Явление албазинским казакам псковских святых

«Повесть о чудеси» комментирует кандидат исторических наук А. Р. АРТЕМЬЕВ

Перед нами чрезвычайно интересный документ. Интересен он прежде всего тем, что описанные в нем предсказания чудотворцев явно соотносятся с реальными событиями. Речь здесь идет о двух осадах маньчжурами Албазинского острога в 1685 и 1686-1687 гг. В ходе первой из них укрепления Албазина оказались не в состоянии противостоять разрушительной силе китайских пушек, и острог был сдан. Большинство защитников крепости во главе с воеводой А.Л.Толбузиным ушли после этого в Нерчинск, а пожелавшие служить «императору поднебесной» были уведены в Пекин, где из них сформировали отдельную роту гвардии. Как только выяснилось, что маньчжуры покинули развалины Албазина, Нерчинский воевода И.Власов отправил на восстановление острога два отряда - во главе с А.И.Бейтоном и А.Л. Толбузиным. В июне 1686 г. строительство новых укреплений в основном закончилось, а 7 июля маньчжуры вновь осадили город.

Вторая осада Албазина продолжалась пять месяцев. В ходе ее албазинцы не только защищались, но и совершали смелые вылазки, пытаясь отбить у противника артиллерию. По-видимому, именно в этих схватках осажденные и осаждавшие «меж себя ножами резались», как сообщается в «Повести». К декабрю из 826 защитников крепости 100 погибли в боях, а более 500 умерли от цинги. Потери в маньчжурском лагере составили к тому времени более двух с половиной тысяч человек. Начавшийся в войсках противника [108] голод и гонцы из Москвы с предложением о переговорах заставили китайского императора снять осаду. Однако и после этого вплоть до мая 1687 г. маньчжуры оставались подле острога, всячески мешая нормальной жизни албазинцев, но, как сказано в «Повести», «русские люди град отсидели».

28 августа 1689 г. в Нерчинске был подписан первый русско-китайский договор, согласно которому граница между двумя государствами отодвигалась к северу и должна была проходить по р. Горбица, впадающей в Шилку. Албазинский острог оказался за пределами русской территории и подлежал уничтожению, а его жители - переселению. В начале сентября служилые люди во главе с А. Бейтоном разрушили укрепления Албазина и со слезами на глазах покинули дорогой ценой обжитое и отвоеванное место.

Все поименованные в «Повести» участники событии - вполне реальные лица. Матвей Осипович Кровков - один из первых в России генерал-майоров, отличившийся в русско-турецкую войну 1677-1681 гг. в сражениях на Днепре у Бужина и под Чигирином. В 1683 г. он стал якутским воеводой и пробыл им ни много ни мало — 13 лет.

Казак Гаврила Фролов, главный ответчик в «Повести», хорошо известен историкам как деятельный участник освоения Приамурья в третьей четверти XVII в. Он был, по-видимому, яркой личностью, и о нем стоит рассказать подробнее.

В 1676-1677 г. Г.Фролов состоял в должности приказчика Албазинского острога. Недолгое пребывание его в этой должности, видимо, связано со скандалом, отголоски которого дошли до нас вместе с документами той эпохи. Материалы, обнаруженные историком П.Т.Яковлевой, свидетельствуют о том, что в 1677 г.(в документах, видимо, ошибочно указан 1676 г.) группа служилых албазинцев во главе с казачьими десятниками Михаилом Сапожником и Евдокимом Григорьевым явилась в судную избу и учинила суд и расправу над Гаврилой Фроловым, который якобы брал взятки и давал ссуды под большие проценты [6, с.58]. Иную подоплеку можно усмотреть, если верить донесению самого Г.Фролова, отправленному вскоре после 29 марта 1677 г. - того дня, когда произошел инцидент. Как следует из донесения, албазинские казаки в этот день били челом приказчику, чтобы тот отпустил их собирать ясак по рекам Зее и Быстрой, где жили тунгусы — подданные китайского императора. Однако Фролов не позволил им этого, поскольку, имел наказ от русского посла в Китае не вступать в конфликт с подданными императора [3, с.143, 144].

