СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ГЕНРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЛУДОЛЬФ

РУССКАЯ ГРАММАТИКА

GRAMMATICA RUSSICA

О ГЕНРИХЕ ЛУДОЛЬФЕ И ЕГО КНИГЕ

I

Если бы до нас не дошло никаких достоверных сообщений о Г. Лудольфе, то и одна его книга «Grammatica russica» позволила бы установить немало подробностей о его жизни, социальном тяготении, идеологии и культурном уровне. В книге остался довольно ясный и живой образ автора (хотя это нисколько не входило в его намерения) — и внимательное чтение вскрывает этот образ.

Прямые источники для биографии Лудольфа сохранились, я приведу их потом, но раньше того рассмотрим данные, извлекаемые из этой его книги.

Основное ее издание посвящено кн. Борису Алексеевичу Голицыну — дядьке царя Петра. Из посвящения мы узнаем о гостеприимстве и покровительстве, оказанном Лудольфу в Москве кн. Б. А. Голицыным. Предисловие к книге ясно указывает на беседы Лудольфа с близкими к правительству боярами и с патриархом, на основательное ознакомление Лудольфа с состоянием просвещения, литературы, церкви в Москве 90-х годов XVII в. ¹ Трактат о населении и природных богатствах России, помимо прямого указания на сообщения русских сановников и купцов, свидетельствует об усердном собирании нужных Лудольфу сведений в разных местах Московии (во время путешествия по стране) и от лиц самого разнообразного социального положения. Все это свидетельствует и о большой учености Лудольфа, и об основательной подготовке к путешествию в Московию (о предварительном изучении русского языка), и о значительном опыте — политическом и торговом.

Кроме общеизвестного издания «Русской грамматики» существует еще особое «подносное», в котором нет грамматики, а только диалоги и трактат, — оно посвящено не кн. Голицыну, а царю Петру (см. Приложение 1 к основному тексту). Кроме нового посвящения это издание отличается еще и новым вводным листком, озаглавленным «Война к миру дорога» и содержащим ряд военных терминов.

Это «подносное» издание свидетельствует о том, что Лудольф успел узнать и царя Петра; вполне правдоподобно, что он был ему представлен, о чем сообщают его биографы. Книга была прислана в Москву в 1696 г., и на экземпляре, хранящемся в «Петровской галерее» Библиотеки Академии наук, сохранилась запись почерком, очень напоминающим руку Петра I: «Книга вакабулы руския з голанскими. Поднесена от Андрея Вилгелма Лудолфа в 1696 году». Припомним, что 19 июля 1696 г. царь Пётр I взял сильную турецкую крепость Азов. [515]

Уже из этого мы можем заключить, что Г. Лудольф был не купец, ищущий службы офицер или инженер, Принятие его книги к изданию Оксфордской академией ясно указывает, что он был послан в Московию из Англии. Биографы сообщают, что он был перед поездкой в Москву секретарем мужа английской королевы Анны, датского принца Георга. После поездки в Московию он совершил еще ряд путешествий в Турцию, Палестину, Италию. Несколько раз был он в Гааге и Амстердаме. Путешествия по Европе он делал и до поездки в Московию. Ошибочная запись на подносном экземпляре «вакабулы руския з голанскими», быть может, указывает на привезенные Лудольфом в 1693 г. рекомендательные письма к русскому двору из Голландии, по которым он мог быть принят за голландца.

Позднейшие письма Г. Лудольфа, найденные проф. Е. Шмурло в Ватикане, в бумагах Ив. Пастрича, лектора в «Collegio de Propaganda» ², показывают, что он продолжает еще в 1703 и в 1705 гг. живо интересоваться русскими делами. В письме из Копенгагена 26.XI.1703 он рассказывает: «Fra altre buone venture ha trovato qui un ambasciatore di Moscovia, il quale io havero conosciuto a Livorno 5 anni sono, un signore molto garbato... » ³ Следовательно, и в 1698 г. он искал русских знакомств в пути своем на Восток.

Его личные интересы были особенно живо сосредоточены на вопросе об объединении всех вероисповеданий, об организации на началах широкой терпимости единой мировой церкви. О том свидетельствуют и последний диалог в нашей книжке и другие его сочинения, а также и открытые Шмурло его письма к Пастричу (профессору богословия). Но интересы ученого — лишь субъективное преломление его социальных функций. Он служит целям большой международной политики Англии, его космополитизм — буржуазный по своим корням, его научные интересы в тесной связи с политическими и хозяйственными. Характерно, что в одном из писем к Пастричу он прерывает свои богословские рассуждения: «Il nuovo huomo consiste nell' unione dell'anima con Dio, la vita naturale consiste nell' unione fra l'anima et il corpo... » ⁴ — такими отступлениями: «Il Dittionario Schlavonico di Sparvenfeld non si stampo a Amsterdam, conforme al disegno; un certo Elia Kopievitsch Lituano stampo a Amsterdam, con privilegio Tzareo diversi libri Moscoviti, et fra altri una grammatica russicolatina ⁵, ma serve solamente per imparar il latino a' Russi. Dr Bergius, superintendente generale di Livonia a Riga, tratto con detto Kopievitsch per venir con i suoi typi in Suecia per stampar il dittionario di Sparvenfeld alle spese del re. Dr Bergius, essendo inanzi superintendente di Narva, si era applicato alia lingua Moscovita et fece un piccolo libro de ecclesia Russia, latine, contendendo molte particolarita de' Roskolnichi о Schismatici della Chiesa Moscovita de' quali molti si lasciarno abbruciare per differenza de' dedi, con i quali fanno la croce. Un signore Moscovito m'a ditto che si stampava a Moscou un gran Dittionario Schlavonico-latino-greco, fatto dell' interprete Tzareo Spatharius, che fu inviato dal Tzar Alexi Michailovitz a la China» ⁶. [516]

Здесь не только отражен настойчивый интерес господствующих классов в разных государствах Европы к изучению русского языка, но вскользь затронут и мотив этого интереса — планы миссионерско-торгового проникновения в Московию и через нее на Восток, на Дальний Восток.

С кем встречался, что видел и слышал в Москве Лудольф, об этом живо и подробно рассказывает он в своих диалогах и примерах, фразах, вкрапленных в изложение грамматики. Нет нужды здесь все это повторять, читатель легко найдет эти указания в тексте книги Лудольфа. Если сопоставить такие фразы в этой книге, как:

Етая деревня за свицкимъ королемъ (46).
Вчерасъ онъ от нова города приѣхалъ (44).
Изъ агленскои землы привозятъ сукно (43).
Куда поѣдишь? Въ свицкую, цѣсарскую, голанскую землю (60).
Луче ли тебѣ ѣхатъ водою или горой?
Море не люблю, естли сухимъ путемъ поѣду, не утону (61).
Зимою ли или лѣтомъ луче путешествуешь?
На Русиѣ луче зимою (62),

— то можно указать и маршрут и способ путешествия Лудольфа в Москву и обратно в Англию.

Расспросы Лудольфа о связях с Францией, о том, кто «послом был во Французской земле» (14), большой интерес к русско-персидской торговле, указание в предисловии (IX) на изучение русского языка бухарцами, а в заключительном трактате — на армянских купцов с персидскими товарами в Нарве и на условия волжского транзита, на индийскую торговлю в Московии, на обучение русских арабскому языку в Тобольске для азиатской (индийской) торговли, на связи с Китаем (96-97) — все это раскрывает пред нами программу изучения Московии представителем английского капитала. Но это только косвенно, мельком намечено в книге. В центре внимания здесь русский язык. Лудольф красноречиво убеждает русских дать широкий простор применению «простого» разговорного языка (in vulgari dialecto aliquid imprimi) в литературе, ввести его в книги. Он говорит и о необходимости широкой просветительной работы в России, и о сочувствии этому делу молодого царя. Он составляет грамматику и диалоги на том именно обиходном языке, какой, по его мнению, должен заменить старославянский, чтобы показать пример использования его, а также дать возможность ознакомиться с ним иностранцам. Он рекомендует вниманию правительства и самый шрифт своей книги, отлитый в Голландии, несколько отличающийся от шрифта московских типографий — едва уловимыми изменениями в направлении к графическому стилю латиницы, отмечая, что патриарх Адриан заказал для своей типографии греческий шрифт тому же голландскому мастеру, который отлил славянский шрифт для его книги. [517]

И как ни смела, ни необычна была позиция Лудольфа во всех этих вопросах — он имел успех. Конечно, не его именно пропаганда, а вся социально-экономическая ситуация — для него благоприятная — обусловила победу провозглашенных им ⁷ принципов, но и его доля в этой победе, вероятно, есть. Язык писем Петра и его помощников, язык некоторых сделанных под наблюдением Петра переводов — именно тот, за какой ратовал Лудольф, язык очень близкий к языку диалогов в Русской грамматике Лудольфа. Гражданка, введенная Петром, — более смелый и решительный шаг по пути сближения с латиницей, чем предлагал Лудольф, но шаг по намеченному им пути. Во время поездки в Англию в 1698 г. — через два года после поднесения «образца славенскихъ типовъ по указу Оксфордской Академии здѢланнихъ» ⁸ — Петр посетил Оксфорд и, вероятно, знакомился там и с работой типографии Шелдонова Театра, а в 1699-1700 гг. по его приказу и на его средства именно в Голландии Илья Копиевич организует типографию и печатает грамматики (русско-латинскую и русскую), «номенклятор» (латино-немецко-русский словарь), космографию и другие учебники для русских. Лудольф с полным удовлетворением отмечает это событие в письме 1705 г. (см. выше).

Как ни много сведений о личности и деятельности Лудольфа мы можем извлечь из его книги, все же нам очень недостает и прямых, несколько более бесспорных сообщений о нем его современников.

Самая обстоятельная его биография находится в книге, вышедшей в год его смерти: Lives and Characters of Illustrious Persons who died in the years 1711-1715. London, 8°. 3 vol. Другим первоисточником сведений о Лудольфе является краткий некролог А.Бэма, напечатанный в книге: Pious remains of Н. W.Ludolf / With his funeral by A.W. Boehm. London, 1712 (и вторично, 1726). Но ни той, ни другой книги нет ни в одной из библиотек Ленинграда ⁹. Почти полную выписку из первой названной книги представляет статья о Лудольфе в: General Biography, or, Lives, critical and historical, of the most eminent persons of all ages, countries, conditions, and professions, arranged according to alphabetical order / Composed by John Aikin, the Rev. Th. Morgan, and Mr. W.Johnston. Vol.6. London, 1807. P. 383. И этой книги тоже у нас нет, но, к счастью, акад. Шифнер во время своей поездки в Лондон переписал эту биографию Лудольфа полностью и напечатал ее со своим переводом в Записках имп. Академии наук (1864. Т. 5). Прил. III, с. 119-126: Биографические известия о Г. В. Лудольфе.

