Донесения датского посланника Гакстгаузена о царcтвовании Петра III и перевороте 1762 года 1

Донесения датского посланника Гакстгаузена о царствовании Петра III и перевороте 1762

(См. “Русская” Старина 1916 г. (Вероятно описка, д. б. 1915 г., в 1916 "Русская старина" донесения Гакстгаузена не публиковала. Thietmar. 2015)).

Дубликат через север.

25 января/5 февраля 1762 г.

(Шифром). Хотя у меня нет еще вполне определенных доказательств, но, на основании того, что я слышу, я все более убеждаюсь, что император обращался к Англии с предложениями, имеющими отношение к перемене курса и его намерениям относительно нас. Надеясь выяснить этот столь важный вопрос, я говорил на днях с г. Кейтом, воспользовавшись представившимся к тому удобным случаем. Несмотря на то, что г. Кейт относится ко мне весьма дружески и не раз это доказывал — в этом деле он проявил чрезвычайную сдержанность, и я немного от него узнал Он сказал мне только, что не следовало верить всем слухам, распространяемым в городе на наш счет, и что, по его мнению, разумные, сдержанные люди, желающие блага своей родине, помешают, вероятно, императору начать, в настоящее время, войну с Данией и склонят его к мирному соглашению с королем.

Г. Кейт дал мне понять, что сам он, по крайней мере, будет внушать эту мысль государю, если спросят его совета или же представится удобный случай. Он сказал еще, что было бы досадно, если бы мы не воспользовались моментом, т. е., другими словами, — тем временем, пока еще известие о смерти императора не успело достигнуть других дворов; из этих слов легко было понять, что он осведомлен о враждебных по отношению к нам намерениях императора и что он думает, что мы не успели заручиться содействием Англии. Я счел нужным прекратить на этом разговор. В течение беседы г. Кейт, по собственному побуждению, сказал мне, что я, лично, не возбуждаю к себе антипатии императора; [106] по его словам, государь хорошо отзывался обо мне, чем г. Кейт быль весьма доволен и постарался утвердить императора в его милостивом ко мне отношении.

Мой друг — доверенное лицо г-на Кейта — убеждал меня, что обращение императора через английского посланника к Лондонскому Двору не есть формальное предложение, с частными оговорками и условиями, но только, собственно говоря, изъяснение в дружеских чувствах Его Величества по отношению к Англии, как естественной союзнице России, с которой император выражает намерение, — если эта держава движима теми же чувствами, что и он, заключить еще более тесный союз. В таких, приблизительно, выражениях мой друг рассказал мне о том, что приказал император сообщить Великобритании, при чем он высказал следующее соображение: решение императора сблизиться с Англией, по его мнению, является для нас скорее счастливым обстоятельством, так как по его мнению, есть тысяча причин, по которым Великобритания не поднимет своего оружия против нас, тогда как, если бы император обратился ко дворам венскому и версальскому, предложив им действовать против нас, то эти дворы пожертвовали бы нами без особого угрызения совести. Эти слова утвердили меня в подозрении, что мы были упомянуты императором в его обращении к Англии, и что мой друг полагал, что он достаточно ясно давал мне об этом понять. Я почти наверное знаю, что император вполне уверен, что Англией не было торжественно гарантировано нам владение Шлезвигом; мне известно также, что все окружающие императора льстецы стараются утвердить его в этой мысли. Я надеюсь, что г. Кейт разубедит его.

В настоящее время, я полагаю, первая опасность миновала, но мы не должны этим утешаться: мы не можем быть достаточно осторожны по отношению к могущественному соседу, чьи притязания и ненависть к нам, к несчастью, давно известны.

Приезд принца Георга чрезвычайно меня беспокоит: увеличив число наших врагов, он представляет особенную для нас опасность, так как император безмерно его ценит и легко подастся его насоветованиям против нас.

