Екатерина II и граф Н. П. Румянцов.

Императрица Екатерина — графу Румянцеву.

17. 1

(Перевод).

Господин граф Румянцов.

Ваш курьер доставил мне вчера ваши письма, помеченные: Люксембург, 8 (19) октября и 3 (14) того же месяца; я отвечаю вам на них сегодня, равно как и на предыдущая ваши письма от 7 (18) сентября. Прежде всего, скажу вам, что принцессы Баденские ночевали сегодня в Нарве и что на днях они прибудут сюда. Они [163] делают лишь от 40 до 50 верст в день; почему это так — ответ на это находится в мозгах г. Стрекалова, который никому в этом не признается. Я поговорю с вами о них, как только они приедут. Так как здесь говорили о них чересчур много хорошего, то я дала понять, что было бы хорошо подождать высказывать суждение до их прибытия; это произвело такое странное действие, что о них уже больше не говорят иначе, как на ухо; я боялась, чтобы моим принцессам не повредили преувеличенные похвалы, воздаваемые им некоторыми людьми и вошедшие просто в дурную привычку, которой эти личности поддаются кстати и некстати, так что принцесс могли бы найти менее привлекательными, чем о них говорили. Впрочем, я уже установила в свете свой взгляд на них: будто принцессы Баденские, дочери моей старой знакомой 2, наследной принцессы, были мне поручены, чтобы их воспитание было здесь закончено; но рассуждать об этом вольно всякому как угодно. Я думаю, что никто не ошибается насчет их назначения, а, между тем, мне хочется, чтобы личность, наиболее в этом заинтересованная, сама меня на это вызвала: ведь он сам женится, а не я его женить буду. Они поместятся в так называемом Шепелевском 3 доме, который совершенно приспособлен для этого. Когда придет время, я не премину написать и Его Высочеству, и отцу с матерью. Вы очень хорошо сделали, что повели это не как формальный процесс, в котором следует предъявлять юридические документы. Впрочем, я очень довольна вашими донесениями по этому делу, равно как и по тем делами, о которых буду говорить ниже. Из донесения, от 3(14) октября, я вижу, что вы присоединились к французским принцам накануне того дня, когда они вывели войска из Франции. Как подумаю я об этих двух славных армиях, над которыми начальствуют первейшие полководцы нашего века, что они, объявив о своем намерении идти прямо в Париж, бегут, отступая перед бунтовщиками — я не могу удержаться, чтобы не запеть жалобным тоном: «Славны бубны за горами, а у нас как в лукошки» 4. Я свое дело сделала, и в среду польские делегаты получать аудиенцию, чтобы благодарить меня за помощь, оказанную мною дружественной мне Республике, дабы вернуть ее прежнее управление, ее законы и трактаты, которые уничтожены конституцией 3-го мая прошлого года. Не говорите, что это хвастовство; его не хвастовство, а лишь пример, что не невозможно достигнуть цели и что всегда можно успеть, если желать не вполовину. Сто тысяч наилучшего войска, какого не было у французов, должны были поддерживать эту конституцию; дело показало, что из этого вышло; но, конечно, не мне учить тех, кто сам знает столько же и даже больше, чем я, и кто, вследствие этого, нашел, по-видимому, [164] неполитичными советы, которые я взяла на себя смелость предложить им, чтобы, по моему мнению, удался план, который, как говорили, имелся в виду — возвратить Франции ее государя, ее законы и договоры. Что же касается тайных сношений, о которых вы мне говорите, с бунтовщиками, то я тут ничего не понимаю: эти сношения были бы в противоречии с опубликованными и разглашенными декларациями, а следовательно, позорным и доказанным коварством. Особенно же после того, как Дюмурье 5 напечатал свои возражения и даже заметки добродетельного Манштейна 6, который, кажется, дурак, потому что дался в обман Дюмурье. Вы извините меня, что я выражаюсь так неделикатно и прямо называю вещи своими именами; но, когда по своему сану бываешь обязан судить о делах, то становится трудным не говорить или не писать довольно резко. Меня вовсе не удивить неудовольствие прусских войск на герцога Брауншвейгского или даже на самого короля. Этой армии плохо приходилось все время, пока она была во Франции, и еще того плоше по ее возвращении, которое