-

«Харатейная» находка, или Скандал в Новгороде 1629 года

В утренние часы 1 мая 1627 года подьячий Разрядного стола Новгородской приказной избы Григорий Федосеев с двумя товарищами-подьячими шёл к себе на службу. Они проходили Большим рядом, где находились самые богатые лавки, открывавшиеся в это время. Подойдя к лавке торгового человека гостиной сотни Богдана Шорина, они заметили нечто необычное. Несколько купцов, бросив торговлю, собрались, что-то рассматривали и обсуждали. Федосеев протиснулся вперёд и не поверил своим глазам: «Ажно де у лавки Богдана Шорина стоят многие люди, а чтут лист харатейной». Бывалый подьячий с удивлением узрел грамоту «от государя царя... к свейскому королю о мирном договоре.., и в той де грамоте посольская договорная запись вся описана подлинно, а в начале де государево именованье и по краем каймы все описаны золотом».

Вообще-то подобный документ в подлиннике простым смертным не то что в руках держать и читать, а и увидеть-то — как тогда, так и теперь — было невозможно. Например, сейчас, уважаемые читатели, каким образом вам удалось бы взять в руки дипломатический акт, подписанный лично Медведевым и Обамой или хотя бы министрами иностранных дел?

Григорий сразу понял ранг документа: ведь Новгородская приказная изба была не обычной местной администрацией, как, например, приказная изба Суздальская или Нижегородская. Новгородские чиновники сохраняли права вести внешние сношения по древней традиции, восходившей к вольному, а потом вассальному Новгородскому государству. На вопрос, откуда грамота, Сергушка, сиделец Шорина, ответил, что его хозяин взял её ныне у Степана, сына покойного гостя Первого Прокофьева. Федосеев тут же повёл всю компанию к воеводе, князю Ивану Ивановичу Одоевскому, который велел вызвать Степана Прокофьева и Богдана Шорина. Степан рассказал, что грамоту эту его отец приобрёл в Москве, где жил «после мирного договору», вернувшего Новгород России, «четыре года без съезду», вероятно, как большинство гостей, на казённых службах. «И ту де грамоту привёз с собою, а дал ему ту грамоту подьячей, которой её писал, а взял за неё рубль». Сын, Степан Прокофьев, о ней не знал.

В дело это оказался замешан ещё один крупнейший новгородский купец — гость Андрей Иванович Харламов. Первой Прокофьев в Великий пост 1625 года, «отходя с сего света», сделал его душеприказчиком, поскольку сын и наследник Степан был тогда в Москве. Переписывая имущество умершего в Вербное воскресенье П. Прокофьева, Харламов нашёл «в коробье в платье тот харатейной лист». Ознакомившись с его содержанием, он тут же закрыл коробью, запечатал её своей печатью и унёс к себе на подворье, а потом передал Степану. Последний отнёсся к находке легкомысленнее: упомянул о ней «в розговорех» с Богданом Шориным, и тот попросил почитать. Далее показания расходились. Степан заявил, что Богдан решил сделать с грамоты список и нанял писца, некоего Шпилькина. Шорин последнее отрицал: он де грамоту прочёл, «а почетши его, и отдал Степану назад, а тово листа себе ничево не списывал для тово, что де то дело великое» ¹.

Надо заметить, что далее произошло нечто неожиданное. Вместо того чтобы отправить документ и всех «фигурантов» на разбирательство в Москву, боярин князь Одоевский дело явно «замял», он только взял со Степана поручную запись

О явке его в случае разбирательства и запрятал всё дело в архив. Может быть, тут не обошлось без весомых финансовых «аргументов»: всё же замешаны были богатейшие и влиятельные торговые люди.

