-

ИМПЕРАТРИЦА ЕКАТЕРИНА II И КН. ПОТЕМКИН.

Подлинная переписка.

(Из сборника профессора Николаевской Акад. Ген. Штаба П. С. Лебедева).

1790 г. ¹

Сентября 10-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Утомясь до крайности в первый день празднества мира и пролежа вчерашний весь день, так что головы почти подымать была не в силах, теперь лишь могу приняться за перо, дабы к тебе писать. Последнее твое письмо от 29-го августа меня извещает, что ты поехал во флот; признаюсь, что теперь, по позднему годовому времени, меня сие несколько стращает, тем паче, что при равноденствии тамо всегда и здесь ныне сильные бури; пусть буря бы расстроила турецкие морские предприятия, а наши суда бы переждали равноденствие в порте. Желаю всем сердцем, чтоб Бог помог тебе преодолеть все затруднения вообще, а паче еще то, которое оказывается, как пишешь, в перевозе провианта. Что поляки лагерь или войска в Браславле (имеют) нам известно.

2-Вы увидите, мой друг, из списка, как я из всего вышла при празднествах мира. Я старалась быть справедливою и награждала блистательно и великодушно всюду, где могла открыть тень сделанной заслуги. Я надеюсь, что этот пример, как подражание примерам предшествующим, послужит для возбуждевия и поощрения хорошо служить; жаль, что нельзя каждому вдохнуть умение [636] и талант, но мне приятно видеть, что между молодыми генералами находятся такие, которые теперь лучшие и будут еще лучше, чем те, каких мне удалось видеть в 1762 году, по окончании семилетней войны. ^-2Булгаков приехал в Варшаву; от короля шведского прислан сюда Стединг, которой человек изрядной и мною принят сколько можно лучше. Теперь фон-дер-Палена отправить велю в Стокгольм. За выбор генералов, сюда присланных, вообще чрез сие тебя благодарю; всякой из них делал свою должность с усердным рвением, и они все люди изрядные.

Денисов имел с королем шведским разговор образцовой, но переводчик не все перевел, что он ему сказать велел.

Прощай, мой друг, мочи нет писать: от празднества голова кружится, мне ничто так теперь не нужно, как несколько дней отдохновения, а там примусь за дело. Странное происшествие занимало нашу публику в день молебствия и публичной аудиенции. Когда, вышедши из церкви, люди собирались в галлерею, где трон поставлен был, и ожидали моего прихода, вдруг прусской поверенной в делах, Гюттель (NB. Un des principaux employes de M. Hertzberg) ³, получив вертиж, упал на землю так жестоко, что лоб и нос расшиб до крови, и принуждены были его кровь с пола стереть до моего прихода, и по всей галлерее пошла молва, что пруссак расшиб нос у подножия Российского Престола. Шведским миром совершенно они не обрадованы. Adieu Mon Ami, Бог с тобою.

Ты корнета кавалергардского (т. е. Платона Зубова) найдешь в росписи, я ему дала Александровскую ленту и что о нем написано, то во истинну самая правда, что я засвидетельствую.

Сентября 16-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Вчерашний день от меня назначен был для обеда со всеми офицерами четырех полков гвардии, коим давно обеда не было. Я шла [637] одеваться, когда прискакал твой генерал-адъютант Львов с отлично добрыми вестями о разбитии турецкого флота между Тендров и Аджибея, чему я обрадована быв, тотчас приказала, понеже сей день был воскресенье, после обедни отпеть молебен при большой пушечной пальбе, и за столом пили, при такой-же пальбе, здоровье победоносного Черноморского флота, награждения же оному прочтешь в рескрипте, мною сегодня подписанном; и так, мой пир, твоими радостными вестями, учинился торжеством редким; я совершенно вхожу в ту радость, которую ты должен чувствовать при сем знаменитом случае, понеже Черноморской флот на Днестре строился под твоим попечением, а теперь видишь плоды оного заведения: и капитан-паша взят и корабли турецкие взяты, прогнаны и истреблены.

Я всегда отменным оком взирала на все флотские вообще дела, успехи же оного меня всегда более обрадовали, нежели самые сухопутные, понеже к сим исстари Россия привыкла, а о морских ее подвигах лишь в мое царствование прямо слышно стало, и до дней оного морская часть почиталась слабейшею. Черноморской же флот есть наше заведение собственное, следственно, сердцу близко.

Контр-адмиралу Ушакову посылаю, по твоей просьбе, орден Святого Егоргия второй степени, и даю ему 500 душ в Белоруссии за его храбрость и отличные дела; Львову я дала крест же и подарок, а к тебе не посылаю крестов егорьевских, понеже пишешь, что еще имеешь.

Спасибо тебе, мой друг, и преспасибо за вести и попечения и за все твои полезные и добрые дела; к тебе пошлю, когда бы только поспел скорее, прибор кофейной золотой, для подчивания пашей, кои к тебе приедут засим для трактования мира. Я надеюсь, что за действиями морскими, и когда увидят, что сухопутные корпуса идут, они скоро за ум возьмутся, а лесть покинут, но при сем весьма желаю, чтоб ты был здоров; я сама захворала было, но теперь поправляюсь; от мирного торжества грудь залегла и кашлять стала. Прощай, мой друг, Бог с тобою.

