттуда первыми, а за ними и все прочие защитники, образовав две толпы, которые, как два потока, прорывающие плотину, напирали друг на друга, пока не вышли на свободу.

Одна колонна двинулась по ручью и продолжающей его долине, другая же направилась в совершенно противоположную сторону, [175] по Трстеникской дороге. Эта вторая колонна прошла невдалеке от графа Сергея (Если бы эта колонна двинулась несколько правее, она встретилась бы с графом Сергеем и его конвоем. Турки, вследствие своей многочисленности и стремительности во время бегства, без всякого сомнения, опрокинули бы наших драгун, а может быть и пехоту, никак не ожидавших такого нападения. Гр. Сергей, никогда не скакавший галопом, был бы наверное настигнут ими и зарублен саблями, и только потому, что он оставался в 5 верстах от поля сражения. Это был бы очень веселый эпизод!) и, кажется, навела на него трепетный ужас; она направилась также в центр лагеря гр. Николая, не сделав нам никакого вреда. Если бы турки не были так заняты своим спасением, они могли бы очень легко овладеть всем нашим обозом.

Полки: Стародубский, Ливонский, Петербургский, Смоленский, Дерптский — драгунские и целая туча казаков помчались преследовать их и изрубили целую массу.

Другая турецкая колонна понесла еще больше потерь. Как только генерал Ланской заметил ее бегство, он тотчас же погнался за убегающими с Белорусским и Александрийскими гусарскими полками, взял турок во фланг и перебил всех отставших беглецов. Он мог бы окончательно изрубить всю колонну, если бы конная артиллерия, находившаяся на левом фланге гр. Николая, не начала бы ее обстреливать. В это время была ужасная пыль, вследствие которой и произошла ошибка, остановившая преследование турок. Майор Бушуев, командовавший этой артиллерией, не заметил гусар, и его картечь, пролетев сквозь неприятельскую конницу, попала в строй гусар Ланского, убила нескольких александрийцев, а у самого Ланского оторвала палец. Это происшествие остановило дальнейшее действие полка и тем спасло многих турок.

Мухтар-паша был также в числе бежавших, но ему удалось спастись от преследования, а Кучум-али и Халиф-лаша были убиты во втором ретраншементе.

Все, кто не могли спастись из первого укрепления, и все пешие погибли под нашими штыками.

Несчастные турки, запертые во втором укреплении, очутились тогда уже без всякой надежды избежать смерти или получить спасение. Все их начальники или погибли или бежали, оставив защитников на их судьбу. Турок было до 5.000 человек, окруженных со всех сторон двадцатью тысячами штыков. К тому же стояла ужасная жара, и они невыносимо страдали от жажды. [176]

Перед глазами у них находились трупы убитых товарищей, а также раненые и больные, которым они не могли подать никакой помощи, и они решились сдаться. Предполагая, что главнокомандующий был на правом фланге, они отправили к нему туда парламентеров. Граф Мантейфель, как самый старший (генерал Уваров не показывался нигде), первый принял их и затем отослал к графу Сергею, а тот в свою очередь отправил их к своему брату, так что эти несчастные, полуживые от голода и жажды, должны были прошагать лишних более 12 верст, и только по наступлении дня, наконец, были окончены все переговоры о капитуляции (Первое, что попросили пленники при сдаче — это воды; они с жадностью набросились на нее, говоря, что многие раненые умерли от жажды.), которую гр. Каменский и заставил подписать Родофинаки. Турки сдались военнопленными в числе 5.000 человек. Среди них был трехбунчужный Ахмет-паша и много офицеров, между которыми понял также Гусейн-Ага, приемный сын Пегливана, спасшегося из Базарджика.

Турки на поле сражения оставили 5.000 трупов, а около 8.000 человек бежали. Было взято 178 знамен и 14 пушек. Полученная добыча была громадная: оружие, одежда и дорогие лошади были взяты нашими войсками в большом количестве. У мертвых также было найдено много денег, которыми и обогатились наши солдаты или, вернее, наши маркитанты, которые, в России, всегда наследуют имущество неприятеля. У нас убитых и раненых было 1.800 человек, из которых, как я уже заметил, 1.500 погибло совершенно напрасно.

Конечно, я был очень заинтересован успехом этого сражения и, хотя я и не сомневался в его благоприятном исходе, тем не менее, я был очень рад узнать о нашей победе. От моего осадного корпуса до Баттинских войск я протянул цепь казаков, расставленных через каждые 5 верст, и адъютант каждые полчаса присылал мне написанную карандашом записку о ходе дела.

Эта победа произвела большой эффект в Петербурге; она возвысила графа Каменского в глазах общества и даже перед Государем. “Дело при Баттине — хорошее дело”, сказал он мне шесть месяцев спустя.

Граф Николай Каменский получил за это Андреевскую ленту; остальные генералы также не остались без наград. Собственно говоря, наш граф мечтал о получении Георгия 1-ой степени, но Государь слишком скуп на эту награду, и в России никто [177] не имеет этого ордена. Граф. Николай имел преступную слабость представить своего брата и Уварова (Эти генералы, вместе с Палицыным, в продолжение всего сражения, даже не видали огня!) к ордену Георгия 2-ой степени, а также выхлопотал награды для всех лиц свиты своего возлюбленного брата. Полки: Орловский, Нашебургский, так же как и Тамбовский, Днепровский, 7, 11 и 32 егерские, участвовавшие во взятии ретраншементов, все получили Георгиевские знамена.

Что же означают после этого ордена в России!

28-го августа граф Николай Каменский возвратился в свой лагерь перед Рущуком, а вместе с ним прибыло много войск. Настроение его, казалось, совершенно изменилось, и он был весел и любезен. Со мной, положим, он всегда был очень хорош, но другие генералы не раз жаловались на тягостную для них власть этого маленького деспота. Эти неровности характера, зависящие от успеха или неудачи, немало влияли на те неблагоприятные мнения, которые слагались о нем и мешали видеть его хорошие качества; а их у него было гораздо больше, чем предполагали другие.

Главнокомандующий выставил перед своей палаткой 180 знамен, взятых при Баттине, и приказал пяти тысячам пленников пронести их перед Рущуком. Но Босняк, от которого снова потребовали сдачи, объявил, что он еще не нашел никакой необходимости сдаваться и что может быть эти пленники были никто иные, как переодетые мирные жители, а знамена их были сделаны у нас. Тем не менее, он не мог не знать о результатах Баттинского сражения, так как из Журжева было прекрасно видно все поле битвы, и каждую ночь из обоих городов пускались ракеты, которые, конечно, были условными сигналами, но Босняк все-таки хотел сопротивляться до последней возможности.

Я также предложил сдаться и Журжевскому паше, но он мне ответил, что он еще не был атакован, и что у него оставалось еще достаточное количество продуктов для продовольствия. Все это была совершенная правда. Подобное упрямство, наконец, надоело графу Каменскому. Он полагал, что одной бомбардировкой он может заставить город сдаться, и приказал стрелять залпами по сигналу, данному из его главной квартиры. Этот сигнал повторялся, по крайней мере, раз двенадцать в день. Для каждого такого залпа тратилось до 500 снарядов, но этот расход не пугал никого, кроме самих артиллеристов и генерала [178] Резвого, у которого всегда был недостаток в запасах. В общем, весь этот огонь ни к чему не послужил, а только разорил государство на двадцать или тридцать тысяч рублей, и пострадало человек двадцать, тридцать несчастных женщин и детей.

Все турецкие солдаты запрятались в ямы, под валами и преспокойно себе подсмеивались над нашей канонадой. Большая часть снарядов падала в сады, а если они и попадали в дома, выстроенные из глины, то бреши в этих домах тотчас же залеплялись. Случилось два или три пожара, но сгорело не более двадцати домов, в числе которых погиб и дом Босняка, но самого его там не было, так как он дни и ночи проводил на валах.

Вначале турки отвечали на наш огонь, как только мы его прекращали, но за то все ночи они беспрерывно стреляли по нашим параллелям, и граф Каменский, боявшийся, чтобы после их огня не последовало бы вылазки, несмотря на все мои усилия помешать ему, все время тревожил войска, что, конечно, их очень утомляло и давало новый повод к насмешкам над ним.

Наконец, я решил сам провести две ночи в траншеях, чтобы доказать ему всю незначительность этого огня, который мало-помалу совсем прекратился. Рущук же начал испытывать недостаток в боевых припасах, получаемых сначала из Журжева, где, в свою очередь, ощущаемый в значительной степени недостаток съестных припасов пополнялся из Рущука. Но, так как я вскоре прекратил сообщение между этими двумя городами, то получилось, что одному городу нечем было стрелять, а другому — нечем питаться.

Как только разбойник, командовавший редутом, носившим его имя и построенным на левом берегу Дуная, у рукава этой реки, ведущего в Журжево, заметил, что нашими работами он будет отрезан от обоих городов, он решил бросить редут и бежать ночью в Журжево, оставив в редуте 8 пушек и много запасов. Я приказал полковнику Паскевичу с его Витебским полком занять этот редут и направить огонь из 8 орудий против обоих городов. Рущук вскоре замолчал, а Журжево 8 дней безостановочно отвечало на огонь редута.

