Переписка императрицы Екатерины II с А. П. Левшиной.

Великая Императрица Екатерина II, как известно, кроме обширной деловой переписки с разными служебными лицами, находила время писать совершенно частным лицам письма, в которых вела как бы вполне дружеский, простой разговор, отдыхая от бремени государственных забот. К подобного рода корреспондентам, наряду с Гриммом, Циммерманом и другими, можно причислить также и одну из первых воспитанниц основанного ею Смольного монастыря, известную более под смешным прозвищем “чернамазая Левушка», нежели под полным ее именем: Александра Петровна Левшина, которая в самых молодых годах удостоивалась получать собственноручные письма Великой императрицы, давно уже известные публике. Эти письма, числом 4, были уже обнародованы и помещены первоначально в книге, весьма редкой теперь: “Историческое сказание о выезде, военных подвигах и родословии благородных дворян Левшиных», изд. 1812 г., шт-4^е. После этого они напечатаны в издании записок Дашковой на французском языке, (Memoires de la princesse Daschkoff, publies sur le manuscrit original par mistriss W. Bradfort, traduit de l’anglais par M. Alfred des Essarte. Paris. Franck. 1859. Volum. III., p. 140-151.) а также в “Русском Архиве" 1870 года, стр. 531-540, где также сообщены краткие биографические сведения о Левшиной г. М. Лонгиновым (стр. 686-694). Что же касается писем самой Левшиной к императрице Екатерине II, то до настоящего времени, сколько нам известно, они напечатаны не были. Издатель “Русского Архива» [311] замечает что неизвестно, сохранились ли эти письма (стр. 531). Между тем, занимаясь в Государственном Архиве Министерства Иностранных Дел, по совсем другому вопросу, я нашел дело № 125, V, которое озаглавлено таким образом: “Переписка Императрицы Екатерины с воспитанницею Смольного монастыря Левшиною (чернамазая Левушка ) 1771-1780,” и заключает в себе 16 писем Левшиной к императрице Екатерине II, написанных, за исключением только одного, все на французском языке. Но что несравненно важнее и драгоценнее, в этом деле хранятся также четыре черновые тех писем императрицы Екатерины к той же Левшиной, о которых нами упомянуто выше; «не являются ответами на некоторые из писем Левшиной, а потому, печатая в первый раз сии последние, мы поместили для полноты переписки и черновые писем Екатерины II, напечатанным уже, так как они представляют не совсем буквальное повторение писем императрицы и Левшиной, как это увидит сам читатель; одно же черновое письмо Екатерины является в печати в первый раз. Все эти четыре письма императрицы писаны на почтовой бумаге в большую четвертку, без означения времени и без ее подписи, но почерк не позволяет сомневаться в том, что они написаны собственною рукой Екатерины II. Различные поправки и исправления в редакции этих писем, сделанные той же рукой, ясно указывают на то что это черновые тех писем которые были или предполагались быть отправленными к Левшиной; подлинные, очевидно, должны находиться у г-жи Левшиной и ее преемников и послужили в свое время основанием при опубликовании этих писем, которые не представляются буквально тождественными с черновыми. Это можно объяснять себе различным образом. Во первых, сама императрица могла, написав письмо, заложить его случайно среди бумаг и, не найдя его, написать и отправить другое, очень к нему близкое; или же императрица, переписывая письмо набело, могла изменить тот или другой оборот фразы, что-либо вставить или выпустить против черновой, а также одно слово заменить другим. С другой же стороны, эти изменения могли быть сделаны при переписке самих подлинных писем другими лицами. Письма Екатерины к Левшиной напечатаны не с подлинных писем, а с копий. Указанная выше mistriss Bradfort прямо говорит (стр. 141, том III) что получила копии с этих писем от племянницы Дашковой, воспитывавшейся в Смольном и слышавшей часто разговоры о посещении Екатериною Смольного в те времена когда были [312] написаны эти письма. В “Русском Архиве» 1870 года (стр. 530 и 690) говорится что эти письма, равно и переводы их и примечания, перепечатываются из редкой книги, изданной агрономом и писателем В. А. Левшиным в Москве, 1812 года, in-4^е. Но с чего печатал сам Левшин, с подлинных ли писем императрицы или копий с них, — не сказано.

Можно предполагать что многие из сверстниц Левшиной, бывшие в одном с нею классе, переписывали для себя письма Екатерины посланные к Левшиной, желая сохранить у себя это выражение Монаршего расположения к одной из их совоспитанниц, тем более что одно из писем обращено не к одной Левшиной исключительно, а ко всем воспитанницам в сером платье. При последовавшей таким образом неоднократной переписке первоначальный текст мог легко исказиться. Необходимо оговорить, что изменения эти большею частью весьма несущественны, за исключением только всего четвертого письма (на стр. 150), черновой которого не имеется в деле вовсе. За то в том же деле находится черновая другого письма, до сего времени ненапечатанного, начинающегося словами: “Vous me croirz devenue aussi». Мы его поместили после письма Левшиной, так как по содержанию своему оно может служить как бы ответом на него.

Остается еще заметить что письмо, по нумерации четвертое, обрывается на полуслове: “tant d’onli”, хотя занимает только одну не полную страницу; другая —совсем чистая; остальных двух страниц вовсе нет, так как эта черновая написана на полулисте почтовой бумаги. Другое письмо занимает все четыре страницы полулиста до конца, третье — три страницы, а одно — только одну страницу. Хотя на этих черновых и выставлена на полях последовательная нумерация: 1, 2, 3, 4, сохраненная и нами, но должно полагать что это сделано уже гораздо позже. По содержанию своему и судя по тому что эти письма являются ответами на некоторые из писем Левшиной, в которых точно обозначены год и число их отправления, правильнее разместить их в другом порядке, что мы и позволили себе сделать, поместив их непосредственно за теми письмами Левшиной, на которые они являются прямыми ответами. Едва ли надо упомянуть что нами сохранено правописание оригинала и все исправления в нем.

Обращаясь после этого к письмам самой г. Левшиной, считаем не лишним заметить следующее. Письма эти все, за исключением одного третьего, от 10 марта 1772 года, и отчасти седьмого, от 19 марта 1775 года, писаны на французском языке и притом [313]

очень красивым почерком, за исключением последних четырех, которые написаны собственноручно Левшиною. Можно не без основания предполагать что остальные письма переписаны набело не Левшиною, но кем-либо из ее подруг и притом, судя по различию почерка, не все одною; в переписке принимали участие многие из подруг. Большинство писем подписано: Чернамазая Левушка, остальные же пять (от №№ 11-15) просто: А. Левшина, — это с того времени когда между ней и императрицею произошел разрыв, причину которого нам не удалось выяснить. Письма все написаны на листах почтовой бумаги большого формата, за исключением некоторых, написанных на бумаге в формате большой четвертки. Вся переписка ведена на французском языке. Правописание довольно неправильное, отсутствие в надлежащих местах знаков препинания, а также больших прописных букв, нередко затемняют смысл фраз. Не излишне заметить что письма Левшиной, повидимому, ранее были все переплетены в одну книгу с другими письмами и бумагами. Потом их извлекли из переплета, что очевидно на взгляд. Письма сохранили следы склейки и того, что они вырваны из книги. При этом, вероятно, на всех письмах поставлена также последовательная нумерация писем, которую едва ли можно признать безусловно верною, в особенности по отношению к немногим письмам, на которых не обозначен год и день их написания. Таковых немного, именно с означением № стр. 13, 14,15,16, 17. Таким образом, они занимают последнее место в переписке, между тем как по содержанию своему они должны быть поставлены в другом месте. Так, например, письмо с цифрою 16, (без заглавия и означения числа и года), подписанное: Чернамазая Левушка, по своему шутливому тону и по самому началу письма, должно было быть написано гораздо ранее последовавшего между Левшиной и императрицей разрыва, о котором говорится в письме под № 14. Мы скорее склонны признать это письмо за одно из самых первых и поставили его в самом начале переписки. Равным образом, письмо № 17, в котором говорится о получении награды при выпуске из Смольного института (что было в 1776 году), переписанное очень четко, хотя и без знаков препинания, и подписанное: “ Чернамазая Левушка”, должно предшествовать письму о пожаловании Левшиной фрейлиною, что последовало хотя и по выходе ее из института, но очевидно до разрыва ее с императрицей.

Письмо № 14 должно, казалось бы, поставить всего естественнее [314] после письма, в котором говорится о назначении ее фрейлиною; Левшина говорит в нем о том что лишилась расположения императрицы, что было уже после назначения ее фрейлиною. Тут же упоминается и о смерти ее родной сестры.

В письме № 13 не видно и тени какого-нибудь разрыва и по содержанию своему оно должно быть поставлено ранее писем от 7 и 9 апреля.

Письмо же № 15 в первый раз упоминает о происшедшем разрыве и изъявляет желание узнать о причине постигшей немилости.

Расположив, поэтому, письма Левшиной в ином порядке, чем они пронумерованы, но вместе с тем сохранив, однако, на них и ту нумерацию, которую они имеют в деле, мы считаем не лишним сказать несколько слов и об их авторе, т.-е. девице Левшиной, и о значении ее писем вообще.

О самой Левшиной, по недостатку о ней сведений, долго распространяться не будем, тем более что жизнь ее была непродолжительна и ничем не знаменательна. Если бы не счастливая случайность, доставившая ей возможность вступить в переписку с Великою императрицей, то, конечно, жизнь ее прошла бы для нас совершенно бесследно и нисколько не интересовала бы нас теперь, спустя более ста лет.

Известно что Александра Петровна Левшина, старшая дочь маиора Петра Ивановича Левшина и его супруги Татьяны Ивановны Кольцовой-Масальской, родилась в 1758 году и, оставшись рано без матери сиротою, помещена была в Смольный монастырь (т.-е. в Общество воспитания благородных девиц) при самом его основании, в 1764 году. Из ее письма от 7 февраля 1780 года к императрице видно что в Петербург привез ее дядя Приклонский (В архиве Совета Общества воспитания благородных девиц, где находятся объявления поданные от разных лиц в первый прием благородных девиц, 1764 года, хранится прошение коллежского советника Михаила Приклонского о том чтобы была принята в Общество дочь зятя его, Петра Ивановича Левшина (а Кольцова-Масальского — родная племянница) Александра, рожденная в феврале месяце 1759 года (число не означено). Но в приложенных к сему прошению письменных удостоверениях о рождении Александры Левшиной, как бывших восприемников при ее крещении, так и самого священника, сказано: “ Александра Левшина родилась подлинно в первых числах генваря 1760 года».), которому Екатерина II сказала тогда: “Пусть отец ее позабудет что он имеет дочь; я беру ее на свои руки!» В монастыре она пробыла двенадцать лет, училась хорошо и при выпуске, 3 февраля 1776 года, получила награду и вскоре была сделана [315]

фрейлиной императрицы (Из реестра выпущенных девиц, с отметками куда они вышли и уехали, хранящегося в том же архиве, видно что Левшина взята ко двору Ее Величества июня 2 дня 1776 года. Через год взяты ко двору Алымова, Рубановская и Нелидова (14 июля 1779 года).). О том, как она жила в Институте, дают понятие печатаемые ее письма. Меньшая ее сестра Екатерина была также взята ко двору, но скоро умерла (см. письмо без числа, № 14); это была очень тяжелая для Левшиной утрата, постигшая ее, однако, после того как, по неизвестной для нас причине, она уже лишилась расположения и драгоценной для нее дружбы самой императрицы. Находя что после подобного несчастья ей делать более нечего, она выражает мысль что ей следовало бы умереть вместо сестры, о чем она и молила Бога. Но, как очень часто бывает, с годами печаль эта утихла; Левшина нашла себе цель и задачу жизни и вступила в брак с Петром Александровичем Черкасским, старшим сыном князя Александра Андреевича Черкасского; она писала об этом своей прежней покровительнице (см. письмо от 1 февраля 1776 года) и излагала причины побуждающие ее к этому браку. Отец Левшиной незадолго пред этим тоже вступил во второй брак.