А в сентябре 1628 года в Новгород приехал новый воевода. Это был прославленный князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Первым делом он со своим вторым воеводой Моисеем Фёдоровичем Глебовым принимал казну, городские укрепления, «наряд» и боеприпасы, казённые склады с провиантом, документацию по «оброчным статьям» и всё остальное. Знакомились с дворянской корпорацией — «служилым городом», купечеством, иноземными торговыми представителями. До архива руки дошли только в январе 1629 года, и тут воевод ждал сюрприз. Среди дел за 1627 год обнаружилась немыслимая вещь: подлинный государственный документ — дипломатическая «харатейная» (пергаменная) грамота, подлинник, украшенный золотым орнаментом и бывший одним из документов, которые посол князь Фёдор Петрович Барятинский в 1617-м отвёз в Швецию в связи с ратификацией мирного договора и пограничного разграничения ². Он был послан в Швецию 1 июля 1617 года для приёма ратификации Столбовского мирного договора; переговоры с Г. Стенбоком и другими послами по пограничному соглашению шли на реке Лавуе со 2 октября 1617-го по 14 февраля 1618 года и затем в Стокгольме, а 20 июня князь выехал в Москву. Но каким образом этот важный документ оказался не в Посольском приказе в Москве и не в соответствующем ведомстве в Стокгольме? Вместе с грамотой лежала записка «без дьячьей приписи», из которой новый воевода узнал всё то, о чём мы только что рассказали...

К моменту приезда Пожарского Одоевский уже умер и выяснить причины сокрытия грамоты было не у кого. Дмитрий Михайлович, человек строгий, военный, не стал заново разбираться и поступил по закону, отправив в Посольский приказ в Москву курьером того самого подьячего Г. Федосеева со всеми найденными документами. Руководство приказа пришло в замешательство, судя по тону и многократным исправлениям отпуска сохранившегося ответа. Наружу выползла неприглядная и прямо преступная история — факт торговли государственными документами, причём узнал об этом знаменитейший деятель страны. А ну как он доложит непосредственно «Великому государю патриарху Филарету Никитичу [71] Московскому и Всея Русии», отцу молодого царя Михаила Фёдоровича?

Думный дьяк Ефим Григорьевич Телепнёв, когда-то новгородский помещик, начинавший службу в Новгороде подьячим ³, хорошо знал местные реалии. Он был настолько ловок, что с момента прибытия в Москву с войсками Михаила Васильевича Скопина-Шуйского в 1610-м вплоть до 1626 года умудрился, оставаясь в столице при всех властях, сохранять свой пост начальника Денежного двора, чеканя последовательно монету с именами царей Василия Ивановича, Владислава Сигизмундовича и Михаила Фёдоровича. И теперь на пике карьеры, на посту руководителя внешнеполитического ведомства, он рисковать не собирался. Отпуск-черновик ответа Пожарскому хранит следы крайне нервной правки и изменений формулировок. Воеводе в конце концов сообщили, что «подьячего, которой так плутал, сыскивали, и того подьячего за плутни, хто ту грамоту писал, за воровство ис Посольского приказу выкинули, да и на Москве его ныне в сыску нет… и та грамота — письмо молодого подьячего Оле[шки?] Никитина».

Однако куда девался человек, совершивший этот весьма серьёзный проступок, неясно. Я попросил узнать о нём у крупнейшего специалиста по русской бюрократии Наталии Фёдоровны Демидовой, которая завершает сейчас уникальный справочник по всему личному составу приказов XVII века. Судя по собранным ею сведениям, подьячий по имени Алексей Никитин действительно служил в Посольском приказе, но примерно в это время отправился на богомолье на Соловки... Не было ли это формой ссылки? А воеводе князю Пожарскому было предписано купцов собрать и сделать внушение: им де за проступок положено наказание, но они прощены... ⁴

Почему же подьячий продал грамоту? Его цель нам вполне ясна: он, видимо, переписывая документ, где-то ошибся, что влекло за собой наказание (а если «прописка государева имени» — то суровое), и к тому же за свой счёт должен был приобрести новые пергамен и творёное золото. Грамота, судя по описанию, была без дьячьей приписи и печати, то есть не зарегистрирована. И тут представился случай в виде любознательного богача вернуть деньги.

