Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ЧУМА И ПУГАЧЕВЩИНА В ШАЦКОЙ ПРОВИНЦИИ

Перед нами лежат пыльные связки шацкого провинциального архива за прошлое столетие, назначенные к отправлению в московский архив министерства юстиции. Мы имели возможность пересмотреть и перечитать большую часть их, и невеселые мысли явились у нас при чтении канцелярских опытов наших доморощенных летописцев.

Наш ХVIII-й век полон внешнего блеска и исторического драматизма. Блестящие победы русских войск, которыми предводительствовали истинные герои; великолепный петербургский двор, при котором на первом плане фигурировали многочисленные и быстро сменявшиеся фавориты; вельможная и барская роскошь, удивлявшая иностранцев; быстрое и так сказать обрядовое сближение высших классов народа с западною Европою — вот показная сторона нашего славного века. Но за этими декорациями скрывалась темная, бедная и бесправная жизнь народной массы, слишком дорого платившей за внешний государственный блеск.

В московский период русской истории хоть украины наши жили вольготно. Бюрократия и крепостничество ХVIII-го века подтянули всю Русь, и от их ненасытного и зоркого хищения не укрылись самые глухие уголки земли русской. Видим это на Шацкой провинции, которая, по словам местных архивных памятников, была в прошлом столетии во всеконечной скудности и разорении и многом и тяжком изнурении. [114]

Русская историческая наука еще не сказала своего последнего и искреннего слова об исторических судьбах нашего ХVIII-го века. Всего менее может посягать на эту великую задачу в узких и условных пределах своего труда скромный провинциальный работник. Пишущий эти строки решается коснуться только двух фактов лихолетия прошлого века, именно развития чумы и пугачевщины в пределах Шацкого края. Наши архивные сведения о шацкой чуме крайне скудны и потому первая глава предлагаемого читателям «Исторического Вестника» исследования, по необходимости, будет иметь отрывочный характер.

I

Чума.

Вскоре после известных московских событий 1771 года, воронежский губернатор, А. М. Маслов, прислал в шацкую провинциальную консисторию ордер следующего содержания: «Против обнаружившейся в империи прилипчивой смертной язвы, от которой люди скоропостижно помирают, надлежит принимать наикрепчайшую предосторожность и следить за ее развитием недремлющими глазами, под опасением тяжкого по законам взыскания. При сем воеводам провинции поставляется на вид происшедшее в Москве в подлом народе замешательство, дабы беглецы и зараженные из Москвы не могли распространить заразы по уездам Шацкой провинции».

Провинциальные власти, уже не мало напуганные молвою о московской чуме, немедленно приняли против нее свои меры, и гонцы-солдаты поскакали во все шацкие уезды с самыми строгими предписаниями провинциального воеводы Лопатина. Вскоре во всех селах Шацкой провинции были назначены карантинные смотрители из местных дворян. На въездах и выездах всюду поставили обывательские караулы. Всем дворянам, купцам и мещанам вменено было в обязанность сидеть дома и таким образом подавать пример добропорядочной жизни невразумительному народу. Дома и пожитки велено было чаще проветривать и, с наступлением зимних холодов, вымораживать. Кругом сел и городов, а также во дворах, начали курить дегтем, навозом, ельником и можжевельником. Сообщения края внезапно почти совсем прекратились, потому что на всех заставах беспрепятственно пропускали одних только правительственных курьеров. [115]

Тогда началась великая и повсеместная беда в Шацкой провинции. Крестьяне бросили посевы и жители многих селений подверглись голодной смерти. В базарных селах приостановилась торговля. На пристанях задержаны были струги и барки с хлебом, солью и разным мелким товаром. На одной Вышенской пристани разом подвергли шестинедельному карантину более 40 стругов. От неосторожного курения на карантинных заставах начались беспрерывные пожары. От великих огней, жаловались воеводы Шацкой провинции, особливо во время ветров и вихрей, бывают многие пожарные спаления. Напуганное молвою духовенство отказывалось совершать церковные требы, вследствие этого родильницы оставались без очистительных молитв, младенцы — без святого крещения, болящие — без исповеди и святого причастия, а умершие лишались христианского погребения 1. В народе началось усиленное пьянство, которым толпа думала залить ту панику, которая овладела ею вследствие разных действительных и мнимых ужасов чумной заразы. В 1771 году питейная контора в одном Шацке продала более 19 000 ведер водки. В эти бедственные времена крестьяне многих сел Шацкой провинции, крепостные и экономические, взбунтовались и не хотели признавать никаких властей. Между Шацком и Тамбовом появились разбойнические партии, так что и проезду иметь было невозможно. Таким образом чумная паника потрясла коренные общественные основы 2.

Общая тревога увеличивалась от тех беспорядков, виновниками которых часто были сами карантинные смотрителя и караульные. Иногда у въезжих ворот все часовые были неграмотны, поэтому не читали пропускных билетов и подолгу задерживали проезжих. Впрочем, за водку и за деньги караульные пропускали и безбилетных, а по неопытности и недосмотру смотрителей свободно проходили заставы и такие путешественники, у которых были фальшивые билеты, фабрикация которых сделалась в то время специальным промыслом в некоторых шацких селах. Иные карантинные смотрители вовсе не признавали по своему скудоумию чумной заразы, предоставляли все на волю Божию и утешались в своем бездействии беспрерывными кутежами. Таким образом многие заставы превратились в самые разгульные кабаки и шло там разливанное море и в похмельном чаду забывали легкомысленные люди о грозной каре Божией. При этом некоторые помещики не слушались начальства и не хотели [116] допускать в свои имения карантинных смотрителей. Так, например, когда смотритель Богомолов приехал в кирсановское имение Свищова, то помещик прогнал его и за объявление карантинных правил грозил перебить ему руки и ноги В имении у этого сердитого владельца не мало было уже странных смертных случаев, в его приходской церкви давно уже прочитано было объявление о заразе, а он все свое твердил: «прилипчивой болезни у меня в имении нет и быть не может».

Хмельные смотрители и караульные, притесняя проезжих и прохожих, иногда снимали с них одежду и отбирали у них всю поклажу и деньги, бросая последние ради ассенизации и безвозвратно в квасную гущу. Вследствие этого, крестьяне начали ездить по дорогам толпами и вооружаться для безопасности от карантинного начальства дубинами. Находились и такие радетели общественного блага, которые бессмысленно пользовались своим смотрительством, беспричинно притесняя народ. Один из таких народных опекунов, дворянин Евсюков, ездил по селам и заставам и бил караульных и проезжих без всякой вины немилостиво. Когда же наступила зима 1771 года, то во всех селах своего смотрительского района он выгнал обывателей из изб с целию проветривания воздуха. А как на грех зима та была лютая и многие люди замерзали. От этого энергичного распоряжения не легко было и взрослым, но в особенности жутко было на морозе малым детям, которые начали помирать от простуды в огромном количестве.

