ФЛОРИМОН КЛЭР МЕРСИ-АРЖАНТО

ИМПЕРАТРИЦА ЕЛИСАВЕТА ПЕТРОВНА

в 1760-1761 гг.

Статья Арнольда Шефера. 1

Елисавета, последняя по времени русская женщина по крови и духу на царском престоле, была так многоразлично описана иностранными посланниками при русском дворе, что образ ее рисуется перед нами самыми живыми красками. Величественная осанка императрицы, грация движений, ее уменье приветливо обходиться с людьми — неотразимо действовали на окружающих. Русские вельможи гордились ею, как дочерью Петра І-го, которого деяния льстили национальной гордости, возбуждали удивление, не смотря на всю ненависть к его «новшествам». Духовенство прославляло Елисавету за неизменное православие и преданность церкви и за это прощало все ее грехи. Меру этих грехов она, разумеется, переполняла с излишком своим сластолюбием и сладострастием, пустыми и шумными веселениями, суетным препровождением времени, страстью к нарядам, небрежным отношением к государственным делам и обречением своих подданных на жертву нерадивым и недобросовестным советникам и слугам, которые без стыда и совести продавали свои услуги иностранным дворам и высасывали живые соки государства. Благодаря этому, Россия пришла в полный упадок и расстройство, между тем как государыня жила день за день, по целым месяцам не принимая докладов, даже в крайних случаях не могла придти ни к какому решению.

Такою представляется нам императрица на основании многочисленных известных нам донесений, относящихся к первым годам ее [768] царствования, до Семилетней войны. Считаем нелишним сопоставить с этими данными то, что сообщает нам австрийский посол о 52-х-летней императрице, за несколько недель до ее смерти, вместе с описанием темных сторон ее двора и правления. Имя этого австрийского посла Мерси Аржанто; впоследствии он состоял посланником при французском дворе, — как видно из его переписки с Марией Терезией, изданной Арнетом и Жеффруа, и был доверенным лицом своей государыни, которая сверх того поручала ему присматривать за ее дочерью Марией Антуанетой и помогать ей советами. Назначенный за несколько месяцев перед тем уполномоченным послом при русском дворе после Эстергази, Мерси Аржанто представил, 11-го ноября 1761 года, свое подробное донесение, хранящееся в Венском дворцовом государственном архиве.

Елисавета умерла 5-го января 1762 года (25-го дек. 1761 г.).


Мерси пишет: «Как бы бескорыстно, само по себе, чистосердечно и устойчиво ни было дружественное настроение русской императрицы по отношению к нашим всемилостивейшим государям, ее нерасположение к прусскому королю, а следовательно, и желание положить конец и пределы могуществу этого опасного врага, тем не менее вполне достоверно, что упомянутое утешительное настроение государыни теряет почти всякое значение, в виду того, что она мало или вовсе не заботится об исполнении своих указов; эти именные указы, если не совсем, то большею части, тем легче парализируются злонамеренными людьми, что умственные и душевные силы императрицы исключительно поглощены известными близкими ей интересами и совершенно отвлекают ее от правительственных забот.

«Прежде всего, ее всегдашнею и преобладающею страстью было желание прославиться своею красотой; теперь же, когда изменение черт лица все заметнее заставляет ее ощущать невыгодное приближение старости, она так близко и чувствительно принимает это к сердцу, что почти вовсе не показывается в публике. Так, с 30-го августа, приемного дня во дворце, ее видели только дважды в придворном театре; я лично более не имел случая беседовать с нею; следовательно, со времени моего прибытия сюда, только однажды удостоился этой чести.

«Не менее сильною причиной беспокойного расположения духа императрицы служат ее частые и мучительные угрызения совести, вместе с боязнью смерти; последнее достаточно очевидно уже из того, что от нее стараются вообще удалить не только все, что может послужить поводом к испугу или печальным размышлениям, но, из той же заботливой предосторожности, запрещается кому бы то ни было проходить в траурном платье мимо жилых покоев императрицы; если же смерть постигает кого нибудь из важных или известных лиц, то это нередко скрывают от императрицы в течение нескольких месяцев: хотя эти обстоятельства [769] незначительны сама по себе, но тем не менее она дают некоторый повод предполагать, что императрица, при подобной сильно укоренившейся в ней слабости, никогда не помирится с мыслию о смерти и не в состоянии будет подумать о каких либо дальновидных, соответствующих этому распоряжениях.

