1763-1841.

IX. ¹

Движение русских войск к Праге. — Штурм Праги. — Уничтожение польской кавалерии. — Взятие в плен польского генерала Вавржецкого.

1794.

По уничтожении корпуса Костюшки, русские войска тронулись к Праге. Хотя подполковник Денисов был начальником шести казачьих полков, но ему велено идти с одним из них по берегу Вислы. Денисов отрядил вперед себя сотника Плетнева, который, не доходя местечка Карчево, наткнулся на два польских эскадрона, опрокинул их и более 70-ти человек взял в плен, имея у себя только 50 казаков. Денисов, подкрепив его 20-ю казаками, приказал продолжать преследование. В Карчево храбрый Плетнев атаковал опять неприятеля, выгнал его из местечка, но герой был сам убит пулею в грудь. ² Ночью вступил в Карчево и Денисов. Отсюда ему нужно было идти на Колыбель, но никто из жителей не решался показать дорогу, и все отзывались незнанием такого места, боясь Поляков. Ни просьбы, ни даже плети не действовали; тогда Денисов собрал всех женщин и объявил им, что если жители не укажут места нахождения Колыбель и не снабдят проводниками, то тотчас же вспыхнет все местечко Карчево. Он приказал уже казакам запастись горящими головнями, тогда только упали жители на колени, [602] объяснили, что Колыбель не далее 15-ти верст и дали проводников, с которыми казаки, но хорошей чрез большой лес дороге, благополучно прошли.

Между тем граф Суворов, гоня Поляков от Вильны и Гродно в Варшаве и присоединив к себе войска Ферзена и гр. Денисова, подступил в Праге. Войска неприятельские вошли в Прагу, укрепив ее кругом рвом, валом и ямами. Казаки закрывали левый фланг армии. 17-го и 18-го октября 1794 г. они дрались с неприятелем при селении Збытви. Рано, на заре, 24-го октября, Суворов двинул войска на штурм. Казачьи полки стояли за регулярными войсками, вне картечных и ружейных выстрелов. Подполковник Денисов с полком находился в колонне Тормасова, которая именовалась шестою. Под градом ядер, картечи и пуль прошли колонны наши, не останавливаясь и везде поражая или пленяя неприятелей. Граф Денисов штурмовал несколько удаленное от Праги укрепление, защищаемое с одной стороны непроходимым болотом, а с другой рекою Вислой. Когда колонна Тормасова прошла за вал, ворвалась в укрепление и обезоружила защищавших его Поляков, подполковник Денисов, с согласия Тормасова, поспешил на помощь дяде в тыл неприятеля.

«Мне надо было по маленькому мосту, на котором с большою нуждою могли стать рядом три лошади, переехать чрез очень болотистой ручей, что хотя я давно уже знал, но сие меня не остановило. Проехав мост, увидели мы в лесу, который закрывал от нас неприятеля и положение его, столбом подымающуюся пыль, посему я остановил полк, поставил в лаву и пошел малою рысью. Пыль увеличивалась и сближалась. Наконец выезжает к нам вчетверо сильнее польская конница из минуту стала фронтом. Видя такое неравенство, я не смел атаковать, но решился, и то потому, что смешался и, по необходимости, требовал, что-б Поляки сдались, но произвел сие гордо и даже обидно, почему и отвечали мне выстрелами. Тогда приступил к последней крайности и приказал решительным голосом полку — атаковать Поляков. Не успел выговорить я приказ, как все казаки с громким криком «ги!» пустились на удар. Казак Быкодоров, — об отличной храбрости которого и прежде уже в сей моей истории описано, — в это время было [603] ему вверено полковое, с изображением Божией матери, знамя, которое преклони, полетел вперед и от всех казаков отдалился саженей на 15, несся в середину неприятеля, так что изумил и остановил меня. Польская кавалерия произвела сильную пальбу; пыль и дым закрыли от глаз моих все действия. Я скачу к неприятельскому флангу и слышу того-ж Быкодорова голос, уже сзади неприятелей: «коли, ребятушки, коли!» обскакиваю с фланга, соединяюсь с полком и сим ободрив казаков, атакуем неприятеля с тылу, опрокидываем и близ самой Праги, против Варшавы, вгоняем в реку Вислу. Передние пустились вплавь чрез реку и все тонули, задних убивали казаки. Я кричал, что-б первые сдавались, а последние перестали убивать, но страх и замешательство препятствовали слышать меня. Я въехал в реку, схватил за перевязь одного польского офицера и приказал кричать своим, что-б сдавались, которой, хотя от страха трясся, но уразумел и исполнил. Ближайшие к нему в минуту соскочили с лошадей; другие, увидя сие, то-ж сделали; стоя некоторые по шею в воде, просили пардону, и казаки перестали убивать, гнали их из воды, отбирали лошадей и деньги».

«Лошадей взято столько, что на каждого казака досталось почти по три лошади, хотя подоспевший подполковник Краснов с полком Орловым, когда гнали поляков из воды, многих успели схватить лошадей. В плен взято также несколько сот Поляков, но они большею частью ранены были. Тут я узнал, что гр. Денисов ниспроверг все препятствия, завладел всеми укреплениями, и что осталось живое взял военнопленными. Почему, отправя своих пленных по команде, а лошадей в лагерь, я вышел назад из Праги и получа позволение, воротился в лагерь. За сии действия был я награжден золотою саблею с надписью: «за храбрость». При сем нужным считаю изъяснить, что полка моего казаки, хотя много получили лошадей, Но не имели оттого должного воздаяния, потому что лошади были очень изнурены, поддержать их было нечем, да и смотреть некому, время было холодное и мокрое, то их и продали жидам по два руб. сер. за каждую».

По занятии Праги, граф Денисов послан был вверх по реке Висле, по правую ее сторону; с ним были и казачьи [604] полки под начальством Краснова, а подполковник Денисов с своим полком был подчинен Краснову — младшему его. Оскорбленный Денисов хотел отказаться от экспедиции, но дядя «уговорил не делать сего»; за м. Карчево Краснов переправил казаков на другой берег Вислы, против Гуры; по глубине реки лошади плыли на пространстве 7—10 саженей. Граф Денисов переправился выше Карчево. В Гурах находился с отрядом из пехоты, кавалерии и артиллерии генерал Вавржецкий, заменивший Костюшку и потребовавший возвращения казаков за Вислу. «Краснов смешался, не знал что начать. Полковые начальники, видя сие, просили его, что-б отъехал в сторону и предоставил решение мне, на что он согласился, взял несколько казаков и поехал вниз по Висле, а им предоставил уговорить меня, дабы извлечь полки от стыда бежать от одного приказания такого неприятеля, который почти уже не существовал, но которого никак не могли мы атаковать. Приняв за долг и точную обязанность, отложа все посторонние неудовольствия, решился я исполнить честь, веру и любовь к престолу и отечеству: послал к польскому генералу сказать, что я имею нечто ему предложить, а посему, что-б он выехал пред свои войска вперед, и я к нему приеду, а гр. Денисову послал, что-б спешил нас подкрепить и что без того мы со стыдом будем прогнаны». Вавржецкий не согласился на свидание и послал подчиненного офицера, «которому я сказал, что имею повеление здесь ожидать особого приказа, далее нейти, и сражение, ежели с польскими войсками встренусь, не начинать, а объявлять им, что начались мирные переговоры». Так говорил Денисов потому, что не имел достаточно сил для нападения на Вавржецкого. Он рассчитывал на помощь гр. Денисова, который был еще позади. Вавржецкий прислал вторично офицера с тем же требованием; «на что я отвечал, что сие не могу сделать, и кто захочет принуждать к тому, то буду обороняться, — с чем он опять поехал. Но между тем я выиграл столько времени, что увидел скакавшую во все ноги нашу кавалерию к нам. Польской генерал, увидев сие, прислал спросить меня — что это значит; на что я велел ему сказать, что это приказ мне, которой я хорошо разумею, и что его милости надо с войсками отдаться [605] военнопленным». Поляки, сделав несколько пушечных выстрелов, побежали в лес. По соединении дяди с племянником, Вавржецкого догнали с 6-го под 7-е ноября 1794 г. в Родишицах и пресекли ему все пути отступления. «Граф Денисов рано послал 3-х чиновников, в числе которых и я находился, сказать Воврижецкому, что он атакован со всех сторон, и что-б со всем войском сдался военнопленным, и что на размышление оставляет ему один час времени. Мы нашли его со многими польскими генералами в небольшом господском доме и объявили, от чего он и другие весьма смутились и просили отсрочить на большее время; но мы отвечали, что не от нас сие зависит. Они уединились в особую горницу, медлили. Прошло более часу; мы доложили что должно нас решить, но не получили ответа. Многие из польских офицеров и рядовых пришли во двор того дома и приметно было довольно в веселом виде, и шумели. Я нарочито смотрел в окно, дабы приметить их намерение. Вижу несколько человек на лошадях, скачущих по улице, прямо в двор; угадываю, что это граф Денисов, выхожу с поспешностию к нему и обо всем докладываю. Он, не останавливаясь, пошел в дом, а я приказал офицеру, с ним приехавшему, что-б поспешил привесть сильной конвой, дабы поставить удалых весельчаков в субординацию, а сам явился к графу, которой учтиво, но решительно всем польским генералам объявил, что они пленные и что тот же час должны отправиться в назначенные места, что они беспрекословно и выполнили. Польских войск многие офицеры были тут же отпущены в дома, а другие сами удалились, да и нижние чины многие разбежались. Российские войска возвратились в Варшаве».

X.

Денисов в Варшаве. — Поездка в Петербург. — Отзыв императрицы Екатерины II. — Поездка на Дон. — Заботы о воспитании дочери — Поездка волонтером в армию на Кавказ. — Буря на Каспии. — В Баку. — Платов. — Охота на кабанов и на барса.

1795-1796.

Полк Денисова расположился по квартирам, а сам он жил в Варшаве, «где, получил в декабре месяце известие, [606] что ближайшие мои родственники оговорены ненавистниками Денисовой фамилии и, по простоте своей, хотя были совершенно невинны, обвиняются и могут быть несчастливыми по строгости законов». Андриян Карпович просил защиты у фельдмаршала Суворова и позволения ехать в Петербург; получил отпуск и рекомендательные письма; такими же письмами снабдили его графы Валериан и Николай Александровичи Зубовы к брату своему, князю Платону Александровичу, прося — милостиво принять Денисова в свое покровительство. В Вильне Денисов был с почтением у Николая Васильевича Репнина.