Г. Бретейль говорил со мной на днях о коадъюторстве [107] города Любека; он сказал мне, что этот вопрос, вместе с последней декларацией о разрыве договора и другими нашими внушительными представлениями покойной императрице по поводу императора, тогда еще великого князя, — сильно повредили нашему делу: поэтому император относится к нам теперь так враждебно. Г. Бретейль высказал следующую мысль: не поведет ли к примирению с императором отказ короля от Любекского коадъюторства, от которого здесь ни в коем случае не откажутся. По его мнению, благородный отказ короля теперь, когда его величество получил от управления города Любека эту прерогативу в свой дом, устранив таким образом всякие притязания со стороны герцогского дома, — не будет иметь характер принуждения, но акт великодушие со стороны короля и рассчета — приобрести, отказом от небольшого преимущества, значительно большое. Действительно, если бы великое дело примирения могло состояться благодаря этому и мы получили бы, пожертвовав двумя графствами и коадъюторством, но без придачи денег, в полное и неотъемлемое владение всю Гольштинию, я не поколебался бы, — если бы мое мнение в данном случае могло иметь цену; — настойчиво советовать такого рода сделку. Я глубоко уверен, что вы, ваше превосходительство, придерживаетесь того же мнения.

Вопрос заключается в следующем: если в третий раз зайдет речь о примирении между королем и императором (мысль слишком для меня близкая, чтобы постоянно к ней не возвращаться, но выполнимая, по моему мнению, только при помощи Англии) без обмена землями, то решится ли король пожертвовать, за отречение императора от Шлезвига, коадъюторством взамен миллиона долларов, которые король прежде предлагал за это отречение. Если бы король решился пойти на примирение, без обмена землями, то я представляю возможность вашему превосходительству, пока еще есть время, сообщить его величеству мое последнее соображение, с просьбой уведомить меня, насколько оно приемлемо.

Намерение императора произвести набор восемнадцати полков в Гольштинии настолько всем известно, что г. Петерсдорф говорил со мной по этому поводу. Но его мнению, как бы то ни было, я должен передать вашему [108] превосходительству, — мы не должны препятствовать приготовлениям и расходам по набору и затем, прежде, чем новобранцы будут вооружены и соединены в один корпус, захватить их и присоединить к нашей армии, если они желают брать Шлезвиг.

Я не объясняю вашему превосходительству причин, по которым, всякий раз, я заканчиваю свои донесения восхвалениями, так как вы легко можете сами догадаться о них; я делаю это, главным образом для того, чтобы письма мои были вернее отправлены (конец шифра).

Фельдмаршал Александр Шувалов и камергер Иван Шувалов, которым граф Петр завещал по 100 т. руб. каждому, благородно отказались от своего наследства в пользу сына покойного. Вельможа этот проявил такую щедрость, что завещал своему врагу 25 т. руб. Так как здесь в обычай, чтобы первый курьер, привезший управлению какого-либо большого города известие о восшествии на престол государя или государыни, получал подарок, то поэтому курьер, доставивший в Ригу радостное известие о восшествии на престол нынешнего императора, получил 10 т. руб.

Вчера вечером Его Величество оказал честь обер-камергеру графу Шереметеву, отужинав у него.

Гакстгаузен.

Петербург 29 января/9 февраля 1672 г.

(Шифром). Дня не проходит теперь без того, чтобы не услышать о каком-либо странном нововведении или какой-либо интересной новости. Новость об освобождении герцога Бирона, со всей его семьей, казалась мне сначала такой необычайной, что я с трудом мог этому верить, как я имел честь уже сообщить вашему превосходительству в одном из моих предыдущих донесений; однако известие это подтвердилось, и теперь никто уже не сомневается в его истинности. К герцогу Бирону, в Ярославль, отправлен барон Черкасов, его зять, чтобы сообщить ему это радостное событие; таким образом вскоре он вернется сюда со всей своей семьей. Здесь известно, что император решил откоситься к [109] нему с уважением, но еще не знают — желает ли он восстановить Бирона во владении Курляндией или же, быть может, имеет относительно него какое-либо другое намерение. Когда принц Карл обратился к Его Величеству с просьбой — разрешить ему прислать знатного вельможу, чтобы поздравить его с восшествием на престол, император ответил — “да”. Признаюсь, что такую непоследовательность можно объяснить разве только желанием высмеять принца Карла и потешиться над ним. Всем известно его враждебное отношение к Саксонскому дому, а также его личная ненависть к принцу Карлу, получившему герцогство Курляндское вопреки его желанию. Императору всегда хотелось предоставить это герцогство принцу Георгу; в виду того, что принц Георг пользуется большой милостью, надо думать, что ему дано будет предпочтение перед другими претендентами. Те, кто полагают, что Бирон будет восстановлен в своих прежних правах, приписывают также намерение императору выдать замуж дочь принца Гольштейн-Бэкского за старшего из двух сыновей Барона. Я нахожу это предположение преждевременным. Император приказал величать принца Георга “высочеством", ходят слухи, что он поведет армию против нас.

