ДОСТОПАМЯТНЫЕ СКАЗАНИЯ ОБ ИМПЕРАТРИЦЕ ЕКАТЕРИНЕ ВЕЛИКОЙ.

(Сообщены от Г. Адмирала А. С. Шишкова).

1.

Екатерина имела, выше своего пола, мужественный, твердый дух. В одно время Она, сколько для забавы и любопытства, столько же и для того, чтоб показать уважение свое к морской службе, плавала на яхтах, между Кронштатом и Петербургом. Ночью небо помрачилось черною тучею и поднялась сильная буря. Одна из яхт сходится с яхтою, на которой была Императрица. Это на море самый страшный и опасный случай; первое потому, что два столкнувшиеся, одно с другим, судна, трудно развести, и второе, что при большом волнении могут они так повредиться, что оба пойдут на дно. В таких обстоятельствах, при разводе их, бывает великий шум и крик. То ж было и в это время; но, по счастию, обе яхты, без больших повреждений, разошлись. Шум утих и крики умолкли. Все бывшие с Екатериною вельможи крайне удивлены были, что Она, при таком страхе, не вышла к ним из своей каюты, и не могли приписывать того иной причине, как весьма крепкому Ее [26] сну. Императрица поутру вышла и сказала: «Я по удару и потрясению судна чувствовала, что с нами сошлось другое судно, испугалась, и при сделавшемся великом шуме и смятении, хотела выйти к вам, но подумала: что ж Я сделаю? беды отвратить не могу, и скорее помешаю тому, нежели пособлю. И так я осталась на своей постеле в той уверенности, что если дойдет дело до надобности спасать себя, то прийдут меня уведомить». Но Капитан той яхты, которая сошлась с яхтою Императрицы, приведен был сим несчастным случаем в такое отчаяние, что в ту ж минуту бросился в воду и утонул. Когда донесли о том Екатерине, Она вздохнула и сказала: «жаль, что он худо меня знал! »

(Приключение, многим известное).

2.

В начале царствования Екатерины, один из бывших в море, семидесятичетырех-пушечный корабль, возвращается в Ревель, входит в гавань и, по-обыкновенному, укрепляется толстыми веревками за пристань. Капитан корабля в тот же день, оставя по себе Капитан-Поручика, съезжает на берег и остается там ночевать. Немалая часть корабельных служителей распускается для свидания с родными и приятелями. Под вечер Констапель (артиллерийский Прапорщик) отпросился также побывать в своем доме. Он, в продолжение похода, накопил себе пуда полтора пороху, который, при наставшей темноте, хотел свезти с корабля, но, по-несчастию, искра от горевшего огня упала в него и порох вспыхнул: корабль загорелся. Неожидаемый случай сей так поразил Капитан-Поручика, что он потерял голову, и при малом числе оставшихся у него людей, не мог остановить пожара; [27] пламень распространился по всему кораблю. Веревки, коими привязан он был к пристани, обгорели. Ветром горящую громаду сию понесло по гавани и набросило на другой такой же корабль, неподалеку от него стоявший. Тот также воспламенился, и оба они до тла сгорели. Потеря сия, во всякое время великая, была, при немногом бывшем тогда числе кораблей, еще важнейшею. Екатерина приказала, Капитана и Капитан-Поручика отдать под суд. Главнейшим в сем деле виновником был Констапель, но его уже не было на свете: он вспыхнувшим порохом так был обожжен, что на другой день умер. Оба подсудимые осуждены были к лишению чинов и сосланию в ссылку, полагая срок бытия их там, первому меньше, а второму больше. Адмиралтейская Коллегия, получа сей приговор, сделала Императрице донесение, в котором пишет, что определенное военным судом наказание основано на законах, но что она, по данному ей праву, смягчая строгость их, полагает числу лет пребывания виновных в ссылке некоторое уменьшение. Екатерина, получа сие донесение, продержала его у себя до Святой недели, и в первый день Пасхи, отслушав Божественную службу, собственною рукою своею написала: «для Светлого Христова Воскресения прощаются».

(Бумага сия, подписанная Ею, находятся и поныне сохраненною).

3.

