-

СТАРКОВ Я. И.

РАССКАЗЫ СТАРОГО СОЛДАТА О ВЕЛИКОМ СУВОРОВЕ

(1794 год).

В исходе июля, полк наш получил повеление идти к местечку Черторижску. В август, мы здесь остановились. На другой день утром, начали прибывать разные полки — пехота и конница; а вслед за ними прибыла и баттарейная артиллерия.

Поле покрылось войском, которое названо было летучим корпусом. В поход приказано иметь: в роте и эскадроне, по одной повозке для офицерского экипажа, и по одной артельной для солдатских котлов, круп и соли; при полках [250] иметь патронные и палаточные ящики, сухарные фуры с восьмидневным провиантом, и по две лазаретные кареты. Больных, слабых и рекрут приказано было отправить в г. Луцк, под прикрытием нескольких рот Смоленского пехотного полка. Солдатам не иметь с собою зимнего платья, кроме плащей ¹; быть в кителях, иметь запасную обувь, необходимое для чистоты, да сухарей в ранцах на восемь дней.

Всё закипело исполнением. Там укладывали в повозки; тут увязывали ранцы; там трогались с места тяжелые фуры в вагенбург, а тут осматривали ружья, подтачивали штыки и сабли.

Теперь только мы узнали заподлинно, что идем в поход к гг. новым последователям французской революции, успокоить и образумить буйные их головы. О! как рады были мы, что наступает час справедливого мщения за кровь наших, в Страстную пятницу изменнически пролитую в Варшаве! Солдаты от радости потирали руки, пели песни. Мы ожили, и с веселием нетерпеливо ждали нашего отца Суворова. — Всё еще нет его! говорили солдаты; а он на своей [251] лошадке, с одним казаком, издали обозрел уже кипучий сонм богатырей ².

Утром, часу в одиннадцатом, быстро пронеслась весть: Суворов приехал! — Где? — Вон там на лугу остановился в сеннике! Вон где эта повозка! Вот едут к ней двое верховых! — (А это был сам Александр Васильевич). — Глаза всех обратились, устремились в одну сторону. Радость пролилась в сердца наши. Всяк летел бы его видеть, и слышать несколько слов. — И вот повели шибко, почти бегом почетный караул с ординарцами. За ними быстро понеслись высшие начальники.

Точно, Александр Васильевич расположился на лугу, в сеннике. При нем была и прислуга: один казак ³, и собственный человек, [252] Прохор Степанович, известный тогда под именем Прошки, (так назвал его Суворов); повар ⁴, и одна — всего одна кибитка! ⁵

Суворов был: в каске, в белом летнем колете, в коротком исподнем холстинном платье, в сапогах с белыми чулками, и с коротким мечем, по поясу подвязанным портупеею. — Так принимал он тут г-д генералов и полковых начальников. Он мало говорил о предстоявших делах; но кратко объявил волю государыни императрицы, и прибавил: «надобно пораспужать этот беспокойный [253] народ. Надобно успокоить мирных миром, буйных штычком, когда честь не возмет.» Вытянувшись и зажмурив глаза, внятно проговорил несколько слов, нужных в настоящем случае; сделал строгое замечание ⁶ одному из полковых командиров П. В. за беспорядок в полку; отдал словесный приказ о выступлении в поход и отпустил всех. Одни приближенные остались при нем, и расположились вокруг сенника; а он разделся, и легши на сене, отдыхал в одном белье. Сено было покрыто, вместо ковров и простыней, плащем синего тонкого полусукна ⁷. Вот его постеля! и после того кто из гг. генералов и высших штаб-офицеров стал бы роптать, засыпая на голой земле, честехонько на грязи, под дождем!...

Словесный приказ о выступлении в поход был таков: «Войскам выступить, когда [254] петух запоет. Идти быстро! полк за полком по дизлокации! Голова хвоста не ждет. Жителей не обижать!» — Коротко, да ясно! И всяк из нас знал, что требовалось от воина.

Ротный командир наш, 2-й гренадерской роты, старинный служака, видом и делом богатырь, издавна любимец Суворова, секунд-маиор Ф. В. X., объявляя старшему сержанту приказ Суворова, говорил: «Слышь ты, друг Шульгин! Когда у нас все готово, — солдатам спать час, два; потом умыться, и помолиться Господу Богу. Слышь ты, друг! Это петух не петух; он рано поёт.»