порядком-таки похоже на бегство, несмотря на то, что ей не пришлось испытать никакой несчастной битвы; сверх того, отступающее войско всегда бывает дурно настроено, потому что отступление так же трудно и даже труднее наступления, но не приносит ни добычи, ни славы, ни даже надежды на что-либо подобное. Если герцог Брауншвейгский вел переговоры, вместо того, чтобы успешно сражаться, то сердце у него, конечно, надрывается в настоящее время, когда он несет на себе вину в том, что поставил себе в принцип неудачные и лукавые переговоры, вместо верной победы, которая привела бы его прямо в Париж и все покончила бы, пожалуй, еще до начала зимы. Если у герцога не хватало продовольствия, то, казалось бы, это было лишним поводом к тому, чтобы сразиться: победив, он владел бы магазинами Дюмурье и вступил бы в плодоносную страну. Все, что делали с эмигрантами и с принцами, которые были во главе их, было именно совершенно противуположное тому, что я предлагала. Я предполагала, что если конечною целью должно быть прекращение смут во Франции, то следовало принять самые вероятные к тому меры и что в этих видах следовало подавить французские смуты французскими же руками; поставить принцев с эмигрантами вперед и подкрепить их иностранными войсками, а по мере того, как они подвигались бы далее во Франции, восстанавливать прежний правительственный порядок от имени регента, который был бы провозглашен на единственном заседании парламента, созванного на французской территории. Вместо того, принцев с эмигрантами поставили во фланг и в тылу, и допустили существование всех муниципалитетов бунтовщиков, а потом и [165] удивляются их недоброжелательству, хотя они и исполнили свое желание взбунтоваться, потому что их до этого допустили под самым носом у двухсот тысяч солдата и героев нашего века, которые предводительствовали ими. Если эмигрантам предписано отправиться в Люттихские земли, то надо надеяться, что в расчеты высоких союзников не входит намерение уморить их голодом. Во всяком случае, я посылаю вам прилагаемые при семь двести пятьдесят тысяч рублей в векселях, которые вы вручите французским принцам, братьям его христианнейшего величества, чтобы они, в случае, если всякие другие источники иссякнут, могли, по крайней мере, употребить эти деньги на помощь дворянам, которые пожертвовали собою ради своего государя; с этими 250.000 руб. составится ровно миллион рублей, который я определила на нужды принцев. Если г. Кюстин 7 нападет на них в Люттихских землях, мне хотелось бы, чтобы они разбили его наголову и чтобы, преследуя его, они вторглись во Францию, удержались бы там и под носом у всех поправили бы там свои дела, как это сделал Генрих ІV, когда, под Дьеппом, располагая всего лишь четырьмя стами дворянами и несколькими швейцарцами, он поправил свои дела, не взирая на все могущество испанское и австрийское, в соединении с властью папы и Савойского дома. У меня просто сердце надрывается от всего, что вы мне передаете о принцах и французском дворянстве. Спешу отправить к вам курьера. Постарайтесь как только можно лучше употребить мою небольшую помощь на пользу принцев и их сторонников. Если, как вы предполагаете, король прусский вошел в соглашение, то только с бунтовщиками. Надеюсь, что этого не случилось, потому что это было бы делом бесчестным и позорным для его славы. В настоящее именно время ему и следовало бы пополнить ущерб, нанесенный его славе этой злополучной кампанией. По-моему, смыть позор этой первой кампании могут лишь самая твердая энергия и новые приготовления ко второй, которая и восстановит славу прусских войск. Австрийский дом не преминет поддержать его. Ему надо обеспечить себе два главных пункта: сохранить положение дел, во-первых, в Италии, а, во-вторых, со стороны Нидерландов, а без этого его могуществу настанет конец, и оно пребудет в упадке. Что же касается короля прусского, то, кажется, он должен бы принимать к сердцу поддержку германской конституции, положение Германии и всех германских князей, ограбленных Францией, и защищать их права и интересы Ему невозможно, не покрывая себя позором, оставить интересы германских князей и королей.

