-

ЕКАТЕРИНА II И Г. А. ПОТЕМКИН. ЛИЧНАЯ ПЕРЕПИСКА.

1769-1791/

Подг. В. С. Лопатин. М.: Наука, 1997

"Между тобою и мною дело в коротких словах — ты служишь, а я признательна", — это строки из письма Екатерины II фактическому соправителю императрицы кн. Григорию Александровичу Потемкину-Таврическому, сказанные накануне второй русско-турецкой войны, в 1787 г., после ее путешествия в Крым. "Короткие слова" объемом в 73 печатных листа и государственное дело длиной в [150] жизнь были недавно представлены читающей публике В. С. Лопатиным, сумевшим в наше нелегкое время издать уникальный по своей широте, объему, сохранности и культурной ценности источник — переписку двух наиболее ярких политиков второй половины XVIII в.

Переоценить значение этого шага невозможно. Введение в научный оборот столь информативного комплекса документов обычно продвигает наше знание о том или ином историческом периоде на качественно новый уровень. Одно видение "золотого века Екатерины" было в эпоху Пушкина и Чаадаева, когда ближайшие потомки действовавших при Екатерине лиц пользовались главным образом устными преданиями, историческими анекдотами и в лучшем случае рукописными записями мемуарного характера. Раздражение, непонимание, память о мелочных обидах, столь нередких в придворной жизни, зачастую закрывали главное — реальные дела целого поколения талантливых людей — "екатерининских орлов” (не в узком, куртуазном, а в обобщающем смысле слова). Быстрое эмоциональное и нравственное "повзросление" европейской культуры, произошедшее в самом начале XIX в., ясно ощущалось уже после наполеоновских войн, когда патриотический порыв дворянского общества сменился ранней усталостью, апатией, осознанием собственного бессилия. В этих условиях "дети" просто не могли с симпатией смотреть на бурную, жизнерадостную, порой грубую, но полнокровную деятельность "отцов". Место культуры деятелей заняла культура ценителей.

Помните, у Сергея Есенина: "Лицом к лицу, лица не увидать / Большое видится на расстоянии". Именно так и происходит: чем дальше отдаляется от нас екатерининская эпоха, тем больше нового и интересного мы узнаем о ней. Совсем другую физиономию она приобрела благодаря обширной издательской работе, которую подняли на своих плечах русские исторические журналы второй половины XIX — начала XX в., в первую очередь "Русский Архив" П. И. Бартенева и "Русская Старина" М. И. Семевского, а также благодаря публикациям Чтений Общества истории и древностей российских. Введенный тогда в научный оборот материал был столь велик, что возникла иллюзия, будто изданных источников по русской истории второй половины XVIII в. вполне достаточно для правильного понимания происходивших процессов и можно писать монографии, опираясь только на них. Подобного мнения, например, придерживался патриарх американской русистики Марк Раев, советовавший своим коллегам "с англосаксонской аналитичностью" заняться обобщением опубликованных в русских дореволюционных журналах документов ¹. А. Б. Каменский, автор первой появившейся в нашей стране после перестройки монографии о Екатерине II, высказывал близкую идею, полагая, что какие бы новые материалы не были уже опубликованы, они мало изменят портрет екатерининского века в его главных чертах ².

Позволю себе не согласиться. Историки, годами работая в архивах, находят все новые и новые документы, благодаря которым меняются лишь отдельные штрихи в картине той или иной эпохи. Но изменение деталей со временем неизбежно приводит к изменению картины в целом. Когда же перемена касается портретов двух главных персонажей мистерии "золотого века", то вместе с выражениями их лиц совсем иначе смотрит на нас само время.

Издание переписки Екатерины II и Г. А. Потемкина, предпринятое В. С. Лопатиным, далеко не первое. П. И. Бартенев ³, М. И. Семевский ⁴, Я. К. Грот ⁵, Я. Л. Барсков ⁶, Н. Я. Эйдельман ⁷ — тончайшие знатоки русской истории XVIII-XIX вв., яркие и незаурядные ученые — все они выхватывали то один, то другой небольшой фрагмент переписки и публиковали его с цензурными околичностями, давившими на историков и в царское, и в советское время. Но полностью этот эпистолярный комплекс не давался в руки никому, он словно ждал своего добросовестного исследователя, который бы занялся им только ради него самого.

