СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

Книгопечатание и раскол

Старопечатные издания Московского печатного двора как исторический источник. Опыт исследования

Изобретение книгопечатания – величайшее историческое событие.
В нем зародыш всех революций.
 Оно является совершенно новым средством выражения
человеческой мысли; мышление облекается в новую форму, отбросив старую.

Виктор Гюго

Одной из причин раскола русской православной церкви принято считать правку богослужебных книг, осуществленную патриархом Никоном в середине XVII в. Истоки так называемой «книжной справы» многие исследователи видели в невежестве и консерватизме русского народа. По мнению С. М. Соловьева, в течение долгого времени переписчики, вследствие недостатка своей учености, вносили искажения в древнерусские богослужебные книги, которые с началом книгопечатания получили широкое распространение. В дальнейшем любая попытка сделать даже самые незначительные исправления в этих изданиях вызывала резкий отпор ревнителей старины. Благодаря авторитету ученого эта точка зрения была принята другими историками ¹.

Однако еще в прошлом веке некоторые исследователи обратили внимание, что церковные книги правились задолго до Никона. Патриарх, начиная свою реформу, по сути дела не затевал ничего нового ². П. Николаевский отмечал, что мысль о неисправности русских книг появилась еще у Максима Грека, византийского ученого-энциклопедиста, приехавшего в Россию в 1518 г. по приглашению Василия III. В XVII в. справщики московского Печатного двора сверяли печатные тексты с древнерусскими рукописными книгами, но уже при патриархе Иосифе они стали привлекать для своей работы и греческие оригиналы ³. Тем не менее, эта ранняя [359] справа была плохо организована, книги для нее собирались случайно, без какого-либо определенного плана. Никон, как ему казалось, внес порядок в дело исправления, положив в основу новопечатный греческий текст. Этот метод был изначально порочен, поскольку предполагал некритическое отношение к источнику и задевал национальное самосознание русских людей, считавших, что после падения Константинополя византийское православие утратило свою чистоту. Так «научная слепота произвела несчастный раскол», – писал по этому поводу А. В. Карташев ⁴.

В марксистской историографии утвердился взгляд на церковную реформу как продукт централизации, проводившейся господствующим классом и охватившей все сферы общественной жизни. Централизация в свою очередь требовала унификации обрядов ⁵. Н. М. Никольский, характеризуя раскол, писал, что сущность официальной реформы заключалась в установлении единообразия в богослужебных чинах и книгах, исправление которых пришлось проводить по греческим образцам, так как древние славянские переводы рознились между собой и были немногочисленны ⁶. По мнению М. Я. Волкова, необходимость проведения церковной реформы была продиктована внешнеполитическим курсом государства, нацеленным на присоединение Украины и Белоруссии, ввиду чего необходимо было преодолеть религиозно-обрядовые расхождения между русской и малороссийской и греческой церковью ⁷.

Все вышеизложенные концепции трактуют «книжную справу» как акт волюнтаризма одного человека или группы людей, которые руководствовались при этом разного рода идейными соображениями. А между тем, один из крупнейших знатоков русской духовности прот. Г. Флоровский в свое время дал более правдоподобное объяснение этому явлению. Он высказал мысль, что «книжная справа» была связана с началом московского книгопечатания, когда собственно и появилась необходимость в наличии исправного оригинала ⁸. В самом деле, в рукописной традиции редактирование и корректура текста были не более, чем личным делом переписчика. При этом человек образованный, каким был, например, Максим Грек, брался за это дело с полной ответственностью. Однако в XVI в. попытки исправить богослужебные книги по греческим образцам окончились неудачей. Недовольство части русского духовенства деятельностью М. Грека, который, взявшись за редакторскую работу, посеял сомнения в святости русских богослужебных книг, привело к суду над византийским философом и его опале ⁹. [360]

При Иване Грозном, когда с образованием единого государства возникла необходимость унификации церковных обрядов, вопрос о книжном исправлении снова встал на повестку дня. В постановлении Стоглавого собора 1551 г. говорилось: «а которые будут святыя книги в коейждо суть церкви обрящете не правлены и описливы, и вы бы те книги с добрых переводов исправляли соборне, зане же священная правила о том запрещают и неповеляют неисправленных книг в церковь вносити, ниже по них пети» ¹⁰. Очевидно, что это предписание осталось не более, чем благим пожеланием, поскольку было совершенно невозможно проконтролировать работу каждого переписчика, да и где критерий того самого «доброго перевода», о котором говорится в постановлении собора?

С началом книгопечатания «книжная справа» становится частью технологического процесса издания книги, смысл которого состоит в размножении абсолютно идентичного текста. В связи с этим появляется необходимость унификации многочисленных рукописных оригиналов, их сверки и исправления, и как следствие появляются принципы издания рукописи. Так, например, в Европе в XVI столетии книгопечатание стимулировало работу по переводу на национальные языки Библии, которая до этого была редкостью даже в руках духовенства. Унификация текстов Священного писания породила систему ссылок и примечаний и столь привычное современному читателю деление текстов Библии на стихи ¹¹. Книгопечатание вырвало из рук католической церкви монопольное право на редактирование, размножение, а значит и толкование текстов Священного писания. Не случайно официальный Рим восстал против потока печатной литературы и попытался ограничить его введением индекса запрещенных книг ¹². В России первопечатнику Ивану Федорову, при работе над изданием «Часовника» и «Псалтири», которые были отпечатаны вслед за знаменитым «Апостолом», пришлось столкнуться с противодействием высшего духовенства опасавшегося, что новшества с исправлением священных книг могут обернуться расколом церкви. В результате обе книги вышли в свет без сколько-нибудь существенной правки текста, а самому Ивану Федорову пришлось покинуть Москву ¹³.

