Донесения датского посланника Гакстгаузена о царствовании Петра III и перевороте 1762 года

Донесения датского посланника Гакстгаузена о царствовании Петра III и перевороте 1762 года

(См. "Русск. Стар.", октябрь 1914 г.).

Перевод с французского оригинала Н. А. Беловой.

Петербург 24 января 1761 г./4 декабря 1762 г.

в 6 час. вечера.

Ваше превосходительство, уже десять дней, как Великая Княгиня, будучи слишком озабочена мыслью о предстоящем событии, ничего не отправляла в Варшаву. Обращаю внимание вашего превосходительства на то, что я не порывал с нею сношений, что меня в данное время очень радует (Переписка Екатерины с Понятовским. О ней имели сведения Мерси и Кастера, но ни тот, ни другой не знали, через какие руки она проходила. Один только Гельбиг указывал на посредничество Остена в этом деле. До назначения Остена посланником в Варшаве переписка эта шла через датского резидента в Польше, Кура).

Спешу отправить эстафету, так как это единственный способ, которым я могу сейчас воспользоваться для того, чтобы переслать свое письмо: я не мог достать у канцлера, к которому нет теперь доступа, проходного свидетельства для курьера, к тому же курьер был бы задержан на первой же остановке. Я даже не уверен, будет ли отправлена и эстафета, но все же я хочу попытаться использовать этот способ; завтра я напишу вашему превосходительству с очередной почтой. Так как я адресую свое письмо шведскому пограничному комиссару почти так как я в хороших отношениях с местным комиссаром, то я надеюсь, что эстафета с моим письмом будет отправлена. [263]

Если Императрица умрет, я буду в большом затруднении, не зная, каким образом сообщить вашему превосходительству эту новость, так как все пути будут отрезаны: почта не будет действовать, курьеры и эстафеты не будут пропускаться, и так продолжится до тех пор, пока не совершится переворот и не восстановится спокойствие. Но тем не менее вы, ваше превосходительство, можете быть уверены, что я использую все доступные и безопасные пути и способы.

Тем временем, я убедительно прошу ваше превосходительство дать мне новые указания относительно того, как должен я действовать в это критическое для нас время.

Не смею ничего здесь больше прибавить, несмотря на то, что я многое имел бы сказать вашему превосходительству.

Молю Бога, чтобы завтра я имел возможность сообщить лучшие вести, чем те, которые имеются сегодня: передавать такие печальный известия доставляете мне невыразимую душевную скорбь. Вы легко можете себе представить, ваше превосходительство, мое горе и то тягостное и крайне неприятное положение, в котором я нахожусь.

Гакстгаузен.

Петербург, 24 декабря 1761 г./4 января 1762 г.

Ваше превосходительство, прошу дешифрирующего не останавливаться на точках и запятых, расставленных между шифром, так как это шифр букв С и Е, которые я передаю таким образом для того, чтобы сделать их еще более непонятными.

Так как со вчерашнего дня Императрица находится в крайне опасном положении и доктора потеряли всякую надежду на ее выздоровление, полагая, что дни и часы ее сочтены, то я счел нужным прибегнуть к необычному способу и отправить это письмо эстафетой, для того, чтобы, как бы ни было печально это известие, сообщить его, не теряя времени, вашему превосходительству.

В ночь с пятницы на субботу она спала семь часов под ряд (в течение семи дней она не спала трех часов подряд, то внезапно пробуждаясь, то находясь в каком-то состоянии забытья, близком к летаргии); сон ее в то время был глубоким и спокойным; все были чрезвычайно [264] обрадованы этим обстоятельством, и доктора стали снова пытать самые большие надежды на ее выздоровление.

Канцлер, с которым я виделся в тот же день на конференции, засвидетельствовал мне по этому поводу свою радость; он дружески беседовал со мной о многом, что впрочем совсем не касалось нашего дела, и сказал мне, что с Государыней на этот раз было хуже, чем когда бы то ни было, что, вследствие кровохарканья, она потеряла много крови, что ее болезнь есть совокупность многих болезней, но что ей очень помогли сделанные пять дней тому назад кровопускания и что теперь можно было вполне надеяться на ее выздоровление. Более того, он сказал мне, что на первый день Рождества будет совершено молебствие за взятие Кольберга и что в тот же день при дворе состоятся празднества. Я выразил ему свое удовольствие по поводу того, что он мне сообщил, и он, продолжая разговор, сказал, что барон Корф прислал ему эстафетой письмо, но что он не сообщал ничего особенно интересного; канцлер прибавил, что здоровье его по-прежнему плохо.

В этот день царила всеобщая радость, но уже со вчерашнего дня эта радость сменилась унынием и тревогой за жизнь Императрицы, конец которой, по-видимому, уже близок. Третьего дня у нее возобновились обмороки и, вскоре после этого, вследствие кровохарканья, продолжающегося и до сих пор, она потеряла много крови; она очень слаба и говорит тихим, как бы угасающим голосом. Вчера — уже очень поздно — ее приобщили св. Таин, и она провела очень плохую ночь. Все проявления ее болезни весьма опасны: врачи замечают, как по качеству крови при кровохаркании, так и при повторенных несколько раз кровопусканиях, что кровь ее не только испорчена, но что у нее появились, в связи с новым болезненным явлением на ногах, несомненные признаки водянки. Эти явления, в связи с состоянием агонии, в котором она находится, и заставляют опасаться за ее жизнь. Мне не удалось узнать. — точно так же как и ни одному из моих товарищей, — сделала ли она вчера какое-либо распоряжение. С трудом допускаю мысль о том, — так же, как и все другие посланники, — чтобы это распоряжение было ею сделано, и можно почти наверное сказать, что на престол спокойно взойдет Великий Князь.