В. С. Лопатину удалось собрать 1 162 письма, из них 830 принадлежат Екатерине II, 332 — Потемкину. "Если учесть объем новых писем, — сообщает издатель, — то они составят почти половину переписки. А если к ним прибавить письма, опубликованные в редких дореволюционных изданиях... то объем нового, малоизвестного материала превысит половину предлагаемой вниманию читателя книги. Все письма (за редким исключением, когда не удавалось найти подлинника и пришлось пользоваться публикацией) сверены с оригиналами. Подавляющее большинство писем (более 90%) — автографы. Это и понятно, ведь они не предназначались для чужих глаз" (с. 541).

История изучения и публикации источника сложилась таким образом, что работа В. С. Лопатина над будущим изданием и работа автора данной рецензии по сбору материалов для источниковедческого исследования о переписке Екатерины II и Потемкина проходили параллельно⁸. Более того, оба издания вышли в свет одновременно — в 1997 г, В таких условиях неизбежны некоторые расхождения исследователей в подсчетах объема, разное палеографическое прочтение ряда угасших и неразборчиво написанных мест. Разные принципы датировки писем, не датированных самими авторами, могут приводить к разным результатам. Разрозненное хранение большого эпистолярного комплекса также создает свои трудности на пути полной унификации знаний о нем.

Приведу такой пример. Согласно моим подсчетам за годы переписки с обеих сторон было написано не менее 1 246 писем и записок, 1 128 из которых сохранились, а о существовании еще 118 известно только из упоминаний корреспондентов в [151] посланиях друг к другу. Как возникло такое расхождение в подсчетах? При моей работе не были задействованы письма, найденные В. С. Лопатиным в ИРЛИ. Издатель же рецензируемой книги, в свою очередь, не применял метода реконструкции утраченных писем. Существует и другая проблема: что считать, а что не считать входящим в личную переписку. Например, некоторые проекты Потемкина В. С. Лопатин не включает в свое издание, несмотря на то, что они являются частью переписки корреспондентов, в которой, строго говоря, очень сложно выделить сугубо личные или сугубо государственные послания.

Общеисторические же выводы В. С. Лопатина об эпохе и ее главных деятелях, основанные на конкретном знании более широкого, чем прежде, комплекса источников и их верной исторической критике, представляют собой новый уровень развития историографии екатерининского царствования.

"Письма показывают, — пишет издатель о Потемкине, — как быстро рос этот человек, которого императрица любовно называла своим учеником. Порученное Потемкину управление военным ведомством могло поглотить творческие силы не столь одаренной, как он, натуры. Екатерина словно почувствовала призвание своего мужа и соправителя: назначила его генерал-губернатором Новороссии! А может быть, он сам вызвался на этот пост. Оказавшись ответственным за судьбы обширного малонаселенного пограничного края, своего рода предполья для борьбы с османскими завоеваниями, Потемкин не мог не задумываться о перспективах Новороссии и о коренных целях политики России. Инерция политического мышления после Петра I сводила приоритеты внешней политики к европейским делам. Крымские походы Петра, его поход против Порты в 1711 г. и Прутская катастрофа, его поход в Персию — казались его наследникам чем-то побочным, вынужденным. Они все более и более втягивались в сложный клубок борьбы между европейскими государствами, не суливший России никаких выгод и только отвлекавший ее силы от национальных нужд. Таким политиком в первый период царствования Екатерины II был граф Н. И. Панин, сторонник прусского короля Фридриха II, творец "северной системы", обременительной для государства. Потемкин возглавил новый курс — поворот с запада на юг. По его инициативе... был заключен русско-австрийский союз, развязавший руки в достижении того, что оказалось не под силу Петру I. Обосновывая необходимость присоединения Крыма, Потемкин привел неотразимые доводы, звучавшие смело и убедительно..." (с. 538-540).