Доктор Роджерсон, Англичанин, долго находившийся при Екатерине, был чрезвычайно к Ней привязан. Однажды почувствовала Она себя нездоровою. Роджерсон находил нужным дать Ей лекарство, но был, как то часто случалось, почти совершенно уверен, что Императрица его не [28] примет, потому, что Она не любит лечиться. Однако ж он, приготовя питье, приходит к Ней и уговаривает, чтоб Она приняла. Екатерина, против чаяния его, взяла и выпила лекарство. Роджерсон так был этим обрадован, что в чрезвычайном восторг вскричал: браво, браво, Madame! и потрепал Ее по плечу. Екатерина усмехнулась. Марья Савишна Перекусихина стояла за Нею, и после, когда оба они вышли из Ее комнаты, Марья Савишна сказала ему, смеючись: «Как ты осмелился Государыню трепать по плечу?» — Неужли я это сделал? сказал Роджерсон. — Точно сделал, повторила Г-жа Перекусихина. — Ну! так я от радости сам себя не помнил, отвечал Роджерсон.

Когда Екатерина скончалась, он, идучи от тела Ее, встретился со мною, и с таким горестным чувством, пожав у меня руку, сказал мне: Tout est fini! (все кончилось!) что, казалось, все для него погибло. По смерти Ее он возвратился в Англию, и там, умирая, сказывают, беспрестанно в бреду твердил о Ней.

(Слышал о первом от М. С. Перекусихиной, а о последнем от Руских, приезжавших в то время из Англии).

4.

Екатерина, по личной к Ней привязанности или непривязанности человека, не судила об его достоинствах, но смотрела на его способность быть на вверенном ему месте, и поступала с ним соответственно своему о нем мнению. Некогда приезжает в Петербург один из Наместников, управлявших Губерниями. Императрица принимает его милостиво, приглашает в домашние свои беседы, и когда надлежало ему отъезжать, дает ему свое прощальное с ним свидание, по окончании которого [29] отпускает его со всякой ласкою и учтивостию. В это время, Статс-Секретарь Ее, Василий Степанович Попов, нес к Ней доклады. Он дожидался и, по выход Наместника, тотчас вошел к Ней. Она, между прочими разговорами, спросила его: «Знаешь ли ты, кто теперь у меня был?» — Знаю, Государыня. — «Да коротко ли ты его знаешь?» — Нет, коротко не знаю. — «Ну, так я скажу тебе о нем: этот человек, неизвестно почему, очень меня не любит». — Это удивительно! отвечал Попов; равно как и то, что Ваше Величество, при таком Вашем мнении о нем, так милостиво приняли его и отпустили. — «Это иное дело», сказала Екатерина: «Я могла ему чем-нибудь досадить, но зная, что он человек деловой и нужный для Государства, не должна, за неудовольствие его на меня, отнимать у него способы служить отечеству. Может-быть, он когда-нибудь переменит обо мне свои мысли, увидя, что Я, не взирая на его неблаговоление ко мне, добрых своих о нем мыслей, покуда он будет вести себя хорошо, не переменяю».

(Слышал от самого В. С. Попова).

5.

Екатерина, вельмож своих, когда они впадали в какое-либо непозволительное пристрастие, умела, без строгих наказаний и опалы, исправлять одним и стыдом и боязнию очернить себя в Ее мнении. Один из Наместников, Боярин знаменитой породы, но наживший себе имя корыстолюбивого человека, приехал в столицу со страхом быть худо пришлым, если разнесшийся о нем слух дошел до сведения Екатерины. Императрица напротив приняла его с обыкновенною ласкою; это его подняло! и ободрило: он уверился в Ее к нему [30] благоволении. В наставший скоро день имянин своих приготовил он богатое обеденное угощение, на которое съехались все родственники его и многие другие знатные господа. Сели за стол. В половине обеда приходят ему сказать, что от Ее Величества прислан к нему придворный чиновник с поздравлением и подарками. Он вне себя от восторга. Посланный входит, поздравляет его от имени Императрицы и подает ему нечто, завернутое в бумаге. Он распечатывает, и что ж вынимает из ней? простой шелковый предлинный кошелек! Все потупляют глаза. Радость его превращается в стыд, и сей урок, был для него тяжелее всякого другого наказания.

(Слышал от верных людей).

6.

