СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ИЗ ТАМБОВСКОЙ БЫТОВОЙ ИСТОРИИ XVI-XVII ВЕКОВ

Прежде чем говорить о старинном тамбовском быте, я предпосылаю своему очерку некоторые общие заметки, характеризующие мои источники и выражающие мои взгляды по данному вопросу.

Наша старина, мне кажется, имеет самую тесную связь с настоящим. Из нашего прошлого выясняются факты, цели и задачи современного быта и будущего. Изучение старины не есть отчуждение, как иные поспешно думают, — от текущих событий и интересов. Напротив, в ней-то и заключаются фактические данные, освещающие все современное... Поэтому исследования нашего отжившего быта имеют чрезвычайно важное, жизненное значение и должны быть ценимы и поощряемы не только во имя исторической науки, но и в интересах совершающейся практической жизни...

Особенною научною важностью, без всякого сомнения, отличаются все письменные документы, хранящиеся в разных правительственных и частных архивах. Неотложное изучение их необходимо не потому только, что они представляют самый достоверный, живой и разнообразный исторический материал, но и потому еще, что все наши архивные хранилища подвержены разным опасным случайностям и нередко в большей или меньшей степени безвозвратно исчезают...

Какой громадный исторический материал подлежал бы изучению провинциальных архивных комиссий, если бы в разные времена наши архивы не погибали от разных причин! [698]

Наши добродушные предки не ценили архивных сокровищ, не берегли их и не пользовались ими. Поэтому навсегда утратилась масса ценного научного материала.

Это видно из следующего.

В 1786 году в Шацке было два дома, занятых провинциальным архивом. Стены обоих архивных домов были гнилые и едва державшиеся; кровель над ними почти не было, так что канцелярские дела от снегов и дождей повредились и к справкам были не годны...

Канцелярист Николаев, заведывавший Шацким архивом, как ни был прост, все же понимал, что погибает казенное добро, и на этом основании часто доносил своему начальству о состоянии архивов, но все его донесения оставались без внимания и ответа до 1789 года.

В этом году шацкие власти приступили наконец к освидетельствованию архивских домов, хотя в этом не было надобности, так как зиявшие несметными дырами кровли сами за себя говорили. И оказалось: крыш, потолков и слег на обоих архивских домах не было; у дверей не было косяков; стенные бревна во многих местах выпали; многие дела сгнили, так что листа от листа рознят было нельзя...

Тогда наскоро покрыли шацкие архивы лубьями и дранью, но при первом сильном ветре слабо укрепленные кровли были разбиты и оказались на них многие и великие скважины...

Призадумались шацкие власти. До 1792 года они все думали. Между тем в ночь с 18-го на 19-е сентября названного года в Шацке сделался пожар. Деревянные городские постройки мигом вспыхнули. Пламя охватило и истребило в маленьком городе 160 домов. В это время беспомощно сгорели и присутственные места. Сгорели почти целиком и архивы, и дым пожарный разнес по шацким окрестностям многие местно-исторические тайны, которых уже не воротишь...

Прошла пожарная суматоха. Наскоро собрали немногия уцелевшие дела и снова бросили их в ветхия и сырые хибары для несомненного гниения и на верную погибель...

Так хранились у нас наши исторические документы.

Но, слава Богу, не все еще погибло. В государственных, общественных и частных архивах нашего края, я уверен, не мало ценных исторических материалов. Пусть образованные и любящие дорогую нашу родину люди вникнут в смысл настоящего моего сообщения и тщательно осмотрят свои фамильные сундуки с разным залежавшимся бумажным хламом, — амбары и чердаки... Пусть они не отговариваются, что у них ничего научно-интересного нет. А может быть есть? [699]

17 лет назад, когда я приступал к изучению тамбовских правительственных архивов, мне настойчиво говорили, что в наших архивах ничего замечательного нет. Между тем на деле оказалось далеко не то... У нас возникла целая ученая архивная комиссия, которая постоянно и неизменно убеждается не в том, что у нас мало материалов для исторического изучения, а в том, что их очень много и что не хватает наличных сил для их научной эксплоатации...

То, что я высказал сейчас относительно Тамбовского края, более или менее верно и для всех наших губерний. Разным провинциальным архивным комиссиям, постепенно выступающим на поприще научно-исторического делания, предстоит обширная и патриотическая задача, горизонты которой еще недостаточно определенны.

Затем, на следующих страницах, я приступаю, на основании архивных источников, к изображению тамбовского быта.

