Два политических письма Екатерины II

ДВА ПОЛИТИЧЕСКИХ ПИСЬМА ЕКАТЕРИНЫ II.

Екатерина II писала много, легко и охотно, — но в то время, когда слагались ее политические взгляды, пассивное положение ее, как наследницы престола и затем супруги Петра III, исключало законную возможность ведения какой бы то ни было политики и явной политической переписки. Если она тем не менее пыталась проводить свои государственные планы, то во всяком случае она редко рисковала говорить о них в письмах. На страницах ”Русской Старины” (ноябрь — декабрь 1910 г.) оценено было надлежащим образом историческое значение недавно появившейся переписки Великой Княгини с Чарльзом Виллиамсом (1756 — 7 г.). Задолго до появления статьи С. Горяинова обнародованы в VII томе Сборника Императорского Русского Исторического Общества ”Бумаги Императрицы Екатерины II”; Герман отыскал в Дрезденском главном государственном архиве и издал в Preussische Jahrbuecher, т. XLVII, несколько интересных записок Великой Княгини, относящихся к 1757 г. Щепкин в ”Русско-Австрийском союзе во время семилетней войны. 1746 — 58”, приводит извлечение из одного письма Екатерины к Стан. Авг. Понятовскому (августа 1759 г.) и несколько писем ее к датскому посланнику Остену. Этот отрывок письма к Понятовскому является почти единственным следом их переписки, об оживленности которой можно судить по донесению посредника, датского же резидента Куура от 7/18 октября 1759 г.: ”Le numero 50 faisant reponse au numero 44 et 45 du correspondent de Petersbourg [619] (в течение одного года) a passe par avant — hier” (Копенгагенский Riksarkivet).

В виду сравнительной скудости источников, раскрывающих нам процесс развития политических взглядов Императрицы до переворота 28 июня 1762 г., нам кажется небесполезным перепечатать ниже записку Екатерины, отправленную к канцлеру А. П. Бестужеву в феврале 1756 г. и впервые напечатанную в приложениях к первому тому нашего труда о ”Польше в эпоху семилетней войны (Polska w dobie Wojni Siedmioletniej, crisi I, 1755-1758... Monografie w zakresie drijes nowozytnyche wydawca Szymon Askenasy, tom VII-VIII, Warshawa, 1909)” вместе с ответом адресата, а также напечатать в первый раз характерное письмо Императрицы к Остену, писанное накануне низвержения Петра III.

Первый из этих документов нуждается в кратком предисловии. Известное дело о расхищении группой польских магнатов острожской Ординации послужило поводом к разрыву между королем Августом III и его любимцем-министром Брюлем с одной стороны, и ”фамилией” Чарторыйских с другой. ”Фамилия” долго не могла примириться с своим опальным положением и надеялась с помощью русского и английского дворов занять обратно первенствующее при дворе Августа место. Представители этих дворов Гросс и Виллиамс поддерживали рассчеты честолюбивых князей. Зимою и весной 1755 г. оба дипломата несколько раз пытались убедить саксонского премьер-министра, что он напрасно разошелся с единственными надежными друзьями веттинской династии, России и Англии; 20 марта последовала в Дрездене довольно бурная сцена, сущность которой сводилась к утверждению Гросса, что Императрица Елисавета Петровна не может равнодушно смотреть на угнетенье в Польше ее сторонников — и к утверждению Брюля, что ”le Roi ne pleura pas devant eux”.

Историки, описавшие подробно это столкновение, Соловьев и Щебальский, по-видимому, не знали или не желали распространяться о странной развязке спора: Бестужев, подкупленный саксонским правительством, минуя коллегию иностранных дел, уведомил Брюля через его резидента Функа, что Императрица считает острожское дело домашним польским вопросом и не намерена диктовать королю законов. Имея в руках такое сообщение, премьер-министр мог преспокойно выслушать следующую атаку Гросса и Виллиамса (в конце апреля) и заставить обоих [620] замолчать, давая им понять, что по последним известиям Императрица отлично может смотреть равнодушно на все, что творится в Польше по поводу ординации.