В июне 1679 г. новый албазинский приказчик Г. Лоншаков отпустил Фролова с отрядом в 50 казаков для дальнейшего «проведования» Зеи. На трех дощаниках казаки проплыли Амуром до устья Зеи и поднялись по ней до устья Селемджи. Здесь отряд разделился. Во главе с Фроловым к верховьям Селемджи пошли 30 человек. До морозов они успели дойти до устья р.Бысса и поставили там Селемджинский острог и зимние избы. Зимовка была тяжелой, и почти все спутники Фролова умерли от голода. Оставшиеся в живых через год вернулись в Албазин с 10 сороками соболей, собранных с объясаченных тунгусов [1, с.47]. Добытый казаками ясак был весьма значителен, если учесть, что весь Албазин присылал в государеву казну лишь 40-50 сороков соболей в год [6, с.130].

В 1682 г. Фролов, судя по документам, опубликованным в «Дополнениях к актам историческим» [Т. 10, 1867, с.236; Т.11, 1869, с.80], находится в зимовье на р. Амгунь. Ему на смену был послан из Албазина казачий десятник Гришка Степанов сын Мельников с 20 служилыми и 47 промышленными людьми. Однако добраться до зимовья им не удалось. По дороге они столкнулись с плывущими на судах к Албазину маньчжурскими войсками, большинство из них вместе с десятником были пленены, а остальные бежали.

Документы, помещенные в тех же «Дополнениях к актам историческим» [Т. 10, 1867, с. 346-348; Т.11, 1869, с.202-203; Т.12. 1872, с.2-8, 98-101] , рассказывают и о других обстоятельствах жизни Г.Фролова. В 1684 г. он обвиняется в измене и «воровстве». [109] 1 августа казачий пятидесятник Герасим Ципандин из Удского зимовья шлет отписку якутскому воеводе Ивану Приклонскому, правда, к этому времени уже смещенному. В ней он сообщает, что воровской приказчик Албазинского острога Фролов в Тугурском остроге отбил у боярского сына Петра Аксентьева пятерых аманатов (заложников), под которых затем собирал ясак. В том же году Приклонский якобы со слов Аксентьева пишет в Москву о воровских действиях Фролова, добавляя от себя, что тот изменил великому государю, ограбил в Албазине Нерчинского воеводу Федора Воейкова и хотел его убить.

Насколько эти доносы соответствуют истине, можно судить хотя бы по таким фактам. С 29 мая по 22 июня 1685 г. в Албазине ведется «розыск о злоупотреблениях» самого Федора Воейкова и его сына Андрея, так что в этой ситуации вполне мог иметь место навет на Фролова. Скорее всего ложными были и другие обвинения. 10 апреля 1685 г. албазинские казаки, а также промышленный человек Митька Тушев, упоминаемый, кстати, в «Повести», в приказной избе Енисейска рассказали боярину и воеводе, князю К.О.Щербатову о походе на неясачных тунгусов, живущих по рекам Быстрой (Бурея) и Хамуну (Амгунь). Все претензии по поводу аманатов Тугурского острога они решительно опровергли. По их словам, на Амгуни к ним примкнули якутские казаки Петрушка Меркушев с 14 товарищами, которые вместе с добытыми ими пятью аманатами ушли из Тугурского острога «от великих налог и обид Якуцкого сына боярского от Петра Оксеньева». Они попросили Г.Фролова принять их на службу в Албазинский острог. Обо всем этом казаки подали челобитную якутскому воеводе М.О. Кровкову. Список с нее «за рукой Якутской приказной избы подьячего» был также дан Фролову. Тот послал отписку о случившемся в Албазин, приказчику Ивану Войлошникову, но отправленных с ней служилых людей перехватили маньчжуры.

По-видимому, причиной столь яростной неприязни к Г. Фролову со стороны служилого начальства была зависть к его успехам. В отписке упомянутого выше Г.Ципандина сообщалось, что за два года он собрал на Амгуни 11 сороков 29 соболей (!), которых категорически отказался передать пятидесятнику и сам повез в Якутск.

Сведения о Фролове содержатся также в письме русского посла в Китай Ф.А.Головина [4, с.353]. Согласно этому письму, в 1688 г. посланные на разведку к осажденному маньчжурами Албазину Нерчинские казаки встретили Г. Фролова с товарищами, которые сообщили им, что китайцы скосили, а затем подожгли вокруг острога хлеб и отошли прочь. Письмо не позволяет утверждать, что во время второй героической осады Албазина Г.Фролов был среди его защитников, хотя совсем исключать этого нельзя.