Ввиду исключительной важности для нас этого источника я перепечатываю его целиком с издания акад. Шифнера:

Ludolf, Henry-William, nephew of the preceding (Job Ludolf), and a learned as well as pious writer, was born at Erfurt, in the year 1655. His father, who was a counsellor of that city, gave him a liberal education; and his uncle instructed him in the oriental languages, particularly the Hebrew and the Arabic, in which he became a considerable proficient. He obtained the post of secretary to M. Lenthe envoy from Christian V king of Denmark to the court of Great Britain; who was so well satisfied with the manner in which he acquitted himself in that employment, that he afterwards recommended him to prince George of Denmark, who in 1680 appointed him his secretary. This situation he retained for some years, till the attack of a violent disorder rendered him incapable of discharging [518] its duties when he was permitted to retire, with a handsome pension. Upon his recovery, he resolved to visit foreign countries, and particularly such as were little known to travellers, that he might become acquainted with their manners, and learn their languages. Russia was the first country of this description which excited his curiosity; and as he had acquired some knowledge of the Russian language before he left England, he was soon able to converse with the natives, and met with a polite receprion from the principal persons in that country. As he understood music, and was an able performer on several instruments, he had the honour to desplay his accomplishments in this art before the czar at Moscow, to the great surprise and delight of that prince. The various knowledge, likewise, which he discovered in his conversations with the Russian clergy, led them to consider him as a prodigy of learning; and particularly the facility with which he discoursed in the Hebrew tongue, with some Jews who were in that country. Upon his return to London in 1694, he was obliged to undergo the operation of cutting for the stone; and as soon as his health would permit he set about the composition of "A Russian Grammar," intended for the use not only of traders and travellers, but of the natives themselves, by exhibiting the principles of their language in a more regular form than had been before laid down. This work was printed at the Oxford university press, and published in 1696. Ludolf s curiosity now determined him to take a voyage into the east, that he might obtain information concerning the state of the Christian church in the Levant. He arrived at Smyrna in November 1698; whence he went to Jaffa, from Jaffa to Jerusalem, and from Jerusalem to Cairo; making useful observations on the productions of nature and art, and carefully examining the state of government and religion in the different countries through which he passed. An anecdote which he relates of an conversation which took place between him and the commander of a Turkish vessel, on board of which he had taken his passage for Alexandria, is not unworthy of being preserved. He was one day reading aloud our Saviour's sermon in the mount, out of the Arabic version of the New Testament, which had been printed at the expense of Mr. Boyle; when the captain, after having listened for some time asked him, "What book that was?" Upon his answering, "that it ¹⁰ was the system of Christian religion", the captain replied, "that could not possibly be true, since the practice of the Christians was directly the reverse." To this Ludolf rejoined, "that he was mistaken, and that it was easy to account for his being so; since the Turks had little opportunity of conversing with, or observing the manners of any other Christians than sailors or merchants, who were to commonly a disgrace to their religion." With this answer the Turk appeared to be well satisfied; and afterwards treated our traveller with great civility and kindness. As soon as Ludolf had returned to England, his reflections on the deplorable state of Christianity among those who professed that religion under the Turkish government induced him to undertake an impression of the New Testament in the vulgar Greek, and to present it to the members of the Greek church. The version which he made use of was one that had been published several years before in Holland, in two volumes. Being encouraged in this undertaking by the liberal contributions of the bishop of Worcester, and other friends, Ludolf carefully superintended an impression of this version, which was printed in London, in one volume 12 mo; which he afterwards distributed among the Greeks, by means of the connections which he had formed in his eastern tour. He often expressed his wishes, that the protestant powers of Europe would in one respect imitate the papists, in their zealous endeavours to propagate their religion, by establishing a kind of college at Jerusalem. He wished also, that the men to be selected for such an institution should not be persons [519] devoted to the propagation of the peculiarities of any of the particular systems concerning which Protestants differ among themselves, but united together by an agreement in the fundamental principles of the gospel, and by universal love and charity. A college of such men, well acquainted with the vulgar Greek, Turkish, and Arabic languages, would, he was persuaded, contribute wonderfully to the spreading of the Christian faith in the east. Ludolf is certainly entitled to praise for the liberality of his own views; but we fear that the period is at distance when such a project as that of which he had conceived the idea may be more than Utopian. In the year 1709, Ludolf was appointed by the queen Anne one of the commissioners for managing the charities collected for the relief of the poor Palatines, whom the severe exactions of the French, and the calamities of war, had driven from their native country. He died in the year 1710 (?), in the fifty fifth (?) year of his age. Besides his "Russian Grammar," he was the author of "Meditations on Retirement from the World," "Meditations upon divers Subjects, tending to promote the inward Life of Faith," etc.; "Considerations on the Interest of the Church Universal," "a Proposal for promoting the Cause of Religion in the Churches of the Levant," "Reflections on the present State of the Christian Church" and "A Homily of Macarius, done out of Greek." Some of these pieces were printed separately, and they were all published in a collective form in the year 1712.

Перевод акад. Шифнера:

«Лудольф, Генрих Вильгельм, племянник предыдущего (Иова Лудольфа) и столь же ученый, сколько набожный писатель, родился в Эрфурте в 1655 году. Его отец ¹¹, который был советником того города, дал ему благородное воспитание, и дядя учил его восточным языкам, особенно еврейскому и арабскому, в которых он сделал значительные успехи ¹². Он получил место секретаря у господина Лента, посланника Христиана V, короля датского, ко двору Великобританскому, который был столь доволен образом, с которым он исполнял его должность, что он рекомендовал его после принцу датскому Георгу, который в 1680 году определил его своим секретарем. Это место он сохранил несколько лет, пока нападки сильного расстройства ¹³ не сделали его неспособным к исполнению своих обязанностей; тогда же он был уволен с хорошим пенсионом. По восстановлении здоровья он решился посещать чужие края и особенно такие, которые были мало известны путешественникам, чтобы познакомиться с их обычаями и изучать их языки. Россия была первая земля этого рода, которая возбудила его любопытство; и так как он приобрел уже некоторое знание русского языка, прежде чем он оставил Англию, он вскоре был в состоянии разговаривать с туземцами и был вежливо принят главнейшими особами этой земли. Как он знал музыку и был виртуозом на разных инструментах, он имел честь показать свое мастерство в этом искусстве перед царем в Москве, к большому удивлению и удовольствию этого царя. Равным образом разнообразная ученость, которую он показал в разговорах с русским [520] духовенством, заставила смотреть на него как на чудовище учености; и особенно ловкость, с которою он разговаривал на еврейском языке с некоторыми евреями, которые были в этой земле. После возвращения в Лондон в 1694 году он был принужден подвергнуться операции вырезывания камня и, коль скоро здоровье ему позволило, он составил "Русскую грамматику", назначенную не только для купцов и путешественников, но и для самих уроженцев, так как; она представила правила их языка в более стройном виде, чем они были установлены прежде. Это сочинение было напечатано в Оксфордской университетской типографии и издано в 1696 году. Любознательность Лудольфа заставила его теперь предпринять путешествие на Восток, чтобы получить сведение насчет состояния христианской церкви на Востоке. Он приехал в Смирну в ноябре 1698 года, потом он отправился в Яффу, из Яффы в Иерусалим и из Иерусалима в Каиро, причем он делал полезные наблюдения о произведениях природы и искусства и тщательно изучал состояние правительства и религии в разных странах, через которые он путешествовал. Не недостойно сохранения анекдот, который он рассказывает ¹⁴, о разговоре, случившемся между ним и командиром турецкого судна, на котором он переправился в Александрию. Однажды, когда он читал вслух проповедь нашего Спасителя на горе по арабскому переводу Нового завета, напечатанному на счет господина Бойля, капитан, прислушав ¹⁵ несколько времени, спросил его, что это за книга? На его ответ, что это система христианской религии, капитан заметил, что едва ли правда, потому что жизнь христиан в действительности совершенно противоположна. На это Лудольф ответил, что он ошибается и что легко объяснить это ошибочное мнение, потому что турки не имеют часто возможности разговаривать и наблюдать обычаи других христиан, кроме моряков и купцов, которые слишком часто служат бесчестием своей религии. По-видимому, этот ответ понравился турке, и он после этого обходился очень учтиво и любезно с нашим путешественником. Сейчас по возвращении в Англию размышления о жалком положении христианства между исповедывающими эту религию под турецким правительством заставили Лудольфа предпринять напечатание Нового завета на родном греческом языке и раздать его членам греческой церкви. Перевод, которым он воспользовался, несколько лет пред тем был издан в Голландии, в двух томах. Получив поощрение к этому предприятию щедрыми взносами епископа Ворстерского и других друзей, Лудольф тщательно заведовал напечатанием этого перевода, который вышел в Лондоне в одном томе in 12; потом он его раздавал между греками посредством связей, которые он приобрел во время своего путешествия на Восток. Он часто изъявлял желание, чтобы протестантские государства в Европе в одном отношении подражали католикам в ревностном старании к распространению своей религии, учреждая ¹⁶ некоторого рода коллегиум в Иерусалиме. Он желал также, чтобы люди, назначенные для такого рода заведения, не были преданы распространению особенностей одной из разных систем, относительно коих ¹⁷ протестанты различаются между собою, но соединились ¹⁸ принятием основных правил евангелия и всеобщею любовью и милосердием. Коллегиум таких людей, хорошо знакомых с простым греческим, турецким и арабским языками, по его убеждению, мог бы удивительным образом содействовать распространению христианской веры на Востоке. Без всякого сомнения, Лудольф заслуживает похвалу за либеральность своего [521] взгляда, но мы боимся, чтоб то время не было еще далеко, в которое проект такого рода, как он себе вообразил, мог быть больше чем утопическим. В 1709 году Лудольф был назначен королевою Анною одним из комиссаров для распределения милостынь, собранных для помощи бедных палатинцев ¹⁹, которых строгие взыскания французов и военные бедствия выгнали из отечества. Он умер в 1710(?) г., на 55(?) году своей жизни. Кроме русской грамматики он был автором сочинений: Размышления об удалении от света; Размышления о разных предметах, касающихся поощрения внутренней религиозной жизни и проч.; Созерцания об интересе Вселенской церкви; Предложения для поощрения дела религии в церквах Востока; Размышления о настоящем состоянии церкви христианской и Гомилия Макария, переведенная ²⁰ с греческого. Некоторые из этих сочинений были напечатаны отдельно и все они изданы в сборнике в 1712 году» ²¹.

Год смерти Г. Лудольфа в этом биографическом словаре (как и возраст) указан неправильно. Акад. Шифнер приводит (с. 121) разысканную им выписку из церковной метрической книги о погребении Г. Лудольфа, где точно указано: «преставился в Лондоне 25 января... (погребение 3 февраля) 1712 года». Все остальные сведения, по-видимому, верны, они подтверждаются другими источниками.

Этих сведений о Генрихе Лудольфе совершенно достаточно для правильного понимания его книги, а также той среды и обстановки, какою обусловлено было ее появление.

II

Как оценен был труд Генриха Лудольфа в России?

