ЗАПИСКИ МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА КИРЕЕВА

Род. 1789 г., ум. 1865 г.

Помещаемые далее Записки принадлежат дворянину Симбирской губернии, Ставропольского уезда, бывшему воспитаннику Дворянского полка — первейших по времени наборов волонтеров из дворян в этот полк — 1808-го или 1809-го года. В сентябре 1811 года Михаил Николаевич Киреев выпущен из Дворянского полка подпоручиком в учебный баталион.

Впоследствии времени М. Н. Киреев был предводителем дворянства в Ставропольском уезде, Симбирской губернии, именно в 1841 году. Скончался он в 1865 году.

Для многочисленных питомцев Дворянского полка и Константиновских кадетского корпуса и военного училища эти записки особенно любопытны, так как заключают в себе довольно много подробностей о древнейшей истории Дворянского полка, об этом отряде волонтеров, основанном, как известно, в 1807 году, именно о времени, о котором так мало в печати известно.

Записки М. Н. Киреева весьма обязательно сообщены на стран. «Русской Старины» ее сотрудником Александром Александровичем Киреевым, племянником их составителя. Приносим Александру Александровичу глубочайшую нашу благодарность за это вполне интересное сообщение 1. — Ред. [2]

————

Несколько раз приходила мне мысль описать все обстоятельства моей жизни с самой юности. Несколько раз принимался писать, но все выходило нескладным и я бросал написанное. Много этих отрывков валялось в моем столе и я потерял уже надежду исполнить когда нибудь мое желание.

Раз, пересматривая старые книги, я нашел переплетенную в пергамент, оказалось — апостол, изданный для того времени довольно изящно, с довольно хорошими гравюрами евангелистов и картиною из апокалипсиса. Рассматривая книгу со вниманием, я нашел на ней надпись, что она подарена покойному моему деду — М. М. Кирееву, убитому пугачевцами, о чем значится в «Истории Пугачевского бунта», А. С. Пушкина, — подарена придворным протоиереем Иоанном; в ней рукою моего деда записаны время рождения и смерти его детей. На другой странице рукою покойной матери моей — день ее свадьбы, время рождения старшей сестры, мое и брата меньшего моего, и отдельно: тогда-то взят учитель; тогда-то отдан в пансион Вильфингу, определен в гимназию, поехал в корпус, выпущен в офицеры, приехал в Казань поручиком. Читая эти строки, явилась у меня мысль воспользоваться ими и взять их как канву для рассказа о моей жизни. Я начал писать эту тетрадь. Что-то выйдет? Но, что бы ни вышло, для вас, мои милые дети, будет это интересно и, конечно, вы не будете строгими для меня критиками, а может быть тетрадь эта принесет вам пользу. В ней вы будете видеть всю жизнь мою, как в зеркале; увидите, как развивался характер мой, какое влияние на него имело воспитание, мне данное, семейное положение, — и тогда поймете, как много значит для человека впечатление, которое получает он в молодости, как они изменяют его характер, и это предостережет вас от ошибок при воспитании детей ваших.

Мих. Ник. Киреев. [3]

______________________________________

I.

Мой дед Михаил Михайлович Киреев.

Эпизод из пугаческого бунта.

Рассказ, помещаемый здесь о моем дедушке Михаиле Михайловиче, записан мной в 1820-х годах со слов очевидца его погибели от рук пугачевцев.

М. Н. Киреев.

Не желание прослыть автором заставили писать вашего отца! желание передать памяти вашей геройский подвиг вашего прадеда, его самоотвержение, любовь в Богу и преданность к престолу. Пусть пример его будет неизгладимо запечатлен в сердцах ваших, вы встретите неустрашимо смерть: как умер прадед, скажите вы, так умрем и мы!

Не запятнаем постыдною трусостью род праведника, коего никакие страдания не в силах были поколебать в верности в долгу.