Супружеским счастьем, однако, Левшина пользовалась не долго; она скоро скончалась в молодых годах, не оставив детей.

Переходя, затем, к вопросу о значении писем Левшиной, нельзя не признать что, в виду крайней недостаточности сведений о внутренней жизни девиц Смольного института, в самый ранний период его существования, письма Левшиной представляются столь же любопытными, как и важными. Они показывают что девицам жилось, вообще говоря, недурно, что они не скучали в стенах, что им по возможности доставляли всякие удовольствия которые и описывает Левшина, показывали достопримечательности и, не смотря на полное отсутствие в то время удобных путей сообщения, возили в Петергоф, Царское Село. Словом, в первые годы существования Смольного института девицы не были настолько уединены от окружавшей их жизни, чтобы могли быть правдивы те разнообразные рассказы об их незнании света и жизни, которые до настоящего времени нередко выдаются за не подлежащие ни малейшему сомнению (Говоря это, мы не высказываемся за замкнутость женского воспитания, какая доведена была впоследствии в институтах, в 20-х—50-х годах настоящего столетия; но говорим только что подобной замкнутости не было при основании Смольного, да она и не входила в намерения Великой императрицы.). [316]

С другой стороны, те же письма свидетельствуют что самое учение далеко не было господствующею целью пребывания в Смольном. Об учении, об уроках — в письмах вовсе не упоминается, словно этого и не было. Сами письма, точнее, — их правописание, как на французском, так и на русском языке, доказывают, что учение было неудовлетворительно. Ошибки встречаются чуть ли не в каждом слове и притом самые грубые.

Нельзя не удивляться проницательности императрицы, умевшей, несмотря на крайне редкие посещения ею воспитательного заведения, избирать из среды воспитанниц наиболее достойных ее расположения, которые выбор императрицы оправдывали откровенным выражением своих мыслей и взглядов...

Нам остается, в заключение, сказать что, печатая письма Левшиной, мы поместили в хронологическом порядке те, в которых имеется год и число их написания; другие же письма, без означения времени, размещены нами в том порядке в котором, судя по содержанию, нам казалось всего правильнее их поместить. При этом, выставив на каждом письме нумер римскими цифрами, мы сохранили также и те арабские цифры, которые выставлены на оригиналах этих писем в самом деле № 125. Письма императрицы помещены непосредственно за теми письмами г. Левшиной, на которые они являются ответом.

I. (16)

Перевод.

Ваше Величество, конечно, припомнит благосклонное данное Вами мне, разрешение писать Вам от времени до времени. Принимаю смелость начертить Вам несколько строк, чтобы сказать что все Общество свидетельствует Вам глубочайшее уважение, в особенности серые девицы. Что же касается меня, то я все в том же виде, такая же какою Ваше Величество меня видели когда удостоили нас своим посещением, т.-е. я скачу, прыгаю, бегаю, по вечерам играю в волка. Но какая разница с тем вечером в который мы имели честь, играя в ту же игру, держать в руках наших прекрасные руки Вашего Величества, потому [317] что они действительно очень красивы; я так хотела их поцеловать, но не смела этого сделать. Теперь Вашему Величеству известны все наши забавы; по временам я также читаю, но это долго не продолжается, потому что у меня все игры на уме. Ваше Величество припомните свое обещание посещать нас чаще. Оканчиваю свое письмо потому что слышала что длинные письма иногда надоедают, а я не желала бы, Ваше Величество, чтоб это мое письмо навело на Вас скуку; напротив того. Поэтому имею честь быть Вашего Величества всенижайшая и послушнейшая слуга

Примечание. Содержание этого письма и его веселый тон заставляют нас предполагать что этим письмом собственно началась переписка Левшиной с императрицей. О разрешении писать письма и о намерении воспользоваться им всего приличнее и естественнее говорить в первом письме, служащем началом переписки, нежели в предпоследнем, которым она почти уже обрывается. Поэтому мы и поставили это письмо, написанное без указания числа и года его составления, в самое начало переписки. Можно предполагать что оно написано тогда, когда Левшина, поступившая в воспитательное Общество благородных девиц (или короче, в Смольный монастырь) в 1764 году находилась уже в отделении серых, т.-е. девиц носивших платье серого цвета. По правилам того времени, воспитанницы Смольного разделялись на четыре возраста или класса, и в каждом необходимо было пробыть три года, а всего 12 дет. Воспитанницы разного возраста носили платья разных цветов: самые младшие — кофейного цвета, следующие — голубого, потом — серого и, наконец, белого цвета.

_______________________________________

II (1)

Ваше Величество!

Вот еще представляющийся мне случай чтоб иметь честь писать Вам, принося Вашему Величеству благодарность за оказанную нам милость, — дозволение съездить в тот прекрасный дворец где обитает столь прелестная Особа. Сколько видели мы там прелестных вещей; я сделаю Вам подробное описание всего, потому что, вероятно, Вашему Величеству неизвестно все чем Вы обладаете. Начну с того что мы отправились в прекрасных лодках. Прибыв к месту, мы шли по доскам, а затем поднялись по каменной лестнице, которая была столь высока что я подумала что она приведет нас в рай. Но когда мы вошли, то [318] очутились действительно в раю; красивые птицы, деревья и пр., — все это было до того очаровательно, что я вообразила себе что какая-нибудь волшебница перенесла меня в заколдованный дворец. Оттуда мы прошли в залу; я много смеялась, увидев г. Фальконета, — такая у него смешная фигура, и Вольтера который очень учен; но я хотела бы знать, придает ли ему еще более ума его огромный парик? Оттуда мы прошли в Эрмитаж, где нам показали много очень интересного. Но теперь конец шуткам. Какая прекрасная картинная галлерея! Не понимаю как Ваше Величество в состоянии были все это покинуть и отправиться в Петергоф, чтобы видеть леса, горы, тогда как здесь имеете такие прекрасные вещи. Я осталась бы здесь и целый месяц любовалась бы всем этим. Кабинет естественной истории где есть раковины и другие предметы — очень хорош; но только я не нашла особенно красивым что Ваше Величество также держите в водке разные маленькие фигурки; в числе их есть одна которую Ваше Величество, повидимому, полагаете украсить, надев ей на шею, на руки и даже на ноги браслеты; не смотря на все это, она безобразна. Что касается всех ваших драгоценных камней, Вашего скипетра, Вашей короны и державы — они очень красивы, они так блестят что ослепляют глаза. Но так как я не знаю цены всех этих вещей, то они меня не столь удовлетворяют как картинная галлерея, а потому прошу Вас объяснить мне, какое употребление делаете Вы из них? Вы не можете их все надеть на себя зараз, — для чего же иметь вещи которые ни к чему не служат? Что касается галлереи картин, это совсем иное дело; правда, Вы не носите картин на себе, но они доставляют Вам удовольствие, — я одобряю потраченные на это Вами деньги. Говорят, это дорого стоит, но за то это вещи хорошие. Когда Ваше Величество приезжаете к нам в Общество, мы не говорим что Вы имели на себе много бриллиантов, а говорим: как Вы прекрасны. Вот мое мнение. Очень хорошо знаю что скажут что я дурочка; но я люблю то что может доставить мне удовольствие и развлечь меня. Мы посетили также Вашу библиотеку; там стояла кафедра; мне сказали чтоб я произнесла проповедь, но я всего менее проповедница и расхохоталась, по моей привычке. Осмотрев подробно все эти прекрасные вещи Вашего Величества, мы пошли смотреть покои графа. Когда мы вошли в его спальню, я стала смеяться как сумашедшая, увидев большое зеркало над его кроватью. Откровенно признаюсь Вам что я немного потрунила над этим. [319]

К чему это зеркало может ему служить? По всей вероятности, он спит, как заяц, с открытыми глазами. Из этой красивой комнаты мы направились в остальные, где были иные, еще более замечательные, вещи нежели зеркало; в особенности портрет Вашего Величества, поразительного сходства, как две капли воды. Поэтому я ни в чем более не завидую графу как только в том что этот портрет у него. Кстати, Ваше Величество, я очень рада что Вы изволили сделать кадетам честь, удостоив их своим присутствием; но не полагайте, однако, что я буду Вас за это благодарить; гораздо более люблю когда Ваше Величество оказываете нам милость, приезжая к нам; этого же мнения и все девицы которые поручили мне выразить Вам их глубочайшую признательность за оказанную милость, а Левушка остается с благоговейным уважением.

Вашего Величества всенижайшая и послушнейшая слуга

Черномазая Левушка.

Сего 27 июня 1771 года.

Примечание. В письме описывается посещение дворца Екатерины в Петербурге воспитанницами Смольного монастыря. Фальконет — скульптор, создавший монумент Петру Великому в Петербурге. Упоминаемые в письме покои графа — очевидно, графа Григория Орлова (род. 1734 г. и умер 1783 г.).

_______________________________________

III. (2)

Прошу Ваше Величество извинить меня что постоянно утруждаю Вас моими письмами, но это — чтобы просить Вас оказать мне милость принять этот маленький наперсток, который я выточила для Вашего Величества. В то же время пользуюсь случаем и принимаю смелость сделать Вам упрек. Вы обещали приехать к нам в конце июня месяца; теперь уже июль, а мы не имели радости насладиться Вашим присутствием; я полагаю, однако, что когда что-либо обещают, то необходимо исполнять. Ваше Величество были столь добры что приказали мне сказать, что это от того что последний раз когда Ваше Величество удостоили нас своим посещением, я отвечала на все только да и нет, отрывочными словами; правда что я тогда не достаточно болтала, по обыкновению, как сорока, так как я обыкновенно болтаю столько что подчас и надоем; за то в первый же раз как Ваше Величество к нам приедете, Вы увидите что я буду много говорить. Граф прислал нам куриц, но они очень горделивы, потому что бьют наших. Девица Семенова тоже сперва сказала [320] что, повидимому, эти курицы полагают что, будучи графинями, они осмеливаются обижать наших, я же говорю что это потому что они считают себя красивее наших.