Идея Г. Флоровского, изложенная на нескольких страницах его фундаментального труда, не получила дальнейшего развития ни в его работе, ни в исследованиях других ученых. Вообще, исследователи долгое время склонны были недооценивать значение русского книгопечатания. Так, С. П. Луппов, полагал, что книги, изданные типографским способом, ввиду высокой цены и скудного [361] ассортимента не могли составить сколько-нибудь заметную конкуренцию рукописям ¹⁴. Это мнение было оспорено И. В. Поздеевой, которая на основе анализа архива московского Печатного двора пришла к выводу, что книгопечатание во всяком случае способствовало распространению грамотности, так как учебная книга составляла примерно третью часть всей типографской продукции в России в первой половине XVII в., а цены на эти издания были вполне доступны большинству населения ¹⁵. А. С. Демин попытался связать поэтику древнерусской литературы XVI – XVII вв. с социально-исторической психологией. В качестве основного источника для своей работы им были привлечены тексты предисловий и послесловий к старопечатным изданиям. По мнению исследователя, после Смуты в России на долгое время установилась ситуация внешнего благополучия, и в течение всего XVII в. среди верхов общества господствовали настроения благодушия и умиротворения ¹⁶. Этот вывод, который никак не вяжется с реальной политической ситуацией того времени, кажется парадоксальным, и сам автор не склонен этого отрицать. На наш взгляд, этот парадокс происходит от смешения исследователем памятников официального делопроизводства, рукописных литературных произведений и старопечатных изданий. И те, и другие, и третьи слишком различны по своей природе, чтобы их можно было поставить в один ряд. Например, совершенно очевидно, что в изданиях московского Печатного двора, которые подвергались тщательной цензуре, любая критика существующего порядка была просто немыслима.

Появившись в Германии в середине XV в., книгопечатание в короткий срок покорило Европу. Спустя всего сорок лет в 260 городах континента существовало уже не менее 1100 типографий. Общий тираж инкунабул – книг, изданных до 1500 г. – оценивается в 10 – 12 миллионов экземпляров ¹⁷. В России книгопечатание поначалу не получило широкого распространения. Причиной этому было не только сопротивление идеологов московского православия, но и внутренняя нестабильность, вызванная опричным террором, а затем Смутой. Во время московского разорения «таковое доброе дело, печатный дом и вся штамба того печатного дела от тех врагов и супостат разорися и огнем пожжена бысть и погибе до конца, и не остася ничто же таковаго орудия, хитрии же на то людие мали осташася и воины русския грады отбегоша» ¹⁸. Печатники вынуждены были перебраться в провинцию, в Нижний Новгород, где они стали издавать литературу агитационного характера ¹⁹. Тем не менее, именно в этот критический для страны [362]

период значение печатного слова, нацеленного на «утверждение истинныя и непорочный християнския веры и на спасение роду человеческому» было осознано в полной мере ²⁰.

Как это не покажется парадоксальным, но по всей видимости именно Смуте книгопечатание было обязано своим быстрым развитием в XVII в. В огнях пожаров было истреблено большое количество книг, поэтому необходимо было в короткий срок удовлетворить спрос на богослужебную литературу. В первую очередь книги рассылались по городам для раздачи по приходским церквям. Так, в 1621 г. в города Владимир, Калугу, Тверь, Торжок, Зарайск и Переяславль Рязанский были посланы «книги печатныя, треоди постныя и цветныя и минеи месяца Генваря», а велено было за те книги «имати денги по той цене, что те книги стали в печати, без прибыли, для просвещения святых Божиих церквей и для своего государьскаго здоровья, чтоб теми книгами святыя Божия церкви просвещались и имя бы Божие славилося, и за них бы государей Бога молили» ²¹. В 1626 г. в Великий Устюг были посланы печатные книги Шестодневцы и Часовники, за которые также велено было «имати денги» без прибыли ²².

После московского разорения необходимо было провести реформы по укреплению государственной власти. Положение Романовых на троне долгое время было непрочным. Даже в середине столетия легитимность династии была сомнительной. Материалы следственных дел первой половины XVII в. вырисовывают общественные настроения того времени. А их едва ли можно назвать верноподданническими ²³. В этих условиях правительство быстро осознало, что печатная книга, издававшаяся под неусыпным контролем приказной администрации – лучшее по тем временам средство идеологического воздействия на население. Авторы старопечатных послесловий непременно возносили хвалу «истинному рачителю благочестия» царю Михаилу Федоровичу, подчеркивая его родство с династией Рюриковичей, с дедом Иваном Грозным и дядей Федором Ивановичем ²⁴. Необходимо было убедить читателя в том, что Романовы по праву воцарились на престоле московских царей.

Наконец, важно отметить и то, что во времена Смуты в Россию хлынул поток изданий, отпечатанных за рубежом. Так, шведский король Густав Адольф даже устроил в Стокгольме славянскую типографию, с целью распространения лютеранства среди русского населения Прибалтики. Вскоре в этой типографии был издан славянский перевод катехизиса М. Лютера ²⁵. Озабоченный [363] распространением протестантизма в Кореле, Новгородский митрополит Макарий писал тамошнему духовенству: «крепце стойте, мужайтеся, утвержайтеся и ничим же преткновени бывайте, и от прежних преданий никако же ничево же умаляюще держитеся отцепреданныя вам святая Апостольския веры» ²⁶.

Отход прихожан от православия вызывал беспокойство не только у русского духовенства. В сентябре 1640 г. в Киеве состоялся церковный собор, созванный митрополитом Петром Могилой. Причиной созыва собора стало распространение среди православной паствы еретических книг, отпечатанных «польским языком». «И кто те книги имел и их читал, тот и сам по ним веровал, и других тому же научал. Почему многие христиане отпали от веры нашей и вдались в различный ереси, и утесняют Церковь, насилуют и повергают в скорбь» ²⁷. Озабоченный таким положением дел, П. Могила написал православный Катехизис с изложением символа веры и основных православных обрядов, который впоследствии был издан в Москве ²⁸.

Итак, после Смуты книгопечатание стало быстро развиваться. Об этом свидетельствуют цифры тиражей. За всю вторую половину XVI столетия в Москве было отпечатано всего 16 изданий. Еще 17 изданий вышло в свет в период с 1601 по 1619 г. Зато при Филарете (1619 – 1633 гг.) московский Печатный двор выпустил уже 73 книги, при патриархе Иоасафе (1634 – 1640 гг.) – 56 книг, а при патриархе Иосифе (1642-1652 гг.) – 85 книг ²⁹. Нетрудно подсчитать, что при среднем тираже книги в 1000 – 1200 ³⁰ экземпляров в середине XVII в. в России издавалось 8500 единиц печатной продукции в год (по 8 – 9 изданий). Много это или мало? В XVI в. в одном только Париже было отпечатано 25 тыс. изданий, то есть в среднем по 250 изданий в год; в Германии – 45 тыс. изданий (по 450 в год), в Англии – 10 тыс. изданий (по 100 в год), в Нидерландах – 8 тыс. изданий (по 80 в год) ³¹. По сравнению с этими цифрами масштабы книгопечатания в России кажутся смехотворными.