Гакстгаузен. [265]

Приписка. Меня уверяют, что г-н Стахиев, (Александр Стахиевич Стахиев, назначенный секретарем, русской миссии в Копенгагене. В Стокгольме он был при Н. И. Панине, который имел о нем хорошее мнение), о котором ваше превосходительство должны знать из донесений г-на Шака (Шак — датский посланник в Стокгольме) и который представляет из себя креатуру Великого Князя, будете переведен из Стокгольма в Копенгаген, в распоряжение г-на Корфа. Сейчас, в 4 часа пополудни, я узнал из верных источников, что Императрица при смерти и что она призвала к себе Великого Князя и Княгиню, которые и находятся сейчас у ее постели, проливая, вероятно, слезы. Это заставляет думать, что она не сделала завещания и что восшествие Великого Князя на престол совершится довольно спокойно.

Пока все здесь в большом горе и полном отчаянии.

Петербург 25 декабря 1761 г./5 января 1762 г.

5 час. вечера.

Имею честь сообщить вашему превосходительству о кончине Императрицы, которая только что последовала. Его Высочество Великий Князь, законный наследник Империи, взошел на престол. Сенат, собравшийся во всем своем составе, гвардейские полки и прочие вельможи приносят ему присягу.

Я не могу ничего больше прибавить и вынужден отложить более подробное сообщение об этом достопримечательном событии до более спокойного времени.

Так как надо предполагать, что новый Император отправится вскоре в Москву для своей коронации, то ваше превосходительство соблоговолите испросить по этому поводу приказания короля для того, чтобы я, сообразуясь с ними, мог своевременно принять необходимые меры.

Гакстгаузен.

Петербург 29 декабря 1761 г./9 января 1762 г.

Я не сомневаюсь, что вашему превосходительству известно о смерти Императрицы из одного из моих трех писем, помеченных № 69 и отправленных мною тремя различными путями. [266]

Подателю настоящего письма было вручено четвертое того же содержания; до границы его должен был провести подкупленный мною человек, знакомый с местными условиями, но, к несчастью, в последний момент его удержала жена, которая со слезами умоляла его не подвергать себя опасности; вследствие этого отъезд курьера задержался до тех пор, пока мне не удалось, наконец, достать ему проходного свидетельства. Во всяком случае это первый чужеземный курьер, отправляющийся отсюда после смерти Императрицы. Между тем, блогодаря этой задержке, я имею возможность сообщить вашему превосходительству много интересных событий. происшедших за это время.

Для того, чтобы у вашего превосходительства была нить всех событий, происшедших с той поры, как я отправил эстафетой мою почтительнейшую депешу от 4-го января, я должен сообщить о некоторых обстоятельствах, сопровождавших последния минуты и кончину Императрицы.

В субботу 22 декабря/2 января она снова начала сильно харкать кровью, и ее обмороки еще более участились.

В ночь с субботы на воскресенье врачи — и даже те из них, которые продолжали еще надеяться на благополучный исход ее болезни, должны были признать опасность и придти к убеждению, что положение ее безнадежно, тем более, что началось уже общее заражение, все более и более распространявшееся, и нижняя часть уже тела ее омертвела.

Тогда фельдмаршал Разумовский и камергер Шувалов, во все время болезни Императрицы почти от нее не отходившие, а также окружавшие ее женщины предупредили ее об опасном положении, в котором она находилась; в то же время врачи прибегли к сильно действующим средствам, который дают умирающим; Императрица изъявила уже свое согласие принимать всякие лекарства, какие ей предложат (в течение всей своей болезни она отказывалась от них или же принимала с отвращением). Но так как уже невозможно было остановить кровохаркания и непрерывное состояние эпилепсии стало еще более жестоким, то признали, что лекарства бесполезны и что конец ее уже близок.

Тогда снова заговорили с нею о смерти, и она пожелала в ту же ночь принять св. Таины; ее приобщили и соборовали. В понедельник, утром, в один из редких промежутков, когда она чувствовала себя спокойнее, она призвала [267] Великого Князя и Великую Княгиню и простилась с ними. Она простилась также с окружавшими ее и со всеми дамами и вельможами своего двора. Говорят, что она проявила при этом много спокойствия и смирения и что прощание ее было очень трогательно.

Около полудня конвульсии возобновились, и она впадала из одного обморочного состояния в другое. Не предполагали уже, что она проживет до вечера, но между тем в таком же состоянии, но будучи уже почти все время без сознания, она провела ночь с понедельника на вторник.

Во вторник утром в наступивший короткий промежуток просветления, она снова позвала к себе Великую Княгиню, но, не могла произнести слабым, умирающим голосом, ничего кроме отдельных слогов и бессвязных слов, пока, наконец, в 3 1/2 часа пополудни Государыни не стало.

В 4 часа смерть Императрицы была обнародована, и пред дворцом продефилировали три пешие гвардейские полка и один конный, которые в общей сложности составляют корпус от 9 до 10 тысяч человек и которым еще накануне был отдан приказ быть готовыми к сбору. Тем временем, пока войска собирались, тело Императрицы было поднято с постели, обмыто и выставлено для поклонения собравшимся с утра при дворе сенаторам и другими вельможам; они выразили свое соболезнование Великому Князю и Великой Княгине и тотчас же приняли присягу.

