Города Урала и Поволжья в крестьянской войне 1773

Города Урала и Поволжья в крестьянской войне 1773-1775 гг.

№ 1

Обращение полковника И. Н. Грязнова к жителям Челябинска с призывом покориться войскам Е. И. Пугачева

Находящимся в городе Челябинску всякаго звания людям.

Не иное что к вам, приятныя церкве святой сыны, я простираю руку мою к написанию сего: господь наш Иисус Христос желает и произвести соизволяет своим святым промыслом Россию от ига работы, какой же, говорю я вам.

Всему свету известно, сколько во изнурение приведена Россия, от кого ж, — вам самим то небезизвестно. Дворянство обладает крестьянами, но хотя в законе Божием и написано, чтоб оне крестьян также содержали, как и детей, но оне не только за работника, но хуже почитали полян своих, с которыми гоняли за зайцами. Компанейщики завели премножество заводов и так крестьян работою удручили, что и в [с]сылках тово никогда не бывало, да и нет. А напротив тово, з женами и детьми малолетными не было ли ко господу слез!

И чрез то, услыша, яко изральтян от ига работы избавляет. Дворянство же премногощедраго отца отечества, великаго государя Петра Феодоровича за то, что он соизволил при вступлении своем на престол о крестьянех указать, чтоб у дворян их не было во владении, но то дворянем нежели ныне, но и тогда не пользовало, а кольми паче ныне изгнали всяким неправедным наведением. И так чрез то принужденным нашелся одиннатцать лет отец наш странствовать, а мы, бедные люди, оставались сиротами. А ныне отца нашего, хотя мы и старание прилагаем возвести, но дворянство и еще вымысел зделало назвать так дерзко бродягою донским казаком Пугачевым, а напротив того, еще наказанным кнутом и клеймы имеющим на лбу и щеках. Но естли б, други и приятныя святые церкви чада, мы были прещедраго отца отечества, великаго государя Петра Феодоровича, не самовидцы, то б и мы веры не прияли, чрез что вас уверяем не сумневатца и верить действительно и верно — государь наш истинно.

Чего ради сие последнее к вам увещание пишу: приидите в чувство и усердно власти его императорскому величеству покоритесь. Нам кровь православных не нужна, да и мы такие же, как и вы точно, православныя веры. За что нам делать междуусобныя брани? А пропади тот, кто государю не желал добра, а себе самому! Следственно, все предприятии вам [212] уже разуметь можно, и естли вы в склонность притти не пожелаете, то уже говорю нескрытно: вверенные мне от его императорскаго величества войска на вас подвигнуть вскоре имею, и тогда уже вам, сами разсудите, можно ли ожидать прощения.

Мой совет: для чего напрасно умирать и претерпевать раззорение всем вам, гражданам? Вы, надеюсь, подумаете, что Чилябинск славной по России город и каменную имеет стену и строение — отстоитца. Не думайте, приятныя: предел от бога положен, его же никто прейти не может. А вам наверное говорю, что стоять — не устоять. Пожалуйте, не пролейте напрасно свою кровь. Орды неверные государю покорились, а мы противотворничаем. Затем, скратя сим, остаюсь.

Генваря 8 дня 1774 года.

Посланной от армии его императорскаго величества главной армии полковник Иван Грязнов.

Над текстом: Подано генваря 8 [ч]исла 1774 году.

ЦГАДА, ф. 6, д. 504, ч. 2, л. 463-464 об. Подлинник.
Опубл. в сб.: Пугачевщина. T. I, № 70; Документы ставки Е. И. Пугачева, повстанческих властей и учреждений. № 391.

№ 2

Манифест, объявленный во всенародное известие жителям города Саранска и его округи

Божиею милостию мы, Петр Третий, император и самодержец Всероссийский и прочая, и прочая, и прочая.

Объявляется во всенародное известие.