Причина такого различия кроется на наш взгляд в государственной монополии на издание книжной продукции в России, в отличие от Европы, где книгопечатание было преимущественно делом частных лиц. Единственная типография находилась в Москве, и работа печатников постоянно контролировалась идеологами православия. Естественно, что в этих условиях подготовка книги к печати растягивалась на длительное время – от 4 – 8 месяцев при переиздании и до года и больше, если книга издавалась впервые. [364]

К делу «книжной справы» относились очень ответственно. Иногда исправления вносились в уже отпечатанный тираж, ошибки «затирали» белилами ³².

В 1616 г. в Москве было задумано осуществить издание Требника, книги, которая раньше в России не издавалась. Любопытно, что инициатива этого мероприятия исходила от светских властей, а не от церковных иерархов, а именно от боярина Б. М. Салтыкова, который в это время был фактическим правителем государства ³³. Работа по подготовке текста к печати первоначально была поручена старцу Троице-Сергиева монастыря Арсению Глухому и попу Ивану Наседке. Однако, через некоторое время справщики били челом, что «от неразумных писцов» переводы Требника «рознятся во многих местех, чины и уставы, стихи и молитвы не сходятся... а иное от толмачей несогласие, понеже в них не вси учения философского учены» ³⁴. Арсений Глухой и Иван Наседка просили передать дело исправления более компетентным справщикам. Работу над изданием Требника возглавил Троицкий архимандрит Дионисий Зобниновский. Дело Дионисия – одна из самых ярких иллюстраций общественного и политического значения книгопечатания.

В средние века монастыри были центрами культуры. В крупнейших из них были собраны богатейшие библиотеки. После Смуты московское правительство не раз обращалось к настоятелям этих обителей с просьбой прислать в Москву «книги харатейныя, прологи и минеи четьи, добрых старых преводов». Книги эти поступали на Печатный двор. Так, в 1639 г. из Кирилло-Белозерского монастыря было прислано свыше двадцати наименований книг, среди которых были сочинения отцов церкви, правила семи вселенских соборов, постановления Стоглавого собора и т. д. В 1640 г. из того же монастыря велено было прислать прологов и миней четьих «добрых старых переводов харатейных книг... к печатному делу» ³⁵.

Архимандрит Троице-Сергиева монастыря Дионисий был одним из самых образованных людей своего времени. Он взялся за редакторскую работу весьма основательно. Для исправления Требника было привлечено около 20 списков рукописей. Нужно было не только исправить книгу, но фактически составить ее заново, так как рукописные экземпляры Требника сильно отличались друг от друга, даже количество глав в них было неодинаковым ³⁶. В результате кропотливой работы Дионисию пришлось сделать многочисленные исправления. Справщики «безо всякия хитрости сидели полтора года день и нощь». Помимо Требника они исправили Триодь цветную, Октиох, Минею общую, Псалтирь и Канонник ³⁷. [365]

Закончив свою работу к маю 1618 г., Дионисий подал челобитную местоблюстителю патриаршего престола Крутицкому митрополиту Ионе о созыве Освященного собора, который должен был либо принять, либо отвергнуть его исправления. Помощник Дионисия Арсений Глухой предупреждал архимандрита, что везти исправленную книгу к Москве «исчерня» не следует, так как «простым людем станет смутно». Дионисий не послушал совета Арсения, и это привело к печальным последствиям. На соборе на архимандрита поступил донос от его недоброжелателей, которые обвинили его в умышленной порче Священного писания, якобы он «во многих книгах выскребал и вырезывал, и писал в том месте по своему произволу» ³⁸. Особенное негодование вызвало исправление, внесенное в текст молитвы на освящение Богоявленской воды, где Дионисий после слов «сам человеколюбец Царь прииди, пришествием Святаго Духа Твоего, и освяти воду сию Духом Твоим святым и огнем» убрал прилог «и огнем», сославшись на отсутствие такового в древних переводах ³⁹. По приговору Освященного собора Дионисий был осужден на заточение в Кирилло-Белозерский монастырь. Его помощники Арсений Глухой и Иван Наседка также подверглись опале. Редактирование канонических текстов вызвало немедленную реакцию консервативно настроенного духовенства, которое своими действиями по сути дела сворачивало работу московской типографии.

Однако в России государственная власть была неподконтрольна церковной иерархии, хотя и находилась под ее влиянием. Вернувшийся из польского плена патриарх Филарет хорошо понимал необходимость печатания книг. Когда один из помощников Дионисия Иван Наседка подал ему пространную челобитную с подробным изложением дела справщиков, Филарет созвал новый собор, где дал возможность Дионисию выступить с публичной защитой своих действий ⁴⁰. Собор оправдал Дионисия, что произошло, конечно же, под влиянием патриарха. Однако Филарет понял, что он столкнулся с серьезной оппозицией в лице высшего духовенства, во главе которой стоял Крутицкий митрополит Иона. Противостоять этой оппозиции было не так-то просто.

Сначала Филарету пришлось пойти на компромисс. Он предложил Иерусалимскому патриарху Феофану, который в это время находился в Москве, выступить третейским судьей в споре о прилоге «и огнем». Феофан должен был вернувшись на родину справиться об этом в древнегреческих книгах. Это был великолепный тактический ход. Феофан приехал в Москву еще в апреле 1619 г. за [366] милостыней. Он не пользовался абсолютно никаким влиянием ни на царя ни на патриарха. Его участие в поставлении Филарета на патриаршество было не более, чем формальностью ⁴¹. Получив в Москве деньги, Феофан был готов во всем угождать своему благодетелю. В 1625 г. он прислал Филарету грамоту, где подтверждал, что в греческих древних книгах прилога «и огнем» не было. В том же году из Москвы была послана грамота игумену Сийского монастыря, в которой говорилось, чтобы он в Служебниках и Потребниках «во всех то глаголание о прилогу "огня" замазал бы еси чернилом кистью, а сделать чернила нароком с комедию» ⁴². Аналогичные грамоты были посланы и в другие города и монастыри. В Российской национальной библиотеке сохранился экземпляр Требника, где прилог «и огнем» тщательно замазан черными чернилами ⁴³. Поразительный памятник средневековой цензуры!