Князь Платон Зубов обласкал казака; не менее любезно приняли его граф Николай Иванович Салтыков и другие вельможи. При помощи их, Денисов получил «некоторые уважительные милости моим родственникам и совершенно избавил от дальнейших несчастий». В Петербурге Денисов прожил несколько месяцев и истратился. «И как отец мой был небогат, а я совершенно ничего не имел и не приобрел; к тому-ж видел, что со всем моим усердием и отважностию, по военной службе не выиграл пред своими товарищами, и еще от некоторых отстал, посему видя свое несчастие, решился искать отставки, в чем и открылся моим милостивцам». Один случай заставил Денисова переменить намерение.

«В одно большое при дворе собрание я также был в многолюдной зале; стоял очень задумавшись и не видел как подошли ко мне несколько чужестранных министров, стали рядом и спрашивали на французском языке друг у друга: кто я — такой молодой человек, а много имеет знаков отличия Меня никто из них не знал; но один сказал, что по одеянию должен я быть донского войска; другие-ж заключили, что хотя я и донской, но из другого рода происхожу, потому что донские похожи все на Орлова, а я имею сходство со всеми европейцами. При сем слове не мог я, хотя желал, удержаться и несколько улыбнулся; они сие приметили и отошли. А вошедши во внутренние залы, спрашивали у наших российских, которые там были — кто я и знаю-ли французский язык? о чем и составили общий разговор. В самое это время вошла в тот же зал ее величество, государыня Екатерина Великая, и спросила о чем [607] они говорят. Светлейший вниз Зубов ей доложил. Тогда она изволила так сказать:

— «Это верно вы видели Денисова, племянника генерала Денисова; и знаю его по рекомендациям и весьма довольна, что он следует по стопам дяди своего».

«После чего императрица приказала князю Зубову о том объявить мне. Сие так ободрило меня, что я совершенно решился не искать отставки, а продолжать военную службу; да и те из благодетелей моих, которым я открылся прежде что буду проситься в отставку, советовали не делать того».

В 1795 г. Андриян Карпович испросил отпуск и поехал на Дон. Те из родных, которых Денисов избавил от несчастия, благодарили за его содействие. «И я бы, — говорит Денисов, — счел себя счастливым, ежели-б хотя некоторое нашел утешение в жене моей, которая, огорчась за долгую разлуку, совершенно огрубела ко мне и бросила себя (т. е. опустилась ?). Но более всего оскорблялся я моею дочерью, в которой более и более чувствовал привязанность: я нашел ее по девятому году, учающеюся в доме моем от одного дьячка и от матери — часовнику и псалтырю. Меня уверяли, что она худое имеет понятие и очень ленива. Я решился сам сие испытать и поверить. Поехал в замужней моей сестре и дочь взял с собою. Начал испытывать девочку, сам обучая ее по букварю и не отходил от нее, как только для того, что-бы отдохнуть; принудил себя играть с нею в куклы и в мячик; нашел в ней откровенную дружбу и доверенность; с этим вместе увидал я, что она имеет превосходные таланты понятия и ума, но немного испорченного свойства (т. е. характера), почему и решился увезти ее из дому и отдать ее в пансион, в Киеве или в Харькове» — но старики Денисовы были против такого плана. По их понятиям, нельзя было отдать девицу на воспитание в чужим людям.

Об этом узнал полковой командир одного из конных регулярных полков, стоявших на Дону, бригадир Федор Христианович Циммерман, у которого была дочь одних лет с дочерью Денисова. Он ручался, что жена его, живущая в Тамбове, возьмет в себе маленькую Денисову, если отец будет платить половину учителям и одевать. Г-жа [608] Циммерман согласилась и известила мужа письмом, и старики Денисовы, под влиянием Циммермана, изъявили наконец свое согласие. Андриян Карпович повез дочь в Тамбов, а потом чрез Воронеж и Киев прибыл в полку, в Варшаву.

В исходе 1795 г. Денисов повел полк на Дон; но в Киеве пробыл довольно времени по случаю ледохода. «Господин губернатор, Василий Иванович Красномилошевич, делал несколько вечеринок с богатыми столами и танцами, в большом доме, которой назывался дворцом; часто также большие были собрания и у некоторых особ, где я всегда был приглашен, познакомился со всеми тогда там бывшими господами и провел время очень весело».

По прибытии на Дон, полк Денисова был распущен, но сам он прожил дома недолго. 24-го июля 1796 г. он отправился в армию гр. Валериана Александровича Зубова, на Кавказ, волонтером. При помощи астраханского губернатора, Александра Васильевича Алябьева, он нашел купеческое судно, на котором и отправился в Персию. За шпицом Барнатом, а потом за Шаховою косою судно застигла такая буря, что Денисов, «дабы не откачнуться от мачты, всегда при нужном случае привязывал себя веревкою, нарочно для сего к мачте прикрепленною. Весь экипаж (простые мужики), видя таковую опасность, испужался и полагал смерть неминуемую; так смешались, что в слезах, с горьким рыданием, друг с другом прощались и не внимали моей просьбе что-б молча молили Бога о помиловании себя, и ожидали смерти или спасения от сей бури. К свету дня ветер совершенно утих, и мы, быв в толь бедственном положении и часто как бы на дне моря, под водою, в совершенной темноте, около 10-ти часов, остались все до рубах мокры и дрожали от холода, но невредимы. Скоро подул самой легкой и попутной ветер и достигли к самой Баке (Баку), остановились на якоре и в тот же час спустили в море шлюпку. Я переехал в город, где принеся за спасение от сих бурь Всевышнему благодарение, навсегда отказался без крайней нужды быть в море».

Комендант Баку, граф Апраксин, принял Денисова дружески. Из Баку Денисов ехал верхом в сопровождении своего человека, выкреста из Турок, знавшего по-персидски; [609] Денисов ночевал в одной персидской деревне, в скотском «катухе». Зубов и Платов приняли его тоже дружески. Платов просил, что-бы Денисов оставался при нем и снабдил его очень хорошею калмыцкою кибиткою, в которой тот и жил. Одного из казаков Денисов научил ловить рыбу и снабжал ею знакомых.

«А чрез то что всегда имел лучшую свежую икру и рыбу, понес я убытки, потому что, узнав о сем, многие очень знакомые, особо волонтеры, часто назывались на водку, под видом что у меня хорошая икра, а иногда и такие особы, которых расположения к себе я искал; а под сим видом приходили и наши донские волонтеры, которых много туда наехало, и офицеры из полков, а водка там была очень дорога».

По занятии Дербента армия расположилась при реке Куре, у Шамахи; никаких действий не происходило. Денисов развлекался охотою на кабанов, лисиц, чекалок и птиц; убил даже одного барса. «Распорядили сию охоту так, что подчинили себя все одному младшему офицеру, только бывалому на подобных охотах; придали себе чины для успешного распоряжения в случае нужном. Мне досталось быть пятидесятником, то-есть нарядчиком и блюстителем очереди. В два дня мы застрелили кабанов до 20-ти, множество затравили лисиц, чекалок и диких котов, не занимаясь стреляньем птиц, хотя всюду видели большие стаи лебедей и разных других птиц».

«Когда многие гонялись за кабанами и стреляли в них, я приметил, что один казак шибко скакал с боку ко мне. Подавшись к нему, я спросил зачем он скачет без надобности? Казак ответил, что в камышах видел большего барса. Владея довольно хорошо ружьем и имея в руках двустволку, я решился тотчас схватить столь лестный приз — как убить барса! Поскакал с казаком к камышу; казак показал мне где надо искать зверя; я осмотрел ружье и, не сходя с лошади, подался вперед; наконец вижу лежащего барса. Прицелился ему в бок, под переднюю лопатку и выстрелил. В тот-же момент выстрелил по нем и другой подскакавший к нам казак. Барс вскочил и побежал. Я, имея в готовности другой заряд, погнался за ним, но казак, обогнав меня, ударил барса дротиком. Барс сделал прыжок и, [610] схватив казачью лошадь за шею, так пригнул ее к земле, что та упала на передние колена. Я прицелился, Ио не мог выстрелить, так как ружье было заряжено картечью, а ноги казака были близки к вверю. Казак бодро держался на лошади; в эту минуту подскакал другой казак и ударил зверя дротиком. Барс, оставя лошадь, бросился в ударившему его всаднику, но тут я выстрелил и на этот раз столь удачно, что перебил ему обе задние ноги. Барс держался на передних ногах, смотрел на нас злобно и сильно рычал. Мгновенно соскочил я с лошади и, схватив у казака дротик, ткнул его в пасть зверя; с большим усилием удалось мне свалить его и убить. Все общество охотников произвело меня в чин есаула».

XI.

Поездка в Петербург депутатом к императору Павлу. — Разговор с императором. — Высылка из Петербурга. — Сборы к походу в Италию. — Смотр войска Аракчеевым.

1797-1798.

По вступлении на престол императора Павла I, войскам приказано возвратиться в Россию. Граф Зубов отправился в Астрахань морем, а войска возвращались сухим путем чрез Баку, Дербент и другие города, под начальством генерал-маиора Рахманова. Денисов следовал с тремя казачьими полками: Донским, Терским и Волжским. «После встретились мы с войсками генерала Булгакова, которой и принял под свое командование все российские войска». Денисов испросил увольнение и отправился на Дон, в Пятиизбянскую станицу.

«После коронации государя императора Павла Петровича, скоро на место умершего войска донского войскового атамана Иловайского, получил сие достоинство генерал Орлов. Я за долг счел поздравить его в сем достоинстве, для чего с родным и двумя двоюродными моими братьями, поехал в город Черкаск, где, исполнив предположенное, угостили его и многих наших членов канцелярии и именитых чиновников хорошим обедом и возвратились в свои дома. Но недолго я оставался покоен; был потребован в Черкаск для заседания в войсковой канцелярии, где и оставался до 1798 года, в котором войсковым атаманом и войсковою-ж канцеляриею [611] избран был депутатом для принесения его величеству от войска Донского за пожалование ему старых прав благодарности, что и исполнил обще с дядею моим, графом Денисовым, тогда бывшим в Петербурге. При сем разе я был представлен и ее величеству государыне императрице. Государь император сам повелел мне войти во внутренние свои покои, где удостоился в присутствии его величества пить водку и быть за обеденным столом».

«Но вот как иногда человек подвергается неожиданному испытанию: я и граф Денисов представлены были на вахт-параде, в Гатчине. Государь император пожаловал нас своею рукою и изъявил войску донскому великие милости; при чем показалось мне, что он изволил на меня смотреть, а посему и судил я, что государь император разумеет меня, как присланного и доверенного. Почему, по окончании изъявления милостей его, осмелился засвидетельствовать преданность всего донского войска и готовность доказать оную на самом деле. Но сии слова мои не были угодны его величеству, за что и сделан мне выговор».