Во время страшного бунта злодея Пугачева, прадед ваш жил в Пензенской губернии, в имении своем, в с. Родниках. Он был богатырь и по сложению и по характеру; в 12-ти вершковому росту и неимоверной ширине плеч, явно выказывавшей чрезмерную силу, он присоединял необычайную ловкость. Он летал на воне соколом, как рассказывал мне покойный мой дядька, бывший еще мальчиком у него в стремянных; бил из винтовки любого гуся на пруду. Семейство любило его до обожания. Богатые соседи уважали и боялись: насмешка острая делала их осторожными в обращении с ним. Бедные — имели в нем судью хотя строгого, но, вместе с тем, всегдашнего покровителя; дворня и крестьяне видели в нем отца: все нужды их он знал сам, никто не имел власти взыскивать с них, кроме его, — мудрено ли, что они любили его.

За долговременную службу в лейб-кампании он получил чин вахмистра, был известен императрице Екатерине и в этом же чине оставил службу. [4]

Вам удивительно, друзья мои, что такой ничтожный чин мог выслужить прадед ваш, но я уничтожу ваше недоразумение: чин вахмистра лейб-кампании равнялся секунд-маиору армии, и многие добивались этого чина, как особенной милости императрицы. Лейб-кампанский корпус, коего капитаном была сама государыня, сформированный из дворян старинных фамилий, огромного роста красавцев, был цвет дворянства русского 2. Будучи лично известны Великой Екатерине, многие занимали впоследствии высшие должности в государстве.

Когда дошел слух о приближении бунтовщика, дед решился удалить жену и малолетних детей в другую деревню, но ни слезы беременной жены, ни вопли уже взрослых дочерей, не могли убедить его уехать с ними; он остался со старшим сыном, только что приехавшим в отпуск, по производстве в офицеры. На все убеждения близких, он отвечал: «Мне нельзя уехать, я — дворянин, скажут, что я испугался, струсил вора: нет, умру, а не уеду, матушка царица вас не оставит!"

— Отпусти, по крайней мере, со мною сына, упрашивала его жена.

— Нет, возьми меньших, а этот пусть умрет, он будет драться с ворами.

Горькие слезы семейства не поколебали решимости его, он отер навернувшуюся слезу, благословил их, сел в линейку и поскакал к соседям убеждать их собраться с дворовыми людьми, более надежными, к нему в дом. Дом этот был каменный, с подвалами, железными дверьми и решетками. В нижнем этаже в подвалах заготовлено было провизии и воды недели на две. По убеждению его, поместились в нем двенадцать человек дворян, старый священник и до сорока человек с оружием и лучшим имуществом,

Несколько дней партии не являлись в окрестностях, [5] наконец узнали, что человек двести сволочи, под командою казаков, грабят в десяти верстах дом помещика.

— Смеются что-ли они, воры, над нами, под носом озорничают, я их уйму, лошадей! закричал запальчиво старик. Охотники бросились исполнять приказание его, под надзором сына и некоторых дворян.

— А что, Миша, спросил его Вака, шут-любимец, не лучше-ли не дразнить шмелей?

— Разве ты струсил, подлец?

— Мне что трусить, Миша, я не барин, за себя, ты знаешь, я постоять умею, кистень из рук не вывалится.

Вака был не дурак, а балагур, силач, лихой наездник и охотник, а потому был любимцем прадеда вашего. Вака щегольски разыгрывал роль шута, был в славе в околодке, люди боялись его языка, а волки — кистеня, которым он на всем скаку бил их без промаха.

— Я с тобою, Миша, сказал шут задумавшемуся барину.

Лошадей оседлали. Вака на пегом жеребце, грива которого почти волочилась по земле, балагурил с охотниками, несколько оробевшими. Вышел прадед ваш с сыном и большею частью дворян, старец священник благословил их.

Прадед ваш был в обер-роке, поверх которого была надета тяжелая лейб-кампанская кираса. На толстой серебряной цепи висел огромный палаш, голова была покрыта шишаком; целою головою он был выше прочих. Сын его, Киприян Михайлович, был видный молодой драгунский офицер в форме своего полка.

— С Богом! сказал прадед ваш своим спутникам.

Осенний день вечерел; знакомые с местностью охотники, проехав рощею, спустились в овраг, которым можно было подъехать незаметно к саду дома, где были злодеи.

Дождавшись ночи, Вака с четырьмя человеками, по приказанию барина, прокрался к дому, товарищи его залегли в кустах, он сбросил армяк, прикрывавший его шутовской наряд, и бесстрашно пошел к пирующим.