Вот каковы мои чувства, и вот как вы должны говорить, чтобы возбудить и поднять унылый и слабый дух. Если бы даже высокие [166] союзники и клонили дело к возмещению понесенных убытков, они скоро получили бы его, действуя сильно и твердо во вторую кампанию, нежели поддаваясь несчастным обстоятельствам первой, в которой они, впрочем, никогда не были побиты. Не знаю, что скажут мне принцы в тех письмах, о которых вы меня извещаете, но никогда не посоветую им ничего, как только идти по пути чести. Весьма важно знать, действительно ли отставка графа Шуленбурга 8 есть немилость; потому что его царственный начальник так часто меняет свои воззрения, что не было бы ничего невозможного, если бы он еще раз их переменил. Алопеус 9 думает, что нет, но весьма возможно, что он этого не видит, обольщенный сделанным ему приемом. Постарайтесь с своей стороны узнать, в чем тут дело; что же касается меня, я с самой минуты его отставки подозревала, что он в немилости. Вы видите, что мое мнение все то же; а как я это ни от кого и не скрывала, то никто и не надеялся заставить меня отказаться от моего мнения, и только остереглись сообщить мне свои ошибочные планы и меры. От денежного контингента, который я была должна своему союзнику, я не отрекаюсь, но за то я сохраняю право свободно высказывать при случае свои взгляды. В кратких заметках, которые вы мне сообщаете, есть много вероятного; время покажет, насколько именно. Наихудшая изо всех, упоминаемых вами, конечно, та, из которой видно, что демократия подстрекает к возмущению кабинеты и войска высоких союзников и что она — причина полумер, приведших дела этой кампании к тому состоянию, в котором мы их видим. Если то же произойдет и со второю, то императорские регалии могут быть, пожалуй, проданы с молотка в Ахене, так же точно, как св. мирница и т. п. священные предметы в Париже. Дабы избежать этих полумер, следовало бы, чтоб лучшие умы Германии составили лигу против полумер, указывали на них, устно и письменно боролись против них, а вы — поддерживали их мнение. Постарайтесь добиться беседы с герцогом Брауншвейгским; в этой беседе представьте ему, какая ему является прекрасная роль, если он, благодаря твердому и решительному походу во главе двухсот тысячного войска, утвердит престолы двух государей, а третьего восстановит на его престоле. Это умный человек, и он должен быть в состоянии понять то, что вы ему скажете. Полумеры погубили короля французского. Королеву французскую, которая, впрочем, тщеславна и высокомерна, уверили, что, предавшись демократии, она восстановит своего супруга на престоле, с которого он сошел. Ей это больше нравится, нежели присоединиться к своим зятьям и к тем, кто по своему положению предан королевскому дому. Она ненавидела парламенты, которые служили оплотом [167] и посредником, и вот, теперь, благодаря полумерам, король и королева французские заключены в Тампле — ужаснейший пример того, к чему могут привести подобные принципы в ведении государственных дел. Кажется, в следующую кампанию следовало бы принять за правило: не выслушивать никаких предложений, не начинать никаких переговоров, пока не освободят французского короля от заключения и пока не останется ни одного посредника на расстоянии ста верст в окружности лагеря. Г-н Дюмурье, способствовавши быстрому отступлению пруссаков и облегчавший его, готовил, по-видимому, золотой мост своим неприятелям. Разве не был он с ними заодно, когда приказывал своим солдатам вытаскивать из грязи орудия и багаж, не захватывая ни того, ни другого? Наконец, несомненно одно: пруссаки отступали и Дюмурье был очень доволен этим маневром. Уважение к герцогу Брауншвейгскому восстановится, лишь бы только он решился действовать решительно и твердо, и употребил бы свое уменье на то, чтобы направить и короля прусского на тот же путь, тогда как те пути, которыми он следует, ведут его к верным бедствиям.