Картина, нарисованная В. С. Лопатиным, верна. К ней стоило бы добавить только, что у союза с Австрией имелись и другие сторонники — А. Р. Воронцов, П. В. Завадовский и А. А. Безбородко, поддерживавшие на первых порах предложение Потемкина. Однако в их взглядах и в идеях князя имелось существенное расхождение, предопределившее в дальнейшем серьезные политические трения этих государственных деятелей. Потемкин смотрел на альянс с Веной как на необходимую меру, благодаря которой Австрия не могла бы "делать помешательства" России в ее политике по отношению к Турции и Крымскому ханству. Григорий Александрович считал, что России выгодно поддерживать в Центральной Европе равновесие сил между двумя враждовавшими государствами — Австрией и Пруссией — и ни при каких условиях не выгодно усиливать одно из них за счет второго. Но именно к этому стремилась Вена. Иосиф II вступал в союз с Россией с дальней целью усилить в нем антипрусскую направленность и ослабить антитурецкую. Воронцов, Завадовский и Безбородко, в отличие от Потемкина, приняли денежные субсидии от австрийского императора и составили при русском дворе проавстрийскую партию. Во время второй русско-турецкой войны усиленные попытки Вены совместно с проавстрийской партией втравить Петербург в жесткое противостояние с Берлином, которым Екатерина II не смогла вовремя решительно воспротивиться, едва не стоили России открытия третьего фронта не только против Турции и Швеции, но еще и против Пруссии с Польшей.

"Ученик императрицы, как и она сама, прекрасно знал всемирную и отечественную историю, — продолжает Лопатин. — Он обладал редким стратегическим даром и политическим реализмом... У него нет и намека на геополитические фантазии в духе Греческого проекта (написанного А. А. Безбородко). Екатерина всерьез помышляла о воссоздании Византийской империи, о буферном государстве Дакии, об изгнании турок из Европы. Потемкин, все чаще и чаще покидавший столицу ради вверенного его управлению южного края, лучше и реалистичнее оценивал возможности и перспективы. Его цель — заселить, обустроить, обеспечить безопасность южных земель, создать там земледелие и промышленность... Знаменитое путешествие Екатерины II на юг в 1787 г. должно было показать Европе, что России есть, что защищать, и есть чем защищать. Потемкин сделал на юге больше, чем Петр I на севере" (там же).

Несколько слов заслуживает и "Греческий проект", в определении авторства которого можно безоговорочно согласиться с В. С. Лопатиным. Черновик письма Екатерины II Иосифу II 1782 г. с изложением "Греческого проекта" написан рукой Безбородко. А известная записка Потемкина "О Крыме" существует как приложение к нему. Таким образом, с делопроизводственной точки зрения оба документа составляют единое целое. Перед отправкой письма Екатерина передала вернувшемуся с юга Потемкину черновик Безбородко для ознакомления и правки. Князь оставил на нем свои пометы и приложил проект о [152] присоединении Крыма, убеждая императрицу именно эту часть черновика не вносить в беловик и не знакомить с ней союзников. Действительно, Потемкин в своих планах был крайним реалистом и даже прагматиком. Из писем следует, что он постоянно старался вернуть Екатерину с небес на грешную землю и "соразмерить все по силам нашим". Присоединение Крыма было "по силам нашим”, завоевание Константинополя — нет. Поэтому князю удалось в процессе совместной работы с Екатериной фактически подменить один проект другим: "Греческий" — "Крымским". В процессе изучения этих документов удается установить, что они вышли из недр разных политических партий, действовавших при русском дворе. В выработке планов, доведенных до Екатерины Безбородко и рассчитанных на тесное военное взаимодействие с Веной, принимала участие проавстрийская партия. Записка "О Крыме", рассчитанная на одиночные действия России, поддерживалась так называемой русской партией Потемкина.

«Войну начала Турция, — рассуждает о новом конфликте с Портой историк. — Вскоре к ней присоединилась Швеция. Но за спиной воюющих явственно обозначились такие ведущие державы Европы, как Пруссия и Великобритания. Им удалось вовлечь в антирусскую коалицию Голландию и Польшу. Под их нажимом Россию оставили ее союзницы — сначала Дания, затем Австрия. Эта война стала самым серьезным испытанием внутренней и внешней политики, проводимой Екатериной Великой и Потемкиным... Письма 1787-1791 гг. развенчивают миф о несостоятельности Потемкина как полководца. Возглавив армию и флот на юге России, светлейший князь Таврический сумел добиться невиданных ранее успехов малой кровью. Боевые действия велись на огромном пространстве от Северного Кавказа до Дуная. Победы одерживали командующие отдельными корпусами... Но общее руководство войной, планирование кампаний и операций осуществлял Потемкин. Он и здесь, далеко опередив свое время, не был понят и оценен по достоинству современниками, привыкшими видеть полководца на поле брани. Русские военные историки, опубликовавшие в самом конце XIX в. бумаги князя Потемкина-Таврического уже тогда (с большим опозданием) сделали вывод о том, что вторая турецкая война должна называться "потемкинской"».