Жалуем сим имянным указом с монаршеским и отеческим нашим милосердием всех, находившихся прежде в крестьянстве, в подданстве помещиков, быть верноподданными собственной нашей короны рабами и награждаем вольностию и свободою и вечно казаками, не требуя рекрутских наборов, подушных и протчих денежных податей, владением земель, лесными, сенокосными угодьями, и рыбными ловлями, и соляными озерами без покупки и без оброку, и протчими всеми угодьями, и свобождаем всех от прежде чинимых от дворян и градских мздоимцов-судей всем крестьяном налагаемых податей и отягощениев. И желаем вам спокойной в свете жизни, для которой мы вкусили и претерпели от прописанных злодеев-дворян странствие и немалое бедствие.

А как ныне имя наше властию всевышней десницы в России процветает, того ради повелеваем сим нашим имянным указом: кои прежде были дворяне в своих поместьях и вотчинах, — оных противников нашей власти и возмутителей империи и раззорителей крестьян, всячески стараясь ловить, казнить и вешать, и поступать равным образом так, как они, не имея в себе малейшаго христианства, чинили с вами, крестьянами. По истреблении которых противников злодеев-дворян всякой может возчувствовать тишину и спокойную жизнь, коя до века продолжатца будет. [213]

Дан июля 28-го дня 1774 году.

Петр.

ЦГАДА, ф. 6, д. 415, л. 53, 53 об. Подлинник. Опубл. в сб.: Документы... №39.

№ 3

Манифест во всенародное известие жителям Пензы и Пензенской провинции

Божиею милостию мы, Петр Третий, император и самодержец Всероссийский и протчая, и протчая, и протчая. Объявляется во всенародное известие.

Жалуем сим имянным указом с монаршим и отеческим нашим милосердием всех, находившихся прежде в крестьянстве и в подданстве помещиков, быть верноподданными рабами собственной нашей короне; и награждаем древним крестом и молитвою, головами и бородами, вольностию и свободою и вечно казаками, не требуя рекрутских наборов, подушных и протчих денежных податей, владением землями, лесными, сенокосными угодьями и рыбными ловлями, и соляными озерами без покупки и без оброку; и свобождаем всех от прежде чинимых от злодеев-дворян и градцких мздоимцов-судей крестьяном и всему народу налагаемых податей и отягощениев. И желаем вам спасения душ и спокойной в свете жизни, для которой мы вкусили и претерпели от прописанных злодеев-дворян странствие и немалыя бедствии.

А как ныне имя наше властию всевышней десницы в России процветает, того ради повелеваем сим нашим имянным указом: кои прежде были дворяне в своих поместиях и водчинах, — оных противников нашей власти и возмутителей империи и раззорителей крестьян ловить, казнить и вешать, и поступать равным образом так, как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами. По истреблении которых противников и злодеев-дворян, всякой может возчувствовать тишину и спокойную жизнь, коя до века продолжатца будет.

Дан июля 31 дня 1774 году.

Петр.

ЦГАДА, ф. 1274, д. 174, л. 438, 438 об. Подлинник. Опубл. в сб.: Пугачевщина. T. I, № 19; Документы... № 41.

№ 4

Разсказ, записанный со слов одного из участников в пугачевском бунте ¹

«8-го января 1774 года мы в первый раз услыхали о приближении Пугачева. В то время я был горным писчиком и имел в своем распоряжении до 500 человек, которые работали в рудниках. Разсказы о поступках Пугачова, об его ненависти к помещикам и боярам везде возмущали народ [214] против начальников. В команде моей также нашлись отважные: заговорили, зашумели, перестали слушаться и грозили мне смертью, «как скоро будет сюда, — говорили они, — великий государь». Один из них даже бросил меня в рудную яму. Я был принужден бежать от моей команды; заводские прикащики спрятались в лесу, откуда после уехали в город Екатеринбург.

Ночью на 18 января я спрятался в деревне Крылосове у своего шурина. Около полуночи прискакали в деревню разъездные с ружьями и нагайками. Из них один был мой зять из деревни Черемши: он дернул меня нагайкой; я вспрыгнул с постели. Меня взяли, прицепили к стремени и дорогой от Крылосовой до Черемши вели, как преступника.