В настоящее время, Ваше Величество, я разрешаю Вам отправиться в Царское Село или Петергоф, потому что хотя Вы и в Петербурге, но мы Вас не чаще видим. Впрочем, нет, — лучше чтобы Вы оставались здесь; по крайней мере, когда приезжает к нам г. Бецкий, он сообщает нам о здоровьи Вашего Величества, тогда как переехав в Царское, Вы делаетесь как бы отшельницей, потому что тогда почти ничего не слыхать ни о состоянии здоровья Вашего Величества, ни о том как Вы там забавляетесь, словом, — ровно ничего не слыхать; поэтому я скорее советую остаться здесь, хотя, правда, здесь нет прекрасных холмов и лесов. Но при всем этом Петербург лучше на мой вкус, даже не смотря на погоду, которая не обещает быть хорошею. Воскресенье мы были в саду, но не знаю каким образом мы не обратились в уток, так как нас отлично полил дождь; по крайней мере, Ваше Величество при приезде к нам увидите как мы выросли, потому что говорят что от дождя растут. Как было бы забавно еслибы все в Обществе обратились в уток, — было бы тогда над чем посмеяться. Все Общество свидетельствует Вам свое глубочайшее уважение и в особенности девицы в сером, я же имею честь быть с наиглубочайшим и благоговейным уважением Вашего Величества

всенижайшая и послушнейшая слуга

Чернамазая Левушка.

P. S. Ваше Величество извинит мне что это письмо написано уже восемь дней тому назад, но наш токарь один раз не пришел и наперсток, поэтому, не мог быть готов, а чтобы сочинить другое письмо — слишком жарко и, к тому же, мой разум почти исчез.

Сего 27 июля 1771 года.

Примечание. Упоминаемый Бецкий — Иван Иванович Бецкий (род. 1703 г., умер 1795 году), в то время действительный тайный советник, над строениями Ее Императорского Величества домов и садов главный директор, императорской академии художеств президент, императорского Воспитательного дома главный попечитель; был в то же время попечителем и членом совета при воспитательном Обществе благородных девиц, учреждению которого он много содействовал и в делах которого принимал близкое и деятельное участие. Из писем г. Бецкого к императрице Екатерине II видно что он не раз препровождал письма Левшиной к императрице. [321]

IV.

ПИСЬМО ИМПЕРАТРИЦЫ. (3)

Перевод.

Всем серым сестрам вместе (Aux soeurs grises en comun).

Скажите, Левушка, хватит ли вашей болтовни чтоб ответить каждой из вас отдельно? Есть ли к тому возможность! Вы говорите все что приходит вам в голову. Вы поздравляете меня с моим праздником; вы браните меня, зачем я поехала в деревню; вы нападаете на белизну снега; вы приглашаете меня смотреть грязь вашего скверного сада; кроме того, вы наговорили столько вздору что надо исписать целую стопу бумаги чтобы на все подробно ответить вам. Поэтому отказываюсь от этого, но вы — продолжайте. Ваше перо, ваш слог и ваше сердце вполне соответствуют одно другому, и я, действительно, очень люблю вас. Но Левушка, не имеющая сердца горничной, которая всякий день подымается на 231 ступень чтобы видеть издали замок столь ненавидимый вашим “Обществом», — вы вполне заслуживаете чтоб я выразила вам большое спасибо за все милые любезности, которые вы мне говорите; вы имеете способность веселостью вашею вызывать монахинь из кельи.

Госпожа Крупильяк, вероятно, бережет свою бумагу для процессов; почерк ее мелок; обороты ее фраз сжаты; она выдерживает свой характер и делает шикану солнцу, которому желает затмение. И еще эта Лиза, прелестная Лиза, такая кроткая, вместо того чтобы быть довольною что вышла замуж за Ефимона Молчанова, также находит, несмотря на свои комплименты, возможным осуждать что я помещаюсь в раззолоченном замке.

Ефимон-сын, растратив со своими друзьями все свое имущество, начинает говорить мне о своих чувствах. Я его слушаю охотно, на зло Лизе и госпоже Крупильяк, которую я когда-нибудь выдам замуж за г. Фиренфата, чтоб отмстить за мой оскорбленный замок, а на этой свадьбе девица Борщева будет плясать, вопреки ее желанию, в наказание за то что она находит возможным сравнивать петербургский снег с царскосельским.

Появление на горизонте госпожи Нелидовой — феномен, который [322] я приеду наблюдать вблизи; в то время когда этого всего менее ожидают, а это может случиться скоро. Молитесь Богу чтобы лед прошел как можно скорее. В ожидании же, обнимаю зараз всех производящих шум и благодарю всех за выражаемую мне дружбу. Привет госпоже де-Лафон.

Примечание. Письмо это, обращенное ко всем серым сестрам, должно быть отнесено к периоду 1770-1773 года, так как Левшина с 1773 года была уже в классе белых. Можно считать это ответом на письмо от 27 июня 1771 года, ибо и в нем говорится о Царском Селе, о саде во время дождя, о разных пустяках и т. д. Крупильяк, Ефимов — разные лица в комедиях игранных воспитанницами. Упоминаемые Молчанова, Борщева, Нелидова — воспитанницы Смольного, бывшие в одном классе с Левшиной и вместе с нею вышедшие из Смольного в 1776 году; госпожа де-Лафон — Софья Ивановна де-Лафон (de Lafont), с самого основания Общества воспитания благородных девиц бывшая сперва правительницей его, а потом, с 1773 г., и начальницей до самой своей кончины, 11 августа, 1797 года. Самое письмо Екатерины II находится в Государственном Архиве, но имеется точно такое же и в архиве совета Общества воспитания благородных девиц в тетради, в зеленом шелковом переплете, под № 34.

_______________________________________

V. (3)

Ваше Величество приказали мне тоже писать, ай,... ай,... я знаю для чего, вы думали что я только умею переводить, нет я вам и писмо напишу, хорошой ли стил я этова немогу знать, переводить то писмо не достойно чтоб Ваше Величество трудились два раза читать, для того что по правде сказать написано оно на первой недели поста, тогда был желудок пуст, голова легка так и перо слабо, но теперь уже он привык к горшечкам, с грибочками, так я вам и балшое писмо напишу, в котором все то объявляю что с понедельника по сие время у нас делалось званили в классы... дети в класс... семь била учители пришли в классы... и после классов пошли гулять, мамзель Барщав хотела атръша сделать, снег мякок, так прошу одгодать что нам зделалось в среду у нас ворожей был он денги из одной руки в другую как сказать право незнаю а по французски escamote (искусно подтибрил), однако четверг был мне ден веселей во всей недели для того что я имела честь получить сие прекрасное писмо, которое Ваше Величество изволила мне послать, хотя у вас и милинкой палчик болит, я об этом [323] очень сожалею, есть ли бы я близко была от Вашего Величества, так я бы его в минутку вылечила, одним лекарством которое нас научила наша любезная София Ивановна, оно состоит в том чтоб есть ли положить палчик в горячую воду, то он без пластыря без доктора заживет, пожалуйте слушайте чернамазин совет, вы увидите что скоро пройдет, а наш любезный Иван Иваныч изволил нам прислать весма много нот, я уже целые три дни выбираю арию, чтоб когда Ваше Величество зделаете честь к нам быть, я его могла пропеть, дозволите ли вы чтоб я Вам тайна сказала, что Иван Иваныч никогда к нам не приезжает без того что бы непривес он с собой для нас какую нибудь забаву все мои подруги серые, голубые и кофейные свидетельствуют Вашему Величеству глубочайшее свое почтение, а я имею честь быть с глубоко... глубоко... глубочайшим высокопочитанием

Вашего Величества

всепокорная и послушная раба хоть не реба

Перевод. P. S. Прошу Ваше Величество прочесть это письмо в таком же настроении как я его перечитывала, тогда Вы будете много смеяться, потому что и я хохотала как сумашедшая.

Сего 10 марта 1772 г.

Примечание. Мы сохранили в точности правописание оригинала и расстановку знаков препинания. Лишнее говорить что упоминаемый Иван Иванович — есть Бецкий, а о Софье Ивановне де-Лафон уже выше сказано.

_______________________________________

VI. (4)

ПИСЬМО ИМПЕРАТРИЦЫ ЕКАТЕРИНЫ.

Перевод:

Черномазая Левушка. Получив ваше милое письмо, я намеревалась сесть в карету и прямо ехать в монастырь навестить вас. Но не прогневайтесь: сильный холод удержал меня от этого. Я резвлюсь немного менее вас и нахожу вас также очень любезною; но холодный воздух ваших больших корридоров слишком свеж для меня. В течение этого месяца, когда пройдут большие морозы, я приеду к вам, чтобы все послеобеденное [324] время присутствовать при всех ваших различных занятиях, если мои — я также их имею — мне это дозволят. Передайте мой привет всем в Обществе; поцелуйте от меня моих самых старых знакомых, — серых сестер, скажите им что с удовольствием смотрю на их успехи; это истинное для меня удовольствие. Я выражу это им, приехав когда-нибудь вечером играть со всем обществом в волка. Привет госпоже де-Лафон, которой вы столько обяз...

Примечание. В подлиннике зачеркнуты слова: “Ie me souvient tres bien de vous avoir permis (вместо promis, конечно) de revenir vous voir plus souvent» и заменены другими, a также далее вместо: et par consequent написано: aussi, а вместо: vos grands corridors tres froids поставлено: tres aimable mais и изменен весь оборот фразы.

Письмо написано когда Левшина была в классе серых, т. е. в период времени 1770-1773 года, вероятнее, около 1772 года и притом зимой.

VII. (4)

Ваше Величество!

Получив на днях благосклонное разрешение Вашего Величества писать Вам, я начинаю мое письмо выражением моего желания быть в эту минуту гонцом, — я пользовалась бы по крайней мере честию видеть нашу милостивую Мать, столь любимую и обожаемую, которую я боготворю; в то же время я убедилась бы во вкусе ее к любимому ею Царскому. Но на сей раз Вы позволите мне сомневаться, потому что Вы живете истинною отшельницей; простите меня за это уподобление, но не могу его не сделать; я желала бы быть в состоянии отвратить Вас от этого чарующего места, которое в продолжение шести месяцев в году лишает нас чести видеть Вас. Петербург хотя и не окружен высокими горами и этими противными лесами, но я, однако, его люблю, по крайней мере, во время пребывания Вашего Величества. Мы надеемся что Ваше Величество собьетесь в дороге и быть-может доберетесь и до нас. Полагаю что, несмотря на то что мы будем со всех сторон заперты и обнесены стенами, Ваше Величество не оставите нас целое лето без своего посещения и по временам вырветесь из своего грота чтобы сделать прогулку от Царского до нашего Общества. Говорят что Вы любите ходить; вот прекрасное упражнение и притом очень полезное для здоровья. У нас [325] идет полная переборка половины нашего здания. Девицы мещанского отделения переезжают; одна переносит вещи, другая кричит, третья — бродит, четвертая — не знает более что делать и где находится; все пытаются немного принаровиться, потому что здесь — сущий лабиринт. Раз попав, не знаем как и выйдти; госпожа де-Лафон только и делает что прибирает все углы и закоулки дома. Совершенно откровенно признаюсь Вам что не желала бы быть на ее месте; можно смело сказать: сколько хлопот, сколько хлопот! Наши коричневые крошки здоровы и все веселы до крайности. Слава Богу, этот прием плакал менее всего; они избавили нас на этот раз видеть потоки их слез. Все Общество свидетельствует Вам свое глубокое уважение, а в особенности мы, которые, не смея более называться серыми, будем поэтому именовать себя белыми пелеринками. Я же имею честь быть с глубочайшим и благоговейным уважением

Вашего Величества всенижайшая и послушнейшая слуга

Чернамазая Левушка.