После введения в научный оборот столь широкого круга новых документов рассуждать о полководческой бездарности светлейшего князя абсурдно, поскольку таким образом игнорируются реальные источники и подтвержденные ими факты. Однако победить инерцию историографического мышления, изгладить сложившиеся стереотипы и оценочные клише довольно трудно. Будучи эмоционально глубоко русским человеком, Потемкин воевать стремился головой, а не сердцем, т.е. не очень-то по-русски. К сожалению, для нашей военной школы, знавшей целые созвездия талантливых полководцев и ни в одну историческую эпоху не остававшейся без "своего Суворова", беречь солдатские жизни — не самая характерная черта. Мягкость командующего нередко воспринимается как слабость, а его боязнь потерять лишнюю тысячу рекрут как трусость. Суворов, очертя голову бросавшийся в атаку, многим импонирует больше, чем рассудительный и умевший месяцами ждать своего часа Потемкин.

Командование сразу несколькими фронтами посредством директив ставки — открытие Потемкина. Именно ему русская военная мысль обязана этим нововведением. Под его началом проходил школу Кутузов, из стратегии и тактики которого потом извлекали уроки все русские полководцы. Чем, кроме доверия к таланту командующих отдельными корпусами, умения подбирать нужных людей и расставлять их на нужные места, можно объяснить ту долю свободы, которой пользовались командиры, служившие при Потемкине. Если бы это объяснялось слабостью командующего, то громадный театр военных действий, пролегавший от Северного Кавказа до Дуная, расползся бы по швам. Этого не только не произошло — наоборот, на всем его протяжении Россия одержала внушительные победы. Значит, был человек, который мог мысленно охватить все это пространство, согласовать действия тысяч людей и заставить командиров подчиняться себе даже тогда, когда это им не нравилось.

Случилось так, что чисто военная ситуация второй русско-турецкой войны позволяла России больше, чем политическая. После победоносной кампании 1789 г. русская армия могла продолжать марш хоть до Константинополя. Именно тогда сложилась уникальная ситуация, когда турок сравнительно легко было изгнать из Европы. Мираж обладания Царьградом кружил не одну горячую голову и в Петербурге, и на театре военных действий. Ах, если б Порта воевала одна! Но в том-то и дело, что Турция в своем противостоянии России была не одна. Свежая, готовая к нападению, еще не опробовавшая армию ни в одном сражении этой войны Пруссия заявила, что стоит России перейти за Дунай, Берлин будет считать войну объявленной. К Пруссии присоединилась Польша, что из-за близости ее к границам России было еще опаснее. Двинься потемкинская армия на юг, по Балканскому полуострову, ей грозил удар соединенных прусско-польских войск в тыл. А сама Российская империя осталась бы беззащитна, так кая вся ее армия ушла покорять Царьград.

Стоил ли Константинополь Москвы или Петербурга? Потемкин показал, что в его глазах он не стоил не только Смоленска, но даже самой захудалой деревеньки в белорусских болотах, которая могла остаться без прикрытия из-за "блестящей [153] военной перспективы". В этих условиях Потемкин вынужден был принимать непопулярные среди военачальников решения, прикрывать западную границу, а не бить врага в его собственной столице, да еще терпеть за спиной перешептывания о том, что командующий будто бы испугался пруссаков. Тяжело? Очень тяжело. И все-таки войны ведут не для генералов. Если читатель поймет, что результаты любой внешнеполитической акции нужно оценивать не с точки зрения блеска, а с точки зрения пользы для страны, где жизнь ее граждан должна стоять не на последнем месте, он правильно определит и роль Потемкина в той безумно сложной ситуации.

Представляя "Переписку" читателям, В. С. Лопатин выразил вполне обоснованную надежду, что после выхода ее в свет трудно будет изображать Потемкина капризным, нетерпеливым лентяем, целыми днями валяющимся на диване, грызущим ногти и яблоки. Ознакомившись с представленными документами, просто невозможно будет живописать светлейшего князя деспотом и притеснителем гениального Суворова, присваивающим победы великого полководца, рассказывать анекдоты про картонные "потемкинские деревни" и т.д. Грустно сознавать, но на самом деле историографические перспективы далеко не так радостны.