«Но за всем тем, когда государь император возвратился в Петербург и на большом придворном бале, при многолюдном собрании, где и я находился, один из господ камергеров или камер-юнкеров, — не упомню, — подошед ко мне, сказал, чтотб я вышел несколько перед собрание и что его величество будет со мною говорить, — тут, признаться, как небывалой, не мог я равнодушно и не очень смущенно выполнить повеленное; но государь император подошел ко мне, весьма милостиво спросил об обыкновенных материях, как-то: чем в настоящее время мы занимаемся в домах и тому подобное, чем быв ободрен, отвечал я прилично».

«В Петербурге я остался долго по желанию дяди моего, графа Денисова, и уже выехал по повелению начальства — что случилось нечаянно и для меня оскорбительно: я имел квартиру в казачьем подворье, где также находились донского войска полковник Бузин и маиор Чернозубов; в один вечер пришли к ним два или три их знакомые, с которыми начали они играть в карты, в банк, более для препровождения времени. Составили малой банк и ставили сообразно тому. Я пришел к ним и тож начал играть, что [612] продолжалось за полночь. В сие-то время приходит к нам полицейской офицер и спрашивает:

— «Не тут-ли подполковник Денисов и полковник Бузин?»

«Когда же мы ему сказали, что тут, то он именем государя императора объявил, что-б мы в 12 часов выехали из Петербурга и спешили бы явиться к войску. Я весьма испужался, что не обнесен-ли каким злым человеком, да и занятие мое картами, когда полицейской явился к нам, весьма тревожило меня, почему до света явился к гр. Аракчееву, которой весьма снисходительно принял меня. Когда же я ему доложил, что мне велено поспешно выехать, я что я, хотя совершенно ни в чем не виноват и не могу даже быть обвиняем, но дабы злой человек не помарал меня в мнении государя императора, прошу его о защите, и что я первым долгом считаю верно служить государю императору и сей же час, конечно, выполняя его волю, еду отсюда. Граф Аракчеев, выслушав меня, уверил в своем покровительстве; при том сказал: «вы нужны в настоящее время при войске, а потому так и велено» — что и дядя мой, гр. Денисов, дознал и мне подтвердил».

«Я, точно, в десятом часу выехал из Петербурга, чрез Москву и Тамбов, где видел милую мою дочь, воспитываемую и учащуюся лучшим образом по благодетельству гг. Циммерман. Быв обрадован тем, не находился я как возблагодарить их даже и словами. Ко умножению одолжений, они меня приняли как совершенно роднова, у которых пробыв несколько дней в доме, возвратился на Дон, к моим родителям, а после явился, в городе Черкаске, к войсковому атаману».

«Скоро после сего, в оном же 1798 году, по возвращении моем в дом, получил я повеление явиться на сборное место близь Черкаска, для принятия полка, одного из 22-х наряженных экстренно. Я нашел многих чиновников и казаков, уже собравшихся и особых чиновников, составляющих полки; по составлении которых, все, под командою войскового атамана Орлова, двинулись к польскому местечку Бресту, по приходе куда я получил ордер быть с 6-ю полками готову к выступлению в Италию».

«Корпус российских войск собрался в окружности [613] Бреста, под командою генерала от инфантерии Розенберга. Приехал инспектором граф Аракчеев, которой весьма милостиво ко мне отзывался и словесно, несколько раз, именем государя императора, приказывал, что-б не давал казаков чиновникам; да и по повелению генералов в их дежурства, не давал бы липших, и обо всех таковых поведениях доносил бы прямо государю императору».

«С Бреста российское войско в лучшем порядке выступило. Я с 6-ю полками поступил в авангард, которой вверен был младшему предо мной, полковнику Багратиону. ³ Я-было хотел представить о сем рапортом, но друзья мне сказали, которым открылся, что-б на первой случай перенес. Князь Багратион обошелся со мной ласково и не вошел в претензию, что полки, а не я, относились ему рапортами, почему и я молча переносил, как всегдашнюю участь казаков. При том же я обнадеживался, что военные дела предоставят мне случай заслугами найти право старшинства». ⁴

XII.

Поход чрез Германию в Италию. — Смотр русской армии римским императором. — Наездничество казаков. — Вена. — Гостинцы. — Казаки — предмет любопытства иностранцев.

1799.

«Всякий марш войска наши соблюдали прекрасной порядок; нижние чины в квартирах довольствованы были хорошо. Дороги все находили гладкие и хотя шли зимою и довольно холодно, но не терпели никакой нужды и болезней. В городах всегда находили угощения и забавы, особенно в Брюне». [614]

«В Брюне я познакомился с одною госпожею, довольно знатною, из Италии удалившейся по занятии оной Французами. Она из любопытства выехала на встречу наших войск; приметив я это, подъехал в ее карете и предложил мою готовность услужить ежели в чем могу, чем она отозвалась быть довольною. По некоторым маловажным ее замечаниям спрашивала моих объяснений о войсках наших, а потом весьма ласково просила, чтоб я доставил ей случай познакомиться со мной более. На другой день, после обеда, я свидетельствовал ей в ее доме мое почтенье. Также нашел я знакомство с графом Ламбертом и его супругою, у которых часто бывал, и быв часто принуждаем объясняться по-французски, сим возобновил познание сего языка».

«В сем городе (Брюне) осмотрел Российские войска римский император, прибывший в город с императрицей. Все генералы и полковники наши и я, с донским же, состоящим в моей команде, полковником, были приглашены к столу его величества. И я имел счастие говорить с их величествами на французском языке. При осмотре войск наших, донские были только три полка. Мне велено было произвесть оными атаку и врассыпную экзерсировать, что по нашему (казачьему) называется наездничать; а как действия казачьи, военные, не могут представить красивого виду, почему я распорядился, что-б в марше сгустить ряды, дабы не можно было видеть количества казаков, а когда поскачут в атаку, врассыпную, что-б занимали обширнее поле, отчего и показалось весьма более казаков в действии — чем их величества весьма были довольны. Зрителей, Австрии генералов и других чинов, было много, а также были и Венгерцы, которые особенно смотрели на все действия казаков, при чем весьма я был занят мыслию, чем бы доказать ловкость нашу».

«Будучи в таких мыслях и всматриваясь в левую сторону поля, увидел, что недалеко от наших полков находится старой, довольно глубокой и широкой, долгой ров, у которого берега несколько осыпались, и что с большою смелостию можно оной переехать вскачь. Почему решился на сие, и под предлогом лучше полки в линию поставить, сделал с ними такой оборот, что два полка должны будут, делая атаку, скакать прямо на оной ров и чрез оной, о чем я объявил полковым начальникам [615] с тем, что-б они внушили каждому, дабы исполнили мой план в точности; занять же назначенное место приказал сделать с быстротою, по сотенно. Как казаки не знают регулярных правил, то всегда таковые обороты делают в смешанном виде — что другим кажется странно и неумело, но для казаков очень хорошо и даже нужно».

«Когда отдан был приказ, все поскакало и все казалось смешалось. Зрители хотя ездили на прекрасных лошадях, но не знали, в какую сторону поворотиться; а казаки, как бы моментом пролетев несколько сот саженей, остановились в порядке в две линии, или по нашему — в две лавы. Зрители явились перед полками. Я слышал из говорящих, что это их удивило. Приказано мне было повторить рассыпную атаку — что я и ожидал. Снег на четверть аршина глубины, которым поле было покрыто, заставлял меня беспокоиться--могут-ли хорошо казаки проскакать чрез ров, почему решился — отдав в глазах всех нужные приказания что-б ожидали знака в атаке, пустился сам, с бывшими при мне чиновниками, показать пример. Лошадь подо мной прекрасная была, да и та одною ногою, выскакивая из рова, несколько ошиблась, но не упала; один казак скатился с лошадью назад, но также удержался на оной. Тогда я ободрился, сделал знак, полки пустились, и два полка, которые должны были проскакать чрез ров, сделали так хорошо, что зрители, не знавши что есть ров и не приметивши его, как заровненного снегом, бросились искать казаков, но уже не нашли ни одного казака во рву, и столь были сим удивлены, что самые венгерские чиновники признавались мне, что они на своих лошадях того не могут сделать».

«Римский император остался доволен (всеми нашими) войсками и многим сделал подарки». Денисов, в числе прочих, приглашен был в столу императора и получил от него «бриллиантовый, тысячи в две рублей, перстень». Из Брюна войска направились в Вене, которую обошли в самом близком расстоянии.

«Когда войска наши остановились на ночлег в окружности Вены, полк мой занимал квартиры версты полторы или две от сего славного города. Близ моей квартиры я увидел — когда проходил улицами что-бы узнать все-ли в порядке казаки [616] находятся — один большой, каменной, новой, еще во многом неотделанной и нещикатурной дом, двор обнесен также новою высокою каменною стеною. Простота архитектуры большего здания, низкость оного, хотя в два этажа, все сие, как вновь и вдруг делается, понудило меня заглянуть во двор, которой увидел, что весь молодыми и недавно посаженными деревьями был усажен, со многими аллеями и разными фигурами. Сие все умножило мое любопытство; я вошел во двор и первой человек, которой встрелся со мной, большего росту, видной, старых уже лет, когда я его спросил: «могучи я осмотреть из одного любопытства оной дом», отвечал: «очень можно», и что он готов быть моим проводником. Он с большою учтивостию удовлетворял в моих вопросах, доказывал почему что делалось, и когда я пожелал все малые, но необходимые при большом доме службы и постройки видеть, он удовлетворил меня. Дом был построен по отменно составленному плану и все надобности, семей на несколько, были с большою выгодою расположены. Осмотрев оной и нечто расспроси о саде, и кому все оное принадлежит, поблагодари его, я возвратился на квартиру. На заре, одевшись в сюртук и на приготовленной хозяином квартиры моей одноколке, поскакал я в Вену, по которой несколько пробежал пешком улиц, был в кафедральном костеле, прошел чрез дворцовой двор и поспешил явиться к своему месту, дабы не упустить чего по службе».

«По возвращении моем, вошел ко мне молодой, прилично одетой, во фраке, человек и с большою учтивостию сказал по-французски, что он имеет надобность к полковнику Денисову. А когда я ему отвечал, что я тот полковник, то он сказал — что принц, но не упомню имени, свидетельствует мне почтение и просит принять присланные от него для меня вещи, как-то: 30 бутылок лучшего токайского вина, прекрасного и очень свежего коровьего масла, сыру, колбас, два окорока ветчины, несколько зелени и кореньев. Видя, что вся присылка относится хотя для одного стола, но, не будучи знаком оному принцу, за лучшее счел не принять, почему так и отвечал. Тогда сей молодой человек пояснил мне, что господин, которой служил проводником мне при осматривании дома, есть самой тот принц, которой прислал те вещи для моего стола, [617] и как уже знакомой, просит принять и быть навсегда знакомым, почему я и принял, и чрез того же свидетельствовал мое почтение и благодарил за присылку».