P. S. Мне, однако, не следовало бы называться более черномазая, потому что я вся в белом; но к несчастью, мое лицо не белеет. Не правда ли, Ваше Величество, какое страшное бедствие? Есть из-за чего почти заплакать горько; я немедленно буду кричать, как в пьэсе “Ложная Агнеса”: ах!... ах... ах...

Сего 14 мая 1773 года.

Господин Бецкий сию минуту сообщил нам что это он будет нас учить плавать и выбрал именно меня своею ученицей. Не находите ли, Ваше Величество, что его доброта заходит слишком далеко? А самое худшее то что он говорит будто и Вы разделяете это предположение. Прошу Вас, ради милости, отклоните Вы его от этого, тем более что мы имеем здесь искусниц в этом деле; к тому же и я сама довольно хорошо плаваю. Поэтому или г. Бецкий не будет нас учить плавать, или мы не будем пользоваться прудом.

Примечание. Левшина уже перешла с 1773 года в возраст носивший белое платье, о чем она и заявляет в приписке.

_______________________________________

VIII. (5)

Ваше Величество!

Извините, Ваше Величество, что я все утруждаю Вас своим вздором; но на этот раз с целию поблагодарить Вас за [326] милостивое для нас разрешение отправиться гулять. Сколько прекрасных вещей довелось нам видеть! Два великолепные дворца, очаровательный сад, картинную галлерею совершенно новую, но что мне доставило всего более удовольствия, — это некая личность поставленная в комнате. Лишь только я ее увидела, я сделала маленький скачек от радости и довольства; словом, не в состоянии выразить Вам того удовольствия которое я в ту минуту ощутила. Я подумала как я была бы счастлива, если-б я была волшебницей, оживила бы его, заставила бы говорить откровенно о предметах, о которых постоянно думаю. Но скажите мне, пожалуста, Ваше Величество, откуда вдруг эта прихоть — иметь в комнате турецкий диван? Это меня очень поразило. Разве есть какой-нибудь Турок или Турчанка которые Вас посещают? или же это поставлено для удобства? Но сколько я понимаю, Турки обладают не слишком привлекательною манерой садиться; впрочем, это дело Вашего вкуса, а он должен быть хорош. Перейдем, поэтому, к описанию Летнего сада. Если бы Ваше Величество скрывшись за углом, смотрели на нас, Вы увидели бы какой мы причинили восторг. Уверяю Вас, казалось, будто ведут на прогулку 50 обезьян; до того народ толпился за нами со всех сторон, — и с боков, и сзади; мне кажется, одним словом, что весь Петербург был в саду; не знаю для чего —потому что хотя мы в этот день и отправились на прогулку, но лица наши нисколько не переменились. Но вот что значит принадлежать Вам: все на нас смотрят с удовольствием, а нам очень приятно видеть публику, так как она осыпала нас любезностями.

Господин граф или князь, — не знаю, право, как его величать, — имел любезность угостить нас премилою серенадой, изготовленною им до прибытия нашего в сад, и лишь только мы вошли, он подошел к нам и тонко спросил, как бы ничего не зная, не слышатся ли нам звуки музыки, а несколько минут спустя, он прямо сказал нам что сам устроил для нас этот праздник. Не правда ли, Ваше Величество, что это была такая же тайна как и пушечный выстрел? Повидимому, он хотел получить небольшую благодарность... Не знаю в точности числа всех музыкантов или производивших шум и грохот, — но одно что могу Вам сказать — что их было очень много, так как их вакханалия слышалась со всех сторон. Но теперь шутки в сторону, все это было очень мило и очень любезно со стороны князя... Как найдете, Ваше Величество, что в благодарственном письме я успела наговорить и о портрете, и о диване, и о [327]

музыкантах; уверяю Вас что это очень занимательно. Я всегда, следовательно, буду изображать ветренницу, это также одно из прозвищ, которым, по временам, награждает меня госпожа де-Лафон и которое ко мне порядочно идет. Приемлю смелость напомнить Вашему Величеству не слишком долго оставаться в Царском, не оказывая нам милости посетить нас. Все Общество уверяет Вас в своем глубоком уважении, в особенности белые пелеринки, а я имею честь быть с наиглубочайшим уважением Вашего Императорского Величества всенижайшая и послушнейшая слуга

Черномазая Левушка.

Сего 25 мая 1773 года.

Примечание. Как известно, воспитанницы монастыря гуляли первый раз 20 мая 1773 года в Летнем саду. Подробное описание этого помещено в “Прибавлении С.-Петербургских Ведомостей" 1773 года № 45. Граф Григорий Григорьевич Орлов поставил в закрытой куртине свою известную роговую музыку, которая привела девиц в восторг. До прибытия в сад девицы осмотрели Эрмитаж и картинную галлерею.

_______________________________________

ОТВЕТ ИМПЕРАТРИЦЫ ЕКАТЕРИНЫ II.

IX. (1)

Перевод.

Вот мой ответ на ваши два письма, сударыня, при чем мимоходом будь сказано что первое написано таким мелким почерком что если вы будете продолжать совершенствовать этот способ писания, то причините мне расход, — через шесть месяцев я буду вынуждена купить очки чтобы читать ваши письма. Но они всегда будут для меня одинаково приятны, буду ли я их читать с очками, или без очков. Пожалуйста, передайте от меня госпоже де-Лафон что эта большая девица в белом, с лицом темноватого цвета, с носом как у попугая, издававшая в былое время столько возгласов при моем приезде или отъезде из монастыря, пишет вполне столь же естественно; что ее письма преисполнены веселости. Я очень люблю чтобы прекрасная природа шла своим путем безо всякой принужденности и изысканности, и нахожу совершенно по моему вкусу черномазую Левушку, с ее ветренностию и ее неожиданными выходками. Продолжайте, сударыня, продолжайте; через три года я приеду вас похитить [328] из монастыря и, сколько вам ни угодно будет кричать, проклинать, вы увидите Царское Село о котором имеете такое плохое мнение. Наперекор вашему плохому расположению духа, так как вы любите правду, вы будете принуждены признать что это — прелестное место и несравненно красивее нежели сад Летнего дворца, который украшали собою девицы в белом в тот день когда гуляли в нем некоторые цесарки и вскружили головы всему городу. Но посмотрите, чем только девицы занимаются. С того дня весь город завален произведениями, не теми, однако, что объедают листья на деревьях и производят страшные опустошения здесь, в моем саду, но теми что порождают поэты, имея перед глазами предметы, возбуждающие их воображение (Здесь непереводимая на русский язык игра слов, основанная на том что при совершенно одинаковом произношении вслух, хотя и различной орфографии, слово ver (во множественном vers) означает червяк, а vers (в единствен. и множеств. числе) означает стих, вирша. По случаю посещения Летнего сада воспитанницами Смольного монастыря в то время было написано не мало стихов.). Я когда-нибудь приеду в город чтобы посмотреть, как госпожа Лафон устроила все это помещение для детей мещан, о котором вы мне пишете. Надеюсь что вся ваша мелюзга будет продолжать не пищать, благодаря вашим заботам. Вы видите что я пользуюсь выражениями принятыми в Обществе или, по меньшей мере, вашими. Не опасайтесь что господин Бецкий настаивает на том чтоб учить вас плавать; в его годы гораздо более говорят об упражнениях, требующих силы и ловкости, нежели делают их на самом деле. Советую вам поймать его на слове, — и он будет поставлен в более затруднительное положение, нежели вы — исполнить это обещание. Вы увидите, он вам ответит: “очень хорошо, очень хорошо» и будет постоянно откладывать самое исполнение. Равным образом, вам следует обратиться к нему чтоб узнать, зачем он поставил турецкий диван в мою комнату в Зимнем дворце; он обыкновенно ставит в мою комнату все что он хочет. Я сама, поставила в ней только ваш портрет, нарисованный г-жей Молчановою; это моя любимая вещь, которая не покинет своего места которое я ей отвела или, точнее сказать, которое вы сами ей дали. Если это для вас непонятно, спросите разъяснения у ваших начальниц, — они не могут этого не знать. Нахожу что серенада, данная вам князем, была очень хорошо задумана; он любит доставлять вам удовольствия, он видел как вы появились на свет и бесконечно желает вам [329] добра, потому что любит блого своей родины, а ваше воспитание этому споообствует. Он в особенности любит и вас, и знаете ли, почему? потому что вы любезны. Но неправда ли, мое письмо достаточно длинно. Мне остается еще сказать вам чтобы вы передали мой привет коричневой мелюзге, поласкали бы маленьких синих, поцеловали бы серых сестер и обняли бы шеи белых пелеринок, моих старейших знакомых. Передайте также от меня искренний привет госпоже де-Лафон и при этом выразите ей все те чувства, которые она сумела внушить вам с таким успехом; это может только доставить ей удовольствие.

Примечание. Письмо это является, по своему содержанию, прямым ответом на письма Левшиной от 14 мая 1773 года и 25 мая 1773 года, ибо говорит о Бецком и о серенаде, данной девицам графом Орловым.

_______________________________________

X. (6)

Ваше Величество!