После этого, когда гвардия была уже выстроена в несколько рядов вдоль дворцовой площади и по прилегающим большим улицам, в 4 1/2 часа, вышел Его Высочество Великий Князь, в форме Преображенского полка, которою он два дня тому назад заменил форму голштинского образца, сел на лошадь и, с открытой головой и держа шляпу в руке, во главе конного гвардейского полка, проследовал от одного ряда войск к другому, весьма ласково и запросто раскланиваясь со всеми; обращаясь к гвардейцам, он громко говорил по-русски: "ребята, я надеюсь, что вы не оставите меня сегодня". В ответ гвардейцы кричали, что они не покинут его и что они с своей стороны надеются не быть покинутыми им. Затем, к раздавшимся радостным крикам, присоединилось — "да здравствует наш новый Император Петр III".

Так совершился этот крупный переворот, который составитл замечательную эпоху в летописях севера и Европы — [268] менее, чем в два часа все было решено и приведено в порядок.

Затем новый Император вернулся во дворец, где он принял присягу от командиров и офицеров гвардии. После этого войска разошлись; им отдан приказ вернуться в казармы и оставаться там, соблюдая полное спокойствие, о чем было предписано позаботиться обер и унтер-офицерам. Кроме того Император имел осторожность, в предупреждение волнений и беспорядков, распорядиться закрыть на эту ночь все кабаки и расставить около них патрули.

Вечером при дворе был ужин, на котором присутствовал Император и более ста человек, вельмож и придворных дам. В тот же день, в 6 ч. вечера, ко мне явился церемониймейстер г. Лефорт, в сопровождении секретаря, и сказал, что он пришел по приказанию двора, чтобы объявить о кончине Императрицы и восшествии на престол Императора Петра III-го, а также, чтобы предупредить о том, что Император примет посланников, с изъявлениями соболезнования и поздравлениями, завтра, в 11 ч. утра.

В тот же вечер Император назначил генерал-прокурора Глебова на место отрешенного им сенатора князя Шаховского, некоего же Нарышкина — гофмаршалом своего двора. Сомнительно, чтобы гр. Сиверс(Гр. Карл Ефимович Сиверс, ум. в 1774 г.), гофмаршал двора покойной Императрицы, сохранил свой пост.

Некто князь Голицын (Капитан Преображенского полка Иван Федорович Голицын в том же 1761 г. назначен генерал-адъютантом. По смерти Петра III-го вышел в отставку. В 1796 г. император Павел принял его на службу генералом-от-инфантерии), гвардейский офицер, произведен в капитаны и пожалован орденом св. Александра Невского; четверо других князей Голицыных, поручиков гвардии, назначены камер-юнкерами; во всех трех гвардейских полках нет ни одного офицера, который не был бы повышен на один или несколько чинов.

На другой день, в среду, к назначенному времени мы отправились ко двору, после того, как в 7 ч. утра того же дня приходил секретарь для того, чтобы предупредить, что одновременно с Императором будет принимать и Императрица, при чем дамы должны быть в парадных платьях, а мы в парадной форме, что и было всеми нами точно выполнено. [269]

Г. де-Бретейль, которого я застал уже там, сказал мне, что он написал канцлеру, что он и его жена готовы иметь честь поцеловать руку Императрицы, но не в качестве французского посланника и его супруги, но как частные лица, и что это не должно вести ни к каким последствиям и не служит примером ни для него, ни для его заместителей.

То же заявил устно обоим церемониймейстерам двора испанский посланник. Относительно жены голландского посланника и моей не было никаких переговоров, и оне, вместе с двумя другими дамами, поцеловали, как обыкновенно, руку Императрицы. Но между посланниками было решено, что никто из них не поцелует руки Императора, если австрийский посланник (не целующий руки не только у Императора, но даже у Императрицы) этого не сделает. Я заговорил об этом со шведским посланником, зная, что на своих аудиенциях у Императора, тогда еще великого князя, он всегда целовал у него руку точно так же, как и я поцеловал руку у великого князя на своей приемной у него аудиенций, следуя совету г. Остена, уверившего меня в Данциге, что он и г. Мальцан (Мальцан, камергер, датский посланник, имевший приемную аудиенцию 16-го окт. 1751 г. и умерший в Петербурге в 1757 г.) всегда также поступали. Я заявил шведскому посланнику о своей готовности поцеловать руку Императору, как принцу, принадлежащему к дому моего короля и повелителя, тем более, что я это делал еще тогда, когда он был только предполагаемым наследником империи. Но посланник продолжал упорно стоять на своем, ссылаясь на то, что он никогда не целовал руки у великого князя публично, и что, по данным ему инструкциям, он обязан во всем, что касается этикета, поступать так, как будут поступать другие посланники, одного с ним ранга.

Когда, после обедни, Император и Императрица вошли в большую залу, все посланники поцеловали руку Императрицы, что и я имел честь исполнить, но убедившись, что никто из них не поцеловал руки Императора, я решил, что одному мне не следовало этого делать; я пропустил мимо себя всех посланников — английского, французского, испанского, шведского и голландского, и из всего дипломатического корпуса только один уполномоченный Саксония — г. Прассе, следовавший за мной, поступил иначе.

Я покорнейше прошу ваше превосходительство по поводу [270] этого случая сообщить мне, желает ли его величество, чтобы я, несмотря на отказ других посланников, целовал руку Императора, и притом публично или нет, или же — чтобы вовсе не целовал его руки. Должен сказать, что я не заметил, чтобы наш поступок произвел дурное впечатление на Императора: каждому из нас он сказал несколько любезных слов, исключая г. Бретейля и г. Прассе и, как всегда, отличая своим особым вниманием г. Кейта, к которому, полчаса спустя после своего восшествия на престол, он посылал человека, пользующегося его доверием, чтобы известить его об этом счастливом для него событии.