Тогда наша флотилия, подойдя на помощь этому редуту, расположилась рядом с ним и своим огнем заставила турок оставить также и другой редут, построенный в садах в 70 саженях от города. Этот второй редут был занят князем Михаилом Вяземским.

В Бухаресте, в августе месяце, собралось 28 генералов [179] раненных, больных или только отговаривавшихся болезнью, так как на самом деле было очень много недовольных графом Каменским и не желавших больше служить под его начальством, предполагая, что его неудача при Рущукском приступе окончится удалением его; даже говорили, что военный министр, генерал Барклай-де-Толли, был уже намечен для замены графа Каменского, и каждую минуту ожидали его приезда, но он, вследствие его нежелания оставить свое министерство или, может быть, вследствие своей дружбы с графом Каменским, не позволявшей ему занять его место, предложил Государю оставить графа во главе Молдавской армии; вскоре мы узнали, что он не приедет к нам.

Баттинское сражение, как я уже говорил, возвысило графа Каменского в мнении общества, и после этого сражения многие из генералов вернулись в армию. Граф, увидя их возвращающимися целой толпой, обратился ко мне и сказал шутя: “Наше сражение спасло много народа". Только один граф Строганов (Граф Строганов также был в числе возвратившихся, но, по счастливой случайности, он, прежде чем представиться графу Каменскому, явился ко мне и, таким образом, предотвратил неприятную сцену, которая, вследствие вспыльчивого характера главнокомандующего, могла бы окончиться даже трагично. Дело в том, что гр. Строганов, написав длинное письмо, в котором подробно разбирал все военные операции и перечислял все ошибки, сделанные графом Каменским, отправил его на имя графини Строгановой; но всем было ясно, что письмо это было писано не для жены, а для того, чтобы быть публично обнародованным. Граф Каменский вообще обладал слабостью прислушиваться ко всему, что о нем говорили, а потому не пропускал нераспечатанным ни одного письма, проходившего через главную квартиру, a затем уничтожал те из них, в которых о нем дурно отзывались и которые содержали основательную критику его действий. Генерал Энгельгард, искренне преданный ему, задерживал в Бухаресте всю почту и пересылал ее ему. Письмо Строганова, прочитанное гр. Каменским, тем более было ему неприятно, что оно дышало необычайной правдивостью. Он показал его мне, но я, как ни старался, никак не мог уговорить его не отсылать это письмо Государю. Его злоба и ослепление собой были так велики, что он. уже не мог правильно рассчитать, каким способом лучше погубить Строганова, а поэтому ошибся в своих предположениях. Государь, получив это письмо, прочел его, а затем передал его графине Строгановой, сказав, что граф Каменский, отправляя ему это письмо, должен был бы в то же время прислать ему и свое оправдание в том, в чем его обвиняют. Несмотря на это происшествие, гр. Строганов остался все таким же другом Государя, а Государю только подробнее стали известны ошибки гр. Каменского. Через несколько дней, граф Каменский передал через меня графу Строганову приказание оставить армию и отправиться в Бухарест) [180]

окончательно впал в немилость. Князь Трубецкой также был в числе лиц, ненавидимых графом, и, в свою очередь, отвечал ему тем же, но он уже не вернулся более в армию. Наконец и генерал Ангельм впал в немилость по причине самых нескромных предположений на его счет. Он хотя и был оставлен при главной квартире, но, не получая никаких приказаний, все время бездействовал.

Капитуляция Рущука и Журжева.

Босняк, видя, наконец, что ему уже больше не остается никакой надежды на помощь, что сам он уже не может долго защищаться и, опасаясь, чтобы дальнейшее упрямство с его стороны не вызвало бы у графа Каменского отказа в выгодных для него условиях, начал переговоры о капитуляции.

Сначала граф предложил ому очень унизительные условия и даже не хотел принимать во второй раз парламентеров, если Босняк со всем гарнизоном не согласится сложить оружие и сдаться военнопленными. В этом случае, он был вполне прав в своих требованиях, тем более, что не было никакой необходимости проявлять особое великодушие, Босняк слишком хорошо оборонял Рущук и представлял собой слишком опасного врага, чтобы, получив свободу, затем снова встретить его во главе другой крепости, а гарнизон должен же быть наказан за долгое сопротивление. В виду того, что обстоятельства сложились так неблагоприятно для Босняка, ему ничего не оставалось делать, как сдаться, но тут вдруг произошло совершенно неожиданное событие, спасшее Босняка и его гарнизон от долгого пребывания в России.

После сражения при Баттине, граф Каменский послал в Шумлу, вместе с пленными, которых он возвратил великому визирю, камер-юнкера Фролова-Багреева (Он был племянник кн. Кочубея и сын одного бригадира, оставшегося в Малороссии и известного особенно в Польше своими жестокостями и грабежами.): он был один из тех 50 волонтеров, которые не приносили ни малейшей пользы, пожалуй даже самый бестолковый из них; но нужно было сделать вид, что он исполняет какие-нибудь поручения, а так как он был зачислен в департамента иностранных дел, в качестве дипломата, и мог держаться далеко от выстрелов, то ему и дали довольно незначительную миссию — вернуть визирю [181] пленников. Помощником ему назначили офицера генерального штаба Шуберта, прибывшего из Финляндии с графом Каменским и бывшим одним из его же фаворитов. Этот Шуберт получил приказание осмотреть Тырново, Шумлу и выследить движение турок. В Разграде они увидели несколько пушек и немного войск, собиравшихся к Тырнову, на которую турки опасались нападения с нашей стороны. Эта горсть людей показалась нашим двум героям целой армией в 3.000 чел. (тогда как их было не более 400 человек), имевшей будто бы намерение наброситься на нас. Справедливо говорится: “у страха глаза велики” (Шуберт был очень близорук и часто видел неприятеля вдвойне, Багреев же, в качестве камергера, видел его увеличенным уже в 100 раз. Но, тем не менее, он получил за этот подвиг Владимирский крест.). Они тотчас же помчались к графу Каменскому и сообщили ему о своих наблюдениях.

В том, что эти два господина видали вещи в таком виде — еще ничего нет удивительного, так как один из них был близорукий, другой же большой руки дипломат, но что действительно поразительно, что граф Каменский поверил всей этой истории и настолько перепугался, что даже не мог хладнокровно рассуждать о степени важности и верности этого сообщения.

Он приказал мне согласиться на все требования Босняка, лишь бы в 24 часа окончить все переговоры. Вызвав своего брата, который со своим корпусом уже двинулся на Никополь, он направил его по Разградской дороге к Черноводам.

Между тем, Босняк, удивленный этой переменой и понявший, что графом руководили, вероятно, какие-либо важные причины, что он вдруг стал таким податливым, возобновил свои требования, которые мы и должны были удовлетворить.

Право подписать капитуляцию Рущука принадлежало мне, тогда как окончить Журжевские переговоры лежало на обязанности генерала Эссена; но граф Каменский, не любивший Эссена, а меня считавший уже достаточно награжденным за Силистрию и бывший в то же время хорошим родственником, поручил докончить капитуляцию, столь выгодную для турок, своему двоюродному брату, князю Михаилу Вяземскому и г-ну Родофинаки, как драгоману.

В Рущуке в это время находился один старый паша, о существовании которого никто и не подозревал, но который, тем не менее, командовал остававшимися там войсками.

Босняк, как губернатор, был единственный, от которого [182] зависели все распоряжении, но в деле капитуляции главную роль принял на себя паша, и он же подписал эту капитуляцию.

Звали его Карели-Али. Во время первой нашей кампании, он находился в Измаиле, и при заключении перемирия я часто посылал ему разные приветствия и даже отправлял съестные припасы. Турки вообще очень благодарный народ, и этот паша, тотчас же по подписании капитуляции, явился ко мне благодарить за мое расположение к нему и передал мне по секрету, что французский курьер, которого так неосторожно пропустили через Рущук, несколько времени тому назад, говорил ему, что он вез с собой в Константинополь заведующему французскими делами г-ну Тур-Мобуру приказание всеми силами препятствовать заключению мира, а султану — обещание выгодной для него диверсии в Польше. Граф Каменский, казалось, был поражен этими новостями; меня же они нисколько не удивили.

Журжево сдалось на капитуляцию, как и Рущук. Оба гарнизона и жители получили разрешение идти куда хотят, и им было дано еще 4.000 повозок из Валахии, для перевозки имущества,

Босняк сделал графу Каменскому, мне и другим генералам роскошные подарки, в виде прекрасных лошадей, богатой сбруи и оружия; мы также отослали ему подарки, но, так как мы значительно уступали ему в богатстве, то и подарки наши не отличались тем великолепием, как его, и вероятно показались ему очень мизерными.

Босняк увез с собой запечатанные мешки, наполненные ушами несчастных наших солдат, погибших во время приступа; эти уши были посолены и отправлены султану. Подарок вполне достойный Падишаха!

Оба города сдались 15 сентября, в день коронации Государя и в тот же день, здесь, также как и в Силистрии, был устроен базар, где турки продавали свои, часто очень дорогие, вещи. Граф Каменский там накупил на несколько миллионов дукатов оружия и шалей.