«К двум вышеуказанным поводам ее тоски очевидно присоединяется еще сильное и постоянное неудовольствие, какое причиняет ей поведение великого князя и его нерасположение к великой княгине, так что императрица уже три месяца не говорит с ним и не хочет иметь никаких сношений; это печальное положение дел еще более усложняется тем, что, из всех пользующихся доверием императрицы, ни у кого не хватает достаточно присутствия духа и честности, чтобы приискать средства успокоить ее и заставить так или иначе побороть свою слабость; между тем, она попеременно предается страху, унынию и крайней подозрительности, и нет никакой возможности побудить ее обратить сколько нибудь серьезное внимание на управление и связанный с ним ход дел. Однако, считаю нелишним заметить, что вышеуказанные печальные обстоятельства несравненно более отражаются на характере м расположении духа императрицы, чем на состоянии ее здоровья, потому что с прошлого лета она даже чувствует себя лучше прежнего и, помимо незначительных болезненных припадков, которым она бывает иногда подвержена, вообще обладает таким здоровым телосложением, что по всем данным (если бы только императрица съумела до известной степени пересилить свою внутреннюю тоску и недовольство) ей предстоит еще много лет жизни.

«Между тем, при настоящем положении императрицы, двор и министерство пребывают в постоянной неизвестности, беспокойстве и страхе. Каждый держится особой и своеобразной политики; и так как к этому присоединяется еще вероломство и недоверчивость, составляющие прирожденные свойства русской нации, то между ними не может надолго состояться никакое искреннее соглашение; часто самые задушевные друзья внезапно обращаются в непримиримых врагов, и нет ничего удивительного в том, что подобная неурядица заметишь образом отражается на государственном управлении.

«Однако, не желая слишком удаляться от моей главной цели, считаю, полезным упомянуть вкратце о некоторых довольно важных обстоятельствах, с которыми связан целый ряд внутренних пороков государства, хотя их настоящим источником все-таки нужно считать вышеупомянутую слабость, беспечность и терпимость императрицы.

«Здешняя знать, ввергнутая в нужду непомерною роскошью и большею частью отягченная долгами, неизбежно поставлена в необходимость искать выхода в разного рода окольных путях, преимущественно же в насильственных вымогательствах и незаконных поступках относительно [770] податного сословия и купцов; такого рода несправедливости совершаются здесь повсеместно, смотря по большей или меньшей степени благоволения, какое удалось тому или другому лицу заслужить у сената, и остаются тем безнаказаннее, что сами представители правосудия, злоупотребляя своею должностью и влиянием, первые подают собою дурной пример.

«Настоящий всеподданнейший доклад вышел бы слишком пространный, если бы я стал приводить в отдельности своекорыстные и несправедливые поступки каждого из них; одно несомненно, что такого рода обстоятельное описание едва-ли нашло себе подобное где либо в другом месте, в чем можно достаточно убедиться из нижеследующих данных.

«Князь Шаховской, нынешний генерал-прокурор и вместе с тем глава сената, быть может, единственный между ними, которого нельзя подкупить взятками; однако, хотя он и не принимает подарков, но всем известно, что он даванием денег взаймы устраивает гнуснейшие сделки и самый верный путь заручиться его помощью — занять у него какую нибудь сумму денег за незаконные проценты. Сенатор граф Раман Воронцов, брат канцлера, пользующийся наибольшим значением после председателя сената, считается всеми за человека, способного совершать бесчестнейшие дела с беспримерным бесстыдством и смелости. Так как эти два лица обыкновенно склоняют на свою сторону тема других членов сената, достойных неменьшего порицания, то можно себе легко представить в какой мере соблюдается правосудие в подобных руках, как решаются другие подведомственные сенату государственные дела и, наконец — какой из-за этого должен подняться общий и открытый ропот всей публики.

«Не в лучшем положения находятся и другие части управления, в которых подобная же неурядица и злоупотребления увеличиваются со дня на день.

«Значительные монополии 2, предоставленные графу Петру Шувалову (ежегодный доход которого простирается до 300,000 рублей), непомерные и большею частью доведенные до 300 проц. таможенные пошлины, рядом с другими затруднениями и вымогательствами, постигающими купцов при отпуске их товаров, наносят целый ряд настолько чувствительных ударов торговле, что при настоящем порядке вещей она должка неизбежно придти к полному упадку.