На этот вопрос можно ответить коротко: большинство русских лингвистов со второй половины XVIII в. и до наших дней или вовсе не знало о нем, или не обращалось к этому важному источнику, а те, кто заглядывал в книгу Лудольфа, не оценили ее по достоинству.

Я сведу в этой главе немногочисленные отзывы о Grammatica Russica Н. Ludоlfi, чтобы продемонстрировать непроницательность и националистическое высокомерие нашей «отечественной» критики.

Что грамматика Лудольфа была забыта у нас со второй четверти XVIII в. и до начала XIX в. (ее затмила «Российская грамматика Михайла Ломоносова» 1755 г.) — о том свидетельствует статья Мих. Каченовского в «Вестнике Европы» за 1807 г. (ч.34, № 16, авг., с. 291-295): «О первой русской грамматике». Здесь читаем: «Немногие знают, что первую русскую грамматику сочинил иностранец Г. В. Лудольф». Каченовский описывает состав книги, приводит страничку выдержек из нее и заключает статью такой оценкой: «Зато уж ничто лучше грамматики Лудольфовой не доказывает, как трудно писать не на природном своем языке... Итак — Ломоносов был не первый сочинитель русской грамматики!»

Позже, в 1855 г., в предисловии к академическому переизданию грамматики Ломоносова (по поводу столетия ее) акад. Ив. Давыдов уже без всяких вздохов сожаления отнимает у Лудольфа звание «автора первой русской грамматики». Он объявляет: [522] «Эта грамматика выписана из Смотрицкого и наполнена всякого рода ошибками... Как мало знал Лудольф язык наш, можно видеть из след. строк... » ²², — и приводит те же, что у Каченовского, примеры, только в меньшем количестве. А после акад. Давыдова установилась уже традиция неверных, пренебрежительных и поверхностных суждений о Лудольфе, традиция, к позору русской филологии, продержавшаяся до наших дней.

А. Н. Чудинов ²³ на трех страницах своей книги пространно повторяет «установленное» и одобренное Академией мнение о несостоятельности попытки Лудольфа.

«В какой-нибудь год жизни в России Лудольф не мог приобрести настолько прочное знание нашего языка, чтобы выполнить с честью подобный труд. Образчики знакомства с русским языком, заключающиеся в его книге, слишком явно обнаруживают самую слабую с его стороны подготовку для такого предприятия». Следуют еще раз те же примеры, а затем повторено и «оригинальное» утверждение Давыдова — в такой форме:

«В своей грамматике он ограничился лишь буквальными выписками из Смотрицкого, наполняя их нередко самыми грубыми измышлениями и ошибками против форм и требований нашего языка».

Я покажу дальше, что это утверждение ложно и свидетельствует только о непонимании книги Лудольфа, о небрежном чтении ее, полном отсутствии исторического чутья, словом, о дилетантизме акад. Давыдова, Чудинова и примыкающих к ним.

Ив. Балицкий в 1876 г. ²⁴ с решительностью невежды объявляет измышлением П. Строева особое подносное издание грамматики Лудольфа с посвящением Петру I. Перефразируя своих предшественников, он утверждает:

«Лудольф мало знал русский язык. Доказательством может служить сделанный им перевод по-русски латино-немецких разговоров, помещенных в его грамматике» (разрядка моя. — Б. Л.). Приводятся традиционные примеры.

В заключение Балицкий выписывает длинную латинскую цитату из книги Фриша, ближайшего продолжателя и последователя Лудольфа по пропаганде русского языка в Западной Европе, о появлении при Петре I первых книг на русском (а не славянском) языке в России. К последнему абзацу этой цитаты: «Grammaticae D-r Ludolfi supra mentionem fecimus; aliam, quae alicujus momenti sit et dialecti Russicae regulas accuratius tradet, nondum vidi» ²⁵ — Балицкий делает такую реплику: «Пели, стало быть, с голоса Лудольфа, о грамматике которого см. выше».

Свидетельство Фриша, лучшего знатока русского языка в Западной Европе в первой четверти XVIII в. (выпустившего целый ряд исследований о русском языке, обучавшего русскому языку Лейбница), — о большой научной ценности книги Лудольфа для того времени — заставляет всякого исследователя, не лишенного исторического такта и метода, внимательно изучить эту книгу и раскрыть ее историческое значение. Но лингвисты прошлого века, да и некоторые современные, оказались на это не способными. [523]

Осторожней других, но совсем мимоходом (в двадцати строках) высказался о переиздаваемой нами книге акад. Ягич в 1910 г.: «Автор книги умел хорошо различать разговорный русский язык от литературного церковно-славянского... Главным источником для Лудольфа была грамматика Смотрицкого... Русские выражения довольно неуклюжи... » ²⁶

Акад. Соболевский, акад. Шахматов игнорируют Лудольфа.

Особняком стоит в нашей дореволюционной литературе только один критический отзыв. Решительно отступает от дурной традиции старой лингвистики проф. С. Булич в 1893 г. ²⁷ Среди всех доломоносовских грамматистов он выделил Г. В. Лудольфа, «который является первым ученым, отличавшим великорусский язык от церковнославянского и обратившим внимание на их разницу в написанной им первой грамматике живого великорусского языка» (с. 59). Длинные цитаты из этой книги проф. С. Булич заключает такими указаниями: «Лудольф впервые обращает внимание на русское полногласие, на соответствие начального о старославянскому к; на русское ч на месте ст.-сл. шт = тj, кт, гт, т. е. на главные фонетические отличия русского языка. Пропущено только соответствие русского ж и старославянского жд. В области морфологии от внимания Лудольфа не ускользнуло в русском распространение... основ без «смягчения» заднеязычных и на падежи, где это «смягчение» имеется в старославянском («russice vero языки»..). Указано также на различие окончаний родительного падежа местоименного склонения в русском и старославянском, на отсутствие в русском звательного падежа, на неимение аориста и замену его новой, вторичной формой. Лудольф обращает внимание и на синтаксические разницы в управлении падежей известными предлогами, хотя и ошибочно в данном случае, а также и на некоторые лексические особенности». Дальше путем сопоставлений Булич показал, что «наблюдения Фриша не представляют почти ничего существенно нового в сравнении с тем, что сказано было о данном предмете Лудольфом» (с. 62-63).

В этих строках впервые Лудольф получил справедливую оценку, что обусловлено было историческим изучением его труда. Верные взгляды Лудольфа на языковые отношения Московской Руси XVII в. не только поражают своей исключительностью на фоне лингвистической литературы того времени, но имеют большое значение для построения точной и достоверной истории русского языка, как авторитетное свидетельство ученого и умного современника. Нельзя оценивать их — исходя из того, что мы предполагали или утверждали независимо от книги Лудольфа на основе изучения языковых памятников его эпохи, т. е. в меру новизны, неожиданности его наблюдений. Еще менее допустимо дискредитировать те положения и замечания Лудольфа, которые расходятся с нашими привычными и на известном нам материале оправданными, взглядами. Точность, меткость и глубина целого ряда никем не оспариваемых утверждений Лудольфа заставляют с большей серьезностью, с доверием отнестись и к остальным его показаниям, и к тем, которые кажутся сомнительными.

Но понятно, надо со всей критической взыскательностью и проницательностью вскрыть его ошибки, ибо ошибки есть. А до недавних пор за ошибками Лудольфа не видели у него важных и ценнейших данных, ошибки его наши лингвисты преувеличивали [524] в меру своих скудных или ложных представлений о русском языке XVII в.

В самое последнее время о книге Лудольфа высказывались два лингвиста: Н. Кульман и проф. С. П. Обнорский.

Статья Кульмана ²⁸ представляет собой компромисс, некоторое отступление от старых позиций. Правильно оценивает Кульман (с. 405) недовольство Лейбница книгой Лудольфа в письме к Спарвенфельду (1696) ²⁹: «Leibnitz 6tait bien de son temps: ce qui lui parait un dёfaut fait au contraire a nos yeux le prix de l'ouvrage de Ludolf» ³⁰.

Указывает Кульман и на крайне неблагоприятные условия печатания книги, объясняющие большое число опечаток, и замечает, что нельзя из-за опечаток недооценивать ее содержания.

С этим нельзя не согласиться. Но статья в целом не имеет научного значения, в ней есть ошибки, ее материал не соответствует назначению. Так, подтверждая лексические показания Лудольфа, Кульман приводит пестрый и довольно случайный материал параллелей — то из современных диалектов, то из позднейших писателей (Державина, Достоевского, Сологуба, Бунина) и в двух случаях из более древних памятников (из Софийского временника и Никоновской летописи), но ни разу из текстов, современных Лудольфу.

Как пример кустарных лексических разысканий проф. Н. Кульмана приведу одну выдержку:

«Лал — у Срезневского ошибочно: род яхонта желтого цвета. По Лудольфу — рубин. Сравни скороговорку: Ал лал, бел алмаз, зелен изумруд. У Сумарокова: «Лицо кристалл и лал». Ф. Сологуб: «Белее лилеи, алее лала»...

Если бы Срезневский был прав, желтизна была бы одним из признаков красоты человеческого лица, но, как известно, славяне не восхищаются желтым цветом как цветом человеческой кожи» (с. 412).

Этот импрессионистический и занимательный стиль статьи иногда вводит в грех Кульмана. Вот его объяснение путешествия Лудольфа в Московию:

«Тот факт, что эта страна страшно интересовала англичан, наводит нас на мысль, что Лудольф предпринял свое путешествие если не по побуждению, то по крайней мере с одобрения его высочайших покровителей; возможно даже, что бывший секретарь получил какое-то тайное поручение. Если вспомним об утрате Московской компанией в начале 17 в. торговых привилегий, перешедших к голландцам... то, мне кажется, логично будет предположить, что ему было поручено зондировать почву для каких-нибудь новых переговоров. Как бы то ни было, он прибыл в Москву и предпринял оттуда несколько поездок по стране, в частности, в бассейн Волги» (с. 401).

Если бы Лудольф действительно был неофициальным послом английского двора и, [525] вел бы предварительные переговоры о торговом соглашении, то об этом наверно сохранились бы и русские записи и сведения зорких и ревнивых иностранных резидентов. Никаких следов этой тайной его миссии нигде не сохранилось. Не имела его поездка и прямых политических последствий. Правильнее считать эту поездку частным делом Лудольфа, а тот интерес к русско-европейской (не только и не исключительно русско-английской) торговле, какой можно подметить на страницах Grammatica Russica, следует объяснять не внушением английской королевы, а классовыми его интересами, которые сказывались даже вопреки субъективным намерениям и идеям Лудольфа. Напоминаю, что сам он видит и в этом и в других своих путешествиях, и в составлении грамматики и в других своих книгах служение богу — высокую религиозную цель.