Но зачем понадобилась грамота гостю Первому Прокофьеву, не пожалевшему приличной суммы? Один из богатейших людей Новгорода, он активно участвовал в его политической жизни в Смуту, когда решался вопрос о судьбе города, был, видимо, в хороших отношениях со шведской администрацией. Летом 1613 года он участвовал в новгородском посольстве архимандрита Киприана в Выборг к принцу Карлу-Филиппу, представляя купечество, был, видимо, сторонником избрания шведа на престол, поднёс ему саблю ⁵. Но к тому времени в Москве уже был избран Михаил Романов. 9 сентября того же года Первой встретился на аудиенции у короля Густава II Адольфа с отцом другого нашего героя — гостем Иваном Харламовым, членом другого новгородского посольства (архимандрита Исидора), сидевшим тогда в Стокгольме. В дальнейшем Прокофьев был в числе противников претензий короля на Новгород, отстаивая договор о признании сюзереном только его брата, Карла-Филиппа, и подписал в сентябре 1614 года коллективное письмо шведскому монарху с отказом присягнуть ему ⁶. Все они — в том числе и Богдан Шорин, член богатейшей купеческой семьи, тоже весьма неоднозначно активный в Смуту ⁷, — после возвращения города были московским правительством «прощены» и привлекались к казённым службам. Значит, подобные документы могли быть Прокофьеву интересны из деловых соображений. Гость, ведший большие торговые операции, стремился, может быть, узнать новые пограничные условия? Но не проще ли было такому человеку, если его и не привлекали к переговорам, «купить информацию» у тех же приказных?

Сведений о коллекционировании подобных редкостей в России за это время у нас нет. Духовные и светские лица собирали богослужебные и «четьи» книги, летописи, хронографы, а вот документы (и разрядно-родословные сборники) собирались только знатью и только для местнических целей. А вдруг это и есть первое свидетельство: богатый человек приобрёл исторический документ с познавательными целями? Может, с 1618 года нам следует вести отсчёт появления нового для России культурного феномена?

Юрий ЭСКИН, заместитель директора РГАДА

Дело об обнаружении в Новгороде посольской грамоты. 1629 года, января 29 — февраля 18.

/л. 54/ Государю царю и великому князю Михаилу Фёдоровичу Всеа Русии холопи твои Митт Пожарской, Моисейко Глебов челом бьют. По переписным, государь, книгам мы, холопи твои, пересматривали в розрядном столе твоих государевых дел со 135-го году по наш, холопей твоих, приезд, и сыскали, государь, записку прошлого 135-го году без дьячьи приписи, что взята в Великом Новгороде у ноугородца у посадцкого человека у Степана Первого сына Прокофьева, по извету разрядного стола подьячих Гриши Федосеева с товарищи, твоя государева [утвер]жёная грамота о мирном договоре и о послех о князе Фёдоре Борятинском с товарыщи, писана по харатейному листу. И мы, холопи твои, тое грамоту и посадцких людей, у ново та грамота сыскана, распросные речи запечатав твоею государевою ноугородцкою печатью, послали к тебе, государю, к Москве, генваря в 29 день с сею отпискою вместе в Посольской приказ.

/л. 54об./ Адрес обычный «Государю царю и великому князю Михаилу Фёдоровичу Всеа Русии», пометы: «137-го февраля в 9 дн с ноугородцким подьячим с Григорьем Федосеевым». «В Посольской приказ». «Государь указал, подьячего [того выи]скать».

/л. 55/ Список с роспросных речей слово в слово.

135-го майя в 1 днь боярину и воеводе князю Ивану Ивановичю Одоевскому да диаком Григорью Волкову да Рахманину Болдыреву сказывали Розрядного стола подьячие Григорей Федосеев да Богдан Воломской, да Иван Ка[?], шли они Большим рядом в приказ, ажно де у лавки торгового человека Богдана Шорина стоят многие люди, а чтут лист харатейной. И они де, пришод к ним, к лавке, тово листа посмотрели, ажно де писана грамота от Государя царя и великого князя Михаила Фёдоровича Всеа Русии к свейскому королю о мирном договоре и о послех, о князе Фёдоре Петровиче Борятинском с товарыщи и в той де грамоте посольская договорная запись вся описана подлинно, а в начале де государево именованье и по краем каймы писаны золотом. И они де спросили, где они ту грамоту взяли. И Богданов де сиделец Шорина Сергушка сказал им, взял де ту грамоту ныне Богдан Шорин у Степана у Первого сына Прокофьева на список, и положил в лавку.