Нас оставили при дворе отобедать, и мы имели честь быть за одним столом с их величествами, которые так же, как и мы, сидели не по этикету; обед был сервирован на сто человек. Дамой Императора была М-llе Воронцова (в тот же день, утром, назначенная Императрицей камер-фрейлиной, должность, которой до сих пор не существовало); кавалером Императрицы, сидевшей все же во главе стола, был фельдмаршал Трубецкой.

В тот же день Императрица назначила гр. Скавронского, брата жены канцлера, гофмейстером своего двора, — также только что учрежденная должность.

Императрица удваивает свои усилия, чтобы подчинить себе Государя, своего супруга, и управлять им, но я сомневаюсь, чтобы ей удалось этого достигнуть. М-llе Воронцова берет над нею верх. Тем не менее он был настолько блогоразумен, чтобы, в это критическое для него время, во многом советовался с нею; ясно, что многое было предпринято по ее совету, но несмотря на это я смею предсказывать, что ей никогда не удастся приобрести влияния на своего супруга, и, быть может, когда он почувствует себя более прочно на престоле, он будет еще менее с нею считаться и, при своей несдержанности — не будет соблюдать по отношению к ней даже внешних приличий.

Все здесь поражены, не высказывая этого вслух, тем, что этот крупный переворот мог совершиться так спокойно, — не вызвав ни сопротивления, ни мятежа. Я приписываю это многим причинам. Весьма благоприятным обстоятельством для Государя было то, что Императрица умерла в городе, а не за городом, что могло бы повлечь за собой замешательство и многие затруднения. Не менее благоприятна для него была самая длительность ее болезни, так как это [271] давало ему возможность подготовить почву, приобретая щедрыми обещаниями расположение сенаторов и других влиятельных вельмож и приняв к своему двору некоторых гвардейских офицеров. Если бы смерть Императрицы случилась внезапно, то это лишило бы его возможности принять эти меры; к тому же неожиданная смерть повергла бы всех в отчаяние и могла бы вызвать смятение и, быть может, даже бунт.

Я знаю из верных источников, что за шесть дней до смерти Императрицы существовало намерение возвести на престол маленького великого князя, назначив его мать опекуншей и учредив совет из числа сенаторов, и сделав великого князя-отца генералиссимусом, но затем признали трудности выполнения этого проекта, так как предвидели, что это могло бы вызвать мятеж со стороны партий приверженцев великого князя, которая могла бы у него оказаться, так как дворянство присягало ему, как наследнику престола, и в течете многих лет признавало его права. Кроме того, когда Императрица была при смерти и попытались, предложив ей несколько вопросов, узнать — не пожелает ли она выразить свою волю, то она будто бы отвечала, что воля ее давно уже выражена, что великий князь — наследник престола и что в последния минуты своей жизни она должна подумать о более важном, чем о мирских делах.

Особенно стоял за маленького великого князя духовник покойной Императрицы(Протоиерей Федор Яковлевич Дубянский, духовник Импер. Елизаветы, ум. в 1771 г.; он в то же время был духовником и вел. кн. Екатерины Алексеевны и заступался за нее перед Императрицей Елизаветой), который, по-видимому, пытался уговорить ее лишить трона великого князя-отца; подозревают, что им руководил камергер Шувалов, — но Императрица и слышать не хотела об этом. Их величества, осведомленные об этом прежде других, сумели, при помощи происков приближенных к императрице женщин, ловко отразить этот удар.

Не подлежит сомнению, что о намерении духовника известно и Императору, и Императрице: третьего дня я был свидетелем того, как священник этот вошел в залу, и ни Император, ни Императрица не дали ему поцеловать руки; они не сделали этого даже тогда, когда священник бросился перед ними на колени, хотя по местному обычаю не только священники целуют руку у государей, но и они после этого [272] целуют самого священника. В то же время у Императора вырвались слова, с которыми он обратился к гр. Мерси: "признаюсь, что на этот раз мне стоило большого труда сдержаться". Хотя гр. Мерси отлично знал, что он хотел сказать, но он сделал вид, что ничего не понимаете.

Счастье Императора, что не нашлось достаточно решительных людей, чтобы стать во главе смелого предприятия, и что гр. Петр Шувалов, в руках которого находится артиллерийский корпус в 6 т. человек, опасно болен и не в состоянии действовать. Это самый могущественный и влиятельный вельможа в стране. Камергер Шувалов слишком робок, чтобы на что-нибудь решиться.

Я более, чем уверен в том, что при дворе произойдете теперь полная перемена курса. Мне известно от человека, заслуживающего полного доверия и близкого друга г. Кейта, что Император третьего дня, пожимая ему руку, сказал: "надеюсь, что мой брат, король Великобритании, останется теперь мною доволен: сегодня я отправил приказ в армию о том, чтобы были прекращены враждебный действия против прусского короля".

Что причиняет мне истинное огорчение и что будете для нас большой потерей — это то, что канцлер, который чувствовал себя в воскресенье очень плохо, наверно, недолго останется на своем посту. Думаю, что он будет просить уволить его в отставку и так как Император не чувствует к нему особого расположения, и еще менее — к его жене, то он будет очень рад исполнить его просьбу.

Пока графиня Воронцова (Гр. Анна Карловна Воронцова, рожд. гр. Скавронская, была в связи с саксонским посланником Прассе) продолжает быть гофмейстериной, точно так же, как и канцлер продолжает исполнять свои обязанности.

