НАТАНИЕЛ РЭКСЕЛЛ МЛАДШИЙ

ПУТЕШЕСТВИЕ ЧЕРЕЗ СЕВЕРНУЮ ЧАСТЬ ЕВРОПЫ,

В ЧАСТНОСТИ В КОПЕНГАГЕН, СТОКГОЛЬМ И ПЕТЕРБУРГ

В СЕРИИ ПИСЕМ

A TOUR THROUGH SOME OF THE NORTHERN PARTS OF EUROPE, PARTICULARLY COPENHAGEN, STOCKHOLM AND PETERSBURGH IN A SERIES OF LETTER

(Перевод Бер-Глинки Андрея Игоревича специально для сайта «Восточная литература»)

Письмо XI.

Санкт-Петербург. Пятница. 15 июля 1774 г.

Почитание русскими их героя и законодателя Петра, как вы можете заметить, близко к идолопоклонству и возрастает по мере удаления от времен, в которые он сам прославился. Немногие, способные мыслить непредвзято и умеющие различать [суть вещей] и видеть предметы без ложного блеска, который обычно ослепляет и вводит в заблуждение массы, видят, однако, его характер и образ действий другими глазами, и даже подвергают критике, если не пересмотру, то, на чем зиждется его слава. Пятьдесят лет, которые [216] уже почти прошли с момента его смерти ¹, сорвали в той или иной мере пелену с политической святыни, и [пережитый] опыт благоприятной или пагубной природы его постановлений, ставит на них клеймо совершенства или ошибки. Как несовершенен человек и кратка жизнь человеческая, так ограничена и его способность предвидения, ибо в том, что видится преисполненным благодати, часто содержится скрытая отрава, которая, вызрев со временем, может разрушить ожидаемые последствия и заставить нас осудить или пересмотреть то, чем мы прежде восхищались. Месье Вольтер, который во всех своих работах, обычно руководствуется более духом (genius) и фантазией, нежели чем точным отношением к истине и беспристрастностью, нимало не поспособствовал прекращению общественного заблуждения, наделив своего героя Петра ложным и ошибочным величием ². Есть лишь три светлых аспекта, которые мы можем видеть в нем: [217] цивилизатор, правитель и законодатель для страны; но находятся и те, кто утверждает, что он [Петр] преуспел лишь в первом из них, для чего принес в жертву два других. Послушаем их аргументы и заметим их для себя. «Московиты без сомнения, - говорят они, - в начале нынешнего столетия погрязли в глубоком и всеобщем невежестве; они не имели связи с европейскими народами, которые их ненавидели и презирали. Царь сломал этот барьер, он ввел искусства и изысканность, о которых они прежде не имели даже представления; он заставил их принять различные привычки и манеры: но все эти перемены были внешними, и хотя они и разрушили эти грубые особенности [русского национального] характера, которые отличали их [русских] до этого, не дали им ничего [218] ценного или полезного. Подавляющее число русских бояр или знати никогда не видела нынешнего двора или столицы, но живут в своих поместьях около Москвы, совершенно не обращая внимания (totally regardless) на правящего князя (reigning prince), и их очень мало касаются (little affected by) постановления, принятые в четырехстах или пятистах милях от них, неохотно приводимые в исполнение. Но какое бы суждение мы не вынесли об этой цивилизации, нельзя не назвать образ действий Петра пагубным, ошибочным и неблагоразумным. Обширные владения Московии, протянувшиеся до северных границ Китая, Персии и Турции, изображают империю скорее азиатскую, чем европейскую: столица этой великой страны была очень разумно основана в Москве, которая, из-за своего положения во внутренней части ее, позволяет властям [219] распространять свою власть на самые отдаленные провинции, удерживая их вместе; множество бродячих и диких племен, населяющих их, ничто, кроме скорой и видимой длани деспотической власти не может удержать в верности и подчинении. Но все эти соображения были проигнорированы царем, кто, воспламененный желанием стать европейским государем, отказался ото всей естественной важности и ценности азиатской [части своей державы], чтобы владеть двумя или тремя опустошенными шведскими провинциями; и растратил свою жизнь на интриги и войны, для поддержания своих приобретений. Основание им столицы в самом углу империи на берегу Финского залива, в болотах, где природа сводит на нет любые преимущества, на самой суровой географической широте, было [220] результатом этой политики. Если он имел предметом своих забот лишь коммерцию, когда основывал город, он без сомнения, действовал мудро, так как люди могут теперь довольствоваться плодами преимуществ от [более близкой] связи с Европой, и даже поддерживать свое положение в азиатской системе. Как отец же своего народа, для которого народное счастье должно было быть даже более дорого, чего мы от него как раз менее всего ожидаем, что можем тут сказать? Множество людей, павших жертвой при возведении его новой столицы из-за нездоровых гнилостных испарений болотистых островов, на которых она расположена, - быть может, скорее жестокость, совершенная для того, чтобы донести до масс и придать силу его постановлениям среди подданных, чем знак доброжелательности и человеколюбия, - желают сорвать покров [молчания] с несчастной необходимости, требующей извинения за этот аспект [221] его общественной деятельности. Несмотря на все эти факты, умаляющие его славу, необходимо признать, что он был великим властителем (great prince), и что его ошибки, имей он счастье насладиться более продолжительной жизнью, вследствие его обширного опыта, им же были бы и исправлены. Если бы Петр смог обеспечить себе бессмертие, таковы были его мудрость и проницательность, что он исправил бы собственные ошибки и поднялся бы над своими недостатками, но к сожалению, произошло иначе. Его преемники, которые не знали, как отделить мудрые стороны его правления от немудрых (to separate the wise from unwise parts of his administration), довели до крайности его ошибки (have prosecuted to their utmost extent his errors) и слепо придерживались всех его установлений, из уважения к его памяти. Дух Петра жил некоторое время при Екатерине [I]; но ее правление было весьма коротким: и с тех пор московиты были далеки от [222] успеха в истинном величии, а 1730 год можно считать началом периода, с которого его предприятие было повернуто в обратном направлении. При императрице Анне этот упадок не был столь очевиден: она правила русскими путем страха, и постоянно держала кнут в своей руке. Елизавета, ее преемница, ослабила бразды правления и поблажки, которые она позволяла себе, она распространила на своих подданных. Она поклялась, что не прольется ни капля крови от руки палача во все время ее правления, и соблюла это обещание; но по необходимости была вовлечена в последнюю всеобщую войну ³ и [поэтому, сама не желая того,] принесла в жертву тысячи жизней на протяжении хода этой войны. Правление этой императрицы было мягким и гуманным, она страстно желала принести счастье своим подданным; но необычные обстоятельства, которые возвели ее на престол, спутывали ее действия и лишали ее власти [223] комфортно действовать в соответствии с ее собственными суждениями». – Я знаю, вы будете удивлены столь отличным от тех, что вы привыкли получать, изображением этой империи, которую мы привыкли рассматривать в качестве объекта политической угрозы и быть бдительными с ней (an object of political terror and watchfulness), чьими стараниями Европа была научена бояться очередной всемирной монархии. Но необходимо помнить, что сведения (lights), по которым мы судим, весьма обрывочны и обманчивы; мы не знакомы с тайными силами, управляющими здесь, и которые, быть может, удержат этот народ от стремления добиться превосходства над своими соседями. Я зашел гораздо дальше, чем предполагал сначала, в своих рассуждениях, и был бы рад прервать этот ход мыслей, где я могу запутаться сам и ввести в заблуждение, и вернуться к предметам и чувствам, более привычным моему пониманию и более интересным моему сердцу. [224]