Публикуемая «Повесть» - последнее известие о судьбе отважного первопроходца Г. Фролова.

Чудо, случившееся с отделившимся от Фролова отрядом казаков во главе с каким-то Васькой, произошло, по-видимому, на р. Амгунь незадолго до взятия Албазинского острога в июне 1685 г. С. Н. Марков считает, что явление это «имело место» в 1683 г., но оснований для столь точной датировки не приводит. По нашему мнению, это могло случиться между 1681 и 1685 гг., т.е. в любое время, когда Фролов находился на Амгуни. Однако окончательно «Повесть» сложилась, очевидно, после второй осады Албазина весной 1687 г. Ведь известно, что после первой осады в остроге ставить свечи (факт, упоминаемый в «Повести») было негде: церковь Вознесения была сожжена, разрушен был также и Спасский монастырь, стоявший в 4 км от острога. Это как раз подтверждает, что в «Повести» речь идет не об одной, а о двух осадах Албазина.

Сам «факт» явления первопроходцам псковских святых Всеволода и Довмонта представляет большой интерес. Дело в том, что культ Всеволода-Гавриила (умер в 1138 г.) поддерживал идеологию независимости псковского княжества, а культ Довмонта-Тимофея (умер в 1299 г.) олицетворял военное подкрепление этой концепции. На протяжении всего средневековья культ этих святых оставался специфически псковским. Поэтому [110] можно утверждать, что среди «очевидцев» чуда, несоменно, были псковичи. С.Н.Марков предполагает, что псковичом был сам Г.Фролов, но это никак не следует из его биографии и маловероятно по нескольким причинам. Во-первых, из «Повести» явствует, что Фролов не присутствовал при явлении святых князей-воинов, а рассказал о происшедшем с чужих слов. Во-вторых, в «Повести» содержится довольно подробное описание снаряжения святых: «на белых лошадях и в брони, в сайдаках и с копии». Между тем всякий, кто знаком с культом Всеволода и Довмонта, знает, что в снаряжении этих святых должны быть боевые мечи.

О мечах князей, стоит сказать особо. Меч, долгое время приписываемый Довмонту, появился среди государственных реликвий Пскова не раньше второй половины XIV в., когда состоялась канонизация Довмонта и его оружием стали торжественно опоясывать князей в Троицком соборе при посажении на псковский стол. К тому времени подлинного меча Довмонта не сохранилось, и вместо него положили клинок, который был изготовлен не ранее XIV в. Еще более поздним является меч, принадлежавший якобы Всеволоду. По всем характерным признакам он относится к XV в. (кстати, этому мечу дивился сам Иван Грозный, посетивший Псков в 1569 г.). По-видимому, при создании новой реликвии в канун включения князя Всеволода в 1549 г. в общерусский пантеон святых более древнего меча псковичи отыскать просто не смогли [2]. Оба меча несколько столетий хранились рядом с мощами святых князей-воинов в кафедральном Троицком соборе Пскова, а в наше время перекочевали в экспозицию Псковского музея-заповедника.

Отсутствие в описанной первопроходцами экипировке Всеволода и Довмонта столь характерной для нее детали позволяет усомниться в том, что среди ответчиков перед якутским воеводой М.О .Кровковым были псковичи. По-видимому, подлинный автор «Повести» не пережил трудных для русского Приамурья лет и погиб при героической обороне Албазина или острогов на Зее и Селемдже.

Г.А. Христосенко - автор специального исследования о происхождении жителей Нерчинского острога, в чьем уездном подчинении долгое время находился Албазин, - предполагал, что среди его населения были и выходцы из Пскова [5]. Между тем бесспорные свидетельства этого опубликованы еще в 1958 г. П.Т.Яковлевой. По ее данным, в 1675 г. в Нерчинск прибыло семь ссыльных, среди которых был, в частности, пскович; Иван Кириллов с женой и детьми [6, с.56]. Публикуемая «Повесть» также свидетельствует об активном участии псковичей в труднейших походах первопроходцев в самые отдаленные районы Приамурья.

Текст воспроизведен по изданию: Явление албазинским казакам псковских святых // Вестник Дальневосточного отделения Российской Академии Наук, № 6. 1990