Лучшей памяти заслуживают шацкие карантинные смотрители: Богомолов, Свечин, Аничков, Фролов-Багреев, Владимиров и Суровцов. Эти в простоте своей усердно жгли навоз и не давали ходу ни конным, ни пешим. И если не было в их деятельности разума, за то много было посильного усердия.

К числу условий, благоприятствовавших развитию чумной эпидемии, надобно отнести также почти полное отсутствие медицинской помощи и гигиенических предосторожностей на всем пространстве Шацкой провинции, имевшей в 1771 году только двух сомнительных врачей: Зигфрида и Рамелофа. Во всех шацких городах и селах хоронили покойников около приходских церквей и притом зарывали их небрежно и неглубоко. В Кадомском уезде в 1771 году был конский падеж и всю палую скотину зарывали внутри сел, часто во дворах, и только самые осторожные обыватели сваливали падаль на выгонах. От этого происходило то, что собаки ежедневно разрывали трупы животных и с кусками зараженного мяса разбегались по всем дворам. О всякой другой грязи и нечистоте, с которыми издавна так свыкся простой русский человек, и говорить нечего: в описываемое нами время все шацкие поселения полны были всякими миазмами. Правда, [117] по Шацкой провинции безденежно рассылались печатные экземпляры с указанием предохранительных мер и лечения от заразы, но редкий шацкий обыватель обращал на них должное внимание.

Мы не имеем подробных сведений о развитии чумной заразы в пределах Шацкой провинции. Впрочем, и те отрывочные архивные данные, которые находятся в нашем распоряжении, свидетельствуют о грозных размерах шацкой эпидемии и довольно ярко рисуют нам картину народного бедствия, память о котором в настоящее время почти исчезла в нашем крае.

С особенною свирепостию эпидемия действовала в селах Конобееве и Аладьине, по всему течению реки Цны, и в городе Козлове. Все зараженные места со всех сторон оцепили и предоставили их собственной участи. Изредка подвозили к их заставам провиант, при чем извозчики, свалив в кучу свою поклажу, опрометью скакали назад и даже денег не брали, вполне доверяя чумным обывателям, которые сполна бросали деньги за товар в квасную гущу. Деньги от кислоты чернели, а народ объяснял это явление силою эпидемии и окончательно поддавался паническому страху. В города и села постоянно приходили известия, иногда преувеличенные, о смертных случаях. Рассказывали о проезжавших по большим и проселочным дорогам, которые умирали почти внезапно. Такие случаи действительно бывали. Тогда чумных покойников хоронили в лесах и полях вместе с телегами или санями. Погребавших же запирали месяца на полтора в необитаемые избы и строго охраняли их. В это время к заключенным никто не входил и пищу подавали им, по сохранившемуся преданию, на длинных шестах, устроенных в виде рогачей. Зараза была такая сильная, говорят наивные местные старожилы, что если кто притрогивался к зачумленному трупу каким нибудь острым орудием, то видно было, как чумная чернота ползет вверх.

Едва ли не самое тяжелое впечатление на всю Шацкую провинцию произвел следующий действительно замечательный случай.

В сентябре 1771 года, по реке Цне плыло казенное судно с арестантами под начальством поручика Филиппова. Около села Высоких Полян это судно остановилось, так как командир его бежал в Касимов и в экипаже обнаружилась ужасающая смертность. Все конвойные начальники умерли, из малочисленной команды выбыло 24 человека, арестантов погибло 120 человек. Мерли люди, докладывал об этом происшествии шацкому воеводе случайный командир казенного судна, гарнизонный солдат Балясников, скоропостижно и неведомою болезнию. По распоряжению воеводы Лопатина, караван задержали на 6 недель и прервали с ним сношения. В то же время был издан приказ провинциальной канцелярии, чтобы все военные и [118] арестантские команды остановлены были в полях и чтобы они сами выстроили себе шалаши и жили в них в течении 6 недель, уклоняясь от всякого общения с окрестными жителями 3. Ясно таким образом, что администрация сильно работала в тяжкую шацкую годину, но, конечно, она была бессильна...

Наибольшее количество умерших от чумы было в городе Козлове. По преданию весь Козлов во время эпидемии был как бы мертвым городом. Все обыватели сидели дома и боялись выходить на улицу. Только караульные расхаживали по городу, подходили к домовым окнам и кричали в известном смысле: ельник и можжевельник! А в дома опасались входить. Тогда измученные смертным страхом обыватели вспомнили Бога и понесли в храмы Божии свои жертвы. Шли в церкви купеческие молодицы и несли туда свои украшения, привешивая их к иконам Богородицы. Шли в церкви крестьянские труженницы и умилостивляли Бога самодельными холстами, которые они навешивали на иконостасы, и полотенцами, которыми покрывались иконы. Болезнь однако не унималась, но за то и вера народная крепла и легче стало козловскому миру сносить иго Божие. С тех пор город Козлов славится по всей Руси своими богатыми церковными утварями и звучными колоколами.

На площадях городских стали воздвигаться каменные храмы, неуклюжей, но зато прочной архитектуры. Памятником великого народного бедствия 1771 года в городе Козлове в настоящее время служит соборная Покровская церковь, построенная гражданами в складчину.

23 октября 1771 года, Козловские жители составили следующий приговор, копию с которого мы приводим почти дословно:

«Города Козлова духовного и светского чина жители, видя праведно от Бога посланный на град сей в смертной язве гнев, страшась оного, напоминая каждый грехи свои и смиряя постом души — прибегаем к помощнице рода христианского — Богородице. И от ныне да будет седмица сия от 24-го октября по 29-е пост, а того дня светел праздник Божией Матери».

29 октября, Козловские жители устроили крестный ход вокруг города. За крестами и иконами, за протоиереем Иоанном и духовенством, шли все обыватели; малых детей взрослые несли на руках своих. В поле процессия остановилась и соборный протоиерей произнес после уставного молитвословия следующие трогательные слова: «Владычица, утоли от нас рыдание слез и призри на смирение наше».

На другой день обыватели понесли куда следует свои умилостивительные жертвы. Тяжкая беда сравняла сословия, звания и [119] состояния. Начиная с Козловского воеводы, Михаила Карцова, и до последнего работника все граждане смирились и духовно покорились духовенству. «Созижди, Боголюбивая Царица, писали Козловцы в известном своем приговоре — храм наш под смотрением служителя Твоего и отца нашего протоиерея Иоанна».

Козловская беда давно прошла. Давно уже состарились внуки свидетелей чумной заразы, но крестный ход в память 1771 года и теперь происходит в Козлове. Только поста, установленного прадедами, не исполняют правнуки.