Поверите ли вы что меня волнуют два противоположные чувства: я весела потому что имею счастье писать Вам, и грустна когда подумаю что письмо мое должно совершить столь долгое путешествие чтобы дойти до Вашего Величества; я завидую его счастью так как Вы будете держать его в Ваших руках. Зачем я такая большая и отчего не имею легкости? Я полетела бы к Вам и уста мои заменили бы мне перо. Тщетные желания! Нельзя выразить сколь мы были довольны получить драгоценные о Вас известия и польщены посланными Вами поцелуями из которых и мне досталась маленькая доля. Но между нами будь сказано, — наш дорогой г. Бецкой имел вид настолько смущенный что можно было довольно ясно заметить что данное ему поручение было немного затруднительно для него. Должно признаться что это была, также и не малая задача; бедные его щеки изрядно пострадали бы если бы мы его не пожалели. Он сначала прибегнул к хитрости и обратился к г. де-Лафон чтобы побудить нас поверить что это делается вследствие приказания, начав с самой старшей и наиболее почтенной. Но мы скоро догадались к чему ведут эти тонкости. Это делалось с целию окончить с самою молодою. Скажите, Ваше Величество, все эти мелкие уловки приличны ли его годам и кто бы подумал что он к ним способен? Да, да, советую Вам всегда обращаться к нему когда Вам придется давать подобные поручения; это будет хорошо [330] исполнено. О, если бы Ваше Величество могли его видеть при этом? Как он нам давал поцелуи! Он предался этому всею душой, а мы были довольны до чрезвычайности. Со времени отъезда Вашего Величества мы видели новую оперу под названием “Колдун»; очень жаль что Вы не изволили ее видеть; ее разыграли божественно. Госпожа Симиони так много танцовала с господином Блезом, так его крутила и вертела что можно было про нее сказать что она была ausgelassen (т. е. до крайности резва), по выражению Немцев. Видите, Ваше Величество, что и я умею также вставлять некоторые немецкие слова, когда к этому представляется случай. Надеюсь что обожаемая мною Государыня охотно простит мне все маленькие глупости, которые я Вам говорю; Вы мне дозволили писать вам все что придет мне в голову, я это знаю, но может быть я злоупотребляю этим, хотя и совершенно неумышленно. Ваше Величество обязаны этим единственно самой себе; зачем Вы настолько милостивы, зачем Вы внушаете желание показываться пред Вами в настоящем виде? Пожалуйста, не думайте что под этим кроется самолюбие; нисколько, это только безграничное к Вам доверие, которое и выдает меня вполне. Мне достаточно было бы обладать чем-либо что может Вам нравиться, и я ничего более не желала бы. Пока я могу быть уверена что Ваше Величество меня немножко любите, — я счастлива; но страшное расстояние отделяющее нас от вас не внушает ли ужаса? и не может ли это отдаление ввергнуть меня в забвение? Вот мои опасения, но впрочем, возможно ли чтоб я была позабыта тою, образ которой у меня постоянно в сердце? Нет, не хочу и говорить о такой неприятной мысли. Мне конечно позволительно находить что этот год тянется чрезвычайно долго и просить Вас сократить его, насколько это для Вас возможно. День когда мы Вас увидим будет лучшим днем нашей жизни. Как я заранее ему радуюсь! Какое для всех нас празднество! Мы можем надеяться что при вашем возвращении Вы найдете госпожу де-Лафон в лучшем здоровье; в настоящее время она, благодаря Бога, начинает поправляться. Она поручает мне выразить Вам глубочайшее уважение и присоединяет свои пожелания к нашим — о том чтобы Бог Вас хранил. Все Общество свидетельствует свое глубочайшее уважение, в особенности белые, а я имею честь быть с величайшею покорностию Вашего Величества всенижайшая и послушнейшая слуга

_______________________________________

XI. (7).

Ваше Величество!

Вот опять, прелюбезнейшая государыня, ваша Левушка, столь же веселая и столь же резвая как и прежде, — да и как мне такою не быть? Получив приятнейшее письмо от Вашего Величества, — письмо какого, право, бесценнее и быть не может, сколько чувствовала я от того удовольствия, какая для была меня радость, когда я его читала? Вы меня всегда любите. “Ах! как я благополучна! да, преблагополучна я изо всех людей». Все счастие мое довершится, если вы мне сделаете обещание через год опять приехати к нам и если сдержите ваше слово, в этом то и состоит самое главное дело. Берегитесь, берегитесь, если Вы меня обманете. Знаете ли Вы что я очень опасна когда прихожу в гнев и очень советую Вам немного меня бояться, я вам покажу небольшой опыт того какова я бываю когда сержусь. Вы не воображаете себе что во мне кроется смелость далеко не малая; да, именно смелость. Как! Ваше Величество обращаетесь с нами как с людьми которые не умеют ни читать, ни писать по-русски. Дозвольте мне сказать вам, — et ne vous deplaise, мы столько же знаем по-русски, как и Вы, a la bonheur, в разговорах мы может быть не очень сильны, но в чтении и в писании стоим мы того, чтоб об нас вы лучшее мнение имели. Вот думаю что ссора моя окончилась. Вы видите que je suis un terrible personnage quand je le veux, однакож, не надобно Вас устрашать. Я также бываю и добра, особенно когда получаю письма от Вашего Величества, а чтоб Вас принудить делать мне почаще это чувствительное одолжение, — я хочу, в знак моего с Вами мира, объявить Вам о наших прошедших веселостях. Мы сделали для всех Англичан изрядный спектакль; они им столь довольны что беспрестанно об нем говорят. Девица Пассек воспользовалась этим и одержала победу о которой все говорят; добряк Фаргарсон (Фаргарсон — одно из лиц комедии которая былу поставлена в Смольном и разыграна воспитанницами.) подстрелен в крыло, но что досадно, так это то что волосы нашего героя начинают белеть, что он почти глух и имеет плохое зрение; все это очень грустно. Но что бы с ним сделалось, еслиб он в полном совершенстве обладал всеми своими пятью чувствами, так как он и с малыми остатками может еще кружить [332] головы. Бедный человек! Как я его жалею, несмотря на то что он такой Родомон (Родомон — так вообще назывался тогда человек слишком самоуверенный и хвастливый.). Увы, мы водим его за нос.

После комедии у нас был еще бал. Хоть он был и не велик, однакож он стоил ваших московских маскарадов и всем доставил совершенное удовольствие. Il faut que je Vous raconte notre debut. Сперва пришли господа кадеты, потом пришли мы и, как стадо овечек, прятались одна за другую; наконец, мы все выстроились в ряд и стояли прямее буквы i. Надобно было прервать эту симметрию и без госпожи де Лафон, думаю я, мы еще также остались бы, это она водворила среди нас ту счастливую вольность, которая предшествует веселости и удовольствию. Г-жа де Лафон была очаровательной веселости и привела в оживление всех. Наконец, я дождалась минуты когда она начала танцовать с нашим папою Бецким. Благодаря их стараниям, все были очень оживлены и все Общество не переставало ими восхищаться. Я надеюсь что Вы будете нам несколько удивляться по Вашем сюда приезде; мы для вас приготовляем прекрасные комедии: “Роза и Колас”, “Честолюбец и Болтушка», “Колдун», “Новая школа женщин» (Это все названия разных пьес игранных воспитанницами Смольного.); все это не достойно-ль того чтобы Вы приехали сюда поскорее быть нашею зрительницею; к тому же, можно всегда остаться в выгоде и признайтесь, моя возлюбленная Императрица, что еслибы вы не присутствовали при том как мы играем “Ложную Агнессу» (Это все названия разных пьес игранных воспитанницами Смольного.), Вы не могли бы сказать мне: m’amour; в самом деле я много больше тут потеряла бы нежели вы и я ничего так не желала бы как того чтобы Вы обладали небольшим запасом ласковых для меня слов; напоследок все то что от вас во мне приходит чрезвычайно мне нравится и я тем очень довольна.

Ваше приказание к Madame de Lafont я исполнила; она, слава Богу, здорова и препоручает себя на Вашего Величества милость. Все наше Общество, а особенно белый класс весьма Вам благодарны за Вашу об нас память, и все также посылают свое нижайшее почтение, —

А я имею честь быть со всесовершенною к Вам преданностию

Вашего Величества

Покорнейшая и послушнейшая услужница

_______________________________________

XII. (8)

Ваше Величество!

Сколько удовольствий сменилось после Вашего дорогого и милого письма! Самое большое из них и единственное, которого я не могу Вам описать, было то которое я испытывала при чтении Вашего письма. Оно заставило меня ощутить истинное удовольствие. Теперь я сделаю Вашему Величеству подробное описание всех удовольствий доставленных нам г. Бецким. Прежде всего мы со всевозможным торжеством были в Летнем саду, т. е. мы были одеты в большие фижмы, в шелковых платьях с короткими рукавами, розовых кокардах, с цветами на голове, присланными нам добрым папой из его сада, который он порядком-таки опустошил для нас, незаслуживавших, впрочем, этого. Хорошо что это случается всего один раз в год, потому что иначе его цветник скоро ощутил бы подобное опустошение, нами причиняемое. Вот что значат женщины: они только и думают что о нарядах. Но буду продолжать свой рассказ. Прежде нежели войдти в сад, мы были у г. Бецкого где и пробыли до 4-х часов, когда отправились на прогулку. Нас встретила прекрасная музыка; все оказывали нам тысячи любезностей и мы очень забавлялись; но все это было ничто в сравнении с другими удовольствиями.

Вторая поездка наша была в Петергоф, или лучше сказать; в ваше волшебное царство. Осмотрев дворец, мы спустились в очарованный сад; он мне показался местопребыванием богов и я с минуты на минуту ожидала появления божества, но тщетно. Божество этого очаровательного места находилось, к несчастью, в Москве. Налюбовавшись всеми красотами и произведениями искусств, собранными в этом месте, мы стали наслаждаться произведениями природы собранными к прекрасному столу. Вот например, философия столь же увлекательная как и полезная, когда она, после длинных рассуждений о цыпленке и философских взглядов обо всех его свойствах, кончается тем что он рассекается и попадает на зубы. По истине сказать, это немного свирепая развязка для дам, но люди пользующиеся хорошим аппетитом не обращают внимания на эти мелочи. После обеда мы ездили в экипажах в Монплезир. Как название это соответствует месту! Оно представляет собою все что воображение может произвести наиболее [334] очаровательного; как привлекательна эта благородная простота! Оттуда мы направились к гроту, а потом поехали смотреть карпов, которые меня долго забавляли. Просмотрели все глаза чтоб осмотреть зараз столько прекрасных вещей. Этот день был одним из самых приятных для нас, не смотря на некоторые мелкие неприятности, случившиеся во время дороги. Впрочем, все мы были в восхитительном настроении духа. Вот, в общих чертах, описание поездки в Петергоф. Поездка в кадетский корпус тоже не лишена занимательности и вполне заслуживает чтоб я сделала подробное описание ее Вашему Величеству. Мы приехали в лагерь и вошли в большую их залу; оттуда мы направились в лагерь, где кадеты делали самым быстрым и отчетливым образом все военные упражнения; они подавали все надежды увидеть их со временем героями. Нам остается теперь только посеять и выростить те лавровые деревья, ветвями которых со времен украсится их чело. Я охотно желала бы, чтобы Ваше Величество лично были свидетельницею всего этого. Наше же удовольствие было отчасти соединено со страданием, потому что мы в первый раз слышали пушечные выстрелы и каждый выстрел заставлял нас вздрагивать и съеживаться по крайней мере на полфута. Бог ведает что бы со мною случилось, если бы стрельба и пальба продолжались долее; я не знала куда и как спрятать мои уши и думала всякую минуту что моя бедная голова сделается добычей ядер и гранат; в другой раз я буду менее труслива, а потому и прошу Ваше Величество не насмехаться надо мною. После этого ученья в лагере была езда на лошадях, которая была выполнена прекрасно; одна из лошадей, известная под именем “великий скакун», делала страшные прыжки и скакала передними ногами, выделывая в то же время задними какие то антраша. По окончании этой церемонии появились карлы, которые пригласили нас посетить их хорошенький сад. Мы встретили дорогой одного из этих карликов, заставлявшего плясать медведя. Представьте себе что это был медведь, какой редко попадается, потому что он сделал сперва какое то чудо, потом, чтобы показать нам что он умеет лазить, он начал подыматься вверх по шесту, стоявшему в пруде и, к сожалению, упал в воду. Близкая опасность потонуть одарила его даром слова и бедный медведь стал кричать: ой, ей, скорее помогите, я тону! Г-н Замятин ловко выручил медведя из беды. Это происшествие, близкое к трагедии, о чем мы и не подозревали, было прервано комедией, при чем странствующий театр состоял из телеги в которой [335] везли актеров и стола на котором они делали разные фокусы, как например, обращали карманный платок в принцессу. Надо признаться что это блестящий фокус, но что было всего забавнее, так это то что, обернувшись, мы увидели одну из актрис, только что игравших на сцене, в кофте переплывавшую быстро пруд; наше удивление еще более увеличилось когда к ней присоединился еще громадный балльи плававший вместе с буклями своего парика и плащем, который показывался гораздо ранее его. Переходя от одной неожиданности к другой, мы дошли до базара устроенного очень нарядно; продавцы были до крайности любезны и вежливы, продавали множество красивых безделок и превкусное угощенье, словом, —все что могло льстить нашему вкусу и забавлять наше воображение; они всячески старались чтобы мы провели время весело и приятно. После этого происходила стрельба из луков: эта игра показалась мне очень забавною и прекрасно выполненною. Появление двух великанов, а затем и китайского идола отвлекло нас от этой игры. Все закончилось блестящим праздником в саду: тут были комедия, опера и балет. Мы уехали более чем довольные нашим прекрасным днем, при чем нам остается, однако, пожелать еще весьма немногого. Казалось бы что после того как Вы столько заботились об нас, мы, в свою очередь, должны также что-нибудь сделать. Г. Бецкий не берет на себя разрешить нам маленький праздник кадетам; от вас, дорогая Государыня, испрашиваем мы позволение уплатить им этот столь значительный долг, который, оставшись неуплаченным, может сделать то что нас будут считать бесчестными.