Что же касается предполагаемой Кульманом поездки Лудольфа по Волге, то она так же мало правдоподобна, как и покровительство князя Бориса Куракина, которым он объясняет успех Лудольфа при русском дворе в 1693 г. ³¹ Скорее всего, Н. Кульман спутал здесь кн. Бориса Куракина с кн. Борисом Голицыным (который действительно был покровителем Лудольфа по его собственному свидетельству), — так как в 1693 г. кн. Борис Куракин был еще слишком юн и сам еще не принадлежал к придворному кругу, а потому и не мог никому оказывать покровительства ³².

Самым важным в статье Н. Кульмана является сообщение о найденном им среди рукописей Bibliotheque de 1'Arsenal переводе грамматики Лудольфа на французский язык. Вот все, что он об этом сообщает: «Il existe Si Paris, a la Bibliotheque de 1'Arsenal, un manuscrit du XVIII-e sifecle, provenant de la collection du marquis Paulmy d'Argenson, et qui offre, sous le titre de Grammaire russienne, la traduction de la majeure partie de la grammaire de Ludolf. On voit... combien cette grammaire a interesse les contemporains de sa publication.

Note. Manuscrit N 8801. La partie de ce manuscrit, qui difffere du texte de Ludolf offre une essai d'adaptation a des habitudes frangaises de la declinaison et de la conjugaison russe. A la place de 5 dedinaisons, qu'on trouve chez Ludolf, le manuscrit en donne 20. Son systfeme de conjugaison: est artificiel, complique et confus. Neanmoins, cet essai meriterait 'une etude technique» (p. 403) ³³. Нельзя не пожалеть, что до сих пор не издана эта очень ценная и для истории книги Лудольфа и для истории русского языка рукопись. [526]

О статье проф. Обнорского (о «Грамматике Лудольфа») ³⁴ я могу пока сказать только одно: она показывает, что отрицательное отношение к книге Лудольфа, так широко проявившееся у лингвистов прошлого столетия, но не обоснованное сколько-нибудь убедительно, держится еще и до наших дней.

III

Книга Г. В. Лудольфа вполне оригинальна не только в разделе фразеологии, в описании природных богатств и населения России, но и в грамматическом разделе. Утверждение акад. Давыдова и прочих о полной зависимости от книги Мелетия Смотрицкого — ложно и объясняется невнимательным чтением Лудольфа, а также плохим знакомством с грамматикой Смотрицкого.

Г. В. Лудольф поместил перед своим изложением русской грамматики объяснительный перечень терминологии славянских грамматик (разных, в том числе и Смотрицкого) «для тех, кто хочет изучать славянскую грамматику», как сказано в заголовке этого раздела книги. Кроме этого полезного, вполне уместного добавления к своему труду — Лудольф ничего не выписывает, не заимствует у М. Смотрицкого, да и грамматической традиции он следует только в классификации склонений, но и тут больше влияют общие для Лудольфа и авторов наших грамматик — латинские и греческие образцы (Донат, Ласкарис), чем славянские грамматики. Об изучении нескольких славянских грамматик Лудольф сообщает сам, а сомневаться в словах этого ученейшего человека, всегда точного и добросовестного в своих утверждениях, у нас нет никаких оснований. К тому же и от греко-латинской схемы Лудольф ушел в своей грамматике дальше, чем Смотрицкий, показав этим свою большую лингвистическую одаренность и образованность.

В своих записях Лудольф выказал тонкий слух и емкую память, а в системе изложения грамматики — самостоятельность и смелость.

Он первый противопоставил русский язык старославянскому, как язык вполне годный, зрелый и более потребный для литературно-книжного употребления, тогда как ни один из его предшественников не оказался способен признать самостоятельность русского языка, но еще важнее то, что Лудольф без ошибки провел это разграничение через всю грамматику. Еще шестьдесят лет после его книги — до появления грамматики М. Ломоносова — у нас будет господствовать путаное и сбивчивое учение о спекулятивно-построяемом славяно-русском языке, мертвом, далеком от разговорного языка и От языка книги й документа первой половины XVIII в.; язык «Славянских грамматик» — это идеализированный язык церковных книг. А Лудольф дал подлинное описание разговорного языка Московии и создал при этом собственную и очень удачную для первой попытки грамматическую схему. Очень слабое подражание книге Лудольфа представляет Маленькая книжечка Ильи Копиевича (Амстердам, 1706) «Руковедение... » (Manductio in grammaticam in Sclavonico-Rosseanam), из которой мы перепечатываем во II приложении этой книги все ее диалоги. Немало русского языкового материала — при объяснении славянских слов — вводит в свою грамматику Федор Максимов (Новгород Великий, 1723) и тем делает ее наиболее ценной и интересной из всех грамматических книг после Лудольфа и до Ломоносова. [527]

Чтобы наглядно показать ложность утверждения нашей академической критики о «переписывании» из Смотрицкого, я приведу несколько примеров.

Не говоря уж о первых двух изданиях грамматики М. Смотрицкого, даже в третьем — московском 1648 г. — вы найдете в главе о союзах только такие: аще, ащебо, аще убо, аще ли, аще же, аще бы, небы, поне, зане, егда, еже, воеже...чи, чили, бовем, теды и прочая. Вместо всего этого у Лудольфа вы видите совсем другие союзы: да, и, что, что бы, естли, будет, потому что, — которых нет ни в одной из предшествовавших ему грамматик ³⁵.

Откройте главу о наречиях у Смотрицкого (издание 1648 г.) и читайте: сюдѣ, тудѣ, онудѣ, онуду, прежде, неже и т. д., но не встретите вы там ни одного из тех русских наречий, какие собраны у Лудольфа; вот его материал: гораздо, насилу, впредки, поздо, точась, третьеводни, тяперъ, вмѣстѣ, вдругъ, втѣпорѣ, покамѣстъ, тутъ и т. д. У М. Смотрицкого не приведены такие предлоги, как для, без, против, опричь и др., впервые зарегистрированные в грамматике Лудольфом. Нельзя не указать на прекрасный подбор примеров употребления предлогов, особенно предлога за в 1-м диалоге у Лудольфа.

Лудольф сумел отбросить такие негодные элементы грамматической традиции, как «причастодѣтм», выдуманное по образцу герундива классических языков (примером в славянских грамматиках его предшественников служат такие прилагательные, как питателен, -льна,-о, и под.). Нет у него и деепричастия в понимании Смотрицкого, относящего сюда все нечленные формы именительного падежа единственного числа мужеского рода причастий: чты, читая, читав, прочтущ, чтом, чтен, читаем, читан, читаан, прочтен, прочтом. Нет у Лудольфа и мнимых русских причастий будущего времени, а только Participia praesentis et praeteriti. Лудольф дал смелый по новизне и верный в основном анализ форм русского глагола. Он отметил важную роль глагольных приставок, выбросил из схемы залогов Смотрицкого «отложительный» (выдуманный по образцу латинских и греческих deponentia) и «общий» (того же происхождения), зато он первый указал в русском языке и ввел в свою схему reciproca — «взаимный залог». Вместо ложного у Смотрицкого различения «сослагательного» наклонения (даль бы) и «подчинительного» (аще бы хотѣлъ) — Лудольф устанавливает один Subjunctivus, образуемый присоединением частицы бы. Также и вместо двух: «молительного» и «повелительного» (первое у Смотрицкого — на манер греческого оптатива) — Лудольф выставляет только один Imperativus. Вместо шести времен Смотрицкого (настоящее, преходящее, прешедшее, мимошедшее, непредельное, будущее), опять-таки списанных им из греческой грамматики Ласкариса, Лудольф устанавливает только три: настоящее, прошедшее, будущее. Напомним, что еще в 1755 г. Ломоносов путал времена и виды, а потому насчитывал десять временных форм русского глагола. Лудольф констатировал отмирание двойственного числа в склонении и спряжении, совпадение формы звательного падежа с именительным в русском языке. Он сделал первую попытку собрать русские безличные глаголы. Он самостоятелен и в выборе слов для грамматических парадигм.

Верно определил Лудольф окончание предложного падежа существительных мужеского рода -у, как свойственное «чисто русским словам», в отличие от книжных форм на -ѣ; не смешал он (как говорит один из его критиков) русское окончание родительного [528] падежа единственного числа прилагательных со славянским, а как раз строго различал их — бѣлово (19), единороднаго (72 — в цитате из евангелия). Он остановился на вопросе об употреблении кратких и полных форм прилагательного в именительном падеже, хотя и не мог вполне разрешить его, да ведь и сейчас этот вопрос еще недоработан у нас. Он первый указал на различие в употреблении местоимений сей и етой (о последнем не упоминает ни одна грамматика от М. Смотрицкого и до Ф. Максимова). Никто до Лудольфа не констатировал русского перфекта без глагола-связки и будущего с вспомогательным глаголом стану. Нельзя ставить в вину Лудольфу, что он не разобрался в видовых формах русского глагола. Сколько-нибудь правильное учение о видах вырабатывается у нас очень медленно только в XIX в., мы и сейчас еще стоим перед неотложной задачей глубокого пересмотра этого вопроса, почти не продвинутого со времен исследований К. Ульянова. Ломоносов тоже не сумел уяснить систему видов, отчего же тогда и его не обвинять в незнании русского языка!

Все заслуги Лудольфа в глазах некоторых наших ученых заслоняются множеством опечаток оксфордского издания. Полным отсутствием исторического понимания только и можно объяснить это. Книгу Лудольфа печатали люди, настолько же осведомленные в русском языке, как наборщики ленинградского «Печатного Двора» в абиссинском или чукотском языке. Лудольф не упрекает их. Но вот его современник, упомянутый уже не раз Илья Копиевич (seu de Hasta Hastennius), в предисловии к Латино-русской грамматике, напечатанной в Амстердаме в 1700 г., пишет (с. 7 сл.): «Умолчю же нынѣ о неразумивихъ типографах, которих учити нужда бысть мнѣ самому, и ихъ ради неумѣлости во мнозѣ прегорчих душу мою, и во мнозѣ отщетихъ ся... Но понеже в напечатованш сея книги от неумѣющых типографовъ нечто погрѣшено есть, в повторенiи совершенномъ... сея книги вся изобразимъ» ³⁶. Второго издания книги — исправленного, «совершенного» не удалось выпустить ни Копиевичу, ни Лудольфу. В списке опечаток у Лудольфа, помещенном на остатке страницы под оглавлением и потому чрезвычайно кратком [он доведен только до 38-й страницы, т. е. меньше чем до половины книги], сделана одна новая опечатка «pag.l, lin.13. pro соАзъ lege зоюзсъ». В большинстве случаев опечатки могут быть исправлены без всяких колебаний благодаря наличию в этом же тексте случаев правильного набора данного слова, так отрицание ие (45) при неоднократном не мы выправляем сразу; подобным же образом: погрѣвѣ — еели видим в предыдущей фразе погреби (45), исправим взалъ (36), если рядом стоит взАть. Исправим ву мне на ку мне (44) и вушенiе на кушенiе (52), так как на с. 49 читаем кушенiемь, исправим пормилъ на кормилъ (54), так как в предыдущей строке читаем кормилъ, и товорAди на товоради (42), ср. длА ради (67), тАрерь (59) на тАперь (40, 47) и т. д. Нельзя ставить на счет Лудольфу и неправильную разбивку слов, как: третие водни (40), челомбью (53) при челомъ бью (47, 49) или черно сливы (87). Но надо видеть прием самого Лудольфа в отдельном написании -сА возвратных и взаимных глаголов, в слитном написании частицы ли (давноли (43), крылоли (52), домали (55), лучели (61), скороли (69) и под.), в написании дАлчево (41, 54, 68).