«Корпус наш уже был готов к походу и еще рано того-же дня потянулся далее. Сближаясь уже к Италии, услышали мы, что граф Суворов-Рымникской едет к нам и будет российскими и австрийскими командовать войсками».

«При сем случае поясню мое положение. От границ России корпус русских войск разделен был на две части и хотя казачьи полки также разделялись и со мной находилось лишь три полка, но все (казачьи полки) состояли в моей команде. Корпусной начальник все повеления относящиеся к оным полкам, писал ко мне».

«Любопытство чужестранных великих людей, видеть казаков — было велико; многие из-далека для сего приезжали и все таковые хотели видеть меня, как казачьего начальника. Коммиссары, прикомандированные со стороны Австрии для продовольствия наших войск, были генеральских чинов, уважали меня и почитали, соответствуя чему, я старался более еще к тому их понудить, во-первых, что-б дисциплину казаки соблюдали в высшей степени, в чем и успел, так что ни одна история противузаконная, во всех полках, чрез все время марша, не случилась, и что-б все чины обходились с жителями учтиво».

Розенберг любил хлебосольство и часто по утрам устраивал на марше завтраки; ему последовали Сергей Лаврентьевич Львов и князь Петр Иванович Багратион, и я, как состоящий уже в большом замечании у всех, нашелся как бы принужденным, а может не умел и своему честолюбию отказать — последовать тому-ж»; потом установили сходиться на завтраки, похожие на обеды, по очереди. Розенберг «везде являлся с сикурсом хорошего вина, а иногда и вкусных блюд под желе и т. п.

«Но со всем тем как небогатой я человек, не имел излишних денег и ни малейшего источника откудова их взять, терпел я большой недостаток, а потому сколько мог достать занял я у своих полковых начальников и офицеров, но удержался в порядке и мы с князем Багратионом [618] обходились с большою дружбою, так, что я забыл мою скорбь, что состою у младшего в некоторой подчиненности. А как он (князь Багратион) равнялся по инфантерии и скоро по линии был произведен в генерал-маиоры, тоя совершенно по сей части успокоился, тем более, что он в поведении ко мне не показывал перемены».

XIII.

Суворов. — Казачий способ определять местность. — Занятие Бергамо. — Сражение при Адде. — Австрийские генералы совершенно отказываются от командования казаками. — Занятие Милана. — Разговор с Суворовым.

Фельдмаршал, граф Суворов-Рымникский, нашел австрийские войска в Валеджио и оставался здесь несколько дней, поджидая прибытия русских войск. «Увидевши меня, милостиво приветствовал, — при чем сказал, что он рад видеть знакомого офицера». ⁵ В Вероне Суворов приказал Денисову идти вперед и, по распоряжению австрийского генерал-квартирмейстера, маркиза Шателера, начать кампанию. Последний посоветовал запастись для каждого офицера планами и верными часами, необходимыми для действий в такой стране, как Италия.

«Я уже и сам видел, что частые водяные широкие канавы, частые селения и самые города сделают препятствие нечаянным скрытым казачьим подъездам, без которых действие казаков не было бы страшно неприятелю, и малыми командами открыто невозможно наладить, но что будут делать офицеры, не имеющие понятия о планах и не умеющие обращаться с ними, да и часы, по бедности наших офицеров, не могут многие купить. Почему отвечал его превосходительству, Шателеру, что того нельзя сделать, а по усмотрении в начале придумаем о способах. На другой день двинулся с полками вперед. Г. Шателер вел оные сам и, по сближении к одному селению, объяснил, что далее французские войска уже должны быть, посему приказал начинать действовать и обо всех первых встречах ему доносить; сам остался при полках». [619]

«Получа таковые приказы и наставления, я немедленно приказал нарядить четыре или пять, под начальством одного офицера, небольших команд; приказал идти вперед, по назначенному ряспоряжению, на некоторую дистанцию, находить все возможное способы в нужных переправах, искать французские войска, считать их неприятелями, бить и брать в плен. Помоляся Богу, испрося его благословения и защиты, отправил сии команды, и обо всем объяснил генералу Шателеру, которой хотя и похвалял все мои действия, но находил, что оные не будут выполнены».

Если начальники отряженных команд не могли передать названия местности, то указывали на то или другое место по строениям и отличающим их фигурам и краскам. Шателер имел возможность удостоверяться в верности показаний казаков и когда они указывали на особенности здания, то итальянцы, бывшие при Шателере, тотчас же узнавали местность и называли ее, «тогда и казаки припоминали, что так и жители говорили, а посему и уверяли», что точно то селение, где французов видели; да и по карте, показания казаков о расстоянии и направлении согласны были». По получении и сверке всех донесений начальником казачьих команд, Шателер сказал; «что ежели бы он не был самовидцом, то никогда бы тому не поверил, и прибавил мне, что-б я действовал по своему усмотрению, а сам он возвратился к фельдмаршалу Суворову».

«Я, оставшись с одними казачьими полками, — потому что регулярные войска, бывшие в авангарде, пошли совсем по другой дороге в сторону, — под командою князя Багратиона, соображаясь с донесениями моих посылаемых офицеров, пошел с полками далее, и отправя наперед другие две или три партии, приказал смелее, поступать и открыть непременно все неприятельское войско, бывшее предо мной, и стараться достать хотя одного военного француза в плен. На другой день я узнал, что французский корпус, в пяти тысячах состоящий, против меня, и ретируется. Я поспешил к нему сближаться; но принимал все осторожности, дабы не быть прижату к горам; в правой руке у меня бывшим. Я достиг оной корпус в одном небольшом городе, которой разделяет довольно глубокая и [620] широкая речка, не имеющая бродов. Французы, перейдя речку, сломали имеющийся в городе мост, и взяв к своему берегу все лодки, остановились, да и близь города верст на десять поломали мосты и суда в себе прибрали. Не имея возможности переправиться за реку, я донес о всем фельдмаршалу и остановился близь города. На другой или третий день князь Багратион прибыл с регулярными войсками ко мне, и также остановился. Сие происходило в апреле месяце 1799 г., под 13-е число. В ночи узнал я, что Французы сняли пушки, прикрывавшие один, в 8-ми или 10-ти верстах от города, не совсем испорченной мост, которой в особенности приказано было наблюдать казакам, и, дабы неприятеля, не упущая времени, настичь на марше, положено было самим кн. Багратионом: не дожидаясь приказания, гнаться, ежели найду способ переправиться за речку, за неприятелем. По получении известия о оставлении сказанного моста, я тотчас, со всеми полками, рысью вошел к оному, а найдя оной уже, офицером стоящим для наблюдения с командою, исправленным столько, что можно было лошадей перевезть, донес кн. Багратиону, и, переправа полки, погнался за Французами; многих нашел от усталости оставленных и более 150 таковых взял в плен. Наконец, при захождении солнца настиг и весь неприятельской корпус, которой весь состоял из пехоты, имел и артиллерию, пушек шесть, и не более 150 чел. конницы. Увидев меня, оный стал в ордер-баталии. Не имея и тысячи казаков под ружьем, я не смел атаковать, а дабы показать неустрашимость Россиян, я послал один полк в бок по маленькой дороге, а полем нельзя было за большою грязью ехать: дожди шли частые, а в тот день дождь и не переставал. Я показывал вид, что хочу перерезать им дорогу и прижать к горам, очень высоким, при подошве которых лежала прекрасная дорога, по которой Французы ретировались; прямое-ж мое намерение было — дабы принудить их скорым маршем бежать, дабы более оставалось усталых. Впереди Французов стояла очень большая роща старого высокого леса, так что за оною на большое пространство ничего не было видно. Французы, увидев, что полк заходит им вперед, скоро также потянулись. Я приказал храброму полковнику Грекову — с его полком сближаться к ним и делать вид, как бы хотел [621] атаковать их. Полк мой следовал за ним, а я находился между полками. Французы вошли по дороге в сказанную рощу, где дорога имеет крутой поворот, отчего Французов и что впереди их я не мог видеть; наконец скрылся и полк Грекова от меня. В сию минуту я слышу сильные военные клики казаков и сильную пальбу; скачу с полком моим вперед и вижу укрепленной близь самого леса город, в которой стремятся задние полка Грекова казаки, где продолжается пальба и клики. В минуту сию, хотя неожиданною встречею был я смешан, приказал полку моему, разделясь на двое, скакать вкруг крепости с криком, дабы более нанести страху неприятелю; а сам поскакал в город, где увидел, что казаки, как львы, многие спешась, дротиками ломят стеснившегося в улице неприятеля. При сем не умел я ничего лучшего предпринять, как обще с героем Грековым, ободряя казаков, кричали: «любезные друзья, вперед!» Казалось каждый казак гнал целые сотни, ибо один полк был только в действии. Французы не подумали и оглянуться: скорым маршем пролетели они чрез весь город, и без памяти выскочили из оного. Тут я приказал всех казаков остановить, полагая, что ежели и четвертая часть неприятелей опомнится, то принудит нас со стыдом отступить. Полковника Грекова, всех его полка офицеров и казаков благодарил я за славной их подвиг, и тут же принял от начальника города ключи, а жителям объявил всякое снисхождение и уважение, и послал нарочных с донесением; а как уже ночь наступила, да и люди и лошади имели нужду в отдохновении и подкреплении пищею, то и остановился на ночь. В крепости было 18 хороших и на местах поставленных пушек». ⁶ [622]

«При сем в долг поставляю пояснить сие происшествие. Мыслю, что не всем известны обороты казаков, а потому многим покажется сие невозможным. Мы, ежели успеем отделиться на ружейной выстрел, и от конницы, то не находим уже опасности, тем более, быть близко пехоты. А к тому же, как я прежде уже скакал, что при оном французском корпусе было до ста пятидесяти конных, которые не могли и думать атаковать нас, хотя оные в самой широкой улице составила бы густую колонну; но Французы, пренебрегли-ли малолюдство казаков, или худо понимая военные (их) обороты, входя в город, называемой Бергамо, оставили конницу в ариергарде. Полковник Греков, как храброй, так и опытной, в минуту исчислил их ошибку и для нас пользу — ежели он нечаянным и решительным ударом уже в городе или и улице опрокинет неприятельскую конницу; почему стремительно атаковал ее, отчего оная, испужавшись и смешавшись в густую колонну, пустилась на свою пехоту, густо идущую по улице, и так сим смешала весь корпус, что оной скорей скороходов пробежал чрез город».