Так в пылу политической борьбы был создан прецедент обращения к греческому духовенству за консультацией по вопросам «книжной справы».

В декабре 1620 г. Филарет собрал новый собор, на котором обвинил митрополита Иону в отступлении от православных канонов. Формальным поводом для обвинения послужил тот факт, что Крутицкий митрополит еще в то время, когда Филарет находился в плену, позволил двум полякам, перебежавшим в Россию, Яну Слобоцкому и Матвею Светицкому, принять православие, но при этом велел священникам не крестить их вторично, а только «святым миром помазати» ⁴⁴. Этот проступок расценивался, как ересь, ибо со времен святого Владимира никто «в нас не дерзнул сотворити таков соблазн еретичества, кроме Игнатия изверженаго патриарха и тебя» [намек на патриарха Игнатия – ставленника Лжедмитрия I – С. Л. ]. Собор, на котором присутствовали почти все высшие иерархи, постановил впредь перекрещивать выходцев из Белоруссии и Польши в три погружения, а митрополиту Ионе было запрещено служить литургию «до болшаго собора» ⁴⁵. Тем не менее, Иона не был отлучен от кафедры и сохранял свой пост по крайней мере до 1624 г. ⁴⁶ Разом сломить церковную оппозицию Филарету было не под силу. Уже после его смерти выяснилось, что отнюдь не все епископы разделяют его действия. Так, в 1639 г. Новгородский митрополит Афоний в одном из своих сочинений возобновил полемику об исправлениях Дионисия Зобниновского, в том числе и о пресловутом прилоге «и огнем» ⁴⁷.

С приходом Филарета к власти книгопечатание в Москве набирает силу. Заново издаются Псалтирь, Апостол, Служебник, [367] Минея служебная, которые рассылаются по разным городам в приходские церкви. Книги литовской печати временно разрешено было держать, но только в церквях, чтобы в них «без пенья не было» ⁴⁸. В послесловиях к изданиям 20-х гг. XVII в. подчеркивалась заслуги царя Михаила Федоровича и его отца и богомольца Филарета Никитича, которые позаботились «о исправлении книжном, и в них о словеси истиннем извожением печатными писмены ко спасению душам християнскаго народа многочисленнаго», «ко умножению славы вседержителя Бога и всему православному християньству к полезному жительству» ⁴⁹. Авторы предисловий и послесловий подчеркивали, что печатные книги издавались «к согласию разстоящихся переводов» ⁵⁰. Царь и патриарх, узнав, что «всякое несогласие и разстояние в церковном соединении случашеся», что «беседы злы растлевают человеком умы и лишают истины, и от них же часто случаются душевные беды», повелели «от градов книги харатейныя добрых переводов древних собирати... и от тех древниих харатииных книг божественных писании стихословие исправляти, яже неисправлением от преписующих и многолетных обычаев погрешена быша... и сия вся исправльше и во единогласие вся потребы и чины церковнаго священноначалия сочетаста» ⁵¹.

Редакторская правка печатных изданий 20-30-х гг. XVII в. не носила сколько-нибудь систематического характера. «Мы грубии, ни делу ни слову ни искусни», – писали о себе авторы послесловий ⁵². Они обращались к просвещенному читателю с такими словами: «любезно молим вас, милостиви нам будите, и не зазориви ума нашего грубости и неразумию. Аще за немощь прегрешений наших и недоумением укротися, или преложися, или отменися, сами исправляйте благоволением и действом пресвятаго духа» или «егда учнете в сию книгу потребы смотрити, и аще что узрите в ней нашим забвением или нерадением или неведением пройдено и неисправлено, прощения просим... Аще кто в вас искусен, сам да исправит» ⁵³. Таким образом, справщики сами признавали свою некомпетентность в редакторском деле.

Между тем, печатные книги, завезенные из-за рубежа, подвергались тщательной цензуре. Если в них по мнению московских идеологов обнаруживались расхождения с православными догматами, то их тиражи попросту уничтожались. Так, в 1627 г. в Верхотурье была послана грамота, где предписывалось «во всех городех» собрать книги литовской печати Евангелие учительное Кирилла Транквилиона, которое содержит «многая ереси и супротивства древним учительным Евангельям и иным святых отец божественным [368] книгам». И те книги велено было приносить «безпенно» в съезжую избу, а затем «на пожарех сжечь, чтоб та ересь и смута в мире не была» ⁵⁴. Как видно из грамоты, государство даже не заботилось о компенсации своим подданным за изъятые книги.

В 1626 г. в Москву из Литвы приехал знаменитый просветитель и гуманист Лаврентий Зизаний. Лаврентий привез с собой рукопись своего сочинения «Катехизис Великий», которое ему не удалось издать в Киеве. Сочинение это содержало изложение основных догматов православия, а также главы, посвященные истории, естествознанию, астрологии и другим наукам. Обратившись с просьбой к властям об издании «Катехизиса» в Москве, Лаврентий получил положительный ответ. Книга была издана небольшим тиражом и подверглась скрупулезной цензуре, о характере которой нам известно благодаря сохранившемуся протоколу заседания, проходившего в Книжной палате с участием Корецкого протопопа Лаврентия (Зизания), игумена Богоявленского монастыря Ильи, справщика Григория Анисимова, боярина И. Б. Черкасского и дьяка Федора Лихачева ⁵⁵. Заседание происходило 18 февраля 1627 г. Игумен Илья допрашивал протопопа Лаврентия о догматах православной веры, а именно – о том, как он понимает единство пресвятой Троицы. По мнению цензоров, в рукописи «Катехизиса» содержались еретические трактовки этого основного догмата православия. Так, Лаврентий писал в своей книге, что «оба существа свое имут сын и дух святый», тогда как следовало было бы написать «оба существо свое имут», поскольку в Троице не три существа, а одно. Лаврентий по мнению цензоров путал понятия лица и образа, не понимая, что в Троице три лица, а образ един. Русские цензоры указывали, что они руководствовались старыми греческими книгами, так как новых они не приемлют, «потому что греки ныне живут в теснотах великих между неверными» ⁵⁶.