Один из достойнейших памятников всеобщих признательности и почитания Петра I, тот который нынешняя правительница приказала возвести. Это конная статуя, несколько лет создаваемая месье Фальконе. Мне показали эту величественную статую лишь несколько дней назад, и я имел удовольствие видеть ее модель, уже завершенную. В этом произведении он соединил наибольшую простоту с подлинной возвышенностью замысла. Ни одна другая статуя, древняя или современная, не дала ему образец [для подражания], она единственная в своем роде, и блестяще выражает характер этого человека, и народа, над которым он правил. Вместо пьедестала, украшенного надписями или украшенного [фигурами] рабов, он был установлен на каменную глыбу огромного размера, на которую пытается взойти конь [его статуи], и почти достиг ее вершины. Эта позиция [статуи] дала ему [Фальконе] [225] возможность продемонстрировать подлинную анатомическую красоту и мастерство в изображении лошадиных лодыжек и бедер, на которые ложится весь вес лошадиного тела. Фигура царя полна огня и воодушевления (spirit): он сидит на медвежьей шкуре и одет в простую одежду, не характерную для какой-то определенной страны, но так как мог бы одеться, не нарушая приличия, житель любой из них. Его взгляд направлен на некий удаленный объект, по замыслу предполагается, цитадель, и в его чертах наиболее сильно выражено чувство «осмотрительности и заботы о благе народном»: его левая рука держит узду, а правая простерта в сторону, как сам скульптор выразил это, «en pere & en maitre» ⁴. Под фигурой на камне имеется следующая надпись: «Petro Primo, Catherina Secunda Posuit, 177_.» ⁵. «Я старался, - сказал месье Фальконе, - когда работал над этой моделью, ухватить, насколько это возможно, [226] дух московитского законодателя и придать ему такое выражение [лица], какое он в действительности имел. Я не украшал его символами римского консула, не вкладывал ему в руку маршальский жезл; античные одежды выглядели бы неестественно, а русские он хотел упразднить. Шкура, на которой он сидит, символизирует народ, который он хотел облагородить. Возможно, - сказал он [Фальконе], - царь спросил бы меня, почему я не вложил ему в руку саблю; но он, возможно, слишком часто пользовался ею при жизни, а скульптор должен отражать лишь свойства характера, достойные почета, и скорее набрасывать вуаль на ошибки и недостатки, бросающие тень. Вымученный панегирик был бы равно неблагоразумен и не нужен, так как история уже исполнила эту службу с непредвзятой справедливостью и [227] сохранила его имя уважаемым для всего мира; и я должен отдать справедливость словам ее нынешнего величества, которая имела достаточно чувства вкуса и проницательности, чтобы это хорошо видеть, и выбрать короткую надпись, которую вы видите сейчас, изо всех, которые могли быть составлены». Все сейчас находится в стадии подготовки к установке самой статуи, которая, будет, когда будет установлена, вероятно, не будет иметь себе равных в Европе. Оставляя в стороне гений Фальконе как художника, [добавим что] он – человек необычного таланта, эрудиции и размаха чувств: он гражданин земли (citizen of the earth), и совершенно свободен от различений климатов или стран, которые умаляют благожелательность и накладывают путы на человеколюбие. Он, как говорят, однако, обладает в высокой степени той чувствительностью (soreness), как выразился Поуп, которая нетерпима к незаслуженному порицанию и легкой раздражительностью, которую люди [228] искусства часто обнаруживают, когда большинство высказывает ошибочные суждения об их способностях и поступках. Он произнес много славословий в адрес наших современных английских художников, особенно Джошуа Рейнольдса ⁶, с которым, сказал он, поддерживает постоянную переписку и обмен связанными с их творчеством композициями. «Граф Гуголино в донжоне», недавно подаренный ему Рейнольдсом, висит в его комнате над камином, и на его тонкую выразительность, - сказал он, - он не может смотреть иначе, как со смесью страха и восхищения. Он осведомился, знаю ли я Мадмуазель Анжелику ⁷, чьи произведения он почти все имеет у себя ⁸ и [коих] является страстным ценителем. Короче говоря, я получил особенное удовольствие от знакомства с ним, которое он позволял мне поддерживать на протяжении моего пребывания здесь, и от которого я приобрел не меньше чести, чем [229] [полезных] советов. Так как он преодолел среднюю пору жизни и постоянно жил в Петербурге вот уже на протяжении восьми лет, я не смог удержаться, чтобы не спросить его, несколько дней назад, не собирается ли он возвратиться во Францию, свою родную страну, особенно [теперь], когда юный принц ⁹, царствование которого началось, кажется, с большим рукоплесканием (with a great applause) может предложить ему ту или иную работу по украшению своего королевства? «Увы, сэр, - сказал он, - я прожил слишком долго и знаю, что каждый монарх, особенно юный, начинает свою карьеру с почета и похвалы, но время обычно обрезает эти незрелые плоды (trophies). Что до меня, то, когда я посещал свою родину, у меня не было ничего, что я хотел бы у нее попросить, кроме, быть может, нескольких футов земли, чтобы упокоить мои останки, в чем бы мне нельзя было отказать». Я часто наблюдал, что все люди выдающихся дарований придерживаются одного и того же языка и, когда остается позади буйный период жизни, в котором [230] амбиции или надежды обещают им идеальное блаженство и вводят в заставляют их обманываться в трезвых суждениях, они не имеют иного желания, кроме скромного удаления [от мира] и, говоря словами Тибулла,

Dum meus assiduo luceat igne focus.

Вы, однако, можете сказать мне, что я удалился в размышления, хотя вы ожидали описаний. Я уже сделал, и надеюсь еще, если смогу, за день или два, дать вам некоторое представление об этой столице с моего несовершенного взгляда на нее. [231]

Санкт-Петербург. Среда. 20 июля 1774 г.