В обоих городах было найдено 300 пушек; кроме того, в Журжеве оставалось много боевых запасов, но совершенно не было съестных припасов; в Рущуке же — наоборот, совершенно не было снарядов.

С этого самого дня, т. е. с 15 сентября, наши войска заняли ворота обоих городов.

В Рущуке было более 200 русских дезертиров, из коих [183] 17 были узнаны и 15 расстреляны (В числе этих задержанных дезертиров находился один фельдфебель Нашебургского полка, бежавший в 1807 г. с острова Четал. Этот негодяй, перешедший в мусульманство, выказывал до последней минуты столько нахальства, что вся армия была возмущена. Когда его привезли к позорному столбу, он воскликнул: “Ничтожные солдаты! Как мне вас жаль! Плохо одетые, голодные, питающиеся одними сухарями, как вы худы! Посмотрите на меня, вот уже четыре года, как я живу в довольстве и отдыхе. Если только хотите быть счастливыми, бросьте ваше дрянное отечество и переходите к туркам, только не поступайте к ним на службу, чтобы не быть расстрелянным, как я теперь!” В ответ на эту тираду последовал залп, который и заставил замолчать его на веки.); остальные же попрятались и скрылись вместе с турками, одетые в их платье.

Двое из задержанных дезертиров, по просьбе Босняка, были возвращены ему графом. Один из них был канониром, удивительно хорошо знавшим свое дело, но, все-таки, вследствие просьбы Босняка, их можно было бы только простить, но уж никак не возвращать ему. Босняк отпустил нам полковника Грингамера, взятого в плен 16 июля, во время неудачного приступа, задуманного генералом Зассом, храброго молодого майора Чекмарева, Сибирского полка, раненого и взятого в плен 26 июля, и приблизительно 200 человек солдат и офицеров. Из рассказов их видно, что турки совсем не так дурно обращались с пленными, как того можно было ожидать. Офицеры были прекрасно помещены и получали хороший стол; о солдатах же позаботились христианские жители города, снабдив их своей одеждой и съестными припасами.

Жители Бухареста, освобожденные, наконец, от всех ужасов, которые им приходилось переживать уже четыре года, ужасно обрадовались сдаче обоих крепостей и весь диван, вместе с главнейшими боярами, явился к графу Каменскому благодарить его за освобождение. Через несколько дней после возвращения нам 4 наших пленных, граф призвал их всех к себе, осмотрел и приказал наградить тех раненых, которые были на пяти баркасах, попавших туркам при переправе флотилии, но в то же время, он велел наказать всех тех, которые попали в плен при приступе, не будучи ранеными. Это было вполне справедливое распоряжение, но надо сознаться, что таковых было немного.

Еще до сдачи Рущука, граф Каменский послал генерала Сабанеева в Белу, которую он нашел совершенно оставленную жителями и уже сам окончательно разрушил ее.

Граф Сен-При с 4 батальонами, 2 драгунскими полками и 3 полками казаков был отправлен в Систово. [184]

Этот город, один из самых богатых и хорошо построенных городов Болгарии, известный по конгрессу 1791 г., последствием которого был мир турок с австрийцами. Расположен город почти также, как Силистрия и Рущук. Раскинутый на высоком берегу Дуная, весь покрытый виноградниками и садами, террасами он спускается вниз до самого Дуная. Граф Сен-При занял возвышенности и начал обстреливать город. Ни комендант, ни жители не хотели защищаться, и город очень скоро сдался (30 августа). Войдя в него, наши нашли там много разных запасов, а также захватили 6 знамен и много барок и лодок.

Отряд графа Сен-При был очень слаб, чтобы охранять Систово, на таком далеком расстоянии от армии, и я никак не могу понять, почему граф Каменский дал ему так мало войск, тогда как брату своему он оставил у Баттина, на совершенно несоответствующей позиции, около 12.000 человек. Действительно, через несколько дней после сдачи города, болгары донесли о заговоре, составленном против Систовского гарнизона турецкими жителями, которых граф Сен-При успел захватить и отослать графу Каменскому, а тот отправил их, как военно-пленных в Россию.

Только тогда он отправил в Систово еще 4 батальона, но так как там все уже было совершенно покойно, их приход оказался совершенно бесполезным.

Когда до графа Каменского дошла весть о происшествии с Багреевым и Шубертом, его охватил такой панический страх, что он тотчас же вызвал своего брата, который уже двинулся на Никополь, а графу Сен-При приказал окончательно разрушить Систово и покинуть его. Сен-При был бы очень доволен избежать выполнения этого варварского и совершенно бесполезного приказа, но ему было дано так мало времени для исполнения, что он даже не успел заранее предупредить несчастных жителей, так радушно принявших и кормивших наши войска.

Им удалось спасти только некоторую часть своего имущества, перенеся его на другую сторону Дуная, в Зимницу; остальное же их имущество погибло, и много несчастных были совершенно разорены.

Все жители переселились в Зимницу, где зимой выстроили город, который и назвали “Новое Систово”.

Граф Каменский, перед Баттинским сражением и после него, отправил в Малую Валахию все полки 16 дивизии (Засса), а через неделю после сражения отрядил князя Михаила Вяземского с полковником Свидерсом и полками: Выборгским, 13, 28, [185] 29 егерскими, Переяславским драгунским и 500 казаков, отправив их в Турно.

У нас уже давно производились сношения с Никопольским пашей, который пообещал не защищать ни Турно, ни даже Никополя, в том лишь случае, если ему будет дана возможность удалиться без всякой потери имущества.

Князь Вяземский, прибыв в Турно, 28 сентября, подошел так близко к площади города, что оттуда, дабы удержать русских, принуждены были стрелять, убив нескольких наших егерей; а между тем Турно сдалось, 5 октября, и гарнизон его в 500 человек с 40 орудиями был отправлен в Никополь. Против Никополя, вдоль Дуная, он выстроил свои батареи и остался там поджидать нас.

После взятия Рущука, граф Каменский оставался там еще две недели. До окончания кампании оставалось еще 6 недель, но мы могли рассчитывать только на взятие Никополя, так как все надежды на овладение Виддином, самым сильным из турецких укреплений на Дунае, и на возвращение к Шумле — были бы крайне неосновательны. Можно было бы еще двинуться в Болгарию и попробовать взять Тырново, Плевну, Сельви и Ловчу, но граф Каменский побоялся рискнуть на это, тем более, что он не знал наверное, в состоянии ли он сохранить эти 4 города, если ему удастся их взять, и хватит ли у него средств на зимовку в Болгарии. На самом же деле, мы не имели определенных понятий о стране, где велась война, и мы даже не знали точно, где находятся Плевна и Ловча, Граф Каменский все-таки объявил, что он хочет еще раз попробовать взять приступом Шумлу (Обсуждение этого плана вызвало жестокое и довольно дерзкое возражение со стороны генерала Маркова. На слова графа, что он не хочет возвращаться в Шумлу старой дорогой, Марков отвечал: “Вы правы, так как мы должны забыть, что мы там уже были”. Граф Каменский весь вспыхнул от гнева, но, ничего не сказав, ушел в свой кабинет.).

Через неделю после взятия Рущука, к нам присоединилась пехота 9 дивизии, состоявшая из следующих подков:

Астраханского — командир, полковник Буксгевден,

Ряжского — генерал-майор Суворов,

Белостокского — генерал-майор Гинкуль,

Галицкого — полковник Удолин

и 10 егерского — полковник Иванов.

Украинский же полк этой дивизии был уже давно в нашей армии.

Начальнику этой дивизии князю Аркадию Суворову, [186] генерал-лейтенанту, было только 24 года. Он был сыном фельдмаршала, обладал в значительной степени качествами и недостатками, он принадлежал к числу самой беспутной и расточительной молодежи; он уже успел спустить не только все свое состояние, но и все полковые суммы дивизии. Его отец, старый русский герой, не любил его и долгое время не признавал за сына (Он громко заявлял, что это сын одного из его адъютантов и только по настоянию Императрицы Екатерины, которая указала ему на странность его поведения и свои предположения, он согласился признать его за сына. Но при этом, старый фельдмаршал, поставленный в затруднительное положение и не желая ни ослушиваться воли Государыни, ни разоблачать то, в чем не хотел признаваться, позвал сына в кабинет Государыни и, поставив его на колени, благословил его, говоря: “Я признаю вас за сына только по воле моей повелительницы”.): он настолько мало занимался его воспитанием и образованием, что молодой Суворов, будучи уже далеко не в возрасте ребенка, не умел ни читать, ни писать.

Оставленный совершенно на попечение слуг, он, к несчастью, перенял их вкусы и привычки, и из него получился крайне невоспитанный и некультурный тип, грубый в своих выражениях и манерах, но обладающий необычайно добрым сердцем. У него также было много природного ума, но главным его качеством была изумительная храбрость, вернее отвага, он был обожаем солдатами, с которыми вместе и жил, и пил, и от которых перенимал привычки и язык.

Не малое значение в этой любви к нему солдат имело также и имя его отца, И конечно, эта дивизия, вполне укомплектованная, хорошо содержанная и хорошо подобранная, была воодушевлена самым сильным энтузиазмом и способна на самые героические действия. В то же время она приводила в отчаяние рассудительных начальников и наводила ужас на всю страну, по которой она проходила,

Суворов позволял солдатами, решительно все, и потому, насколько эта дивизия была прекрасна на войне, она делалась невыносимой в мирное время.

