НОВЫЙ ИСТОЧНИК ПО ИСТОРИИ ВОССТАНИЯ БОЛОТНИКОВА

Восстание Болотникова занимает большое место в истории СССР. И. И. Смирнов правильно указывает, что это восстание «является наиболее крупной, как по масштабам, так и по значению, крестьянской войной в России» 1. И действительно, размах восстания Болотникова и территория, им охваченная, были совершенно исключительными. Тем более следует пожалеть, что это величайшее крестьянское восстание средневековья сравнительно слабо отражено в наших источниках. Так называемые «сказания о смутном времени» рассказывают о восстании Болотникова суммарно и противоречиво. Для Ивана Тимофеева, Авраамия Палицына и других историков крестьянской войны и интервенции первой половины XVII в. восстание Болотникова смешивалось уже с другими событиями. Они не могли и не хотели правильно осветить размеры и характер крестьянской войны под руководством Болотникова. К тому же громадное большинство известных нам «сказаний» было составлено спустя много лет после описываемых в них событий, по воспоминаниям и письменным записям. Поэтому восстание Болотникова в этих произведениях представляется только одним из эпизодов «лихолетья», а не явлением первостепенной важности, грозившим самим основаниям феодального строя в Русском государстве XVII в. Иван Тимофеев, Хворостинин и Шаховской вовсе умалчивают о восстании Болотникова, а Катырев-Ростовский и Авраамий Палицын говорят о восстании как об эпизоде борьбы против Василия Шуйского. [82]

Наиболее близкой по времени к восстанию Болотникова является так называемая «повесть 1606 г. », вошедшая в состав «Иного сказания», но и эта повесть в сущности оканчивается на том месте, с которого начинается история восстания Болотникова. Что касается статей, продолжающих повесть 1606 г. в «Ином сказании», то и эти статьи очень мало говорят о восстании Болотникова. То же следует сказать о «Повести, како восхити неправдою на Москве царский престол Борис Годунов». Таким образом, эти два произведения прерываются на прологе к событиям, сопровождавшим само восстание.

Наиболее точные сведения о восстании Болотникова находим в разрядных записях и другом актовом материале, относящемся к началу XVII в. Однако подобного рода источники, при всей их точности, отличаются обычной сухостью и не дают представления о программе и намерениях восставших. Особое место занимают иностранные источники, которые относятся целиком «к памятникам повествовательного характера», как их определил И. И. Смирнов. В них мы обычно находим отражение тех официальных и неофициальных версий о восстании Болотникова, которые чужеземцы получали из русских правящих кругов. Отсюда — определенная оценка событий, не говоря уж о неизменных искажениях и путанице имен и географических названий, свойственных самым ценным иностранным известиям.

Тем большее значение имеет публикуемый нами памятник, который сохранил черты произведения, возникшего в непосредственной близости к восстанию Болотникова, по нашему предположению — не позднее 1611 —1612 гг. В нем мы находим новые сведения о крестьянской войне под руководством Болотникова и о польско-шведской интервенции. Это произведение, которое мы условно назовем «Казанским сказанием», найдено нами в рукописи Государственного исторического музея, причем в рукописи, которая была известна уже П. Строеву, вошла в его описание рукописей Царского и тем не менее осталась вне научного изучения.

«Сказание» вставлено в более позднюю компиляцию середины XVII в. и начинается известным «плачем о пленении, о конечном разорении превысокого и пресветлейшего [83] Московского государства». Сходство сказания с плачем прослеживается до рассказа о появлении Лжедмитрия в Северских городах, после чего следует не известный до сих пор текст «сказания», в котором говорится о походе Лжедмитрия на Москву. Этот текст прерывается на рассказе об убийстве Лжедмитрия и отсылке Марины и ее отца, Сандомирского воеводы, в ссылку в замосковные города. После этого следует текст грамоты Василия Шуйского в Казань, подобный тому, какой напечатан в «Ином сказании» (впрочем, с некоторыми отличиями), после чего начинается текст «видения некоему духовному мужу». Непосредственным продолжением видения является «Казанское сказание», в конце которого опять находим вставки из плача о пленении.