Этот город имеет столь громадные очертания, что потребуются будущие императрицы, и будущие годы, чтобы его закончить. Он расположен сейчас на выступающем [в море] участке земли, но так как дома во многих частях не соприкасаются друг с другом, и огромное пространство остается незастроенным, трудно оценить его подлинный размер и величину. Набожность, [того] не желая, дополнила его великолепие, и создала места для поклонения почти в каждой [его] части. Любопытство и новизна влекли меня к каждому из них. Внешние архитектурные различия очень невелики: греки, кажется, изобрели купол, а магометане - минарет в своих церквях. Они обычно окружают один большой четырьмя меньшими куполами и покрывают их позолоченной медью, [232] которая создает прекрасный эффект для глаз, когда на нее светит солнце. Орнамент внутри дорогой и варварский: мексиканский храм вряд ли может сравниться с ним в этом. Они украшают глиняных Деву и Иисуса золотыми и серебряными головными уборами и иногда полными одеяниями, и оставляют открытыми только пальцы, которые многие с огромной набожностью целуют. Некоторые из этих странных составных фигур из металла и краски весьма забавны, и бедная Мадонна смотрится как заключенный в золотых оковах. Попы или священники носят облачения, очень похожие на католические, составленные из дорогой ткани и дорогих шелков. Манера, в которой они проводят службу, напоминает скорее заклинание, чем молитву, вознесенную к Господу; они проговаривают большую ее часть столь невероятно быстро, что рискну предположить, что прихожане вряд ли могут отделить одно слово, которые произносит священник, от другого, как бы [233] сильно не было [сосредоточено] их внимание.

[Святитель] Николай [Мирликийский] имеет высокий ранг и почитание в русском [церковном] календаре, и имеет почти столь же много церквей (altars), посвященных ему, как сама Дева [Мария]. Кстати, я не понимаю причины этого, но заметил, что 9 из 10 ее [Девы Марии] и Иисуса ликов (heads) – черного цвета, или, по крайней мере, имеют темно-оливковый цвет, как лица индусов (a deep Indian olive colour), близко похожий на него [т.е. на черный цвет]. [Для русских] не столь важно передать точный ее [Девы] образ (juster idea of her person), как для Рафаэля или Гвидо ¹⁰, так как [они вместо этого полагают, что] сирийские женщины, чьи тела открыты солнцу Палестины, с огромной вероятностью должны были бы иметь темный цвет кожи. В церкви [Петропавловской] цитадели, хранятся останки Петра I и его царственных наследников, похороненных в гробах, расположенных вплотную один к одному, но ни у одного из них нет мраморных памятников, установленных в их честь ¹¹; нет ни одного другого мотива, привлекающего путешественника войти в эту [234] церковь, кроме сознания того, что она хранит в себе дерево, содержащее прах Петра, и смешанное чувство почтения и удовольствия, которое разум может испытать от его созерцания. Лишь один монарх является исключением [из этого ряда], как бы недостойный быть похороненным со своими предшественниками и последователями на российском троне. Это несчастный Петр III, кто, после своей смерти, был положен на несколько дней в монастыре святого Александра Невского, в нескольких милях от города, для убеждения народа, что он [умирая,] не испытал никакого насилия, но окончил свои дни естественным образом: он был впоследствии в частном порядке там похоронен. Так как я упомянул его имя, я сделаю несколько замечаний касательно его жизни и характера. Хотя можно себе представить, что при нынешнем правлении мало кто может отважиться открыто высказывать свое мнение о нем, я склонен верить, исходя из общих свидетельств, что он был недостоин и неспособен править, и что какому бы осуждению императрица, как его жена ни подвергалась, наиболее спасительным путем для России было его свержение. Он принес в Санкт-Петербург самые бескультурные и пагубные суеверия германцев; он не скрывал своего презрения к их [русских] религии, их образу жизни, их законам; он собирался начать войну с Данией за восстановление Голштинских владений, и собирался начать свой марш сквозь огромное пространство страны, которая отделилась от этих царств за несколько дней; он был плохо воспитан и причинял вред своей жене, и отвратил своим безрассудством и глупостью от себя каждое сердце. Быстрота и напор, с которыми императрица произвела революцию, могут превзойти лишь малодушие и подлость, с которыми Петр уступил корону. Он сам был, в день, предшествовавший этому событию, [236] в Ораниенбаумском дворце и был совершенно не готов к такой перемене, о которой не имел ни малейшего подозрения. Она выступила из Петергофа, где она тогда находилась, через скрытую дверь в саду, очень рано утром. Сопровождаемая графом Орловым ¹² в ее карете, императрица достигла Петербурга прежде чем ее отсутствие было замечено. Она немедленно заняла дворец, без малейшей трудности или сопротивления, и, одевшись в униформу начальника гвардии, выступила по направлению к Петергофу. Как скоро император получил о случившемся донесение, он тотчас отплыл из Ораниенбаума, который стоит на берегу Финского залива, на императорской яхте, надеясь достичь Кронштадта, находившегося поблизости, крепости, в которой он оказался бы в безопасности. Здесь, однако, он оказался разочарован, так как императрица предвидела его намерения и послала двух адмиралов охранять его [Кронштадт]. Когда он [237] подошел к крепости, они приказали ему держаться на расстоянии, в противном случае угрожали потопить, и приготовили пушки для этой цели. Помимо его возлюбленной, графини Воронцовой, на борту находилось множество женщин и сопровождающих лиц: испуганные угрозой, они окружили его и сотрясали воздух криками, побуждая его отказаться от своего намерения. Фактически он так и поступил, и, уступив собственным страхам и их назойливости, вернулся в Ораниенбаум. Впоследствии выяснилось, что эти пушки не были заряжены. Старый фельдмаршал граф Миних, который был вновь вызван из своей долгой сибирской ссылки, был с ним в этот критический момент, и дал ему единственный совет, который мог его спасти. Он умолял его отправиться смело навстречу императрице, заставить преданную ему гвардию принести ему присягу как своему [238] правителю и предложил принести свою собственную жизнь в его защиту. Петр не обладал достаточным великодушием и благоразумием, ни для того, чтобы понять абсолютную необходимость такого образа действий, ни для того, чтобы немедленно принять его. Напротив, советуясь лишь со своим страхом, он пал на землю перед императрицей в саду Ораниенбаума, закрыв свое лицо обеими руками, разразившись слезами беспомощности, и лишь умолял ее в выражениях самой презренной покорности, сохранить ему жизнь и отписать ему его родительские владения в Гольштинии. Она потребовала от него подняться и препроводила его в Петергофский дворец, в которой он подписал бумагу о передаче всей своей власти. Тем временем были подготовлены закрытые повозки, отправившиеся по разным дорогам, чтобы не было известно, в какой из них находится принц; и эта могучая революция, повергнувшая величайшего императора на землю, [239] совершилась за несколько часов, почти без замешательства или волнения. Люди, приученные к деспотизму и безразличные к тому, кто ими правит, остались тихими наблюдателями произошедшего, гвардейцы были лишь актерами, а генеральная репетиция была проведена принцессой Елизаветой несколько лет назад, когда юный Иван был смещен и она захватила трон. [Теперь] мы должны приподнять вуаль с окончания этой мрачной истории. Такой заключенный не могу долго оставаться в подобном положении. На девятый день после своего захвата, как сообщают, он почувствовал боль в кишечнике, и вскоре было объявлено о его смерти. Большего мы не знаем. История, рано или поздно, быть может прольет свет на его конец; но в этом столетии этот секрет вряд ли будет раскрыт. Сам того не желая, я однако, косвенно становлюсь оправдателем преступления, хотя правосудие требует, чтобы я сказал, что всемирно признано право императрицы на самозащиту, если не на самосохранение, для того, чтобы [240] оправдать ее поведение, так как известно, что Петр обсуждал и собирался привести в исполнение самые жестокие меры против нее, если бы это не было предотвращено столь внезапной атакой. Если мы добавим к этому однообразный стиль ее жизни и царствования, начавшийся с той эпохи (since that aera), в которую человеколюбие и мудрость, казалось, покинули ее, то скажем откровенно, [что ей] следовало перейти эту черту, как того требовала государственная необходимость, что с момента ее неповиновения стало неизбежным. - Я вернулся в Петербург.