В Рымнике Суворов сломал себе руку, упав с лошади во время охоты, и был принужден статься некоторое время в Рущуке.

Эта дивизия была отдана под мое начальство, и я с удовольствием встретился с моим прежним Ряжским полком, которым командовал я 7 лет. В этой дивизии были также и хорошие начальники, из которых полковники Удолин и Иванов были прекрасные офицеры. [187]

Граф Каменский оставил в Рущуке генерала Эссена с незначительными силами, а генерал Марков, вызванный из Силистрии (за нее можно было уже не опасаться), был отправлен в Черноводы, в 10 верстах от Рущука, по Разградской дороге, для наблюдения за Шумлой (издали конечно) и двигаться затем вплоть до самого Разграда, не оставаясь там, впрочем, слишком долги.

По дороге он не встретил ни одного турка, да их и совсем не было в этой части Болгарии, а те немногие, которые и находились еще там, исчезли после Баттинского сражения.

Полковник Желтухин, оставленный в Малой Валахии с его Пензенским полком, так как ни он сам, ни его полк не годились для войны, имел также под своим начальством пандуров. Эти последние, заметив раз сильное движение в маленьких крепостях на правом берегу Дуная, 6 сентября переправились через реку и напали на турок, которых так напугало это внезапное нападение, что они обратились в бегство, покинув Лом, Цибро и Ораву, как раз против устья реки Жии.

Полковник Желтухин вошел в последнюю крепость я, взяв 13 пушек, разрушил ее и переселил более 2.000 болгарских семейств в Малую Валахию. За эту экспедицию он был произведен в генерал-майоры, но награда эта опечалила и возмутила всю армию (Это повышение стоило Желтухину очень дорого, так как в благоволении, которое он заслужил от Красовского, было не мало корыстолюбия. Этот Красовский, как я уже говорил, заведовал канцелярией Засса, и, как мы увидим дальше, умело вел дело в 1811 году; он написал великолепное донесение о подвиге Желтухина, когда на самом деле он подошел к Ораве уже тогда, когда пандуры расположились на берегу и ему не пришлось дать ни одного выстрела. К несчастью, в России награды раздаются слишком щедро, и особенно много их получают заведующие канцеляриями и ведущие письменную часть, имеющие и так уже слишком много влияния).

Я не мог удержаться от упрека графу Каменскому, узнав об этой новости с Желтухиным; он мне ответил, что сам ничего не знал, но потом я понял, почему бедный граф должен был снисходительно относиться к слабостям Желтухина.

Между тем, главнокомандующий вместе с корпусом своего брата, моим и Уварова, подошел к Никополю, лежащему в 100 верст от Рущука.

8-го октября мы двинулись в Трстеник, 9-го — подошли к реке Янтре, 11-го — в Систово, 14-го — передвинулись за 20 верст от него, и 16-го — я расположился перед стенами Никополя. [188]

Здесь мы узнали, что еще накануне город сдался, не дав ни одного пушечного выстрела.

Капитуляция была подписана генералом Уваровым, пашой, дипломатическими агентами и несколькими начальниками разбойничьих шаек.

Они заранее обещали не защищаться и сдержали свое слово, за что им была дана свобода, и они могли идти, куда им вздумается; но большая часть жителей осталась в городе.

Никополь старинный город, где встречаются много греческих и римских древностей (В 1393 году, под стенами Никополя между Баязетом I и Сигизмундом, королем венгерским, осаждавшим этот город, произошло кровопролитное сражение. Сигизмунд был разбит и отступил вместе со своими венграми, но его союзный корпус, состоявший из нескольких тысяч французов, сделался жертвою своей безрассудности и погиб под ударами неприятеля. Граф Новерс, граф Марш и принцы крови Франции: Булеко и Латримул и многие другие рыцари остались в плену. Филипп же Артуа и Филипп де Бар, адмирал де Венс и Луи де Брезе — погибли вместе с другими.). Расположен город на пяти высоких холмах и в некоторых частях города вместо улиц — покрытые сосновым лесом горы, на вершины которых нет возможности взобраться даже и на лошади. На одном из этих холмов находится довольно высокая цитадель, с которой виден Дунай, Ольта и большая часть обеих Валахий. Открывающийся взорам вид — великолепен.

По Дунаю, ниже цитадели, между двумя холмами, лежит небольшая хорошенькая долина, красивая мечеть и даже очень старинная церковь в готическом стиле. Около этой церкви турки выстроили крепость, в которой имелось всего 12 пушек. Менее населенный, чем Систово и Рущук — но тем не менее в Никополе можно встретить очень богатых купцов.

Во время перехода из Рущука в Никополь, граф Николай Каменский снова позволил себе нетактичность, которая опечалила его друзей и увеличила ненависть его врагов. Дело в том, что он приказал, чтобы ни одна повозка не выезжала вперед колонны, и вдруг он видит, что обоз 10 егерского полка появляется перед колонной. Это его так раздражило, что он, подъехав к 10-му полку, стал кричать на командира, достойного офицера, полковника Иванова, употребляя при этом самые жестокие и грубые ругательства, Около Систова, по приказанию графа Сергея, были наказаны розгами 4 унтер-офицера за то, что набирали капусту на заброшенном поле; эта несправедливая жестокость страшно [189] вооружила против него всю армию. Наконец, во время нашего пребывания в Никополе, армия освободилась от самого тяжелого гнета — граф Сергей Каменский покинул ее. Вероятно, причиной тому было донесение генерала Сабанеева об его поведения военному министру, с которым он был очень хорош, а может быть, что граф Николай сам понял, наконец (хотя уже — несколько поздно) весь вред, который приносил его брат как ему, так и всей армии, но, не имея мужества совершенно лишить его командования, удалил (Граф Николай великолепно знал своего брата и презирал его так же, как и другие, но тем не менее он допустил его взять над собой верх, что объясняется привычкой подчиняться ему с детства и особенным упрямством графа Сергея. Эта слабость главнокомандующего была одной из главных причин неуспеха этой кампании.) его из армии, — предложив ему свободное тогда, вследствие отставки генерала Милорадовича, место военного губернатора в Киеве. Но вышло так, что через некоторое время генерал Милорадович, возвратившись на службу, снова вступил в исполнение своих обязанностей, граф же Сергей остался ни при чем и уехал в Москву (Этот странный генерал, оставивший службу после того, как он только издали присутствовал в нескольких делах, в кампании 1812 г. под начальством генерала Тормасова, поселился в гор. Орле, в великолепнейшем доме. Наследство, полученное им от отца и брата, составило огромное богатство, которое он, впрочем, скоро прожил. Он составил из своих крестьян оркестр и даже драматическую труппу, которая играла в его театре, весь же доход, получаемый с продажи билетов на спектакли, шел в его пользу. Его жестокий и злобный характер оставался таким же, каким был и в армии, и ему должно было сильно опасаться, чтобы его не постигла такая же судьба, как и его отца, которого озлобленные, крестьяне зарубили топорами).

Граф Каменский оставил в Никополь князя Михаила Вяземского с весьма сильным отрядом для защиты этого города; для чего, впрочем, было бы вполне достаточно и четверти данных ему войск.

Сам же граф возвратился в Бухарест вместе со всеми остальными войсками и занял зимние квартиры.

Вслед затем, он задумал послать экспедицию во внутрь Болгарии и начальником ее назначил молодого генерал-майора графа Воронцова. Состав отряда графа Воронцова: был настолько значителен, что вверить его было бы в пору и всякому из старых генерал-лейтенантов. Отряд состоял из 5 пехотных, одного драгунского и 3 казачьих полков. Все командиры этих полков были гораздо старше своего начальника. [190]

Такое назначение было не особенно тактичным поступком со стороны графа Каменского. Полковник Бердяев, очень надменный и более самолюбивый, чем умный, выказал столь явно свое неудовольствие, что заставил графа Воронцова обращаться с ним строже. Граф Воронцов выступил 14 сентября из Систова, а 17 он вошел в Плевну. Сулейман-паша тотчас же бежал оттуда, но казаки бросились его преследовать и, догнав только его арьергард, изрубили 20 человек, а 45 взяли в плен. Кроме того, захватили с собой 400 повозок. Жители города, которых было около 4.000, и все очень хорошо вооружены — сдались.

Граф Воронцов приказал первым делом отнять у них оружие, затем велел разрушить цитадели и другие городские укрепления и, после того, двинулся на Ловчу, которую занял так же легко, как и Плевну. Сулейман же в это время прибыл в Сельви, где и успел собрать кое-какие войска. Узнав об этом, Воронцов двинулся на этот город, но добраться до него было очень трудно, так как город построен у подножия Балканских гор и все дороги, ведущие к нему — отвратительны, но тем не менее казакам удалось все-таки овладеть 700 повозками и одной пушкой и взять 60 человек, желавших спастись в Балканы.