Тамбовский край населен был русскими людьми гораздо ранее, чем обыкновенно думают. Его государственно-колонизаторская роль относится, по крайней мере, к XII веку, так как в самом начале XIII века у нас были уже чисто русские города: Липецк и Кадом с пригородами и уездными селами. Батыевский разгром, не смотря на его губительное влияние на всю русскую землю, не уничтожил русского элемента в нашем крае.

Это видно из следующего.

Недавно я просматривал в Москве старые издания археографической комиссии (Исторические Акты) и в них отметил для себя грамоты XIV века митрополитов Феогноста и Алексея о Червленом Яре. Червленый Яр — это местность по Вороне и Хопру. В XIV веке эта местность, входящая в настоящее время в состав Тамбовской губернии, была уже значительно населена русскими, духовными и мирскими. Кроме воинских людей, бортников, крестьян и монахов, здесь проживало, судя по митрополичьим грамотам, не мало и боярских фамилий, — значит, наш край и в XIV веке был крепок русской земле и достаточно ассимилирован в национально-государственном смысле.

Русское землевладение усиливалось у нас и в следующем столетии посредством переселений и велико-княжеских пожалований. Великий князь Василий Темный одному из своих приближенных, Протасьеву, дал в вотчину целый город Елатьму и с тех пор Протасьевы стали коренными тамбовскими вотчинниками надолго...

К половине XVI века русских людей стало у нас еще больше. Правда, русских городов было у нас в ту пору еще мало (Темников, Кадом, Шацк, Елатьма, Демшинск, Добрый [700] и Липецк). За то много было городков, городищ, острогов острожков и селений. Особенно населены были берега наших рек: Оки, Вада, Цны, Липовицы, Хопра, Вороны, Иловая, Саволы и Дона. Для охраны такого значительного русского населения со стороны московского правительства потребовались тогда экстренные меры. На всем пространстве нашего края, особенно вблизи татарских и ногайских сакм и перелазов, учреждены были сторожевые башни, городки, вышки и черты. Все местно-русское население призвано было к сторожевой обязательной службе. Сторóжи, по 70 человек в каждом пункте, менялись чрез 6 недель и за неисправную службу их полагались самые тяжкие взыскания: смертная казнь и кнут. Если же очередные служилые люди опаздывали являться на службу, то с них брали пени по полуполтине в день... Стратегическая важность нашего края, переполненного в описываемое время разнообразною воинскою суетою, выражалась между прочим в том, что сторожевыми воеводами нашими в XVI веке бывали такие выдающиеся бояре, как князь Воротынский, князь Курлятев, Сем. Шереметев и Никита Юрьевич Захарьин.

Дикие степи наши и дремучие леса переполнены были в XVI веке многочисленными сходцами со всей Руси. В то же время отвсюду, особенно же из-под старо-русских областей, шли к нам новые сходцы. Все это были или авантюристы, искавшие молочных вод и кисельных берегов, или разные неудачники-терпеливцы московского уклада, или же пропащие буйные головы, уносившие эти головы от суда и смертной казни. Чаще всего сходцы пробирались к нам, в новосозидаемую русскую землю, одиночками, но нередко шли они и целыми таборами. Иные шли семьями, теряя по дороге от разных дорожных невзгод жен и детей. Другие гулящие люди шли к нам казацким обычаем, бессемейно. И эти последние были самые беспокойные и опасные наши гости. Всю свою скитальческую нужу они вымещали, волею и неволею, на местных, осевших обывателях, донимая их отгоном скота, уносом пожитков, открытым разбоем и блудным делом. Неведомые люди, — говорят наши документы, — нападали в полях на крестьянских баб знатно для блудного дела; бабы кричали, но на зов их о помощи никто не приходил..., и учинялась в том многая потачка. Озорство наезжих блудников доходило до того, что многие из них, сбрив бороды и нарядясь в женское платье, в сарафаны и сороки, подходили к работавшим в полях женщинам и врасплох нападали на них... А за тем или убегали в свои притоны, бросая женщин, или же похищали более молодых и красивых из них и уводили в леса: большой Ценский, Гулянский, [701] Кириловский и Аносовский. Здесь наши гультяи осаживались надолго. Они выбирали для своего жилья самые глухия места, чаще всего поросшие густым лесом и частым кустарником овраги, делали там себе близь родников землянки и спокойно проживали там, то занимаясь производством лаптей, веревок и рогож, то выходя на открытый и беспощадный разбой. Иные из них со временем приходили в совесть и принимались каяться в своих прегрешениях. С этою целию они совершенно уединялись в лесных пещерах, делались старцами-пустынниками и питались милостынею и лесными плодами. Иногда эти пустыннические пещеры находились близко одна от другой. Старцы входили во взаимные сношения и устроивали сообща скиты и даже церкви ¹. Тогда землянки заменялись избами и в одной из них бывшие грабители и убийцы в урочные часы собирались для общей молитвы. Истово крестились они и клали земные поклоны, от строки до строки вычитывали псалмы и молитвы и этим обрядом думали очистить свою прошлую, самовольную и разбойную жизнь. Очень не легко было жить нашим скитникам. Затерянные в глухих лесных трущобах, вдали от человеческого жилья, они терпели голод и всякую нужу и часто от голода покидали свои пустыни и с повинными отдавались воеводам.