Те, кто знал правду о Потемкине — крупном государственном деятеле, знали ее и до издания переписки благодаря самостоятельной оценке информации. Публикация только подкрепила их взгляды. Ведь смогла же Е. И. Дружинина в книге "Северное Причерноморье 1775-1800 гг.", изданной в 1959 г., рассказать правду о деятельности Григория Александровича на юге, причем во вполне официальной монографии, в которой подобные сведения о "фаворите" были в высшей степени неудобны. Смогла И. де Мадариага, живя в Англии и будучи знакома лишь с коротеньким французским изданием переписки, правильно расставить все акценты в своем труде о Екатерине II.

Те же, кому хотелось видеть в Потемкине пресыщенного сибарита, не знающего, на что употребить громадную власть, случайно доставшуюся ему в руки, будут и после издания переписки в историографических обзорах скупо цедить несколько фраз о набирающей в последнее время силу потемкинской апологетике, об авантюризме светлейшего князя, его экспансионизме и потакательстве самым низменным инстинктам императрицы.

Однако у противников такого взгляда появился в руках новый, весомый аргумент — прекрасно изданный источник, — игнорировать который при изучении истории екатерининского царствования уже нельзя. Не ссылаться на него, не привлекать к исследованию просто неприлично. Что же касается интерпретации источника, то здесь каждый специалист должен признать: самую очевидную и ясную цитату посредством мастерского словесного обрамления можно превратить в нечто прямо противоположное ее смыслу. Остается надеяться на добросовестность историков и умение читателя самостоятельно мыслить, вычленяя предлагаемый ему отрывок письма или донесения из контекста остальной книги, каким бы он не был — хвалебным или ругательным.

Труд, вложенный В. С. Лопатиным в рецензируемое издание, сложно переоценить. Объемы проделанной археографом работы огромны. И все это вручную, без помощи компьютера, как работали прежние поколения историков.

Есть еще один вопрос, который хочется затронуть, касаясь данной публикации. Он уже так или иначе поднимается на различных конференциях по изданию исторических источников в нашей стране. Всплеск публикаций высокого археографического уровня, пришедшийся на середину 90-х гг., прошел. В большинстве своем они были подготовлены намного раньше, в конце 80-х гг., а сейчас только получили воплощение. Надо сказать, что археография как строгая наука со своим богатым инструментарием сложилась в нашей стране только в советское время. Последние ласточки старого археографического подхода к тексту, кажется, уже слетели с печатного станка. Волна публикаций источников растет, но, к сожалению, в настоящий момент это чаще скороспелые, быстро собранные и плохо обработанные материалы, за издание которых берутся люди, не имеющие достаточного уровня знаний. Именно такой подход диктуется диким рынком исторического книгоиздания, рассчитанным исключительно на спрос. Мы можем только констатировать этот печальный факт, но никак не повлиять на ситуацию в лучшую сторону. Остается радоваться, что такое замечательное издание, как лопатинская "Переписка Екатерины II и Г. А. Потемкина", успело увидеть свет еще до развала прежней издательской системы. Как скоро будет налажена новая, покажет время.

О. И. Елисеева (Институт российской истории РАН)

Комментарии

1. Rаеf М. Introduction // Madariaga I. de. Russia in the Age od Catherine the Great. New Heaven; London, 1981. P.3.

2. Каменский А. Б. "Под сению Екатерины". СПб., 1992. С. 6.

3. Русский Архив. 1865. Т. 3.

4. Русская Старина. 1876. № V-XII.

5. Сб. РИО. Т. 27. 1880.

6. Барсков Я. Л. Письма Екатерины II Г. А. Потемкину // РГБ ОР, ф. 369, собр. В. Д. Бонч-Бруевича, к. 375, № 29, л. 18.

7. Вопросы истории. 1989. № 7-12.

8. Елисеева О. И. Переписка Екатерины II и Г. А. Потемкина периода второй русско-турецкой войны 1787-1791 гг. М., 1997.

Текст воспроизведен по изданию: Екатерина II и Г. А. Потемкин. Личная переписка. 1769-1791 // Отечественная история, № 6. 1999