Сулейман, который тоже прятался в горах, также как и в первый раз, допустил забрать отставших, и подполковник Андрианов со своими казаками взял еще несколько человек в плен и захватил 3 пушки. Сельви сдался. В крепости было найдено 4 пушки и много провианта. Все, что можно было унести, было забрано, остальное же уничтожено, а крепость разорена. Граф Воронцов хотел непременно дойти до Тырнова, но граф Каменский ему не позволил этого.

Он сделал 120 верст в 6 дней и взял 3 крепости, выказав при этом много ума и деятельности; оставалось пожелать только, чтобы он выказал столько же человечности,

Полученная добыча была громадна и, как полки, так и их командиры, сильно обогатились.

В отбитом обозе было взято товаров на несколько сот тысяч пиастров (Эта экспедиция, опустошившая страну на протяжении 60 верст, в которой грабежи и насилие самым варварским образом разорили мирных жителей, из коих большая часть были христиане, не была достойна графа Воронцова. Если бы даже ему было приказано действовать таким образом, он не имел права исполнять такое приказание; если же он действовал от себя, то он еще более виновен. Он должен был — разрушать крепости, разоружить жителей, но не позволять никого грабить. Этот поход напоминает скорее набег крымских татар на новую Сербию, — ныне Екатеринославская и Херсонская губернии!). [191]

Все это время, до 30 октября, погода стояла — очень хорошая и если бы она простояла такой же еще дня два, то все войска без всякого труда перешли бы мост. Я со своим корпусом должен был переходить мост 29-го октября, но граф Каменский, не знаю почему, приказал мне ожидать сначала в Систове, а потом в Трстенике графа Воронцова, чтобы, в случае надобности, подкрепить его. Но это было совершенно не нужно, так как граф Воронцов, во-первых, был достаточно силен, а во-вторых, против него не было решительно никого. Это бесполезное распоряжение стоило жизни многим людям и лошадям.

Граф Каменский прошел Трстеник двумя днями раньше меня. Во время этого перехода в колонне его было убито местными жителями два солдата.

Известие об этом привело графа в такую ярость, что он тотчас же отдал мне приказание, чтобы я послал разорить и разграбить все деревни, лежащие по дороге из Белы.

Генерал Кульнев (снова попавший в милость) разрушил прекрасную деревню Доможилово, а Сулинские казаки, с его разрешения, произвели там ужасные грабежи. Главная добыча заключалась в больших стадах скота, который они угоняли к себе; при этом погибло много невинных болгарских и турецких мирных жителей.

Мне не в чем упрекать себя, так как Кульнев находился не под моим начальством. Граф Каменский прислал ко мне также двух турецких жители, пойманных на дороге, с приказанием повесить их. Но один из них оказался слабоумным, а другой стариком; при этом оба они не были вооружены и решительно не понимали, чего от них хотели, так что я их обоих отпустил домой.

30-го октября, совершенно некстати, пронесся ураган, какого я еще ни разу не испытывал в этой стране, где вообще ураганы бывают очень часто в марте и ноябре. После страшного дождя: вдруг выпал обильный снег при 10° морозе; было почти невозможно пробраться из одной палатки в другую. Буря продолжалась 3 дня. Много солдат погибли от холода, а, также в одну ночь подохло 2.000 лошадей.

Понтонный мост в Рущуке был снесен и разломан. [192]

Вследствие этого, многие полки, особенно кавалерия, остались в Рущуке — без фуража, провианта и какой-либо возможности добыть то и другое. Грязь была такая ужасная, что в ней тонули люди и лошади. Тогда, наскоро собрали все лодки, какие только могли найти в Рущуке, и остатки поломанного моста и, утвердив все это, не без опасности, перешли на другой берег. Переход этот продолжался 8 дней. Граф Каменский, генерал Эссен и я не покидали берег, и все это время плавали в грязи.

Через некоторое время у лошадей, пострадавших во время урагана и после него, открылись болезни, вследствие того, что в продолжение 8 дней они ничего не ели, кроме сухих листьев виноградных лоз.

Если бы кампания окончилась неделей раньше, то большая часть людей была бы спасена, а кавалерия и артиллерия не понесли бы таких потерь.

Конечно, граф Каменский не мог предвидеть подобный ураган, но было уже такое время года, когда таких явлений можно ожидать.

Действия в Сербии и Малой Валахии.

Теперь я перейду к кампании в Малой Валахии и Сербии, очень интересной, деятельной и очень хорошо проведенной.

Князь Багратион хотел начать эту кампанию очень рано и действовать довольно значительными силами.

Операции в Сербии были полезны нам, во-первых как диверсия, а, во-вторых для усиления нашего правого фланга. Установив верную связь с сербскими войсками, мы могли надеяться, что они поймут наши интересы, тем более, что сами сербы, конечно, не заслуживали такой заботливости с нашей стороны. Мы до тех пор не могли установить с ними прочных сообщений, пока не взяли острова Ольмар и не заняли Кладову, Бирза-Поланку, Прагову, Дуду, Брегову и др. небольшие укрепления, которые имелись у турок на правом берегу Дуная, в этой части Сербии. Граф Каменский, не изучив сам хорошо театра военных действий и имея о стране и армии турок только те неточные сведения, которые ему сообщили в Петербурге, вскоре понял (хотя уже поздно) всю неточность этих сведений.

Он говорил мне в Яссах, что он никого не пошлет в Сербию, но я не разделял его взгляда и высказал ему это, хотя мои слова не могли изменить окончательно его мнения, но все же он принял их к сведению и уменьшил состав корпуса, [193] предназначавшегося для действий в Сербии, отправив туда графа Цужато и оставив у себя генерала Исаева (Граф Каменский говорил, что Государь был очень дурно расположен к генералу Исаеву и не позволил никуда назначать его самостоятельным начальником.).

К характеристике графа Цукато, сделанной мною раньше, я прибавлю, что этот генерал прекрасный воин, храбрый, знающий, предприимчивый и в то же время осторожный, имел один недостаток, которым обладают все люди, одаренные слишком живым воображением: он чересчур широко разбрасывался в своих желаниях и планах и хотел все обнять сразу. Он очень любил личностей, обладающих способностью быстро создавать всевозможные проекты, род людей, которые скорее опасны, чем полезны. Отправляясь в Малую Валахию, он сделал большую ошибку, взяв с собой одного грека Игари, человека очень умного, образованного, но крайне безнравственного, продажного и пользовавшегося весьма дурной репутацией. Он нигде не служил иначе как комиссионером или шпионом — две обязанности, которые турки исполняют с большим усердием. Этот Игари, принятый майором на нашу службу, вскоре овладел полным доверием графа Цукато, в чем последнему, вероятно, пришлось бы раскаяться, если бы смерть не унесла бедного графа, во всех отношениях достойного и почитаемого.

Когда, 4-го марта, Исаев с 7-ю батальонами перешел Дунай несколько выше острова Ольмара, князь Багратион приказал во что бы то ни стало занять этот остров в самом начале кампании. Исаев взял его приступом, а в то же время полковник Цвиленев овладел небольшой крепостью, вернее сказать, Дудуским редутом, построенным на правом берегу Дуная, почти напротив середины острова Ольмара. К этому редуту, построенному на плато, почти не было никакого доступа, но он очень слабо защищался, и мы там взяли пушку.

Несколько ниже находился небольшой укрепленный лагерь, который турки, испугавшись нападения, покинули, те, которые остались на острове, увидев себя совершенно отрезанными от твердой земли, сдались на капитуляцию, обменявшись предварительно несколькими пушечными выстрелами, которые убили у нас трех капитанов и нескольких солдат Ладожского полка, командиром которого тогда был граф де-Вальмен, флигель-адъютант Государя. [194]

После взятия острова Ольмара, Исаев двинулся к Крайове, но был вызван обратно графом Каменским и должен был возвратиться в Малую Валахию, разрушив окончательно Дуду. После распределения войск, сделанного графом Каменским, Исаев отправил в Большую Валахию несколько полков, в том числе и Ладожский.

Графу Цукато, прибывшему в Краиову 9-го апреля, было дано только три слабых батальона Ново-Ингерманландского полка, 3 — Олонецкого, 2 — Старооскольского, 3 — Пензенского, 4 — резервных батальона полков: Малороссийского, Сибирского, Орловского и 6-го егерского; казаки Исаева I и Исаева 4, 1-й Уральский полк, 300 хорватов и 2 батальона пандуров, но если у Цукато было мало войск, он имел прекрасных офицеров, командовавших ими, как-то: генерал Исаев, полковник Цвиленев, Шкапский, Турчанинов, подполковник Глебов и майор Жуков.

Цукато нашел Малую Валахию в самом жалком положении, без магазинов, без госпиталей и без перевязочных средств.

Исаев был слишком занят своими собственными интересами и должен был, вследствие этого, закрывать глаза на все хищничества, творимые в этой стране, чтобы не осветились и те, которые он совершал сам. Он никогда не приходил на помощь бедным валашским крестьянам.