При таких условиях, но уже с заметным развитием среди местного оседлого населения земледелия, скотоводства и бортного промысла, Тамбовский край дожил до смуты начала XVII века.

В это время край наш очутился в самом неопределенном положении. Сами воеводы сбивали тамбовцев с толку. Одни из них распоряжались в пользу царя Василия Шуйского, другие требовали повиновения царю Димитрию, третьи стояли за какого-то царевича Петра. Нашлись мелкие охотники-проходимцы и до других царевичей. И стала у нас великая смута. За что похвалили в одном городе, за то самое в другом месте казнили. Опешенные жители не знали, что делать, и в общем безурядье погибали массами, без толку, без смысла. Мордва и холопы, под начальством князя Вяземского, в расчете на Литовские льготы, поддались литовцам, но были разбиты дружинами Шуйского, а воевода их повешен. Темников же держал сторону самозванца и, в 1609 году, вместе с уездными инородцами сформировал ополчение против Шуйского, и испытал ту же участь: темниковцы были разбиты на пути к Свияжску. За одно с Темниковым был и Шацк.

В 1613 году известный атаман Заруцкий, походом на [702] Астрахань, остановился у нашего города Лебедяни и хотел взять и разграбить его, но не имел успеха и ушел на Воронеж. Это было тем более замечательно, что воинские Лебедянские силы состояли только из 500 человек.

Между тем всенародная смута стала униматься. В Москву съехались представители всей русской земли и выбрали на царство, земским собором, Михаила Феодоровича Романова, племянника богатейшего тогдашнего тамбовского вотчинника И. Н. Романова. В то время на великом земском соборе были и наши тамбовские представители. Имена всех их нам пока неизвестны, но наименование некоторых, достоверно известных, необходимо. Самым выдающимся тамбовским земским деятелем 1613 года был уже названный нами боярин Романов. Кроме его, мы знаем еще депутатов городов Романова и Шацка. Здесь мы приведем их подписи на всенародном избирательном акте.

«Романова города выборный человек Фока Ратманов сын Дуров и во всех товарищев своих место руку приложил».

«Города Шацкова выборные: Михаило Протасьев, Иван Иванчин, Смирной-Порошин, и в товарищей своих выборных людей места руку приложили» ².

С избранием дома Романовых на царство для нашего края началась новая эра. Забытая более или менее и захудалая тамбовская украйна стала предметом особых попечений правительства. В 1636 году сразу выстроены были два города: Тамбов и Козлов, а вскоре после них — Усмань и Борисоглебск. Около того же времени проведена была грандиозная, и теперь отчасти сохранившаяся черта от Козлова до Усмани с башнями, городками, сигнальными вышками и проездными воротами. Главным строителем Тамбовской черты был князь И. Ромадановский. Он послан был в Тамбов в 1647 году. Такая же черта в описываемое время уже издавна, с XVI века, была в направлении от Шацка к Мокшану.

С половины XVII века город Тамбов был уже одним из важнейших украинных пунктов-базисов для военных и дипломатических сношений правительства с крымцами, ногайцами и калмыками. Часто и по-долгу заживались у нас разные московские гонцы, снаряжаясь в дальний путь-дорогу. У нас же бывали не редко смешанные, русско-калмыцкие и русско-татарские, съезды. И опять к нам же, с юга и юго-востока, шли разные купчины для ежегодной меновой торговли.