Лаврентий прекрасно понимал, что ему нет смысла вступать в полемику со своими редакторами, чтобы не навлечь на себя еще большие неприятности. Он клялся, что у него и мысли не было испортить Священное писание, что это «переводчик погрешил». Тем не менее, на следующий день ему пришлось выслушать длинное нравоучение игумена Ильи, который передав Лаврентию отредактированный тираж «Катехизиса» говорил: «зело Лаврентий смело дерзаеши много глаголати о божестве Святыя Троица или мнишеом паче богословцев древних достигнути глубину крайняго богословия?» ⁵⁷. Вот позиция русских средневековых идеологов! [369]

Лаврентия упрекали и в том, что он вписал в свою книгу главы из астрологии, что та книга астрология «взята от волхвов ельлинских и от идолослужителей, ино туго в книге и нашему правоверию несходна». Лаврентий отвечал, что он затем и приехал в Москву, чтобы «здесь лучшая наука прияти; а ведаю и сам, что в моей книге много было и не дело писано». Показная смиренность Лаврентия спасла его от возможной опалы. Протопоп благодарил патриарха Филарета за науку, просил прощения у игумена Ильи, и на том они «разыдошася с миром» ⁵⁸.

Иногда еретическими признавались книги не только литовской, но и московской печати, о чем свидетельствует история церковного Устава. Впервые книга Устав была издана в 1610 г. «благоволением первопастыря тогда сущу... кир Ермогена патриарха Московскаго и всея России... » ⁵⁹. В 1633 г. все печатные Уставы велено было собрать и присласть к Москве, поскольку «те Уставы печатал вор, бражник, Троицкого Сергеева монастыря крылошанин, чернец Логин», якобы «без благословения святейшаго брата его Ермогена», что многие статьи в тех Уставах «напечатаны не по апостольскому и не по отеческому преданию». «А собрав те книги указал великий господин отец наш и Государь Патриарх Филарет Никитич Московский и всеа Русии сжечь» ⁶⁰. Сличение некоторых статей печатного Устава 1610 и 1633 гг. издания показало, что различия между ними довольно незначительные. И. Мансветов, посвятивший этому вопросу специальное исследование, пришел к выводу, что систематическое исправление Устава было предпринято только в 1682 г., тогда как до этого времени «справщики» ограничивались лишь паллиативными мерами, не следуя какому-то определенному плану ⁶¹. Книга Устав 1610 г. издания стоила очень дорого. Она была отпечатана в лист и содержала более тысячи страниц. Кто бы мог позволить себе отдать такую книгу на сожжение, не получив за это никакой компенсации? Монахи Соловецкого монастыря нашли выход из положения: они просто внесли правку в печатный Устав 1610 г. Например, в чине «како должно есть иерею отпусты творити» в Лазареву субботу они трижды заклеили бумагой слово «человечеством», в соответствии с той редакторской правкой, которая была внесена в издание Устава 1633 г. ⁶²

В печатных изданиях первой половины XVII в. особое внимание уделялось вопросам веры. Постепенно и архиереи осознали, что с помощью печатного станка они могут быстро донести свои проповеди до православной паствы. «Невозможно рукописными книгами многорачительному и люботрудному человеческому естеству [370] тех достизати и навыкати», – писали авторы послесловия к Трефологиону ⁶³. В 1634 г. была издана книга Букварь «малым детем в научение и познание божественаго писания», которую авторы предполагали «по всей бы своей велицей Русии разсеяти, яки благое семя в доброплодныя земли, яко да множится и растет благочестие в всей русьстей земли». С помощью этой книги «малые отрочата учатся и вразумляют», а взойдя на высшую ступень знаний, дни «учнут славити единаго бога в троице отца и сына и святаго духа» ⁶⁴. Проповеди православных догматов и обличения еретиков начинают с звучать со страниц печатных изданий в конце 30-х – начале 40-х гг. XVII в. Почему именно в это время? Чтобы ответить на этот вопрос, следует вспомнить внешнеполитические обстоятельства того времени.

Патриарх Филарет прекрасно понимал, что политика изоляционизма не сулит для России никаких выгод. В начале своего правления он попытался пробить брешь в отношениях с протестантскими державами. Иначе как объяснить его попытки устроить женитьбу царя Михаила Федоровича сначала на датской, а потом на шведской принцессе? ⁶⁵ Однако эти усилия пропали даром из-за оппозиции духовных властей, которые настаивали на том, чтобы невеста государя перед свадьбой приняла православие. Условия, выдвинутые духовенством, на практике означали бы не династический брак, а передачу невесты в собственность православного царя без каких-бы то ни было юридических обязательств перед ее отцом. Несмотря на фиаско, Филарет остался верен своим принципам. В конце своего правления он вступает в Тридцатилетнюю войну на стороне антигабсбургской коалиции. Однако со смертью патриарха в 1633 г. церковная оппозиция поднимает голову. Поражение в Смоленской войне и разрыв отношений со Швецией, официальное признание Киевской православной митрополии Речью Посполитой, низложение давнего политического партнера Филарета – Константинопольского патриарха Кирилла Лукариса в 1635 г., наконец, обострение отношений с Османской империей – все это способствовало тому, что Московское государство снова отгородилось от всего мира, создав из себя образ единственного хранителя древнего византийского православия ⁶⁶.

Интересы православного государства теперь готово было защищать и высшее духовенство. В исповедальных формулах первой половины XVII в. в числе «грехов» власть имущих появляются всевозможные государственные преступления, намерения «испортить» государя, «отъехать» в чужую землю и т. д. ⁶⁷ Эта [371] охранительная тенденция тесно переплетается с другой, которую вслед за С. Зеньковским можно было бы назвать «обороной православия» ⁶⁸. В тех же исповедальных формулах вопросы веры неизменно стоят на первом месте. «Веруеши ли во отца и сына и святаго духа», «исповедуеши ли в троицы единаго бога несмесна и неразделна исприсносущна», «исповедуеши ли Христа во дву естествех, сиречь в божестве и человечестве, во едином же лице» – вот те вопросы, которые в первую очередь задавал священник исповедуемому. Даже государю предписывалось отвечать, не женат ли он в четвертый раз и не отдал ли он замуж в неверные страны свою сестру или дочь ⁶⁹.