И точно, часу в седьмом вечера батюшка наш Александр Васильевич в сеннике своим ударил раза два, три в ладоши, и запел по кочетиному: кукареку!!!... В туж секунду караульные при нем барабанщики ударили в барабаны генерал-марш; и звук труб, шум барабанов огласили воздух. Все закипело, и минуты чрез четыре барабаны ударили бой: — по возам, и в миг офицерские и солдатские палатки слетели с мест. Как ни торопились уложить их в ящики, но не успели. Минут чрез пять услышали фельд-марш передовых войск. Уж Суворов повел их!...

И так не прошло и четверти часа, как корпус тысяч в четырнадцать, летел уже на смертный бой, с радостию в сердце, с [255] надеждою на Божию помощь и на гений Суворова, летел начистоту поколотить гг. республиканцев.

__________________________________

NB. Петь по кочетиному кукареку? Это странно! — говорили когда-то мне гг. новопросветленные, — русская молодость. — Проказничать Суворову главнокомандующему, потом фельдмаршалу, потом генералиссимусу?! Чудно! — Точно, мм. гг., повидимому странно и чудно! отвечал я им. Однакож он пел, и не раз пел. Но в каких случаях, и для чего так делал? Вот этого-то вы и не изволите знать. А ларчик просто открывался. Угодно, я вам скажу, как тогда, и после того значительные люди, с высоким умом, судили и понимали эту странность Суворова. В наших полках были размещены солдаты из польских войск. Было несколько и офицеров, которые по собственному желанию вступили в русскую службу из тех же войск. Не могли ли они передать своим соотечественникам, а нашим неприятелям время выступления? Могли быть и шпионы. А выиграть у неприятеля и один час времени, в военном отношении, значит уже слишком много. Надобно иметь и то в виду, что внезапность и быстрота были первым и единственным правилом Суворова. Он никогда не подчинял себя времени, но время держал в [256] своей гениальной мощной воле. Не угодно ли заглянуть в его катихизис? Там он говорит: «неприятель не ждет нас; поёт и веселится. А ты из-за гор высоких, из-за лесов дремучих, чрез топи и болота, на него, как снег на голову!» Теперь понятно ли вашим, мм. гг., высшим взглядам, что Суворов этим, для вас странным кукареку, посвоему скрыл время движения полков. Петухи обыковенно поют пред полночью и пред светом. Теперь понятна военная странность?... — О Суворове многие говорили и писали, многие в немецком духе, многие в французской легкомысленности; и всякая пустая голова пригоршнями бросала грязь на дела великого полководца. Говорили: что он чудак, варвар; что войска его были каннибалы; и что он вовсе не смотрел за нравственностию солдат, и пр. и пр. Но вся эта хула не потемнит славных дел нашего великого вождя.

II.

Шибко шли мы часов пять, без привалу, то есть, ни на минуту не останавливаясь. Кто уставал, тот выходил из фронта в сторону, и отдыхал несколько минут. Устававших до упаду собирал арриергард, состоявший из конницы, пехоты и артиллерии, и вез на подводах.

Была полночь ясная, теплая. Мы остановились при речке на лугу, и заснули так, как шли. [257] Чуть заря показалась, мы, умывшись и помолившись Господу Богу, уж были готовы к походу. Все отставшие поотдохнули и были уже в строю ⁸.

Конница наша с своего артиллериею была впереди, от нас верстах в пятнадцати. Артельные наши повозки с кашеварными котлами, под прикрытием конного отряда, понеслись вперед. Тихо без шуму двинулась вся масса пехоты, и шибко пошла.

Показалось солнце, и мы увидели вдали перед собою легкое волнение в полках. Крик солдат доходил к нам, крик радостный: здравия желаем, ваше сиятельство! — Это батюшка наш Александр Васильевич проезжает верхом на своей лошадке, и осматривал проходящие полки своих богатырей. Он приветствовал их: «здорово Бугцы! здорово Xерсонцы, — Азовцы — Елецкие, — и т. п. ⁹ Помилуй Бог, чудо-богатыри!» говорил Александр Васильевич.