Для дипломатических сношений с соседями нашей украйны иногда выбирались местные вотчинники. Таковым был в 1665 году стряпчий Михаил Тимофеевич Сатин. [703]

Осенью названного года, не мешкая ни часу, Сатин выехал из Москвы, куда он ездил за инструкциями, и в конце октября прибыл в Тамбов, чтобы здесь окончательно снарядиться к поездке в калмыцкие улусы. В Тамбове он явился к воеводе Ивану Акинфову. Тот дал ему подводы, вожей и служилых людей, и Сатин наспех выехал по Астраханской дороге опасливо и бесстрашно. Он вез с собою царские грамоты калмыцкому тайше и князю Черкасскому, жившему на Тереке. В грамотах было писано:

«Хотят Крымские татаровя у Кубани ставить каменный город, и ты б, Мончак-тайша, служил великому государю и всеми своими улусными людьми промышлял над теми татарами и поиски чинил. А служба твоя, тайши, забвенна николи не будет. Да чтоб Мончак-тайша говорил Аючею-тайше о правде и шерти Его Царскому Величеству и, буде Аючей от своих неправд не отстанет, посылал бы на него своих калмыцких людей войною»...

Стряпчий Михайло Сатин съехал Мончака-тайшу — на Ногайской стороне за Ахтубою Ноября в 30-й день. 2-го декабря Сатина позвали к тайше. С зовом приезжал ближний тайшин человек Боян.

Вступил Сатин в кибитку. Оберегая свою честь, тайша не встал в то время и сидел в шапке. И Михайла говорил, чтоб все встали и шапки сняли б...

Все встали, кроме тайши. Просидел он и во время говорения царской грамоты, не смотря на то, что Сатин стоял на своем накрепко. Мончак отговаривался: я и Богу молюсь по своей вере сидя.

Принимая царскую грамоту, тайша приподнялся и тронул слегка шапку.

«За верную службу послано к тебе, тайше, — продолжал Сатин, — Его Царского Величества жалованье: булава, знамя, сабля, лошадь со всем нарядом, и сукна и соболи; и та посылка идет водою».

Тайша бил челом государю и, по азиатскому обычаю, клянчил о новых дачах. Но особенно усердно хлопотал он о присылке, для войны с татарами, царских ратных людей с пушками. Это ему было обещано.

29-го декабря Сатин был у тайши на отпуске. В то же число калмыцкие всадники снялись с места и пошли на татар ³.

Ровно через год после Сатинского посольства, в Тамбове поселился, почти на два года, князь Г. С. Черкасский для [704] переговоров с калмыцкими дипломатами и для регулирования пограничных торговых сношений. То было не веселое время для местных жителей. К нам наехали массы всякого калмыцкого люда и всех их пришлось кормить-поить, да еще так, чтобы те питья-кормы не были в нарушенье московской чести. А кормов и питей из Москвы не высылали, замешкали; приходилось довольствоваться местным коштом. С этою целью и забраны были особые целовальники из тамбовских жилецких людей.

Но эти местные затруднения были еще не так важны. Гораздо натужнее приходилось существовать тамбовскому населению во время многочисленных калмыцких набегов, о которых я писал уже не раз. В данном случае я договариваю недосказанное.

Калмыки во второй половине XVII века были для нас самым беспокойным инородческим элементом. То они прикидывались нашими друзьями, давали шерти и клялись в вечном подданстве, получая за это государево жалованье; то принимались без удержу грабить наши украйны, чаще всего перебегая Усманский вал и Тамбовскую черту; то сговаривались они с нами идти на крымцев и ногайцев, то дорогою на тех и других раздумывали и поворачивали на союзную Русь.

Часто наши соседи-калмыки за деньги и иное царское жалованье принимали крещение и в то же время попрежнему посещали свои кумирни и покорно, с падением ниц, слушали и слушались своих хутухт и лам... Трудно сказать, кто из врагов Тамбовской украйны в XVII веке был злее для нас и опаснее. Если татары и ногайцы напирали на нас более значительными массами и каждый раз производили более значительные опустошения и буйства и полоны, то калмыки зато, хоть и сравнительно мелкими партиями, не давали нам покою никогда: и в зиму, и в лето, со дня на день и с часу на час, ждали наши прадеды воров-калмыков. И в своих селениях, за надолобами, и в лесах на лесных работах, и в полях на летней страде, зорко и опасливо следили они: не видать ли где островерхих калмыцких шапок и не слышно ли вдали калмыцкого гама и гвалта.