«По донесению моему фельдмаршал Суворов сам, в ночь, прискакал ко мне в город Бергамо, верхом, облитой дожжем и грязью, благодарить меня, полковника Грекова, и хвалил всех офицеров и казаков». Князь Багратион с войском тоже ночью прибыл, в Бергамо. Суворов торопил наступлением, но Денисов мог выступить только, утром, с половиною людей, а другая — осталась в Бергамо ковать лошадей. Денисов догнал Французов и, спешивши человек 100 казаков с ружьями, занимал неприятеля стрельбою; Французы у озера Лекко поворотили вправо, к городу Лекко. Дорога шла между озером и горами, узкая, стесненная строениями, «по которой едва двое рядом могли проехать». У Лекко подошел князь Багратион пехотою. Он два раза нападал на неприятеля, но должен был отступить, потому что Французы пользовались строениями. ⁷ С другой стороны озера неприятель поражал войска ядрами. Кн. Багратион отступил за город и, по совету Денисова, послал к [623] фельдмаршалу просить подкрепления. Вечером прибыл к Лекко Милорадович, а ночью генерал-поручик Повало-Швейковский. Все они, посоветовавшись другу с другом, положили отступить; казаки должны были прикрывать отступление. «Видя так противное казачьим правилам приказание, осмелился я доложить ему (Швейковскому), что казак в тесных местах не может защитить и себя, и вред другим, в случае замешательства, великой причинить. На что он с большою гордостью сказал, что он не требует моего совету, а — исполнения.

«Рассказал я все сие полковнику Грекову и приказал — из всех казаков человек 60 или 80, с ружьями, и храбрейших, и до десяти офицеров, разделить по ним казаков и всех на две части, оставить на месте, а сам бы он потихоньку со всеми казаками прошел все узкие места и дожидался бы дальнейшего повеления; я остался в глазах генералов, на случай других приказаний. Я сие сделал потому, что в тесных местах чем более войска, тем опаснее, и что там храбрость немногим больше может сделать хорошего. При том я сам оставался с сим малым числом, почему и ответственности не подвергал себя. К нам подошли несколько рот австрийских стрелков, которые и остались в прикрытии наших войск. Мы все отступили тихо и неприятель остался вернее довольным, что его не атакуют. Я ж это время получил своеручную записку от фельдмаршала: он приказывал, что-б я поспешил с казачьими полками к нему, которую показал князю Багратиону, который сказал мне, что-б шел немедленно, что я и исполнил. Но прежде отхода просил князя Багратиона, что-б он открыл мне мысль — как он донесет о деле под Лекко, дабы не было разницы в наших рапортах; на что он сказал: «как было, так и писать надо». Мне сие нужно было потому, что ясно я видел ненависть его ко мне, чего хотел я избегнуть. ⁸

Я явился к фельдмаршалу и получил приказание состоять в распоряжении г. Шателера. На 16-е апреля, пред зарею, [624] велено мне было чрез реку Адда по понтонному мосту с полками перейти и искать Французов. Переправившись через реку, схватили казаки французского офицера, адъютанта одного генерала, ехавшего к другому генералу для донесения, которой и сказал, что довольно значительный корпус их стоит недалеко. С фельдмаршалом находилась вся главная часть австрийских войск; но, кроме моих полков, Россиян не было. Все войска австрийские с поспешностию переходили реку и шли прямо на Французов; я держался правого фланга и ровнялся главного нашего корпуса, даже несколько уступно его переду, потому что были сплошные сады и нельзя было свободно казакам действовать. Первая партия моя, посланная что-б лучше осмотреть неприятеля и позицию его, очень потерпела, из которой человек пять открывшеюся пехотою убито и вдвое того ранено; когда-ж оба войска сошлись и начали сражаться, тогда я смелее двинулся вперед и несколько отдельных небольших команд взял в плен и побил; также захватил походной лазарет с лекарями и другими чиновниками и несколько коммиссионеров. Пленных собралось человек до 200, которых я и отправил. Австрийцы сражались храбро, но и Французы им не уступали».

«Обоих войск я за густотою дерев не мог видеть, хотя держался так близко, что иногда и к нам пули долетали. Я решился поровняться с французским флангом, дабы более их устрашить. Подавшись вперед, открыл маленькое, все прекрасно кирпичем выстроенное строение, даже и дворы, которое я счол за нужное поспешить занять и послал сказать главнокомандующему австрийскою армиею, Меласу, мое мнение, которой тотчас прислал для сего при маиоре один баталион пехоты в мое распоряжение. Я приказал оному занять главные места, придав ему небольшую команду казаков. Маиор показался мне ненадежным, почему приказал я казачьему офицеру, оставленному с командою, обо всем мне почаще доносить. Сам с двумя полками потянулся вперед, с тем, что-бы, обеспеча уже себе тыл, зайти Французам в зады. Третий казачий полк послал я гораздо правее от меня, дабы и там, ежели бы скрывался неприятель, узнать или разбить. Пробираясь по винограднику, я не мог скоро идти, что послужило и к счастию: [625] Французы приметили, что я занял сказанную деревню и в минуту оную атаковали, скоро захватили некоторые строения, а наконец и потеснили Австрийцов. Казаки один за другим мне о том доносили. Оборотяа при мне бывшие полки, поспешил я туда, и прискакав в минуту, остановил Французов, смял, опрокинул и почти всех побил, и более 400 в плен взял, и спас всех Австрийцов, которых большая половина была уже у Французов в плену. Отправя пленных, пошел я вперед и уже проходил неприятельской фланг, как прискакал ко мне с малым числом чиновников и очень незначительным конвоем сам фельдмаршал Суворов. И когда я ему донес обо всем, то он, очень благодаря меня, приказал следовать вперед, с тем, что и он останется с казаками; но я от выполнения того отказался, хотя требовал он того непременно, но я представлял, что он явно подвергает свою особу опасности, при чем пули две или три пролетели от сражающейся пехоты над его головою. Французы долго упорно сражались, но наконец стремительным ударом сломили их Австрийцы, и Французы побежали, а наши войска остались на месте. ⁹ Фельдмаршал Суворов сделал мне, уже после сражения, что не послушался, выговор, но без злобы».

«На другой день, то есть 17-го-апреля, словесно приказал мне граф Суворов — явиться в команду австрийских войск генерала Отто; но когда я ему послал рапорт о сем и о числе всех чинов, состоящих в моей команде, он [626] отказался исполнить то, поставя в резон, что не имеет письменного повеления. Не желая обеспокоить представлением о том фельдмаршала, решился я найти себе начальником знакомого мне генерала Лузиньяна, но сей то-ж отвечал. Недоразумевая, что в такой немецкой аккуратности делать, я боялся уже, что из жалобы моей может произойти неприятная для меня чрез таковую политику история и потому поехал сам к их главнокомандующему, генералу Меласу, донесть ему обо всем и просил, что-б он избавил меня от необходимости беспокоить графа Суворова и подчинил бы себе или кому он рассудит; но сей сказал, что ни в росписи, ни в повелениях не имеет ничего обо мне и казачьих полках, а потому и принять не может Почему я решился сам собою до случая, действовать, и поступил так: двинулся вперед австрийских войск, шел очень тихо, не удаляясь от оных с тем, что-б в случае, ежели встренусь с сильным неприятелем и буду атаковать, то найду у них защиту. Я послал вперед большую команду, от начальника которой, майора Миронова, скоро получил донесение: что он без препятствия дошел до города Милана и остановился при самых воротах оного, что все жители с дружеским расположением на казаков смотрят, и что один, знающий немного по-русски, уверил его, что они все приходу русских войск рады. Я посему поспешил сам с полками и, подойдя к городу, подъехал близко к воротам. Скоро я заметил, что жители угадывали (признали) меня за начальника, с веселым видом некоторые подошли и я спросил их о чем надо, т. е. где войска французские, кто начальник города и тому подобное; на что отвечали очень учтиво. Скоро и сам начальник города подъехал ко мне и объявил [627] себя, сказав, что все требования готов выполнить, ежели только, что может, и на вопрос мой сказал, что цытадель — на ружейный выстрел отдельная — занята Французами, где оных до восьми тысяч; что в самом городе Французов нет, кроме больных в лазарете, или малое число прогулкою занимающихся; что жители охотно желают, дабы Россияне французов бы выгнали и взяли город в свою защиту, только он сомневается, дабы чего не предприняли те из жителей, которые прежде во французской службе находились и которые распущены с оружием, и что их считается до пятнадцати тысяч».