Осмотревши весь корпус, он догнал наш полк, и поехал при нашей второй гренадерской [258] роте. Вторично поздоровавшись, они начал говорить с нашим ротным начальником, старым своим любимцем, богатырем Ф. В. X. Тут все солдаты сплотились тесно, чтобы внятнее слышать слова Суворова. Всё обратилось в слух и зрение. — «Помилуй Бог, Федор! твои богатыри! чудо-богатыри!» говорил А. В., поглядывая на солдат. «Но говорят: у злодеев то много силы; а мы их поколотим, помилуй Бог, поколотим!» — Тут два гренадера, Голубцев и Воронов, красавцы, рослые, вершков по одиннадцати, плотные, умные, ну — словом сказать, суворовские богатыри, почти в один голос сказали: — Э! Ваше сиятельство, наш отец! ведь штык-то у нас молодец! по пяти на него безмозглых мало, — по десяти упрячим; и пули дуры не пустим мимо, когда дело до нее дойдет. Дайте только нам добраться до них. — «Хорошо, знатно! помилуй Бог, хорошо!» сказал Александр Васильевич, и обратился к ротному начальнику. «А что, Федор, есть у тебя и старые, — крымские, кимбуринские?» — Есть, отвечал X. и кликнул: Михайло Огнев! — и Огнев, преклонных лет, честнейший, небольшого роста человек, умница, храбрый, веселый, удалой гренадер, выступил вперед. Быстро взглянул на него батюшка Суворов, и на мгновение закрыл глаза. «Помилуй Бог! я тебя знаю, видал, — не вспомню...»… — В Кимбурунском сражении, [259] ваше сиятельство! — отвечал Огнев. «Ах! да, да, вспомнил!... Помнишь ли, как ты свалил одного, другого и третьего Турка?.. Помнишь ли» как вот тут ¹⁰ турецкая пуля пробила мне дирочку, и ты с донским полковником под руки свели меня к морю, вымыли морского водою рану и перевязали?... А ты бегал за мною во все сражение!...» — Помню, ваше сиятельство! помню и вашу ко мне милость! отвечал Огнев. «А каков?» спросил А. В. обращаясь к ротному начальнику. — Тут все солдаты, припавши к себе этот вопрос, закричали в один голос: знатный, хороший молодец! «Xорошо, очень хорошо! да ты был не этого полка?» спросил А. В. — Меня перевели с его высокоблагородием нашим ротным начальником, — отвечал Огнев. «Прощай, Михайло Огонь, чудо-богатырь, ты Огонь!» и поскакал галопом, говоря: чудо-богатыри!

Часу в десятом утра мы по ветру услышали запах благословенной нашей солдатской кашицы. Все ожили от устали; удвоили шаги, и [260] остановились при котлах, полных мяса и каши. Здесь мы отдыхали до вечера.

И так в одиннадцать часов нашего движения, под ногами у нас промелькнуло слишком за пятьдесят верст. Да! ото чистая истина! — вечером в семь часов мы вновь двинулись, и таким точно образом, — с сохранением строгого порядка, шли до местечка Дивин несколько дней, нигде не ночуя и без дневок.

Повсюду было тихо, спокойно как в своем краю. Поставщики жиды доставляли людям на пищу рогатый скот, а лошадям овес. Полковые маркитанты имели все необходимое, даже и для военной роскоши. Одно сено, стоявшее на полях, у жителей брали для лошадей. Доставалось и овсу в снопах; но это делалось по крайней необходимости. Помещики и управляющие имениями из окружных по дороге селений приезжали с покорнейшею просьбою о залогах. Просьбы их удовлетворялись. Им давали по одному надежному солдату, честного поведения, охранять их имущество. Таковых из полка ежедневно человек по восьми убывало. Но вот что: трудно было ротному начальнику найти желающих жизни, покой и роскошь обещавшей. С горькою досадою, и даже со слезами на глазах, назначаемые оставляли своих товарищей. С тоскою садились они с помещиками в пышные стародавние коляски или в укладистые брычки. [261] Чудные были солдаты!....

Я уже сказал, что конница наша с ее артиллериею всегда была от нас впереди, верстах в пятнадцати, — и более. Передовые ее заметили неприятельские форпосты при местечке Дивине. Заметить и сорвать их до одного — было одним мгновением. Александр Васильевич тогда же, ни минуты не медля, со всею конницею и ее пушками полетел к г. Кобрину, а пехоте приказал поспешать за собою. — Со всем пламенным усердием поспешала пехота, но сражения не застала. Оно было кончено до нас, и мы увидали только маленькую кучку пленных ужасно израненых ¹¹, и повсюду множество мертвых тел, исшпигованных копьями, искрошенных саблями. — Ужасный вид!...