Роль, которую я на вас возлагаю, не особенно трудна. Она может быть выражена в трех положениях: утешайте, ободряйте, подкрепляйте огорченных, унылых, павших духом, колеблющихся, и, если можете, образуйте из них массу людей, достойных предстоящего им дела. Не забудьте Бишофсвердера: он может быть очень полезен, судя по донесениям о. Плисэ. Он мыслить здраво, и его влияние на своего государя не подлежит сомнению — может быть, ему удастся побудить короля подняться на те две ступеньки, на которые он спустился с своего трона. Что касается Шпильмана 10, заболевшего от панического страха, он совершенно в духе французской революции, скрытый принцип которой заключается в терроре: он испытывает и внушает его, не предлагая никакого противодействия.

То, что вы мне говорите об австрийцах, будто они уже не проявляют своего влияния на короля прусского, напоминает мне слова моей гувернантки, утверждавшей, что нашалившие дети всегда молчат, и мне приходилось молчать по целым дням. Представьте себе: это мне-то, которая говорит так же много, как и граф Иван Чернышев 11. Что касается меня лично, мне кажется, что люди, плохо исполнившие свои обязанности, по прямой и строгой справедливости, не должны бы иметь никаких прав на вознаграждение.

Любопытно и необходимо было бы знать, сохранит ли Англия свой нейтралитет, видя, что французы намереваются делать завоевания, завладев Савойей и строя планы насчет Рима, Италии и Германии, и что в то же время высокие союзники только и заботятся, как бы [168] снабдить свои войска провиантом, после такой отвратительной кампании. Если Англия и ведет переговоры с бунтовщиками, то все-таки нельзя не признать за ней опытности; что же касается французских принцев, то они всегда вели переговоры с английским министерством, но трудно сказать, что они этим выиграли. Не знаю, удовлетворит ли кредиторов принцев странная и весьма характерная выдумка г. Бретэля признать за государственные те долги, которые г. Калонн предложил принцам, братьям короля, сделать; по крайней мере, барон выказал в данном случае свое доброе желание, которое, правду сказать, стоило ему так же мало, как мало пользы оно принесло принцам. Надеюсь, что эрцгерцогиня не допустить племянников своего мужа до ареста за долги.

Ваши депеши заперты у меня в ящике, до которого никто не дотрогивается. Мне сдается, что в армии принцев часто ошибались относительно видов короля прусского, а именно насчет регентства, на которое он, как говорили, согласился. События доказали противное. Затем, он обещал им провиант и продовольствие с жалованьем: счет герцога Брауншвейгского относится к майнцскому договору. По-видимому, у принцев было вдвое более солдат, нежели союзники обязались прокармливать; но, судя по строгости письма короля прусского к генералу Шенфельду, которое он предъявил принцам, кажется, что король прусский отдавал Люттихское епископство на разграбление двенадцати тысяч голодных солдат: можно подумать, что он желал или обещал Дюмурье выморить их голодом! Увидим, к чему приведет путешествие графа д'Артуа 12 в Лонгви, к королю прусскому; краткая записка, которую он везет с собою и которая составлена г. де-Кастри 13, представляет положение принцев и эмигрантов в ужасном виде

Кажется, Кюстин вступил во Франкфурт в тот самый день, когда в Лонгви обсуждалась эта интересная и злополучная записка. Теперь французы в самых недрах Германии, между тем как король прусский странным образом увязил свои войска во Франции. Что из этого выйдет? Я этим очень расстроена: эта весть пришла к нам сегодня, 30-го октября, с кораблем из Любека. Все, что вы говорили Тугуту 14 и новому министру Гаугвицу 15 в пользу принцев и эмигрантов, я вполне одобряю и вижу лишь большие... Все, что я говорю вам сегодня, служить подспорьем к тем речам, которые вы уже вели. Если и не барон Бретэль помешал объявить регентом брата короля, все же он сделал большую ошибку, а сожаление, которое должен был чувствовать король, потерявший престол, и которое могло бы ему помочь, должно было уменьшиться, благодаря этому проблеску надежды. [169]