Вероятно, мы увидим много новых выскочек, и весьма возможно, что на сцену снова выступите многие из тех, кто находился до сих пор в ссылке и забвении. К их числу принадлежит бывший канцлер, граф Бестужев, приказ об освобождении которого уже отправлен Императором, а также знаменитый Лесток, который таким же указом будет освобожден и вернется сюда; Лестоку Император в значительной степени обязан престолом, так как он возвел на престол покойную Императрицу, его тетку, и ездил в [273] Киль за нынешним Императором для того, чтобы привезти его в Россию.

О молодом Иоанне нет и не было и речи, даже во время болезни Императрицы. Покойной Императрице два раза в неделю докладывали о здоровье несчастного принца и его успехах в науках, несмотря на то, что он находился в Шлиссельбурге, т. е. на расстоянии всего 24-х часов езды отсюда.

Покойная Императрица оставила большие богатства, не только драгоценными вещами громадной стоимости, но и наличными деньгами: найдено до 600 пуд. слитков серебра и 67 пуд. золота (пуд равняется 32-м датским фунтам), сверх того, на 172 миллиона империалов и еще приблизительно на 2 миллиона неотчеканеной монеты.

Император теперь расплачивается со всеми своими долгами, а также с долгами покойной Императрицы, достигающими в общей сложности 700 т. р. Третьего дня он послал в Киль 20 тыс. империалов, что составляет 200 т. р., так как империал равняется 10-ти рублям.

Кроме того, третьего же дня он подарил М-llе Воронцовой 5 т. империалов чтобы она заплатила свои долги и в тот же день ужинал с нею tete a tete.

В среду вечером, Государь посетил графа Петра Шувалова, который по-прежнему опасно болен, и назначил его своим генерал-фельдмаршалом.

Фельдмаршал Разумовский и камергер Шувалов — в большом горе; к тому же они оба больны. Есть основания думать, что они оба сохранят свои места: желая оказать, в память своей тетки, внимание камергеру, Император не только посетил его, но и отнесся к нему весьма блогосклонно и приказал передать ему 50 тыс. руб. и сказать, что эти деньги Императрица предполагала выдать ему в наступающем январе.

Хотя г. Олсуфьев и продолжает занимать свой пост и хотя он горячо извинялся перед Императором за свои по отношению к нему поступки, к которым иногда вынуждали его распоряжения Императрицы, но тем не менее я не думаю, чтобы он надолго сохранил свое место, и судя по его огорченному виду он сам подозревает, что его ждет отставка. Если граф Бестужев возвратится из ссылки, то падение Олсуфьева мне кажется неизбежным, так как это злейший враг Бестужева, во многом способствовавший его гибели. [274]

Фельдмаршал Бутурлин отозван и командование армией передано фельдмаршалу Салтыкову.

Император и Императрица чествуют и отличают своим особым вниманием фельдмаршала князя Трубецкого, оказавшего в это решающее время такие важные услуги Императору, своим влиянием, деятельным участием и советам содействуя его восшествию на престол. Его назначили подполковником Преображенского полка, и ему даны полномочия производить во всей гвардии перемены, какие он найдет нужными; его сыновья получили звание камергеров.

Голштинские генерал-лейтенанты гг. Брокдорф, Шильден и Блек произведены в генералы-аншефы голштинской армией. Второй из них — г. Шильден — отправляется в Ораниенбаум, чтобы привести к присяге голштинский корпус, состоящий из одной тысячи человек; этому корпусу приказано никуда оттуда не двигаться.

Несмотря на это, г. Брокдорф, по-видимому, недоволен; он поступил весьма опрометчиво, сказав недавно, что он до сих пор очень удивлен тем, что все произошло здесь так спокойно, и прибавив, что он будет просить об отставке, так как Россия теперь не для него. По-видимому, Император относится к нему теперь без всякого уважения и делает вид, что не замечает его, а Императрица дуется на него и не скрывает своего к нему презрения.

Г. Бредаль (Голштинский обер-егермейстер Петр Петрович Бредаль, сын бывшего русского адмирала), родившийся здесь и очень хорошо говорящий по-русски, пожалован орденом св. Андрея; предполагают, что получит назначение.

Я думаю, что г. Сальдерн, которого Император очень высоко ценит, будет первым советником в голштинских делах.

Голштинцы утверждают, что притязания Императора на Голштинию и Шлезвиг выражаются огромной суммой в 47 миллионов талеров.

При дворе совсем неожиданно появилась маленькая, 12-ти летняя, принцесса Гольштейн-Бекская (Принцесса Ек. Петр. Голштейн-Бекская в 1767 г. вышла замуж за кн. Ив. Петр. Барятинского; ее мать, рожд. графиня Головина, имела громадное имение, которое, по приказанию Петра III-го, было отнято у нее и отдано в управление ее мужу, принцу Голштейн-Бекскому), которая до сих [275] пор никто нигде не видел; она назначена фрейлиной и в прошлую среду была на парадном обеде Императора.

Кто-то предложил Императору распустить теперь голштинское войско, на что последний ответил, что он просит его не говорить ему ни о его войске, ни о голштинских делах.

Император пожаловал также орден св. Андрея начальнику полиции барону Корфу, сказав публично, что это вознаграждение за его хорошее обращение с пруссаками в то время, когда он был кенигсбергским губернатором.

Барон Корф, находящийся в Копенгагене, совсем не пользуется его расположением, и можно наверное сказать, что он долго у нас не останется, если, впрочем, еще раньше не произойдет полного разрыва и посланники не будут отозваны.

Я заметил, что Император, несмотря на многочисленную охрану дворца — в 300 человек, приказал, под самыми своими окнами, поставить еще человек пятьдесят чрезвычайной охраны, что заставляет думать, что опасения его еще не совсем улеглись.