По утру, 18-го января, приехал на Билимбаевский завод последователь Пугачева, полковник Иван Наумович Белобородов, отставной канонир Кунгурскаго уезда, Богородскаго села, знавший истиннаго Петра III. Мне велели явиться к нему на завод. На квартире у прикащика, Антона Ширколина, я упал пред ним на колена и просил прощения.

— Бог и великий государь прощают тебя, — сказал он. На нем был белый мужицкий тулуп, а за поясом висела сабля. Узнав, что я имел, команду в 500 рабочих, он приказал мне на другой день выставить их во фрунт и сделать им перекличку по горным спискам.

В шайке Белобородова находился тогда товарищем ему Кунгурского уезда татарин Алзафар, ревностный слуга Пугачова. Он первый провозглашал на сборищах: «Питер Педорович! Питер Педорович!». Кто при этом оказывал малейшее сопротивление, того он жестоко наказывал нагайкой. Звание старшин и походных сотников несли на себе Осокинскаго завода служители, ребята бравые, первые последователи Белобородова. Все они были одеты по-казацки, с саблями на поясе. Белобородов приобретал доверие своею трезвостью и кротким нравом и более любил раскольников, что делал и сам Пугачев, будучи злым раскольником.

Ночью я выстроил 500 человек в одну линию против квартиры полковника и ждал разсвета. Белобородов встал рано, ему доложили обо мне, и я тотчас был допущен.

— Что, любезный друг, исполнил ли мой приказ? — спросил он.

— Исполнил, ваше высокородие!

— Хорошо.

Он встал со стула, надел лисий малахай (шапку) с ушами и вышел к моей команде. Все умолкли. Белобородов осмотрел всю линию и выбрал до трех сот человек для себя; остальных не принял за малолетством и другими недостатками; скомандовал фрунт, выдернул свою саблю и обернулся к старшинам и сотникам, которые мгновенно последовали его примеру. [215]

— Поздравляю тебя походным сотником, — сказал он мне, — а вас, ребята, с товарищем!

Я поклонился. Меня тотчас остригли по-казацки и дали мне саблю.

В этот день в народе было большое волнение. Мастеровые и крестьяне в пьяном виде бушевали по улицам. Конторские бумаги и архив вынесли на площадь и сожгли.

Кроме рудных рабочих, многие, кто по воле, кто из страха, пристали к шайке Белобородова. В числе их были и служители. Из них Герасим Стражев состоял при полковнике секретарем; другие исполняли иныя должности. Служитель Поркачев поступил также в сотники.

Из Билимбаевскаго завода мы пошли на Васильевский (Шайтанский), где нас встретили с хлебом и солью. Белобородов занял дом заводчика Ширяева. Тут я учил его писать имя: Иван Белобородов, моею рукою водил его руку.

В этом месте произошла первая баталия: из Екатеринбурга пришла команда мастеровых под начальством капитана Ярополцева. Мы разбили ее и взяли 60 пленных, из коих полковник наш двоих повесил, двоим головы отрубил на плахе, четверых плетьми застегали, а остальных постригли в казаки. При этой баталии Белобородов удивил нас своим искуством стрелять из пушек.

На другой день сотник Поркачов отряжен был с командою на Утку Демидову, но был разбит одним из офицеров от царицы и попался в плен. Получив о сем известие, Белобородов двинулся на помянутый завод, но возвратился без успеха.

Пользуясь удалением нашего полковника, шайтанцы, подкрепленные екатеринбургскою командою, взбунтовались и сожгли его квартиру. Мы удалились, пошли на Сергинские заводы, ныне принадлежащие господам Губиным, а оттуда на Кослинский завод, направляясь к Оренбургу. На этом заводе приводили жителей к присяге. Потом пошли в Богорятскую слободу, где стоял другой полковник Пугачова, Самсон (фамилии не припомню), также безграмотный. Здесь оба полковника соединились, но нас разбили, и команда разбежалась. Кослинский мужик увез Белобородова на Саткинский завод. Мы уже не являлись к нему после. Тут мы взяли Пасху, сожгли завод и отправили рапорт к Пугачеву в Берды, под Оренбургом, где стоял самозванец. Тут же мы узнали, что его разбил князь Голицын.