Сентября 30-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Письма твои от 10-го и 11-го сентября я получила. Короля шведского, надеюсь, не трудно будет уловить, и мы будем жить дружно, ибо у него нет гроша; полки все будут укомплектованы, и лодки по Двине я строить приказала, но его величество прусской король уже изволит изъясниться, что нас не атакует, чему не трудно и [638] поверить, паче же, ежели Бог тебе поможет турок побить, а потом мир заключить, а не побив их, турецкие союзники будут всячески турок от мира удерживать. Графу Н. Салтыкову поручила команду над Двинской армиею, а под ним Игельстром и князь Юрий Долгорукой. Хорошо, что поляки глаза открывают; когда, Бог даст, сделаешь мир, тогда реконфедерацию составим, а прежде того она не нужна, да и в тягость быть может, понеже ее подкрепить должно будет деньгами и людьми.

Плюнь на пруссаков, мы им пакости их отмстим авось либо.

Извини, мой друг, что я дурно и коротко пишу, я не очень здорова; кашель у меня, и грудь и спина очень болят, я два дня лежала на постеле, думала перевести все сие держась в испарине, а теперь слаба и не ловко писать. Твой корнет за мною ходит и такое попечение имеет, что довольно не могу ему спасиба сказать. Прости, друг мой, поздравляю тебя с имянинами и посылаю тебе перстень, меня уверяют, что камень редкой.

Октября 1-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Дав тебе рай земной сегодня, как ты называешь ту дачу, которую ты у меня просил, прошу тебя, если вздумаешь оную паки продать, предпочтительно мне оную продать. Прощай, Бог с тобою, я ужасно как слаба.

Октября 8-го ч.

Друг, мой сердечной, князь Григорий Александрович. Из подписанного сегодня к тебе рескрипта увидишь в каком положении дела находятся, и что его величество король прусской снова весьма горячо за вооружение принялся; я чаю, сие чинится отчасти, дабы бородачей удержать, как долго возможно, от заключения мира, как с нами, так и с повинующимся им венским двором; ибо известие есть, что Люзи ⁴ пишет, что после 25-ти конференций он в турках не более произвел к миру склонности, как усмотрел при новой; но естьли тебе Бог даст успех, то, чаю, скорее произведут мир, нежели все коварные трактования прусские. Мне гораздо лучше, но очень я была больна и теперь еще довольно слаба. Прощай, мой друг, Бог с тобою. [639]

Ноября 1-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. По двадцати девяти дневном ожидании от тебя курьера, наконец привезены ко мне твои письма из Бендер от 16-го октября. Адъютанта твоего Армфельда я пожаловала в премьер-маиоры и дала ему перстень и пятьсот червонных, а в Швецию он ехать не хочет.

Простудясь я в мирное торжество и получив кашель, оной обратился в лихорадку; сия прошла, как все мои болезни, сильным п...м, но сей оставил мне ветренные колики, кои меня держат без мала три недели, почти всякой день несколько часов; когда сих пакостных болей нет, тогда хожу и езжу, однако слабость чувствую, но ничего не принимаю, опасаясь умножить болезни.

О кавказском сражении усмотрела из твоих писем с удовольствием, в ожидании подробной реляции. Приезд сюда Ботал-паши и адмирала будет сильным доказательством ненавидящим нас, что, не смотря на их планы и коварства, турки поражены повсюду. О смерти Н. Н. Меллера-Закомельского весьма жалею. Увидим, когда флотилия подойдет, каков будет успех под Килиею; дай Боже, чтоб потеря была в людях как возможно менее.

Что турки везде запираются в крепостях, доказывает, что в поле держаться не могут противу наших войск, а ищут нас остановить противу стен. С удовольствием вижу, что ты обрадовался, как даче, так и перстню.