Как видим, «сказание» дошло до нас в виде двух больших отрывков, довольно искусно соединенных с другими произведениями. Однако редактор не избежал некоторых шероховатостей, выразившихся, прежде всего в повторении одних и тех же известий, а также в некоторой хронологической путанице. О времени составления нашей компиляции будет сказано ниже, а теперь обратимся к самому «сказанию» и посмотрим, что оно дает нового по сравнению с другими произведениями, относящимися к крестьянской войне и интервенции начала XVII в.

Связь между двумя отрывками «сказания» устанавливается общностью их стиля. Так, и в первом и во втором отрывке находим употребление слова «франт» для обозначения самозванцев, эпитетов «слепии вожи», «зверообразнии» для обозначения восставших и т. д.

Начало «сказания», по-видимому, не сохранилось, так как текст его в нашей компиляции начинается словами: «Егда убо сей окаянный франт Гришка прииде со многими вои в пределы Северныя». Следовательно, надо предполагать, что «сказание» имело начало, в котором говорилось о появлении Лжедмитрия и которое по какой-то причине было заменено «плачем о пленении».

В «сказании» весьма обстоятельно рассказывается о походе Лжедмитрия в Северскую землю. Этот рассказ написан под явным впечатлением недавних успехов Лжедмитрия и находит себе подтверждение в польских источниках, в так [84] называемом дневнике похода царевича Димитрия 2. Однако рассказ «Казанского сказания» возник вне связи с иностранными источниками и показывает хорошее знакомство автора «сказания» с Северскими городами. Так, автор указывает, что город в Новгороде Северском был построен «от древ» и поляки пытались его зажечь «горячками», что битва под городом происходила 21 декабря и в ней принимал участие «двор царев». Упоминается о двух московских изменниках Ивашке Арцыбашеве и Матюшке Челюсткине, наконец, говорится о трех городках «в Камарицкой земле» и о том, что эта земля дала Лжедмитрию 120 000 дачи (неизвестно — рублей или денег). Сказание отмечает, что «Путимль» был «град велик и преизсбилен и множество людей в нем». В полном соответствии с разрядными записями говорится о вызове в Москву из-под Кром князей Федора Мстиславского, Василия и Дмитрия Шуйских, начальником под Кромами остался князь Андрей Телятевский с другими. На подступах к Москве для Лжедмитрия был построен «град изряден и украшен и велик зело и дивен, сотворен от тряпиц хитростию», что сходится с польскими известиями о построении для Лжедмитрия в виде крепости шатров с четырьмя башнями и воротами 3. Первый отрывок «сказания» заканчивается рассказом об убийстве Лжедмитрия и воцарении Василия Шуйского.

Второй отрывок начинается словами: «Грех же ради наших всего православного христьянства воста ин враг, именуя себя царевичем Петрушка». Следует отметить, что буква «г» в слове «грех» — большая, черная, как ставится в начале новых статей. На призывы Петрушки откликнулись люди в Северской земле, «в украинских городах и на Резани». К Петру пришли из Астрахани «зверообразни гултяи». Петр «посла пред собою из Путимля под Москву Ивашка Исаева сына Болотникова». Отметим здесь же, что, несмотря на уменьшительное имя «Ивашка», впервые в русских источниках находим его отчество — «Исаев сын», Исаевич, по иностранным источникам. Воинство Болотникова, по «сказанию», включало 187 000 человек. На помощь Шуйскому пришел Иван [85] Колычев со смоленскими воинами. В битве под Москвой было убито 1000 восставших и 21 000 взято в плен. Далее следует рассказ об осаде Калуги войсками Василия Шуйского. Восставшие пытались прорваться в Калугу в количестве 26 000, чтобы оказать помощь сидящим в осаде, но были разбиты. Затем следуют рассказы о битве на Пчельне, битвах под Брянском и осаде Тулы. «Сказание» отмечает, что после прихода Василия Шуйского в Серпухов восставшие послали Андрея Телятевского с 38 000, чтобы внезапно, «ошед убо царев полк, да возмут царствующий град Москву». Битва на Осме поблизости от Каширы помешала восставшим подойти к Москве, они были разбиты и потеряли 16 000 конников и 3600 пеших воинов. На подступах к Туле произошел бой между войсками Василия Шуйского и восставшими. Восставшие потерпели поражение, бежали в город и едва сумели затворить ворота. Из Тулы в Стародуб Северский был послан новый самозванец, избранный из казаков, впоследствии прозванный тушинским вором. Тяжелое положение осажденных привело к тому, что они выдали царю Василию вождей восстания — Петра Горчакова 4 и Болотникова.