Из Сатки мы поспешили к Пугачову и нашли его под Магнитною крепостью. Здесь явились к нему три полковника, два уже известные вам, а третий шел из Сибири. Мы издали увидели, как Пугачев с своими наездниками разъезжал по степи за крепостию. Он принял нас за неприятелей, потому что мы шли стройно (он не ходил стройно), и послал узнать о приближающейся силе. Посланные донесли ему, что идут его полковники. Он подъехал к своим палаткам, поднял знамя и ждал дружины: мы преклонили ему свои знамена.

При первом взгляде на мнимаго царя я не верил глазам: я видел портреты истиннаго Петра III и, сравнивая черты того и другаго, нашел [216] много несходства. Скоро я узнал в нем обманщика, но оставить его не смел и боялся подать повод к малейшему подозрению.

Пугачов был средняго роста, корпусный, в плечах широк, смугловат, борода окладистая, глаза черные и большие. На нем была парчевая бекеша, род казацкаго троеклина, сапоги красные, шапка зделана из покровов церковных, пограбленных его приверженцами, большею частию раскольниками и яицкими казаками. Голос Пугачова несколько сиповат. Сам он речист и деятелен.

Во время разъезда Пугачова по улице в Магнитной крепости, когда ее взяли, одна женщина выстрелила в него из окна и ранила в правую руку. Ее изрубили. Раненый самозванец не мог сидеть верхом: он ездил в коляске.

Из этой крепости пошли в Троицкую и взяли ее, но скоро оставили, потому что за нами шел от царицы генерал Декалонг. Передовая его колонна настигла нас. Меня окружили солдаты, сбили с коня, но я не оробел, бросился на одного из них, проколол его пикою и на коне его ускакал.

Опасаясь вторичнаго поражения, Пугачов бежал на Красноуфимск. Здесь остановила нас команда от царицы под начальством капитана Попова. Завязалась жаркая баталия и кончилась ничем. Меня ранили.

Из Красноуфимска взяли влево и пришли в Осу. Город этот был под командой майора Скрипицына. Для охраны от самозванца его укрепили деревянным заплотом; с навесов и с батарей, устроенных внутри крепости, жарили в нас картечью, бросали каменья, лили на нас горячую воду, смолу и масло. Пугачов скомандовал своим, и тотчас навезли огромные возы соломы в несколько рядов, спрятались за них, начали стрелять да подвигать вперед, и наша взяла. Из крепости перестали стрелять; все жители собрались, тихо зазвонили в колокола и отворили ворота. Но еще прежде обезоруженные солдаты, распустив волосы по плечам, уныло шли к нам; тут же сняли с них мундиры, остригли и одели по-казацки. Майор Скрипицын сдался пленным и следовал вместе с поручиком Минеевым, бывшим под его командою, за Пугачевым до пристани Рождественскаго завода господина Демидова; он принял веселый вид, разъезжал и советовался с Пугачевым. Это было в июне.

Пугачов со всею шайкой переправился на другую сторону Камы. Скрипицын, с поверенным князей Голицыных, Клюшниковым, ночью отправили письмо по Каме в Воткинский завод к исправнику Алымову, уговаривая его вооружиться против Пугачова, потому де что самозванец сей находится у них почти в руках. Поручик Минеев, проведав заговор, открыл измену: посланных догнали на Каме. На следующий день Пугачов повесил Скрипицына и повереннаго. Поручик, доказавший свою верность самозванцу, зделался его любимцем.

Из Рождественской пристани пошли вниз по Каме на Воткинский завод. Здесь нам не сопротивлялись: начальники завода оставили его без защиты. Управляющий скрылся в одной отдаленной избе. Полковник Грязной, поставленный охранять завод, засел в пруд, выставя немного голову. Нашлись люди, [217] которые тотчас указали нам обоих: управителя сожгли в избе, обложив ее соломой, Грязного повесили.

Отсюда ушли мы на Ижевский завод, где встретили нас хлебом и солью. Прошли тихо и смирно.