О польских делах тебе скажу, что деньги на оные я приказала ассигновать до пятидесяти тысяч червонных, из которых Булгаков тебе возвратит же (те?) двадцать тысяч червонных, кои ты ему дозволил употребить из ассигнованных тебе сумм. Барон Сутерланд пошлет с курьером в Варшаву вексель сей. Чтоб умы польские обращать на путь нами желаемой, о сем Булгаков имеет от меня, за моим подписанием, довольные предписания: на сеймиках же ему самому действовать не должно и нельзя, а посредством приятелей наших, что ему также предписано. Ничего бы не стоило обещать Польше гарантию на ее владения, естьли бы то было удобно на нынешнее время, но они сами торжественным актом отвергли всякое ручательство. Воли удержать внутренние дела я от них, конечно, не отнимаю; но в нынешнем положении все подобные обнадеживания инако давать нельзя, как в разговорах министра нашего с нашими друзьями, и внушая им, что когда нация частию хотя образумится и станет желать ручательства и прочее, тогда могут получить подтверждение оного. Равно и о связи с ними он им может внушать, что если [640] они, видя в какую беду их ведет союз с королем прусским, предпочтут сей пагубе наш союз и захотят с нами заключить союз, мы не удалены от оного, как и прежде готовы были, с разными для них выгодами и пользою. Кажется, что обещаниями таковыми, не точно определенными, избежим о Молдавии противуречия, в котором мы бы нашлись пред всей Европою, обещав возвратить все завоевания Порте, удержав только границу нашу по реку Днестр. При всех действиях наших в Польше, хотя и не открытых, надлежит нам остерегаться паче (всего) не дать орудия врагам нашим, чтоб не могли нас предъявить свету яко начинателей новой войны и наступателей, дабы Англия в деятельности и пособии королю прусскому не вступала, к Балтику кораблей не присылала, да и другие державы от нас не отвратились, и самой наш союзник не взял повод уклониться от соучастия. Что касается до хлеба польского, то, по последним известиям варшавским, хотели на сейме сделать конституцию и разрешить его выпуск. Итак, кажется, что на сей раз все наши действия в Польше должны к тому стремиться, чтоб составить, ежели можно, сильную партию, посредством которой не допустить до вредных для нас перемен и новостей, и восстановить тако связи с ней обоим нам полезно и безопасно; а между тем обратить все силы, и внимание, и старание достать мир с турками, без которого не можно отважиться ни на какие предприятия. Но о сем мире с турками я скажу, что ежели Селиму нужны, по его молодости, дядьки и опекуны, и сам не умеет кончить свои дела, для того избрал себе пруссаков, англичан и голландцев, дабы они более еще интригами завязали его дела, то я не в равном с ним положении, и с седой головой не отдамся им в опеку. Королю прусскому теперь хочется присоединить себе Польшу, и старается быть избран преемником той короны; а чтоб я на сие согласилась, охотно бы склонился на раздробление Селимовой поссесии, хотя с ним недавно заключил союз и обещал ему Крым возвратить из наших рук; но ему Польши, а туркам — Крыма не видать, я на Бога надеюсь, как ушей своих, а слабые турки одни обмануты союзником, и продержит их в войне, как возможно более. Король шведской был в подобном положении, но вскоре, видя свое неизбежное разорение, взялся за ум и заключил свой мир беспосредственной с нами. Естьли рассудишь за полезное, сообщи мое рассуждение туркам, и вели визирю сказать, что тому дивимся, что за визирь ныне у них, который ни на что не уполномочен, кроме того, что пруссаки, англичане и голландцы ему предписывают, будто это все равно — иметь дело с [641] интригами всей Европы, либо разобраться с нами запросто. Русская есть пословица: много поваров кашу испортят, да другая — у семера нянь дитя без глаза! Ласковое с Польшею обращение, обещание ей гарантии и разных выгод, буде они того потребуют, и все, что о них выше сказано, я кладу на такой случай, ежели республика не примет сторону неприятелей наших образом явным; но буде совершит договор свой с Портою, и пристрастие окажет на деле с королем прусским, ежели он решится противу нас действовать, — в то время должно будет приступить к твоему плану, и стараться с одной стороны доставить себе удовлетворение и удобности противу нового неприятеля, на счет той земли, которая служила часто главным поводом ко всем замешательствам.

Вот тебе мои мысли. Бог да поможет нам. Прощай, мой друг, Христос с тобою. Мне вчерась и сегодня получше. Морозы настали, а целой год мы имели непрестанные дожди. Касательно твоего дома, я уже приказала его осмотреть, и ежели можно будет, то в нем артиллерийский кадетский корпус помещу: все-же строить для него необходимость заставит же. К Сартию с сим курьером посылаю за музыку к «Олегу» тысячу червонных и подарок вещь. Сегодня Олега в третий раз представляют в городе и он имеет величайший успех, и к воскресенью уже все места заняты; спектакль таков, как подобного еще не было, по признанию всех.

Твой корнет непрерывно продолжает свое похвальное поведение и я должна ему отдать истинную справедливость, что привязанностию его чистосердечною ко мне и скромностию и прочими приятными качествами он всякой похвалы достоин.

Фон-дер-Пален приехал в Швецию, а Стединг здесь — и дела со Швециею на лад идут; Стединга я ласкаю весьма и он человек изрядной ⁵. Потоцкого проект — дабы сделать прусского короля королем польским и соединить Пруссию с Польшею — не рассудишь ли за благо сообщить туркам, дабы яснее усмотрели каверзы своего союзника, о которых и его адской политике уже вся Европа глаза открывает, и ближние его содрогаются, и сама Голландия, да и Англия не во всем с ним согласны.

Ноября 11-го ч.

Князь Григорий Александрович, к тебе князь Вяземский пишет письмо сегодня о ассигновании сумм на будущий год и о зачете [642] хлеба; а как сие дело есть самое нужное, то надеюсь, что скорее о сем дашь сюда знать, дабы и здесь можно было взять надлежащие меры к распоряжению что потребно будет. — Пребываю к тебе доброжелательна.