Не в одном Козлове общественная беда выразилась религиозно. Почти на всем пространстве Шацкой провинции вместе с ее окрестностями люди очнулись и перекрестились, забыли свои мелкие и крупные ссоры, забыли интересы всякого хищения и стали богомольными. Многие помещики начали строить ружные церкви и отпускать крестьян на волю, наприм. князь А. А. Долгоруков, а в городах и богатых селах возникли кладбищенские церкви. 4 В то же время принялись устраивать кладбища не ближе 100 сажен от жилья и рыть могилы глубиною в 3 аршина. Кругом кладбищ появились ограды и канавы.

В 1772 году, чума в Шацкой провинции прекратилась, но до самого 1774 года чиновники разъезжали по уездам для наблюдения за исполнением карантинных мер. Кругом сел стояли караулы, а во дворах и на выгонах горели огни, курился ельник, деготь и навоз. Все эти меры предосторожности разом прекратились, как только пошли известные тревожные слухи с Поволжья. Таким образом одна беда сменила другую, и трудно сказать, какая из них была горше для Шацкого народонаселения, и без того далеко не избалованного условиями жизни...

II

Пугачевщина.

Шацкая провинция по своим бытовым условиям, порожденным крепостничеством и бюрократизмом, представляла самый горючий материал для развития пугачевщины. Инородческие элементы ее народонаселения, татары, мордва и мещера, также далеко не отличались политическою благонадежностию. К довершению беды, военные средства Шацкой провинции в 1774 году оказались в самом жалком состоянии, так что край застигнут был переворотом совершенно внезапно, врасплох. Шацкая [120] крепость, бывшая главным оплотом целой провинции, разваливалась и грозила своими гнилыми бревнами, не бунтовщикам, а мирному городскому населению, как об этом свидетельствует следующий отзыв Шацкого воеводы Лопатина: «имеется у нас издревле построенная дубовая крепость, которая ныне весьма ветха и мы опасение имеем, чтоб от той ветхой постройки не учинилось проходящему народу какого ущербу». Шацкая крепостная артиллерия представлялась тоже далеко не в воинственном виде. Она состояла из 9 чугунных пушек и 3 дробовиков, при чем крепкие лафеты были только под тремя орудиями. Снарядов в Шацком арсенале было не много и, в случае осады города, их не хватило бы для защиты одной Шацкой крепости. Бомб было только 80, пушечных ядер около 5 000 фитилю 8 пудов 25 фунтов 5.

Гарнизон в городе Шацке в 1774 году состоял из 12 унтер-офицеров разных наименований и 42 рядовых при 17 офицерах. Кроме того в состав провинциальной инвалидной команды входили барабанщик и фельдшер. Из этого числа в ружье могли стать только 50 человек, так как четырем солдатам не доставало ружей: они сгорели во время большого пожара в июле 1769 года. Почти все шацкие солдаты были люди хилые, худые и неумелые. «И те инвалиды, — доносило по команде провинциальное начальство — в рассуждении дряхлости и болезней пешком иттить не могут». Многие из этих горемычных солдат страдали слепотою, недержанием мочи, килами и застарелыми ранами. Сверх того все они не получали жалованья и ходили оборванные. «Оскудели мы, — жаловались они Воронежскому губернатору Шетневу — и дневной пищи нам сварить не чем и принуждены будем, оставя свои домы, разойтись по разным местам».

Военные силы других городов Шацкой провинции были не в лучшем состоянии и отличались от Шацкого гарнизона только сравнительною малочисленностию. В каждом уездном городе было по 27 человек рядовых. Все они вооружены были еще в 1763 году, и потому многие солдатские ружья не стреляли уже. Шпаги тоже притупились и отчасти изломались. По поводу тревожных слухов с Поволжья и Яика негодные ружья и шпаги отосланы были в Воронеж, где имелся оружейный мастер, на поправку, но тамошние власти не спешили и оставляли Шацких инвалидов безоружными. «Все готово, — уведомляли они воевод — точию везти не начем» 6.

При таких условиях Шацкие помещики начали готовиться [121] к самообороне. Они вооружили своих дворовых и занялись обучением их военному искусству. На этом поприще особенно отличился богатый владелец села Гагарина, Петр Пашков, который ежедневно делал своей дворне военные репетиции и тревоги на случай нападения пугачевцев. По сигналу с барского двора все гагаринские жители должны были бежать к Пашковской усадьбе и занимать известные места. При этом наблюдалась самая строгая военная дисциплина, за малейшее нарушение которой полагались тяжкие взыскания. Однажды, не смотря на сигналы тревоги, пономарь Федот Емельянов замешкался в церкви. Отсутствие его сейчас же замечено самим Пашковым и по этому поводу немедленно сделано было такое распоряжение. Ударили в набат и собрали народ около церкви. Сюда же привели провинившегося пономаря, высекли его арапниками и остригли ему голову 7.

Между тем по Шацкой провинции стали ходить усиленные слухи о Петре Федоровиче. Народная масса стала глухо волноваться и ждать истинного царя освободителя крестьянства. Первым пионером пугачевщины в Шацком крае был фурьер Филиппов, Саратовский житель. В селе Тростянках он разглашал такие вести: «около Оренбурга собирается царское войско и сам царь скоро объявится там же». Филиппова схватили и привезли в Шацк.

Слова Филиппова возымели свое действие немедленно. Крестьяне Шацкого уезда, Борисоглебского стану, насильно запахали помещичьи земли и вырубили все заповедные рощи. «Все теперь наше, — говорили они — царь жалует нам всю землю».

Тогда с целию вразумления простонародья в городах и селах начали читать манифесты о Пугачеве. Священники читали их с церковных амвонов, а провинциальные чиновники, становясь на возвышенные места, оповещали народ о самозванце на базарах. «Наши верные подданные, — гласил известный манифест — никогда не допустят себя уловить ни какими ухищрениями людей злоковарных, ищущих своей корысти в слабомыслящих людях и не могущих насытить своей алчности иначе, как опустошениями и пролитием невинной крови».

Вместе с манифестом императрицы вскоре обнародовали синодальное послание, в котором Пугачев изображен был в следующих резких чертах: «Отринув мысль о правосудии Божием, он ниспровергает святые алтари, расхищает священные сосуды, с ругательством попирает святые иконы, разграбляет и разоряет святые храмы, зверским образом неповинных умерщвляет, ввергает себя из порока в порок, из нечестия в нечестие. Сей есть созженный совестно... [122] Православные христиане! Он злодей отечества, он враг Богу, церкви и отечеству. Отвратитесь от него, а паче отвратите его злодейства».