Общественные здания разного рода на удивление столь многочисленны в этом городе, что я склонен считать, что они занимают пятую или шестую часть всей столицы. Часть из них каменная, но основная часть лишь кирпичные или построенные из обмазанного дерева. [241]

Зимний дворец построен из материалов первого рода, и был возведен при императрице Елизавете: он очень большой и тяжелый: кто-то может предположить, что сэр Джон Ванбрэ ¹³ был призван на помощь при составлении его плана; так как ничто иное не походит столь поразительно на его [Ванбрэ] стиль [как этот дворец]. Он еще не закончен, как почти все остальное в России. Он расположен в очень красивом месте, на берегу Невы и в центре города. К нему прилегает небольшой дворец, построенный нынешней императрицей, и называется, почему – я не знаю – Эрмитаж ¹⁴. Он вовсе не напоминает собою эрмитаж, как мы его себе представляем, скорее напоминает храм; но когда ее величество пребывает в этой части здания, она находится в уединении; и в нем нет ни гостиной, ни двора. Я был допущен несколько дней назад видеть эти апартаменты, которые весьма изысканы и украшены с большим вкусом. В здании размещены две живописных галереи, [242] картины для которых были недавно приобретены за огромные деньги в Италии, и среди них я бы охотно, если бы было позволено, проводил по нескольку часов каждый день моего пребывания здесь. Корона, которую я видел в самом дворце, вероятно, самая дорогая в Европе. Она имеет форму дамской шляпы без полей и полностью покрыта алмазами. В скипетр вставлен один знаменитый алмаз, приобретенный князем (prince) Орловым за 500 000 рублей (Цена [1 рубля] равна примерно 4 англ. шиллингам 6 d. (прим. автора)), и подаренный им своей царственной любовнице лишь несколько месяцев назад. Он намного превосходит по размеру алмаз Пита и невидим в воде ¹⁵. Короче говоря, это самый красивый и редкий [алмаз], когда-либо привезенный из Голконды.

Здесь есть две академии, одна – искусств, другая – наук, обе я неоднократно посещал. [243] Нынешняя императрица основала первую из них, которая станет, когда будет закончена, превосходным зданием: она украшена мастерами разных видов изящных искусств и наполнена слепками самых прославленных греческих и римских скульптур. Хотя я не заметил, пока, чтобы [в Академии] появились какие-то гении, по крайней мере, не среди художников. Природа, кажется, ограничивает совершенство изящных и изысканных произведений определенными условиями климата и народами (people), среди которых они [эти произведения] стихийно распространяются столетиями, и которые лишь несовершенно копируются другими народами, среди которых семена не столь удачно проросли или не прижились.

Я больше очарован самой рекой Невой, чем чем-либо другим, что я здесь увидел. Темза не сравнится с ней по красоте; и, поскольку Нева вытекает [244] из Ладожского озера и впадает в Финский залив, она всегда полноводная, прозрачная и совершенно чистая. Вдоль ее берегов, несомненно, гулять лучше, чем где-либо еще в мире. Это не набережная, и корабли никогда не пристают сюда, но открытая площадка, раскинувшаяся на милю в длину; здания, расположенные на ней, вряд ли можно превзойти в элегантности. Ее собираются продолжить в длину как минимум вдвое. Через реку в самой узкой ее части перекинуты мосты на понтонах. От этой благородной реки во все части города расходятся каналы; никакое иное местоположение не могла бы более благоприятствовать духу коммерции, если бы суровость широты не держала их замерзшими на протяжении как минимум пяти месяцев в году. Так как это место создается на протяжении всего лишь немногих лет, оно отличается четкой регулярностью застройки: ничто не выглядит старым, но большая часть [зданий] незавершенна и недоделана. Здания имеют весьма привлекательный внешний вид и, [245] как и все остальное [в Петербурге], наилучшего рода, чем я видел где-либо. Улицы в большинстве своем мощеные, но они [русские] имеют обычай во многих местах укладывать на землю бревна или доски (flooring of timber). Это, как мне говорили, было особенно распространено в прошлом в Москве, где, во время частых бывших там пожаров, улицы были мгновенно охватываемы огнем и начинались ужасные пожары, так как дома тоже были по большей части сложены из дерева, даже сегодня.

Полиция Петербурга очень хорошая, и можно гулять в полной безопасности в любой час. И сейчас, и прежде случаются убийства, но они не часты.

В это время года, когда двор не находится в городе, мало публичных представлений, кроме как в императорском дворце, где даются представления русской и французской комедии раз в [246] неделю. Сиденья расположены согласно рангу зрителей, и за вход не взимается плата, так как это личное увеселение императрицы, и доступ к нему ограничен для лиц из разных сословий. Что до меня, то я находил наибольшее развлечение в прогулках каждый вечер до одиннадцати или полуночи вдоль берегов Невы, или в Летних садах, которые также принадлежат короне и всегда открыты. Они находятся в конце того маршрута, о котором я упоминал, и полны статуями, водными струями и фонтанами. Сейчас как раз подоспел час, в который я обычно выхожу, и ночь слишком прекрасна и тиха, чтобы пропустить такую возможность. Поэтому, пока что adieu! [247]

Санкт-Петербург. Суббота. 23 июля 1774 г.