Чарторыйским пришлось просить извинения у Августа III и заключить с Брюлем временный компромисс. Они возложили новые надежды на назначенного к русскому двору Виллиамса и его товарища, Станислава Понятовского, но обманулись во второй раз, ибо едва англичанин прибыл в Петербурга, Бестужев объявил ему, что будет в том только случай поддерживать ”негоциацию” о субсидном договоре с Англией, если Виллиамс обяжется не хлопотать о польских делах. Посланник обязался и внешним образом сдержал свое слово. Тут, видя, что на покровительство Бестужева невозможно полагаться, союзник Чарторыйских в острожском деле, коронный канцлер Малаховский при посредстве резидента Вричевского вошел в сношение с враждебною Бестужеву партией придворных ”фаворитов”, т. е. с Шуваловыми, вице-канцлером Воронцовым, обер-церемониймейстером Олсуфьевым, гоф-маршалом М. П. Бестужевым и проч. Фавориты стали напрягать все свои усилия к тому, чтобы выжить Алексея Петровича из министерства, Функа из Петербурга, а Гросса из Варшавы. В этот момент, в феврале месяце 1756 г. вмешивается в интригу двадцатишестилетняя Великая Княгиня и под видом искренней дружбы шлет старику канцлеру следующее предостережете:

”N’ayant pas pu m’expliquer suffisamment hier a V. E., je prends le parti de Lui ecrire aujourd’hui; j’ai cru de la derniere importance de vous avertir, qu’il m’est revenu de part sure qu’un projet etait forme, et pret a s’executer d’agir vigoureusement dans les affaires de Pologne contre le comte de Bruhl: on veut envoyer en Pologne le comte, votre frere, comme ambassadeur, avec ordre de foudroyer ceux qui sont pres a y detruire le parti russe; vos ennemis vont jusqu’a vous imputer de negliger les interets de la Russie dans un royaume aussi voisin et ou il nous est si important de conserver notre parti. Votre Exc. s’opposerait vainement a ce projet, ils vous menacent, il y a du danger pour vous, si vous, agissez meme froidement. Mon amitie pour V. E. en est allarmee, il ne s’agit pas moins que d’un changement dans le ministere. Ces bruits vous sont injurieux; vous pourrez et conserver Mr. Gross, qui vous est agreable, et parer les coups, qu’on veut vous porter, en vous declarant tout le premier pour le projet de soutenir le parti affaibli de la Russie en Pologne et en apportant des ordres tout dresses pour Mr Gross [621] d’intimider de la facon la plus efficace ceux qui cherchent a y perdre les amis de la Russie. Votre zele et votre promptitude peuvent seuls leur oter cette occasion de vous nuire, dont ils se croyent surs. V. E. peut croire qu’il ne faut pas moins que le danger pressant, dans lequel l’on vous met, pour me pousser a vous hazarder des conseils que mon age par le peu d’experience en comparaison de la votre pourrait faire croire temeraires, si l’amitie la plus sincere, jointe a la reconnaissance, que je vous dois ne me les inspiraient. Je vous supplie instamment d’y avoir egard et je suis d’autant plus fachee de la facon dont V. E. a recu ce que je voulais Lui dire hier uniquement pour son bien que je viens d’apprendre que l’ambassade du comte votre frere est resolue par S. М.; je crois donc qu’il ne vous reste plus qu’a faire ce que mon amitie, et certainement pas ceux que vous croyez, vous conseille. J’ai oublie encore hier de dire a V. E. qu’ils pretendent savoir que le comle de Bruhl se vante d’etre sur de V. B. et qu’en recevant je ne sais quel ecrit tres fort d’ici il y a un an, il doit avoir dit: tout cela n’est encore rien, j’ai des assurances du contraire dans ma poche, qu’il les a meme montre et que c’est sur cela qu’il a opprime nos amis en Pologne encore plus, au lieu d’avoir egards a la recommandation de la Russie. C’est avec peine que je repete des contes aussi injurieux a V. E.; mais ce me serait un crime de les savoir, sans les epancher dans vos mains; puisse le Ciel confondre vos ennemis et vous montrer la sincerite de la consideration que j’ai pous V. E.”.

