-

Описание шторма, претерпенного Английским военным шлюпом Самаранг, под командой капитана Сэр Эдвард Бильчера, находившегося в 1843-46 годах, для описи восточного Архипелага, в Индейским море.

В нескольких номерах журнала Nautical Standard, напечатан разбор сочинения Сэр Э. Бильчера, исполненного занимательных и поучительных подробностей, не только для гидрографа, но и для каждого мореплавателя. Выписываем здесь описание шторма, выдержанного шлюпом Самаранг, на обратном пути в Англию, близь входа в канал, — шторма, который, так сказать, на пороге отечества, едва не поглотил шлюп и моряков, в течение четырех — летнего плавания на нем, счастливо преодолевавших все препятствия и опасности, сопровождавшие многотрудное их плавание.

22-го Декабря 1846 года, шлюп Самаранг достиг Большой банки у входа в канал. Всякий, участвовавший в подобном путешествии, поймет нетерпение, каким, после четырехлетнего отсутствия, все мы, говорит капитан Бильгер, жаждали [324] возвращения в отечество, чтобы, среди семейства — провести приближавшиеся праздники Рождества. Делали предположения и бились об заклад о дне нашего прихода в Портсмут. Даже старый шлюп, нам казалось, участвовал в этом живом нетерпении, и облегченный от издержанных запасов, провизии и воды, весело устремлялся с одной волны на другую; быстрота его хода ежечасно увеличивалась с крепчавшим попутным ветром, и наконец достигла до 11 узлов.

Никто из нас не думал, что приятные ожидания наши так скоро должны замениться страшными критическими минутами.

Уходя вечером в свою каюту, я отдал приказание разбудить меня прежд полуночи, чтобы, в случае надобности, убавить парусов обеими вахтами, и тем избегнуть неприятной необходимости будить и беспокоить подвахтенных в продолжение ночи. В полночь мы убрали паруса и остались под зарифленным грот-марселем и фоком. Подвахтенных отпустили вниз, а вахтенные спускали брам-стеньги в ростеры и убирались. При этих парусах мы имели ходу 10 узлов. Спустившись вниз, я вскоре, по движению шлюпа, заметил, что худо правят рулем. Убрали фок и поставили другого рулевого; ходу было до тринадцати узлов; температура понижалась; короткое, толкучее волнение явно означало приближавшийся противный ветр, и сильно беспокоило шлюп. Вскоре после того, вал, вкатившийся на судно, разбивший светлый люк в моей каюте и наводнивший мою койку, а также вдавивший несколько пушечных полупортов в деке, и в тоже время сильно накренивший шлюп на правую сторону, показали мне, что присутствие мое на верху стало, необходимо.

Выходя из каюты, я увидел, что батарея полна воды, которая через люки стремилась вниз, и что подвахтенные, без боцманской дудки, выбегают полураздетые, на верх, несмотря на сильный холод. Благодаря [325] усердию и исправности нашего тимермана, с его командою, глухие люки (изготовляемые каждый вечер при тревоге), были в минуту на местах, и этой предосторожности мы главнейше обязаны своим спасением.

Достигнув шканец, я нашел офицеров, бежавших к своим местам, и многих из них слишком легко одетых по временя года, в этом климате, и ожидавших моих приказаний. Никогда в жизни моей я не оценивал так высоко счастия начальствовать столь отличными, во всех отношениях, офицерами и командою, привыкшими хладнокровно встречать все возможные опасности. Не было и признака страха между ними; от первого до последнего всякий был готов, с радостию, ежели ее можно ожидать в подобный момент, исполнять свой долг. В таких обстоятельствах вознаграждаются все неусыпные труды и заботы капитана, ежели он чувствует, что, хотя от него зависит и жизнь и смерть сотен людей его команды, но они с полной надеждою ожидают его распоряжений, уверенные, что, с Божиею помощию, он выведет их из опасности.