Мне кажется что письмо мое становится очень длинным, но извините меня, Ваше Величество; мне невозможно упустить в рассказе Вам самую малейшую подробность, а поездка в Царское Село слишком занимательна чтоб я могла пройдти ее молчанием. Мы были в этом волшебном дворце, где самое утонченное искусство прекрасно совместило вкус, богатство и изящество. Можно ли сказать об Эрмитаже что-либо что не будет в сто раз слабее мысли о нем? Я не удивляюсь более предпочтению, которое Ваше Величество ему отдаете; теперь я воздержусь называть его дрянным, как это мне часто случалось. Комната где завтракают, по моему мнению, прелестна, тем более что она содержит в себе самый драгоценный и самый замечательный предмет во всем Царском Селе, именно — бюст Вашего. Величества. В первый раз в моей жизни я пожелала бы быть плутовкой. Если бы представилась мне возможность положить этот бюст в карман, как [336] охотно я это сделала бы и без боязни совершила бы эту кражу. Осмотрев все внутри этого прекрасного дворца, мы сели за стол, за которым каждая из нас ела за четверых. После этого мы отправились проявлять новые доказательства нашей выносливости и силы; мы пошли на большую деревянную гору, где вместо всяких врагов нас ожидали тележки, в которых некоторые из наших девиц храбро скатились вниз. Здесь то рушилась вся моя храбрость, потому что моя трусость помешала мне последовать их примеру. Но в вознаграждение за это я участвовала на карусели, где имела ловкость поймать кольцо; это необходимо должно обессмертить меня в истории. Я совершенно позабыла сказать Вашему Величеству что, приехав в Царское Село, мы направились смотреть английский сад; для этого надо было миновать небольшую гору, на которой мы нашли толпу крестьян и крестьянок, которые встретили нас пляскою, — они вселили бы веселость даже самой бесчувственной душе. Но во всем этом всего более смешно, или если угодно, всего более трагично то что ветер объявил такую сильную войну нашим юпкам что они, повидимому, желали нас покинуть и обратиться в бегство. Представьте себе что наши бедные ноги совершенно открыто исполняли каждая свою маленькую роль; наш Ментор позади нас делал замечания, представьте все это, прошу Вас, и пожалейте нас от всего Вашего сердца. Что касается меня, я была более нежели испугана и удерживала изо всей моей силы мои юпки. Впрочем, мы отделались только страхом; день этот был самый любопытный и занимательный, но показался мне слишком коротким; я охотно дала бы что нибудь ценное чтоб оставшись тут еще дня два или три, иметь время более спокойно осмотреть все. Вот, в общих чертах, все что с нами случилось интересного с тех пор как я имела честь писать Вам в последний раз. Если мы будем иметь счастье Вас скоро увидеть, я расскажу Вам все это до малейших подробностей, но если Вы долго еще пробудете, я Вам ничего не обещаю. Эта угроза, конечно, заставит Вас немного подумать. Все наши поездки в которых всегда принимала участие и г-жа де-Лафон, несколько ее утомили; впрочем, она теперь не чувствует себя нездоровою; она просит Ваше Величество принять уверения в совершенном ее уважении, все Общество заверяет Вас в том же, а в особенности белые; этим я положу конец моему длинному письму. Не прошу у Вас, любезная Императрица, извинения в том что так долго вам наскучиваю; не могу ручаться что при первом же случае не впаду в ту же ошибку; но прошу у Вас извинения в том что [337] осмеливаюсь произнести теперь: любите меня всегда; примите уверения самой живой привязанности и верьте что сердце мое принадлежит Вам вполне.

Остаюсь с глубочайшим уважением Вашего Величества всенижайшая и послушнейшая слуга

P. S. Ваше Величество мне, конечно, извинит, но мне кажется, моя голова вскружилась после того как я видела столько прелестных вещей; я совершенно позабыла сказать Вам несколько слов о прекрасных развалинах, которые должны стоять, однако, во главе самых любопытных вещей и которые нас всего более поразили, а также о различных видах деревень, приятных видах, доставляющих столько удовольствия зрению и столько отрады сердцу; наконец, ветреные мельницы, прекрасные обелиски, колонны и столько прекрасных вещей еще начатых, которые будут служить вечными памятниками славы Вашего Величества. В моем повествовании я забыла сказать Вашему Величеству о вольтижировке господ кадет, которая была выполнена в полном совершенстве и с величайшею ловкостию.

Сего 18 июня 1775 года.

_______________________________________

ХIII. (9)

Ваше Величество!

Я получила, моя обожаемая Государыня, Ваше милое, дорогое и очень сердитое письмо; я ответила бы на него скорее если бы не оказалась изувеченною и даже очень сильно. Не язык мой оказывался в этом случае инвалидом; нет. Эта маленькая часть моего тела действует все по прежнему; но я была лишена руки, которая довольно продолжительное время была связана, забинтована и закутана, вследствие того что зашалил какой то дрянной нерв. Это случилось со мною во время сна; я была, без сомнения, взволнована каким-нибудь сновидением и проснулась, потому что очень металась. Ах, не начинайте еще из-за этого со мною ссориться, потому что с некоторого времени меня, бедное создание, бранят постоянно. Прежде, когда удостоивали меня милости посылать мне письма, в них Вы писали: “Левушка, милашка, любезная» и тому подобные ласковые слова, приятно щекотавшие мое [338] сердце. Теперь же это заменено холодным и сериозным выражением “мадемуазель», которое леденит меня до глубины души. О, если это будет продолжаться таким образом, я не буду так проста и глупа. Разве Ваше Величество обращаетесь со мною таким образом потому что я стала большою, или потому что эти маленькие пустячки мало соответствуют кокарде? Если б я это знала ранее, я была бы в состоянии отложить ее в сторону, потому что ласки, исходящие из Ваших уст или из-под очаровательного пера Вашего, составляют для меня удовольствие, почесть, счастье; я не добиваюсь никаких других благ. Придите немного в себя, моя обожаемая Императрица, и пусть Ваше сердце сделается несколько податливее, — или из этого произойдет нечто более простой ссоры. Я ничего более не буду говорить об этом, потому что сегодня я в чудеснейшем настроении духа и очень мало расположена ссориться, а так как величайшее мое удовольствие — болтать с Вами, то Вы со мною легко не отделаетесь сегодня. Я хочу сообщить вам о новом зрелище, данном нам г. Бецким, которое нас очень позабавило. Вольтижеры на лошадях приехали скакать и прыгать, совершенно не стесняясь, на одном из наших дворов... Рассказала бы Вам еще многое другое, если бы не опасалась Вам наскучить, но хочу приберечь остающуюся бумагу чтобы поговорить о предстоящем в скором времени Вашем возвращении; это нас теперь всего более занимает. Таким образом правда что вскоре мы будем иметь счастье Вас видеть; это для меня величайшее блаженство. О, как сладко нам будет вас видеть! Заранее наслаждаюсь этим столь желаемым мгновением; дозволительно предвосхитить у времени и пространства немного блаженства доставляемого мечтаниями. Ваше возвращение и Ваше отсутствие заставляет меня подумать о маленьком местечке в Москве, против которого я имею зуб. Это тот маленький очаровательный боскет, которого Вы делаете такое милое описание и который быть-может намеревается вас удержать. О, еслиб я была в этом уверена, то с этой же минуты стала бы враждовать со всеми боскетами вселенной и на все смотрела бы взглядом которым взираешь на соперников. Впрочем, владычество его, как бы опасно оно ни было, к счастью, только временное, преходящее; зимние морозы сорвут с него веселое убранство и его соблазнительный наряд, между тем как вечная весна царит во всех наших сердцах и противится всем усилиям времени. Чувства посеянные Вами постоянно растут, усиливаются, не теряют насколько их природной свежести. Но [339]

мне кажется, мною в самом деле овладело какое то поэтическое настроение. О, это уже не шутка; я сочинила бы тут самую лучшую фразу; чтоб увенчать меня за это, не достает только молвы, трогательные звуки которой беспрестанно умножаются, как несколько маленьких ручейков приятно журчащих в своем течении. Но что подумает моя обожаемая Государыня обо всех этих глупостях? Простите эту Левушку, рассудок которой немного тронут. О, маленькая плутовка хорошо знает, до чего простирается Ваше снисхождение разрешающее моему воображению скакать на полном просторе. Но можно ли думать о Вашем Величестве, не будучи в крайне веселом настроении духа и, к тому же, не лучше ли быть довольным чем мучиться и удручаться под гнетом неприятных и скучных печальных мыслей? Полагаю конец моему письму, потому что оно становится очень длинным; окончу его просьбою принять уверение в совершенном уважении со стороны г-жи де-Лафон. Здоровье ее, благодарение Богу, довольно удовлетворительно и мы надеемся что Ваше возвращение вполне возвратит ей здоровье. Все Общество уверяет Вас в глубоком уважении, в особенности белые, а я тысячу и тысячу раз целую Ваши прекрасные руки и остаюсь с совершеннейшею покорностию и наиглубочайшим уважением Вашего Величества

всенижайшая и наипослушнейшая слуга

Чернамазая Левушка.

Сего 11-го сентября, 1775 года.

_______________________________________

XIV. (10)

Ваше Величество!