«Что же касается полицейского устройства, то оно находится в таком небрежении, что даже в самой столице убыль и прибыль товаров предоставлены случайному колебанию и предметы первой необходимости, уже без того стоящие по довольно высокой цене, иногда подлежат двойным пошлинам, а в некоторых случаях их и вовсе не оказывается. [771]

«Полная внутренняя неурядица, породившая вышеуказанные недостатки государственного строя, должна была неизбежно повести к не менее чувствительному ущербу и в внешних делах государства. Последние преимущественно возложены на государственный совет или так называемую конференцию. Достаточно самого поверхностного знакомства с членами этой конференции, чтобы составить себе надлежащее понятие относительно их неспособности и недеятельности. Вследствие того, что председателем их собраний является слабый канцлер (Михаил Воронцов), собрания эти не только ограничиваются праздными спорами о словах и такими совещаниями, где каждый выражает мнение, соответствующее его личным целям, — но они никогда или очень редко кончались бы каким нибудь решением (так как для формальной и правильной постановки вопроса требуется полное единодушие голосов), если бы секретарь Волков, в виду более или менее настоятельной необходимости, зачастую не брал на себя постановку решения по своему усмотрению, хотя окончательное решение все-таки подлежит пересмотру и дальнейшим противоречиям каждого из членов конференции и таким образом, большею частию, не получает достаточной прочности и силы для приведения в исполнение. Собственные слова канцлера дали бы мне право составить такое мнение о здешней конференции, если бы, помимо этого, после получасовой беседы с членами ее не оставалось только удивляться (считаю долгом откровенно заявить это), что подобным людям вверены интересы такой могущественной монархии, как Россия».

Мерси дает надлежащую оценку тому возражению, какое могли бы сделать ему, что русский двор уже много лет и в течение настоящей войны держался твердой и последовательной политики и издал разнообразные и основательно составленные государственные бумаги; оy признает, что важность намерения ослабить прусское могущество и заключенный с этою целью союз с венским двором — должны поражать каждого и казаться достаточно убедительными, во что все удавшиеся до сих пор государственные бумаги почти всегда представляли собою только извлечения из положений, заключавшихся в австрийских государственных бумагах, и даже часто, в главных чертах, прямо списаны с них, хотя, с другой стороны, Мерси не отрицает, что между низшими чинами попадаются очень способные и ловкие субъекты. «Что же касается начальников и высших властей, то не думаю, — говорит он, — чтобы подобные бездарности могли встречаться при каком либо другом европейском дворе».

«При вышеуказанном хаосе лиц и обстоятельств, граф Иван Шувалов пользуется таким могуществом и влиянием, которых истинное значение трудно определить, как по отношению их силы, так и общих зависящих от графа правительственных распоряжений, и которые во всяком случае должны тяжело отразиться на государстве. Вообще все [772] высокопоставленные лица, занимающие придворные и государственные должности, окружают постоянным и неуклонным вниманием великого князя; но всего заметнее это на камергере, которого поведение относительно великого князя представляет неизменную смесь лести, подлостей и проистекающих отсюда противоречий. Таким образом, хотя он, Шувалов, постоянно опасается навлечь на себя ненависть того, который рано или поздно сделается его государем, и ради этого готов большею частью не только одобрить, но и оказать поддержку самым очевидным заблуждениям великого князя, — тем не менее случается иногда, что он впадает в другую крайность, вследствие неосновательной боязни возбудить неудовольствие императрицы, и по поводу каких нибудь мелочей, не задумываясь, берет на себя смелость открыто и горячо ратовать против того же великого князя, при чем он, Шувалов (как это мне достоверно известно), время от времени, в присутствии своих приближенных, с напускною и как бы геройскою решимостью говорит такого рода фразы: что в случае смерти императрицы он уже придумал каким образом избегнуть неудовольствия и мести великого князя и уже окончательно решился на это. Подобные заявления (в которых заключается намек на решимость в известном случае лишить себя жизни посредством яда или каким иным способом, что, по видимому, вовсе не соответствует природной слабохарактерности камергера), в связи с остальным, ничуть не более пристойным поведением Шувалова, еще более восстановляют против него великого князя, который в сущности так же нерасположен к нему, как и великая княгиня, хотя они оба не выказывают этого».