Не имев возможности высказать Вашему Превосходительству всего вчера, решаюсь сегодня писать Вам: я считаю важным предупредить Вас, что я узнала из верного источника о существовании плана, который должен вскоре быть приведен в исполнение, действовать в делах Польши решительно против графа Брюля: в Польшу хотят назначить посланником графа, Вашего брата, которому будет приказано расстроить козни тех лиц, кои стараются уничтожить там русскую партию; Ваши враги дошли до обвинения Вас в том, что Вы пренебрегаете интересами России в соседнем с нами королевстве, где нам так важно сохранить нашу партию. Ваше Превосходительство напрасно стали бы противиться этому плану; они угрожают Вам, и Вам грозит опасность даже в том случае, если Вы будете действовать хладнокровно. Мое дружеское расположение к Вам заставляет меня волноваться за Вас; дело идет ни более, ни менее как о перемене министерства. Эти слухи оскорбительны для Вас; Вы [622] могли бы сохранить г. Гросса, который Вам приятен, и отразить удар, который Вам хотят нанести, если бы Вы первый заявили о своем намерении поддержать в Польше ослабленную русскую партию и привезли бы г. Гроссу совершенно определенное приказание застращать тех, кто старается погубить там друзей России. Только усердие и быстрота, с какими Вы будете действовать, могут лишить их этого случая повредить Вам, на что они рассчитывают наверняка. Ваше Превосходительство поверите, что только крайняя опасность, в которую Вас хотят повергнуть, побуждает меня дать Вам советы, которые в моем возрасте, при ничтожной сравнительно с Вами опытности, могли бы показаться слишком смелыми, если бы они не были внушены самой искренней приязнью и признательностью к Вам. Умоляю Вас принять это во внимание; мне особенно прискорбно, что Ваше Превосходительство приняли таким образом то, что я хотела сказать Вам вчера, единственно ради Вашего блага, так как я узнала сейчас о том, что назначение послом графа, Вашего брата, решено ее Величеством; поэтому я полагаю, что Вам остается только сделать то, что я советую Вам из дружеского расположения, а отнюдь не то, что советуют лица, коим Вы доверяете. Я позабыла еще вчера сказать В. Пр., что они утверждают, будто граф Брюль похваляется тем, что он уверен в В. Пр. и что получив, год тому назад, какое-то очень резкое письмо отсюда, он будто бы сказал: все это еще не беда, у меня в кармане удостоверения в противном; и будто бы он даже показал их и на этом основании еще больше стал притеснять наших друзей в Польше, вместо того, чтобы принять во внимание просьбу России. Мне прискорбно повторять столь обидные для В. Пр — ва росказни, но зная их, с моей стороны было бы преступно не сообщить их Вам; да смутит Господь Ваших врагов и докажет искренность моего уважения к В. Пр”.

Но канцлер, как видно из нижеприведенного его ответа, отлично угадал и происхождение и характер письма Великой Княгини:

”Les avis que V. А. I. a daigne me faire parvenir me sont tels que considerant simplement les gracieuses intentions et motifs, auxquelles Elle a bien voulu les attribuer Elle meme, je ne puis, qu’en etre penetre de la plus vive reconnaissance et jusqu’au fond de l’ame. Je ne trouve pas des termes qui repondissent a mon gre aux plus humbles et respectueux remerciments, [623] que je Lui en dois et que je Lui conserverai toute ma vie, aussi supplie je V. A. I. d’etre bien persuadee que loin de manquer aux justes egardes que meritent des conseils si respectables, je continuerai a porter toute mon attention contre les embuches, que mes ennemis persistent a dresser contre moi. Qu’il me soit cependant gracieusement permis, Madame, de Vous assurer, 1°, que ce n’est pas d’aujourd’hui, mais deja depuis plusieurs ans, et au dele, et nommement depuis l’epoque ou le vice-chancelier et le maitre de ceremonies ont commence une correspondance secrete avec mon frere, que j’ai ete foncierement instruit de ces memes accusations, et noires calomnies, que l’on veut me mettre a dos; 2°, que j’ai l’honneur de vous protester sur mon honneur et ma conscience, que bien loin d’avoir a me reprocher la moindre chose par rapport aux affaires de Pologne, soit en negligeant nos amis, soit autrement, j’ai plutot la consolation de pouvoir demontrer le contraire par des preuves reelles, claires et nettes. 3°, que quand aux indignes calomnies et contreverites que l’on forge pour donner de la couleur aux accusations, en y melant le comte de Bruhl et ses pretendus discours, accoutume, comme je ne le suis deja que trop, a me voir en butte a ces sortes d’artifices, je me mettrai au dessus, tant que je suis interieurement certain de leur faussete et tant que je puis me flatter que S. M., trop juste et trop magnanime, ne voudra me condamner sans m’entendre. Enfin ma conscience nette et la fermete seront, comme elles ont ete, les seules armes, que je leur opposerai. Je n’ignore pas, Madame, que le vice-chancelier avec le maitre de ceremonies ont ete apres, depuis 3 mois a dresser, dans le college une representation sur les affaires de Pologne, sans avoir songe encore au principal objet de pareille representation, savoir, un plan et un systeme fixe, de ce qui conviendrait aux interets de la Russie dans la dissension generale qui regne en Pologne, et sans savoir encore et connaitre assez a fond lesvrais amis de la Russie ou ceux qui se donnent seulement pour tels, afin d’obtenir par la leurs vues particulieres et la famille (?) dans ce royaume. Cette representation enfin n’a pour pivot que le dessein de procurer l’ambassade pour ce pays a mon frere. J’ignore toutefois, et j’oserais meme douter que S. M. eut effectivement resolue cette ambassade, malgre ce que la clique de ceux qui la souhaitent, peuvent croire ou debiter d’avance la-dessus, uniquement puisqu (Так расшифровано это место в Дрездене) ils ne voyent plus d’autre jour a se delivrer [624] des importunites de mon frere, qui par la meme leur pese sur les bras, et par ce que ces gens se sentent presentement soutenus et appuyes du chambellan Schuwaloff le Grand, ils croient deja l’avoir emporte; si S. M. le sent, Elle est assurement la Souveraine Maitresse, et il est de mon devoir alors de me regler ladessus avec obeissance, selon le proverbe hollandais: volg ordre en doe quaad; mais il ne sera pas moins indispensablement de mon devoir et de ma charge dans ce cas la d’en faire sentir, des que S. M. m’en parle, avec verite et fermete les inconvenients, les difficultes, le peu de profit, et le danger de prendre de fausses mesures, pour que je n’aie rien a me reprocher par suite. Ce n’est pas la conservation de Gross a Dresde, ni l’effet de quelque autre passion d’inimitie, de haine, ou d’animosite, qui me fait envisager la mission projetee de mon frere en Pologne de la facon que je fais; non, je puis en verite assurer V. A. I. du contraire. Si je ne voulais y voir que mon interet, je devrais en etre plutot extremement satisfait, vu qu’elle eloignerait un frere qui, oubliant les liens naturels du sang, agit, comme le plus determine de mes ennemis contre moi; je le repete, se sont des raisons plus solides et valables qui doivent meme faire apprehender, que mon frere sera plus propre a nous brouiller tout a la fois avec la Republique, avec laquelle, soit dit par parenthese, nous ne sommes pas encore convenus ni du titre Imperial, ni du ceremoniel, ni de la reciprocite d’une ambassade, — et la cour de Saxe, tout comme il a manque de nous brouiller avec celle de Vienne (В 1762 году). Si apres tout j’oserais encore demander une grace a V. A. I. qui mettrait le comble a tant d’autres auterieures, et qui surtout me servirait infiniment a parer les coups, medites contre moi, ce serait, qu’Elle voulut daigner me f. connaitre les canaux, par ou ces insinuations peuvent avoir decoule jusqu’a V. A.; peut-etre ont elles ete faites expres pour l’allarmer, et cela sur certains soupcons de ce que je pourrais avoir le bonheur de n’etre pas mal dans son esprit, et dans la supposition, que si par Vos gracieusens bontes il en revint quelque chose a moi, cela seul suffirait a me faire changer d’avis, au point de faire tout ce que ces gens-la souhaitent, d’autant plus qu’if y a des bruits sourds que l’on tache d’etablir, de fortifier et d’empoisonner (?) selon que je le sais de tres bonne part sur J’accueil gracieux dont V. A. I. a honore [625] l’ambassadeur d’Angleterre, ce qui n’a pas laisse de donner occasion a glosser aux courtisans speculatifs et a faire debiter sous main, comme si je me servais de cet ambassadeur aupres de V. A. I. pour Lui faire parvenir toute sorte d’impressions. J’ai d’alleurs lieu de supposer par quelques traits assez marques des insinuations, faites a V. A. I., qu’outre que le maitre de ceremonies, le vice-chancelier, mon frere et leur appui, le chambellan Schuwalow, constituent la veritable source, le chavalier Williams et son ami et cavalier d’ambassade Polonais y peuvent avoir bonne part par des discours trop hazardes et legers sur les affaires de Pologne”. (Дрезденский Главн. Госуд. Архив. loc. 3033).