Далее в «сказании» рассказывается о приходе в Тушино нового самозванца и походе Скопина-Шуйского на Великий Новгород, «а с ним из всех чинов мужей изрядных, числом яко 40». Скопин-Шуйский пришел к Москве со шведскими войсками во главе с Яковом Пунтусовым. По прибытии в Москву «великий ратоборец» Скопин-Шуйский умер, и король, отошедший от Смоленска на 30 поприщ, вернулся к городу. На помощь Смоленску двинулся Дмитрий Шуйский, который «не бысть ратоборец нигде же». Под Клушином гетман Жолкевский сговорился с Яковом Пунтусовым о разделе сфер влияния—«да не внидут поляки в Великий Новгород». Шведская помощь осталась на месте, а русские войска побежали. Царь Василий был свергнут с престола и пострижен в монахи.

Конец «сказания» опять имеет некоторое сходство с плачем о пленении, но в «сказании» имеются сведения, отсутствующие в плаче. Так, в нем говорится о попытке князя [86] Ивана Никитича Одоевского и патриарха Гермогена оказать сопротивление полякам при занятии ими Москвы. Сказание оканчивается словами об избиении москвичей во вторник страстной недели великого поста. Речь идет об известном московском восстании 19 марта 1611 г. По «летописи о многих мятежах», это избиение москвичей также происходило во вторник в великий пост.

Наш краткий обзор не дает, конечно, полного представления о всех известиях, помещенных в «сказании». Ряд известий нам уже знаком по иным источникам, другие покажутся сомнительными. Дело исторической критики — выявить достоверность того или иного свидетельства «сказания». Однако бросается в глаза большая осведомленность автора. Едва ли мы ошибемся, если скажем, что впервые мы получаем цифры для обозначения количества войск восставших и их потерь. Заново рисуется и хронология событий, а также их последовательный ход и связь. В этом смысле замечательны указания на второй поход на Москву, предпринятый восставшими во время движения войск Василия Шуйского под Тулу, а также рассказ о битве под Тулой.

Но в «сказании» есть еще одна драгоценная черта, показывающая его близость к описываемым событиям. Это — классовая характеристика восстания. Автор «сказания» не оставляет никакого сомнения в том, что восстание Болотникова было направлено против «доброродных», как он называет представителей господствовавшего феодального класса. В Путивль к Петру «поведоша из градов державных вельмож, бояр и воевод и стратигов и тысещников и воем начальных». Петр «начальных и доброродных воинов имения их в разграбление повеле расхищать». Лозунгом Болотникова во время похода на Москву было: «идем... и потребим живущих в ней и обладаем ею и разделим домы вельможь и сильных». Во время второго похода восставших на Москву они «разделиша себе и домы вельмож, коиждо себе». Яростный враг восставших крестьян и холопов, автор «сказания» тем не менее подчеркивает всенародность восстания Болотникова: «и изыдоша множества народу с ним и не осташася на странах тех, ни во градех, ни в селех, никто же, но токмо женский пол осташа». С поразительной силой рисуется [87] воодушевление восставших. Под Калугой, видя свою гибель, они взорвали порох и погибли в числе 3000 человек. Это сопротивление восставших стоит сопоставить с действиями брянских «благородных» воинов, которые покинули своих жен и детей в селах и прибежали в Москву, «токмо телеса и души своя принесоша», следовательно, отчаявшись в возможности сопротивления народному гневу.

Автор «сказания» рисует и другую важную черту восстания Болотникова. Он подчеркивает, что восстание развертывалось без всякой иноземной помощи. Это в достаточной мере опровергает попытки связать восстание Болотникова с польской интервенцией. Рассказывая о битве на Пчельне, автор замечает: «не бысть бо тогда на той брани ни единаго иновернаго, но все едина Русь меж собою побишася».