Почему, моя драгоценнейшая Государыня, в течение года бывает только один день Св. Екатерины? Потому, могут мне сказать, — что подобного божества не может быть более одного среди смертных. Соглашаюсь с этим; но разве для меня это не несчастье, что в этот день мне разрешено беседовать с этою обожаемою особой, открыть ей все мое маленькое сердце, словом, говорить ей все что думаю. Воспользуемся же этими минутами; они коротки и столь редки. Я полагаю, Всемилостивейшая [340] Государыня, что в этих словах Вы узнаете эту вечную Левушку, эту болтушку, которая Вам всегда надоедает. Но она так сильно рассчитывает на Вашу природную доброту что уже заранее вполне уверена что Вы примете это маранье с величайшею благосклонностию в мире, и что Вашему Величеству угодно будет принять мое поздравление по случаю дня Вашего тезоименитства, составляющего всегда событие столь приятное. Убеждаю себя что я все это угадала и что я одна из искуснейших колдуний. Прошу, однако, Ваше Величество не пугаться меня; я никогда не простираю моего колдовства далее необходимого и считала бы себя счастливою, еслибы была в состоянии усовершенствовать мое искусство до того чтобы Вы могли отгадывать все что происходит в моем сердце и чего я не в силах достаточно хорошо изобразить пером. Все пожелания Вашему Величеству, возносимые мною к Небу, выражаются, ожидающим Вас в красивом будуаре Зимнего дворца небольшим кустиком роз, который моя дорогая Государыня соблаговолит принять как первый мой опыт в этом роде. Не льстите себя, однако, надеждой что эти розы без шипов, так как они исходят из моих рук; я вцепилась бы с Флорою в волоса, если бы не превзошла ее в изделиях, а эта прекрасная дама очень опасна тому кто приобретет ее нерасположение. Наконец-то, приближается счастливое время когда вы вернетесь к нам. По мере его приближения, мое сердце бьется сильнее: каким только мы ни будем наслаждаться счастьем! А моя возлюбленная Императрица, можете ли Вы себе хорошо представить все чувства, какие я буду ощущать, увидев снова все то что для меня наиболее драгоценно на свете? Мое воображение переполнено и мы все вместе заняты приятною мыслию снова Вас увидеть. Госпожа де-Лафон свидетельствует Вам свое глубокое уважение; здоровье ее, слава Богу, довольно хорошо и мы убеждены что Ваше драгоценное присутствие возвратит ей здоровье вполне.

Мы готовим для Вас комедии, оперы и будем слишком счастливы если нам удастся Вас позабавить. В ожидании этого, наше нетерпение дошло до крайности. Я оканчиваю мое маранье, не хочу наводить на Вас скуку. Еслиб я исписала еще четыре страницы, то они касались бы только Вашего возвращения сюда, так как оно одно меня занимает. Поэтому лучше замолчать. Вы позволите мне, однако, сказать Вам что мое сердце, моя душа и все мое существо летит Вам навстречу. Все Общество свидетельствует Вам глубочайшее свое уважение, в особенности [341] белые, а я имею честь быть, с совершеннейшею покорностию,

Вашего Величества всенижайшая и послушнейшая слуга

Чернамазая Левушка.

Сего 21 ноября 1775 года.

_______________________________________

XV.

ПИСЬМО ИМПЕРАТРИЦЫ.

Перевод.

Вы подумаете что я сделалась столь же нечувствительною, как соляной столб, что замедлила ответить на ваши письма; но тому другая причина: я была с некоторого времени очень занята, как девица Общества перед экзаменом. Послушайте, хотя вы и считаете себя колдуньею, но вы не угадали бы этого. Я же, не будучи колдуньею, в свою очередь, угадываю что мы обе будем очень рады свидеться. Очень благодарна за все высказанное вами по поводу моего праздника. Знаю что все это говорится от души и очень тронута этим. Посмотрю, однако, что это за прекрасный розовый куст, с его шипами; очень вам признательна за предупреждение что шипов нет, — я приняла бы осторожность не уколоть пальцы, прикоснувшись к нему. Надеюсь также что и Вы не будете колкою, когда я вас в первый раз увижу и в состоянии буду поцеловать вас столько раз, сколько пожелаю. Но зная насколько любопытны все молодые девицы, я готова биться об заклад что вы желали бы знать, когда это будет? Итак знайте что я позволяю вам надеяться что это будет около Рождества. Мой привет госпоже де-Лафон и всему Обществу девиц, а в особенности белым.

Примечание. Это письмо императрицы не было еще напечатано; по нашему мнению, оно является как бы ответом на письмо Левшиной от 21 ноября 1775 года, в котором упоминается о сделанном розовом кусте и о поздравлениях по случаю дня тезоименитства императрицы.

Но может быть, что черновое письмо не было переписано и послано к Левшиной, а заменено другим, напечатанным уже ранее. [342]

_______________________________________

ХII. (17)

Еcли бы Ваше Величество только знали какое я испытала удовольствие, узнав что я включена в число четырех девиц для, получения столь почетной награды как эта. Признаюсь Вам откровенно что в продолжение восьми дней я вовсе не пользовалась моим языком, а госпо;а де-Лафон мне говорила что у меня поврежден рассудок. Но получив эту награду, я пришла в себя. Скажу гораздо более: я молила Господа Бога о получении награды, девица Алымова вздыхала о ней, девица Рубановская все не надеялась получить ее; девица Молчанова боялась не получить ее и все пятьдесят девиц желали получить награду. Хотя мы и не имеем столько ума как Совет, однако, мы хорошо понимали и видели что четырех наград слишком мало. Подумайте только, Ваше Величество, что на пятьдесят лиц четыре награды и только двенадцать назначены к шифру; по крайней мере, следовало бы прибавить еще десять. Поэтому девицы порядочно поплакали. Все жаловались ранее что нет дождя, но в этот день не было в нем недостатка, потому что все наше милое собрание, т.-е. серые девицы, плакало и было бы достаточно подвести их поближе к саду, чтоб они скоро его оросили слезами, а я, пишущая Вам эти строки, принадлежала также, уверяю Вас, к этой плачущей компании. Я желала бы чтобы Ваше Величество были в это время маленькою птичкою, чтобы видеть какие у всех нас были глупые лица и, если позволите сказать, весь Совет, как он ни желает быть важным, не мог удержаться от слез. Говорю Вам что это было одним из самых смешных зрелищ. Извините, Ваша Величество, что я не благодарила Вас за сделанную Вами мне честь назначением мне награды, я приберегаю это для первого раза когда Ваше Величество сделаете нам милость навестить, так как в настоящее время с тех пор как лед у нас прошел или растаял, а Флора была столь добра что показалась с весной и цветами, Вы, как мне кажется, очень привязались к Царскому. Тщетно писать Вам и просить Вас приезжать; все это ни к чему не служит. Из любви к этой дрянной деревне, которую я до бешенства не могу терпеть, Вы позабываете ваших детей, которые Вас любят, к Вам сердечно привязаны, словом, — обожают. Теперь именно Вашему Величеству следовало бы приехать и посетить наши сады, из которых один наполнен [343] цветами, другой — горохом, бобами, артишоками и тому подобными растениями, не говоря уже о нашей голландской молочной, поставляющей нам хорошее белое молоко, сливки, масло. Если Вы не останетесь довольны всеми этими прекрасными садами, то будете столь добры что дадите нам лучший. Но позвольте, впрочем, мне иметь честь быть с величайшим уважением

Вашего Величества всенижайшею послушнейшею слугой

Примечание. Хотя это письмо написано без означения года и дня, но время его составления определяется довольно легко содержанием письма, в котором преимущественно говорится о назначении наград девицам Смольного монастыря за успехи в науках. Пo правилам того времени, воспитанницам при выпуске, смотря по успехам в науках и хорошему поведению, давались награды. Левшина выпущена из Смольного в 1776 году; следовательно, письмо это написано ею до выпуска и может относиться к началу 1776 года.

Упоминаемая в письме Молчанова была совоспитанница Левшиной. Как известно, знаменитый Левицкий, но приказанию императрицы, нарисовал аллегорические портреты четырех лучших и наиболее любимых Екатериною воспитанниц, именно: 1) Александры Петровны Левшиной — в виде живописи; 2) Натальи Семеновны Борщевой — в виде музыки; 3) Глафиры Ивановны Алымовой (впоследствии вышедшей замуж за Ржевского, а потом по его смерти за камергера Масклэ) — в виде танцев; 4) Екатерины Молчановой (вышедшей за второго сына известного Адама Васильевича Олсуфьева, Сергея Адамовича) — в виде декламации.

_______________________________________

XVII. (13)

Ваше Величество!

Испытывая ежедневно новые благодеяния со стороны моей обожаемой Монархини, мне необходимо приискать новые изречения, новые слова для выражения всей моей беспредельной к ней признательности. Бывают мгновения, в которые не хватает сердца для ощущения своего счастья; я это испытываю. Мое сердце преисполнено Ваших ко мне милостей и если выражения соответствовали бы испытываемым мною чувствам, Ваше Величество получили бы тогда точное представление о том, что Вы в состоянии внушить. Впрочем, как не бывает роз без шипов, так и мое счастье омрачается боязнию. Ваше Величество, оказав мне милость назначить меня фрейлиной, не лишит ли меня прежнего Вашего ко мне расположения и, выиграв в отношении почета не потеряю ли в то же время в отношении Вашего расположения? [344]

Ах, если это так, то я навсегда отказываюсь от чести быть фрейлиной; блага честолюбия не вознаградят меня за утрату благ сердечных. Смею, однако, льстить себя надеждою что Ваше Величество будете продолжать смотреть на меня по прежнему как на Вашего ребенка. Вы мне это обещали, а все Вами обещанное было для Вас всегда священным. Без этой утешительной надежды к чему послужило бы мне другое блого, которое уменьшило бы приятность моего положения, вместо того чтоб его увеличить? Без дружбы Вашего Величества все остальное ничто, но я надеюсь что Вы меня всегда будете любить; этой драгоценной милости прошу я у Вас с величайшим рвением, ожидаю ее от Вашей несравненной доброты и остаюсь с глубочайшим уважением.

Вашего Величества всенижайшая и послушнейшая слуга

Примечание. В письме этом говорится о назначении Левшиной фрейлиною, что было в 1776 году, по выходе ее из монастыря, а потому и можно это письмо поставить после письма XI, но ранее того в котором она пишет о смерти своей сестры.

_______________________________________

ХVIII. (14)

Ваше Величество!

Простите меня если, в избытке удручающего меня несчастья, я повергаю к стонам Вашего Величества стоны моего горя; я лишилась бедной сестры моей. Ни Ваши пособия, ни уход, ни ее молодость, ничто не могло спасти ее. Еслибы всемогущий Бог внял моим мольбам, давно уже мною к Нему возносимым, то следовало бы умерёть мне, а не ей. Увы! что делаю я на земле? С того времени как лишилась драгоценной Вашей дружбы, я всякий день упрекала себя за жизнь. Чтоб еще более отравить мою жизнь, необходимо было еще одно новое несчастье. Ах, всемилостивейшая Государыня, я очень... очень несчастлива, но что я делаю, представляя эту грустную картину Вашему сердцу, столь доброму, столь сострадательному к несчастным. Ах, сколько, на этом основании, имею я прав на Ваше участие, которое Вы соблаговолите оказывать. Ваше Величество,удостойте припомнить Ваши благодеяния и сжальтесь над сердцем которое во всякое время было Вам предано и находило отраду только в искренней беседе со своею Августейшею Государыней; это сердце более [345] несчастно, нежели виновно. Да, Вы одни в состоянии смягчить, усладить окружающий его ужас... Ах, Ваше Величество, удостойте вспомнить бедную сироту в столь скорбную и пагубную для нее минуту и поверьте что мое сердце столь же преисполнено признательности, искренней привязанности и уважения к Вашему Величеству, сколько растерзано горем...