В это время нас набралось до 5 000; Пугачов решился итти на Казань. Пришли и стали на Арском поле. Пугачов написал манифесты и послал в город. Казанцы издевались над его посланиями. На другой день мы двинулись на Казань. Погода предвещала нам успех: ветер дул прямо на неприятеля. Завязалась резня страшная; густой дым пошел прямо на город, наши били неприятеля с вала; вошли в город, зажгли его. Человек 15 храбрецов уже ворвались было в крепость, но их там заперли. Вокруг крепости все жгли и грабили. Пугачов хотел задушить головнями засевших в ней. Разграбили монастырь и игуменью с монахинями вывели на Арское поле. Разбили тюрьму и освободили арестантов; здесь заключены были жена и сын Пугачова.

В числе добычи вывезли на Арское поле 15 бочек вина: самозванец любил угощать дружину после всякой победы. Настала ночь; развели огни, составились шайки по полкам; началась попойка. Пугачов сам разъезжал по стану. Говор и песни не умолкали до полуночи, но едва затихли, как раздалась тревога. Михельсон, занимавший село Царицыно, напал на пьяных. Кто куда мог, давай Бог ноги! Много тысяч и вся наша артиллерия взята победителем.

На другой день опять сражение: дым пошел в нашу сторону, нас сбили с поля. 5 000 человек, под начальством Белобородова, были отрезаны и взяты в плен, не исключая начальника. Пугачов, разбитый под Казанью, бежал с остальною шайкой вверх по Волге, в Сундырь. Обезоруженных пленников подполковник Михельсон стал отпускать по домам и велел находившемуся при нем Гавриле Владимирову, знавшему лично самозванца и некоторых его приверженцов, осматривать отпускаемых пленников. Гаврила Владимиров был служитель Сергинскаго завода; сначала служил Пугачеву, был с Белобородовым в Саткинском заводе, оттуда ездил с рапортами к Пугачеву, после перешел к Голицыну, а потом к Михельсону. Осмотр делали с тем, не найдут ли между простыми мужиками какого-нибудь из соумышленников Пугачова; Гаврила узнал Белобородова: его схватили с дочерьми, бывшими с ним в походе. После, как слышно было, Белобородов увезен в Москву и там казнен.

Сундырь сожгли и разграбили за то, что жители его погрузили барки в воду, чем и затруднили нашу переправу за Волгу.

От Сундыря направились мы мордовскими и черемискими деревнями. Жители их более всего жаловались на попов за их поборы, и видя, что Пугачов не щадил их, они сами тирански управлялись с ними: вешали на ворота и иными средствами мстили за себя.

В Курмыше на Суре, близ Алатыря, на одном острове человек до 200 бояр со своими людьми и пожитками укрылись от нас, вооружась, впрочем, [218] кто чем мог, на случай опасности. Завидев нас, крепостные люди связали их и выдали нам: их кололи пиками, а младенцев о землю хлестали.

Алатырь взяли. Оттуда пошли в Саранск. Здесь самозванца встретил архимандрит монастыря Саранской пустыни с крестом. Пугачов ездил в обитель его обедать. После князь Голицын повесил архимандрита.

У этого города в стан Пугачова привезли генерала Цыпликова с женою, двумя дочерьми и малолетним сыном. Их казнили позорно: жену и детей повесили, а Цыпликову отесали бока, и когда он упал, то в рот вколотили кол.

Оттуда прошли чрез Пензу в город Петровен, где встретили нас без боя; но мы, боясь Суворова, пошли в Саратов. Здесь на лугу, у берега Волги, произошла сильная баталия между жителями и гарнизоном. Солдаты преклонились Пугачеву, а предводители их бежали в Царицын. Мы же, преследуемые Суворовым, пошли в Дубовки. На пути явились к Пугачеву донские казаки в числе 500 человек с полным вооружением, снарядами и блестящими пиками. Самозванец принял их с великою честию.