Но толпа мало уже верила представителям правительства и шла своим роковым путем. Однажды маиор Сверчков читал манифест на базаре в селе Иржавинье. Многие крестьяне столпились вокруг него и по окончании чтения смело сказали ему: «что ты ни читай и ни толкуй, а шила в мешке не утаишь». В это время по городам и селам Шацкой провинции ходил известный пасквиль. Начинался он словами: «пришло время искоренить дворянское лихоимство»... А оканчивался так: «в ню же меру мерите, возмерится и вам».

Бывало и так, что правительственные чиновники сами принимали сторону Пугачева. Таким образом поступил прапорщик Васков, посланный в Наровчатский уезд для увещания волновавшихся дворцовых крестьян. На мирском сходе в одном селе он произнес следующие слова: «с нынешнего года всем крестьянам государственных податей платить не велено». В таком же духе действовал отставной сержант Ермолов и помещик Васильев. А некоторые священники, наприм. села Гремячки, отец Иродион, отказывались читать в церквах правительственные манифесты и чрез это укрепляли в темном народе веру в Петра III. От священников не отставали и младшие члены клира. Дьячек села Нестерова, Попов, весною 1774 года, по выходе из церкви, так говорил сопровождавшей его толпе: «в Оренбурге подымаются царские люди и хотят перевести весь дворянский корень». Слова эти так взволновали народ, что он вернулся в церковь и принудил духовенство служить молебен о здравии царя Петра Феодоровича 8.

Некоторые духовные поступали еще решительнее. Они открыто объявляли себя сторонниками Пугачева и именем его набирали разбойничьи шайки. Так поступили села Рузановки поп Василий Филиппов да Астраханский поп Федор Иванов. С шайкою в 16 человек они учинили разбой в доме маиора Сергея Львова в селе Кудрине. Сам Львов успел вовремя спастись, но за то лишился всего своего недвижимого имущества. В то же время, села Долгоруковщины поп Андрей Васильев так обратился к крестьянам своего прихода: «Примите меня к себе и я буду у вас за атамана».

Таким образом, положение Шацкого края принимало грозный и анархический характер. Многие шацкие крестьяне, забирая жон, детей и пожитки, ночным временем бежали на Волгу, в Бузулуцкие и Донские степи и на Ахтубенские заводы. Тогда местное дворянство, с разрешения правительства, приняло [123] против бунта усиленные меры. Оно сформировало для разъездов конный отряд в 500 человек, под начальством полковника Брюхатова, причем менее храбрые помещики выехали из своих имений в города и столицы. Тогда же Воронежский губернатор, Шетнев, подкрепил слабые шацкие гарнизоны военными командами, общая численность которых далеко не доходила до 1 000 ружей. «И таковыми командами, — жаловался шацкий воевода, — в искоренении тех злодеев исправиться никак не можно».

В апреле 1774 года Пугачевщина проникла и в Шацкую провинцию. Сам Пугачев, как известно, не дошол до нашего края. Вместо него у нас действовали следующие лица: Львов, Евстратов и Кирпичников, не считая мелких пугачевцев. Первые двое именовались царскими полковниками, а последний — директором. Из них более видным деятелем был Львов, впоследствии разбитый под Царицыным и взятый в плен.

С началом пугачевщины во многих уездах шацкой провинции приостановились набор рекрутов и сбор податей. В присутственных местах, наиболее взволнованных городов, перестали заниматься делами. В помещичьих имениях крестьяне бросили работу, и хлеб стоял в поле без всякого призора. «И стал сущий голод и ходили люди по чужим дворам и отымали хлеб — писала шацкая провинциальная канцелярия» 9. В восточных шацких уездах, вошедших в состав нынешней Пензенской губернии, вся чернь взбунтовалась и от того бунтования на торги выезжать стало не можно. Духовенство в церквах молилось о здравии великого государя Петра Феодоровича, а на сельских сходках шли шумные разговоры о том, что отныне все земли, лесные угодья, луга и рыбные ловли — общее владенье. Вместе с тем, начались варварские убийства. Помещиков убивали в домах собственные их крестьяне, а иногда, опьяненные кровию и безнаказанностию, эти крестьяне шли по окрестным местам и все на пути своем жгли огнем и били смертным боем. Они вешали целовальников, сборщиков податей, лихих управляющих-немцев, приказчиков и старост. От погрома спасались только люди заведомо добрые и жалостливые, остальных народная расходившаяся масса не щадила, в порывах зверства истребляя вместе с ними и их малых детей... В июне 1774 года, шацкие крестьяне в компании с пришлыми пугачевцами начали грабить кабаки. Чего не выпивали, то выливали на улицы. Выручку делили между собою. Страшная народная драма захватила всю Шацкую провинцию и вышла из ее пределов, направляясь по Хопру к самому Воронежу.

Пугачевские шайки шли в Шацкий край с берегов Волги, [124] преимущественно с Симбирской стороны, и состояли иногда из нескольких сот человек, вооруженных ружьями и пушками. Путь их ознаменован был убийствами и грабежами. В Керенском уезде злодеи повесили бригадира Костливцева и пожитки его все без остатку пограбили. При этом жена Костливцева с малолетнею дочерью была спрятана крепостными крестьянами в тайном месте. В селе Турках участи Костливцева подверглась помещица Лукерья Мерлина. В деревне Балакиревой пугачевцы убили помещика Мосолова, в селе Перевозе — Чулкова, в Тростянке — Пестова, в Кудюках — Стахонова. В селе Никольском повешен был поручик Тенишев, а взрослая дочь его насильно повенчана была с одним дворовым парнем. Из этого села мятежники прошли в деревню Беклемишевку и повесили там прикащика Петрова со всею его семьею. В это время к шайке присоединился один дворовый, по имени Антон Кузьмин, и направил ее на село Кривую Луку, где проживал помещик Любавской, который тоже не избег своей участи.

Мы не можем назвать имен всех шацких дворян, убитых пугачевцами. Знаем только, что их было слишком много, потому что, в 1775 году, в Шацк и Тамбов приезжали из Петербурга чиновники, которые составляли списки дворянских сирот, оставшихся по смерти убитых родителей, раздавали им денежные пособия и выбирали им благонадежных опекунов из местного уцелевшего дворянства.

Пока собирались военные команды, пугачевцы действовали на всей своей воле и наводили ужас даже на города. Темниковский воевода, надворный советник Неелов, так напуган был молвою о пугачевских силах и об их жестокости, что прогнал из Темникова всех спрятавшихся там дворян, а сам с командою убежал по Московской дороге. Проходя мимо Шацка вместе с своим товарищем, Сельвачовым, секретарем Мыльниковым и инвалидною командой, Неелов ехал с обнаженною саблей, причем барабанщик бил тревогу и поход. В то же время военная команда города Троицка в полном своем составе сдалась бунтовщикам. Один только Троицкий воевода Столповской остался верен своему долгу и за это погиб мученическою смертию, подобно Инзарской инвалидной команде, которая предпочла смерть измене. Из Троицка пугачевцы пошли на Краснослободск и встречены были там иеромонахом Паисием с церковною церемонией, но, несмотря на то, городские деревянные укрепления были сожжены, а воевода Селунский и секретарь Тютрюмов побиты были из ружей до смерти, казна взята, архив порван и перемешан и от того весь город был в великом страхе и все жители оного ожидали [125] смерти 10. Были пугачевские шайки и в Нижнем Ломове. Здесь их встретили всенародно и с большим почотом. Сам архимандрит Казанского Нижнеломовского монастыря, Исаакий, с четырьмя иеромонахами и двумя иеродиаканами вышел с крестом и иконами на встречу к царскому полковнику. С городских колоколен раздавался звон, по улицам толпился народ с непокрытыми головами.