Для того, чтобы облегчить их бедственное положение и приготовить средства для успешных действий, нужны были только честные и трезвые взгляды Цукато и его удивительная деятельность. Ему удалось исполнить большую часть желаемого, и можно смело сказать, что он победил природу и людей. Сербы были исключительно заняты внутренними интригами, могущими принести много вреда общему делу, но граф Цукато сумел внушить им доверие, привязать к себе и успокоить хотя на время их возбужденность и заставил их действовать в требуемом направлении. Делая выписки из журнала военных действий в 1810 г., составленном майором Игари, авторство которого не внушает мне особого доверия, тем не менее, все написанное им я признаю очень верным. Я расспрашивал многих офицеров, служивших тогда в Малой Валахии, и все они подтвердили справедливость прилагаемого мною здесь рассказа.

“Хотя граф Цукато и занимался формированием госпиталей и магазинов, закупкой провианта, заготовлением фуража и другими необходимыми распоряжениями для переправы через Дунай, он в то же время не пренебрегал ничем, чтобы внушить сербам доверие, — чтобы соединить их начальников под одним [195] знаменем мира, чтобы сдержать их алчность и чтобы поставить их по отношению к России в положение надежды и страха.

“Их ненависть, смягченная его заботами, приняла новое направление только после его смерти. 5-го мая граф Цукато отправился в Гогош, расположенный около Дуная, против острова Ольмара.

“Турки занимали в Сербии Бану, находящуюся близ Ниша, Гурузовицы, по Нишской дороге в Виддин, и Брегову по Тимокской дороге; ближе же к Дунаю в их руках находились — Негошин, Прагова, редут Зимы-Дуду (исправленный и восстановленный ими), укрепленные лагери Бирза-Поланка, Кладова и Ада-Кале или новая Орсова — неприступная крепость, построенная на одном из островов Дуная.

“В Нише собрался турецкий корпус, с целью двинуться в Сербию. В Краиове находился укрепленный турецкий лагерь, на 5.000 человек, под начальством того самого Ибрагима, который взял остров Ольмар и получил за этот подвиг звание двухбунчужного паши. Он приходился племянником мулле виддинскому паше и был очень любим им.

“В редуте Зима-Дуду у турок было 150 человек, — в Бирза Поланкском лагере — 300 и в Кладове — 800. В распоряжении графа Цукато было всего 8 батальонов, составлявших только 3.000 человек, 700 казаков и 300 хорватов, остальные же его войска остались для охраны Орсовы, Лом-Ноланки, Цибро и др. С таким слабым отрядом и в такой стране, где кроме крепостей много и естественных преград, нельзя было ожидать успеха, не соединившись с сербами; это соединение могло устроиться только на западной стороне острова Ольмара, между Бирзой-Поланка и редутом Зимы-Дуду. Чтобы турки не проникли в наши намерения, нам надо было устраивать им всевозможные препятствия. Для сего граф Цукато приказал произвести фальшивые демонстрации перед Праговой и перед Кладовой — двумя пунктами, разделенными 60-ти верстным пространством, и в то же время он двинул сербов, приказав им действовать по составленному им плану, который состоял в следующем: Bo-1-х, шесть тысяч человек из их войск должны были отправиться на линию от Поречья до острова Ольмара, чтобы обезопасить наш переход и, соединившись с нами, уже действовать вместе, между Моравой и Дунаем.

“Во 2-х, второй корпус из 8.000 человек, составлявший ядро этой самой армии, должен был под начальством Георгия Черного прямо двигаться между Моравой и Колуброй, закрывая своим левым флангом всякое сношение между Моравой и Дунаем. [196]

“В 3-х, левый фланг, состоящий из 6.000 человек, должен был защищать Сербию между Колуброй и Дриссой от Босняка,

“Зная по опыту, как сербы любят русское золото, граф Цукато давал им его небольшими суммами, но всегда весьма кстати, Он потребовал, чтобы его приказ был исполнен его действительно слушались.

“Несмотря на все интриги австрийской партии, он все-таки настоял на своем и доказал этим, что при желании и умении можно добиться многого с небольшими средствами и даже в стране весьма отсталой и некультурной,

“Наконец, 11 июня, 600 сербов появились с левого фланга против северной части острова Ольмара. Турки были ужасно поражены этим смелым движением, которого они никак не ожидали, так как Дудукский редут давал фальшивые сигналы. Граф Цукато, умевший всегда вовремя воспользоваться моментом, двинул ночью свой отряд на остров, за которым были нами скрыты лодки, и воспользовавшись, таким образом, темнотой, перешел Дунай. Турки, изумленные нашей смелостью, решили не выходить из своих укреплений. Граф Цукато воспользовался этим временем, чтобы отпраздновать свой союз с сербами, так как эта церемония была необходима для обеих наций.

“Давно уже не видели, по ту сторону Дуная, соединенных под одним знаменем, сербскую и русскую наций!

“Утро 6-го июня прошло в молитве, освящении знамен и праздновании этого интересного события.

“По окончании торжества, вечером, несколько отрядов были посланы на разведки и в 4 часа утра Петро Федорович Добрынич с 4.000 сербов подошел к Бирза-Поланке. 16-го июня была произведена рекогносцировка Зимы-Дуду, откуда накануне 200 кавалеристов перебрались в укрепленный лагерь Праговы.

“Граф Цукато, чтобы блестяще начать кампанию хотел приступом взять этот редут. но рассчитав, что это смелое предприятие будет ему стоить жизни слишком многих людей, изменил свой план и, 8-го июня, велел открыть работы траншей.

“14-го июня Праговские турки, оправившись немного, после их первого смятения, подошли к укреплениям графа Цукато, намереваясь может быть атаковать его, а может быть желая только произвести рекогносцировку. Но они были остановлены подполковником Глебовым у деревни Видровичи. Глебов, хотя имел и очень мало войска, всего только один батальон 6-го егерского полка, да несколько казаков и хорватов, но тем не менее он. [197]

отразил нападение турок, отбросил их и даже причинил им потери в размере 150 человек.

“13-го Цвиленев с двумя батальонами Ново-Ингерманландского полка и 500 казаков занял большую возвышенность между Дуду и Праговой.

“В ночь с 14-го на 15-ое, Дудукский гарнизон сигналами с Праговским корпусом попытался сделать вылазку, но тотчас же был принужден возвратиться в крепость, потеряв на поле несколько убитых. В тот же день, на рассвете, граф Цукат, имевший с собой только 4 батальона и 600 казаков, был атакован Ибрагим-Пашей. Дело было очень жаркое и продолжалось до 5 часов вечера. Местность, где происходило это дело, была крайне неблагоприятна как для пехоты, так и для кавалерии. Генерал Исаев, находившийся на левом фланге, был отрезан со своим батальоном 6-го егерского полка и, несмотря на опасность своего положения, все-таки спасся, благодаря своей предприимчивости и храбрости своих подчиненных.

“Полковник Шкапский, с двумя батальонами Старо-Оскольского полка, все время оставался не поколебленным на правом фланге. Наконец, турки были уже окончательно отброшены с потерею 150 человек и одного знамени. Результатом этого дела было взятие Дуду, гарнизон которого сдался военно-пленными. Гарнизон этот состоял только из 150 человек, остальные же были убиты во время осады и вылазок или же дезертировали”,

Русские потеряли немного людей, но среди них особенно был достоин сожаления полковник Дора-Гугенберг, 6-го егерского полка, и поручик Давыдов, артиллерист. 17-го июня, после взятия Дуду, граф Цукато, расположился лагерем в Касияке, в 3-х верстах от Праговы, держась все время берега Дуная, вплоть до самой Бирза-Поланки.

Такое осторожное поведение было вызвано обстоятельствами и его слабыми средствами. Он знал по опыту, что сербы, умело действующие в укреплениях, совершенно иначе ведут себя в открытом поле. 19-го июня двинулись к Бирза-Поланке один батальон Ново-Ингерманландского полка под командой майора Жукова и несколько сербов с 4-мя 12-ти фунтовыми пушками. 23-го Бирза-Поланка сдалась; там было взято 4 пушки, 3 знамени, много пленных и боевых запасов, а гарнизон возвратился в Виддин.

Креность Бирза-Поланка представляла укрепленный лагерь, защищаемый 3-мя редутами, стены которых были составлены из огромных палисадов. Одно из этих укреплений находилось в середине и тянулось вдоль Дуная, а остальные два были [198] расположены на возвышенностях. Первым редутом можно было овладеть очень легко, но удержаться в нем, не владея двумя остальными укреплениями — было невозможно.

Вследствие сдачи Бирзы-Поланки, между Малой Валахией и Сербией установилось прямое сообщение, и сербы, 28 июня, появились перед Кладовой, тогда как граф Цукато угрожал Неготину и Прагове, расположившись в Царицах или в Султанском фонтане.

Укрепленный Праговский лагерь, занимавший большое пространство, состоял из пяти редутов, расположенных на возвышенностях, которые тянулись по берегу Дуная против южной части острова, Ольмара. Граф Цукато, не имея достаточно войск, чтобы осадить крепость и отрезать сообщение между Прагово и Виддином, сообщил об этом графу Каменскому, который и приказал генералу Зассу подкрепить графа Цукато еще двумя полками пехоты и одним кавалерии. Но Засс, будучи сам очень слаб войсками и имея в виду несколько возложенных на него военных поручений, не мог исполнить это приказание ранее как через 6 недель после его получения. Он послал графу Цукато только Ладожский полк и 5 эскадронов Волынских улан.