Мерси не распространяется о личных свойствах великого князя Петра Феодоровича и великой княгини Екатерины Алексеевны, откладывая это до следующего донесения, но добавляет относительно графа Шувалова следующее: он считает «вполне достоверным, что, при крайне ограниченных способностях и легкомыслии камергера, его заблуждения и уклонения от правого пути тем опаснее, что он всегда умеет прикрывать их под видом неутомимого рвения и любви к отечеству, хотя не представил пока никаких других доказательств этому, кроме проектов преобразования разных частей управления; некоторые из проектов уже начинают мало по малу приводиться в исполнение, но ни один из них никогда не доводится до конца; при этом внимание камергера обращено то на полицейское управление, то на торговлю или же искусства и науки, я все его затеи наконец привели в тому, что подданные впали еще в большую нищету, чем прежде; в торговле произошел застой вследствие монополий его родственника, которые он же поддерживает; здешняя академия дошла до полного упадка и все талантливые художники, с таким старанием привлеченные в столицу Петром I, удалились из государства. Не подлежит сомнению, что [773] причину вышеприведенной неурядицы следует главным образом искать в прирожденном высокомерии графа Шувалова, его черезчур лестном мнении о собственной нации и ненависти к иностранцам, вследствие чего у него составилось убеждение, что иностранцы не могут принести в сто; лице никаких таких выгод или пользы, которые бы не могли быть осуществлены русскими, при их так называемых природных способностях.

«В настоящее время, в виду того, что граф сильнее и очевиднее, чем когда либо, обращает свое внимание на политические дела, следует, по всем данным, принять меры, чтобы он, руководясь теми же ложными правилами, не привел к таким же злополучным и вредным результатам, как и во всех своих прежних предприятиях. К величайшему несчастию, нет почти никакой возможности вразумить его, Шувалова, относительно настоящего положения дел, потому что нельзя вывести ничего существенного из его слов, так как, принимая доклады, он никогда не делает ни малейшего возражения, из которого бы можно было заключить, что он согласен или держится другого мнения. Точно таким же образом принял он с видом безусловного одобрения все, что я имел случай представить ему относительно естественного совпадения интересов обоих императорских дворов, необходимости ослабить общего опасного врага и наиболее подходящих для этого средствах; он даже заговорил первый о непростительном поведении русского главнокомандующего и необходимости оставить армию на зиму в Померании; между тем в высшей степени правдоподобно и почти несомненно, что все зло, какое произошло до сих пор по милости русского генералитета и еще может произойти, в сущности должно быть приписано ему, камергеру; в этом предположении утверждают меня следующие, вновь полученные сведения.

«В последнее время, а именно когда фельдмаршал граф Бутурлин самым неожиданным и неудачным образом отделился от нашей армии в Силезии, то навлек на себя этим несчастным отступлением строгий выговор от здешней конференции, который был немедленно послан ему через курьера; граф Шувалов с тем же курьером отправил фельдмаршалу письмо от кабинета, подписанное государыней, я сделал от себя приписку, в которой говорилось, что чувства, выраженные государыней в письме, вероятно, доставят ему большое удовольствие: действительно, письмо государыни было самое милостивое и состояло в том, что ее величество благодарила маршала за оказанную им заботливость о сбережении армии и высказывала уверенность, что он не имел возможности распорядиться с нею иначе как он распорядился, и совершенно предоставляла его усмотрению военные действия, какие могут быть предприняты в остальное время кампании. Говорят, фельдмаршал вовсе не удивился такому разноречивому содержанию двух одновременно дошедших до него [774] депеш и решил послать в конференцию копию упомянутого послания кабинета, в том предположении, что не может представить лучшего документа в свое оправдание. Между тем, достаточно этого единственного случая, чтобы видеть, как мало можно рассчитывать даже на самые настоятельные решения здешнего министерства и как легко всемогущему камергеру пресечь их и сделать бессильными.