Автор «сказания» видел в восстании Болотникова самую большую опасность для господствующих классов населения: «сия же горкая скорбь не бысть такова николи же от начала века». Для него восставшие крестьяне и холопы — «зверообразные вои», «злонравные», «злосмрадные». В этих эпитетах ярко проявилась звериная ненависть представителя господствующих классов против крестьян и холопов, поднявшихся на защиту своих человеческих прав. Заметим тут же, что подобные идеи развивают и другие авторы XVII в., писавшие о восстании Болотникова, но никто, как автор «сказания», так ярко не показал, что борьба «доброродных» и их холопов была классовой борьбой, развертывавшейся без иностранного вмешательства.

Кто же был автор «сказания», в котором мы находим в сущности единственный связный рассказ о восстании Болотникова, написанный русским? Прежде всего перед нами прямой свидетель описываемых событий, современник восстания Болотникова. Это ясно вытекает из следующих слов «сказания»: «мне убо, грешному, видевшу своими очима таковое падение в Руской земли хрестьянского народу, яко числом изрещи невозможно». Автор был, несомненно, начитанным человеком. На него громадное впечатление произвело сказание об Иудейской войне Иосифа Флавия, хорошо известное в русском переводе на Руси XVII в. Автор чутьем ощутил какую-то аналогию между событиями в Иерусалиме и в Русском [88] государстве, между страшными внутренними и внешними потрясениями на Руси начала XVII в. и неслыханной междоусобной бранью в Иерусалиме, осажденном войсками Тита. Но события в Иерусалиме кажутся русскому автору незначительными по сравнению с происходящими в Русском государстве: там они были «во едином граде, зде же по многим градом и по местом». И он возвращается к своей мысли, что «николи же бысть, нигде же не описано таковаго межусобнаго разделения». Из Иосифа Флавия взяты и некоторые образы: «овны», «стенобитныя» в применении к осадным орудиям. Но таких образов немного, язык нашего автора прост и ярок в своей простоте. Зато в этом языке встречаются некоторые особенности, не вполне обычные для московских авторов начала XVII в. Так, нас поражает слово «франт», которое автор употребляет в применении к самозванцам. Это слово нехарактерно для русского языка XVII в., оно кажется нам заимствованным из украинского или польского языка, как и другое слово — «гултяи». Нас удивляет и то обстоятельство, что автор особенно хорошо осведомлен о событиях в западной части Русского государства XVII в. Он называет три городка в Комарицкой земле (волости), он знает топографию Новгорода Северского и Путивля, Царева Займища. Одним словом, его интересы направлены в сторону Северских и Смоленских городов. Это в сочетании с некоторыми особенностями языка позволяет заключить, что автор был выходцем из западных или юго-западных областей Русского государства, возможно, из Смоленска или Северских городов. Любовь к нравоучительным сентенциям, прозвание себя «грешным», особое внимание к церковным деталям заставляют думать, что автор «сказания» принадлежал к духовенству. О западнорусском происхождении автора говорит и то обстоятельство, что в самом сборнике, где помещено «сказание», находим статьи западнорусского происхождения. Наконец, нельзя не отметить и некоторых языковых особенностей, сохранившихся в «сказании». Так, в нем дважды находим слово «прамо» вместо «прямо», как в западнорусских говорах.

Чтобы выяснить дальнейшую судьбу «сказания» и происхождение всей компиляции и сборника, в котором она помещена, нам следует обратиться к описанию рукописи. [89]

Сборник Уваровского собрания под № 593, где помещено «Казанское сказание», был описан дважды. В описании рукописей Царского, составленном П. Строевым, он назван сборником XVII в. 5 В числе статей этого сборника Строев отметил «летописец, из разряда московских кратких, от Олега и Игоря до низведения с престола Василия Шуйского, времена последние описаны подробно». Это описание буквально было повторено Леонидом 6.

Включение «сказания» под рубрику «летописец» и было причиной того, что этот памятник остался неизвестным в науке, несмотря на отметку Археографической комиссии на оборотной корке переплета: «Отметка Арх. Комиссии. Приб. I. M. Царск. VII».

Описываемый нами сборник представляет собой небольшую рукопись в четвертку, на 367 листах, впереди один ненумерованный лист бумаги XIX в., на котором написано краткое оглавление рукописи. Водяные знаки остальной бумаги относятся к первой половине XVII в.:

Щит под короной, увенчанной лилией — лл. 129, 139, 148, 149, 153, 155, 318, 339, 340; у Трамонина № 638 — 1644 г.

Щит с лилией, увенчанный короной иного типа,— л. 108; у Трамонина № 536 —1644 г.