Долгое время продолжалось бездействие. Недостаток подкреплений, на которые рассчитывал граф Цукато, изменял его планы, и положение становилось весьма критическим, а о взятии Праговского лагеря ужо не могло быть и речи. Нужно было думать только о том, чтобы помочь Георгию Черному против Ниссовского паши, уже проникнувшего в Сербию во главе довольно значительного корпуса. Вт, то же время, Боснийские турки, соединившись с Ниссовскими, могли получать суда, нагруженные провизией, купленной в Австрийских владениях Редгеб-Агой, начальствующим в Орлове. Граф Цукато понял всю опасность своего подожения, но из всего того, что он мог противопоставить туркам, ему оставалось только один смелый план — именно поддержать сербов и помешать соединению Боснийских и Ниссовских турок, на исполнение которого, несмотря на свою болезнь и слабость, граф Цукато окончательно и решился.

Из 8 батальонов, бывших у него, он оставил себе только 4, а остальные 4 батальона и 1000 сербов предоставил Исаеву, приказав ему подойти к Праговскому лагерю как можно скорее и укрепиться там против правого фланга неприятеля.

1-го августа, ночью Исаев подошел к Прагове и начал свои работы, против которых турки произвели вылазку и живо атаковали его. Но их встретили полковники Шкапский, Турчанинов, Глебов и майор Жуков, все прекрасные офицеры, [199] сражавшиеся с большим мужеством, и отразили нападение, вследствие чего турки должны были с большими потерями обратиться в беспорядочное бегство и спаслись только в укреплении. Ибрагим-Паша был убит.

Наступило время для решительного движения, и оно удалось бы, если бы генерал Исаев умел воспользоваться моментом. Но он, обыкновенно такой смелый, в данном случае, выказал слишком много осторожности. Граф Д'Орурк, прибывший из Рущукского лагеря с 5-ю эскадронами Волынских улан и Ладожским полком, догнал около Праговы генерала Исаева и соединился с его войсками, увеличившимися еще 800-ми сербскими кавалеристами, бывшими под начальством Вилки Петровича и Чаропатки, и несколькими казаками и хорватами.

10 августа граф Д'Орурк произвел тщательную рекогносцировку Прагова. Турки, выйдя ему навстречу, опрокинули сербов и казаков и были остановлены только Донской артиллерией. Они потеряли при этом много людей, но и мы тоже лишились многих из наших и между прочими предводителя сербской дружины — Чаропатки. Три дня спустя, граф Цукато послал графа Орурка на помощь сербам, а сам отправился по направлению к Прагове, где и соединился с генералом Исаевым. Праговский гарнизон попытался сделать еще несколько вылазок, но обескураженные смертью Ибрагима-Паши и не получивши никакой помощи от Муллы виддинского паши, который преспокойно оставался в своей крепости с 8.000 солдатами и столькими же вооруженными жителями, этот гарнизон решил покинуть свой укрепленный лагерь, что и сделал 6-го сентября.

В это время не было ни графа Цукато, ни Исаева, а заменявший их Засс приказал срыть весь укрепленный Праговский лагерь, как это сделали в Бирзе-Поланке и Дуду, так как для занятия их у нас было слишком мало сил. Как только турки покинули Прагову, полковник Шкапский двинулся на Неготин, небольшую крепость, лежащую в 8 верстах от Прагова, и занял ее. После нескольких пушечных выстрелов, турки бежали из крепости, оставив там свою артиллерию и продовольственные запасы. Они покинули также и Багову, лежащую на Дунае, ближе к Виддину.

Весьма многие имели поползновение порицать графа Цукато за его, так сказать, бездействие перед Праговой. Верно, что он лично около двух месяцев оставался на одной и той же позиции, но в то же время, в продолжение этих двух месяцев, с очень небольшим количеством войск ему удалось добиться больших [200] результатов; он взял 2 укрепленных лагеря, один укрепленный редут и отовсюду выгнал турок (Игари прав; поведение гр. Цукато, говорит он, мне всегда представлялось тактичным, соединенным с величайшей осторожностью, но тем не менее он не пренебрег наступательными действиями, на что он был способен, и как сильно должно сожалеть о нем.).

Граф Цукато получил от Георгия Черного известие, что 1.500 турок, под начальством Измаила-Бея, сербского паши и Ахмета-Ришарда, двинулись из Ниссы во внутрь Сербии, по Белградской дороге, чтобы соединиться ст. Босняком, перешедшим уже Дрину, и подойти к Саве, увидел, что для спасения сербов ничего больше не остается, как принудить Измаил-Бея остановить свое движение, произведя против него диверсию. Несмотря на небольшое количество войск, разбросанных в разных отрядах, он все-таки решился на этот смелый, но хорошо обдуманный план и поручил исполнение его графу Орурку — лучшая личность, которой он мог довериться. Он дал ему свои эскадроны улан, полк казаков, сербскую кавалерию, хорватов, два Ладожских батальона и приказал произвести всю операцию не более как в 2 недели, если только он не будет предвидеть безусловного успеха ранее.

(Далее следует выписка из журнала кампании графа Д'Орурка, веденного одним из офицеров его корпуса).

“Граф Орурк двинулся 17-го августа и в тот же день перешел Тимок около Бреговы. Несмотря на дурные дороги и трудность движения, он все-таки подвигался и на другой день; Мулла-Паша, уведомленный об его движении, послал преследовать его 3.000 турок из Виддинской кавалерии и Драговского гарнизона. Хотя дороги были ужасны, так что солдаты должны были тащить орудия на руках, однако, несмотря на все эти препятствия, граф Орурк через 3 дня подошел к Тургузовицкой крепости, находящейся в 40 верстах от Ниссы, и произвел по ней только несколько выстрелов, чтобы угрожая ей, принудить Измаил-Бея отменить намеченное движение и тем освободить сербов.

Здесь он получил известие от Георгия Черного, что турки взяли приступом Ясинскую Поланку и теперь направляются к Ваварице, чтобы перейти Мораву и двинуться на Белград. Георгий Черный просил графа Орурка придти к нему на помощь, говоря, что, в случае неполучения от него поддержки, ему ничего не остается [201] делать, как вывести свои войска из Делиграда и направиться в Белград, оставив туркам всю внутреннюю Сербию.

Георгий Черный знал, что он имел дело с человеком настолько же храбрым, насколько и решительным. И действительно, граф Орурк, не побоявшись ни трудностей, которые представляло ему это движение, ни слабости своих сил, вышел 21-го из Тургузовчи и 22-го, утром, уже был в Бании, лежащей в 25-ти верстах.

Эта крепость, построенная около Ниссы и окруженная земляными валами, имеет каменную цитадель. Занятие ее было самым важным делом для сербов; они тогда угрожали бы Ниссе и принудили бы, таким образом, гарнизон к бездействию.

Граф Орурк прекрасно понял, что, взяв цитадель, находящуюся на возвышенности, город уже не будет в состоянии держаться и приказал храброму полковнику Савойнову начать приступ с его Ладожским полком. В одну минуту укрепление было взято, и через час город сдался. Там было найдено 2 пушки и много сухарей, которые в то время для нас были весьма необходимы. Этот смелый и решительный подвиг графа Орурка спас всю Сербию. Русские потеряли в этом деле ранеными и убитыми около 200 человек.

Вилка Петрович со своими сербами занял город, и в тот же день граф Орурк соединился в Делиграде с Георгием Черным, подошедшим к нему навстречу за 5 верст от укрепления, и принявшим его как спасителя, которым он и был на самом деле. Они порешили двигаться вместе, но направлению к укреплению. которое турки наскоро строили в 15 верстах от Делиграда, в деревне Алекленцы, но предводитель сербов, командовавший в Ваварицах, сообщил им, что турки собираются напасть на него на следующий день, и просил у них помощи.

Они тотчас же отправились к Ваварице, лежащей в 20-ти верстах от Делиграда, 24-го августа русские и сербы прибыли туда, где и узнали, что в 10-ти верстах, на возвышенностях, расположен лагерь Измаил-Бея, имеющего от 15 до 18.000 войск: сербы уверяли даже, что число его войск доходило до 30.000 чел. Но граф Орурк с одинаковым мужеством встретил бы и 30.000 человек, как встретил 15.000 человек, тем более, что он знал, что нужно всегда уменьшать но крайней мере наполовину то количество врага, которое предполагают.

Он убедил Георгия Черного в необходимости атаковать их, хотя при этом марше и пришлось бы перенести не мало [202] трудностей, вследствие отчаянных дорог, требовавших страшных усилий при движении артиллерии. Проходя мимо Яссика, граф Орурк остановился около этого укрепления, покинутого турками, бежавшими за Мораву, велел поправить его и оставил там 4 сербских пушки.