Слухи о том, что разрыв с нами наступить очень скоро, — подтверждаются. Уверяют, что тотчас по получении императором ответа от Англии, — нам будет обявлена война и что император в мае двинет против нас, в Гольштинию, корпус Румянцева, доведенный к тому времени до 40 тысяч человек. Правда — в настоящее время распространяется множество неосновательных слухов, но я должен признаться, что этот слух кажется мне, к несчастью, верным или, по крайней мере, из числа тех, к которым мы должны, из осторожности относиться, как к действительным с полным вниманием, чтобы иметь возможность разумными мерами предупредить врага: по моему — никогда не мешает приготовиться заранее.

Все меня утверждает в этой мысли, и многие лица уверяют меня, секретно, что мы должны принять все меры к своей обороне и что удар над нами разразится нынешним летом. Я все убеждаюсь в том, что избежать опасности и лучше всего охранить себя мы [110] можем не иначе, как создав надежный заслон, который сделал бы предприятие русской армии затруднительным и невозможными для этого нам нужно своевременно занять Магдебург, чтобы лишить русских возможности устроить себе базу, воспользовавшись всеми средствами богатой и изобильной страны. Эта мера, быть может, принудить русских к отступлению и затруднит им ведение с нами войны, потому что трудно предположить, чтобы король прусский позволил им зимовать в своих владениях безденежно, в счет будущих благ; кроме того, что у русских не хватает денег, владения короля прусского не настолько изобильны, чтобы им можно было устроить там склады и оставаться продолжительное время. Мальшин и Домиц находятся в выгодных географических условиях и, будучи укреплены нами и приведены в хорошее оборонительное состояние, помешают вторжению русской армии, или, по крайней мере осада этих городов может затянуться на всю кампанию, расстроить русскую армию и принудить ее к отступлению.

Г. Петерсдорф постоянно говорить мне об этом плане — из усердия к герцогу Мекленбургскому, а также ради своей личной выгоды: он владеет большими землями, и поэтому он желал бы уберечь свои земли и всю страну от раззорения русскими. Он предупредил меня, что герцог Мекленбургский человек вообще очень нерешительный и находится, к тому же, под руководством Бацевича, министра зачастую чересчур осторожного; поэтому герцог с трудом решится на такой договор с королем, как вследствие свойственная ему отвращения ко всякому решительному шагу, а также страха перед местью русских в том случае, если бы, от чего да хранить нас Господь, перевес был на их стороне; по его мнению, если бы даже герцог, вследствие ли своей нерешительности или робости, не согласился на подобный договор с нами, настолько же абсолютно необходимо для нас овладеть этой страной, чтобы вести войну вне наших пределов, сколько и в интересах самого герцога, чтобы страна его была в наших руках; при этом г. Петерсдорф выразил свою уверенность в том, что войска наши хорошо дисциплинированы, а также в справедливости и великодушии короля, который не откажет герцогу в справедливом [111] вознаграждении, в особенности, если благодаря этому решительному поступку с нашей стороны нарушатся замыслы русских, и мы приобретем важные преимущества. Кроме того он сказал мне, что герцог, по всей вероятности, с большой неохотой уступить нам позицию Домица, но что позиция эта нам крайне необходима в виду переправы через Эльбу, так как для нас чрезвычайно важно иметь господство над этой рекой, и вследствие того, что все русские войска должны будут пройти под выстрелами этой крепости. Он прибавил то река эта, в апреле и мае, вся сплошь покрыта судами, нагруженными хлебом, всевозможными продуктами, лошадьми и всем необходимым для прусской армии, что в 1758 г. и 1759 г. таким путем перевезены Англией все средства вспомоществования Пруссии и что для шведов была там хорошая пожива, если бы они решились удалиться от Штральзунда или же, если бы их армия была настолько сильна, чтобы разделиться.