В состав Требника, отпечатанного в 1639 г., было включено деяние церковного собора 1620 г., того самого, на котором было предъявлено обвинение Крутицкому митрополиту Ионе в том, что он позволил не перекрещивать двух поляков, захотевших принять православие и перейти на службу к московскому государю. Это деяние заканчивается обширной инструкцией о том, как принимать в православие приходящих от люторских, латинских, сарацинских, иудейских и прочих ересей, и по какому обряду их следует вторично крестить ⁷⁰. Во втором и третьем издании книги «Пролог» – первой печатной четьей книги на Руси, значительное место было отведено описанию житий русских святых, рассказу о борьбе православной Руси с иноверными врагами. Как отмечала А. С. Елеонская, целью этих изданий было прославление великой России и утвердившейся на троне новой династии ⁷¹. Изданию Псалтири 1642 г. было ниспослано обширное предисловие с указом о поклонах, «когда бывают в церкви, и в келиях, и в домех, приходным и исходный и когда не бывают» и указом о том, «яко подобает всякому християнину ведати известно, како лице свое крестити крестообразно и истово. И какова есть сила крестнаго знамения, и коль велико божественное таиньство в сложении перст... » ⁷²

Пропаганда идей православия требовала от издателей привлечения к работе все новых и новых текстов. В ассортименте типографии московского Печатного двора появляются сочинения отцов церкви: Иоанна Златоуста, Аввы Дорофея, Кирилла Иерусалимского, Иоанна Дамаскина, Ефрема Сирина и др., издаются жития русских святых: Сергия Радонежского, Никона Черногорца, преподобного Саввы Сторожевского ⁷³. В начале 40-х гг. на страницах печатных изданий впервые появляется новая проповедь. Первым из архиереев в полной мере осознал преимущества печатного станка патриарх Иосиф. В августе 1643 г. была отпечатана книга [372] «Поучений» патриарха, в которой помимо выдержек из Библии и сочинений отцов церкви содержалось много оригинальных отрывков ⁷⁴. Обращаясь к своей пастве, Иосиф призывает читать книги, так как «мнози убо непрочитанием книг с праваго пути совратишася». Однако это пожелание относилось только к определенным книгам, если можно так сказать идеологически выдержанным. «Ложных же книг непочитайте, – продолжал патриарх, – и от еретик уклоняйтеся, и сообщение с ними не имейте» ⁷⁵. Издатели подчеркивали, что каждый православный христианин должен уметь читать Священное писание, с тем, чтобы хорошо усвоить догматы религии и не впасть в еретичество. В предисловии к Часовнику, одной из учебных книг, говорилось: «А грамотное учение вемы, яко дело божие есть» ⁷⁶.

В апреле 1644 г. в Москве была отпечатана «Кириллова книга», в которую вошли сочинения Иерусалимского епископа Кирилла, Максима Грека и Александрийского патриарха Мелетия. Книга была издана «на еретики и на расколники нашея православный веры... на римляны и латыны, на люторы же и калвины», которые возмутили всю вселенную своим еретическим учением. Книгу предполагалось пустить «во всю свою русскую землю всякому православному християнину хотящему ея прочитати» ⁷⁷. В пространном стихотворном предисловии к изданию подчеркивалось, что оно адресовано «хотящим с жиды, и с теми еретики, и с римляны, и с люторы, и с калвины о вере претися, чтобы им окаянным высокоумным не мнетися» ⁷⁸. В предисловии к сборнику полемических сочинений Захария Копыстенского, известного как «Книга о вере», говорилось, что «в настоящая сия времена последняа по грехом нерадения нашего велик пламень злохитреных и многоглавных ересей разгореся». Многие люди отходят от православия, не знают «в чем православнии от отпадших разньствуем», и что особенно примечательно: «мнози ныне свой хлеб и сокровища духовная во чтении и поучении изобилных книг словенских оставивше, за чюжие, иже смертоносным устроеныи хлеб хапаются» ⁷⁹.

Любопытно, что издатели, осознавая свою ответственность за правку текстов Священного писания, постоянно оправдывались перед читателями: «егда убо узрите в писменех яко бы реши занедовычение странность или в просодии, и возомнится вы яко ново сие и необычно; ей ей, не ново и не нами убо сия вписашася, но ово убо от древних ведущих доброписцов нашея великия Русии... » ⁸⁰ Авторы послесловий уведомляли читателей, что ими «не мали преводы... к тиснению печатнаго дела собрани» ⁸¹. Например, [373] в послесловии к учительному Евангелию было написано: «Да не усумнишися, православный читателю, егда обрящеши во святей книзе сей исправления речений... понеже за их же святительским благословением со многих преводов свидетелствование и справлена суть; преводы же собраны быша, един святыя соборныя великия церкве Пресвятыя Богородицы Успения, и другий Чудова монастыря и чюдотворца Алексия, и два Острожския печати» ⁸².

«Да не усумнишися», – звучит призыв со страниц печатных книг середины XVII в.! Так значит, семена сомнения уже были посеяны в сознание средневекового читателя, если издатели столь недвусмысленно заявляли об этом. Какие же всходы они впоследствии дали?

Середина XVII в. стала временем подлинного расцвета древнерусского книгопечатания. В 1646 г. было издано 15 книг, в 1647 г. – 13, в 1648 г. – 10 книг ⁸³. Это самые высокие показатели за все XVII столетие. В ассортименте книжной лавки московского Печатного двора появляются книги чисто светского содержания, такие как «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей» или «Уложение 1649 г. » Печатные книги находили спрос в самых широких слоях населения. По подсчетам А. И. Соболевского, грамотность в России в XVI – XVII вв. была довольно высокой: 70% среди духовенства, около 75% среди купечества, не ниже 20% среди посадского населения, не ниже 15% среди крестьян ⁸⁴. Эти данные были поставлены под сомнение И. А. Баклановой, которая полагала, что на основании двух-трех рукоприкладств нельзя делать общий вывод о процентном соотношении грамотных людей среди населения. Исследовательница показала, что в XVII в. наряду с печатной продолжала существовать и рукописная книга, хотя стоила она очень дорого, и изготовление ее занимало несколько месяцев. Это наблюдение не помешало И. А. Баклановой сделать вывод, что к середине XVII в. круг образованных людей заметно увеличился и стал более демократичным. В него вливаются посадские люди и крестьяне, предметом чтения которых была в основном церковно-богослужебная и назидательная литература, то есть та, которую издавал Печатный двор ⁸⁵. С. П. Луппов опубликовал расходную книгу книжной лавки Печатного двора середины столетия и наглядно показал процентное соотношение читателей печатной продукции. Ее основными потребителями было духовенство, на долю которого приходилось примерно 27% всех покупок, торговые люди (также 27%), знать и дворянство (17%). Треть покупателей были иногородними ⁸⁶. [374]