”Сведения, которые в. и. в. благоволили сообщить мне, таковы, что, принимая во внимание только одни милостивые намерения и побуждения, коими в. в. благоугодно было самим объяснить их, я не могу не быть, до глубины души, проникнутым за это самой живейшей благодарностью к в. в. Я не нахожу слов высказать, как мне того бы хотелось, мою покорную и почтительнейшую признательность за это в. в., которая не иссякнет до конца моей жизни, поэтому я молю в. и. в. верить тому, что я не только отношусь с должным уважением к столь почтенным советам, но я отнесусь и со всевозможным вниманием и к тем козням, которые мои враги так упорно строят против меня. Я прошу однако милостивого позволения в. в. высказать вам: 1) что я давно уже подробно осведомлен об этих обвинениях и о гнусной клевете, которую хотят взвести на меня, я узнал об этом не теперь, а несколько лет назад, а именно в то время, когда вице-канцлер и церемониймейстер завели тайную переписку с моим братом; 2) что я могу заверить вас, что мне не только не в чем упрекнуть себя в отношении дел польских, как-то в нерадении о наших друзьях, в чем-либо ином, но я скорее могу, в утешение свое, подтвердить противное самыми ясными, вескими и определенными доказательствами; 3) что касается гнусной клеветы и неправды, которые измышляют с целью придать обвинениям известную окраску, замешав в них графа Брюля и его мнимые речи, то, привыкнув уже в достаточной степени к коварным проискам, я буду стоять выше их, посколько я убежден в их лживости и насколько я льщу себя надеждою, что в. в. слишком справедливы и слишком великодушны, чтобы вы захотели осудить меня, не выслушав меня. Наконец, чистая совесть и твердость по-прежнему будут единственным орудием, которое я им противупоставлю. [626] Мне небезъизвестно, в. в., что вице-канцлер и церемониймейстер были заняты последние 3 месяца составлением в коллегии доклада о делах польских, не обсудив предварительно главного предмета доклада, т. е. известного плана и определенной системы действий, которые соответствовали бы интересам России при царствующей в Польше усобице и не зная еще и не выяснив обстоятельно, кто именно истинный друг России и кто только выдает себя за такового с целью достигнуть этим своих личных или фамильных видов в этом королевстве. Доклад этот явно имеет целью лишь доставить моему брату посольство в эту страну. Впрочем, я не знаю еще, решен ли е. в. в самом деле вопрос об этом назначении; смею даже сомневаться в этом, что бы ни думала и ни разглагольствовала об том заблаговременно клика, желающая этого назначения только потому, что эти лица не видят иного средства отделаться от докучливых приставаний моего брата, который связал их порукам и потому, что, чувствуя поддержку и опору в камергере Шувалове старшем, они полагают, что они уже взяли верх; ежели в. в. это чувствуете, то вы конечно вольны приказывать; и мой долг, в таком случае, покорно сообразовать с этим свои поступки по голландской пословице: volg ordre en doe quaad; тем не менее, долг и служебное положение повелевают мне в данном случае, как только е. в. заговорить со мною, об этом дать почувствовать ей твердо и правдиво, какие неудобства, трудности, невзгоды и опасности могут произойти от ошибочно принятых мер, дабы мне не в чем было упрекать себя впоследствии. Честью могу заверить в. в., что не оставление Гросса в Дрездене, и не влияние какой-либо другой страсти: злобы, вражды или ненависти заставляют меня смотреть на предполагаемое назначение моего брата в Польшу с той точки зрения, как я смотрю на это. Если бы я руководствовался в данном случае исключительно своими интересами, мне следовало бы, скорее, быть этим весьма довольным, ибо таким образом был бы удален брат, который, позабыв естественные узы кровного родства, действует против меня как самый отъявленный мой враг; повторяю, есть более веские и законный причины, которые заставляют меня опасаться, что мой брат способен скорее поссорить нас одновременно с республикой, с которой, кстати сказать, мы еще не пришли к соглашению ни относительно императорского титула, ни относительно церемониала, ни относительно обмены посольствами — и с Саксонским двором, точно также, как он едва не поссорил нас с Венским двором (в 1752 г.). После всего сказанного, я осмелюсь еще просить у в. [627] высочества одной милости, которая довершила бы все предъидущие, и которая, в особенности, дала бы мне возможность отпарировать направленные против меня удары, а именно, чтобы в. в. соблаговолили открыть мне, откуда и какими путями, эти инсинуации могли дойти до в. в.; быть может, это сделано умышленно, с целью поселить в вас тревогу, в предположении, что я быть может имею счастье пользоваться вашим благоволением, и в надежде, что если, благодаря вашему милостивому отношению, кое-что из этих намеков дойдет до меня, то этого будет достаточно, чтобы заставить меня изменить мнение до такой степени, что я сделаю все, что хотят эти люди, тем более, что ходят тайные слухи, которые, как мне известно из очень важного источника, некоторые стараются упрочить и извратить, о милостивом приеме, коим в. и. в. удостоили английского посланника, что дало наблюдательным царедворцам повод злословить и передавать по секрету, будто бы я стараюсь при посредстве этого посланника сообщить вам самые разнообразные впечатления. При том я имею повод предполагать, основываясь на довольно ясных намеках, сделанных в. и. в., что не только церемониймейстер, вице-канцлер, мой брат и камергер Шувалов, на которого они опираются, являются истинным источником этих слухов, но что в них немалую долю участия имеют и кавалер Уилиамс и его друг, кавалер польского посольства, своими слишком рискованными и легкомысленными речами относительно польских дел (Дрезденский Главн. Госуд. Архив 1ос. 3033)”.