В городе Камышине распустили тюрьму и разбили винный подвал. До 600 бочек пролили; пить не давали. Арестанты черпали пролитое вино ушатами, шляпами, пили нападкой и в пьяном разгуле дебошировали по городу. Но мы не смели долго оставаться тут; пошли на Царицын, дали один выстрел в Московския ворота и, не останавливаясь, пошли на Астрахань. Не дошед до Черноярска, остановились ночевать. Михельсон шел за нами и ночью приблизился версты на три. У нас в это время было до 60 орудий и войска до 60 000 человек. Утром, на заре, сошлись две противныя стороны, завязалась жаркая баталия. Вновь присягнувшие самозванцу, донские казаки, оказались изменниками: главныя орудия наши они заколотили и изрубили лафеты. Разбитый Пугачов бежал в Черный Яр с 6 человеками из своих соумышленников; они все переплыли за Волгу и спрятались в камыш, между Волгой и Яиком, в Узени. Товарищи его, видя всю превратность судьбы, связали и привезли его, сначала в Яицкую крепость, а потом в город Симбирск, где находились тогда Суворов и Панин. Заковав руки и ноги, самозванца посадили в железную клетку и отослали в Москву».

К этому любопытному разсказу о действиях самозванца очевидец Верхоланцев присоединил несколько слов о самом себе.

«Я уже сказывал, что на Билимбаевском заводе полковник Белобородов пожаловал меня в походные сотнкки: в этом чине служил я до 7-го августа 1774 года, был почти во всех баталиях, сперва с Белобородовым, потом с самим Пугачевым и слыл отважным наездником. При сражении близ Красноуфимска я был ранен; здесь, недалеко от моей родины, я думал было бежать от самозванца, но не мог, боялся Пугача, который велел смотреть за мною и раненаго меня возили на телеге. С другой стороны грозила другая беда: окрестности Красноуфимска и Кунгура были заняты солдатами и вооруженными мужиками под начальством капитана Попова. Я слышал, что он не дает потачки нашему брату. [219]

Под Осой я не мог еще быть в баталии и сидел в обозе. Но под Казанью я уже был здоров.

В Саратове пожаловал меня Пугачов в полковники третьяго Яицкого полка. Это произошло следующим образом: 7-го августа 1774 года, в день моего ангела, я решился поднести Пугачеву 15 яблоков. У палатки его меня остановили, чтоб доложить ему. Я стал на колени и поставил на голову блюдо с яблоками. Когда вышел самозванец, я закричал: «Здравия желаю, ваше императорское величество!». Самозванец спросил, как меня зовут, и велел справиться в святцах, не обманываю ли я его. Потом возвратился в шатер, и вскоре вынес на том же блюде 15 аршин кармазиннаго сукна, столько же золотых и нужные знаки для мундира полковничьяго, поставил мне на голову и сказал: «Поздравляю тебя полковником третьяго Яицкаго полка». Я поклонился. На другой день мундир мой был готов, товарищи меня дарили и поздравляли.

По разбитии самозванца под Черным Яром, я в числе многих был взят и отослан на суд в Москву.

В Москве не столь важных соучастников Пугачова казнили и вешали по жребию; а жребии были в виде билетов, надписаны: «казнить, простить», свернуты в трубки и перемешаны.

Мне достался жребий «простить» и несколько нагаечных ударов в спину».

Горный писчик Верхоланцев.
Сообщил Н.Попов.

Чтения ОИДР. № 1862, кн. 3.

№ 5

Показания на допросе в Верхоломовской воеводской канцелярии кадомского купца Трофима Евсевьева. 11 октября 1774 г.

Того же де 1774 года октября 11 дня прислан при указе из тамбовской провинциальной канцелярии в ту верхоломовскую воеводскую канцелярию Верхоломовского уезду села Охлебинина экономический крестьянин Трофим Евсевьев, который в оной верхоломовской канцелярии распрашиван.

А распросом показал: подлинно де Трофимом его зовут, Евсевьев сын, прозвания не имеет, отроду ему двадцать лет, родина его в городе Кадоме, купец, и в подушном окладе написан. И назад тому седьмой год, из того города без всякого письменного виду, сошед, пришел Верхоломовского уезду в село Охлебинино ко вдове, дворянской жене Прасковье Ивановой дочери Веденяпиной, у которой и жительство имел.