Ждали пугачевцев и в самом Шацке, и была там по этому случаю великая тревога. «Жители города Шацка, — писал прокурор Селихов, — пришли в робость и великое смущение, ибо к тому бунту многие окрестные жители наклоняются». В особенности Шацкие обыватели перепугались в то время, когда воевода Лопатин выехал из города якобы для покупки артиллерийских лошадей, несмотря на протест прокурора. Тогда в провинциальной канцелярии началась усиленная деятельность. Соседним дворянам предложено было вооружиться и явиться в Шацк для его защиты. В окрестных селах набрали крестьянскую команду в 300 человек, преимущественно из жителей сел Чернеева, Княжова и Покровского. Пленных турок и колодников отправили в безопасные места. Казну вывезли в Москву. По городу наскоро расставили рогатки и учредили денные и ночные караулы и разъезды от воровских людей. Жителям воспрещено было петь песни. Наступило тягостное затишье. Однако гроза миновала Шацк.

В это время, прикрываясь именем Пугачева, многие воровские люди разбойничали по Оке в окрестностях Елатьмы и совершали величайшие зверства. Однажды плыло там судно купца Калашникова. Разбойники остановили его и закричали экипажу: «ложись»! Все со страху полегли на палубе. Тогда они отрезали у рабочих по левому уху, захватили все деньги и скрылись 11.

Местные архивы далеко не изображают полной картины пугачевского движения в Шацкой провинции. До настоящего времени там сохранились только отрывочные эпизоды, которые мы и представляем вниманию читателей.

1-го августа 1774 года, в город Керенск прибыл вахмистр Фельшман с 12-ю солдатами. По случаю базара в городе был большой съезд соседних крестьян. К ним-то собственно и приехал Фельшман в качестве посла императора Петра III. «Гнался я за Инзарским воеводою Болдыревым, — говорил он народу, — потому что тот Болдырев государев казенный вор и изменник». Толпа обступила его и стала расспрашивать о здоровье царя-батюшки. С базарной площади весь народ, [126] бросивши свои торговые дела, под предводительством Фельшмана, пошол к воеводе Перскому, который, повидимому, ничего не знал о случившемся. Перепуганный воевода вышел на улицу. Здесь подошол к нему мнимый царский посол и потребовал его содействия. «Если ты мне поможешь, — сказал он, — поймать государева изменника, то будет тебе от Петра Федоровича дано 150 рублей». Перский начал отговариваться неимением команды, тогда его взяли под караул и вместе с секретарем Корольковым заперли в приказной избе. После этого Фельшман обратился к толпе с следующими словами: «молитесь за многолетнее царское здравие. Отныне не будет у нас платежа подушных денег и рекрутских наборов 10 лет, а соль будем продавать по 2 гривны пуд. И если город Керенск царю не покорится, то 9 человек будет он бить плетьми, а десятого вешать» 12. Весь базар отвечал на эти слова шумными изъявлениями верноподданнической преданности. С этого момента началось усиленное и даровое пьянство, все кабацкие двери растворились настежь, выкатывались оттуда бочки с вином и пошло разливанное море.

Из Керенска Фельшман поехал в села Веденянино и Шелдаис, взбунтовал там крестьян, а помещиков Мачинского и Охлебинина увез с собою к атаману Евсееву в Наровчат. В награду за все эти подвиги Фельшман получил от Евсеева императорским именем шолковый кушак и вороного коня.

Замечательна судьба Фельшмана. Сначала он не думал изменять законному правительству. Но вот пришли к нему выборные от города Инзара, объявили о бегстве местного воеводы и велели ему воротить его, угрожая за неисполнение их требования повешением. Старик вахмистр (ему было тогда 70 лет) поневоле покорился городским обывателям и в недоумении выехал в погоню за беглецом — воеводою. Дорогою, видя всеобщее замешательство, он убедился, что Пугачев — царь и открыто стал действовать в его пользу. Во всех селах по дороге в Керенск шла усиленная попойка и казенная соль раздавалась жителям даром. Пьяные крестьяне кричали ура великому государю. По столбовым и проселочным дорогам тянулись пугачевцы, захватившие самый город Инзар и назначившие там воеводою маиора Тенишева...

Много в это время погибло Керенских помещиков от разгулявшегося казачества и крестьянства. Дикие крепостные порядки откликнулись не менее дикими оргиями народного самосуда. Тогда уцелевшие от разгрома местные дворяне потянулись в Керенск [127] под защиту его старинных деревянных укреплений. Эти укрепления давно уже были гнилые и потому спасавшееся дворянство затворилось в городской соборной церкви. При этом наиболее храбрые поместились внутри церковной ограды и вооружились чем попало. На соборную колокольню втащили несколько маленьких крепостных пушек.

Пугачевцы, под начальством полковника Евсеева, появились в виду Керенска 7-го августа. Около полудня они уже штурмовали крепость, но были отбиты инвалидами и обывателями. В особенности неудачен был пугачевский приступ 8-го августа. Третий и последний штурм города Керенска происходил 17-го августа. На этот раз защитники города поколебались, поэтому мятежники ворвались в Керенск и разорили его, а городовую крепость выжгли и ограбили. До вечера перевес был на стороне Евсеева. В это время почти все пугачевцы, опьяненные удачею и даровою водкою, уже не способны были к серьезному бою, вследствие этого горожане устроили из соборной ограды вылазку и снова началось побоище. Особенною храбростию при этом случае отличились церковники, которые за это впоследствии освобождены были от разбора. Керенским героем 17-го августа был пономарь Трофим Филиппов, как это видно из следующего аттестата, данного ему воеводою и дворянами: «Пономарь Филиппов тех бунтовщиков усердно поражал, так что оные шайки были опрокинуты и в бегство обращены, а многих, притом, из оных бунтовщиков и живых поймано» 13.

Об этом подвиге керенских защитников доведено было до сведения императрицы Екатерины и 1-го ноября 1774 года последовал такой высочайший указ: «Керенским канцелярским служителям за оказанное ими усердие при защите города от нападения злодейских шаек дать по одному чину. А воеводе Перскому и секретарю Королькову выдать не в зачет годовое жалованье».