Преемник Функа, секретарь посольства Прассе, замечает в депеше 22 марта (н. ст.) по поводу этой переписки ”Williams mag sich vorgestellet haben, den Grosskanzler durch die von der Grossfuerstin an diesen zu geschehende insinutiones von grosser Gefahr fuer seine Person so gleich auf einmal intimidiren und seine Abrichten durchzusetzen”, (A. Д. loc. 3034).

”Вильямс, кажется, вообразил себе, что ему удастся одновременно запутать канцлера намеками, которые могли быть переданы ему великой княгиней о грозящей ему лично большой опасности, я проникнуть его намерения”, (там же 1ос. 3034), — но потерпел полную неудачу. Как ни глубоко понимала Екатерина необходимость постоянного русского вмешательства в дела Польши, но в придворной интриге она не могла еще одолеть опытного партнера, каким был Бестужев. [628]

Брюль еще раз, на несколько месяцев, освободился от русского заступничества за Чарторыйских, но бедный, скромный Функ, безценный орган связи между ним и Бестужевым, знавший ”всю подноготную” в Петербурге, получил по проискам фаворитов consilium abeundi. Русский канцлер в награду за разные услуги удостоился в октябре 1756 г. со стороны Августа III подарка, 10.000 червонцев.

Февральская записка Екатерины Алексеевны, как правильно указал В. А. Бильбасов (изд. Штура, т. I, стр. 321) является первым по счету политическим письмом Великой Княгини. Но почтенный историк Екатерины имел довольно смутное понятие об этом документе. Во-первых, он перепечатал из Politische Correspondenz Friedrichs des Grossen, XII, 305, не ”копию”, а только краткое резюме письма. Во-вторых, не зная подробно тогдашних польских дел, не понял смысла обращения Екатерины к Бестужеву и даже не подозревал существования ответа. В-третьих, не знал Бильбасов и того, что если резюме попало из Берлинского тайного архива в Politische Correspondenz, то это объясняется вовсе не передачей секретного ”билета” Брюлем пруссаку Мальцану, немыслимой при тогдашних саксонско-прусских отношениях, а систематической кражей документов, производившейся в Дрезденском кабинете секретарем Менцелем, подкупленным, как известно, Фридрихом Великим при посредстве Мальцана. Точно так же пояснение, будто ”в это время Брюль действовал заодно с французским посланником (!) Дюраном и секретарем прусского посольства Бенуа, то есть против русских интересов и мог, конечно, только похвалиться, что ”Бестужев в его руках”, — не выдерживает критики (Относительно подробностей см. Роlsса w dobie Wojny Siedmioletniej, глава І и IIІ).

* * *

Письмо Императрицы к барону Остену, переехавшему в мае 1761 г. из Петербурга на пост посланника при Варшавском дворе, приложено в копии при депеше последнего от 9 июня (н. ст.) 1762 г. Уже из этого обстоятельства можно заключить, что оно написано не позже последних чисел мая. Так как оно упоминает о войне с Австрией как о деле решенном — о котором Мерси Аржанто узнал от канцлера Воронцова 15/26 мая — [629] то момент возникновения письма можно фиксировать с достаточной точностью, для того чтобы судить по его содержанию о подготовке авторши к событиям 28/9 июня. Заключая в себе обозрение важнейших фактов с половины апреля, оно ясно само по себе и после труда Бильбасова не требует никаких разъяснений.