Калмыцкие разбои прекратились в нашем крае уже в конце царствования Петра Великого. В это время астраханские и царицынские воеводы стали помыкать калмыцкими тайшами, как хотели, а в калмыцких улусах преемственно стали жить и господствовать русские пристава: Львов, Попов и Беклемишев. Наши пристава стали такою необходимостью для калмыцких тайшей и зайсангов, что, когда в 1731 году сыновья Аюки-тайши ходили на поклон к Далай-Ламе в Хеляссу, их сопровождал [705] на этом дальнем и небывалом пути пристав Попов. К сожалению, наш путешественник, ходивший туда, куда не мог попасть сам Пржевальский, ни одним словом не обмолвился о своем крайне любопытном шествии...

В 1732 году в улусы, для крещения и книжного просвещения, отправлен был аримандрит Никодим, но совершенно неудачно. Ему низко кланялись, внимательно его выслушивали, но твердо стояли на своем и видели в Никодиме только чиновника сильного правительства, которого следовало ублажать.

Находясь под совершенным русским владычеством, калмыцкие тайши вынуждены были писать русским государям самые покорные и затейные грамоты. Например так:

«Всепресветлый белый царь, всех своих дел добрыми порядками управляющий, от многих лет славнейший победитель! От слова Вашего Величества трепещут не только здешние народы, но и немецкие государи, о чем мы здесь слыша все радуемся. И как солнце и месяц весь свет осеевает, так и Ваше Величество всю вселенную приводите к себе своею высокою милостию. А мы здесь все по милости трех богов здравствуем» ⁴...

Здравствуют калмыки в русском царстве и доселе. Но они давно уже не наши вороги. Сильная правительственная рука окончательно и бесповоротно сплотила их с государством, как и многочисленных татар наших, некогда бывших нашею грозою, а теперь ставших надежною служилой силой.

Каковы же были, во время калмыцких замешательств, средства местной обороны?

Средства эти не лишены были некоторого значения. Это видно, между прочим, из того, в каком оборонном состоянии в XVII веке был Тамбов и его уезд.

Правда, Тамбов в описываемое время не отличался обширностью. Вокруг нашей крепости было только 679 сажень с аршином, да около острогу — 948 сажень 2 аршина и 3 четверти. Крепостные и острожные стены были деревянные, рубленые, с 5-ю проезжими башнями и 20-ю глухими. На одной из проезжих башен помещена была икона распятого Спасителя, подаренная городу местным епископом Питиримом, и висел вестовой колокол, весом около 16 пудов. Питиримовская икона цела доселе и хранится в нижнем этаже тамбовского кафедрального собора.

В случае какой-либо тревоги, поданной сторожевыми служилыми людьми с тамбовской черты, звонили у нас в вестовой колокол. Звон в маленьком и тесно обстроенном городке [706] немедленно разносился по всем жильям и все наши стрельцы, солдаты и затинщики быстро вооружались и выравнивались по улицам и на крепостных стенах. Выезжал со своего двора к служилым и смущенным жилецким людям сам воевода, и оборона, на всякий случай, была готова.

Случалось иногда, что осада Тамбова затягивалась на несколько недель. Это бывало тогда, когда на наш город открыто шли значительные татарские, калмыцкие или воровские силы. В таком случае жители окрестных слобод и поселков укрывались в нашей крепости, кормились хлебом из городовых житниц и нередко, вместе с служилыми людьми, выходили в поле на бой с ворогами.

Наши предки XVII века были далеко не такими простецами, какими обыкновенно представляют их неумеренные поклонники Петровской реформы. Они были довольно искусными инженерами самоучками и опытными мастерами плотничного и земляного дела и свои строительно-оборонные работы вели фундаментально и опасливо. Даже наш скромный Тамбов довольно замечателен в этом отношении. С южной и западной сторон наших крепостных стен возведен был и ослонен дубовым лесом и насыпан хрящом вал, шириною 5-ти сажень и вышиною около 3-х сажень. С севера по Студенцу устроена была обширная плотина, подымавшая Студенецкую воду, на случай прихода воинских людей, до самой крепости. А на восток была естественная охрана — река Цна, к берегам которой проведен был тайник.

Внутри города жилых строений было немного. Воеводский двор, тюрьма, амбары, несколько десятков дворов, принадлежавших соборному причту, служилым и жилецким людям, приказная изба, епископский двор с единственным во всем городе колодцем — вот и все! Большинство тамбовских жилых изб построено было в ближних, примыкавших к городу, слободах: Покровской, Пушкарской, Стрелецкой, Полковой и Казачьей. Там же были и наши сравнительно многочисленные приходские церкви: Покровская, Знаменская, Дмитриевская, Троицкая, Архангельская и Рождественская, да монастыри — Казанский мужской и Вознесенский женский.