Я считал своим долгом осведомить ваше превосходительство о всех этих обстоятельствах для того, чтобы вы могли использовать их так, как вы найдете нужным, — в зависимости от решения короля.

Тот же г. Петерсдорф на днях получил “consilium abeundi” и поэтому после завтра уезжает отсюда. Не он лично заслужил эту немилость, — против него здесь ничего не имеют, — но это следствие нерасположения императора к герцогу Мекленбургскому, на которого он смотрит, как на принца враждебного прусскому королю, и владения которого он собирается вскоре захватить, — как он это довольно откровенно высказывает, — для того, чтобы начать войну с нами.

Г. Кейт немало содействовал тому, чтобы склонить Императора к этому чрезвычайному и несдержанному шагу, разоблачающему его истинные намерения. Г. Кейт никогда не терпел г. Петерсдорфа: он не мог спокойно видеть человека, мешающего его целям и действующего против интересов прусского короля. Г. Петерсдорф держал себя в этом деле очень умно и осторожно. Он написал канцлеру письмо, в котором просить объяснить — чем он не угодил Его Величеству — своей ли особой или поступками. Канцлер прислал ему очень вежливый и [112] удовлетворительный ответ; в своем письме он восхваляет г. Петерсдорфа и говорит, что отнюдь не его личные качества, но обстоятельства требуют его удаления, — давая понять, что он очень огорчен этим обстоятельством!.. Даже в таком щекотливом случае канцлер предпочел сказать правду, чем пожертвовать невинным. Нельзя не быть тронутым этим поступком канцлера, прекрасно характеризующим его прямодушие и честность.

Я читал это письмо и у меня имеется с него копия, которую я пришлю вашему превосходительству, вместе с многими другими любопытными документами, с первой представившейся верной оказией. Хотя уже давно г. Мерси и г. Бретейль не сомневаются более в чувствах Императора и хорошо знают, чего можно от него теперь ожидать, но тем не менее они считают это письмо канцлера самым ярким до настоящего времени показателем намерений Императора.

Г. Петерсдорф отправится отсюда в Варшаву. Если бы, вы, ваше превосходительство, одобрили его план и нашли возможным им воспользоваться, то мне хотелось бы, чтобы вы устроили так, чтобы он был послан, по желанию герцога Мекленбургского, в Копенгаген, в виду того, что может быть нам полезен и что такого рода проект удобнее разъяснить и обсудить устно, хотя я попытался осветить его во всех подробностях.

В Англию отправится не г. Гросс, а молодой граф Воронцов (Граф Александр Романович Воронцов, р. 1741 г. — 1805), племянник канцлера и брат любовницы Императора. Это опять-таки проделка г. Кейта и новое доказательство его влияния: исключительно его стараниями произошло это перемещение. Он достиг двух целей, а именно, зная об антипрусских чувствах г. Гросса, которого он не любит, и опасаясь вместе с тем его ловкости, — помешать тому, чтобы он был послан в Англию; между тем, предлагая вместо него молодого графа Воронцова, он надеялся приобрести расположение канцлера и быть приятным M-lle Воронцовой.

Отец молодого графа — Роман Воронцов официально ходил благодарить за своего сына английского посланника, который по истине всесилен; он пользуется величайшим почетом и его справедливо называют [113] любимым посланником. При таких условиях для меня является не малым преимуществом, что я лично с ним в хороших отношениях и что он желает мне добра больше, чем кому бы то ни было из иностранных посланников. Мне не верится, чтобы г. Поссе быль оставлен здесь. Так как он принадлежит к партии шляп в Швеции и всегда дружил здесь с французскими посланниками, то император терпеть его не может и потребует его отозвания, если бы даже его двор, который теперь, вероятно, пришлет сюда посла, желал бы его здесь оставить.