Если можете, заставьте всех принять принципы и меры, необходимый для успеха второй кампании; раскройте глаза тем, которые ослеплены; проповедуйте, действуйте в защиту королей, дворянства, христианской веры. Все в опасности, если ложные маневры и полумеры будут продолжаться; действительно, это отзовется на всей Германии и уже отзывается на ней. Никогда не посоветую я принцам и французскому дворянству отступиться от дела, за которое они страдают. Надо, чтобы державы помогли им, если желают, чтоб королевская власть существовала. Как только прибудет обещанный вами курьер, я снова постараюсь поработать в пользу принцев, сообразно с теми данными, которые у меня будут.

Прощайте, будьте здоровы. Завтра приезжают мои принцессы, а после завтра будет отправлено это письмо, но я вам еще скажу словечко о вновь прибывших, как вы меня о том просили.

30-го октября, 1792 г.

18.

[170]

(Перевод).

Господин граф Румянцов.

Наконец-то вчера, между 8 и 9 час. вечера, прибыли принцессы Баденские в добром здоровьи, если не считать, что старшая кашляет, а у молодой насморк; но надеюсь, что после небольшого отдыха это пройдет. Ведь, им пришлось вынести то, что у нас называется «совершенная распутица и непогода»; но, слава Богу, они приехали. Я так обставила их приезд, что весьма немногие видели их. Они вышли из экипажа у своего жилища, у дома Шепелева; при выходе из кареты их встретили гофмаршал и придворные кавалеры, назначенные сопровождать их, и проводили в их апартаменты. Я стояла, так сказать, спрятавшись с графиней Браницкой 16, которая меня сопровождала, графом Зубовым 17, дежурным, в одном из апартаментов, предназначенных для принцесс, когда двери распахнулись и они вошли: старшая довольно скоро узнала меня, младшая последовала ее примеру. Эта старшая показалась всем, видевшим ее, очаровательным ребенком или, скорее, очаровательной молодой девушкой: я знаю, что дорогой она всех пленила; графиня Шувалова и Стрекалов расточают ей тысячи похвал. Затем я пригласила войти всех, кто им сопутствовал, и, так как было уже поздно и все были утомлены, я, после краткого свидания, удалилась вместе с графиней Браницкой и графом Зубовым, которые всю дорогу не умолкая болтали о впечатлении, которое произвела на них старшая принцесса. Из этого я вывожу заключение, что наш барин будет очень разборчив, если она не победит его; он увидит ее лишь тогда, когда она совершенно отдохнет, и я не выкажу ни малейшей поспешности показать ее ему. [171]

В шесть часов после обеда.

Я два раза видела сегодня принцесс. Чем больше видишь стартую, тем больше она нравится. Я им сказала, чтобы они написали папаше и мамаше. Прилагаю при сем мои письма к маркграфу, наследному принцу и принцессе. Оба последние писали мне через своих детей; это — ответы. Посылаю вам письмо к маркграфу: это просто любезное послание.

Также прилагаю при сем послание барону Гримму 18, моему старому испытанному страстотерпцу. Прощайте, будьте здоровы.

19.

(Перевод)

Господин граф Румянцов.

Вы очень хорошо сделали, что не вмешались в переговоры о браке принцессы Каролины Баденской с прусским принцем 19, который тайно помолвлен со своей кузиной, старшей дочерью принца [172] Фердинанда. Этим браком чрезвычайно интересуется великая герцогиня, моя невестка. Весьма возможно, что королева прусская разделяет тайну своего сына, и вот почему она не соглашается на попытки, который король, ее супруг, делает в пользу принцессы Каролины Баденской. Вы и впредь хорошо сделаете, если отнюдь не будете вмешиваться в это дело.

Мы продолжаем быть весьма довольны нашими двумя принцессами Баденскими; до сих пор кажется, что старшая одержит верх. Как кажется, она пришлась теперь весьма по вкусу господину Александру. Сначала он был так же неприступен, как принцесса была сдержанна; но теперь начинают привыкать друг к другу и любят быть вместе. Что касается публики, она твердо остановилась на старшей; младшая заметно хорошеет.