Ноября 12-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Письма твои от 26-го октября привез вчерась генерал-маиор Бенкендорф, из которых усмотрела с удовольствием сдачу Килии, за что сегодня молебствие отправляется с пушечною пальбою; пора бородачам приняться за ум и высвободиться из зловредного им опекунства: пруссаки прельстили их тем паче, что будто нас принудят возвратить туркам Тавриду, которую им однако не видать, как ушей своих. Вскоре услышим, что англичане начнут войну с Гишпаниею. Во ожидании обещанных от тебя известий, сказав тебе рескриптом и сим самым спасибо большое, к тебе доброжелательна. Я же сама все почти в одном положении, день, другой, получше, там опять чувствую ветренные и геморроидальные колики, но кажется, что боли не так сильны, либо к ним привыкаю. Прощай, Бог с тобою. Река паки вскрылась и корабли приходят, а чрез лед ходили три дни. Гудовича я пожаловала генерал-аншефом, к принцу Виртембергскому посылаю синюю ленту, а Бенкендорф получил Св. Анну: ты видишь, что не оставляю твои представления без уважения, и твоим рекомендациям даю место; прошу и моих не предать забвению, и об них не забыть.

Князь Потемкин — Императрице.

Бендеры. — Декабря 18-го ч.

Всемилостливейшая государыня! Не Измаил, но армия турецкая, состоящая в тридцати слишком тысячах, истреблена в укреплениях пространных в первой-на-десять сего месяца.

Слава Богу, всегда нас победителями творящему.

Положение локальное сего места навело-бы всегдашнее беспокойствие квартирам и разрезывало бы Килию с Сыретским кордоном; флотилия осталась-бы без сообщения; сии резоны, а паче высочайшая воля наносить всегда вред непокоряющемуся злодею, решили меня предписать штурм; храбрый генерал граф Суворов Рымникский избран был мною к сему предприятию. Бог помог, неприятель истреблен, более уже двадцати тысяч сочтено тел, да слишком семь тысяч взято в плен, а еще отыскивают; знамен триста [643] десять уже привезено, а еще, сообщают, пушек будет до трех сот; войска ваши оказали мужество примерное и неслыханное; обстоятельно донесу после; отправляюсь ради осмотра Дуная, а флотилия уже готовится на новые предприятия.

Повергаю к освященным стопам вашего императорского величества командующего штурмом генерала графа Суворова Рымникского, его подчиненных, отлично храброе ваше войско и себя. Вашего императорского величества вернейший и благодарнейший подданный.

(Без числа).

Если будет высочайшая воля сделать медаль генералу графу Суворову, сим наградится его служба при взятии Измаила. Но как он всю кампанию один токмо в действиях был из генерал-аншефов; трудился со рвением ему сродным, и, обращался, по моим повелениям, на пункты отдаленные правого фланга с крайним поспешением, спас, можно сказать, союзников, ибо неприятель, видя приближение наших, не осмеливался атаковать их, иначе, конечно, были бы они разбиты, — то не благоугодно ли будет отличить его гвардии подполковника чином или генерал-адъютантом.

Анапа и Суджук-Кале — места отнюдь неспособные для удержания за собою, ибо они нездоровы и ни к чему не служат, гарнизон же в оба места за семь тысяч быть должен, — то я и представляю мое мнение, чтоб помянутые крепости, по срытии, отдать тамошним народам с тем, чтоб они не дозволяли отнюдь строить на тех местах вновь туркам, — чего и сами они желают — народы горские признать вольными и всегдашними союзниками России; для привязания их к себе позволить им брать соль из озер на кубанской нашей части, которую теперь они крадут, на Тамане построить крепость, хорошее место, здоровое, где учредя ярмарки и торговлю, нужд ради горцев, их вящше еще привязать можно.

Екатерина II — князю Потемкину.

Декабря 20-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович! Письма твои от 16-го ноября и 3-го декабря я получила; что чаще писать будешь, то мне приятнее будет, ибо неизвестность для меня труднейшее состояние. Со всеми от Бога данными успехами тебя поздравляю; флаги мною отосланы с церемониею в крепость; для генерал-маиора Рибаса, на первой случай, посылаю крест второй степени Св. Егоргия, которого он завоевал по справедливости, а [644] потом оставляю себе его и далее награждать, по усмотрению. Что Лукезини к тебе приедет, о сем и здесь слышно было, но что он тебя не обманет, я уверена; посылаю к тебе, чем щеголять пред ним. О политике здесь не распространяюсь, понеже в рескрипте все сказано по сей материи. Граф Разумовский к тебе заедет.

Мысли твои по делам, в письме твоем от 3-го декабря ко мне прописанные, тем паче мне нравятся, что везде вижу меры твердые. Обещанной генеральной подробной план прошу прислать скорее с потребным сведением о войсках, какие и куда обратятся для операции, дабы здесь заранее все сообразить и изготовить можно было. По польским же делам поступать надлежит с крайнею осторожностию, дабы не от нас был первой выстрел, и союзники прусского короля сколько можно меньше имели права толковать в свою пользу Casus foederis, почитая нас за нападателей.