Рыща на волнении со скоростию тринадцати узлов, править рулем стало не только трудно, но слишком опасно, чтобы продолжать идти по ветру; для спасения нашего, мы должны были привести, — маневр, которого затруднительность мои морские товарищи сами видят; но с поставленным грот-марселем и судном, почти уже затопленным, этот маневр становился чрезвычайно опасным. Удачное исполнение рискового дела зависело совершенно от буквального исполнения моих приказаний; для сего поставлена была цепь офицеров, чтобы передавать команду, и таким образом, все распоряжения исполнялись с такою точностию я усердием, как можно бы было ожидать только в бом-брамсельный ветерок.

Необходимо было уничтожить, то есть, изорвать или растрепать совершенно грот-марсель, (закрепить его не было ни времени, ни возможности), прежде чем он [326] мог повалить и опрокинут шлюп наш; в то же время, надобно было сохранять этот парус, пока он еще мог приносить нам пользу. Взять его на гитовы, причем он, наполненный ветром, был бы закинут на рею, было невозможно; это было бы причиною неминуемой нашей гибели; нельзя было медлить долее: опасный, критический момент настал. Я передал офицерам моя намерения, и принял немедленно меры к исполнению их. Даже матросы постигли в чем дело, стали по местам, и ежели, когда либо, можно уподобить судно механическому прибору, то шлюп наш, в этот момент, вполне заслуживал такого сравнения.

Без сомнения, некоторые из моих читателей, моряков, сидя спокойно в кабинете, попивая рюмочку портвейна и закусывая ее грецким орешком, смотрят на этот рассказ критическим взглядом. Но пусть они поставят себя в наше положение: мы должны были непременно привести, а между тем явная опасность маневра была очевидна для каждого. Решиться и действовать мгновенно, возродить в команде твердость, решительность и убеждение, что действиями своими я могу спасти шлюп, все это было необходимо совершить немедленно. Чтоб привести судно постепенно к ветру, нужно было управлять им искусно, и заставить его потерять ход понемногу. Приказания мои были переданы так исправно и исполнены так отчетливо, что я достиг цели. Побрасопили грота-рею вперед, так, чтобы выпускать ветр из марселя по мере того, как мы приводили на правый галс. Марсель заполаскивал, и обстенивался и временно наполнялся, пока шлюп не потерял ходу. — Тогда, выждав момент, оба марса-шкота были потравлены вдруг и грота-рей поставлен прямо, так что марсель сильно наполоскал и цепными своими шкотами был изодран мгновенно в клочки. Не смотря на то, шлюп лег страшно на бок, офицеры просили позволения срубить мачты, полагая, что он не встанет. Но слишком явно было, что в пять минут судьба наша должна решиться и [327] ответ мой был: «Приготовить топоры и стоять у талрепов; но прежде, осмотреть как можно вернее, сколько палубных досок в воде у грот-люка». На один дюйм вода не дошла до грот-люка, и люк наглухо заколочен, был ответ. Прочь топоры, мачты доведут нас домой! Этот ответ мой более успокоил людей, чем треск падавших мачт мог бы сделать. Каковы были чувства стоявших около меня, я не мог угадать, но думаю, что мало было таких, которые не воссылали в эту минуту горячей мольбы о спасении нашем к Тому, Кто правит бурями. Положение наше было ужасно. Мысль о гибели, а может быть и важнейшие думы, прекращали всякий разговор. Мы все оставались при своих местах, в ожидании рассвета. Порывы налетали с страшною силою, и несмотря на добрые морские качества Самаранга, он стонал под усилиями шторма. Подветренные полупорты были покрыты и вода по палубе переливалась вперед и назад с ужасающим шумом. С рассветом стали брать меры для исправления повреждений, выливать воду, попавшую в трюм через люки, и облегчать верх шлюпа. Около 8 часов мы увидели на подветренный крамбол шкуну, с которою непременно сошлись бы, еслиб встретили ее не днем. Поставя фок-стаксель, мы спустилась достаточно, чтобы пройти чисто, и тем отделались от беспокойного соседства.

Менее суток прошло от начала шторма, ветр переменился, сделался противный, и потом затих совершенно. Нас стало ужасно валять зыбью, и пр.

Текст воспроизведен по изданию: Описание шторма, претерпенного английским военным шлюпом Самаранг, под командой капитана сэр Эдвард Бильчера, находившегося в 1843-46 годах, для описи восточного архипелага, в Индейским море // Морской сборник, № 8. 1848