— Бог на помощь! сказал он войдя.

— Кого тебе надобно? спросил его мертвецки пьяный казак, которого прочие называли полковником. [6]

— Того, кто потчивает вином, отвечал, приняв на себя шутовскую рожу, Вака.

— Видно охотник, шельма, смертный, отвечал Вака и залпом выпил стоявший на столе полуштоф.

— Славно, сказал казак.

Вака начал врать прибаутки, припевая и приплясывая, как бы не нарочно брал ружья и пистолеты, ссыпал потихоньку порох с полок.

Пьяная ватага не могла заметить его проделки. Наконец, притворившись мертвецки пьяным, он вдвоем с одним из казаков отправился показывать по секрету зарытые деньги в сад. Подошед к концу сада, Вака схватил товарища за горло; покуда тот старался выбиться из железных рук Вака, из кустов вышли товарищи последнего и без шума связали казака, а чтобы тот не кричал, вложили в зубы кляп и сели на лошадей. Вака поместил на седле своего молчаливого по неволе товарища и пегой, как бы не чувствуя двойной тяжести, крупною рысью полетел за товарищами.

По приезде, Вака донес, что вся ватага мертвецки пьяна, пирует в барском доме.

— Зажечь дом со всех четырех углов, сказал старик Ваке, а мы поспеем.

Через короткое время пламя вспыхнуло и все под предводительством прадеда вашего бросились на барский дом. Бесчувственно пьяные казаки схватили оружие, бросились из дома. Стеснясь в сенях, мешали друг другу выйти.

— Ну-ка, Куприяша, плюнь им в глаза, сказал Вака молодому барину, видишь, с просонья не протрут глаза.

Раздался выстрел из мушкетант, как дождем обдало картечью толпившихся в сенях, все бросились назад.

«Заряжай, Куприян», сказал прадед ваш, и в свою очередь выстрелил из мушкетанта, висевшего у него близь седла, тягостью и огромностью калибра сподручного только силачам того времени.

За оглушительным треском послышались стоны раненых; проворный и сметливый Вака для защиты осаждающих велел подвезти воза награбленного имущества, приготовленного злодеями для отправки к главному отряду. [7]

В окнах показалось несколько человек с оружием. Но недолго злодеи могли держаться в доме, огонь проник во внутрь комнат и они бросились опрометью к сеням. Опять раздались выстрелы мушкетантов, но отчаяние взяло верх, несколько уцелевших от ран выскочили из дверей.

«Вот и моему дураку работа», сказал Вака, и тяжелый кистень завизжал в руке его; многие охотники имели для волчей охоты также кистени и управлялись ими ловко. Все выпрыгнувшие легли под ударами их. Дом пылал; убитые, раненые и мертвецки пьяные злодеи горели вместе с ним.

На другой день староста прадеда пришел доложить ему, что молодой священник читал какую-то бумагу от царя Петра III, что ни он, ни мужики ничего не поняли; что поп был пьян и уговаривал их идти с покорною головою к царю, который находился верстах в пятнадцати; «но крестьяне без твоего спроса, батюшка, нейдут».

Поп разругал их и поехал один с каким-то кривым мещанином.

Ночью караульные разбудили прадеда вашего; багровое зарево виднелось над деревней, в которой были истреблены бунтовщики; вслед за ним вспыхнуло ближайшее село, и менее чем в час все окрестные деревни пылали. На дворе в осеннюю ночь было светло, как днем. Спустя не много времени, прибежал крестьянин и объявил, что Пугачев с огромной партией остановился верстах в пяти и утром, по убеждению попа и доноса целовальника об истреблении партии бунтовщиков, явится в Родники. Прадед ваш собрал людей, объявил им об опасности и дозволил тем, которые боятся умереть, выйти из дому. Все бросились на колени.

— «Жили с вами, отцы наши, и умрем с вами!» закричали они в один голос.

Старый священник осенил их крестом, все бросились целовать крест, произнося клятву быть верными.