Еще об одном деле тебе скажу: многие штаб-офицеры просят об определении в коменданты; мест же комендантских вакантных до пятидесяти, о помещении же на оные ожидает коллегия от тебя известий, а между тем меня просители сих мест письмами заметали, паче же немцы; кончи пожалуй скорее сие дело.

Здоровье мое поправляется. ^6-Я думаю, что это подагра, которая перешла ко мне в желудок и внутренности; я изгоняю ее рюмкою малаги с перцем, которую пью ежедневно; это одно и дает мне облегчение, и когда я не делаю двух вещей, т. е. не принимаю перцу и рюмки малаги, боли снова ко мне возвращаются, и так уж четвертый месяц. Прощайте, будьте здоровы; мы ожидаем известий из-под Измаила, т. е., истинно, это важный пункт в настоящую минуту: он решит или мир, или продолжение войны ^-6. Помоги тебе Бог, друг мой сердечной, прощай.

(В декабре).

Батинька друг милой, я, кроме что горло болит маленько да согреться не могу ничем, сегодня жаловаться не могу, но как насморк продолжается, то Рожерсон просил в стужу не ходить; останусь дома, да велю читать. Прощай, душа, будь здоров. [645]

1791 г.

Императрица — князю Потемкину.

Января 3-го

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Прошедшее воскресенье рано приехал Валериан Александрович Зубов и привез мне твои письма от 18-го декабря; я тотчас приказала после обедни отправлять молебствие за взятие Измаила, с большою пушечною пальбою; я и вся публика наша сим происшествием чрезвычайно обрадованы. Поздравляю тебя от всего сердца с сим счастливым успехом и отлично удачной кампаниею, как сам о том пишешь. Измаильская эскалада города и крепости с корпусом в половину противу турецкого гарнизона, в оном находящимся, почитается за дело едва ли еще где в истории находящееся и честь приносит неустрашимому российскому воинству. С нетерпением ожидаю генерал-маиора Попова с подробностями; дай Боже, чтоб скорее лишь приехал; что урон был более Очаковского, о том весьма жалею; дай Боже, чтоб успехи ваши заставили турок взяться за ум и скорее заключить мир; при случае дай туркам почувствовать, как прусской король их обманывает, то обещая им быть медиатором, то объявить войну нам в их пользу, якобы та и другая роля могла бы идти вместе; все сие выдумано только для того, дабы турок держать, как возможно долее, в войне и самому сорвать, где ни на есть, лоскуток для себя. Я думаю, что теперь последует смена визиря, а при сей откроется тебе случай открыть переписку с новым визирем, а может быть, и трактовать о мире беспосредственно: оба двора здесь уже сказали, что не настаивают уже более о медияции.

По аттестатам твоим и присланным от тебя, я Валериану Александровичу Зубову дала крест Егорьевской 4-го класса. Его предостойной брат чрезвычайно обрадован, что ты брату его подал случай оказать его усердие. Пожалуй напиши ко мне: поручил ли ты Ферьеру трактовать о чем в Вене? Сейчас он ко мне прислал курьера и счет в 3,000 и столько червонных, кои издержал, и говорит о своих негоциациях с самим императором, который ему будто сулит пушек, и орудия, и людей; естьли ты ему ничего не поручал, то его унимать я велю, а то аптекарских счетов наделает, а сам деньги проест.

Спасибо тебе, мой друг сердечной и любезной, за все добрые и [646] полезные дела, тобою поделанные, за порядок и неустрашимость войск; скажи им спасибо от меня и о награждении себе предоставляю говорить по получении, чрез Попова, подробностей и твоего представления. Я здорова, поправляюсь, боли реже чувствую и не столь сильные, но не совсем еще миновались. Прощай, Бог с тобою желаю тебе всякого добра и поздравляю с новым годом.

Января 22-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Двадцатого числа сего января приехал Баур, и привез твои письма от 11-го числа и реляцию о действиях Кубанского корпуса, кои в сентябре и октябре произошли; жаль, что сей край столь отдален, что вести из оного сюда приходят по прошествии четырех месяцев: таковое расстояние время убавляет участие и удовольствие в приемлемом, и само по себе, важном происхождении. Из Америки и Сибири скорее приходят вести, нежели оттуда. О смерти генерал-поручика Розена весьма жалею и почитаю ее потерею. Что покорение Измаила страх нанесло туркам, сему легко поверю; но действия того страха жадно желаю узнать, и полагаю, что, во первых, последует смена визиря, а за сим, может быть, переговоры о мире. Признаюсь, что я с кипящею кровью нетерпеливо ожидаю шестую неделю тобою обещанные подробности о взятии Измаила, чрез Попова, ибо я не очень люблю пословицу qu’il vaut mieux tard que jamais ⁷, а люблю свеженькие известия о том, что меня интересует.