«Исчисляя все сие, невозможным находил я занять казаками город, да и самое многолюдство, находящееся тогда на большой от ворот, вдавшейся в город, площади, где представлялось глазам моим великое число, до 40 тысяч и более гуляющего военного народа, — и имеющего при бедре шпану или кортик, и прекрасно одетых женщин, — как это был первый день Воскресения Христова. Но российская слава напоминала тут же мне, что великими деяниями она приобретена, а близость австрийских войск, которые не далее в сие время пяти верст от меня были, обнадеживала а успехе сего дела, посему и решился я занять город, а после потребовать ключи и донесть. Решась исполнить сей план, сказал я господину президенту города учтиво, но с тоном повелителя — имею приказание занять город Милан, и его прошу повелеть жытелям, дабы при сем случае наблюли тишыну и дружелюбие; что мои казаки ни до чьей собственности не коснутся и жытели ничем не будут обеспокоены; но ежели на меня сделают нападение, тогда все должны страшиться. Мы с ним уговорились, что я чрез час буду входить в город, и поверили для сего свои часы. Он дал несколько мне конных проводников, а сам поскакал, во многих местах останавливался и говорил что-то к народу. Внимательно я смотрел на движение оного и к ободрению своем видел, что с утешением слова его принимали. Множество вышло за ворота и ласкались к казакам, объясняясь одними пантомимами. Я приказал двум полкам обойти город, стать с обеих сторон площади, разделяющей цытадель от городовой крепости, дабы удерживать гарнизон оной от покушения войти в город; с третьим полком, по протечении часа, вступил [628] я сам в город и рысью шел к воротам, находящимся против цытадели; по приходе к оным, которые были отворены, вышедшая Французов густая колонна из цытадели поздравила нас залпом, отчего упали два офицера и более 10-ти казаков, да и несколько из любопытных зрителей, даже и женщины пострадали. Казаки, хотя несколько и смешались, но не потеряли своих мест. Колонна неприятельская подалась вперед, но я приказал поднять мост и запереть ворота. Но как я не был и после сего спокоен, то послал к начальнику города сказать, дабы прислал ста три городовых стрелков, которых до семи сот я в момент увидел и действия которых скоро упросили колонну оную возвратиться в цитадель. В это-уже время послал я офицера с бывшим при мне переводчиком к президенту сказать, что я принимаю под свое начальство город. Он со многими членами скоро явился ко мне, поднес ключи и передал город. Тогда послал я к фельдмаршалу Суворову офицера с донесением о всем, послал и главнокомандующему австрийскими войсками Меласу, прося его покорнейше поспешить занять и принять от меня город; но он отвечал — как его войска очень устали и требуют отдохновения, то не может сего сделать; при чем велел войскам сделать привал, и остановился. Дознав о сем, я послал еще сказать г. Меласу, что не имею столько войска, что-б мог занять все важные посты в городе, даже для благопристойности, но сие не помогло. Я остановился до захождения солнца с одними казаками в городе, не поя, и не кормя лошадей, да и самые казаки едва что имели перекусить, и то что только при себе. Видя все сие, я послал доложить о сем гр. Суворову, которой, по причине нездоровья, оставался сзади; он, несмотря на жестокой припадок — что видели и посторонние — спешил ко мне верхом. И как приметно, узнав о сем, сам г. Meлас спешил придти в городу и вступил с музыкою и барабанным боем в город; но еще не прошло чрез ворота и третьей части войск, как и фельдмаршал прискакал к оным. Я его встрел, поздравил и поднес городовые ключи, что принял он с большим удовольствием, благодарил меня при всех, благодарил также начальников полков, всех офицеров и казаков; при той сказал, что он видит старых героев Дона, которые брали [629] смелостью городе; когда же подъехал к г. Meласу, то поздравил и его и, не сходя с лошади, обнял, но старик Мелас при сем случае упал с лошади; а потом, войдя в отведенную ему квартиру, Суворов отдал приказ, что-б приготовили войска к штурму цытадели и что оные должны быть под моею командою и моим распоряжением, и тут же о том мне в особенности приказал. ¹⁰ Посему рано на другой день, с высокой колокольни, с генералом Шателером осматривал я укрепление оной».

«Генерал Шателер, как весьма знающий в артиллерия, рассматривая все части, доказывал, что при таком укреплении, гарнизона достаточно и что будет потеря людей очень велика, о чем я и донес фельдмаршалу, и как мог открыто сказал свое замечание, а когда он изволил спросить, какого я мнения об оном штурме, то я сказал:

— «Милость вашего сиятельства велика ко мне и меня льстит такое важное поручение, но слава ваша мне дорога. Штурм не всегда зависит от мудрого распоряжения; неудача затмит вашу славу, тем более, что вы мне, казачьему полковнику, поручаете». Выслушав сие, Суворов быстро поглядел на меня, обнял милостиво и сказал:

— «Спасибо, Карпович (каким словом всегда он меня называл); с Богом поезжай к своим казакам».

Вскоре после сего призвал он меня и сказал:

— «Князь Багратион с авангардом от крепости Тортоны, как рапортует, подался назад, да верно это он ретировался, но политику зачал наблюдать — двусмысленно пишит. Поспеши к нему и исправь его дела». [630]

XIV.

В виду крепости Тортона. — Вызов на дуэль. — Сражение при Маренго. — Бездействие кн. Багратиона. — Ужин Суворова. — Попытка его узнать истину действиях кн. Багратиона.

«Быв моложе кн. Багратиона и еще в полковничьем чину, ¹¹ видел я, что сего сделать мне нельзя, но повиновался. С одним моим полком поспешил я к реке По, но на берегу оной ни одного не нашел судна, послал на обе стороны искать оные, дабы поскорей переправив полк, и еще не видел ни одной лодочки малой, как прискакал ко мне один офицер с каким-то, не помню, приказанием от фельдмаршала и, между прочим, сказал — что его сиятельство полагает, что я уже с полком за рекою. Видя сие, я сел в приспевшую к сему случаю лодку, взял с собою присланного офицера, три казана и седлы, а лошадей держа при лодке, вплавь пустился чрез реку; переправясь чрез оную и на оседланную мою лошадь сев, сказал: «Поезжай и скажи фельдмаршалу — что видел; я скоро буду у князя Багратиона», и сам поскакал вперед».

«Я нашел князя Багратиона в маленьком городе, не далеко от крепости Тортоны, в квартире, пившего ввечеру чай, которому донес, что фельдмаршал прислал меня с полком на подкрепление к нему и просил его позволения осмотреть состоящие в его войсках донские полки, которые хотя и поступали в разные корпуса и в удалений от меня иногда были, но всегда состояли в моей команде. Он охотно позволил и, как приметил я, старался дружески обходиться со мной; однако показывал что-то и скрытного. Напившись чаю и поужинавши у него, я поехал к своим полкам, которые близко стояли лагерем; раясспрося полковых командиров о всем, что надо и передвинув оные полки на другое место, что было необходимо нужно, осмотрел пикеты и при оных немного отдохнув, рано поутру, взяв небольшую команду, поехал вперед по дороге к крепости Тортоне. Близь оной, в другом изрядном городе я остановился и просил начальника, что-б дал мне квартиру и приказал бы за деньги меня и всех со мною [631] бывших накормить — что с большою охотою и было сделано. Отдохнувши немного, дознавался я, сколько можно было, о положении сказанной крепости Тортоны; а узнав, что гарнизон оной весьма слаб, и что хотя есть войска, но в Александрии, не далеко от оной отстоящей, решился испытать счастие — не могу-ли оною завладеть. Посему послал к князю Багратиону просить — дабы прислал ко мне все казачьи толки, оставя у себя нужное число казаков; но получил в ответ, что он не может и того сделать. Тогда я просил, что-б хотя два — или, по крайней, мере, мой полк (прислал), Но не получил на сие отзыва, и уже, стороною маиор моего полка уведомил, меня, что князь Багратион, со всеми войсками, по другой дороге двинулся в Тортоне».

«Я не скоро и уже ночью настиг мой полк, отделенной в особое направление; почему я ясно увидел, что зависть и злоба поставляет меня в невозможность по малому числу находящихся в моей команде войск что либо важное сделать; но, покоряясь определению, достиг деревни — назначенного полку моего пункта и остановился. Деревня сия, едва имеющая десять бедных крестьянских домиков, лежит близь реки (Бормидо), впадающей не далеко в По реку, а по другую сторону сей реки, в пяти или немного более (верстах), славной город Александрия».

«На другой, или на третей день, Французы, переправясь реку плотом и пройдя лесом, показались передо мной и, сделав несколько, выстрелов, бежали. На другой день они то-ж сделали. Я доносил обо всем князю Багратиону, которой после второго покушения Французов, приехав ко мне и не расспросив как случилось, довольно грубо сделал мне выговор: почему я доношу о нападениях неприятеля, когда его не вижу; на что отвечал я — что того не заслужил и что-б он изволил мне пояснить, на чем он основывается, что меня так обижает. На что он сказал, что он прислал своего адъютанта, которой будто неприятеля не видел. После сего прямо я ему сказал, что я хрчу, что-б это было открыто следствием, или что-б он удовлетворил меня, и непременно, на каком оружия он хочет, кроме шпаги, которой я не разумею; с чем мы и расстались».

«На другой день прибыл ко мне один казачей полк, две роты австрийской пехоты с двумя пушками и четыре эскадрона [632] их же кавалерии. Месяца мая, 5-го числа 1799 г., перешел реку генерал Моро с десяти тысячным корпусом, в котором две тысячи, пленные полагали, кавалерии. Переправа его была прикрыта лесом и защищаема болотом; но как я знал уже, что в оном месте приготовлены были Французами лодки, то и глядел всегда зорко на оное место, дабы нечаянно не могли меня атаковать, посему и был я предупрежден. Изготовя все мои войска, я ожидал пока Французы выйдут из болотистого места, дабы удобнее исчислить их войска и взять меры. Французы показались колонною на большой дороге, нарочито хорошо сделанной чрез болото, имея немного кавалерии впереди. Тогда я приказал моего полка отменно храброму сотнику, Пономареву, с его сотнею ударить в неприятеля, что он и учинил с особою отважностию, врезался лично и так рубил, что во многих местах обрызган был кровью Французов, и возвратился назад с легкою раною. При сем казаки пленили одного офицера, которой рассказал — кто генерал и сколько войска. Офицера я послал в ту-ж минуту в князю Багратиону, которой в шести верстах от меня сзади находился, словесно донесть о случившемся. Сам я приказал действовать двум орудиям, которые при австрийской пехоте находились; роты поставил в деревне Маренго, а казачьи полки в линию близ пушек; но когда увидел, что у Французов есть пушки и большего калибра, то австрийские, под небольшим прикрытием из кавалерии, (отослал назад). По сближении Французов я приказал австрийской пехоте стрелять, но она отказалась, поставляя в резон, «что как неприятель силен, то закон их не позволяет в таком случае сражаться». Видя сие и не имея времени исправить оного чем другим, приказал я с поспешностию отступать, но и сего австрийцы не хотели сделать, полагая, «что, по близости неприятеля, не могут уже отретироваться». Тогда прискакал я сам с командою казаков и приказал бежать или велю их всех побить, — чему они и повиновались. Неприятель беспрепятственно прошел деревню и стал на поляне, в линию, имея в средине кавалерию. Казаки находились прямо против Французов лавою, а эскадрон австрийский — назади. Французы весьма медленно подавались вперед. Не разумея их плана, старался я затруднить их в исчислении моих войск; по временам, как во флангах моих и [633] сзади находился лес, заезжали туда казачьи небольшие команды, показывались во флангах неприятеля и скрывались. Они весьма редко палили из пушек и медлили так, что в продолжение шести часов непонятных для них наших действий, не более трех верст подались они вперед от деревни Маренго».

«В средине сего действия послал я одну или две сотни казаков, с тем, что-бы показали вид, что оные хотят ударит на кавалерию; желая вызвать к атаке нас, генерал французской (начал) строить и свою кавалерию к атаке нас, но вместо атаки выдвинул оную взад и пехотою закрыл. Третей казачей полк чрез пять часов подоспел ко мне, которому приказал, не показываясь, быть в лесу и наблюдать правой неприятельской фланг. Скоро сей полк заметил, что несколько пехоты послано в обход, которую он от главного войска отрезал и прижал к реке. Большая часть оных, брося оружие и аммуницыю, кинулись в реку и утонули, а колонна из ста человек с подполковником и офицерами отдалась военнопленными. В левом их же фланге посланы были два эскадрона в объезд, о чем, когда я узнал, послал храброго полка моего маиора Миронова, с командою, которой настиг их, побил на-голову и доставил ко мне их начальника — одного ротмистра, которой, посланной тогда же к фельдмаршалу, о всем ему донес и уже от фельдмаршала я, что все побиты, узнал, а на месте сражения не имел и минуты свободной».