Рассказывали: что корпус Поляков состоял из пехоты, конницы и артиллерии тысяч до трех. Они приготовились дать отпор; пустили беглый огонь из ружей и пушек; как вся масса нашей конницы обрушилась на них. Удар козаков в копья, и рубка конных саблями, рубка ужаснейшая, подобной едва ли когда прежде бывало, крошила несчастных, отчаянно [262] сопротивлявшихся. Часть их, пробившись, спасалась в лес; но и тут ваши конные егеря, спешившись, не дали им, как говорится, вздохнуть: Поляки не просили помилования, и все пали с оружием в руках. Никто не спасся!...

Так начал дело России, единственный в мире полководец ее, Александр Васильевич Суворов!

Комментарии

1. Зимнее платье доставили к нам из вагенбурга, на артельных повозках, уже в октябре 13-го числа, пред сражением при м. Кобылке.

2. Уж и подлинно был сонм богатырей! Что за вид, что за ловкость и развязность были в тогдашних солдатах! Это была гвардия-богатыри! Пехота вся состояла из Великороссиян; а конница, исключая драгун, вся была из Малороссиян, казаков и дворянства. Вот, например, взгляните на эскадрон Переяславских конных егерей. Видите ли, половина эскадрона в рядах, с одним, двумя, и тремя позументами на мундирах. — Это капралы, унтер-офицеры и вахмистры на рядовых ваканциях. Что за геройский вид! — А лошади? Это звери, чистой степной, украинской породы, знатно выезженные, вычищенные, выхоленные!

3. Этого казака, помнится, звали Иваном. В 1794 году, кажется, он был Исаева полку. С незапамятных времен Суворов знал его, и во всех походах и сражениях безотлучно держал при себе.

4. Повар жил при Александре Васильевиче без забот и без дальних хлопот. Он батюшке Суворову готовил на обед: щи да кашу; часто холодное из солонины со стаканчиком кваску да хренку. А. В. свято соблюдал все постные дни, и кушивал в свое время кислую сырую капустку с кваском, редечку с солью да с конопляным маслицем, приговаривая: это Рускому здорову! помилуй Бог, как здорово! — Иногда кушивал много каши, овсяной, гречневой; тогда Прошко говорил: «Александр Васильевич! позвольте!» — И протягивал руку к тарелке. — Я есть хочу, Прошка! — «Не приказано.» — Кто не приказал, Прошка? — «Фельдмаршал.» — О! Фельдмаршала надобно слушаться! помилуй Бог надобно! — И переставал есть. Так рассказывали очевидцы.

5. Как часто я видал у иностранных генералов, по нескольку экипажей! У одного известного Мака, в 1805 году. Французы в Ульме взяли до пятнадцати штук карет, колясок, фаэтонов и фур.

6. Суворов ни с одного солдата лично не взыскивал и не бранил. Заметивши беспорядок, он мимо проезжал, показывая, что он дремлет. За то полковнику и помощнику его премьер-маиору в тот же день делал строгие выговоры. В этом отношении А. В. был чрезвычайно взыскателен; и полк, замеченный им в шалостях, и начальники его были долго у него на замечании.

7. Сказывали: А. В. велел сшить себе этот плащ в Xерсоне, в 1792-м году, получивши жалованье. Этот же плащ я видел на нем и в 1799-м году на Альпийских горах.

8. Если солдаты замечали, что товарищ их лентяй или беспорядочного поведения, такому не было от них житья. Он не имел ни голосу в кругу своих товарищей, ни ласкового от них слова; и по неволе исправлялся. — Эта черта военной нравственности была превосходна.

9. То есть: Бугские егеря; Xерсонские гренадеры; Азовские и т. д. мушкатеры.

10. Ал. Васильевич был ранен на вылет в плечо пулею. После перевязки он сел на лошадь, и не смотря на тяжкую рану свою, распоряжал до совершенного уничтожения турецкого корпуса, сделавшего десант. А. В. едва мог держаться на лошади от сильной боли. Это слова Огнева.

11. Русские лекаря перевязали раненых, и вся помощь была подана этим несчастным. Так приказал Александр Васильевич, говоря: они такие же люди!

Текст воспроизведен по изданию: Рассказы старого солдата о великом Суворове. (1794 год) // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 37. № 147. 1842