Касательно до твоего приезда сюда, я тебе скажу, что лично я всегда рада тебя видеть, как сам довольно ведаешь; сверх сего, на словах говорить и писать, конечно, разница, и скорее сношения быть могут в разговорах, нежели на письме. Но дело паче в том, в сих смутных обстоятельствах, чтоб не проронить важные минуты, которыми воспользоваться ты можешь, быв там, скорее нежели здесь, для восстановления мира с турками по нашему желанию, и так, почитаю за необходимо нужное, чтоб ты тамо ожидал вестей о импрессии, кою сделает в Цареграде взятие Измаила; ежели они таковы, и сам усмотришь, что твой приезд сюда дела не испортит, мирные договоры не отдалит, либо раннее открытие кампании тем не остановится, тогда дозволяю тебе приехать с нами беседовать; но буде турки окажутся тебе к миру склонны, [647] как легко быть может, паче же когда увидят, что стараясь всячески набрать ныне войска, оные никак не идут, и идти не хотят; либо раннее открытие кампании приездом своим сюда остановишь, тогда нахожусь в необходимости усердно тебя просить предпочитать пользу дел и не отлучаться; но, за ключа мир, возвратиться яко миротворец, либо устроя все к принуждению турок к оному самыми действиями, тогда приехать.

Пишешь ты ко мне, что Лукезини возвращается в Варшаву из Сиштова; ничего там они столько не опасались, как того, чтоб ты Сиштовской конгресс не разогнал казаками, им казалось сие возможно; знатно они ошиблись, ибо ты не послал; смешно бы было, ежели б, схватя весь конгресс, ты бы; послав (их) сюда чрез Петербург, домой отправил.

У вас весна, а у нас зимы нет и еще доныне, только один день было семь градусов мороза, а прочее время каплет, замерзание, либо тает, а вчерась я сама видела из эрмитажа, что карета, парою запряженная, обломилась на реке и передние колеса попали под лед.

Корнет твой кавалергардской непременно продолжает свое похвальное, и примерное, и разумное поведение; я чрезвычайно довольна честностию, добросердечием, и нелицемерной его привязанностию ко мне; он весьма благодарен за ласки твои к нему, и ты его найдешь достойным оных. Мое здоровье поправляется и уже дни по четыре и по пяти я отдых имею, а именно с прошедшей пятницы ничего отнюдь не чувствую. Что ты болен был, о том очень жалею. Прощай, мой друг, Бог с тобою, и да настаставит тя.

Примечание. Это письмо первоначально написано на-черно, и черновое находится в той же связке. П. Л.

Января 24-го ч.

Друг мой любезной, князь Григорий Александрович. Ожидая с часа на час генерал-маиора Попова с подробными вестьми о взятии Измаила, доныне нахожусь еще в невозможности, за сие важное дело, изъявить мою признательность к тебе и ко всем. Со вчерашним же курьером получила твое письмо от 15-го января из Ясс. Самые недоброхоты, хотя злятся, но оспаривать не могут великие тобою приобретенные успехи, коими Всевышний увенчал усердные и искусные твои труды и рачение, что же оным не гордишься, по совету моему, сие хвалю, и да не будет в тебе также унижение [648] паче гордости, а желаю, чтоб ты веселился своими успехами и был приятен и любезен в своем обхождении; сию задачу тебе выполнить не трудно, понеже когда природный твой ум находит свободное сопряжение с твоим добрым сердцем. ^8-Ваши чувства ко мне — известны, и как, по моему убеждению, это часть вашего существования, то я уверена, что они никогда не изменятся; я вас никогда иным не знала ^-8. Господин питомец мой, ты оправдал мое о тебе мнение, и я дала и даю тебе аттестат, что ты господин преизрядной, а пруссаки дураки злые. Я писала к тебе в предыдущем письме, что ежели дела не претерпят от твоей езды сюда, чтобы ты сам решился, когда ехать. Теперь вижу из твоего письма, что почитаешь нынешнее время, яко глухую пору, и так, думаю, что ты уже в дороге, а сие пишу в запас, паче чаяния ежели не поехал и возобновляю тебе дозволение приехать, когда усмотришь, что приездом твоим дела не портятся. Когда Валериан Александрович (Зубов) приехал, тогда я думала, что за ним немешкотно генерал-маиор Попов будет и сего я ожидала всякой день доныне, но не бывал. Прощай, мой друг сердечной, до свиданья.

Примечание. Это письмо также написано начерно, и черновое находится в той же связке. П. Л.

Февраля 15-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Во ожидании скорого твоего приезда не ответствовала я доныне на письма, привезенные генерал-маиором Поповым, но видя, что твой приезд замедлился, ныне пишу к тебе, дабы тебе сказать, что письма твои я с Поповым получила, и после того ни строки; когда приедешь, тогда переговорим изустно обо всем; ожидаю тебя на масляницу, но в какое время бы ни приехал, увижу тебя с равным удовольствием. Прощай, Бог с тобою.

(Рукою Потемкина помечено: апреля 4-го ч.).