И того 1774 года, а в котором месяце и числе, того не упомнит, приехали известной воровской пугачевской толпы разбойники, человек с двадцать и больше, объявили, что де они государя Петра Федоровича и государь де жалует всех, что де подушных и рекрут не будет десять лет. И поехали в дом помещика Семена Прохорова сына Охлебинина в [220] небытность его в доме, и побыв в том доме малое время, и ис того села поехали, а он, Трофим Евсевьев, своею волею поехал с ними и приехали обще с атаманом Яковым Ивановым с товарищи его Верхоломовского уезду в село Веденяпино ко двору помещика Борноволокова. И оный атаман Иванов с товарищи пошли в дом оного Борноволокова, а он, Трофим, оставя на улице для караулу у телег, и тот дом разбили. А при том разбое были того села все жители, а кто имянно, того не знает. А из того села приехали того же уезду в деревню Рузанову помещика Ивана Абрамова сына Богданова, в небытносгь его, дом разбили и пожитков взяли многое число.

Из той деревни приехали в село Рузаново в дом помещицы вдовы Пелагеи Ивановой дочери Висленевой, и дом ее разбили. И по разбитии того дому дворового ее человека, а как именем и отечеством — не знает, столяра, оной атаман оной же помещицы крестьянам велел повесить, которого и повесили на воротах, а кто вешал, по имянам не знает.

Из того села приехали того же уезду в деревню Ульяновку в дом помещика Акима Васильева сына Иванчина и тот дом разбили, а его, Иванчина, оной атаман Иванов тесаком изрубил до смерти и по изрублении тако ж и жену его велел крестьянам его повесить, которые и повесили на воротах, а кто имянно вешал, не знает,

Из той деревни приехали того же уезду в село Зубово и по приезде в том селе три дома помещичьи разбили, и по разбитии в том селе дворянина Петра Веденяпина с сыном его повесил оной атаман со крестьяны его, а как их зовут, не знает,

Из того села приехали в город Наровчат в домы однодворцев: Афонасью Коровину, Степану, а прозваньем не знает, Ефиму Бачкову, а пограбленные пожитки привезли в домы их, а куда девали те воровские пожитки, ему не объявили, и из тех пожитков он, Трофим, не брал; и в том городе имелись дней с восемь.

И из того города приехали в город Нижний Ламов, не чиня разбоев; а на другой день поехали в город Верхний Ламов и наехали под тем городом близ реки Шуструя на другую воровскую толпу называемого полковником Михайлу Евстратова с толпою. И согласясь, атаман и с полковником приехали в тот город, и близ города в околице того города многое число обыватели с попами, кои имелись в ризах и с образами и со кресты, с хлебом и солью встречали. И в том городе, как воеводский, так и воеводского товарища, секретарский, подьяческие и протчих чинов людей домы многое число разбили, а в городовой крепости приказал обывателям вешать людей, которые и повесили трех человек, а кого имянно и кто вешал, по имянам их не знает.

И по разбитии того города приехали в деревню Макаровку в дом помещицы вдовы Анны Филипповой дочери Разгильдеевой, в небытность ее в доме, и тот дом разбили и в том доме отставного солдата, а как его зовут не знает, оной полковник и атаман приказали той деревни крестьянам оного солдата повесить, коего и повесили, а кто имянно вешали, того не знает. [221]

Из той деревни приехали в деревню Немировку и в той деревне незнаемо чей дом разбили и по приказу оных называющихся будто полковника и атамана одного человека повесили.

Приехали в деревню Федоровку в дом помещика Ивана Мещеринова и тот дом разбили, а его Мещеринова приказали оной полковник и атаман крестьянам его повесить, коего и повесили, а кто имянно вешали, того не знает.

Из той деревни приехали в село Стяшково к помещице вдове Аксинье Ивановой, дочери Мещериновой, и дом ее и тот дом разбили. И по разбитии того дома поехали в деревню Тегаевку в дом помещика Ивана Вышеславцева в небытность его в доме том, дом разбили, а жену его те разбойники приказали крестьяном его повесить, кого и повесили крестьяне, а кто вешал, того не знает.