Обратили внимание, что Император все эти дни воздерживался от вина, и говорят даже, что он, в продолжение нескольких ночей, не ложился спать, для того, чтобы во всякое время быть готовым действовать. Но, кажется, что сейчас его опасения излишни, и ему не грозит решительно никакой опасности.

Блогодаря тому, что все здесь так круто изменилось, венский и версальский дворы, по-видимому, совершенно потеряют то влияние, которым они пользовались до сих пор, и я уверен, что теперь гг. Мерси и Бретейль, после бесплодного ожидания в течете 4-х месяцев, о чем я с горечью вспоминаю сто раз в день, получили, наконец, от своих дворов указания действовать в пользу нашего дела, но теперь они не смогут ими воспользоваться, так как им впору будет позаботиться только о том, чтобы поддержать свое положение и доставить своим дворам хотя бы сотую долю того, на что последние надеются; не подлежит сомнению, что Император и Императрица терпеть не могут французов и желают прусскому королю скорее добра, чем зла.

Не много пройдет времени прежде, чем мы убедимся в истинности этого предположения. Пока Император еще остерегается, но когда он будет думать, что положение его упрочилось и он почувствуете себя полным хозяином своих [276] поступков, он потеряет всякую меру и будет действовать сообразно системе, которую сам себе создал.

Я сомневаюсь, как я уже говорил, чтобы Императрице удалось приобрести влияние на его ум, и поэтому я не могу быть уверенным, чтобы ей удалось когда-нибудь выполнить свой излюбленный план, который заключается в том, чтобы перевести сюда графа Понятовского и создать ему положение. Быть может, ей удастся доставить ему богатство и кому-нибудь из членов ее семьи — польский трон, мысль, которую она, как мне кажется, легко могла бы внушить своему супругу, как вследствие удовольствия, которое он испытал бы, назначив, по примеру Петра Великого, на польский престол короля, так и вследствие его недоброжелательства по отношению к саксонскому двору.

Через некоторое время герцогу Курляндскому будет угрожать опасность лишиться своих владений; они могут перейти к принцу Георгу Голштинскому.

Я воздержусь от прочих своих предположений и рассуждений, так как и те и другие могут оказаться ложными или преждевременными, тем более, что я уверен, что сами события текущей эпохи, такой богатой материалом для наблюдений, приведут вас, Ваше Превосходительство, к самым неизбежным, самым естественным выводам и очень важным размышлениям.

Утверждают, что тотчас после похорон Императрицы двор отправится в Москву для коронования Императора и Императрицы и что обряд коронования будет совершен еще до Пасхи.

В виду этого я вынужден просить Ваше Превосходительство сообщить мне, не теряя времени, (не найдет ли Его Величество нужным, при настоящих условиях, отозвать меня отсюда или не желает ли Его Величество, чтобы я, вместе с другими посланниками, последовали за двором в Москву (несмотря на горячее желание припасть к ногам Его Величества), но я знаю, что мой долг повиноваться и всем жертвовать на службе лучшему из королей, поэтому я с покорностью и почтительностью подчинюсь всякому решению, какое королю заблогорассудится принять на этот счет. Но я позволю себе обратить внимание Вашего Превосходительства на следующее обстоятельство: не в интересах ли короля (в том случае, конечно, если не произойдет между обоими дворами полного разрыва, отчего да хранит нас Господь) [277] прислать новому Императору, его кузену, специального посла в военном ранге; такое сугубое внимание оказало бы, быть может, самое хорошее действие и является, надо думать, единственным средством, могущим тронуть Императора и вызвать в нем милостивые чувства, достойные дома и крови, к которым принадлежит король. Я считаю это соображение веским и поэтому убедительно прошу Ваше Превосходительство обратить на него внимание короля.

Я очень желал бы, чтобы решение короля было, по возможности, скорым, так как, быть может, блогодаря этому решению наше дело выйдет из того неопределенного положения, в котором оно находится со времени разрыва договора, или же оно поведет к полному разрыву между обоими дворами. Если король прикажет мне остаться, я почтительнейше прошу снова снабдить меня самыми точными инструкциями.

По тем сведениям, которые я имел честь сообщить, вы, Ваше Превосходительство, легко может судить об истинном положении дел современных, а также в значительной степени о будущих событиях, к которым надо быть готовым, вследствие перемены курса. В случае, если бы мое пребывание здесь продлилось, я прошу Ваше Превосходительство почтительнейше представить на усмотрение Его Величества те больше расходы, которые потребуются на переезд в Москву, вторичное обзаведение там и, в особенности, во время коронационных торжеств и увеселений, когда устройство празднеств и больших званных обедов является делом необходимым и неизбежным. Я хочу верить в возможность возобновления дружеских отношений между нами и русским двором, и поэтому мне кажется, если датский посланник не может превзойти других посланников, то, по крайней мере он не должен, в подобных случаях, ради поддержания чести короля и своего народа, ни в чем отставать от них. Поездка и пребывание в Москве, несомненно, удвоят мои расходы; я уверен, что король слишком справедлив, чтобы не принять этого в соображение, и поэтому полагаюсь на его великодушие и с полным доверием вручаю заботу о своих интересах Вашему Превосходительству.

Еще прошу Ваше Превосходительство передать мне распоряжения короля по поводу траура, который я должен буду носить, и сообщить, желает ли Его Величество, чтобы я на этот счет сообразовался с указаниями, которые будут даны [278] этим двором и которым прочие пославники считают себя обязанными следовать, или же я должен буду носить траур так, как это установлено у нас.