”Je vous mande que ma situation etait telle que le seul soupcon d’une correspondance illicite me perdrait. On a trame des choses horribles contre moi. Le pere et l’oncle de Mademoiselle de Woronzow avaient projete de m’enfermer et de la mettre a ma place, l’Empereur lui-meme s’y opposa, disant qu’il avait oublie le passe, qu’il ne pouvait se plaindre du present et qu’il verrait comment je me conduirais. Le vrai est que l’amour extreme de la nation pour moi, et qui est monte a un degre qui m’etonne moi-meme, les fait trembler. On n’ose rien entreprendre contre moi, et assurement, qui que ce soit ne le ferait pas impunement. Il ne tiendrait qu’a moi de faire bien des choses, mais vous savez les raisons qui me font repugner les moyens violents. Il n’y a de propositions qu’on ne m’ait faites. Le mecontentement est grand et s’accroit journellement, aussi les folies augmentent et sont a present publiques. On a vraiment de l’aigreur contre lui: il est insupportable a ceux meme, qu’il comble de bienfaits. Puis, imaginez vous qu’il dit a tout le monde que le Roi de Prusse est son maitre et qu’il n’a qu’a lui ordonner pour qu’il obeisse et fasse tout ce qu’il voudra! C’est le discours qu’il tient a toute heure ajoutant qu’il aime mieux sa charge de lieutenant-general que celle d’empereur. Il ne quitte plus le cordon jaune et ne porte jamais celui de Saint Andre ne fait pas un signe de prix a l’Eglise, offense tous les pretres, la religion et la nation. Enfin, personne ne se donna jamais plus de peine pour etre hais et il y reussit au de la de l’expression. Il n’y a que le mepris pour lui qui surpasse cette haine. Je n’amplifie rien, ce sont des gemissements publics, on parle sur ce ton tout haut. Vous verrez que cela aura des suites, je ne menage rien, la fermentation s’accroit. II veut faire en personne la guerre aux Danois, nous la croyons sure ici. Je lui demandai, quelle raison il avait pour faire la guerre a l’Imperatrice-Reine?

Il m’a repondu que la raison etait son traite avec le Roi de Prusse. Mr de Keith me nuit tant qu’il peut et tient de moi les discours les moins respectueux. J’ai fait demander au Roi de la Grande Bretagne, si c’est par son ordre; si non, qu’il lui impose silence. Cet homme me guerit de ma predilection pour sa nation: [630] je n’ai pas merite un pareit traitement de lui. Le Roi de Prusse me caresse beaucoup et parle de moi avec beaucoup de consideration: enfin, il prend ses precautions. On dit que malgre les folies de l’Empereur pour lui il s’en moque et l’appelle son chevalier errant. Mademoiselle de Woronzow chancelle, nous lui trouvons tous les jours de nouvelles rivales. L’Empereur dit Souvent du chancelier qu’il est vendu a Vienne et a (Versailles) (Вместо этого слова в коши Копенгагенского архива пробел), jugez, s’il a grand credit; sa femme fait la maquerelle de sa fille et de sa niece les autres vieilles l’enhaissent a cause du cordon (de Sainte Catherine). Tout cela n’est que mieux pour nous; enfin de tout le bien qui se fait, je me rejouis, puisque j’aime le bien public, et tout le mal qu’on fait, je tourne a mon avantage. Ma situation est donc malheureuse. Mon oncle est honnet homme et peu de chose et tout neuf dans ce pays-ci; ma tante prude et devote, mene son mari qui la craint, elle en est jalouse, quoique en verite, il n’est pas d’une figure qui inspire tendresse. Munich, tout guetre en habit a crochet et perruque bouclee a l’age de 80 ans, n’a eu du credit que trois jours, malgre son eminent merite; par malheur, il a parle raison, il ne radote point, il est fraix et gaillard, il a vraiment une grande ame. Malgre ce que j’ai dit et represente en faveur de Biron, on vient de lui faire de nouveau la seconde disgrace: il a ete oblige de renoncer au Duche et quoique ce soit en faveur de mon oncle, je ne trouve pas l’action moins injuste. Biron a de l’esprit, la conversation agreable, mais un mauvais coeur et beaucoup de farouche dans les yeux. Le Hetman est fort bien avec l’Empereur, mais il n’a pas sa confiance; le chambellan Schouwalow, Glebow, Melgounow ont tout le credit”.