Пугачевцы одновременно действовали на многих пунктах Шацкой провинции. Проникли они и в Темниковский уезд, где повесили депутата Еникеева. В Темниковской Саровской пустыни доселе сохраняется краткое летописное сказание об этих смутных временах.

«Саровская пустынь, — говорит неизвестный летописец, — была в великой опасности от злодеевых шаек, ибо некоторые соседи оной, а наипаче татары, приходя в обитель к о. строителю за деньгами и не получая оных, хвалились, если не будет им дано, то приведут они для разорения Сарова пугачевские партии. А притом те татары укоряли братию, зачем она [128] охраняет в своих лесных дачах и в посельях господ Татищевых, Наумовых и прочих дворян: поите де и кормите государевых злодеев и напутствуете их пищею».

9-го августа пугачевцы заняли и разграбили город Темников. В это время толпа встретила их с коленопреклонением и с жалобами на Саровских монахов — изменников нового государя. Благосклонно выслушал толпу государев полковник и обещал разобрать дело. Между тем, он освободил всех колодников, роздал народу казенную соль без весу и безденежно, а на другой день мятежники пошли на казенный винокуренный завод, находившийся недалеко от Темникова, и в доме тамошнего управляющего перебели и переломали мебель и посуду, печи, полы и стекла. Ждала и Саровская пустынь своей очереди.

«Такие злоприключения, — продолжает Саровский летописец, — стали ведомы отцу строителю Ефрему и братии и пришла вся обитель в великое смущение. И пришедши к о. строителю все просили от него в таком преопасном случае отеческого наставления. Он же дал наставление таковое: младых и средних лет иноков благословил скрыться на такое злое время, а как пройдет гнев божий — паки возвращаться в обитель. Братия же, услыша такое решение, паки вопросила: если в бегстве сем кто убиен будет, будет ли за то душевная польза? И отвечал строитель Ефрем: кто убиен будет — получит от Бога мученический венец. А престарелой братии сказал он: а мы старцы останемся во обители, нам уже приходит время умирать, умирать же все равно, от болезни или от другого чего. И сими словами благоразумный старец всю братию приготовил к наступившему многобедственному времени».

После этого, все монастырские сокровища спрятаны были в сокровенные места. Монахи разбрелись по лесу, а иные удалились в Арзамас в тамошний Высокогорский монастырь. «И стал Саров пуст, — замечает летопись, — а как пришол вечер, то от той пустоты и страшен».

Прошла целая неделя томительного страха. С часу на час Саровские старцы ждали пугачевского шествия и дождались, наконец, полковника Архарова, который с донскими казаками вступил в Саровскую пустынь 16-го августа.

«Тем и окончилось, — заключает летописец, — угрожавшее здешней обители разорение и истребление, о чем да будет слава Богу, благодетелю нашему, во веки веков, Аминь».

Из Темникова пугачевская шайка проследовала в Шацкий и нынешний Моршанский уезды. На пути к ней присоединились крестьяне из вотчин графа К. Г. Разумовского, которые сели на коней и прозвались государевыми уланами. В селе Рянзе [129] пугачевцы собрали сход и заставили местного священника приводить всех к присяге. Отсюда потянулись они на Хопер и Ворону. Шествие их было самое торжественное. Многие мятежники ехали в каретах и бричках, взятых в ограбленных барских усадьбах.

10-го августа 1774 года, пугачовская партия, действовавшая независимо от вышеуказанной, посетила село Жуково, нынешнего Спасского уезда. Об этом происшествии местный причт так доносил епархиальному архиерею.

«Прошлого 10-го августа справляли мы в церкви Божией всенощное бдение и в то время наехала в наше село государственного злодея Пугачева воровской толпы партия. И того села Жукова помещицы Жуковой крестьянин Аким Афанасьев, да дворовый человек Симон Родионов, собрав из окольных сел и деревень многолюдство, внезапным случаем взошли в церковь и закричали необычно: иди, поп, для встречи царского войска, а если не пойдешь, то казаки изрубят тебя в мелкие части. И от того мы много их уговаривали и спорили, точно по окончании всенощного бдения оные Афанасьев и Родионов, ухватя нас сильно, не дали разоблачиться и повели навстречу той пугачевской партии. Они же взяли два образа и велели звонить. А мы, убоясь такового страху и неповинной смерти, встречу им учинили близь нашей казанской церкви. Тогда же в той нашей церкви имелась подполковница Смагина с сыном и укрылась во оной, злодеи же поехали к ней в дом и все погромили, а мы именованные, возвратясь в алтарь, бежали оттуда в поля и пробыли там дотоле, пока злодеи не выехали из того нашего села».

В это время священником в селе Жукове был Стефан Тимофеев. Впоследствии, когда в Шацкой провинции началась правительственная расправа, и он, и все члены его причта были отрешены от мест и подвергнуты розыску в провинциальной канцелярии и церковному запрещению. Таким образом последняя быша горша первых...

Из Спасского уезда пугачевская партия потянулась на Кирсанов и Тамбов, где их давно уже поджидало взволнованное крестьянство. Во все лето 1774 года, по свидетельству шацких архивных источников, тамошние дворовые и крепостные крестьяне чинили разорение, грабительство и смертоубийство. В сентябре пугачевцы вошли в Кирсанов и в села Умет, Репьевку и Скочиловку. Здесь они немалое число разных чинов людей застрелили и дротиками скололи. Дорогою попадались им малочисленные воинские команды, но они их разбивали или же брали в плен. Так, в сентябре 1774 года, около села Умета, офицер с командою провожал [130] разбойницкую партию в 30 человек. В это время налетели на него государственные злодеи, его и пять человек солдат застрелили, а остальную команду и арестантов захватили с собою. Замечательно, что в числе этих пугачевцев находилось не мало турецких пленных, которые прилеплялись к злодею самовольно.

21-го августа, значительная пугачевская шайка остановилась в пяти верстах от известного богатого села Рассказова. То место и теперь туземцы называют бездушным кустом. Там партия стала лагерем и в свободное от попоек и военного учения время занималась вешанием помещиков, духовных и сельских властей. Наконец, мятежники пошли на самое Рассказово, где в то время были суконные фабрики Туликова и Олесова. Хозяева с почетом встретили толпу и принялись ее угощать, но это была хитрая ловушка. Лишь только пугачевцы напились, как фабричные мастеровые, заранее подговоренные, принялись их бить смертным боем и вязать для представления в тамбовскую провинциальную канцелярию. При этом у мятежников отнято было несколько пушек, которые долго после того служили украшением тамбовского фабричного села. Куда в настоящее время девались эти памятники фабричной доблести, нам неизвестно. За справками по этому поводу обращались мы посредством местных губернских ведомостей к рассказовской фабричной администрации, но ответа нет и его не ждем мы, так как большинство наших комерсантов всего менее интересуется наукою, предпочитая ей рабское служение золотому тельцу.