Но если Его Величеству угодно будет согласиться на мое отозвание, то я прошу Ваше Превосходительство войти в соглашение с министерством финансов относительно того, чтобы я мог получить первую четверть своего жалованья до истечения срока, который наступить только в конце марта, и уехать, не оставив долгов.

Соблоговолите также, Ваше Превосходительство, приказать г-ну Гиссу выдать но моим ассигновкам, сделанным мною в уплату 4-х эстафет, которые я имел честь отправить Вашему Превосходительству, так как в подобных случаях — когда я платил г-ну Берингшьольду, г. Гисс делал затруднения, ссылаясь на то, что у него нет никаких распоряжений по этому поводу от министерства финансов. Предоставляю на обсуждение Вашего Превосходительства следующее соображение, не будет ли полезным, в виду таких условий, чтобы в моем распоряжении постоянно была небольшая сумма денег, размеры которой определил бы сам король, для того, чтобы я имел возможность, делая небольшие подарки, поощрять усердие тех, которые в это серьезное время могли бы сказать нам какую-либо услугу. Я льщу себя надеждой, что король будет уверенным в том, что я буду расходовать эти деньги рассчетливо и с разбором.

Мне остается сказать Вашему Превосходительству, что согласно приказаниям от 7-го сентября, уже больше трех месяцев, как я принял в свой дом и к своему столу молодого Туксена, доставляя ему все необходимое. Но, к сожалению, я должен сказать, что этот молодой человек, который между прочим совершенно для меня бесполезен, находясь у меня, без надзора своего дяди, все более и более сбивается с пути; хотя я, насколько возможно, слежу за ним, но я не могу помешать ему сделать какое-либо сумасбродство или совершенно опуститься. Так как этот молодой человек служит только лишним поводом для неприятностей и расходов, то я был бы очень блогодарен, если бы Ваше Превосходительство поскорее избавили бы меня от него и разрешили бы отправить его в Данию с первым же судном. Но так как, при настоящих обстоятельствах, работы значительно прибавилось и нет возможности одному все зашифровывать, то я просил бы Ваше Превосходительство [279] разрешить мне принять, вместо молодого Туксена, в качестве переписчика — старшего сына одного основавшегося здесь купца — англичанина, по имени Бардевика, родом из Ольденбурга, английского подданного; старик очень старателен и был мне полезен во многих случаях; его сын — 22-х лет, хорошего, скромного поведения и пишет красивым почерком.

Я мог бы, с согласия Вашего Превосходительства, привести его к присяге на верность королю или дать ему подписать присягу и прислать вам. Он удовлетворится, живя у меня на всем готовом, жалованьем 200 крон в год, которое получает молодой Туксен, в надежде, что Ваше Превосходительство окажет ему поддержку, если он заслужит этого своим усердием.

Говорят о трех нововведениях, которые Император, как он сказал, будто бы, об этом в среду, намеревается ввести, а именно отменить монополии, значительно понизить таможенную пошлину и, наконец, запретить впредь носить богатые одежды и употреблять дорогие ткани.

Император, подарив камергеру Шувалову 50 тыс. руб., объявил всенародно, что он всегда готов в точности выполнить обещания, данные покойной теткой, память которой для него священна но многим основаниям, и что всякий, кому Императрица обещала сделать денежный или какой-либо другой подарок, должен только заявить об этом, и обещание ее будет тотчас же выполнено.

Освобожден некто Груман, родом норвежец и католик по религии, служивший многим государям и в том числе — прусскому королю, в качестве гусарского полковника; взятый в плен во время осады Берлина, как начальник полиции, он был отправлен в Кенигсберг: там, своим пронырством, он пробил себе дорогу сюда. Здесь Император освободил его и снабдил деньгами для покрытия издержек по его путешествию в дилижансе к Государю, его последнему повелителю; подозревают, что ему дано какое-либо поручение относительно примирения России с Пруссией, теперь так легко достижимого.

Отправлен также приказ генералу Чернышеву прекратить враждебный действия против прусского короля и его корпусу быть в бездействии впредь до нового приказа.

Утверждаюсь, что брат этого генерала, — посланник при Французском дворе, будет отозван, и выражают сомнение [280] по поводу того, чтобы пост его был замещен; по крайней мере на это надеется г. Кейт, который является тайным двигателем в этом деле.

М-llе Воронцовой отведено помещение во дворце. Если канцлеру ее дядя, которого между прочим Император посетил третьего дня, должен будет оставить свой пост, то весьма возможно, что его заместителем будет князь Голицын(Кн. Александр Михайлович Голицын р. 1723 † 1807). находящийся сейчас в Лондоне, вся семья которого находится в большой милости; к тому же его постоянно превозносить г. Кейт.

Его двоюродный брат, получивший на днях звание камергера, в знак особого к нему внимания, будет отправлен в Лондон с известием о восшествии императора на престол; говорят, что он, быть может, останется там посланником.

Судьба г. Гросса (Андрей Леонтьевич Гросс † 1765) предоставляется мне весьма шаткой, в виду того, что у него нет здесь друзей, кроме канцлера, и он ненавистен как Императору, так и Императрице.

Император отдал приказ полковнику Опитцу, пользующемуся его доверием, немедленно отправиться в Киль и подробно донести о положений там всех дел, в особенности о состоянии нашей армии и нашего вооружения.

Прежде, чем закончить эту депешу, я должен просить Ваше Превосходительство с первым же курьером уведомить меня, как я должен буду поступить в случае, если бы Император, по своей прежней к нам ненависти, приказал мне удалиться отсюда.