Есть, конечно, бесспорные недосмотры и ошибки у Лудольфа, в которых он и сам повинен, напр.: живетъ за городѣ (46) вм. городомъ, стѣли скатерть (49), ты рано спать лежишь (54), умрети не станешь — поп morieris (66), выплощаи штекань (50), о ѣствомъ и питiи (48) (хотя на с. 42 правильно указано, что предлог о управляет [529] предложным падежом), неверно латинское: Rana — едена — Rennthier (90), хотiА, (54) при правильном написании хотА на с. 58.

Трудно сказать, кому принадлежат такие ошибки в единично встречающихся словах, которые могут быть объяснены влиянием (аналогией) написания соседних слов. Напр., в словарике читаем столбец из 10 слов на ъ (на с. 90), а в числе их ошибочно и крыса:

Лудольф мог ошибиться в определении; рода песецъ, но возможно, что в рукописи было правильно, напр., крыса, а « неразу мдаии типографы» внесли в этот столбец, по своему почину, большее единообразие форм, чем того хотел автор книги. Напомню опять, что и современные наборщики и корректоры часто «помогают» автору именно таким образом.

IV

Есть ли основания утверждать, что книга Лудольфа возникла не в результате наблюдений и записей живого языка (как я думаю), а путем кабинетного перевода латинских или немецких фраз на русский язык?

Нет. Это опровергается целым рядом доказательных доводов.

Единственным основанием такой гипотезы (кроме плохого знания материалов по разговорному и литературному языку конца XVII в., обусловившего субъективное предубеждение против свежих и ярких данных Лудольфа) является наличие нескольких латинизмов и германизмов в русском материале книги Лудольфа. Я приведу их, но наперед скажу, что все они не имеют никакого значения и не могут влиять на оценку и понимание книги, так как они совершенно очевидны для исследователя, немногочисленны и объясняются совсем иначе, чем думал Балицкий и примкнувшие к его «теории».

Несколько фраз, понадобившихся для живости, связности диалогов и не найденных среди непосредственных записей, не запомнившихся Лудольфу, могли быть, действительно, сочинены им в 1694-1695 гг. в Лондоне при окончательном редактировании книги; но недопустимо по поводу этих нескольких вкраплений дискредитировать всю книгу, вместо того чтобы выделить их и не учитывать при использовании материалов ее как источника по истории русского языка.

Еще две-три фразы могли быть записаны в немецкой слободе от иностранцев, не совсем чисто говоривших по-русски ³⁷. Но подавляющее большинство данных книги не может быть опорочено или заподозрено и должно быть принято нами с полным доверием.

Лудольф был полиглот, совершенно исключительный для своего времени. Кроме родного немецкого он с высоким совершенством владел еще английским языком, на котором написал большую часть своих сочинений. «Русскую грамматику» он написал по-латыни. Его латынь совершенно безукоризненна, больше того, он мастер латинского стиля. Письма он пишет, между прочим, и по-итальянски, причем опять-таки на хорошем итальянском языке. Кроме того, он слывет знатоком древне-и новогреческого, [530] древнееврейского, арабского и турецкого. Наконец, и русский язык он изучил довольно хорошо. Основой всего этого богатства языковых навыков были немецкий и английский. «Акцент» этих языков чуть-чуть сказывался, вероятно, при употреблении всех остальных. Мы обнаруживаем этот «акцент» и в его русском языке. Самое восприятие и звукового состава и строя русской речи обусловлено немецко-английскими нормами. Когда Лудольф указывает:

«Genus omne поп habent: nam adjectiva tribus terminationibus constant» (Всеобщего рода у них нет, так как прилагательные употребляются с тремя родовыми окончаниями) (с. 12), или: «Magnam Nomina habent difficultatem in declinationibus. Non enim declinationes per certos tantum articulos cujuslibet casus fiunt, uti in maxima parte Vernacularum Europae, sed casus a se invicem terminationibus differunt, uti in lingua Latina et Graeca» (Очень трудны склонения имен, так как образуются они не падежными формами членов, как во всех почти туземных европейских языках, а посредством изменения окончаний, как в латинском и греческом) (с. 11), или «Verbis auxiliaribus ad formationem Praeteriti non utuntur sicuti reliquae Vernaculae Europae» (Они не пользуются вспомогательными глаголами для образования прошедшего времени, как другие туземные европейские языки) (с. 28), то не может быть сомнений, что русский язык он мысленно сравнивает тут прежде всего с английским, а затем, возможно, и с немецким языком.

Когда внимание его сосредоточено на фонетике, он воспринимает ее очень точно. В первой главе книги он дает ряд фонетических транскрипций русских слов, поражающих своей точностью. И только несколько деталей произношения ускользает от него — именно те детали, какие совершенно несвойственны английскому и немецкому языкам. Он не всегда улавливает (и обозначает) различия палатализованных согласных от твердых — на конце слова: дасть (65), память (67), кремень, огонь (84), ночь, день, осень (83), ртуть (85), честь, власть (78) (однако: milost, kost, tschest, utschitel, koren, Gossudar, teter, Gospod), но он обозначает палатализацию внутренних согласных (blagodariu, sliuda, sviat, voscresenie). Сложность соотношения двух английских l (среднего и заднеязычного) с двумя русскими л, так как английское среднее l иногда может акустически приближаться к нашему твердому л, иногда к мягкому (а нашего мягкого Лудольф, наверное, практически и не усвоил), — с другой стороны, отсутствие в английском правописании четкого графического различия для двух типов l — повело к тому, что он делает немало ошибок в передаче л мягкого русских слов: klukva, korostel, земланицы, малъты, стелу, слышкомъ, постгьлу, землы, землах и т. п. ³⁸ Звук ы под ударением, как все иностранцы с острым слухом ³⁹, Лудольф воспринимал как дифтонг ui: нынѣ — nuine, пытать — puitat. Но в безударном положении он смешивал ы с и: tsinga (цынга), кстини, женщини, дыны, ландишной, алти думаешь (59), но чаще ты.

В написаниях Лудольфа: которие, различние — надо видеть правильное восприятие фактов языка. Рядом с куда, суда, туда, о^ткуда, о^тсуда, о^ттуда (все на с. 41) — встречаем у Лудольфа: суди, туди, куди (41, 44). Но это не ошибки — очевидно, таково было севернорусское произношение, ср. древнерусские кудѣ, тудѣ.

Как правило, Лудольф прекрасно различает русские глухие и звонкие (в фонетических транскрипциях нет ни одной неточности), но там, где внимание было отвлечено [531] от фонетики, он мог допустить оплошность. Надо сказать, что таких его промахов удивительно мало: roschestvo, uloschenie ⁴⁰, та (68) (вм. да), хосяинъ (48), trachva (94), трахва (89) (вм. драхва), барень (50) (вм. парень). Сюда нельзя отнести слово щуга (87), так как оно написано по аналогии (в перечне рыб) после: бѣлуга, семга.

Мягкость конечных согласных обычно не обозначена Лудольфом, но это стоит в связи с отсутствием регулярного обозначения ее в письме и печати московских книг и рукописей того времени. Окончание инфинитива, например, как правило, писалось и печаталось тогда с выносной буквой т без ерика, а окончание 3-го лица ед. числа наст, времени с тою же выносной (надстрочной) т без ера. Лудольф все инфинитивы пишет с окончанием -тъ. Он пишет и лошадь (89), и лошадь (45). Рядом с барсъ в словаре читаемь рысь (89), как рядом с лошадь — быкъ (89). Это внесено, я думаю, при печатании книги. Все это нимало не снижает ее ценности, так как никого не вводит в заблуждение.

Так же легко снимаются с нашего учета единичные явные германизмы и латинизмы в русской фразеологии Лудольфа (замеченные в небольшом количестве еще Каченовским и потом постоянно используемые против Лудольфа). Привожу их:

С. 50: Чемъ тебя потчиватъ? Съ пивомъ... (Мй Bier).

С. 61: Мало забавы за иноземца (Da ist wenig zeit vertreib fur einen frembden).

C. 61: Какъ тамошние люди проклажатъ ся? Со всяческими играми (Mit allerhand spielen).

С. 47: Для чево ты вчерасъ не ку мнѣ пришолъ? (вм. ку мнѣ не...) (Quare heri поп ad те venisti?).

С. 52: Не бойся еще я никово пияново напоилъ (нет 2-го отрицания) (...adhuc neminem ebrium reddidi).

С. 57: Вѣли дѣвку постѣлу слать (Jube ancillam lectum sternere) (Accusativus cum Infinitivo).

C. 65: Нечемъ дѣти не кормишь (Nihilo liberos non alis) (вм. детей не (на)кормишъ).

С. 66: О^т етои немочи умрети не станешь (An dieser kranckheit werdet ihr nicht sterben).

Совершенно правильную фразу: Какъ бы ты не замешкаль, такъ бы ты назадь быль прежде чем я всталъ (58) в Лондоне то ли сам Лудольф, то ли «неразумивии типографы» англизировали пропуском слова чем (You would be back before I got up). Наконец, еще две оплошные фразы я отношу на счет москвичей из немецкой слободы, ибо они даны как варианты правильных русских конструкций:

С. 51: Буди здоровъ, на твое здоровiе (вм. за) (… auf euere gesundheit).

С. 43-44: Давно ли ты съ Москвы?

... Вчерасъ онъ от Нова города приѣхалъ (... von Novo grod).

К этой же категории, вероятно, надо причислить и ошибки в употреблении видовых форм.

Вот и все «сомнительные» данные Лудольфа. Остальные инкриминируемые ему фразы надо понимать как верное; отражение разговорной речи Москвы, Новгорода и других городов, где побывал Лудольф. Эта разговорная речь была не «чистой», сильно отличалась не только от высокого стиля тогдашнего литературного языка, но и от разговорного языка образованных людей XVII в. В разговорной речи разных [532] классов общества, с какими общался и от каких учился русскому языку Лудольф, в конце XVII в. было немало украинизмов, полонизмов, германизмов. Севернорусские и южнорусские элементы словаря, фонетики и морфологии тоже перемежались в этом смешанном городском разговорном языке. Все это не только не укладывалось в фальшивые схемы истории русского языка буржуазных лингвистов прошлого века, но и оскорбляло их шовинистически-пуристические языковые вкусы и предрассудки. Отсюда их раздражение против ни в чем не повинного Лудольфа и отрицание всякого исторического значения его показаний. Отношение к книге Лудольфа — лучшее доказательство классовой близорукости, неосведомленности и рутинной косности некоторых историков русского языка.