В числе пленных пугачевцев, пойманных в селе Рассказове, оказались дворяне: поручик Петр Семенов, ротмистр Брюхатов и недоросли Филиппов и Мартынов. В тамбовской провинциальной канцелярии первый так показывал: «из дома моего по разграблении оного взят я был разбойническою партиею по неволе. Хотя же и чинил я от тех злодеев побеги и укрывательства, но токмо бывал пойман и зато сечен был плетьми неоднократно и уграживали мне смертию. Почему, когда оные разбойники устраивались для сражения, я скрылся в лесу и оружия при мне не было и так был я пойман» 14.

Пока все эти события происходили в Рассказове, жители города Тамбова, отстоящего от злополучного села в 30 верстах по большой дороге, перебирались с пожитками своими в соседний Ценский лес. Но скоро они вернулись домой и были свидетелями казней, которые совершались над пугачевцами вблизи Тамбова на так называемом Кривом мосту. [131]

Мы указали более заметные факты из эпохи пугачевщины в пределах Шацкого края. Но это далеко не все, что следовало бы сказать на данную тему. Тяжкая шацкая година прошла сравнительно глухо, масса народных бедствий не занесена в местные летописи и ни кому вполне не ведомы всенародные русские слезы, в шацких архивных документах смутно говорится о том, что пугачевские партии захватили почти все уезды Шацкой провинции, что в селах и городах бывали они недолго, стремясь вперед и вперед, и везде оставляли по себе страшную память. Те воровские люди, говорят шацкие оффициальные записки, секли многих людей плетьми и жгли огнем и били кистенями и пожитки без остатку грабили. Сравнительно долго оставались пугачевцы в следующих селах Шацкой провинции: в Атюреве, Кочетовке, Тростянке, Белоречье, Кирилове, Сядемке, Красной Дуброве и Карае. В городе Спасске они забрали безденежно все казенные питьи и денежную казну пограбили и множество людей повесили. То же самое сделали они в селах Кармалейке, Егановке, Зарубкине, Виндреевском заводе, Анаеве, Каргашине и многих других селах. Во всех этих местах пугачевцы служили благодарственные молебны и в знак радости и победы стреляли с церковных папертей из ружей. Ходили они по шацким уездам партиями человек в 500, а вожаками были у них самозванные царские офицеры, между которыми выделялись пономарь села Высокого, Саватей Марков, и мордвин Родион Филиппов. Между прочим мятежники проникли и в Вышенскую пустынь и ограбили там соборную церковь. Монахов однако они не тронули. Главную силу мятежных партий представляли колодники, присоединявшиеся к царскому войску во время разорения городов. Из Вышенской пустыни пугачевцы поплыли по рекам Выше и Цне в Елатомский уезд, где разбили они стеклянный завод купца Коржевина. Дорогою, выходя на берег, мятежники собирали окрестное духовенство, заставляли его служить молебны и молиться о здравии царя Петра и его христолюбивого воинства. Вместе с тем они чинили суд и расправу над дворянами. Так, в селе Никольском они напали на усадьбу помещика Реткина, у которого укрылись все его ближайшие соседи, и всех их вместе с хозяином захватили с собою. Что потом было с этими несчастными — мы не знаем. Но кажется — пугачевцы ни кого не щадили... В это время мятежною шайкою предводительствовал однодворец Стерлигов. Это был замечательно жестокий человек, путь которого ознаменован был убийствами и пожарами, при чем не было пощады и ни в чем неповинным казенным и обывательским лесам. В толпе Стерлигова находилось много пленных турок и черкас, атаман которых Шевченко получил уже позволение от самого Пугачева [132] строить в Темниковских, Кадомских и Каренских юртах казацкие крепости.

Ждали пугачевцев и в Кадоме и городская толпа, не боясь приказных чинов, громко и сочувственно поговаривала о Петре III-м. Однажды к кадомской тюремной избе подошел крестьянин Слепцов и говорил колодникам: «молитесь Богу, скоро всем вам будет выпуск и то учинит сам государь». В числе колодников был дьячек Игнатов. Увидал он после того кадомского протопопа и в окно закричал ему: «скоро придут сюда царевы люди и я упрошу их тебя повесить».

Между тем, осенью 1774 года, в Шацкую провинцию начали вступать сильные правительственные команды из отрядов князя Голицына и генерала Мансурова. Некоторые из них прошли дальше, на восток, другие же остались у нас, например гусары Древица, донские полки Ребрикова и Янова, баталионы Нарвского и Великолуцкого полков и весь Ладожский полк. Вскоре прибыл в Шацк и сам П. И. Панин, а 2 октября в провинциальной канцелярии получено было оффициальное уведомление о совершенном истреблении и поимке государственного злодея, богоотступника и бунтовщика Пугачева. Тогда началось быстрое усмирение края и жестокое возмездие. Для устрашения взволнованного народа, во всех селах Шацкой провинции поставлены были виселицы, глаголи и колеса. Подозрительных крестьян без суда били плетьми и сдавали в солдаты, а жен и детей их подвергали долговременному тюремному содержанию. На сечение разных людей не хватало плетей и все воеводские канцелярии озабочены были усиленным их изготовлением. Не хватало так же кандалов для бесчисленных колодников, и потому все Шацкой провинции кузнецы завалены были спешною работою с платою по рублю за экземпляр. В то же время были случаи самых изысканных пыток и казней. Приверженцам Пугачева отрезали уши и рубили пальцы, которыми те злодеи Пугачеву присягали. Иногда военная команда вступала в бунтовавшее село и казнила жителей его по жребию, при чем на глаголях вешали преступников за ребра, или же колесовали и четвертовали их... Таким образом, ужасы дикого восстания сменились не менее свирепыми оргиями правительственной расправы. По всем шацким трактам началась гоньба правительственных курьеров и других оффициальных лиц, крайне стеснявшая местных обывателей. Так, крестьяне села Бокового Майдана жаловались: «в самую рабочую пору мы все, кроме малых и старых, денно и нощно содержим бекеты и почты и оставили хлебопашество и разорились. И тем Е. С. граф П. И. Панин привел нас и наших лошадей гоньбою в крайнюю худобу». При этом некоторые команды вели себя в шацких селах и деревнях, как [133] в неприятельской земле. Грабежи казацкого хорунжего Григоренкова были таковы, что все дворяне района его воинских подвигов принуждены были составить о них особый протокол и представить его высшему правительству. Сам полковник Ребриков, как жаловался на него управляющий князя Долгорукого, произвел опустошение в помещичьем доме села Вячки. А офицер Богданович, ходя по воеводской канцелярии в городе Борисоглебе, с великою пышностию и гордостию махал тростию и приговаривал: а я неиначе с кем равняюсь, как с генералом. Тогда наступила величайшая и повсеместная бедность в Шацкой провинции. «В минувшем июле месяце, — писала Краснослободская воеводская канцелярия, — экономических сборов в приходе ничего быть не имелось». Из других мест поступали заявления такого рода: «от того государственного злодея приключилось всем крайнее разорение и податей взыскать не с кого». Больше всех пострадали, конечно, крестьяне, но и помещикам было не легко. Многие из них жаловались: «с того разорения ни какого имущества у нас не имеется и все люди разбежались, а иные люди наши отпущены кормиться милостынею».