Из той деревни приехали в деревню Папышевку в дом помещика Петра Баскакова и в том доме имелись малое время, разбоя не чинили. Да в той же деревне Анны Егоровой дочери, прозванием не знает, дом разбили, а ее по приказу вышеописанных разбойников крестьяне ее повесили, а кто имянно вешали, того не знает.

Из той деревни поехали в деревню Аксеновку и, нагнав на дороге вышеписанный помещик Баскаков с дворовыми своими людьми и со крестьяны, приехали все обще в дом помещика Александра Раевского и в небытность его в доме, дом разбили и тем разбоем взяли пожитков многое число. И при том разбое были вышеписанного села Охлебинина дворовые люди Василий Зотов с сыном Петром и оный Зотов, из разбойных пожитков наклав на собственную лошадь в телегу, а что имянно не знает, поехал в дом помещика, а сын его Петр остался в той толпе; в то время в доме оного помещика Волженского вышеписанный помещик Баскаков во всю ночь играл в скрыпицу.

Из того села оные полковник и атаман ездили по близости в деревню Какуйку в дом помещика Максима Хомякова и дом его разбили, а его Хомякова велели крестьянам его повесить, коего при них и повесили, а кто вешал, за небытием в доме его Хомякова не знает.

Из той деревни Какуйки приехали обратно в показанное село Маркино, а из того села Маркина приехали в город Наровчат и оставили все воровские пожитки в домех у вышеписанных однодворцев.

Атаман Яков Иванов отвозил пожитки Наровчатского уезду в село Кочелаево в дом отца своего Ивана, а чей сын не знает, и те пожитки отдавал мачехе своей, а как зовут не знает. А он, Трофим, ездил с ним в то село с товарищи, всего пять человек, и возвратясь в показанный город Наровчат, и в том городе имелись три дни; и еще к той из разных жительств собралось многое число людей и поехали в город Керенск для разбития того города Керенска. Точию ту толпу под тем городом разбили и побили многое число разбойников и отбили пушек медных семь и по разбитии разбежались порознь. И пришед в город Наровчат с называемыми [222] полковником и атаманом со многими людьми, а из того города Наровчата приехали в Нижеломовский уезд в село Пешое, и собралось их многое число с пушками, с ружьи и с копьи и со всяким дреколием, человек более тысячи. Поехали в город Нижний Ламов и, не доехав того города верст с пять, и из того города противу той толпы выехала гусарская команда и ту воровскую толпу разбили. И по разбитии ушли в бегство, и по побеге приехав на реку Баланду в Хохлацкую слободу, и в то время приехала казачья команда Лащинина для поиску разбойников, донские казаки, и ту толпу разбили. И от того разбития бежали и явились ко оному Лащинину, а оной Лащинин отослал с таковыми ж колодники в Новохоперскую крепость, а из той крепости присланы в тамбовскую провинциальную канцелярию, а из тамбовской провинциальной канцелярии присланы в верхнеламовскую воеводскую канцелярию при указе, а из оной канцелярии прислан он, Трофим, при вышеписанной промемории в кадомскую воеводскую канцелярию ко учинению с ним по законам.

Тхоржевский С. И. Пугачевщина в помещичьей России. М., 1930.

Комментарии

1. Разсказ этот несколько лет тому назад прислан был в редакцию одного из московских журналов, но по разным обстоятельствам не мог быть напечатан тогда же. Между тем он интересен, как разсказ о бунте одного из его, хотя и невольных, участников, тогда как большая часть известных доселе показаний об этом времени принадлежит официальным актам и воспоминаниям людей, действовавших противу Пугачева, за исключением немногих признаний его соумышленников на допросах. Имя записывавшаго разсказ со слов этого участника, к сожалению, нам не известно.

Текст воспроизведен по изданию: Города Урала и Поволжья в крестьянской войне 1773-1775 гг. М. Наука. 1991