Прошу вас сообщить мне имя князя Ревеля и внука маршала Кастри, чтобы я могла переслать каждому из них грамоту на звание офицера гвардии и пенсию в 1.500 рублей на их воспитание. Прощайте, будьте здоровы.

1-го декабря 1792 года

Но где же вы?

20.

(Перевод).

Господин граф Румянцов.

11-го августа прибыл к нам курьер Комаровский и привез все ваши депеши: передо мной их семь, на который я буду отвечать. Они из Бингена, от 19-го и 20-го июля, из Карльсруэ, от 24-го, 25-го и 30-го, из Кобленца, от 25-го и 26-го. Первою депешей вы уведомляете меня, что король французский отправил к маршалу Кастри посланца с поручением говорить с императором о манифесте, в котором не следовало упоминать ни о принцах, ни об эмигрантах. Вижу, что хотели воспользоваться даже вашим [175] посредством, чтобы представить этого посланца императору. Весьма одобряю, что вы не вмешались в это, потому что их христианнейшие величества приняли отвратительную привычку пользоваться третьими и четвертыми лицами и потом, не стесняясь, отрекаться от них. Мы видели в таких условиях самого барона Бретэля и маркиза Бомбель, хотя ему и было поручено письмо, написанное собственною рукою королевы. Этот Малэ дю-Пан 20 вовсе не стоил того, чтобы вы его представляли, так как он всегда дурно об нас отзывается в своем журнале. Из вашего разговора с этим господином ясно видно, что это конституционалист. Если же король французский ненавидит прежний образ правления, как вас уверял этот господин, это все равно, как если бы Его Величество объявил, что чувствует отвращение к роскоши, блеску и славе своей монархии — слова, о которых нельзя поверить, чтобы они могли исходить из уст государя. Весьма возможно еще и то, что портнихой королевы воспользовались для подобного дела или же еще для того, чтобы помешать видам короля; но, так как она была хорошо принята, то надо предположить, что она не перечила миссии и видам венского двора, которые я считаю отнюдь не благожелательными для прежнего правительства, но таковыми, что они возможно долее продержать Францию в ее настоящем состоянии полной расстройки. Вот почему и не желают, чтобы у принцев, братьев короля, были соединенные силы: чувствуют, что к их стороне примкнет все более и более старых друзей монархии, что духовенство, дворянство, и парламенты могут быть разрушены лишь вместе с монархией и что существовать они могут, лишь соединившись с принцами. Что касается меня, я на все это смотрю с иной точки зрения: я предвижу, что рано или поздно возобновится прежнее правление, что чем более время идет вперед, тем более оно приближается к этой эпохе; что самое трудное будет сделано, как только принцы, братья короля, станут одной ногой во Франции; что, если дела останутся в настоящем положении, сколько ни указывали бы принцам, какое именно количество войск они должны иметь, они сами не будут в состоянии иметь их больше или меньше тех, которые присоединятся к ним, и что, хоть Франция и делала нам прежде зло, но следует делать дела лучше охотно, чем нехотя, а особенно такие, которым не можешь воспрепятствовать. Вследствие этого вот как я решилась действовать: принцы просят меня оставить вас при них, и я охотно на это соглашаюсь; вы получите с этим же курьером рескрипт, который уполномочивает вас оставаться при них и дает вам инструкции по различным возможным вопросам и случаям: ваше дело воспользоваться ими наиболее прилично и осторожно. Существенно важно, чтобы принцы [176] сохранили дружбу короля прусского и расположение герцога Брауншвейгского. Ни тот, ни другой не имеют одинаковых видов на восстановление дел во Франции в сносном виде, а для этой цели высокие союзники не должны бы ничем пренебрегать. Что касается Бишофсвердера, вы нашли в моих предыдущих посланиях все, что могло вам служить указанием в обращении с ним. Я надеюсь, что кратковременная немилость к нему не будет иметь последствий и что добродетельный Манштейн не займет его места. Я, право, вместе со многими другими желаю, чтобы герцог Брауншвейгский не командовал войсками в наступающем году. Что же касается Англии, мы скоро узнаем ее намерения и уясним себе ее действия. Алопеус же смотрит глазами прусского правительства; он вернулся в Берлин, потому что король сказал ему, что возвращается туда. Из моего другого послания от сего же дня вы увидите, какое я заняла положение и какой путь себе предначертала. Я воздержусь как быть иной, чем я теперь, так и следовать пути, которому следуют высокие союзники, вопреки моему желанию, и на котором не видно, чтобы они приобрели большую славу.