Настоящие русские, кто не развращен торговлей с другими народами, несомненно, имеют скорее азиатские, чем европейские манеры: все мужчины низших классов носят бороды, в нарушение строгого указа, изданного Петром I, отменившего [этот] варварский обычай. Все женщины обвязывают свои головы кусками шелка или льна, весьма напоминающими восточный тюрбан, а другую часть своей одежды устраивают весьма близко к нашей. Я видел, однако, многих из них в старых московитских одеждах разных провинций, которые выглядят чудными и гротескными [248] при высокой температуре. На одних головные уборы поднимаются на шесть или восемь дюймов поверх лба и украшены жемчугами, у других плотные чепцы вышиты и тесно сидят вокруг головы; другие их одежды не менее оригинальны.

Я только что стал наблюдателем одного из их обычаев, которое меня несколько поразило. Это была общественная баня, в которой мылись не менее двух сотен человек обоих полов. Я знаю, вам приходит на ум описание софийских бань, сделанное леди Монтаг, и вы ожидаете чего-либо схожего; но ничего не может быть столь же несхожим, или отличным. Живой колорит ее пера вызывал сцены более чувственные и пылающие, чем любые из тех, что описывал Овидий или рисовал Тициан: мы видим воочию магометовых гурий, и красоту во всей ее обнаженной притягательности: [249] но это было зрелище скорее возбуждающее отвращение, чем желание, и к которому одно лишь любопытство могло привлечь меня. Это одни из нескольких публичных бань в Петербурге, которые стоят несколько копеек (ценностью равные половине английского пенни каждая) за вход. Здесь есть, в действительности, отдельные помещения для мужчин и женщин, но они, кажется, довольно безразличны к этому разграничению, и находятся и моются совершенно голыми друг перед другом. Что равным образом невероятно, они идут сначала в комнату нагретую до такой высокой температуры, что в ней с трудом удается дышать; а после того, как останутся там до тех пор, пока их тела не пропотеют самым жестоким образом, они немедленно или прыгают в холодную воду Невы, или выливают какое-то количество ее на себя из маленьких бадей, которыми они все запасаются для этой цели. Вынести такое может лишь русское телосложение, но, я уверен, [250] окажет совершенно другой эффект на англичан. У большей части женщин были самые отвратительные фигуры, какие мне только доводилось видеть и напомнили мне Горациеву Канидию (Canidia), для которой они бы были вполне подходящей компанией. Я насчитал полдюжины юных девушек, которые были хоть более-менее симпатичными, но они не могли бы нигде иметь большего преимущества, кроме как в сравнении с теми. Как исследователь натуры, я признаю, что это [была] самая подходящая школа, которую только можно вообразить, поскольку мечты вряд ли смогут изобразить позу, которая не была бы здесь представлена; но как сластолюбец я никогда более не посещу этого места.

Господин, составляющий мне компанию вот уже несколько дней, заметил мне относительно московитских женщин нечто, что я счел остроумным и, весьма возможно, правдивым. Мы говорили об индийских танцовщицах, которых я видел на Гоа, в Мангалоре, и в других [251] местах на Малабарском побережье, которые, как известно, способны к сожительству с одиннадцатилетнего возраста, и часто имеют детей в этом возрасте: обстоятельства являющиеся результатом высокой температуры из-за их близости к солнцу, которое позволяет созревать мужчинам, так же, как и овощам, намного раньше в этих тропических широтах! «Ты не должен, однако, - сказал он, - полагать, что то же самое правило обратно справедливо для нас, и что если индианки достигают зрелости к одиннадцати, то русские е достигают до двадцати двух. Все женщины в этой стране вынуждают созревать раньше срока, против природы (are all forced, and brought forward in despite of nature): в зимние месяцы они постоянно находятся в помещении, нагретом печью до высокой температуры, после чего наступают короткое, но жаркое лето на два или три месяца. Чередование того и этого, вдобавок к их жарким баням, к которым они весьма пристрастны, и есть то, к чему они стремятся; [эти женщины, поэтому, испытывают недостаток природного здоровья,] как любое другое [252] искусственное создание, подлинный вкус которому может дать лишь природа. Очаровательная твердость и гибкость тела, что с необходимостью требуется для создания красоты, столь восхитительная на ощупь, и столь возбуждающе аппетитная, не существует среди русских женщин, или среди очень немногих из них». Я не только нашел это рассуждение вполне разумным, но оно было [впоследствии] прекрасно проиллюстрировано в том собрании, которое я посетил сегодня после полудня.

Помимо [описания] этого скрытого и неявного дефекта, я не могу сказать ничего большего в пользу очарования, которое обнаруживают [русские] дамы. Мне говорили, что понятия о привлекательности здесь немало отличаются от наших, и что для того, чтобы обладать сколько-нибудь высокой степенью привлекательности, женщина должна весить не менее чем две сотни фунтов (must weigh at least two hundred weight). Критерий Приора здесь не сработает, и они посмеются над его «прекрасной и очаровательно маленькой» как над примером ложного [253] и развращенного вкуса. Императрица Елизавета была одной из этих тяжеловесных и массивных красоток, и таковой она предстает на своих портретах, которые я видел. – Они претендуют на то, чтобы сказать, что нет в Европе двора более галантного, и что женщины, составляющие его [двор] не постыдятся самой Джоанны Неаполитанской, столь славной в истории ¹⁶. Образ действий ее величества, однако, как только она смогла подобающим образом выразить [свое] негодование аферой последнего министра, кто, если говорят правду, был скорее соблазненным, чем соблазнителем некоей благородной девы, стал горяч и жесток. Дама была отправлена в отставку, чтобы скрыть ее грешки ¹⁷.

За последнюю неделю погода сильно изменилась. Все буйство жары позади, и говорят, что она этим летом больше не вернется. Здесь нет фруктов, кроме клубники и [254] малины: шпалерное фруктовое дерево (wall-fruit) здесь почти неизвестно, и не должно быть [известно] в таком климате. Есть здесь, однако, как я убедился, превосходные дыни, гранаты и ананасы, привезенные в Петербург из Астрахани за 21 день, с расстояния не менее, чем в 1500 миль, через всю Московию. Невозможно представить огромный размер этой империи. 5000 миль отсчитывают отсюда до Камчатки, восточного и плохо известного края их владений; а северный их край простирается «до Гренландии, [Северной?] Земли (Zembla), или Бог знает, куда». Насчитывается, я думаю, шесть различных королевств, чьи земли входят в Московию. Это Россия, Сибирь, Казань, Астрахань, и два других, чьих названий я не знаю. Почва, климат и продукты должны быть бесконечно различны в столь обширном [255] владении. Украина представляется тем, кто бывал в ней, одной из самых плодородных и прекрасных земель на свете. Земли вокруг столицы болотисты и заросли березами и елями, и нет [даже] ни одного холма на много миль вокруг. Все дома в Петербурге построены на сваях, как в Амстердаме, и потому я, [будучи в Петербурге], часто вспоминаю Амстердам.