Дом, увенчанный крестом, обвитым змеей; у Трамонина № 1174 — лл. 333, 356, 358, 360, 364, 366 — 1638 г.

Кувшин с двумя ручками, увенчанный лилией,— лл. 193, 207, 248-249. Точного знака не найдено, подобная лилия встречается в знаках 1638 г.

Рукопись написана полууставными почерками первой половины XVII в., причем больших отличий в почерках нет, так что рукопись может оставить впечатление, будто она написана одним лицом. В рукописи вместо киновари употребляется иногда сурик. Переплет рукописи — XVII в., с оборванными застежками. На л. 112 скорописью XIX в. написано: [90] «Сия книга Московской округи економической Карачаровской волости крестьянина Казмы Иванова Соколова»; на обороте л. 112: «Сия книга глаголемая хранаграф деревни Алексеева крестьянина Казмы Иванова Сакалова 1820-го года ноября», на обороте последнего листа скорописью XIX в. написано: «Из книг Ивана Ивановича Салова».

По содержанию рукопись представляет собой сборник статей, причем явно делится на две части, разделенные чистыми страницами.

Первая часть помещена на лл. 1-287. Начало этой части написано вязью и киноварью. Статьи первой части следуют в таком порядке: на лл. 1-26 — мучение отроков в Ефесе; на лл. 26 об.— 27 об.— краткое оглавление, написанное другим почерком, чем остальная рукопись (скорописью второй половины XVII в.); на л. 28 имеем новое заглавие, сделанное вязью и киноварью: «выписано из Римского летописца», после чего следуют разнообразные статьи: о Ноеве ковчеге и различных людях (л. 28), о папе Селивестре-еретике (л. 33), о философах при короле Людовике (л. 34), о папе Венедикте (л. 35), о безумных людях в граде Медиолане (л. 36), о папе Урбане и других папах (л. 37), о Мартине Люторе (л. 39), о чешских и польских князьях (л. 39 об.), о различных знамениях (л. 44 об.), о турской вере и обычае (л. 45 об.), о лживом их пророке Магмете (л. 53), о цыганах (л. 55), о небесных знамениях и небесных дивах (л. 36 об.), о Вельских князьях и другие мелкие выписки (л. 62 об.), о десяти Сивиллах (л. 65 об.), о Марии Магдалине (л. 75), о лживом пророке Магмете (л. 76 об.), о болгарах (л. 82), о царстве Египетском (л. 84 об.), о Соломоновом царстве и другие выписки из Хронографа (л. 85).

Все эти выписки заканчиваются на л. 92 уголком, внизу которого поставлен черный крест, а л. 92 об. оставлен чистым. На лл. 93-112 помещена статья об узком и широком пути. Она также заканчивается уголком, после чего оборот листа оставлен чистым.

На л. 113 без всякого заголовка, но красной буквой начинается русский летописец: «В лето 6415. Идет Олег на Греки». Летописец занимает лл. 113-226 об. По своему характеру это — краткий летописец московского происхождения, [91] который дает более полный текст для XVI в. Он заканчивается словами о царствовании Федора Борисовича («царь же Федор Борисович после отца своего царя Бориса на Московском государстве царствовал только два месяца и по наученью того вора еретика ростриги Гришки и с матерью его задушили их в царских их полатах»).

На лл. 226 об.— 287 помещено издаваемое нами «сказание». Оно заканчивается уголком, после чего оборот листа оставлен чистым.

На лл. 288—318 помещен «список с списка с уставные книги, слово в слово, каков прислан в Казань к боярину и воеводам, к Ивану Васильевичю Морозову, ко князю Миките Микитичю Гагарину, к дияком, к Микифору Талызину, к Леонтию Полуехтову, во 146-м году февраля в 7 день» (это список с книги Разбойного приказа, более полный список, чем в ААЭ, т. II, № 225 и в АИ, т. III, № 167). После окончания списка оставлены чистыми: л. 318 об. и л. 319-319 об.

На лл. 320-349 помещен отрывок из Судебника 1550 г. с дополнительными к нему указами. В нем всего 155 глав. Дополнения доведены до 1561 (6069) г., но они расположены не хронологически; кончается уголком, и л. 349 об. оставлен чистым.