В Европе распространение книгопечатания ознаменовало собой революцию в средствах социальной коммуникации; то был своего рода информационный бум, важнейшим следствием которого стало приобщение широких слоев населения к книжной культуре ⁸⁷. Теперь даже простолюдины активно обсуждали и толковали прочитанные ими книги ⁸⁸. Итальянский историк Карло Гинзбург на конкретном примере показал, как простой фриульский мельник под влиянием печатной литературы вдруг начинал философствовать об основах мироздания ⁸⁹. Не происходили ли сходные процессы и в России, не было ли связано с появлением массового читателя возникновение в середине XVII в. культурно-реформистского движения «ревнителей благочестия», по выражению Н. Ю. Бубнова, русской «интеллигенции» ⁹⁰?

Вспомним, что все без исключения «ревнители» были «людьми книжными». Духовник царя Алексея Михайловича Стефан Вонифатьев, «всегда входя в царския палаты, глаголаше от книг словеса полезная», Иван Неронов читал своим прихожанам «Божественныя книги с разсуждением, и толковаше всяку речь ясно и зело просто слушателем простым», Федора Ртищева мы знаем как человека «в словесех речиста и в святых книгах искуснейша» ⁹¹, патриарх Никон еще в детстве начал «Божественнаго писания навыкати» ⁹². Однако самым важным было не то, что боголюбцы читали книги, а то, что они читали одни и те же книги. В библиотеке образованного человека того времени обязательно было представлено большинство московских изданий конца 40 – начала 50-х гг. Наибольшей популярностью у читателей пользовались «Кириллова книга» и «Книга о вере», которые впоследствии оказали огромное влияние на формирование старообрядческой идеологии ⁹³. Среди покупателей книжной лавки московского Печатного двора мы находим и царя Алексея Михайловича, и Стефана Вонифатьева, и Никона, и царского постельничего Ф. М. Ртищева, и боярина Б. И. Морозова ⁹⁴. Мировоззрение этих людей формировалось под влиянием одного и того же круга литературы, а значит, всех их должны были волновать одни и те же вопросы.

Движение «ревнителей благочестия» первоначально возникло в среде белого духовенства, которое по роду своей деятельности быстрее других приобщилось к книжной культуре. Сравнивая учение отцов церкви и благочестивые подвиги русских святых с окружающей их действительностью, священники не могли не заметить те пороки, которыми была поражена церковно-приходская жизнь того времени. Уже в середине 30-х гг. XVII в. нижегородские протопопы [375] активно выступали за наведение порядка в приходской среде, обличали пьянство, скоморошеские игры, невнимание прихожан к божественной литургии, леность и нерадение попов и дьяконов ⁹⁵. Одни из них видели средство искоренения церковных беспорядков в публичной проповеди, другие – в изменении практики богослужений и приведении ее в соответствие с теми нормами, которые, как им казалось, были прописаны в сочинениях отцов церкви. Так возникла идея церковного обновления, которая в первые годы царствования Алексея Михайловича с одной стороны получила поддержку при дворе, а с другой – нашла себе противников среди епископата ⁹⁶.

Разногласия по поводу некоторых аспектов церковной службы вылились в широкую дискуссию. Так, например, активно обсуждался вопрос о необходимости введения единогласного пения в приходских церквях, о пении псалтири, обратясь лицом на восток, об отправлении литургии в праздник четыредесятницы и т. д. ⁹⁷ Аргументируя необходимость нововведений, «ревнители благочестия» ссылались на авторитетное мнение византийских авторов. Так, некто Агафоник, личность которого исследователи не без оснований отождествляют со Стефаном Вонифатьевым ⁹⁸, в послании Суздальскому архиепископу Серапиону о единогласном пении постоянно аппелирует к писаниям святых отцов: «Аввы Дорофея, святый мой владыко, глас восприим», «якоже и Златоустый глаголет», «како похваляет преподобный Никон чин церковный», «такожде и Григорий Богослов... рек», «Фотий, митрополит Московский, чюдотворец, во своей книге сие написа» ⁹⁹. В послании митрополиту Никону о поклонах Агафоник также ссылается на сочинения И. Златоуста, аввы Дорофея, Афанасия Великого, но кроме этого он привлекает в качестве аргументов и свидетельства очевидцев: «... и посему у нас творится противно святей восточней церкви и всея греческия земли церкве Констянтинопольския, и Александрьския, и святогорских, и Малыя Росии, и Болгарских, и Сербских, якоже от достовернейших свидетелей слышахом и известихомся, иже сами тамо пожиша и своими очима видеша, нежели слышаша ушима: паче же со многими епископы греческими беседовахом мы и братия наша... » ¹⁰⁰. Таким образом, в сочинении Агафоника, хронологически относящемуся к 1650 – 1651 гг. уже присутствует сопоставление некоторых особенностей русского и греческого богослужения. Разумеется, оно не было случайным.

Приход к власти Алексея Михайловича совпал с началом нормализации отношений России с византийской православной [376] церковью, которые были нарушены после низложения Константинопольского патриарха Кирилла Лукариса. Летом 1645 года в Россию приехал Палеопатрский митрополит Феофан, который подал в Посольский приказ челобитную с изложением программы культурного и политического сотрудничества двух церквей. В этой челобитной между прочим говорилось: «Буди ведомо, державный и великий царю, что веляе есть ныне безсилие во всем роде православных християн и борения от еретиков, потому что имеют папежи (!) и лютори греческую печать и печатают повсядневно богословные книги святых отец. И в тех книгах вмещают лютое зелье, поганую свою ересь и клеплют святых и богоносных отец, что будто пишут по их обычаю». Феофан писал, что турки не позволяют грекам печатать книги в Константинополе и предлагал «быть греческой печати» в Москве, для чего «приехати греческому учителю учить руских детей философства и богословия греческого языку и по рускому. Тогда будут переводить многие книги греческие на руской язык, которые не переведены» ¹⁰¹.