И боярин и воевода князь Иван Ивановичь Одоевской да диаки Григорей Волков да Рахманин Болдырев велели Степана Первого сына Прокофьева поставить перед собою и ево роспросить, такова грамота у нево была ли, и будет была, и где он ту грамоту взял, и Богдану Шорину ту [72] грамоту отдал ли. И будет отдал, и для чево ему ту грамоту давал, а в розряде про неё не обьявил. /л. 56/ И тово ж часу перед боярином и воеводою перед князем Иваном Ивановичем Одоевским да перед дьяки перед Григорьем Волковым да перед Рахманином Болдыревым пристав Иванко Есипов Степана Первого сына Прокофьева поставил.

И Степан Первого сын Прокофьева в роспросе сказал, такова грамота у нево была, а осталас у нево та грамота после отца ево, а слышел де он про ту грамоту от отца своего, что де в прошлом во 125-м году после мирного договору ездил он из Великого Новагорода к Москве, и на Москве был четыре года без съезду, а с Москвы в Новгород приехал во 128-м году. И ту де грамоту привёз с собою, а дал ему ту грамоту подьячей, которой её писал, а взял за неё рубль. А хто де именем подьячей, и тово он не упомнит. И в прошлом де во 133-м году отца ево не стало, а он де Степан в те по[ры] был на Москве. И ту грамоту после отца [ево] взял к себе гость Ондрей Харл[амов, и она у нево] де была с полгода. И как де он прие[хал] с Москвы, и ему де про ту грамоту сказал [двор?]ник его Васка, что её взял Ондрей Харла [мое], и он де ту грамоту у Ондрея взял и держал у себя, и ныне деу нево просил её к себе на спи[сок?], Богдан Шорин, и велел списывать Васке Гр[игорьеву?] сыну Шпилькина. А иной де нихто у нево с тоее [гра]моты не списывал, а в Розряде он про ту [гра] /л. 57/ моту не объявил спроста. И та грамота у [Сте]пана взята и положена к дьяком в ящик за печати.

Васка Шпилькин ставлен в роспросе, сказал, то [ей] грамоты он у Богдана Шорина не видал, и с неё не [спи]сывал.

Гость Ондрей Харламов в роспросе сказал, в прошлом де во 133-м году в Великий пост приказал ему Ондрею гость Первой Прокофьев, отходя сего света, чтоб ему после его поберечь животов его, до коих мест сын его Степан из Москвы в Великой Новъгород приедет. И в Вербное де Воскресенье Первой Прокофьев умер. И он де после его животы его переписывал, и нашол в коробье в платье тот харатейной лист. И посмотри его, да и опять положил в ту ж коробью и запечатал своею печатью, и ту коробью взял он к себе на подворье. И в том же де во 133-м году в Петров пост Степан Первого сын Прокофьева с Москвы в Великий Новъгород приехал и он де Ондрей, тою коробью с платьем Степану отдал, а тот де харатейной лист тут же в коробье с платьем был.

Богдан Шорин в роспросе сказал, в нынешнем де в 135-м году после велика дни сказал ему в розговорех Степан Первого сын Прокофьева, есть де у нево на харатейном листу посольская договорная запись, и он де у нево тово листа попросил посмотреть. И Степан де ему тот листь /л. 58/ показал, и он де взял его к себе в лавку почесть, а почетши, его и отдал Степану назад. А тово листа себе ничево не списывал для того, что де то дело великое. А под роспросными речьми написано: Богдан Шорин к своим речем руку приложил.

Список з записи словов слово

Се яз Богдан Офонасьев сын Толмачев, да яз, Никифор Григорьев сын Хамов, да яз, Фёдор Яковлев сын Шелковник, да яз, Сергей Иванов сын Иголкин, выручили есми у Олексея Епанчина — Степана Первого сына Прокофьева в том, что его Степана как государь спросит, и ему ставитца за нашею порукою перед государевым боярином и воеводою перед князем Иваном Ивановичем Одоевским да перед дьяки перед Григорьем Волковым да перед Рахманином Болдыревым, а не учнёт он Степан ставитца за нашею порукою перед государевым боярином и воеводою перед князем Иваном Ивановичем Одоевским да перед дьяки перед Григорьем Волковым да перед Рахманином Болдыревым, как его государь спросит, и на нас, на поручикех, пеня Государя царя и великого князя Михаила Фёдоровича Всеа Русии, что государь пеню укажет, а которой нас поручиков будет в лицех, на том ис нас государева пеня и порука. А на то послуси: Ермола Фёдоров.