В конце латинского трактата Лудольфа о Московии читаем: «Cum aliquando in puerum ejusmodi [Tartari filium] Russice callentem incidissem... interrogabam quomodo Deum sua lingua vocaret, at ille: Вод и nas niet, h. e. Deum non habemus» (p. 97) («Когда однажды встретился я с таким татарчонком, умеющим говорить по-русски... и спросил его, как он называет бога на своем языке, то он сказал: Бог у нас нет»).

Лудольф точно записал ответ, уловив даже деформацию, «акцент» татарина!

В разных местах грамматики (14, 15, 16, 17, 20, 21, 28 и др.) и в предисловии Лудольф прямо говорит о непосредственных своих наблюдениях над живой речью и передает слышанные им фразы так же точно, как и приведенную только что реплику татарчонка.

Вот два примера из грамматики:

a) с. 17: Vocabula quaedam mere Russica genitivum et ablativum singularis formant in-y, ut члвкь простоев роду,,homo generis plebeii; у нево въ дому пожарь быль, in ipsius domo incendium fuit; четыри времена году, quatuor anni tempora; обоево полу люди, utriusque sexus homines;

b) c. 28: Sum, es, est, plerumque omittitur, v. g. я сыть, sum satur; алты дуракъ esne tu stultus; онь гораздо богата, ille est valde dives.

По этим ярким образцам превосходной наблюдательности, точной памяти лингвиста мы должны составить представление о самом процессе работы Лудольфа, о возникновении его книги.

Нигде в московских книгах или рукописях он не мог найти таких фраз, еще меньше он мог их выдумать для перевода латинских фраз; только непосредственное наблюдение опытного языковеда, хорошо знакомого с языком русской литературы XVII в. и отбирающего для своей грамматики преимущественно дифференциальный материал разговорной речи, могло обогатить его такими драгоценными фразеологическими данными. Никаких сомнений в достоверности подавляющего большинства его записей быть не может. У нас нет другого подобного этому источника по разговорному языку XVII в., да и всей допетровской эпохи. Этот источник давно заслуживает целой серии самых тщательных исследований ⁴¹.

Вся трудность — в приурочении записей Лудольфа к определенной социальной среде. Трудно это потому, что и собственные замечания Лудольфа, и сам языковой материал ясно указывают на разнородность, разноклассовость осведомителей и объектов наблюдения Лудольфа.

Анализируя материалы Лудольфа, мы поневоле опираемся на свои представления о современных разговорных диалектах, причем у каждого исследователя тут возможно [533] своеобразное представление о взаимоотношении диалектов XVII в. и современных. Едва ли кто-нибудь решится утверждать, что группировка, состав и взаимоотношения различных социальных диалектов — в XVII в. и теперь — могли бы быть тождественны. А между тем в своей интерпретации Лудольфа некоторые ученые исходят из такой предпосылки: Кульман констатирует совпадение нескольких диалектных слов у Лудольфа с тверскими говорами и заключает отсюда, что Лудольф ездил в бассейн Волги. Другой исследователь говорит о «белорусском» наслоении в языке грамматики Лудольфа, не допуская возможности, что эти мнимые белоруссизмы являются полноправными московизмами для конца XVII в.

Прежде чем сделать попытку исторической интерпретации текстов Лудольфа, я должен еще вернуться к опровержению до сих пор повторяемой версии о переводе этих текстов «с латино-немецкого» (?!), как выражаются ее приверженцы.

Лондонский перевод латинских фраз, если бы он имел место, мог быть осуществлен на книжный славянский язык, а не на пеструю по диалектному составу стихию разговорного языка. Таковы были, например, упражнения в латино-русской фразеологии, сочиненные Ильей Копиевичем в Амстердаме в 1700 г. ⁴² Примеры:

(Ср. также диалоги из русской грамматики Копиевича, напечатанные мною во II приложении.)

Язык вот этих переведенных с латинского на русский фраз — однообразен, это книжный язык, он резко отличается от примеров и диалогов Лудольфа. Здесь нет сомнений в переводе с латинского. Но как можно объяснить при гипотезе о кабинетном сочинении книги Лудольфа сперва на «латино-немецком» языке — те черты разговорных диалектов, те отклонения от норм литературного языка и то смешение разйодиалектных черт, какое мы находим у него.

Почему он транскрибирует обычное в книгах титлованное написание ржство как roschestvo, а не roschdestvo и слнце как soritze, а не solntze, срдце — sertze, а не serdtze. Почему наряду с корова, голова, золото, овесъ, боранъ, кропива, отецъ, государь он помещает трахва (т. е. дрофа) (89), агурцы (86), палынъ (85), тяперъ (40), тряска (т. е. треска) (88), тарелку (51); похнитъ (40); почему он пишет: тово, ево, ково, бѣлово и т. п.; слатъ, слалъ, крушку, севодни, хто, нехто, поже, луче, точась. Откуда он взял начертания, свидетельствующие о наличии редукции безударных (второй и третьей степени ослабления) гласных: поѣдит, моложи, болши, менши, четыри; ластичка; вѣстимь, околъ, прось, куши (вм. кушай), наши (вм. нашей), кушениемь. Как объяснить довольно многочисленные написания: месецъ (83), ечмень (86), sterlet, rebtschik (94) — при: девять, десять, пятдесять, заяць. [534]

Я полагаю, что никакого объяснения этой комбинации фактов не может быть дано без полного доверия заявлениям Лудольфа о записи им своих непосредственных наблюдений над «простой» бытовой речью московитов. Окончательно убеждает в правильности такой точки зрения анализ фразеологии Лудольфа. Ведь старая критика выхватывала по нескольку фраз оттуда в оправдание своего недоверия, но никогда не пробовала разобраться в материале Лудольфа и обосновать научно свои заявления.

Рассмотрим же несколько образчиков «сомнительной» русской речи в книге Лудольфа.

1. С. 67: Родителя не велѣли меня грамотки учиться.
Parentes mei поп curarunt, ut legere et scribere didicerim.
Meine eltern haben mich nicht lassen lernen lesen und schreiben.

В русской фразе есть какой-то дефект: либо ошибочно напечатано учиться вм. учить, либо меня вм. мнѣ. Я думаю, что и самая запись по памяти могла быть у Лудольфа такою (дефектною) в силу контаминации двух почти синонимических конструкций (мне грамотки учиться: меня грамотке учить). Но погрешность этой фразы ни в какой мере не обусловлена ни латинским, ни немецким текстом, от них эта фраза сильно отличается, как идиоматическое образование; если и предположить, что это не запись, а перевод с другого языка, то придется признать, что это перевод мастерский, доказывающий большое знание русского языка. Обращает на себя внимание форма родителя, перевод с параллельных языков ее не подсказывал.

2. С. 66. Камчугъ часто наидетъ на меня.
Podagra soepe laboro.
Ich kriege offt das podagra.

Конструкции в каждом из трех языков тут разные, в русском тексте имеем независимый от других (иноязычных) текстов и вполне достоверный оборот. (Ср.: «Наиде болезнь на того человека» Житие Нила Столбенского, 50 и 51; «Наиде потемнение умное» Кн. бесед Аввакума, 325.)

3. С. 66. Луче денги въ кстини выкладиватъ.
Praestat erogare pecuniam in baptismum.
Es ist besser das geld auff die kind Tauffe wenden.

Каждая из трех фраз идиоматична. Русский текст не может быть признан сколком (калькой) ни с немецкого, ни с латинского.

4. С. 50: Ренского у насъ нетъ, чемъ тебя потчиватъ?
Vinum поп habemus, qua re tractabimus te?
Wir haben keinen wein, womit sollen wir euch tracktieren?

Обращаю внимание на слово ренское; при переводе и с латинского и с немецкого стояло бы слово вин о, широкоупотребительное в русском языке и широко засвидетельствованное текстами (начиная с XI в., а также и в XVII-XVIII вв.).

5. С. 50: Куди ты дѣлъ мои ножикъ?
Quid fecisti de cultro meo?
Wo hastu mein messer hingethan?

Здесь и ножик не вполне соответствует cultro и messer, и куди вм. обычного у самого Лудольфа куда, и дѣлъ — не подсказано ни fecisti de, ни hastu hingethan. [535]

6. С. 49: Дѣвка, стѣли скатертъ.
Ancilla, sterne mensam.
Magdgen, decket den tisch.

Немецкий и латинский текст вполне совпадают, но русский самостоятелен и не мог быть переводом с них.

7. С. 48-49: Изволишъ с нами хлѣба кушитъ? Челомъ бью, дѣло мнѣ.
Placetne tibi nobiscum comedere? Gratias ago, aliquid mihi agendum est.
Beliebet euch mit uns zu speisen? Ich bedancke mich, ich habe etwas zu thun.

Конструктивные и лексические расхождения всех трех пар фраз опять-таки указывают на передачу смысла русской фразы средствами латинского и немецкого языков, а не на построение худо знающим русский язык иностранцем русской фразы для перевода-кальки немецкого или латинского оборота (Ср. дѣло мнтъ, хлѣба кушитъ).

8. С. 48: Дома ли твои хосяинъ? Не знаю, онъ з двора ѣхатъ хотѣлъ.
Domi ne est herus tuus? Nescio, exire voluit.
1st euer herr zu haus? Ich weiss nicht, er hat wollen ausfahren.

Если это перевод с латинского или немецкого, то человек, употребивший выражение з двора ѣхать для передачи ausfahren или exire, переводил на русский лучше всех переводчиков посольского приказа. То же относится и к следующим фразам:

9. С. 47: Не досугъ мнѣ было.
Non vacabat mihi.
Ich hatte nicht zeit.

C. 46: Какъ тебя богъ милуетъ?
Quomodo vales?
Wie geht es euch?

Онъ за городъ пошолъ.
Exiit urbe.
Er ist aus der stadt gangen.

C. 44. Поди къ нему и скажи ему челобитiе от меня.
Abi ad ilium et saluta eum meo nomine.
Gehet zu ihn und grusset ihn von meinetwegen.

C. 43: Давно ли ты съ Москвы?
Diune ё Moscovia descessisti?
Wie lange ist es dass ihr aus der Moscau kommen?

Лудольф, наверно, написал бы: Давно ли ты из Русии уѣхалъ, если бы он переводил с латинского, и Давно ли ты от Москвы поѣхалъ, если бы переводил с немецкого, — об этом свидетельствуют промахи других упомянутых уже его фраз (с. 44, 59-60).

Последняя доказательная цитата:

10. С. 50: Поди въ поварну и позови Иванону (вм. Ивановну).
Abi in culinam et advoca uxorem meam.
Gehe in die kuche und rufe meine frau.