Остаюсь с глубочайшим уважением и самою полною покорностию Вашего Величества всенижайшая и послушнейшая слуга

_______________________________________

XIX. (15)

Ваше Величество!

Необходимо, наконец, уступить; тщетно желала бы я сдержать мое перо. Единственное остающееся мне утешение состоит в том чтобы предоставить свободу излияния моему опечаленному сердцу. Быть может, делая это, я обижаю мою обожаемую Государыню, но кто же властен повелевать своему сердцу? Мое слишком скорбит чтобы воспретить себе печалиться. Могла ли я когда-нибудь думать что это будет для него утешением? Что же я сделала чтобы заслужить удручающее меня несчастие? Я всего теперь лишаюсь. Моя божественная Императрица лишила меня своей любви, обещав мне прежде всегда считать меня своим ребенком. Могу ли я кинуть взор на прошедшее, не сделав печальных сравнений? Эти дорогия и лестные для меня воспоминания вливают в мое сердце самый горький яд; Левушка более не любима Вами. Ваша очаровательная улыбка не оказывает более на мою душу чарующего ее влияния; я читаю теперь на лице моей дорогой Государыни только одно самое холодное равнодушие. Последнее из ее благодеяний было камнем преткновения для ее ко мне нежности; сколь горестно для меня это благодение, потому что им начинается мое несчастье! Ах, я не просила его, я хотела только Вашей любви. Что мне без нее почести? Я никогда не добивалась их; я уступлю их все за ласковый взгляд моей божественной Государыни. Если бы мое перо было столь же красноречиво, сколь чувствительно мое сердце, оно могло бы описать самыми яркими красками печальное состояние моей души. Что я такое? Сирота без друзей, без родителей, без советников, молодая и неопытная, подверженная всем бурям, порождаемым завистью, [346] покинутая всеми, безо всякого покровительства. Что станет со мною если моя нежная мать, моя Государыня, меня покинет? Было время когда она заменяла мне все; но сколь непродолжительно было это время! Лепестки розы опали и мне остались только одни шипы. Впрочем, надежда, всегда нас поддерживающая, кроется еще в глубине моего сердца. Без этого решилась ли бы я взяться за перо? Ожидаю всего от Вашего снисхождения, не смею сказать — от Вашей дружбы; но надеяться позволительно. Я не в состоянии жить без Вас. Ах, моя обожаемая Государыня, возвратите же ее моей нежности, отдайте мне то доверие которое было утехою моей жизни, возвратите мне мои счастливые дни, те ясные дни которые протекли в счастьи; словом, — возвратите мне существование. Прошу у Вас только одной улыбки и слов, и я буду счастлива. Ожидаю моего приговора. Как продолжительным покажется мне время до получения ответа, но если им будет положен конец моим беспокойствам, сколь он будет мне сладок!

Остаюсь с чувствами полной покорности и глубочайшего уважения Вашего Величества всенижайшая и послушнейшая слуга

Примечание. В этом письме в первый раз упоминается о немилости императрицы к Левшиной. Причину этого нам отыскать не удалось. Левшина перестает подписывать письма “Чернамазая” и просит о возвращении ей прежнего расположения императрицы.

_______________________________________

XX. (11)

Ваше Величество!

Удостоите ли, Ваше Величество, видеть меня у ног Ваших, умоляющую Вас о снисхождении, и великодушно извинить мне смелость мою писать Вам эти строки? Я знаю, Ваше Величество, лучше всех на свете что просьба сироты никогда не была отвергнута Вашим Величеством. Величайшее доверие которое я имею в доброту Вашего сердца придает мне смелость к такому поступку в силу одного обстоятельства которое, будучи одобрено Вами, должно будет решить мою судьбу. Осмеливаюсь сообщить Вам что князь Черкасский ищет моей руки. Этот человек одарен всеми прекрасными качествами как сердца так и ума, что склонит меня в его пользу, если Вашему Величеству [347] угодно будет изъявить на это свое согласие. После этого благоугодно ли Вам выслушать меня и дозволить напомнить Вам что я сирота, которой некогда Вы выразили обещание заменить мать. Сотни раз Ваша доброта побуждала Вас обещать мне что когда мне представится случай вступить в замужество, Вы охотно примете на себя заботу о моей судьбе. Я знаю, Ваше Величество, что обещания эти были последствием дружбы которую я утратила безвозвратно, но Вы не пожелаете чтобы существо, некогда Вами любимое, было обречено на несчастье. Ваше Величество! Ваше прежняя благосклонность к той которую Вы столько любили, не придет ли Вам на память чтобы расположить Вашу душу в мою пользу. Этот золотой век моей жизни, постоянно находящийся в моей памяти в силу чувства которое делало его столь для меня драгоценным, не вселяет во мне никакой высокомерной надежды. Ваше Величество, я умоляю Вас единственно о доброте, о человеколюбии к сироте которая, кроме Вашей доброты, не имеет иного другого права на Вашу доброту. Будьте уверены, Ваше Величество, что выбор мой — не результат увлечения молодости и недостаточного обсуждения. Находясь здесь без родителей, без поддержки Вашего Величества, я при моих годах убедилась что мне более нежели кому-либо необходимо устроиться, вступить в брак, а достоинства князя побудили меня предпочесть его, хотя с ним как нельзя хуже обошлась судьба. Но не имея сама никаких средств, могу ли я что либо сделать без помощи Вашего Величества? Удостойте припомнить, Ваше Величество, что Вам угодно было меня удочерить. “Я беру ее на свои руки, милостиво сказали Вы моему дяде, — забудьте что имеете племянницу, и пусть отец ее позабудет что он имеет дочь». Слова Вашего Величества всегда и во всех случаях были для Вас священны, а в особенности по отношению к сиротам. На этом основании я дерзаю прибегать к помощи Вашего Величества. Мой отец, от которого я имела право ожидать некоторого пособия для моего устройства, сам вступил недавно в новый брак с молодою особой, что лишает меня всякой надежды к получению средств от него. О, Вы, мать сирот, покровительница несчастных, Ваше Величество, столько раз в отношении благотворительности подражавшая Божеству, образ которого Вы являете на земле, и протягивавшая руку помощи несчастным, не сходя с высоты того августейшего величия на которой Вы поставлены, удостойте иметь сожаление о той которая сделается жертвою несчастья, если Вы ее покинете. Мое сердце, моя судьба, [348] вся моя жизнь зависят от вашего человеколюбия. Дерзаю еще умолять Ваше Величество быть уверенною что я в последний раз осмеливаюсь утруждать Вас моими просьбами и что не смотря на мою безграничную уверенность в Вашей благотворительности, столько раз мною испытанной, я никогда не осмелилась бы к ней прибегнуть, если бы мне предстояла хотя тень какой-либо помощи в столь важном для меня обстоятельстве моей жизни. Благоволите, поэтому, обвинять только избыток моего несчастья, который побуждает меня иметь подобную смелость и беспокоить моею просьбою, за которую тысячи и тысячи раз прошу прощения.

Преисполненная чувств за все от Вас полученное и все внушенное Вами, имею честь быть с наиглубочайшим уважением и совершеннейшею покорностию,

Вашего Величества всенижайшая и послушнейшая слуга

А. Левшина.

7 Февраля 1770 года.

(Скорее всего опечатка - 1780? - Thietmar. 2016)

_______________________________________

XXI. (12)

Ваше Величество!

Готовая покинуть местопребывание приближавшее меня к Вашему Величеству, глубоко расстроенная разлукою, лишающею меня драгоценнейшей части моего счастья, проникнутая до глубины души благодеяниями, которыми Вы меня осыпали, умоляю Вас разрешить мне в последний раз повергнуть к стопам Вашего Величества слабое выражение моей признательности и моей чувствительности. Я знаю, Ваше Величество, насколько Вы превыше всякого благодарения и насколько в совершаемом Вами добром деле Вы находите все что Вы от него ожидаете. Но моя беспредельная благодарность к Вам составляет потребность моей души и во все минуты моей жизни будет составлять живейшее для нее удовольствие; разрешение мне милости иметь случай выразить все это Вашему Величеству будет новым для меня благодеянием. Однако же, что отваживаюсь я предпринять? Какой язык в состоянии когда-либо передать то что нас так сильно трогает? Ни один. Только одно сердце может ощущать такие чувства. О! насколько мое сердце было убеждено что голос сироты не встречает нигде, ни в каком сердце на свете такого сильного отголоска, как в нежной душе Вашего Величества! [349] Да, этот титул из уст сироты самый верный, чтоб иметь доступ к Вашему сердцу. Прочие властелины, упоенные недосягаемым величием, понимают только окружающий их блеск и наслаждаются им. Превосходя их в тысячу раз блеском Вашего гения, величием и добротою Вашей души, Ваше Величество считаете сладчайшим для себя наслаждением протянуть руку помощи сироте без поддержки, несчастному угнетаемому бедствием, и считете такой поступок самым обыкновенным. Сколько милостивых дел! Не должны ли мы возносить постоянные возгласы благодарности к Высшему Существу за то что в лице Вашего Величества Он даровал нам свой наиболее совершенный образ. Подобный возглас раздается из сердца всех Ваших подданных; но мое сердце, осыпанное Вашими благодеяниями, в состоянии ли когда-либо своими возгласами выразить все те чувства, которые оно питает к Вашему Величеству и которыми оно проникнуто? Ваше Величество, удостойте взглянуть в его глубину и Вы увидите насколько я умею оценить все что в различные времена Вы удостоили для меня сделать; насколько я понимаю что Человеколюбие, Величие, Доброта, Великодушие, Благотворительность, — истекают из Вашей души как их источника, словом, — увидев всю степень моей признательности, Вы откроете еще множество чувств, которые, я смею думать, не будут недостойны Вас; они будут навсегда начертаны в моей душе неизгладимыми буквами, которые не сможет уничтожить и время, как оно ни всесильно. Смею умолять Ваше Величество взглянуть на это благосклонным взором, приводящим Вас ко снисхождению, коим Вы преисполнены, и извинить мою смелость, — что я дерзаю еще раз Вас беспокоить. Боязнь долгое время воздерживала меня от этой смелости, но потребность поблагодарить Вас одержала вверх: эта потребность моей души явилась непреодолимою; это так естественно, ибо Вам я всем обязана. У ног Вашего Величества испрашиваю себе прощение и умоляю быть убежденною в глубоком уважении и совершеннейшей покорности с которыми имею честь быть

Вашего Величества всенижайшая и послушнейшая слуга

А. Левшина.

Сего 9-го апреля, 1780 года.

Примечание. В этом письме Левшина, сообщая о своем отъезде, просит разрешить ей в последний раз повергнуться к стопам Ее Величества. Последовало ли такое разрешение — нам неизвестно. Левшина покинула столицу и переписка ее с императрицей этим, по нашему мнению, и прекращается.

Текст воспроизведен по изданию: Переписка императрицы Екатерины II с А. П. Левшиной // Русская старина, № 11. 1896

© текст - Майков П. 1896
© сетевая версия - Тhietmar. 2016
© OCR - Ялозюк О. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1896