Екатерина к старикам и заслуженным людям имела великое уважение. Однажды на бале Ей случилось сидеть насупротив сидящего по другую сторону Графа Остермана, близ которого стоял Камер-Паж. Ей понадобилось кликнуть Камер-Пажа, и Она махнула ему рукою, чтоб он к ней пришел. Граф Остерман, сочтя, что Она этот знак сделала ему, встал и пошел к Ней. Императрица, увидя сие, тож встала, отвела Графа к окошку и, поговоря с ним несколько, возвратилась на свое место. Сидевшая подле Ней, Графиня Головина, сказала Ей: Государыня, как Вы милостивы! Екатерина отвечала: «Старику было бы неприятно услышать от меня, что Я не его звала; а теперь, когда Я с ним поговорила, он, не узнав о своей ошибке, остался мною доволен».

(Слышал от самой Графини Головиной). [31]

7.

Екатерина, как высотою сана и могуществом, так и неусыпными попечениями своими о благе народном, справедливо гордая, и потому в привязанности и любви к Ней, всех Ее верноподданных, совершенно уверенная, не обращала ни малейшего внимания на тех из них, впрочем не многих, которые, по строптивости нрава, или по иным каким причинам, дерзали Ее злословить. Она знала, что они больше самим себе, нежели Ей вредят, и почитала ниже себя, гневаться на них и мстить им за то. Однажды от градоначальства из Москвы присылают оскорбительные для Императрицы стихи, написанные отысканным и уличенным сочинителем. В старые времена заплатил бы он жизнию за сие преступление. Но посмотрим, что сделает Екатерина? — Граф Самойлов докладывает Ей о том. Она приказывает показать Ей стихи. Самойлов колеблется и говорить Ей: Государыня, они наполнены непристойными выражениями. — «Подай» продолжает Екатерина: «чего нельзя читать женщине, то должна читать Царица». — Берет у него, читает, глаза Ее сверкают негодованием и гневом. Она большими шагами ходит по комнате; но вдруг успокоивается, подходит к камину, бросает недочитанную бумагу в огонь, и, оборотясь, говорит Самойлову: «Не сказывай мне об имени сочинителя: Я не хочу знать об нем.»

(Слышал от самого Графа Самойлова).

8.

Некто, родственник находящегося при Екатерине вельможи, написал также нечто против Ней злословное и бранное. Бумага эта, написанная его рукою, была перехвачена и представлена Графу [32] Самойлову, который доложил о ней Императрице. Она взяла у него, прочитала, и больше с улыбкою, нежели с гневом, сказала Самойлову: «Дядя у него человек скупой, верно ничего ему не дает, так он, с досады на него, меня бранит. Призовите его к себе и спросите, он ли это писал, и чем Я перед ним провинилась? Но сделайте это просто, как бы в обыкновенном разговоре, без всякого вида грозных вопросов». Самойлов посылает за ним. Он приходит, имея взор пылающий и с видом отчаянным, но смелым, говорит ему: «Знаю, зачем я призван; не запираюсь: моя бумага, я писал!» Самойлов, учтиво и ласково, старается его успокоить, сажает подле себя, уверяет, что Государыня, без всякого гнева, желает только знать причину, подавшую ему повод к такому на Нее негодованию. Преступник, увидя толь кроткие с ним поступки, переходит из отчаяния в удивление, не знает, что подумать. В сем колебании мыслей своих, просит Самойлова, позволить ему написать к Императрице письмо. Самойлов дает ему всякую в том свободу. Он пишет. В письме своем изъявляет он удивление к Ее милосердию, признает себя недостойным его, винится в своих, сам не зная от чего, возникших в нем против Нее худых мыслях и огорчениях, обещается истребить их в себе; но при всем том, как бы сомневаясь в пощаде, говорит отчаянно и смело, что он не страшится ни каких мук, а готов перенесть их с твердостию. Екатерина приказала отослать его для жительства в такой город, какой сам он изберет, с повелением градоначальнику, иметь его под своим присмотром, и в заключение сказала: «Может быть, дядя не даст ему ничего; так велите на дорогу выдать ему тысячу рублей».

(Слышал от того ж Самойлова).

Текст воспроизведен по изданию: Достопамятные сказания об императрице Екатерине Великой // Библиотека для чтения, Том 3. 1834