В настоящее время первое, что им, по-моему, надо сделать — выгнать французов из Германии. Что же касается республики, она будет низвергнута, как только будут приняты надлежащая меры, чтобы успеть в этом, т. е., что их побьют, вместо того, чтобы переговариваться с ними. Одно достоверно — республика не может существовать во Франции; это доказано опытом всех веков. Из истории вы видите, что каждые двести лет Франция болела одной и той же болезнью. Прочитайте мемуары о Лиге; в них вы увидите те же планы и последующий успех этих планов. Но надо найти человека, чтобы с ними бороться; когда дело идет об ударах, надо наносить их, а не получать. Для французского дворянства весьма тяжко его безнадежное положение; дело идет о самом существовании дворянства, поэтому-то я всеми силами постараюсь помешать ему погибнуть.

Из копии с моего письма принцам вы увидите, что я им говорю о путешествии графа д'Артуа.

Я не понимаю, о ком вы говорите, сообщая мне, что ваши труды последовательны, но что одна особа, усердие и другие добрые качества которой вы цените, слишком нажимает пружины и вызывает споры, которых вы избегаете. Если это принц Нассаусский 21, вы можете быть уверены, что ему не дано от меня никаких приказаний. Пишет он мне очень редко, а когда и пишет, то рассказывает вещи уже совершившиеся и это большею частью доходит до меня очень поздно. Я ему отвечаю в весьма общих выражениях; но так как он [177] носит мой мундир, то приняли за правило смотреть на него, как на моего уполномоченного. По-видимому, полагают, что все наши находятся в тех же условиях, потому-то его прусское величество говорил о своих самых тайных политических действиях с генерал-майором Зубовым 22, который хоть и был смущен этими признаниями, но выпутался из этого положения, как умный человек.

Очень рада узнать, что граф д'Артуа верит мне и был убежден, что, если бы я знала про их безденежье, то прислала бы им денег. Ну, на этот раз я предупредила их желания, и последний мой курьер привез вам, чем утолить их жажду.

Прощайте, будьте здоровы.

1-го декабря 23 1792 года.

21.

[178]

(Перевод).

Господин граф Румянцов

Из приложенной при сем выписки вы увидите, какие речи позволяет себе вести г. Якоби в Лондоне. Предоставляю вам вообразить, какое впечатление могут производить подобные рассуждения и какую прочность можно предполагать в союзе венского и берлинского дворов, когда их представители говорят подобные вещи. Я бы хотела, чтобы король прусский быль уведомлен об этих неосторожностях, тем более, что в настоящую минуту кажется необходимым, чтобы союзники были единодушны и казались бы таковыми ради общего блага дел, которые они принимают близко к сердцу.

Прощайте, будьте здоровы.

9-го декабря 1792 года. 24

_______________________

О речах, которые ведет в Лондоне г. Якоби.

Будто второй кампании не бывать, потому что король прусский не будет уже более ее вести, а император не в состоянии и не посмеет вести ее один.

В другом месте он говорил, что настоящая зараза не проникнет в прусские владения, если король, сократив войска в десять — 15.000 тысяч человек, сократит в то же время несколько налогов, чтобы облегчить и удовлетворить свой народ. Этого будет достаточно, чтобы обеспечить его от этой политической чумы, которая так пугает; но он может произвести эту операцию лишь в том случае, если австрийский дом безвозвратно потеряет Нидерланды и если Пруссия не будет иметь какого-либо внутреннего затруднения.

Сообщил В. А. Бильбасов.

(Продолжение следует).