«Когда обстоятельство это сделалось мне известным, я счел своим долгом добиться от канцлера, чтобы он высказался более ясным и чистосердечным образом на счет поведения русского маршала, всегда наступающего наперекор разумным указаниям министерства; сообразно с этим, воспользовавшись первым удобным случаем, я постарался внушить ему, что — в виду устойчивости, высказанной государыней в ее решениях, и рвения, с каким он действует, следуя ее неизменной дружбе союзу — мне совершенно непонятно, почему все самые положительные и строгие приказания — если не совсем игнорируются, то большею частию вовсе не исполняются русским генералитетом. Канцлер совершенно откровенно заявил мне при дальнейшем разговоре, с видом искреннего сожаления, что не колеблясь откроет мне по секрету причину непонятного и нелепого исхода дел, где вся вина, по его мнению, падает на камергера Шувалова, который всегда вмешивается в дела к их ущербу и вреду, не имея для этого надлежащего ума и познаний. Он, граф Воронцов, много раз не только предлагал Шувалову или самому занять место в министерстве или не извращать постановленные решения; но так как он не мог добиться исполнения такой простой просьбы, то часто находится в сильном и тем более ощутительном затруднения, что иногда по целым неделям ему не удается говорить с государыней, а этими промежутками пользуются, чтобы помешать всему полезному, что он предлагает, и тем мерам, какие он принимает для надлежащего ускорения важнейших дел; и так как, благодаря всему этому, отправление его должности делается крайне неприятным, то он нередко желал бы избавиться от нее.

«Я почтительно возразил на это канцлеру, что подобное желание и решение несовместимы с обязательством, какое лежит на нем по отношению к его государыне, а равно и с общим доверием союзных дворов к его благонамеренному образу мыслей; и он, вместо того, чтобы поддаваться таким образом встречающимся затруднениям и препятствиям, должен лучше подумать о том, как преодолеть их; он через это приобретет не только полнейшее уважение своей государыни, но может смело расчитывать на ее просвещенное понимание и одобрение; он также принесет несомненную и бесконечную пользу, если выскажет ей всю правду с тою неуклонною твердостью, какая необходима в подобных случаях и подобает его усердию и чистым намерениям. В дальнейшей беседе с графом Воронцовым я держался того же доверчивого тона, не [775] упуская из виду, что могло быть ему приятно; в результате он выразил свое полное удовольствие уверением, что отныне гот употребить все старания и силы для наибольшего споспешествования общему благу и он тем более признателен и тронут моею чистосердечностью, что принимает ее за доказательство моего личного расположения к нему и справедливой оценки его чувств. Повидимому, канцлер действительно заслуживает подобного отношения, по своему разумному и справедливому образу мыслей, и я имею довольно основательные причины верить тому, что он по своему характеру мало или вовсе не был бы склонен руководствоваться корыстными побуждениями, если бы дурное положение его частных дел не понуждало к этому. Помимо дохода в 20,000 рублей, составляющего все его достояние, он тратит ежегодно на содержание своего дома втрое более этого и в концу прошлого года долги его возросли до 240,000 рублей; следовательно, трудно сказать, как велика может быть сумма чрезвычайных получаемых им вспоможений. Субсидия, полученная им от французов 3, связала его по отношению к ним известного рода признательностью, которою уже не раз пользовался Baron de Breteuil и, вероятно, воспользуется и впредь; сообразно с этим, всепокорнейше следуя предписанию в. п., ни в чем не отступлю от него. Но, оставя в стороне признательность канцлера к Франции (к которой мы должны относиться с крайнею осторожностью и предусмотрительностью), имею, честь заверить моего всемилостивейшего государя, по крайней мере, в том, что граф Воронцов действительно решился твердо и ревностно содействовать ослаблению нашего врага, и в этом отношении его образ мыслей ни в каком случае не может казаться двусмысленным или подозрительным. Таким образом, остается только пожалеть, что, при упомянутом удовлетворительном настроении министра, его слабость, трусливость и посредственные способности — сами по себе представляют почти непреодолимые препятствия, и нет основания предполагать, чтобы, при большей настойчивости с его стороны, мы могли бы надеяться на получение более значительных и существенных результатов, чем те, каких мы достигли до сих пор; однако, не смотря на это, при ближайшей оценке тех лиц, которые так или иначе могли бы занять место канцлера, я имею полное основание думать, что такая перемена впоследствии оказалась бы еще невыгоднее для вас. Мерси Аржанто».

С.-Петербург, 11-го ноября 1761 г.