Батинька, первое письмо королевское от 30-го января я читала и сама оное Стедингу вручила; письмо, писанное Игельстромом, мною апробовано и поправлено было. А что я нашла тут совсем новое — есть то, что оную посылку Игельстрома отклоняют и что болезнь [649] королевская будет служить предлогом к несвиданию, чему я весьма самодовольна; впрочем, я сама сказала Стедингу, что король не имеет причины сомневаться обо мне, что я готова заключить с ним союз и что в оном договоримся о субсидии; о границе зимою располагать неудобно было, а контр-проект остановился лишь затем, что тебе от них же предложено было свидание, которое не сбудется же. Естьли шведы посольства не хотят, то отложить оное не долго же, но всему надобна благопристойность. От границы же Бог ведает какие уступки хотят.

Пугательным прусским выдумкам, пришедшим сего утра, я еще отлагаю придать веру, дондеже подтвердятся. Подобные мы многие уже видели; тут же, они, как и всегда, оставили себе открытые калитки, чтоб вынырнуть, как сам увидишь, ибо говорят, что второго курьера с датской интермиссиею из Англии ожидают. План твой получила, написав сие, и, положа перо сие на стол, стану читать.

(Без числа).

Ежели хочешь камень свалить с моего сердца, ежели хочешь спазмы унимать, отправь скорее в армию курьера и разреши силам сухопутныме и морским произвести действие наискорее, а то войну еще протянем на долго, чего, конечно, ни ты, ни я не желаем.

(Рукою Потемкина: Le 25 avril).

9-Я нахожу вашу мысль — составить значительный корпус в Финляндии и назначить его начальником графа Суворова — весьма хорошею, и, чтобы это ускорится посылаю прилагаемое письмо генералу Суворову, если вы признаете нужным отдать это письмо ^-9.

Июля 25-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Рапорт к тебе князя Репнина от 14-го июля я, раскрыв, читала, и по оному, кажется, ожидать должно на суше и на море важное. Бога молю да благословит успехом, а тебе желаю благополучного пути. Просил ты меня, чтоб я тебя избавила от Каменского, а ныне от графа Безборода слышу, что просишь его к себе; пожалуй [650] отпиши ко мне: он или я ослышалися? я помню, что говорили, что он грызется.

Августа 3-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Письма твои из Могилева до рук моих дошли. Как турецкой флот от нашего удаляется, то видно, что они избегают драки, а пойдут куда нибудь ближе к своим берегам, под пушками лягут на якорь, а тогда не ловко нашему флоту будет с ними дело иметь. Признаюсь, что ничего на свете так не хочу, как мира. О Каменском посылаю к тебе повеление. Спасибо за то, что вестьми не оставляешь.

Прощай, Бог с тобою, и да поможет он тебе.

Сие письмо посылаю с Василием Степановичем Поповым.

Августа 9-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Письма твои из Кременчуга от 1-го августа я получила, и по оным тебе заготовленным рескриптом ответствую. Спасибо за то, что часто пишешь, пожалуй — продолжи: сие служит к моему удовольствию совершенному; я радуюсь надеждою о мире, кажется, на лад идет. Что на море ничего не будет, из того видно было, что турки отходили от боя, а наши догоняли, а теперь опасаться надо экиноксии сентябрьской, и в нее чур по морю не ходить, памятуя несчастие 1786 г.

Сказывают, что язва из Александрии перенесена в Царьград; Бога для, возьми всевозможные осторожности, чтоб к тебе не затащили, а от тебя внутрь России. Что ты замучился и болен, о том всем сердцем жалею, помоги тебе Бог. Прощай, любезной друг.

Августа 12-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Обрадовал ты меня нечаянно прелиминарными пунктами о мире, за что тебя благодарю душою и сердцем, дай Боже скорее совершить сие полезное дело заключением самого мира. Осьми-месячной срок перемирия долог, пожалуй, постарайся кончить скорее, тем паче, что и дворам сказано и они согласились, естьли в четыре месяца турки не кончат, тогда их покинут, а нам вольно уже и повысить кондиции, и так, осьми-месячной срок контрадикция с четырех-месячным, а только сказать можно, что Репнин не знал условия со дворами, туркам помогающими. Другое дворам сказано, что крепости строить всякому на своей земле есть право всякого государя, и так, постарайся пожалуй сие одержать и по трактату, оно же и артикул Канарджийского, который уже турки восстановленным признали. [651]

Желаю весьма, чтоб великие жары и труды дороги здоровью твоему не нанесли вреда, в теперешнее паче время, когда всякая минута требует твоего труда. Adieu mon Ami, помоги тебе Бог; у нас все ужасно как рады.

(Без числа).

В один день, мой друг, два праздника, да сверх того еще чудесные дела: принятие наших кондиций союзниками, ^10-Должно быть, они хотят скорее кончить, потому что взяли претекстом судоходство по реке Днестру, по которому ни одно купеческое судно не может ходить, по недостатку воды ^-10. Завтра приеду в город праздновать. Прощай, друг мой, Бог с тобою; об отличившихся буду ожидать твои представления.