Предложение греческого иерарха нашло отклик при дворе Алексея Михайловича. Отправлявшимся в Стамбул русским послам был дан наказ: «Да во Царе ж городе проведати им про греческого переводчика, который бы по-гречески и по-руски грамоте и языку умел достаточно и грамоте руской и греческой был гораздо навычен и чтоб умел всякие греческие книги на руской язык перевесть подлинно» ¹⁰². Однако переводчик вскоре объявился сам. На обратном пути в Константинополь Феофан встретил в Киеве своего старого знакомого – архимандрита Венедикта. Он предоставил ему необходимые рекомендации, и тот в марте 1646 г. приехал в Москву и предложил свои услуги. Известно, что Венедикт перевел с латинского книгу «об индийском царстве», однако его карьера неожиданно оборвалась и вскоре ему пришлось покинуть Россию ¹⁰³.

Новый этап взаимоотношений с греческим духовенством начинается в 1649 г. после приезда в Москву Иерусалимского патриарха Паисия. В это время борьба между сторонниками церковного обновления и его противниками достигла своего апогея. После московского восстания 1648 г., показавшего неспособность светских властей и церковных иерархов противостоять стихии народного бунта, "ревнители благочестия" выступили с инициативой обновления архиерейского корпуса. На церковном соборе 11 февраля 1649 г. противостояние епископата и боголюбцев выплеснулось в открытое столкновение патриарха Иосифа и Стефана Вонифатьева. Камнем преткновения стал вопрос о единогласном пении. [377] «Ревнители благочестия» настаивали на обязательном введении его в приходских церквях, а Иосиф утверждал, что такая мера повлечет за собой негативные последствия, поскольку в тех храмах, где единогласие уже было введено, «всяких чинов православние людие от церквей учали отлучаться за долгам и безвременным пением» ¹⁰⁴. Собор принял постановление: «как было при прежних святителех митрополитех и патриархех по всем приходским церквам божественной службе быта попрежнему, а вновь ничево не всчинати» ¹⁰⁵. Под этим постановлением не поставили свои подписи боголюбцы: Никон, Стефан Вонифатьев, Иван Неронов. Вскоре после собора патриарх подал царю челобитную на Стефана Вонифатьева, в которой писал, что «благовещенский протопоп Стефан бил челом тебе, благочестивому государю, на меня, богомольца твоего, и на нас, на весь освященный собор, а говорил: будто в московском государстве нет церкви Божий, а меня, богомольца твоего, называл волком, а не пастырем; також называл и нас, богомольцев твоих, митрополитов, и архиепискупов, и епискупа, и весь священный собор бранными словами, и волками и губителями, и тем нас, богомольцов твоих, освященный собор, бранил и безчестил» ¹⁰⁶. Ссылаясь на пункты только что принятого Уложения, Иосиф просил царя «дати на него, Стефана, собор». Однако просьба эта осталась без ответа.

В этой ситуации патриарх Паисий был использован «ревнителями» как третейский авторитет в религиозных спорах, хотя, по-видимому, грек с самого начала готов был подыгрывать сильной стороне. Когда царь послал к нему своего боярина, чтобы тот расспросил его «относительно святой четыредесятницы», патриарх отвечал: «Я же, долгоденствующий царь, сказал твоему боярину, чтобы было так, как решено тобой, ибо в праздник святаго я спросил твое царствие о литургии, и ты приказал, как пишет устав. И мы его неуклонно держимся, а новшества отвергаем, и святую четыредесятницу мы должны соблюдать по мере сил» ¹⁰⁷.

Обращение к греческому духовенству за разъяснениями некоторых положений церковного устава имеет и другое объяснение. Дело в том, что попытки русских читателей самостоятельно истолковать богословские сочинения рождали в их умах немало вопросов, на некоторые из которых они не находили ответа в отечественной литературе. По этому поводу в предисловии к Псалтири 1651 г. издания, куда были внесены указы «о поклонянии» на восток, недвусмысленно говорилось: «... к востоку поклоняемся не просто же, но егда не имамы честнаго и животворящаго креста, ниже [378] святыя иконы, ниже можем видети святая церкви, ниже прочих освященных вещей, тогда покланяемся на восток, тако якоже предрекохом. И сице к нему зряще к востоку покланяемся. Ненаписано же есть предание се апостольское, много бо ненаписано нам предаша» ¹⁰⁸. Потребность в богословских знаниях диктовала необходимость привлечения для работы печатников все новых и новых оригиналов. Справщики уже не могли удовлетвориться переводной украинской и белорусской литературой ¹⁰⁹. Они начинают обращаться к первоисточнику, к греческому тексту. В мае 1649 г. в Киев к митрополиту Сильвестру Коссову была послана царская грамота с просьбой прислать в Москву «для справки Библии на Словенскую речь» двух учителей: священноинока Арсения и Дамаскина Птицкого, которые «Божественнаго писания ведущи, и с Еллинскаго языка на Словенскую речь перевести умеют, и Латинскую речь достойно знают» ¹¹⁰. Осенью того же года начинается работа по переводу Кормчей, которая продолжалась несколько лет и завершилась только в 1653 г. ¹¹¹ Так начиналась пресловутая «книжная справа» по греческому образцу, имевшая в будущем такое важное значение.

Излагая некоторые обстоятельства развития русского книгопечатания в первой половине XVII в., мы постарались показать, что на самом деле оно имело гораздо более значимые последствия, чем это принято обычно считать. Распространение печатной литературы произвело переворот в общественном сознании, сформировало у читателей новое мировоззрение, оно заставило их думать, анализировать прочитанный текст, а в конечном счете повернуло Русь лицом к грекам. Конечно, книгопечатание было далеко не единственной причиной раскола русской православной церкви, но оно подготовило для него почву. Можно с уверенностью сказать, что обрядовые реформы Никона ни за что не вызвали бы такого сильного резонанса, если бы их основные положения не были внесены в издания московского печатного двора и «разсеяны» по всей России.