Что до общественных заведений, то я в прошлое воскресенье ездил смотреть одно, которое вряд ли может превзойти по полезности (utility) любое другое в Европе, и его основание считается заслугой нынешней императрицы. Елизавета, ее предшественница, подняла его и выпестовала. Оно находится неподалеку от города и представляет собою наиболее царственное и величественное здание, хотя, как и все остальное, еще не завершенное. Ее нынешнее величество, предпочтя мудрость предрассудкам, превратило его в [256] место общественного образования, где юные девушки всех сословий получают все необходимое образование и хорошие манеры, полностью за счет казны. Девочки благородных фамилий держатся весьма отлично от детей других сословий. Я думаю, они говорили мне, что с момента основания и по настоящее время 230, и вдвое большее число [учениц] во втором выпуске [учатся] в этом замечательном заведении.

Однажды мне довелось столкнуться с некоторыми аспектами внутреннего устройства (some branches of the police), хотя я должен признать, это имело полезное последствие. Я был немного нездоров вскоре после моего прибытия и послал моего слугу приобрести в магазинах немного магнезии. Он сообщил мне, что ни один аптекарь не продал ему нисколько, и что трое или четверо убеждали его, что не осмелятся продать и малейшей дозы, даже если за это [257] предложат сто дукатов, без рецепта, подписанного доктором, так как наказание весьма сурово. Эскулап не мог бы придумать закона более благотворного в своей области; он предотвращает причинение вреда многим знахарями, действующими безнаказанно среди нас, и позволяет легко найти источник отравы, приводя прямо к торговцу, ее продавшему. Другое существующее здесь установление, хотя также небесполезное, представляет значительное затруднение. Ни один путешественник не может покинуть столицу или пересечь границу без того, что публично объявит о том во всех газетах за десять дней до своего отъезда, хотя бы этого и требовали неотложные дела его бизнеса. Надо помнить при этом, что Петербург отнюдь не находится на оживленной дороге, и что вряд ли кто-то приедет сюда лишь для того, чтобы остановиться на день или два; потому это неудобство не столь велико, как кто-то на первый взгляд поспешит предположить. [258]

Я совершил одну или две экскурсии по стране, в частности, в Гатчину, дворец князя Орлова, расположенный примерно в сорока милях [от Петербурга]. Он расположен в наиболее выгодном месте, на большом расстоянии от города, и будет прекрасной усадьбой, когда его закончат. Сады разбиваются в английском вкусе человеком больших достоинств, который был специально выписан князем для этой цели. Качество земли и прекрасный участок воды около усадьбы, дали ему волю, чтобы раскрыть свой гений. На обратном пути оттуда я посетил дворец Царское село: он был построен Елизаветой и являет собой совершеннейший триумф варварского вкуса, который я только встречал в этих северных королевствах. Он расположен в низине, откуда вряд ли откроется хоть какой-либо вид, и никакие естественные неровности не дают [его расположению] никаких преимуществ. Он весьма большой, и его фасад имеет значительную протяженность, что [особенно бросается в глаза, поскольку] дворец имеет всего два этажа. Все капители колонн, все статуи [259] и многие другие элементы экстерьера позолочены, в интерьерах также не увидишь недостатка в золоте. Одна комната исполнена в весьма богатом и необычном роскошном стиле, стены были полностью выполнены из янтаря, на которых размещены гирлянды и другие орнаменты из янтаря же. Прозрачность янтаря и сознание его редкости производят великолепный эффект. Этот [янтарь] – подарок короля Пруссии последней императрице. Ее величество предпочла этот дворец всем прочим; и когда она приезжает сюда, обретает здесь убежище, как [и будучи] в городе, [обретает покой] в эрмитаже.

Я никогда не слышал прежде о великом князе России (Grand Duke of Russia), и его праве на корону. Он возрастом всего лишь двадцати лет. Очень трудно узнать, какими качествами или талантами он в действительности обладает, так как при нынешнем деспотическом и ревнивом правительстве, он обделен властью [260] более, чем сотый человек в империи. Он не утратил ни одной яркой черты или ценного качества своего характера. Те, кто знают его, говорят, что он обходительный, любезный и доброжелательный – но насколько объективны и достоверны эти похвалы, и насколько мало мы их узнаем, быть может, в будущем императоре, Павле I. Он женился, около одиннадцати месяцев [назад]. Великая княгиня, происходящая из германских князей Гессен-Дармштадтского [дома], имеет характер капризный и переменчивый; но также имеет одну отличительную черту в своей внешности, и вообще в манере держаться, которая, как я склонен судить с физиогномической точки зрения, дает весьма подходящее выражение ее сердцу и характеру. Я убежден, что она достойная женщина, и что великий князь очень привязан к ней.

Я прочел вчера заметку в наших английских газетах, которые, если вдуматься, [261] в принципе, суть носители лжи для всей Европы (are reflectively and on principle the avowed vehicles of falshood over all Europe), что бунтовщик Пугачев (Pugerchef) был взят под стражу, и что его дело кончено (his party at an end). С другой стороны, [известно, что] он удалился в южные провинции империи, где он все еще возбуждает новые волнения; и, как я недавно слышал, четыре новых полка посланы против него. Он здесь, должно быть, что-то вроде Али-бея в Египте, и вероятно, спустя какое-то время разделит его судьбу.

Смерть последнего великого правителя (grand signior) ¹⁸, кажется, не внесла изменений в войне между Портой и Россией. Две огромных армии под командой князя Долгорукого (Dolgorucki) и маршала Румянцева (Romanzoff) все еще продолжают действия против турок; первая в Крыму, вторая на Дунае, чьи берега они оросили человеческой кровью. Новости о важной перемене достигли императорской армии, были получены там десять или двенадцать [262] дней назад, в честь чего пушки цитадели дали залп; но до мира, по-видимому, еще далеко. Свежие паши (Bachas) и янычары (Janizaries) заступают места тех, кто пал от меча; и турки, ставшие осторожными вследствие многих поражений, приняли на вооружение максимы Фабия и стараются измотать врага, затягивая эту дорогую и кровавую войну. Самая мудрая и эффективная политика, которую здесь можно избрать, когда театр военных действий находится на огромном расстоянии от столицы империи! Результатом этих постоянно требующихся расходов на войну является незавершенное и недостроенное состояние всего в Петербурге, и распространение красоты и великолепия потому пока задерживается. Любитель мирных искусств не может без сожаления [сносить] эту несчастную необходимость.