Почти с рассветом явился казак и передал через мужика указ Пугачева, называвшегося Петром III, чтоб прадед ваш с дворянами шел в батюшке-царю без опаски что он за прежнюю его службу пожалует и что он, не узнав его партии, разбил и ее, в вину ему не поставит, потому что [8] та партия, без ведома царя, озорничала. Желал-ли сам выманить деда хитрый Пугачев, или, узнав о храбрости и уважении к Мих. Ник. Кирееву всего околодка, желал привлечь его на свою сторону обольщениями, — не известно.

Прадед ваш прочитал письмо всем, но никто не согласился купить жизнь бесчестно. Он написал ответ следующего содержания:

— «Петра III я видел мертвого, был при его погребении, присягнул императрице Екатерине. Знаю, что называющий себя царем — Емелька Пугачев, вор и разбойник».

Не прошло часу, по дороге показались приближавшиеся бунтовщики. Огромная партия казаков, мещан, дворовых людей и крестьян окружила дом; некоторые были вооружены и большая часть с пиками, топорами, косами и железными вилами. Вдали виднелся кружок лучше вооруженных и одетых; то была свита приближенных к Пугачеву, в ней был кривой целовальник и поп с крестом в руках; несколько человек казаков, отделясь от свиты с попом, подъехали в мужикам и о чем-то жарко разговаривали; видно было, что последние сопротивляются; человек до двадцати из свиты Пугачева вновь подъехали в толпе, подвезли бочку с вином, чернь бросилась пить, кто чем попало…. Наконец, вся толпа бросилась к дверям под предводительством казаков; некоторые тащили бревна, вероятно, чтоб выбивать решетки нижнего этажа или двери.

Раздался залп винтовок и ружей; редкая пуля миновала свою цель; человек двадцать казаков слетели с лошадей; вся толпа бросилась назад. После нескольких совещаний, толпа; предводительствуемая казаками, с ужасным ревом вновь бросилась выбивать двери. Опять посыпался град пуль.

Разбешенные неудачей, злодеи, боясь подходить близко, подвезли пушку; долго уставляли, наконец раздался выстрел, ядро задело карниз и часть крыши, не нанеся никакого вреда. Сделали еще несколько неудачных выстрелов и хотя один попал в окно, но также не сделал никакого вреда. Один из людей, глядевший из слухового окна, прибежал к прадеду и доложил, что значительная толпа народа скопилась в саду. Старик послал сына и Ваку посмотреть куда клонится [9] умысел злодеев. Вака сбежал вниз и рассказал старому барину свои догадки. Лучшие стрелки с винтовками, и старый Ефим явились к слуховым окнам. Прадед не мог взойти по крутой лестнице и остался внизу охранять наружную часть дома. Ефим пустил несколько пуль и каждая свалила с коня казака, но работа не превращалась: видно было, что казаки били нагайками крестьян, не охотно исполнявших их приказания. Наконец, телег пятьдесят с сеном, соломой и дровами начали подъезжать в дому; казаки прятались за деревьями и возами, били крестьян, если те останавливались. Казаки зажгли солому и сено. Пожар начал распространяться; дым валил прямо в слуховые овна, стрелять было невозможно.

Дядя ваш донес отцу об угрожающей опасности, тот собрал всех бывших с ним в доме и объявил, что более нет спасения. Большая часть предались отчаянию, но старив не потерял присутствия духа, подозвал в себе бывших с ним дворян и сказал:

— «Я с сыном умру, но не признаю злодея царем, а вы, братцы?»

«Умрем с тобою, Михайло Михайлович!»

Тут прадед подозвал священника, все встали на колена и приобщились Святых Таин запасными дарами, которые имел с собой старец священник.

Торжественна была эта минута: ни стонов, ни рыдания не было слышно, только одни молитвы, шопотом произносимые. Старец, как бы вдохновенный, сказал: «благословляю вас, верные Богу и престолу на страдание. Да подкрепит вас Всевышний к принятию венца мученического».

Все начали прощаться друг с другом, дворовые целовали руки и ноги господ своих и обливали их горькими слезами.

Дым начал врываться в зало, где происходила эта ужасная сцена; медлить было невозможно. Прадед ваш подозвал к себе сына, чтоб благословить его, тот встал на колена и принял благословение отца, дав клятву не признавать царем Пугача.