В 1698 году дворян и детей боярских было в Тамбове 266 человек. Кроме того, — один полковник, десять капитанов и поручиков, семь прапорщиков, 816 солдат, 69 пушкарей, 4 воротника, 8 засечных сторожей, 14 станичных вожей, 1 300 полковых казаков, 173 сторожевых и беломестных казаков и несколько тысяч крестьян и дворовых людей. Ясно таким образом, что в конце XVII века город Тамбов был одним из самых видных и оживленных пунктов нашей украинной обороны. И если в следующем столетии он захудал, то [707] причина этого заключается в изменении самых бытовых условий нашего края, утративших военный характер и еще не успевших определиться в ином направлении...

Национально-государственная правоспособность наших тамбовцев XVII века выразилась, между прочим, в сильном и бесповоротном ассимилировании многочисленных местных инородцев. Это — факт глубоко знаменательный. Значит, наши прадеды, при всех их несомненных недостатках, были люди сильные, не подчинявшиеся, а подчинявшие. Это были до некоторой степени богатыри — не мы... И во всяком случае это были истинно русские и уважавшие себя граждане...

Впоследствии наше просвещение оживилось. Петровские реформы сблизили и сроднили нас с западною культурою. В строе народной жизни произошли несомненные улучшения. Все это, конечно, прекрасно. Но характер народный стал почему-то слабее и всем-то мы начали подражать и подчиняться. У себя в доме мы перестали быть хозяевами. В торговом и промышленном деле нас наверняка обижает еврей. На служилом поприще с величайшим успехом нам перебивает дорогу немец и чех и всякий иноземец. Я не говорю о тех полезных, а иногда и славных лицах немецкого и иного не русского происхождения, которые в душе истинно-русские люди и прямо служили и служат Царю — отечеству. На некоторых наших окраинах господствуют инородцы... Но, слава Богу, народное направление русской жизни восстановляется... Добрая русская старина в ее лучших чертах вступает в свои права.

Сильнейшим средством местной ассимиляции инородцев в XVII веке было то, что само правительство энергично принимало все меры к их обращению в православие. Это видно, между прочим, из грамоты царя Феодора Алексеевича, данной в 1681 г. В грамоте говорится об отписке у мурз и татар поместий и вотчин и о выгодах принятия ими и мордвою христианства. Текст грамоты следующий:

«Низовых городов у мурз и у татар, и у мурзинских и у татарских жен, и у вдов, и у недорослей, и у девок, поместья их и вотчины с крестьяны и с бобыли отписать на себя, Великого Государя, для того: ведомо ему, Великому Государю, учинилось, мурзы и татарове в поместьях своих и в вотчинах крестьяном чинят многие налоги и обиды, и принуждают их к своей бусурманской вере и чинят осквернение. И описным крестьяном всякие изделья делать на себя и мурз и татар ни в чем не слушать, и податей не платить; а буде на помещиков и вотчинников всякие издельи делали и подати платили, и те издельи делать и подати платить на великого государя; а мурзам и татаром сказать, что испомещены они будут... А [707] будеть которые мурзы и татарове похотят в православную христианскую веру креститься, и тех крестить, и отписным крестьяном за ними быть попрежнему, да им же давать жалованье поместным и беспоместным мурзам по десять рублев, женам их по пяти рублев, детям их против матерей в полы, татаром по пяти рублев, женам их по два рубли с полтиною, детям их против матерей в полы, да и Мордве сказать, чтоб они, поискав благочестивые христианские веры Греческого закона, крестились все, а как они крестятся, и им во всяких податях дано будет льготы на шесть лет; а буде они креститься не похотят, и им сказать, что они отданы будут в поместья и в вотчины некрещенным мурзам и татарам; так будет станут приходить и крещение просить и иных вер иноземцы, и тех потому ж крестить и давать льготы по указу» ⁵.

Приведенная царская грамота возымела свое действие. Местные татары и мордва устремились в лоно православной церкви и сделались таким образом надежнейшим служилым и жилецким элементом нашего края, а их потомки теперь — давно уже чисто русские люди, и только фамилии некоторых из них напоминают о их инородческом и иноверном состоянии.

И. Дубасов.

Комментарии

1. Такова, например, Лебедянская Ильинская церковь бывшего атамана Тяпки.

2. Собрание Государственных грамот и договоров. Ч. 1-я.

3. Московский Исторический музей, рукописи князя А. И. Барятинского, дедо о стряпчем Сатине.

4. Эта грамота от 5-го февраля 1722 г.

5. Полное Собрание Зак. т. II, № 867.