Комментарии

1. См. «Русскую Старину» 1893 г. март.

2. Она была родная сестра покойной великой княгини Наталии Алексеевны, первой супруги Петра Федоровича.

3. Его в то время не существовало уже. Это был «дворец» Шепелева, занимавший, по набережной Невы и по Миллионной улице, всю местность от Ламотовского здания до Зимней канавки; все здании Шепелева были перестроены под Эрмитаж архитектором Фельтеном, в 1771 году. Пылаев, «Старый Петербург», 172.

4. Звонки бубны за горами, а к вам придут, как лукошко. Даль, «Толковый словарь», I, 119 (бубен).

5. Charles Francois, 1739-1816, командовавший в 1792 г. северною армиею и одержавший победы при Valmy и Jemappes.

6. Прусский генерал, посланный герцогом Брауншвейгским к Дюмурье для переговоров.

7. Adam Philippe, comte de Custine, 1740-1793, прославившийся в Семилетнюю войну и в Америке; в 1792 г. командовал рейнскою армиею, взял Шпейер, Вормс, Майнц и Франкфурт; в 1793 г. казнен за уступку пруссакам Майнца и Франкфурта.

8. Karl Friedrich, Graf von der Schuelembourg, генерал, прусский кабинет-министр; действительно, подвергся опале и перешел на службу к вестфальскому королю. Позже был наместником в Брауншвейге.

9. Максим Максимович, 1748-1822, прусский посланник в Берлине.

10. Генерал австрийском службы, разбитый Кюстином при Майнце.

11. Иван Григорьевич, 1726-1797, президент адмиралтейств коллегии.

12. Charles Philippe, comte d'Artois, 1757-1836, внук Людовика XV, брат Людовика XVI; с 1824 года французский король Карл X.

13. Gabriel, marquis de Castries, 1727-1801, маршал французский; в 1792 году командовал эмигрантами при вторжении пруссаков в Шампань.

14. Franz Maria Thugut, 1734-1818, австрийский дипломат; вел в Париже переговоры с королевой Марией-Антуанетой и Мирабо, в 1792 г.

15. Christian Heinrich Graf von Haugwitz, 1752-1832, прусский посланник в Вене, много содействовавший объявлению австро-прусской войны против Франции.

16. Александра Васильевна, урожд. Энгельгард 1754-1838, статс-дама Екатерины II.

17. Платон Александрович, 1767-1822, позже князь.

18. Friedrich Melchior, 1723-1807, издатель «Correspondance Litteraire», корреспондент Екатерины II.

19. Фридрих-Вильгельм, 1770-1840, сын Фридриха-Вильгельма II, позже король Фридрих-Вильгельм III; в 1793 г. женился на принцессе Луизе Мекленбург-Шверинской; отец императрицы Александры Феодоровны.

20. Jaques Mallet-Dupan, 1749-1800, публицист, которому покровительствовал Вольтер; с 1783 г. он издавал в Париже «Mercure historique et politique de Geneve»; как монархист, должен был эмигрировать в 1792 году.

21. Karl Heinrich Prinz von Nassau-Siegen, 1745-1808, вице-адмирал русской службы с 1788 г.

22. Валерьян Александровичу 1771-1804; в 1792 г. пожалован в генерал-майоры и ездил за границу лечить рану.

23. Вероятно, описка, вместо Septembre (во французском оригинале — decembre).

24. В Госуд. Архиве (разр. XV, № 233) хранится рескрипт гр. Н. П. Румянцеву, от 6-го декабря 1792 г., с собственноручного припискою императрицы. Этот рескрипт напечатан в отзыве г. Штендмана об исследовании проф. Трачевского «Союз князей», стр. 91-101. Сохранился и собственноручный черновой отпуск Екатерины, любопытный в литературном отношении по своим вариантам.

Текст воспроизведен по изданию: Екатерина II и граф Н. П. Румянцов // Русская старина, № 4. 1894

© текст - Успенский А. 1894
© сетевая версия - Тhietmar. 2016

© OCR - Андреев-Попович И. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1894