Отворили двери в сенях; сперва вышли дворовые, за ними ваш прадед в полном вооружении лейб-кампанца. Толпа злодеев кинулась на него с пиками, но они, как тростинки [10] перелетели от удара его палаша. Бой завязался, справа возле деда вашего визжал кистень Ваки, слева Ефим кроил огромным топором желавших нанести удар его отцу-барину. Наконец, пал этот верный слуга, простреленный на вылет пулею. Раздался еще выстрел, прадед ваш зашатался, упал на колена, пистолетная пуля раздробила его ногу ниже колена. Толпа бросилась было убить его саблями, уже нанесли несколько ударов, но они не в силах были прорубить его шишак и латы, как вдруг раздались слова: «не бейте старого пса, ведите к царю». После многих усилий, удалось злодеям выбить палаш из ослабевших рук старца, и его повели к Пугачеву, который сидел верхом на башкирском иноходце.

Костюм его была смесь казацкого и прежнего боярского; на груди навешаны, разные ордена, надетые вовсе не правильно. Его окружали казаки и каторжники, на зверских лицах коих видны были следы клейм. Прадед ваш не мог стоять, его посадили на землю.

— Что бесишься, старый чорт? спросил его Пугачев, неужели не узнал своего царя?

— Разве ты царь? спросил старец.

— Что, видно, старый слуга узнавать меня стал?

— Нет, ты не царь, а злодей-бунтовщик Емелька Пугачев; православные, не верьте этому извергу, схватите его, вас наградит матушка-царица!

— А, так ты до меня добираешься, увидим, не заговоришь-ли другое; Влас, сказал Пугачев одному из каторжников, расправь ему косточки, да смотри умненько.

— Не привыкать, царь-батюшко, отвечал злодей.

Несколько человек бросились на прадеда вашего, сорвали с него кирасу и платье, привязали руки к пушке, а ноги к лафетному станку. Изверг, исполнявший должность палача, начал бить его нагайкой; кровь обливала страдальца, но он читал молитвы; взбешенный злодей усилил удары, но не вырвал ни одного стона у праведника.

— Стой, закричал Пугачев, подведите к нему сына; страдалец приподнял голову и увидал сына, скованного по рукам и ногам.

— Повинись, сказал ему Пугачев, я помилую тебя и [11] твоего сына, не повинишься — велю его повесить пред твоими глазами.

— Не жалей меня, отец, я не опозорю тебя и съумею умереть, прервал Киприян Михайлович.

— Бог благословит тебя, сын мой, теперь я умру покойно.

— На ворота щенка! закричал Пугачев, и дядю вашего повесили на ворота пред глазами отца.

Пугачев заметил, что твердость старца тронула самих извергов его спутников и некоторые из казаков начали роптать на зверство его. Он, обернувшись к палачу, сказал:

— Покончи, Влас! Раздались еще несколько ужасных ударов и молитва замолкла в устах праведника, он скончался.

— Псам на корм, заревел Пугачев. Никто не смей хоронить!

В это время с рыданием бросился на труп своего барина Вака, обнял ноги его своими руками; удар кистенем раздробил ему череп.

Партия Пугачева, перевешав дворян и ограбя имущество, собранное в доме, ушла, а по уходе их старец священник похоронил тела убиенных в другом селе, потому что товарищ его не допустил похоронить в с. Родниках, Мокшанского уезда, Пензенской губернии.

Прадеда вашего положили в одной могиле с верным Вакой, руки которого закостенели, обняв ноги его, и их не могли рознять.

 

Примечание. Рассказ о смерти Михаила Михаиловича Киреева (он значится в списках убитых Пугачевым в «Истории Пугачевского бунта» А. С. Пушкина, изд. 1855 г., т. VI, стр. 254; при чем там отмечено, что он убит с дочерью), записан, как уже сказано выше, со слов очевидца, внуком убитого — Михаилом Николаевичем Киреевым, в 1820-х годах.

А. А. Киреев.

(Дальнейшее повествование опущено как выходящее за рамки сайта - Thietmar. 2019)

Текст воспроизведен по изданию: Записки Михаила Николаевича Киреева // Русская старина, № 7. 1890

© текст - Киреев А. А. 1890
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
© OCR - Андреев-Попович И. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1890