Через день после отсылки вышеприведенного донесения, Мерси видел еще раз государыню в послеобеденное время, в небольшом обществе, собравшемся у Ивана Шувалова, по случаю дня его рождения. Императрица велела позвать к себе посланника, о котором докладывали камергеру, и разговаривала с ним самым милостивым образом об [776] обоих императорских величествах, заверяла в своей величайшей и искренней дружбе к ним и выразила свое удовольствие по поводу хороших вестей, полученных из Померании. Она сказала, что «чувствует себя довольно хорошо, только ее сильно беспокоит слабость в ногах, вследствие которой она не может ни стоять, ни двигаться». Мерси приписывает эту болезнь «слишком сидячему образу жизни», тогда как прежде императрица гораздо чаще выезжала (донесение от 14-го ноября). Что же касается догадок о предполагаемой перемене престолонаследия, то Мерси упоминает еще в прежней своей депеше от 11-го октябри отравительной нежности, которую государыня публично выказывала к великому князю Павлу, и ее заботах Об его воспитании. Говорят, великий князь, к которому она нерасположена, сильно задет этим, но, повидимому, живет так же беззаботно, как прежде. По словам Мерси, совершенно неизвестно, на что решатся государыня относительно престолонаследия.

В дополнение к характеристике Воронцова, считаю нелишним привести то, что сообщает Мерси в своем донесении, писанном через несколько дней после смерти Елисаветы, а именно 10-го январи 1762 года. При первом опасном направлении своей последней болезни, государыня дала понять канцлеру, что желает поговорить с ним «наедине». Разговор этот был отложен до следующего дня, так как императрица почувствовала себя лучше, и, наконец, вовсе не состоялся.

«Когда же с государыней случился новый и еще более опасный приступ болезни, то граф Воронцов на столько поддался своей слабости и непомерной трусости, что сказался больным и слег в постель; хотя его незначительная болезнь ни в каком случае не могла помешать ему выходить из дому, но он все-таки намеренно уклонился от необходимости присутствовать при кончине государыни и расстался с ней, не повидавши ее еще раз».

Таким образом, императрица умерла беспомощною и одинокою. Любимцы, испившие до дна чашу ее милостей, притаились и обратили все свое внимание на восходящее светило — великого князя Петра Феодоровича. Нет ничего удивительного в том, что он отнесся к ним с презрением. Однако, будучи сам рабом своих страстей и своенравия, он не умел держат своих приближенных в повиновении и страхе, и шесть месяцев спустя проиграл игру своей супруге. Чтобы взвесить надлежащим образом то, что сделано Екатериной ІІ-й для упрочения присвоенной ей власти и прославления русского имени перед целым светом, нужно только представить себе из каких рук и в каком состоянии перешло к ней государство. Народ, в сущности, не был испорчен. Из всех нововведений всего менее заражено было общею порчей войско, созданное Петром и Минихом. Оно показало, чем оно может быть — в Семилетнюю войну, когдаа русские генералы пришли к убеждению, что не должны жертвовать армией ради союзников своей государыни, а сохранить ее по возможности невредимою.


Комментарии

1. См. Historische Zeitschrift Н. von Sybel. Achtzehnter Jahrgang. 1876. Vieres Heft. Muenchen, pp. 419-432. Статья Арнольда Шефера, указанная нам академиком А. А. Куником — была переведена для «Русской Старины» еще в январе месяце 1877 года. Поместив при «Русской Старине» издания текущего года (т. XXVII, январь) портрет императрицы Елисаветы Петровны в превосходнейшей гравюре Чемезова 1761 г. (гелиографический с нее снимок), считаем необходимым, для воспоминания об этой государыне, напечатать и помянутую статью; обилие материалов, находящихся в нашем распоряжении и постоянно печатаемых в «Русской Старине» помешало нам сделать это ранее. Ред.

2. Петр Шувалов выхлопотал себе монополию на дрова, сало, ворвань и табак. Прим. автора.

3. См. Gesch. des siebenjaehrigen Krieges. II 1 10. II 2 180 S. Примеч. автора.

Текст воспроизведен по изданию: Императрица Елисавета Петровна в 1760-1761 гг. // Русская старина, № 8. 1880

© текст - Семевский М. И. 1880
© сетевая версия - Thietmar. 2018
© OCR - Андреев-Попович И. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1880