”Сообщаю Вам, что мое положение таково, что одно подозрение в тайной переписка может погубить меня. Против меня замышляют ужасные вещи. Отец и дядя г-жи Воронцовой замышляли заточить меня и посадить ее на мое место. Император сам воспротивился этому, сказав, что он забыл прошлое, что он не может пожаловаться на настоящее, и что он посмотрит, как я буду вести себя. Дело в том, что горячая любовь ко мне народа, доходящая до такой степени, что это удивляет меня самое, заставляет их трепетать. Против меня ничего не смеют предпринять, и несомненно, что это не прошло бы никому [631] безнаказанно. От меня зависит сделать многое, но вам известны причины, по которым мне было бы противно прибегнуть к насильственным мерам. Мне делали самые разнообразные предложения. Недовольство велико и растет с каждым днем, да и сумасбродства растут и делаются ныне публично. Против него действительно озлоблены: он не сносен даже тем, коих он осыпает благодеяниями. Затем, представьте себе, он говорить всем, что король прусский его глава, что стоит ему приказать, он повинуется и сделает все, что он захочет! Тому подобные речи он держит ежечасно, присовокупляя, что он предпочитает свои генерал-лейтенантские обязанности императорским. Он не снимает с себя желтой ленты и никогда не носит Андреевской, не крестится в церкви, оскорбляет священников, религию и народ. Словом, никто не делал столько, чтобы возбудить к себе ненависть, и это ему удается сверх меры. Эту ненависть превосходить только презрение, с каким к нему относятся. Я ничего не преувеличиваю, все громко стонут и говорят в этом духе во всеуслышание; увидите, какие это будет иметь последствия, я никого не щажу, брожение усиливается. Он хочет самолично вести войну с Данией; мы уверены здесь в том, что война будет. Я спросила его, какой повод он имеет воевать с императрицей-королевой? Он отвечал, что поводом к тому служит трактат, заключенный им с королем прусским. Г. Кэйт вредит мне, насколько может, и отзывается обо мне самым непочтительным образом. Я приказала спросить короля Великобританского, делается ли по его приказанию, и если нет, то чтобы он велел ему замолчать. Этот человек излечит меня от моего пристрастия к его нации: я не заслужила с его стороны подобного отношения. Король прусский очень льстить мне и отзывается обо мне с большим почтением: словом, он принимает предосторожности. Говорят, будто, не взирая на все сумасбродства Императора по отношению к нему, он смеется над ним и называет его своим странствующим рыцарем. Положение г-жи Воронцовой колеблется, мы находим ей каждый день новых соперниц. Император часто говорит о канцлере, что он продался Вене и (Версалю); судите поэтому, велико ли его значение, его жена сводничает для своей дочери и племянницы; прочие старухи ненавидят ее за ленту (орден св. Екатерины). Все это как нельзя лучше для нас; все добро, которое делается, меня радует, так как я дорожу благом общества, а все зло, какое делают, я стараюсь обратить в свою пользу. Итак мое положение самое прискорбное. Мой дядя человек честный, но без влияния и еще [632] совсем новичек здесь; моя тетушка жеманница и ханжа, вертит мужем, который боится ее; она ревнует его, хотя, по правде сказать, его наружность не может внушить любви. Миних всегда в кафтане, щиблетах и завитом парике, несмотря на свои 80 лет; не взирая на его выдающаяся достоинства, он пользовался влиянием не более трех дней. К несчастию, он говорил разумно, не болтал вздора, он добр и весел, у него в самом деле великая душа. Несмотря на все то, что я говорила и доказывала в пользу Бирона, он еще раз подвергся опале: ему пришлось отказаться от герцогства и хотя это сделано в пользу моего дяди, но я нахожу, тем не менее, этот акт несправедливым. Бирон умен, его речь увлекательна, но у него недоброе сердце и суровый взгляд! Гетман в очень хороших отношениях с Императором, но не пользуется его доверием; полным доверием пользуются камергер Шувалов, Глебов и Мельгунов”.

Владислав Конопчинский.

Текст воспроизведен по изданию: Два политических письма Екатерины II // Русская старина, № 3. 1912