На лл. 350-367 об. помещен список статейного списка, по дворянским челобитьям 1642 г. (АИ, т. III, стр. 109-111, последний приговор не напечатан). Самый последний документ представляет челобитье дворян о крестьянах, бежавших в Казань и Казанский уезд, относящееся ко второй четверти XVII в.

Из описания сборника ясно вытекает, что он был составлен в середине XVII в. в Казани, примерно в 1644-1650 гг. Среда, в которой был составлен сборник, вероятно, была приказная, судя по спискам с уставной книги Разбойного приказа и Судебнику с дополнениями. Но первая часть сборника носит явно иное происхождение, чем его вторая часть.

В первых статьях чувствуется большое западнорусское влияние. На л. 33 об. находим перевод ряда имен: «Томас — Хома, Ян — Иван» и т. д., «кляштыр — сииречь игумен, Шандарберг — Александр». Обращает внимание и статья о происхождении князей Бельских. Если мы вспомним, что [92] Богдан Яковлевич Бельский (хотя и не князь) был воеводой в Казани, где и был убит в 1611 г., то найдем объяснение, почему эта статья попала в сборник, а также странному сочетанию западнорусского состава первой части сборника с его второй половиной, относящейся к Казани.

История сборника представляется нам в таком виде. Первая его часть, кончая листом 287, являлась особым произведением. В середине XVII в. она была переписана и дополнена в Казани. Кроме статьи о Бельских, в первой части находим упоминание о великом «адаманте» патриархе Гермогене, который был ранее казанским митрополитом. И Бельский и Гермоген были сторонниками Василия Шуйского. По нашему мнению, вся первая часть сборника возникла примерно в 1611-1612 гг. в Казани. Этому не противоречит хронология тех памятников, из которых составилась эта компиляция. В нее вошли «плач о пленении» и «видение некоему духовну мужу», а также кое-какие документы, присланные в Казань, в соединении со «сказаниями» неизвестного.

Автор уже знает о взятии Смоленска польским королем, что произошло в июне 1611 г., но нет и намеков на смерть Гермогена и на приход к Москве первого ополчения. Возможно, что и все сказание, под свежим впечатлением событий в Москве, заканчивалось словами об избиении москвичей во вторую неделю поста в 1611 г. Напомню, что Бельский был ярым противником Тушинского вора и королевича Владислава. Он был убит в Казани в декабре 1611 г. 7

Получилась сложная компиляция, которая не обратила на себя внимания П. Строева, описавшего рукописи Царского, именно потому, что она была компиляцией. Теперь это забытое произведение впервые делается достоянием науки. Его классовая направленность не может скрыть перед нами значения сообщаемых им сведений о восстании Болотникова, для изучения которого нам, советским историкам, драгоценна каждая строчка, каждое новое известие. «Мы, большевики,— говорит товарищ Сталин,— всегда интересовались такими историческими личностями, как Болотников, Разин, Пугачев [93] и др. Мы видели в выступлениях этих людей отражение стихийного возмущения угнетенных классов, стихийного восстания крестьянства против феодального гнета. Для нас всегда представляло интерес изучение истории первых попыток подобных восстаний крестьянства» 8.


Комментарии

1. И. И. Смирнов. Восстание Болотникова, Л., 1949, стр. 491.

2. РИБ, т. I, стб. 367 и сл.

3. Там же, стб. 397.

4. В «сказании» он именуется просто Петрушкой.

5. П. Строев. Рукописи славянские и российские, принадлежащие Ивану Никитичу Царскому. М., 1848, стр. 476-477, под № 399.

6. Леонид. Систематическое описание славяно-российских рукописей собрания графа А. С. Уварова, ч. 4-я, М., 1894, стр. 168, под № 1842.

7. См. Н. М. Карамзин. История государства Российского. т. XII, СПб., 1892, стр. 169-170 и примечания к ним.

8. И. В. Сталин. Беседа с немецким писателем Эмилем Людвигом.— Ленин и Сталин. Сборник произведений к изучению истории ВКП(б), т. III, стр. 527.

Текст воспроизведен по изданию: Новый источник по истории восстания Болотникова // Исторический архив, Том VI. М.-Л. 1951

© текст - Тихомиров М. Н. 1951
© сетевая версия - Тhietmar. 2007

© OCR - Антов Д. 2007
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Исторический архив. 1951