Какие словари, какие источники изучения русского языка могли обусловить перевод [536] латинского uxor, немецкого frau через Ивановна? Если допустить, что Лудольф раз навсегда усвоил себе ошибочное понимание слова Ивановна в России, то, переводя латино-немецкие разговоры на русский в Лондоне, он всюду в соответствии со словами uxor, frau ставил бы Ивановна. А между тем это встречается у него только один раз в этой подлинно разговорной русской фразе. В других случаях Лудольф употребляет слова: жена, семья, хосяиска. Непосредственная запись живой речи в этом случае совершенно очевидна.

Наконец, еще один довод. На с. 45-46 в девяти фразах подряд употреблен предлог за. Желая разъяснить на подобранных им примерах употребление этого русского предлога, он тщательно передавал в латинском и немецком столбцах разные оттенки его значения разными словами и средствами (напр., по-латыни этому за соответствует там: pro, extra, trans, in, in ditione, a tergo, творительный без предлога, винительный объекта без предлога). Подобное же разнообразие передачи и по-немецки, но я для краткости это опускаю.

Но кто же сочтет правдоподобным допущение, что, имея столь разнообразные латинские и немецкие фразы и пытаясь перевести их на русский, Лудольф употреблял бы каждый раз все то же русское за — в девяти фразах подряд на одной странице! А если он мог сочинить столько и таких безупречных (за одним исключением) русских фраз для одного только предлога за, то ему можно доверять как авторитетнейшему знатоку русского языка.

Ср. еще: дважды встречающемуся латинскому quorsum tendis соответствует один раз (с. 44): Куди идешь, поѣдишъ, а другой раз (с. 47): Куда думаешь. Точно так же латинскому gratias ago соответствует: blagodariu (10), спасибо (47), челомь бью (53) и др.

Большее разнообразие и богатство русского столбца, чем латинского и немецкого, в книге Лудольфа свидетельствует о его первоначальности.

Итак, во всех этих случаях можно видеть вольный перевод с готовой (записанной, а не сочиненной) русской фразы на немецкий и латинский языки, которыми Лудольф прекрасно владел с детства. Иначе пришлось бы допустить, что Лудольф говорил по-русски как природный москвич, а в таком случае его показания надежны и достоверны, как показания любого подлинно московского памятника письменности, — и это взрывает в самом существе гипотезу о приоритете латинского текста.

V

Что же может дать материал Лудольфа для истории русского языка?

Я уже говорил, что его грамматические наблюдения ценны тем, что они свидетельством современного наблюдателя подтверждают с окончательной несомненностью ряд положений, какие мы в большей части принимали уже на основе изучения других известных источников. Но фразеологический материал Лудольфа почти целиком свежий, единственно у него зарегистрированный для конца XVII в. и до сих пор в оборот наших исследований по истории русского языка не принятый. У меня есть основания думать, что раз только начнется на основе книги Лудольфа изучение разговорных диалектов XVII в., то найдутся и другие свидетельства о тех же элементах разговорной речи; пока записи Лудольфа (за немногими исключениями) представляются единственными. Ряд параллелей к ним имеется в Парижском словаре 1586 г. и в словаре Ричарда Джемса 1620 г. Но об этих соответствиях я буду говорить в другой [537] работе, тем более что оба только что названных памятника тоже до сих по не введены в научный оборот. Здесь же, в заключение, я изложу свои предположения о социальной среде, в какой вел свои наблюдения Лудольф, о том, чей разговорный язык отражен и сохранен для нас в его книге.

Уже в начале своей статьи я указывал на важность посвящения и двух предисловий книги Лудольфа для определения социальной среды, в какой он вращался. Это прежде всего высшие и наиболее просвещенные круги московского населения. В беседах с кн. Б. Голицыным, патриархом Адрианом и другими учеными москвичами Лудольф усвоил и свое понимание соотношения между русским и церковнославянским языками, и оценку языка Уложения Алексея Михайловича, сочинений Симеона Полоцкого и произношение слова Исусъ (есть и написание 1исусъ, 72, 78) как iisus (10), а не isus, употребление слов ямъ вм. ѣмъ, переставилъся вм. умер, отошествiе, однакожде, древо (как русское слово дано в грамматической парадигме), похранити ⁴³. В этой же среде усвоены были Лудольфом и такие фразы, как:

На празно попечешъ ся, как Вышнои не благословить (65);
Кажетъ ся мнѣ, что онъ не учонъ (20);
По моему мнѣнiю то болново ослаблАетъ (66);
Скажутъ, что пригожие женщини во францускои землѣ (60);
То великое утешенше мнѣ было о чужихъ землахъ бесѣдоватъ (67).

Но в диалогах, да и в фразеологических иллюстрациях грамматики Лудольфа гораздо больше таких записей, которые своим содержанием ясно указывают на среду высшего и среднего купечества и тогдашней «технической интеллигенции» — крупнейших мастеров, специалистов. Трактат о богатствах и торговле России, заключающий книгу, не мог быть написан без широких связей с этой средой. В диалогах Лудольф упоминает о соседе докторе, о приятеле «великом художнике» — часовщике. На эту более низкую по социальному положению, но более широкую и более важную для Лудольфа среду указывают такие, например, фразы:

Выбираи товарищи которие не склонение къ питiю или къ праздности (63);
Надобе купить толко <то> что нужно (64);
Изъ агленскои землы привозятъ сукно (43);
По той ценѣ продавать не могу (45);
Онъ гораздо богатъ (28);
Возбуди меня завтра въ четвертомъ часу (57);
Каетъ ся мнѣ что свадбу здѣлалъ, по тому что мало въ приданiе ей дали (65) (т. е. «каюсь, сожалею, что... »);
Много я издержалъ на етую роботу, а жалъ мнѣ, что денги не въ мошнѣ держалъ (64);
Въ молодихъ лѣтехъ нехто такъ разуменъ что бы трудилъ ся дляради науки и премудрости (67);
Почта пришла и грамотки я не досталъ (64);
Есть такихъ, которие въ одномъ пиру пропiютъ <то>, что во всемъ году нажили (66-67);
Отнеси бушмаки къ сапожнику и вѣли ихъ починитъ (56-57);
Вѣли дѣвку (вм. девке) постѣлу слать и чистие простыни класть (57);
Алти (вм. ты) думаешь, что поѣхатъ мнѣ мочно, а не простить ся с тобою (59-60); [538]
Блискаетъ (fulgurat) (40);
Видалъ ты моево брата? (16);
Я купилъ доброй ножикъ (19);
Изволишъ чарку вотки? (50);
То ихъ убычеи, что лутче ты платишъ, то хуже служаютъ (56);
Не досугъ мнѣ было (47);
Луче дурачествоватъ неже крастъ (58);
Где лѣсовъ много, тамъ огонь мало стоить (62).
И многие еще подобные этим фразы читатель сам выделит в издаваемой нами книге.

Обращу внимание еще на характерный для изученной Лудольфом социальной среды (купечества и боярства) перечень фруктов («огородный плодъ») в его словарике (86): Агурцы, тыква, дыны, земланица, мальмы, смородина, черницы, можевеловiе ягоди, шиповнiе ягоди, бусовiе ягоди, виннiе ягоди, изюмъ, амигдалное ядро, вишни, орехи, грецкие орехи, черносливы, груши, яблоки.

Характерно и полное отсутствие во фразеологии форм аориста и имперфекта, форм двойственного числа, обилие безличных и эллиптических конструкций (Нету дровъ, Грязно).

Две-три фразы подхвачены из уст челяди, дворовых, например:

Ты меня здвора послалъ, не могу два дѣла въдругъ здѣлатъ (58);
Я бежалъ бутъ то бешенна собака (58);
Въ передъ ленивъ не буду (54);
Твое здоровiе знаетъ, когда ты вчерасъ домой приѣхалъ (54).

Эти фразы опять-таки указывают на то, что наблюдения Лудольфа относятся больше к среднему, чем к высшему слою общества: боярская, княжеская челядь не могла так говорить со своим господином, обращение последней фразы ясно указывает на посадскую, купеческую среду.

Верность и острота наблюдений Лудольфа обнаруживается и еще с одной стороны.

Язык Москвы XVII в. был очень пестрым, разнородным, еще более разнородным, чем в наше время. Там сосуществовали — то смешиваясь, скрещиваясь, то перемежаясь, то взаимно отталкиваясь, размежовываясь — разные феодальные диалекты (областные и городские — классовые) и многие разнородные языки восточных и западных народов. Даже избрав только русский язык объектом своего наблюдения, Лудольф не мог не зафиксировать сложности состава его в ту эпоху. И выше уже было показано, как неоднородны его записи ⁴⁴.

Я прибавлю еще несколько указаний на отмеченные Лудольфом лексические альтернанты в языке Москвы XVII в. Богатство синонимами характерно для всех языков феодальной эпохи, оно представляет первый результат поглощения племенных языков и объединительных тенденций, зарождающихся в больших торговых городах отдельных стран. Но начало семантической дифференциации синонимов, начало использования их для обогащения специальными признаками частных значений, что нарушает смысловую близость таких синонимов, — относится в основном (в широком [539] масштабе) к эпохе распада феодализма и образования национальных языков. Часть синонимов в дальнейшем исчезает, не включается в национальные языки, если не имела места указанная семантическая Дифференциация, делающая их необходимыми и долговечными.

Лудольф отчетливо указывает на синонимические пары лексических альтернантов, например: дивлюся miror, licet, дивуюся quoque in usu sit (32); коли, когда quando (40); сердиться, прогнпваться (51); я доволно ѣлъ, я сыть (53); опричь, кромѣ (42); боркань, морковь (85); сталь, укладь (85); жито, ечменъ (86); скудость, убожество (63); загаси, потуши (59). В других случаях он размещает их отдельно, как спасибо (47), благодарю (10), челомь бью (49); сухимъ путемь (в ответе) — горой (в вопросе) (61); скажуть что (60), говорять что (62).

В приуроченье этих альтернантов, а также и таких слов, как кстини, проторние, порозныи, угровина, убычеи, нельзя отправляться от современных данных диалектологии. Не говоря уже о том, что мы не проделали пока почти никакой работы в области лингвистической географии и потому мало знаем о территориальном распространении слов, надо учитывать глубокие перемены и в социальном и в географическом их употреблении, какие произошли за последние два с половиною века. Не только границы сфер бытования отдельных слов изменились, но в силу их социального передвижения многие собственно московские элементы языка стали провинциальными, как и наоборот, многие диалектизмы, чуждые московской речи в XVII в., теперь вошли в диалекты города Москвы. Сложная история этих «передвижений», этого обмена словарными средствами может быть раскрыта только путем кропотливого и достаточно полного обследования прежде всего исторических источников по языку Москвы (и XVII в., и более раннего времени), — а затем уже и современных диалектов, но не такими кустарными приемами, как это делалось у нас до сих пор, а методами лингвистической географии, обогащенными и осложненными на основе принципов марксистского языкознания. Иными словами, как материал Лудольфа, так и всякий другой исторический материал — можно будет легко и уверенно приурочить к тем или иным социальным диалектам XVII в., когда создан будет полный исторический словарь русского языка и советский лингвистический атлас. А сейчас такие приуроченья имеют произвольный характер, а потому я и воздержусь от них. Одна из насущных задач наших дней — подготовить надежную базу для исторической диалектологии русского языка разысканием и научным изданием источников и материалов по разговорным диалектам XVI-XVII-XVIII вв., какие до сих пор почти не привлекали к себе внимания наших лингвистов. Издание книги Лудольфа и должно послужить к осуществлению этой именно задачи.