(Без числа).

За добрые вести спасибо, мой друг, я завтра приеду в город молебствовать со всеми у Казанской, а обедать буду в Летнем дворце. Бога молю, чтоб мир последовал скорее за сим.

Августа 28-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Письма твои от 15-го августа до моих рук доставлены, из которых усмотрела пересылки твои с визирем, и что он словесно тебе сказать велел, что ему беда, и что ты ответствовал, почитая все то за обман. Но о чем я всекрайно сожалею и что меня жестоко беспокоит — есть твоя болезнь и что ты ко мне о том пишешь, что не в силах себя чувствуешь оную выдержать. Я Бога прошу, чтоб от тебя отвратил сию скорбь, а меня избавил от такого удара, о котором и думать не могу без крайнего огорчения. О разогнании турецкого флота здесь узнали с великою радостию, но у меня все твоя болезнь на уме.

Смерть принца Виртембергского причинила великой княгине не малую печаль. Прикажи ко мне писать кому почаще о себе. О назначении полномочных усмотрела из твоего письма; все это хорошо, а худо то только, что ты болен; молю Бога о твоем выздоровлении. Прощай, Христос с тобою.

Платон Александрович тебе кланяется и сам пишет к тебе.

Сентября 4-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Письмо твое от 24-го августа успокоило душу мою в рассуждении тебя самого, понеже увидела, что тебе есть легче, а до того я была крайне обеспокоева, но не понимаю, как, в крайней слабости быв, можешь переехать из места в место.

Контр-адмирал Ушаков весьма кстати Селима напугал; со всех мест подтверждаются вести о разграблении Мекки арабами и что шерифа Меккского держат под караулом, а Меккою [652] завладели; я весьма любопытна, видеть журнал обещанный. Пожалуй, напиши ко мне — чрез кого ты послал к Дюку Ришелье орден Св. Георгия, шпагу и мое к нему письмо, он доныне ничего не получил еще.

Платон Александрович (Зубов) тебе кланяется и сам писать будет к тебе; он весьма беспокоился о твоей болезни, и один день не знал, что и как печаль мою облегчит. Прощай, Бог с тобою, я здорова, у нас доныне теплые и прекрасные дни.

Сентября 16-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Твои письма от 29-го августа и 6-го сентября мною получены; первое меня много обрадовало, ибо видела, что тебе было легче, а другое паки во мне умножило беспокойство, видя, что четверо суток ты имел непрерывной жар и боль в голове; прошу Бога, да подкрепит силы твои; не сумневаюсь, что по делам все пойдет, но каково больному дела, я по себе знаю. Я, слава Богу, здорова и колики отстали вовсе, что приписываю.... и венгерскому (вину), что вы посоветовали употребить. Прощай, мой друг, Христос с тобою.

Платон Александрович благодарит за поклон и сам к тебе напишет.

Сентября 30-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Всекрайно меня беспокоит твоя болезнь. Христа ради, ежели нужно, прими, что тебе облегчение, по рассуждению докторов, дать может, да приняв, прошу уже и беречь себя от пищи и питья, лекарству противного. Бога прошу да возвратит тебе скорее силу и здоровье. Прощай, мой друг.

Платон Александрович (Зубов) тебя благодарит за поклон и весьма тужит о твоем состоянии. С имянинами тебя поздравляю и посылаю шубенку.

Октября 3-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Письма твои от 25-го и 27-го я сегодня, чрез несколько часов, получила и признаюсь, что они крайне меня беспокоят, хотя вижу, что последние три строки твои немного получше написаны и доктора твои уверяют, что тебе получше. Бога молю, да возвратит тебе скорее здоровье.

Князь Потемкин — Императрице.

Яссы. — Октября 4-го ч.

(Рукою Попова). Матушка всемилостивейшая государыня. Нет сил более переносить мои мучения; одно спасение остается — оставить сей город и я велел себя везти к Николаеву. Не знаю, что будет со мною. Вернейший и благодарнейший подданный.

(Рукою Потемкина бессвязно и беспорядочно написано): одно спасение — уехать...

КОНЕЦ.

Комментарии

1. См. «Русскую Старину» изд. 1876 г., том XVI, стр. 33–58; 239–262; 441–478; 571–590; том XVII, стр. 21–38; 206–216; 403–426.

2-2. В оригинале — по-французски.

3. Один из главных чиновников Герцберга.

4. Лукезини?

5. Барон, в последствии граф, Стединг, шведский фельдмаршал, род. 1746–1837 г.

6-6. В оригинале — по-французски.

7. Лучше поздно, чем никогда.

8-8. В оригинале — по-французски.

9-9. В оригинале — по-французски.

10-10. В оригинале — по-французски.

Текст воспроизведен по изданию: Императрица Екатерины II и кн. Потемкин. Подлинная переписка. (Из сборника профессора Николаевской акад. ген. штаба П. С. Лебедева) // Русская старина, № 12. 1876