Я вижу из последнего письма камергера Шака, что партия шляп уверяет, что Император приказал обявить посланникам союзных с ним государств, что он намерен продолжать прежний курс. Это совершенно невероятно; я предполагаю, что это выдумка барона Поссе, не желавшего, что бы известие о смерти Императрицы произвело в Швеции чересчур сильное впечатление и там были приняты решения, несогласные с его взглядами.

Все более приходят к тому убеждения, и по-видимому не без основания, что граф Гордт вскоре будет произведен в посланники прусского короля при этом дворе. Император до сих пор еще не созывал Государственного Совета, о котором последнее время опять заговорили. Полагают, что он отложит созыв Государственного Совета до получения ответа от Англии и что до тех пор он не объявить о новом курсе и будет скрывать свои намерения относительно нас. Пока что он прекратил деятельность конференции и совершенно уничтожил это учреждение.

Недавно он прислал к гетману кадета, чтобы он поучил гетмана приемам салюта эспонтоном. — Гетман очень хорошо к этому отнесся и обернул все в шутку; после того, как юноша показал ему несколько раз, как делается салют, гетман дал ему, за его урок, 20 червонцев.

По правую сторону катафалка были расположены ордена русский и польский, но Его Величество сам снял польский орден, перенес его на левую сторону, на правой же стороне поместил орден прусский.

Когда император ужинал у г. Кейта, где общество [114] было весьма оживленное, там находились также, по особому приказанию Его Величества, английский врач Монсэй и англичанин-купец, по фамилии Вольф.

Говорят, что это г. Вольф дал мысль Императору объявить дворянство свободным: таким путем г. Вольф ловко сумел заслужить расположение нации и пользуется теперь большим почетом. (Конец шифра) .

Третьего дня вернулся из ссылки, продолжавшейся в общей сложности, 15 лет, граф Лесток с своей супругой, урожденной баронессой Менгден. Дарована свобода также всему семейству Менгден, в течение многих лет находившемуся в ссылке в глубине Сибири. Вообще Император вернул всех ссыльных за крупный преступления и приговоренных к каторге, а также тем, кому отрезаны языки, разрешено вернуться к себе домой или же жить на своих землях, если таковые у них имеются.

Ее Величество пожаловала маленькой принцессе Гольштейн-Бэкской орден Св. Екатерины.

Английский доктор Монсэй назначен главным врачом, с чином статского советника.

От принца Карла Саксонского, герцога Курляндского, прибыль сюда с поздравлениями Его Величества с восшествием на престол генерал-майор польской службы Аршинал.

Двор был так вежлив по отношению к иностранным посланникам, что снова уведомил нас, что тело покойной Императрицы теперь выставлено под катафалкой; чтобы снова увидеть покойную Императрицу, нам следовало только отправиться во дворец; на следующий день после предупреждения мы отправились туда и в последний раз имели честь видеть эту государыню. Катафалка так прекрасна, что в этом роде ничего нельзя себе представить великолепнее и величественнее. На голову покойной императрицы, уже лежащей в гробу, надета корона из золота, стоимостью, как говорят, в 10 т. рублей; корона эта остается на государыне и в могиле. По обеим сторонам катафалки выставлены знаки отличия и ордена Империи и два ордена иностранных, а именно — прусский и польский. Более 130 тысяч аршин черного сукна было употреблено на ковры и обивку; даже снаружи часть дворца обтянута черным сукном. [115] Похороны назначены на то же число, что и прежде — через неделю, считая с этого дня. Улицы, по которым будет шествовать похоронная процессия, покрыты лесами и досками; все это будет обито черным сукном. Сами Их Величества предполагают идти за гробом от дворца до крепостного собора, где будет похоронена покойная императрица. Считают, что шествие продлится от 4-х до 5 часов.

Гакстгаузен.

Сообщ. Е. С. Шумигорский.

(Продолжение следует).

(пер. Н. В. Видовой)
Текст воспроизведен по изданию: Донесения датского посланника Гакстгаузена о царcтвовании Петра III и перевороте 1762 года // Русская старина, № 1. 1917