«Хотя я, как сказал прежде, в минуту, когда узнал о точных силах неприятеля, донес о том князю Багратиону и пленного офицера послал, и в продолжении шести часов раза три или более посылал с разными донесениями, но он не прежде прибыл на место сражения, как когда прискакал уже с левого флангу австрийской храброй генерал Лузиньян с отрядом войск, и сильно Французов атаковал. Сражение началось жаркое. Я с казачьими полками двинулся влево, дабы при удобном случае ударить. Князь Багратион, подойдя к месту сражения, в мелком лесу близко и в виду неприятеля стал в линию и молчал. Французы сражались с Австрийцами и не теряли позиции своей: они бодро смотрели на нас, а потом всею массою несколько двинулись назад. Князь Багратион, стоя не [634] начиная сражения, прислал мне сказать, что-б я ударил двумя полками, а что-б третей за австрийскими войсками оставался влеве. Видя неприятельскую пехоту, твердо против меня стоящую, я понимал, что одна злоба выдумала такое повеление и что в исполнении оного не может быть хорошего, а только потеря казаков и стыд — что нас опрокинут; но я решился с двумя сотнями сам пуститься в атаку; приказал полкам, ежели сделают по нас залп, то не давая времени зарядить ружей, бить с быстротою; но нас встретили плутонгами, почему мы и воротились. Боясь хитрой против меня интриги и оберегая храбрость моих казаков от оговора, приказал я бывшим в моей команде трем австрийским эскадронам ударить, с тем, что казаки будут во флангах и сзади их, но начальники их, представляя невозможность, отказались от исполнения, о чем мысленно и сам я с ними согласился. Неприятель не теряясь ретировался, а наши довольствовались, преследуя их одними охотниками и стрелками. ¹² Австрийские войска также не ударили в штыки, и я не имел случая что-либо отменно хорошего сделать, оставаясь с казаками почти только зрителями, а более, сказать правду, был смешан дьявольскою интригою и злобою. Фельдмаршал князь Суворов и его высочество цесаревич, великой князь Константин Павлович, прискакали на место сражения, когда неприятель уже скрылся в болотистые места и большую часть своих войск переправил чрез реку — где ничего ему сделать нельзя было. Когда я явился к фельдмаршалу, он очень меня благодарил, но несколько раз сказал:

— Напрасно упустили неприятеля.

«Приметно было, что он недоволен чем-либо был».

«Суворов ночевал на месте сражения. Был постный день. [635] Ему устроили ужин, который состоял из поджаренного на сковородке луку с хлебом и небольшого кусочка осетрового балыка. Первым кушаньем он остался доволен, а когда подали балык, то сказал, что это отменная рыба, и кушал аппетитно. Во все время, по воле его, я был при нем и делил его (т. е. разделял с ним?) ужин.

«На другой день, когда я явился к Суворову, он отвел меня в сторону и спрашивал: хорошо-ли наши сражались»?

«На что я отвечал, что хорошо.

«Он еще спросил: храбро-ли кн. Багратион атаковал Французов?

«Тут я очень был смешан мыслею сказать правду; многие подумают, что, злобы ради, я оговорил, чего я не терпел и никогда не делал; сказать неправду — я столько всегда предан был всем моим начальникам, что и тех, которых не любил, никогда не обманывал; почему ничего на сей вопрос не отвечал».

«Тогда, как я мыслю, фельдмаршал, уразумев мое молчание, спросил: «бил-ли Багратион в штыки?»

«На что отвечал: «нет».

«Фельдмаршал повернулся и отошел от меня. За это дело я получил командорский орден св. Иоанна Иерусалимского с пенсионом по 1,000 руб. в год; (а за взятие Милана орден св. Анны 2-го класса)».

XV.

Ночной поход Суворова на Турин. — Опасение за фельдмаршала. — Разговор у фонтана. — Денисов выносит главнокомандующего из-под выстрелов в безопасное место. — Занятие Турина. — Бомбардировка.

1799.

Союзная армия двинулась к Турину; небольшой корпус наблюдал за Тортоною и Александриею. Поход на Турин совершен беспрепятственно. Фельдмаршал ехал, с двумя или тремя лицами, в двуместной старинной карете. Он пригласил в карету Денисова, который и занял место одного из вышедших. Это было утром, часу в девятом или в десятом; день был очень жаркий. «Нам так было тепло, что я тотчас весь спотел. Его сиятельство, при глубокой мысли, что ясно из лица [636] его было видно, хотел, казалось, и смеяться своему положению, особо когда Австрийцы с любопытством смотрели на его экипаж и многочисленную компанию в оном. Нам надобно было выдерживать всю форму строгого гарнадира, дабы и малейше не покачнуться головою, а в противном случае оную можно было разбить о другую. К нашему утешению недолго оставались мы в сем положении; фельдмаршал и сам видно наскучил оным, а может жалея и нас, велел остановить карету, вышел из оной, сел на добрую свою лошадь и поехал верхом. Мы все с радостию сделали то-ж».

Войска шли медленно по случаю жары и пыли. Суворов, желая объехать войско, поворотил в сторону, дал шпоры лошади, чем и принудил ее прыгнуть чрез довольно широкий ров — «каковыми все в том краю с обеих сторон большие дороги обрыты». Сопровождавшие его удивились и испугались, «ибо в том месте ров был глубок», а Суворов оглядывался на них.

«Видя, что Суворов оглядывается на нас, я вообразил, что мне, как казаку, достанется более. При сей мысли, приготовя свою лошадь доброю плетью и поворотя ее ко рву, я дал ей свободу. И хотя моя лошадь довольно легкая и не слабая была, но не перенесла одну заднюю ногу, несколько повихнулась на бок, однако не упала».

«Мы ехали, не останавливаясь, часа четыре. Проехали один небольшой городок; в другом прекрасном (городке) фельдмаршал в одном доме остановился. — Мы все были очень рады, велели показать нам квартиры, но, увидя в лавках апельсины и другие фрукты вошли в оные и купя, зачали лакомиться, оставаясь в том положении около часу и утешались разными видами, воображая, что отдохнув более, мы позабавимся.

«Как вдруг при этом воображении слышим, что фельдмаршал сам кличет: «на конь!» Торопливо кинулись мы к лошадям, и видим, что он один, с двумя или четырьмя казаками, уже едит. Мы все, во все ноги, пустились догонять его. Войска все уже оставались назади».

«И так, его сиятельство князь (граф) Суворов с штатом, из четырех или пяти особ состоящим и около десяти человек казаков конвоем, ехал по самой большой дороге к [637] Турину. — Город сей был занят в это время сильным неприятельским войском, самым передовым авангардом. У нас ни одного из жителей не было проводника. При сумерках встрелся с нами казак, которой был послан к одному чиновнику, сбился с дороги и ничего о городе Турине и о неприятеле не знал. Наступила ночь, довольно светлая. Фельдмаршал ехал, не останавливаясь. Нам встречались прекрасные строения, колонны мраморные и другие дорогие (дорогою?) — виды, почему заметил я князю Андрею Ивановичу Горчакову, как старшему — что можем легко отдать в плен фельдмаршале, что его надо о сем предупредить и остановить; но он сказал:

— Не смею.

«Тогда я отважился доложить его сиятельству:

— «Войска далеко сзади. Легко может, что вы кому-нибудь нужны и вас не могут найти; Нужно несколько вам отдохнуть».

— «В такую прекрасную ночь жаль спать, — отвечал Суворов, и, указывая на летающих во множестве с огненными искрами червячков, сказал: — Видел-ли ты когда-либо такую прекрасную иллюминацию?»

«При одном прекрасном фонтане, видя что он не останавливается и едет дальше и, при воображении, что он в опасность вдается, заехал я ему вперед, поворотил против его свою лошадь боком и решительно сказал:

— «Ваше сиятельство! Далее не пущу, и ежели что в особенности вам надо, то я один выполню».

«Он остановился и просил меня такими словами:

— «Пожалуй, Карпович, пусти!

«Я с твердостию отвечал, что это не может быть. Тогда он сказал:

— «Что-ж будет делать генерал Шателер?

— «А где полагаете должен он быть?» спросил я, ибо ничего о нем прежде не слышал.

— «Он впереди, — отвечал его сиятельство.

«Тут просил я его не ездить далее и что я его (Шателера) найду.

«Я поскакал один вперед и, проскакав несколько, раза два [638] сходил с лошади, прислушивался: нет-ли в стороне войска. В последнем разе услышал, что недалеко от меня, в рощице, говорят люди и, как бы с намерением, тихо. Я подъехал ближе к тому месту и спросил по-французски:

— «Не тут-ли генерал Шателер?»

— Тут, — отвечал ом сам.

«Он находился с малым числом австрийской кавалерии и 6-ю шестифунтовыми пушками».

«Он со мною поскакал в фельдмаршалу и, переговоря с ним секретно, воротился к своему месту, скоро открыл канонаду по городу, которой очень был близок, на что долго Французы не отвечали».

— «Почему они не отвечают? спросил меня фельдмаршал.

«Желая сделать ему утешение, я сказал:

— «Они узнали, что ваше сиятельство близко, испужались и советуются о сдаче».

«Мы недолго оставались в сем утешении: французские пушки загремели как гром. Ядра большего калибра, ударяясь о каменное строение и падая на дорогу, также камнем усланную, производили другого рода страшный стук. Генерал Шателер с своим дивизионом во все ноги вспять полетел, но фельдмаршал оставался при сказанном фонтане и рассказывал нам о приятности ночи, о хорошем тамошнего края климате и изобилии. Ядра перелетали чрез нас и падали близь нас и более прямо по нашей дороге; им (Французам) не мудрено было, как в знаемое место метить, и уже генерал Шателер показать, где мы есть.

«Я сказал всем:

— «Фельдмаршал и мы в опасном месте».

«Он слышал мои слова, на которые отвечал:

— Нет, Карпович! это место прекрасное. — Глядите, продолжал он показывая на большие тополи; — глядите, как здесь прекрасно растут деревья».

«При сем разе упало недалеко (от) нас ядро на дорогу, на которой и мы были, отчего я содрогнулся. Как никто ничего не делал для сбережения фельдмаршала, то я сказал:

— «Помогайте мне!» [639]

«Подшел б нему, взял его на свои руви и побежал, неся его в сторону. Он кричал:

— «Проклятой! Что ты делаешь?