Особенно тяжело пугачевская эпоха отозвалась на шацком приходском духовенстве. Во многих шацких приходах, как известно, причты встречали мятежников с церемониею. Так поступали наши священнослужители, спасая свою жизнь, и особенно винить их за это не хватает духу, потому что по своему развитию они были в большинстве те же крестьяне. Священник села Тарадей, Иван Андреев был даже из крепостных. Разумеется, в этом случае шацкие духовные не были героями, но кажется не были и преступниками. Тем не менее их подвергли суровой каре. Граф П. И. Панин разделил их на три категории. К первой принадлежали те, которые добровольно встречали пугачевцев. Этих было меньшинство. Ко второй и самой многочисленной категории, отнесли тех священнослужителей, которые не бежали от мятежных шаек и пассивно покорялись обстоятельствам. Наконец, в третью категорию попали такие лица, которые бежали из своих приходов, но случайно и по принуждению оказывались в среде бунтовщиков, причем не имели мужества противиться движению. Самые суровые наказания достались первой категории. Священников лишали сана с пристрастием допрашивали и сдавали в солдаты или на каторгу. Последние две категории были относительно помилованы, то есть освобождены от ссылки и солдатчины, но все-таки лишены сана. Тогда по всей эпархии (Тамбовской и Пензенской) открылось великое горе и редкое духовное семейство не оплакивало всеконечного своего разорения. В починковской волости попали под суд 35 причтов. В Наровчатском уезде неподсудным духовным лицом [134] оказался один только дьячек, имени которого мы не знаем. Целые сотни духовных сделались жертвами пугачевского движения. Имена этих невольных страдальцев большею частию нам неизвестны, но самое число их свидетельствует о той массе человеческого горя, которая в настоящее время прикрыта историческою давностию. С особенною суровостию отнесся к несчастным преступникам святейший синод. Все они были отчуждены от церкви и прокляты. После того их одевали в мужичье платье и торжественно расстригали. Правда, Екатерина II простила их впоследствии, но это прощение было ограниченное: священники и диаконы шацкой провинции, прикосновенные к пугачевскому движению, навек остались причетниками. Никакого прощения не было и не могло быть только тем духовным, которые открыто и дерзко приняли активное участие в смуте. Таких печальной памяти народных деятелей было впрочем не много. Из их числа особенно выделялся священник села Богдановки, Макар Савин, с дочерью Варварою и сыновьями Дмитрием и Нестером. Вся эта семья в полном своем составе разбойничала именем Петра III-го, пользуясь смутою в интересах наживы 15.

В числе подсудимых духовного звания оказались также и их жены. Одна из них, именно попадья Марфа Федорова, вместе с пугачевцами грабила в селе Мальцеве дом помещика Приклонского и за это попала в категорию самых тяжких преступниц.

Не легко было в то же время и сельскому начальству. Старост и соцких судили за то, почему они впускали злодеев в свои села и не переловили их. При этом некоторых из них засекали до смерти. Особенною свирепостию при производстве экзекуций отличался подпоручик Приклонский, за храбрость повышенный графом Паниным в поручики. Впоследствии этот рыцарь печального образа впал в сумашествие и таким образом завершил свое жизненное поприще.

При таких условиях пугачевская гроза наконец стихла. Провинциальная жизнь вступила в прежнюю свою колею, не обновившись ни нравственно, ни юридически. И только великая реформа 19-го февраля навсегда избавила русский народ от повторения кровавых движений в духе самозванца.

В 1775 году, во всей Шацкой провинции розданы были соцким, старостам и управителям подробные инструкции для всеконечного искоренения воров, разбойников и пришлых шатающихся всякого звания беспаспортных людей. Мирским избранникам строжайше предписывалось о малейшем [135] случае воровства и разбоя немедленно доносить провинциальной канцелярии и в то же время, собрав обывателей, ловить злодеев. В противном случае они сами подвергались законному преследованию наравне с преступниками. Таким образом вся провинция поставлена была как бы на военное положение. Но разбои все-таки не прекращались. Рассеялись пугачевцы, но долго еще гуляли по вольному белому свету удалые молодцы, пугая и разоряя бедную Шацкую провинцию.

1774 год разорил особенно шацких крестьян. Тогда правительство вызвало неимущих рабочих на постройку 18 казарм, сожженных пугачевцами, и на копание крепостных рвов. Токмо денежной казны для расплаты с теми рабочими не имелось...

Вот те исторические сведения, которые собрали мы в местных архивах относительно лихолетия славной екатерининской эпохи.

В заключение считаем нужным заметить, что во время чумы и пугачевщины в Шацкой провинции правительственная фискальная деятельность не ослабевала. За недоимки, имения брали в секвестр. Городских голов и ратманов сажали в оковы и подвергали тяжелым работам, дабы подати взысканы были неотменно. Разумеется, все это могло быть только в усмиренных местностях, или же в таких, куда не проникало волнение.

И. Дубасов.


Комментарии

1. Арх. Тамб. дух. конс., № 21 за 1772 год.

2. Во время чумной эпидемии особенно заметны были в Шацкой провинции крестьянские бунты в селах Липдягах и Дерябкине.

3. Арх. Шацк. провинц. канц., № 453.

4. Арх. дух. конс., № 21 за 1772 год.

5. Арх. Шацк. провинц. канц., № 36.

6. Там же.

7. Арх. Шацк. провинц. канц., № 8596.

8. Арх. Шацк. провинц. канц., № 8700.

9. Арх. Шацк. провинц. канц., № 137.

10. Арх. Шацк. провинц. канц., № 3,093.

11. Там же.

12. Арх. Шацк. провинц. канц., № 366.

13. Арх. Шацк. провинц. канцл., № 948 (наряды).

14. Арх. Шацк. провинц. канц., № 3,093.

15. Арх. Шацк. провинц. канц., № 4,515-й.

Текст воспроизведен по изданию: Чума и пугачевщина в Шацкой провинции // Исторический вестник, № 7. 1883

© текст - Дубасов И. 1883
© сетевая версия - Strori. 2020
© OCR - Strori. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Исторический вестник. 1883