Турки, заметив наши работы, перешли в брод Мораву и напали на графа Орурка, Двинувшись на Яссик, они были встречены картечным огнем, которого совершенно не ожидали, и бросились на левый фланг, составлявший каре Ладожского полка, и атаковали его. Но вид русских войск, которых они также никак не подозревали встретить в этой части Сербии, столь отдаленной от Дуная, поразил их и навел на них ужас; вследствие сего, их нападение было отражено, и они, потеряв довольно много людей, возвратились обратно в свои укрепления. Там их ожидал уже курьер от виддинского наши, извещавшего их, что один русский корпус состоял из 10.000 человек, тогда как отряд графа Орурка, соединенный с отрядом Георгия Черного, (оставлял всего только 4.000 человек. Целую неделю простояли союзники в виду неприятеля и, наконец, вследствие страшного зловония, издаваемого разложившимися трупами, были принуждены отступить к Ваварице. Тогда Георгий Черный, оставив свои войска графу Орурку, отправился собирать новых защитников. Граф занялся в это время приведением в порядок сербов, распределением их на роты и эскадроны и обучением их строю.

6-го сентября турки, несколько успокоившиеся от своего смятения, снова напали на графа Орурка в Ваварицах; но граф успел построить 4 каре: два из русской пехоты и два из сербской и, поставив в середину кавалерию, ожидал в таком строе неприятеля. С 6 часов утра до 6 часов вечера турки бились с ожесточением, но без успеха, Они атаковали поочередно все каре, но сильно пострадав от огня наших 8 пушек — отступили вечером за две версты. У них было около 12.000 человек, потеряли же они около 1000 человек

Граф Орурк в ожидании новой атаки укрепился. У него уже оставалось мало патронов, и он боялся, что негде будет скоро их достать.

Турки также укрепились, но граф, совершенно неожиданно, получив от Георгия Черного большой транспорта боевых патронов, подкрепленный еще 500 сербами, почувствовал себя в силах снова встретить атаку турок, еще с большей энергией, нежели в первый раз. [203]

10-го сентября турки вновь атаковали нас и начали обстреливать редут, построенный графом Орурком на Мораве, их конница перешла реку в брод, но им ничего не удавалось, и они с большими потерями должны были отступить и возвратиться в Ниссу. Таким образом, Сербия была освобождена.

(Этим заканчивается журнал кампании графа Орурка).

Экспедиция эта делает большую честь графу Цукато и графу Орурку, которые составили план этой кампании, но для того, чтобы план этот был умело выполнен, нужно было поручить его храброму, умному и предприимчивому человеку. Граф Орурк прекрасно исполнил все то, что его начальник так хороню обдумал и приказал ему сделать.

18-го сентября граф Орурк, исполнив возложенное на него поручение, возвратился на Дунай, чтобы соединиться с генералом Зассом, который прибыл туда для принятия командования над Валашским корпусом.

Георгий Черный написал графу Орурку письмо, в котором выражал ему свою благодарность и всенародно назвал ого спасителем Сербии (Эта экспедиция графа Орурка доказывает, как полезны в такой неблагодарной стране подвижные колонны. Граф Цукато был так убежден в пользе их, что после взятия Кладовы намерен был, если бы он только дожил, выстроить предместное укрепление в Флорентине и, с большей частью своих сил, сделать несколько набегов на турецкие земли вплоть до самой Боснии и Македонии.

Сербы, пандуры и добровольцы были бы употреблены им для охраны Ниссы и Виддина.).

В это самое время один серб, по имени Никотич, старый капитан гвардейских улан, был также послан против Босняка с двумя эскадронами валахов и сотней казаков; он отличился своей храбростью и успехом, но был опасно ранен.

Блокада Праговы Исаевым, блестящий поход летучей колонны графа Орурка, появление Никотича на берегах Дравы и положение гр. Цукато у Неготина, все это показало туркам, что русские имеют войск на правом берегу Дуная и в Сербии, по крайней мере, 30.000 человек. Все это подтверждали и пленные. Но все эти успехи были бы ничтожны без приобретения Еладовы, важнейшего пункта всей этой части театра военных действий.

Вскоре после взятия Дуду, граф Цукато приказал Петру [204] Добрыничу с 3.000 сербов блокировать Кладову, а для большего побуждения к скорейшей сдаче города, он приказал занять очень опасную позицию у Неготина, Смелость эта увенчалась блестящим успехом, делающим честь его предусмотрительности и мужеству. После первых успехов графа Орурка у Праговы, граф Цукато, уже больной, послал майора Игари к Кладове с приказанием спешно начать осаду.

(Продолжаю опять выписку из журнала Игари): “За несколько времени до смерти графа Цукато, христианские купцы и негоцианты города Виддина, напуганные судьбой, постигшей рущукских торговцев, обратились с просьбой позволить им переселиться в Малую Валахию. Граф Цукато, помня те примеры благородства, которые оказывали русские по отношению христианских жителей в Оттоманской Порте, во время предыдущих войн, написал графу Каменскому, чтобы он дал разрешение принять этих лиц и их товары, состоявшие, главным образом, из хлопка.

“Граф Цукато, желая извлечь из этой войны как можно больше пользы для солдата и облегчения для жителей Малой Валахии, попросил Гаджу-Януки, комиссионера по торговым делам в Виддине, выстроить у Крайова на казенный счета госпиталь на тысячу человек. Постройка эта должна быть окончена в конце октября, но смерть графа. Цукато, последовавшая незадолго до этого времени, совершенно отдалила это дело от его первоначальной цели, и оно сделалось предметом корыстолюбия и спекуляции австрийских факторов, поселившихся в Орсове. Они платили в военную кассу по 36 пиастров за каждую повозку, т. е. за 2 мешка хлопка, требуя от землевладельцев по 76 с мешка (Или Игари не знал всей правды, что трудно предположить, или он не хотел признаваться (что более правдоподобно), но злоупотребления австрийцев были ничто в сравнении с вымогательством и лихоимством Засса и особенно его племянника Штрандмана, самого алчного из всех грабителей, подчиненных Зассу. Он сам и его приближенные за один год получили с Виддинских купцов более 120.000 дукатов.).

“В Кладове командовал Ибрагим-Ага, дядя Реджеб-Аги, командующего турецкой Орсово, и находился под начальством своего племянника”.

Игари должен был извлечь выгоду из интереса, который Реджеб естественно имел к судьбе Ибрагима. Этому последнему [205] позволили уйти вместе с его гарнизоном, оружием и обозом, куда он захочет, с условием только, чтобы Реджеб отступил от Теке, сербской крепости, построенной около Орсово, и выпустил бы (после нашего обещания простить их) дезертировавших к нему пандуров, которые разорили всю западную часть Малой Валахии. Реджеб должен был также обещать не иметь никаких сношений с подобными разбойниками и, как порукой своего обещания, должен был оставить нам заложников.

Со своей стороны мы должны были снабжать их, вплоть до заключения мира, провиантом, за который впрочем они платили бы нам, по этому соглашению мы овладели бы Теке и Кладовой и освободили Малую Валахию от наводнивших ее разбойников.

Через неделю, с помощью оружия и переговоров, все было улажено и доведено до желаемой цели. Чтобы уже совершенно окончить это дело, нужно было еще успокоить кладовский гарнизон, который в ожидании капитуляции не особенно-то доверялся сербам.

Во всей крепости находилось только 27 русских артиллеристов, которых, конечно, было слишком недостаточно, чтобы защитить турок от их непримиримых врагов.

Игари остался в Гогошах, куда переехал граф Цукато во время своей болезни; он хотел просить у него еще один русский батальон, но застал как его, так и генерала Исаева, заболевшего 2 августа, в весьма печальном положении. Они оба уже были не в состоянии отдавать какие-либо приказания. Игари нашел у них письмо от графа Орурка и так как ни один из них не мог уже руководить действиями, а полагая письмо это очень важным, он позволил себе распечатать его. Граф Орурк писал, что если он тотчас же не получит каких-либо новых приказаний от графа Цукато, то, считая свою командировку оконченной, он возвратится на берега Дуная. С другой стороны, Петр Добрынич прислал Игари копию с приказания Георгия Черного, предписавшего ему прекратить осаду Кладовы и двинуться на помощь по берегу Дрины.

Из этого видно, что Георгий Черный, осведомленный о том, что граф Орурк хочет покинуть его как раз в тот момент, когда ему предстоит встреча с новым неприятелем, решил, что, со своей стороны, ему необходимо вызвать Добрынича, предоставив уже русским весь труд взятия Кладовы. Положение дел здесь было очень серьезное, и всякий неосмотрительный поступок со стороны графа Орурка или Добрынича мог бы повлечь за собой [206] непоправимые бедствия. Игари взял на себя известить графа Орурка и послал ему и Добрынину советы, которые, по форме выражения, были почти приказанием. Добрынину он написал, чтобы он оставался на своем посту, и тот сделал очень хорошо, что послушался его; графу же Орурку он сообщил о безнадежном состоянии здоровья графа Цукато и генерала Исаева, и просил его подождать каких-либо приказаний со стороны графа, как только здоровье последнего несколько поправится, в противном случае ожидать приказаний графа Каменского, к которому он уже отправил курьера. Все это было сделано, чтобы выиграть время, что главным образом и требовалось. Граф Орурк остался в Сербии еще на некоторое время, и все окончилось благополучно для Сербии, как того желал Игари”. (Здесь кончается журнал Игари).

Е. Каменский.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Записки графа Ланжерона. Война с Турцией 1806-1812 гг. // Русская старина, № 7. 1909

© текст - Каменский Е. 1909
© сетевая версия - Трофимов С. 2009
© OCR - Трофимов С. 2009
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1909