Если бы, не дай Бог, это случилось раньше, чем я мог бы получить распоряжения Вашего Превосходительства, то я полагаю, что честь короля требует, чтобы я, не подвергая своего звания унижению, уехал бы отсюда как можно скорее.

В течение трех дней сряду здесь носили цветения одежды и город по вечерам был иллюминован.

Вчера ко мне приходили, чтобы сообщить о том, что все будут носить черные одежды, но форма траура еще не установлена. Так как покойная Императрица не любила черного цвета и во время ее царствования почти не носили траура, то у здешних купцов нет черного сукна и других [281] принадлежностей траура. Цена толстого черного сукна доходит уже до 6 руб. за аршин, и поэтому этот траур будет стоить всем очень дорого. Должен еще заметить по поводу траура, что двор даст распоряжение носить его в течете целого года, при чем ливреи и все убранство должно быть черного цвета.

Прилагаемый счет из министерства на имя г-на Кебко заставляет меня просить Ваше Превосходительство удалить его на время отсюда для того, чтобы он не подверг себя и то звание, которым его удостоил король, всенародному унижению. Я уладил это дело с канцлером неделю тому назад и надеюсь, что вопрос о нем не будет больше подниматься, лишь бы только он сдержал свое обещание и уплатил бы по счету, но я сильно опасаюсь, нет ли у него еще других дел, требующих устройства.

Я имею также честь послать Вашему Превосходительству перечень наиболее крупных назначений и манифест, изданный по случаю восшествия на престол Императора.

Вчера и сегодня вся буржуазия и служащие всех казенных учреждений принимали присягу, каждый в церкви своего прихода и вероисповедания.

Сейчас только узнал из верного источника, что Император отправил вчера своего адъютанта, камергера Гудовича, в Цербст с извещением о его восшествии на престол; он везет с собой донесения г-на Кейта и едет через Бреславль; ему поручено другое извещение, которое предназначается для короля и которое он завезет ему по пути.

Вчера отправлен также курьер в Стокгольм; Его Величество в своем письме к шведскому королю говорит, что он не желал бы — и надеется, что желание его будет исполнено, — чтобы шведская армия удалилась и спокойно пребывала на своих квартирах.

Отправленный генералу Чернышеву приказ гласить следующее: он должен отделиться от австрийской армии и заявить генералу Лаудону о том, что ему не разрешается более действовать с ним сообща.

Из всего этого вы, Ваше Превосходительство, может видеть, как плохо умеет новый Император скрывать свои чувства, и вы поразитесь, конечно, тем, с какой необычайной, неслыханной быстротой делаются все дела в России, которыми теперь все здесь, по-видимому, так увлечены. Прусский король — его герой, перед которым он преклоняется, [282] которого он считает образцом и которому он стремится подражать. Мы могли бы предоставить ему это удовольствие, лишь бы только у него не явилось желания нарушить наш покой; как это ни больно, но указания на то, что у него есть это желание, настолько убедительны, что не оставляют во мне почти никакого сомнения, и я думаю, что отчасти он добивается и дружбы прусского короля с той целью, чтобы обеспечить себе свободный проход через его страну и тем удобнее пройти в Голтштинию и предаться там своему мщению против нас.

Его фавориты довольно смело говорят об этом всем, кто только хочет их слушать; английский посланник, прекрасно осведомленный относительно того, что происходить, принадлежит к числу тех, которые полагают, что он объявит нам войну. Я знаю наверное, что этот посланник воспользовался отъездом г. Гудовича, чтобы написать г-ну Митчелю(Английский посланник в Берлин) о том, что по всему видит, что Россия порвет с нами и что он даже думает, что Гудовичу поручено войти по поводу этого в переговоры с прусским королем, но что он просит его употребить все свое влияние, каким он пользуется при прусском короле, чтобы помешать ему дать на это свое согласие, так как, вместо того, чтобы затушить настоящую войну, разгорится новая, еще более кровопролитная и жестокая.

Я высказал бы за это свою блогодарность г-ну Кейту, если бы я таким образом не выдал его друга, сообщившего мне то, что доверил ему сам г. Кейт; вы также, Ваше Превосходительство, будьте добры сделать вид, что вы ничего не знаете об этом обстоятельстве, пока я не уведомлю вас, что о нем сообщил мне г. Кейт.

Тем временем, я прошу Ваше Превосходительство быть уверенным — и почтительнейше уверить в том же короля, — что я, имея перед собой такую печальную перспективу, не только не теряю мужества и не падаю духом, но что я еще с большим рвением и настойчивостью, если это возможно, и всеми средствами, какие только может подсказать мне мой разум, но не компрометирующими короля, буду стремиться к тому, чтобы предотвратить первый удар этой грозы до тех пор, пока через курьера, которого я буду ждать с большим нетерпением, мне не станут известны [283] распоряжения короля и он своей волей и указаниями не придаст уверенности моим поступкам.

Принц Голштейн-Бекский, губернатор Ревеля, едет сюда и находится уже в пути; его назначат генерал-фельдмаршалом. Это его дочь приняли ко двору; она будет воспитываться как принцесса крови, под руководством самой Императрицы.

Г. Сальдерн назначен советником конференции, а камергер Вольф получил орден Александра Невского.

Его Величество значительно увеличил жалованье гвардейским офицерам, а также солдатский паек.

Гакстгаузен.

Сообщ. Е. С. Шумигорский.

(Продолжение следует).

(пер. Н. А. Беловой)
Текст воспроизведен по изданию: Донесения датского посланника Гакстгаузена о царствовании Петра III и перевороте 1762 года // Русская старина, № 11. 1914