«Он схватил меня за волосы, но не драл. Я так был стороплен, что, не осмотревшись, упал в сухой близь большего дома ров, но как оной не был глубок, то я стал прямо на ноги и начальника моего не уронил; а, спустя с рук, вел его за руку, по рву, и на углу рва поворотил в сторону. Оглядевшись, увидел, что мы в большой опасности: ров был проведен близь каменной простой дворовой стены, в которую, ежели трафит большего калибра ядро, может большую часть ее опрокинуть и камнями многих убить. Показав сию опасность фельдмаршалу, я вылез из рва и, подав ему руку, вынул и его, а другие сами повылазили, ибо все там были. Нам подали лошадей. Фельдмаршал требовал, что-б я его вел к фонтану. Почему я решился его обмануть: поехал вперед, говоря, что я туда и поведу; но вместо того, объезжая строение, вел назад. Когда-ж выехали на ту дорогу, по которой ехали, он узнал и весьма был недоволен, но не поехал вперед, а остановился в одном маленьком домике на остаток ночи, которая проходила уже».

«Я послал сыскать кого-либо из наших генералов сказать ему, что-б прислали поскорей к нему (фельдмаршалу) хотя один полк и также лег спать в горне (горнице?), на куче насыпанной пшеницы, потому что постели не было и нечего было постлать. Меня разбудили когда уже было часа полтора дня и сказали, что город Австрийцами занят. Фельдмаршал встал и сердился на меня, что я его провел назад. Вставши, поспешил я разузнать: правда-ли что городе занят, а когда узнал, что нет, пошел к фельдмаршалу. Он точно сердился и сказал мне:

— «Вот что ты наделал: без тебя мы бы вошли первые.

«Но когда я его уверил, что никого в городе еще нет, то он послал кн. Андрея Ивановича Горчакова лучше о том доведаться. Я с ним также поехал. Я был прав; и мы, без войска и артиллерии, хотя и хотели занять оной город, но как Французы не отворяли нам ворот и мало на нас смотрели, но не препятствовали ехать близ стен, то мы и [640] воротились, быв и тем довольны, что видели город и донесли обо всем его сиятельству».

«Фельдмаршал оставался в своей квартире несколько часов, как вдруг, не помню (кто), прискакал и донес фельдмаршалу, что нечаянно Австрийцы въехали в город и весь заняли, кроме цитадели».

«Один австрийской кавалерийской полковник с тремя (или) четырью эскадронами был послан в бок города; взъехав на горку, он видит что французского войска нет в оном, расчислил, что оное в цитадель убралось, и что оставлены против его находящиеся ворота, решился оными овладеть. Обдумав хорошенько и для всего приготовя свои войска, полетел к оным, выломал запоры, отворил и въехал прежде чем Французы узнали, — а за ним и ближайшие войска взошли и несколько их (французских) офицеров нашли спокойно сидящих в своих квартирах».

«Фельдмаршал тот же день просто въехал в город, остановился в одном большом доме, в нижнем этаже, и мне приказал быть при нем. Остаток дня прошел без всяких новостей, и мы легли покойно; но около полуночи я услышал большой звук и шум: вскакиваю, бегу вниз, как я был в третьем этаже, и вижу страшную тревогу в дворе, где у двух или трех человек ядрами оторваны были руки или ноги и несколько побито лошадей. Я вспомнил, что может быть и фельдмаршал, хотя в горнице, но в опасности; бегу искать его и нахожу спокойно лежащего на постели, — или канапы, не помню, — в горнице, у которой, в ту сторону, откуда летят ядра и бомбы, окошко было на улицу и отворены ставни. Я так от виду сего испужался, что довольно громко закричал;.

— «Бога ради, ваше сиятельство, встаньте и выйдите из этой горницы».

«Он проснулся, или и не спал; несколько привстал и спросил:

— «Что ты, Карпович?

«Я ему сказал, что сильно по городу из цитадели бомбандируют и что весьма метко целят в этот дом, в дворе [641] которого людей и лошадей много ранено и убито. Он несколько на меня поглядел и сказал:

— «Оставь меня: я спать хочу.

«И лицом к стене обернулся и лег, а я вышел. Немного оставался он покоен, позвал дежурного генерала и других нужных чиновников к себе и немедленно отправил парлемонтера сказать французскому генералу, что жители невинны и что-б он оставил их в покое, а в противном случае принудит его к тому; почему скоро все и утихло».

Сообщ. А. П. Чеботарев.

Комментарии

1. См. «Русскую Старину» изд. 1874 г., т. X, стр. 1-46; т. XI, стр. 379-410.

2. 12-го октября 1794 г.

3. Денисов произведен в полковники 23-го января 1798 г.

4. Из «Истории Российско-Австрийской кампании 1799 г.», изданной Е. Фуксом в 1826 году и из «Истории войны 1799 года», — Д. А. Милютина, — (72 прил. к I част. VI гл.), видно, что в войне этой участвовало, под начальством походного атамана Денисова, восемь Донских казачьих полков: Денисова 5-го, Грекова 8-го, Семерникова, Сычова, Паздеева 1-го, Молчанова, Бурнакова и Паздеева 2-го; в полках этих состояло: генералов 2, штаб-офицеров 16, обер-офицеров 112, нижних чинов 4,031.

При выступлении из России полки эти не имели в своем составе генералов: показанные в них 2 генерала (Денисов и Курников) произведены в эти чины за храбрость в битвах с Французами, в Италии. («Санктпетербургские Ведомости» 1799 г., № 50; высочайшие приказы 20 и 21-го июня). А. Ч.

5. 9-го апреля, в Валежио, Суворов распределил казачьи полки по всем колоннам армии, приказав им следовать в голове. Он рассчитывал на впечатление, которое должны были произвести в этом крае наши бородатые донцы. («Истор. войны 1799 г.» Д. А. Милютина, част. II, гл. XV, стр. 270). А. Ч.

6. «13-го (24-го) апреля походной атаман Денисов и полковник Греков, ворвавшись с казаками своими в крепость Бергамо, отрезали Французов от крепкого замка и овладели оным».

(Донесение Суворова Императору Павлу I, от 20-го апреля (1 мая) 1799 г.)

«Казаки понеслись в погоню, и без оглядки ворвались вслед за неприятелем в самый Бергамо. Появление их в. этом укрепленном я многолюдном городе было так неожиданно, так внезапно, что Французы не успели даже укрыться в цитадель. Казаки эти овладели и городом, и цитаделью, взяв в плен до 130 Французов. В замке найдено 19 осадных орудий, много ружей, военных запасов, и знамя». («Ист. войн. 1799 г.», Д. А. Милютина, ч. II, гл. XV, стр. 276). А. Ч.

7. 14-го апреля 1799 г.

8. «15-го (26-го) апреля казаки Денисова, Грекова и Молчанова окружили Лекко, и когда егеря и гренадеры князя Багратиона ринулись на Французов в штыки, казаки спешились и содействовали пехоте нашей поразить неприятеля». (Донес. Суворова императору Павлу I). А. Ч.

9. «16-го (27-го) апреля, Денисов, с своими, Грекова и Молчанова полками, при Треццо, кололи неприятеля везде, с свойственною Россиянам храбростию и побуждаемы будучи мужественным воином, их походным атаманом Денисовым, и в сотовариществе его полковником Грековым. Потом, когда войска наши двинулись на Милан, походный атаман Денисов окружил донскими полками Милан, и в оный вступил».

«Вашему императорскому величеству не могу довольно похвалить отличную храбрость донских полков при низвержении не только кавалерии, но и пехоты пиками их». (Донесение Суворова императору Павлу I).

«Казаки, с своим походным атаманом Денисовым, смело высылали на правый берег (Адды) и обскакали в тыл неприятельский пост в Треццо».... «Моро не мог уже сомневаться в том, что здесь (Поццо и Ваприо) была главная атака союзников: он поскакал на место боя и чуть было сам не лопал в руки казаков, рассыпавшихся даже до главной квартиры французской армии, в Инцаго» ….«один из баталионов почти весь был изрублен неприятельскою кавалериею. Тогда долевой атаман Денисов вобрав все три свои полка, вместе о австрийскими гусарами, дружно ударил в левый фланг неприятельской линии, ворвался в пехоту французскую, опрокинул ее и заставил отступить опять в Поццо. Тут только подоспел от Милана один французский кавалерийский полк, но казаки бросились на него, опрокинули, преследовала до самой Горгонцолы и захватили много пленных, в том числе одного генерала (Бекера)»….. «казаки мигом сняли неприятельский кавалерийский пост»….. «и вытеснили правый неприятельский фланг из Падерно». («Ист. войн. 1799 г.» Д. А. Милютина, ч. II, гл. XVI, стр. 290 и 293». А. Ч.

10. Едва успели последние французские войска выдти из города, как ворвались уже в него с другой стороны донские казаки, посланные Суворовым по следам неприятеля. Вечером, 17-го апреля, полк Молчанова подошел к городским воротам и найдя их запертыми, отбил их, вошел в улицы, колол и гнал встреченных Французов, не успевших укрыться в цитадель»... «Казаки провели ночь в городе, окружив цытадель»... «Русские солдаты возбуждали в Милане общее внимание и любопытство; особенно не могли надивиться итальянцы при виде бородатых казаков, которых прозвали «Русскими капуцинами» (gli capucini Russi). Многие откровенно создавались, что считали прежде казаков людоедами»... («Ист. войн.» 1799 г., Д. А. Милютина, ч. II, гл. XVII, стр. 298 и 301). А. Ч.

11. Багратион был в это время генерал-маиором.

12. «5-го мая»... «целый гусарский (неприятельский) эскадрон сколот казаками Молчанова; в других трех нападениях казаки, под предводительством походного атамана (Денисова), а особливо полк Грекова, низвергли более 200 человек. Много раз императорско-королевская кавалерия рубила и поражала с казаками части рассыпанной неприятельской пехоты, и пригнав к р. Танаро, паки Молчанова полк отрезал одну полубригаду; сия бросилась в воду, где ее до 500 человек потонуло, а 78, бросив ружье, сдались. Загнанные в близь лежащее болото, конные и пешие, многие увязли и потонули»... (Из донес. Суворова императору Павлу I и «Ист. войн.» 1799 г. Д. А. Милютина, ч. III, гл. XXII, прил. 58). А. Ч.

Текст воспроизведен по изданию: Записки донского атамана Денисова. 1763-1841 // Русская старина, № 12. 1874

© текст - Чеботарев А. П. 1874
© сетевая версия - Тhietmar. 2017
© OCR - Андреев-Попович И. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1874