А запись писал Бориско Ефимов лета 135-го августа в 25 день. А назади записи написано: Степанко велел себя встал и ручал и руку приложил, Никифорко Хамов встал и ручал и руку приложил

Сергейко встал и ручал и руку приложил

Федька Яковлев ручал и руку приложил

Послух Ермолка руку приложил.

/л. 59/ От царя и великого князя Михаила Фёдоровича Всеа Русии в нашу отчину Великой Новгород боярину нашему и воеводе князю Дмитрею Михайловичю Пожарскому да Моисею Фёдоровичю Глебову (да диаком нашим Григорью Волкову да Рахману Болдыреву — зачерк.)

Писали ести к нам и прислали с новгородским подьячим з Гришею Федосеевым записку и роспросные речи (про – зачерк.) и у твержен [ную] грамоту о мирном дог[оворе] и о послех о князе Фёдоре Бо[ря]тинском с товарищи, которая взята в Великом Новгороде у Новгород[цкого] у посадцкого человека /л. 60/ у Степана Первого сына Прокофьева по извету розрядных подьячих Гришки Федосеева с товарищи (и по нашему указу про ту запись и роспросных речей, каковы вы прислали из Новагорода, подьячего, которой так плутал, сыскивали, и того подьячего за плутни, хто ту грамоту писал, за воровство ис Посольского приказу выкинули, да и на Москве его ныне в сыску нет — зачерк.). (Сверху написано: И та грамота — писмо Посолского приказу молодого подьячего [Оле ... Никитина]. А из приказу он отставлен и на Москве не сыскан). А новгородцкой гость Первой Прокофьев, которой так сплутал, у того подьячего ту грамоту (ку — зачерк.) взял неведомо

/л. 61/ для чево, а ему от того дал рубль, в Новгороде умер, а на сына его (на) Степана (и на го[стя]...) и Ондреяша на Харламова (ве)... Богданко Шорина (......) дурно довелися ташиею оше

(...бы а то и довело поса...
и казни толком... человеку,
н[а]ша опала), толко по
прошению бога нашего
гдря Святейшего пат[ри]
арха Филарета Ни[китича]
Московского и Всеа Рус[ии]

(нашие опалы — зачерк.) опалы нашие (отдали — зачерк.) положите не велели и вину их им отдали,

велели и вы 6 их (поста — зачеркнуто) велели по[ста]вити перед собою и наше жалованье и и от[ца] нашего Великого Государя Святейшего патриарха им сказали. (А — зачеркнуто) Писан на Москве лета 7137 февраля в 18 день.

Послана с новгородцом с Ратманом Охлебаевым того ж дни

РГАДА. Ф. 96. Сношения России со Швецией. Оп. 1. 1629 г. Д. 1. Ч. 1. Л. 54-61.

Комментарии

1. РГАДА. Ф. 96. Оп. 1. 1629. Д. 1. Ч. 2. Л. 54–58.

2. Бантыш-Каменский Н. Н. Обзор внешних сношений России. Ч. 4. М. 1902. С. 152.

3. Лисейцев Д. В. Приказная система Московского государства в эпоху Смуты. М. Тула. 2009. С. 626.

4. РГАДА. Ф. 96. Оп. 1. 1629. Д. 1. Ч. 2. Л. 60-61.

5. Кобзарева Е. И. Шведская оккупация Новгорода. М. 2005. С. 292.

6. Там же. С. 349.

7. Ещё в 1616 г, его в Москве числили в «изменниках»: он активно торговал в шведском Ивангороде.

Текст воспроизведен по изданию: "Харатейная" находка, или Скандал в Новгороде 1629 года // Родина, № 12. 2011