Комментарии

1. Он читал книги Симеона Полоцкого, Уложение Алексея Михайловича — эти огромные фолианты, а также и другие памятники древнерусской литературы, прежде всего грамматики.

2. Шмурло Б. Россия и Италия: Сборник исторических материалов и исследований, касающихся сношений России с Италией: [Описи итал. архивов, документы, отчеты учен. кор.]. Т. 4. Л., 1927. С. 295-297.

3. Перевожу: «Между прочими добрыми происшествиями — встретил я здесь московского посланника, с которым познакомился еще 5 лет назад в Ливорно, — очень любезного господина» (Там же. С. 297.)

4. «Новый человек — это единение души с богом, как органическая жизнь — единение души и тела...» (Там же. С. 295).

5. Ср. Приложение II нашей книги.

6. См.: Шмурло Е. Указ. соч. с.296-297. — Перевожу: «Славянский словарь Спарвенфельда не был напечатан в Амстердаме, как предполагалось: некий Илья Копиевич, белорус, напечатал в Амстердаме по царской привилегии различные русские книги и, между прочим, русско-латинскую грамматику, предназначенную для обучения латинскому языку русских. Доктор Бергиус, генеральный суперинтендант Ливонии в Риге, ведет переговоры с упомянутым Копиевичем о переезде его со своей типографией в Швецию для печатания словаря Спарвенфельда за счет короля. Д-р Бергиус, будучи еще раньше суперинтендантом в Нарве, овладел русским языком и написал небольшую книгу на латинском языке о русской церкви, где содержится много подробностей о раскольниках или схизматиках русской церкви, многие из которых идут на сожжение из-за различия в сложении пальцев для крестного знамения. Один знатный москвич говорил мне, что в Москве печатается Славяно-латинско-греческий словарь, составленный Спафарием, царским толмачом, которого царь Алексей Михайлович посылал в Китай».

7. Эти же принципы, возможно, пропагандировались в Москве и другими близкими ко двору иностранцами.

8. Из посвящения книги Лудольфа Петру I (см. с. 552.)

9. Британский музей, к сожалению, не участвует в международном межбиблиотечном обмене, и поэтому я не мог получить этих книг.

10. Напеч. is.

11. Отец был Георг Генрих Лудольф, родившийся в 1615 г., после долголетних путешествий по Европе он был секретарем Шведского посольства при заключении Вестфальского мира, но, будучи отозван смертию отца, принят был в магистрат Эрфуртской, наконец, он был Майнцского Электора Regierungs-Rath und oberster Rathsmeister, умер в 1669 г.

12. Пример этого дяди, прославленного ориенталиста того времени, Иова Лудольфа, написавшего первую в Европе грамматику абиссинского языка (Grammatica amharicae linguae quae vernacula est Habessionrum et Lexicon amharico-latinum. Fol. Francfort, 1698; Lexicon aethiopico-latinum, 1699 etc.), вероятно, и побудил Генриха Лудольфа к составлению первой русской грамматики. Занятия Иова Лудольфа абиссинским языком начались в 1649 г., а его первый большой труд об Абиссинии вышел в 1681 г. (Historia Aethiopica). (В. Л.)

13. Я бы перевел «припадки жестокой болезни». (Б. Л.)

14. «Нельзя не привести здесь его рассказ... » (Б. Л.)

15. «Прослушав».. (Б. Л.)

16. «и учредили бы». (Б. Л.)

17. «какими». (Б. Л.)

18. «соединились бы». (Б. Л.)

19. «бедным немецким беженцам из Пфальца». (Б. Л.)

20. <переведенные>.

21. Я мог бы предложить читателю свой перевод этой биографии, так как перевод акад. Шифнера очень тяжел, местами маловразумителен, но я отказался от этого потому, что из всех исследователей нашего памятника один только акад. Шифнер перечитал все первоисточники для биографии Лудольфа, оставшиеся всем прочим недоступными. Эти его штудии как-то сказались и на переводе, и на выборе текста биографии. Поэтому приходится считать и этот перевод своего рода источником.

22. Грамматика русского языка академика М.В.Ломоносова 1755 года / Изд. II отдел, импер. Академии наук в воспоминание столетия русской грамматики. СПб., 1855. С. XVI-X.VII.

23. Чудинов А.Н. О преподавании отечественного языка: Очерк истории языкознания в связи с историей обучения родному язьйсу. Воронеж, 1872. С. 186-188.

24. Балицкий И. Материалы для истории славянского языкознания // Литература исследований о церковнославянском и русском языке на иностранных языках с XVI в. по 1872 г. Киев, 1876. С. 12-15.

25. Перевод: «Мы уже упомянули выше о грамматике Лудольфа; другой грамматики, которая имела бы какую-нибудь ценность и излагала бы точнее правила русского языка, я не знаю».

26. Ягич И.В. История славянской филологии // Энциклопедия славянской филологии. Вып. 1. СПб., 1910. С. 66.

27. В диссертации: Булич С. Церковнославянские элементы в современном литературном и народном русском языке // Записки ист.-филол. ф-та С.-Петерб. ун-та. Ч. 32. СПб., 1893. С. 57-63. — Мельком упоминает о Лудольфе Булич и в позднейшей работе «Очерк истории языкознания в России» (1904. С. 190 сл.).

28. Koulmann N. La premiere grammaire russe // Le Monde slave: Revue mensuelle (Paris). Nov. вёг. IX-e аппёе. Т. 1. 1932. N 3, Mars. P. 400-415.

29. Leibnitii. Opera omnia. Vol. 544. Geneve, 1768.

30. Перевод: «Лейбниц был сыном своего времени: что ему казалось недостатком, в наших глазах составляет ценность сочинения Лудольфа». Письмо это цитировал еще А. Чудинов («Очерк истории языкознания», 1872, с. 194): «Грамматика г. Лудольфа мне кажется так же, как и вам, слишком тощей, и так как он говорит, что какой-то славянский язык в Московии есть язык ученых, то было бы хорошо сказать о том немного более и сравнить его с разговорным языком московитян. Следовало также присоединить к книге небольшой словарь». Кульман замечает по этому поводу, что славянских грамматик и без Лудольфовой было достаточно, а вот по разговорному языку это первый труд. Добавим, что краткая фразеология Лудольфа дает гораздо более важный и драгоценный материал, чем огромные словари, например, Епифания Славинецкого (с которого переписан словарь Спарвенфельда) и позднейший — Федора Поликарпова.

31. «Еn tout cas, il fut particuliferement accueilli par le prince Boris Kurakin, ce qui lui premit d'etre reсu dans la haute soclete et a la cour» (p. 403).

32. Кн. Борис Иванович Куракин родился 20.VII. 1676 г. В 1693 г. ему было 17 лет. Заметным лицом при дворе; как дипломат он стал только после 1707 г. Вот что сообщает он сам о тех годах жизни, когда Лудольф был в Москве (цитирую его автобиографию, озаглавленную «Vita del principe Boris Kourakin», напечатанную в Архиве кн. Ф. И. Куракина, т. 1, с. 244-287 (1890). На с. 251 сл. читаем:

« — 1692-1693 г. — А я в ту пору был во градусе со спальниками, а не с начальными людьми. 1693-1694 апреля после Св. недели пошли водою (на войну с турком)... И в тот поход я... пошел в Семеновском полку, в первой роте прапорщиком, а написан преже того толко за два месяца. И того года быв под Азовом... и к Николину дню приехал в дом свой (т. е. к 6.XII.1694).

— 1694-1695 (март). И в тот поход, другой Азовской, я был в порутчиках у первой роты, в команде полковника Чамберса». Едва ли даже встречались в эти годы Лудольф и кн. Борис Куракин.

33. «В библиотеке Арсенала в Париже существует рукопись XVIII в. из коллекции маркиза Польми д'Аржансон, под заглавием «Русская грамматика», — представляющая собой буквальный перевод большей части грамматики Лудольфа. Можно заключить... как интересовала эта грамматика современников ее публикации.

Примечание. Рукопись № 8801. Та часть рукописи, которая не совпадает с текстом Лудольфа, представляет собой попытку изложения русских склонений и спряжений на французский манер. Вместо 5 склонений Лудольфа тут дается 20. Система спряжения тут искусственная, сложная и путаная. Тем не менее эта попытка заслужила бы специального исследования».

34. См. сборник трудов ЛНИЯ «Советское языкознание» (т. 3, 1937). Статья появилась, когда эта книга была уже подписана мною к печати; в несколько иной редакции она была мне известна по ^: докладу, прочитанному С. П. Обнорским в 1935 г.

35. Маленькую свою главу о союзах Лудольф заканчивает примером — прекрасной русской фразой: «что болши живешь, то болши слышишъ». Этот пример, как и другие, свидетельствует об умелом выборе материала.

36. Даже в приведенных строках предисловия типографы сделали две опечатки: Выстъ вм. бысть и изовразимъ вм. изобразимъ.

37. Такова, напр., контаминация свидаться (47, 59), употребляемая вм. видаться и свидеться.

38. Некоторое значение имело и то, что в русской орфографии того времени мягкость л обозначалась только перед гласными.

39. Ср. в работе: Schmitt. Alfr. Akzent und Diphtongierung. Heidelberg, 1931. S. 72 ff.

40. Надо, однако, принять во внимание, что написанием sch Лудольф передавал ж, а не ш, так как более подходящей транскрипции он не знал, а написания алмасъ (84), дрость (дроздъ) (88) надо считать фонетическими.

41. <Ср. высокую оценку «Грамматики» С. И. Котковым: Котков С. И. Несколько замечаний о Русской грамматике Лудольфа // Источники по истории русского языка. М., 1976. С. 104-108.>

42. Latina grammatica in usum scholarum celeberrimae gentis Sclavonicorosseanae adornata studio atque opera Eliae Kopiiewitz seu de Hasta Hastennii. Editio prima. Amslelodamii, 1700.

43. В XV — XVI вв. в письменности употребляется похоронити, а в XVII в. исключительно почти похранити (по данным «Картотеки Древнерусского словаря» ИЯМ, ср. «Материалы» Срезневского).

44. Ряд украинизмов в фразеологии Лудольфа надо целиком отнести к бытовым диалектам Москвы, а не на счет случайных украинцев (или белорусов) среди осведомителей Лудольфа; так, широко подтверждаются параллелями из других московских текстов XVII в. Слова — шкота, у живать, удоволиться. К этой же категории я отношу и выграю, боркан (известное и в псковских диалектах), загасить, все однако (в знач. 'все равно'), мингасло.