Знаменитый глобус Тихо Браге, который Петр I приобрел у [263] Фредерика IV в Дании, больше не существует: он сгорел во время пожара в 1747 году. Я видел этим утром новый, сооруженный взамен по образцу прежнего, но почему-то меньшего размера. Точных размеров первого я не знаю. Нынешний глобус 11 футов в диаметре от полюса до полюса, и внутри него помещен стол с местами на 12 персон – я присел на одно из них. На внутренней поверхности глобуса расположены небесные тела и созвездия, указаны магнитуды отдельных звезд серебряными заклепками с расходящимися лучами. На внешней стороне глобуса изображены разные страны света, но эта часть еще не завершена. Круглое здание было воздвигнуто посреди открытого пространства, и отделено ото всех других строений, для хранения этой благородной астрономической машины, которая, я предполагаю, самая большая в своем роде в Европе. [264]

Сейчас я собираюсь покинуть Петербург, чтобы вернуться в Англию. О духе (genius), манерах и подлинном характере московитов я ничего по-настоящему не узнал за время моего короткого пребывания здесь. Я увидел лишь резиденцию двора, но не древнюю [antient, опечатка, по смыслу подходит ancient] столицу империи. Если я повинуюсь своей склонности, я не удовольствуюсь этим частичным и несовершенным видением; с другой стороны, я не буду удовлетворен видением даже и самой Москвы; я продолжил бы мой путь до Казани и Астрахани; не остановился бы даже там, несмотря на невозможность путешествия через Каспийское море и внутренние провинции Оттоманской империи, до Константинополя. Мне улыбались в лицо и смотрели на меня с недоверием, смешанным с удивлением, когда я рассказывал о моем намерении, если непреодолимые препятствия не помешают, вернуться сюда и предпринять это путешествие, мало зная [о том], что [265] опасности и голод мало беспокоят меня, когда знание служит наградой моим стараниям. Я понимаю, что не могу ни передать свои чувства, ни даже заставить кого-то поверить [в них]. Этот страстный энтузиазм, эта ненасытная алчность, этот божественный и неописуемый восторг, который я испытываю, когда поглощен этим занятием, я тщетно пытаюсь передать языком и разжечь в другой душе, которую природа не наделила схожестью чувств. Это идеальное, но непреодолимое очарование, которым энтузиазм облекает свой объект влечения, одно способно пробудить душу человека, и заставить его, презреть здоровье, власть или роскошь, заменяющие собой мудрость. Я нашел однако, много увлекательного и одновременно раскрывающего и расширяющего сознание во время своего короткого пребывания здесь: ни Копенгаген, ни Стокгольм не содержат столь много [того], что привлекло бы путешественника, особенно если [266] вспомнить, что те города достигли своего зенита; и что каждый месяц добавляет красоты и величия новорожденному метрополису [т.е. Санкт-Петербургу]. Мой путь лежит, как вы знаете, через Ингрию, через земли, отнятые царем у Швеции. Я отправляюсь туда сегодня вечером. Мое следующее [письмо] будет из Нарвы. Adieu! Ваш. [267]

Письмо XII.

Нарва. Воскресенье. 31 июля 1774 г.

В четверг утром около 6 часов я покинул Санкт-Петербург, где произошли несколько небольших происшествий, задержавших меня на несколько дней дольше, чем я намеревался. Вся местность от того места [Петербурга] и до ворот города [Нарвы] представляет собой обширную равнину, плоскую, открытую и покрытую во многих местах пашнями, на которых у крестьян уже созрел урожай. Она чрезвычайно напомнила мне равнину Сэлсбери (Salisbury plain), с которой она имеет много схожего. Моим намерением было остановиться в Нарве лишь на несколько часов, но настояние двух или трех очень гостеприимных джентльменов, которых я встретил здесь, убедило меня остаться дольше. После обеда в пятницу, они увезли меня из города, чтобы показать [268] мне знаменитое место, на котором Карл XII окружил 100 000 московитов, со своим небольшим шведским, скорее отрядом, чем армией, около 70 лет назад. Укрепления русского лагеря все еще отчетливо видимы, и простираются, как они убеждали меня, на 18 английских миль, вдоль побережья Финского залива. Их [московитов] штаб-квартиры были устроены на маленьком острове в самой узкой части реки, где был мост, который затонул под тяжестью толпы бегущих московитов, уничтожив [тем самым] их [московитов] столь же большое число, каковое уничтожили [их] враги. Петр особенно сурово мстил за бесчестие своей армии в тот несчастный день, когда он впоследствии взял Нарву, и переселил несчастных жителей в наиболее отдаленные уголки своих владений. Еще можно видеть бастион, который он взял штурмом, и говорят, что войдя в город и найдя шведского коменданта в неглиже (robe de chambre), не ожидавшего такого развития событий, [Петр] ударил его несколько раз, упрекая [269] его за небрежность к интересам своего господина [т.е. шведского короля] и за то, что нашел его в одежде, столь недостойной солдата.

Один достойный господин (gentleman of condition), с которым у меня сложились доверительные отношения во время моей небольшой остановки, и который был равным образом горожанином и человеком образованным, рассказал мне анекдот, относящийся к его собственной семье, который я передам насколько возможно близко к его собственным словам. Я считаю, он весьма интересен и необычен. «Моя мать, - сказал он, - и ее старшая сестра, обе уроженки Ливонии, были взяты в плен царем, когда город был взят им. Они были проданы как пленницы русским, и увезены ими во внутренние части империи, к югу от Москвы. Судьба даже не позволила им остаться вместе в стране изгнания; и даже одной знать о том, какому господину отдана другая. В этом [270] рабском положении моя мать оставалась в течение двух лет; в конце этого времени она нашла свою старшую сестру, чья судьба была гораздо более мягкой: боярин (boyard), или вельможа, увлекшийся ею, женился на ней, и таким образом сделал богатой и влиятельной. Тут она немедленно предприняла усилия, добившись освобождения своей сестры, и под ее протекцией моя мать оставалась до тех пор, пока заступничеством императрицы Екатерины, которая сама происходила из ливонских селян (was originally a Livonian villager), не добилась разрешения всем высланным вернуться и даже возвратить свои дома, имущество и удачу (fortunes). Этот указ побудил мою мать покинуть приют, который она нашла в России и вернуться назад в Нарву. Вам не нужно напоминать, что великий князь Меньшиков, чей гений и достоинства подняли его из состояния мальчика у пекаря (pastry-cook’s boy) к высочайшим должностям при Петре I, был впоследствии выслан [271] в Сибирь, и все его поместья были конфискованы. Боярин, женившийся на моей тетке, был одним из его приближенных и управляющим его земель: он пострадал при падении князя и скатился до состояния бедности и нужды. Его жена немедленно бежала в поисках убежища к своей младшей сестре, которая теперь получила возможность отплатить ей тем же за оказанное прежде благодеяние и оказать покровительство нуждающемуся в нем. Моя тетка, о которой я упоминал, умерла, но моя мать, из чьих уст я тысячу раз слышал эту историю, в настоящее время жива, и в достоверности ее слов нет никаких сомнений. Здесь, - продолжал он, - живут многие старики, которые еще помнят сражение под Нарвой, и среди них мужчина, который спасся благодаря весьма необычным обстоятельствам. Он был грудным ребенком, и всего лишь 12 [272] месяцев от роду. Несколько московитских солдат с безжалостной жестокостью (with a merciless barbarity) вырвали его из руки кормилицы, и бросили его об стену, оставив его истекающего кровью, и, как они полагали, мертвого; однако женщина, привязанная к ребенку, вернулась, и своей заботой выходила его; и теперь он все еще жив».

Я провел большую часть вчерашнего дня близ устья реки, расположенного примерно в восьми милях отсюда. Была прекрасная погода, которая соблазняла нас поплавать под парусом по Финскому заливу. На дороге лежали корабли значительной грузоподъемности, [при этом, несмотря на то, что] возле дамбы было весьма незначительное количество воды, сама река довольно глубока выше города. Она вливается в большое озеро Пейпус, около сорока миль к югу от Нарвы. На другой стороне этого озера находится московский город Плесков: он снабжает Нарву сосновыми досками и коноплей, которые составляют практически единственную статью [273] коммерции и доставляются сюда по озеру Пейпус. На другой стороне озера, напротив города, находится крупный пригород (suburb) с древними укреплениями, называемый Ивангород, построенный царем по имени Иван Васильевич, который, если я правильно припоминаю, был современником нашей Елизаветы, и заключил торговый договор с Англией во время ее правления. Он [Ивангород] был пограничным городом между шведской и русской территориями на протяжении долгих лет, а река служила [этой] границей.

Тот господин, о котором я уже упоминал, сообщил мне о некоторых частностях, относящихся к истории Нарвы. Она была основана Вальдемаром I, королем Дании, чья подлинная грамота все еще хранится в городских архивах, и охраняется с величайшей заботой. Последующими правителями она [Нарва] была продана Тевтонским рыцарям, от которых ее получил Сигизмунд, король Швеции и [274] Польши, около конца XVI столетия. Шведские короли впоследствии даровали ей [Нарве] самоуправление (досл. имущественный иммунитет: peculiar immunities) и привилегии, которые все Петр подтвердил, когда она [Нарва] сменила хозяев.

Вчера я имел удовольствие обедать в компании четырех дам, одетых в ливонское платье. Ничто не может яснее передать варварское великолепие [их национальной одежды], которая столько много раз было описана, но теперь так редко встречается по всей Европе. Эта [одежда] была дорогой и могла одеваться лишь лицами высокого общественного положения. Их головы были покрыты шляпами, целиком унизанными жемчугом, который не стоил меньше, чем две тысячи рублей (Стоимость примерно эквивалентная 4 английских шиллинга 6 d. каждая. (прим. автора)), а вокруг их [275] шей было [одето] несколько таких же жемчужных нитей. Часть их шей была открыта слева, но нижняя часть укрыта вставкой из красного шелка, который плотно прилегал к груди, и был обрамлен золотой тесьмой весьма большой ширины, которая спускалась до их пяток. Их руки не были покрыты ничем иным, кроме как рукавами их сорочек, и когда они вышли наружу, они прикрыли свои головы и плечи куском шелка, напоминающим шотландский плед (Highland plaid) , и который был неким заменителем наших капуцинов [плащей с капюшоном]. Как доказательство правоты моего замечания, в предыдущем письме, по поводу ранней зрелости, которой женщины достигают в северных странах, я не премину заметить, что одна из этих четырех дам была замужем уже шесть месяцев, хотя сейчас ей лишь двенадцать с половиной лет от роду; и это отнюдь не общепринятая или беспрецедентная вещь.

Сейчас я отправляюсь обедать на расстояние примерно мили от города, к одному господину, живущему рядом с водопадом. [276] После полудня я продолжу свое путешествие, и смогу, если это окажется возможным, закончить свое письмо, в какой-либо из частей Ливонии.

Рига. Понедельник, 8 августа 1774 г.

Прекрасная прогулка примерно в полторы мили по берегу реки от Нарвы к водопадам. Их два, а посередине расположен остров, разделяющий поток: я видел лишь один из них, глаз не мог ухватить оба сразу, как в Дале (Dahl) в Швеции. Если бы я не видел этих последних порогов, пороги Нарвы были бы мне более приятны, так как они не идут ни в какое сравнение с теми. Ширина их, однако, больше: оценивая на глаз, я предполагаю, что она порядка 130 ярдов поперек, но сам водопад [в высоту] всего лишь 18 или 19 футов. Вблизи слышен рев [воды], над поверхностью воды висит туман, и окружающие объекты, которые [277] весьма живописны, поражают сознание приятным изумлением, и задерживают наблюдателя в добровольном плену.

Я вернулся в город около шести часов вечера и продолжил мое путешествие. Первая остановка лежала посреди равнины, которую московиты заняли в тот памятный день, когда юный Карл потерпел поражение. Оттуда дорога повернула вглубь страны (in-land), и к понедельнику я обнаружил себя посреди песков на мысу озера Пейпус, вокруг берегов которого я ехал несколько миль. Спустилась ночь, когда я достиг Ниналла (Ninall), маленькой деревни, омываемой его водами, и весьма живописной расположенной. Оттуда оставалось всего лишь сорок или пятьдесят миль до Дерпта, где я завтракал следующим утром. Это место, хотя и довольно большое, представляет собой скорее оторванную [от других поселений], плохо построенную деревню, чем город, имело в прошлом, когда Ливония принадлежала Швеции, [278] большое значение, было укреплено и имело пограничный гарнизон с Московией. Оно находится в наиболее плодородной и красивой части провинции, на маленькой речке, которая сообщается с озером Пейпус, и окружена пашнями, которые в этом сезоне года колышутся, гордые своим изобилием (in all the pride of plenty).

Комментарии

1. Петр I умер 28 января (8 февраля н.ст.) 1725 г., т.е. с момента его смерти до момента написания письма прошло без полугода 50 лет (прим. перев.).