ДОНЕСЕНИЕ О СОБЫТИЯХ В ЭПОХУ ЛЖЕДИМИТРИЯ И, В ОСОБЕННОСТИ, ЦАРСТВОВАНИЯ ИОАННА ВАСИЛЬЕВИЧА, НАЙДЕННОЕ В БИБЛИОТЕКЕ КНЯЗЯ БАРБЕРИНИ, В РИМЕ.

СТАТЬЯ ПЕРВАЯ.

Иоанн Васильевич, великий князь московский, который так был жесток, и с которым вел войну король Стефан (Баторий), имел двух сыновей: старшего — умного, а другого — слабого духом и телом (pazzarello). Раз, когда старший отвечал ему как-то некстати, вскипел он таким гневом, и до того из себя вышел, что ударил его в живот (nellavessica) палкою с железным наконечником, которую держал в руке и с которою всегда хаживал под старость, опираясь на все; от этого удара юноша чрез несколько дней умер; тогда Иоанн, видя, что нет у него другого наследника, кроме второго сына Феодора, решился, будучи сам стариком, взять себе молодую жену и, прижив с нею сына, назвал его Димитрием (этим же именем прозывается и нынешний великий князь). Через два года [2] после этого он умер, назначил, еще при жизни, нескольких бояр опекунами для обоих сыновей отдельно. Великокняжеский престол, после отца, наследовал Феодор; но так как он был неспособен к управлению, то жена его, женщина хитрая и умная, приставила к нему брата своего, по имени Бориса, который, благоразумием и ловкостью своей, при помощи сестры, великой княгини, успел в короткое время прибрать к своим рукам все управление государством. Он правил сперва от имени Феодора, а потом вознамерился и сам сделаться московским государем, видя, что великий князь, не только был ограниченных способностей, но и, по слабому здоровью своему, не мог ни потомства иметь, ни долго жить. Приступая же к этому, сначала постарался он ловко устранить опекунов, приставленных к Феодору, отправив кого в Казань, кого в Астрахань и другие отдаленные места воеводами, под предлогом ведения войны с Татарами; а потом, и от всех их счастливо отделался: одних приказал тайно умертвить, а других так забросил, что и неизвестно, куда они девались. Наконец, сделав то же самое и с опекунами Димитрия, решился и самого его спровадить со свету. Димитрий же находился в отдаленном от двора замке своем, оставленном ему от отца в наследие, со всеми принадлежащими к замку землями. Но когда Борис послал туда своих людей для совершения такого замысла, наставник Димитрия (который, как сказывают, был родом Немец, из окрестностей Кёльна), узнал обо всем этом, неизвестно каким образом, и потому, не говоря ни слова, уложил он, в одной постели с Димитрием, сына своего, одинаких с ним лет и даже похожего лицом; а когда заметил, что последний уснул, он тихонько поднял Димитрия с постели... В назначенный [3] час явились подосланные убийцы, и надеясь, что темнота ночи прикроет их злодеяние, подошли впотьмах к постели, и умертвили наставникова сына, полагая, что то был Димитрий. Слуги молодого князя, услышав шум, а может статься, и детский крик, бросились в комнату княжича, и при виде мертвого ребенка, полагая, что это был княжич, остолбенели, пораженные ужасом, изумлением и горестию. В одно мгновение разнесся по всему околотку шум об этом убийстве, и стечение народа так было велико, что от тесноты, или от чего другого, задохлось несколько детей мужеского пола. Между тем наставник, вверив Димитрия одному дворянину, сам показывал вид, будто был ужасно как огорчен; но, вместе с тем, всячески старался, чтоб не узнали убитого ребенка, и тем не обнаружился бы обман. Борис, напротив, боясь, чтоб убийство не пошло в огласку, приказал распустить слух, будто чума в этом замке, и от нее-то умер Димитрий со всеми прочими задохшимися там детьми. Известно же, что нет народа, который бы больше Москвитян боялся чумы; по этому замок был тотчас заперт, и, под строжайшею ответственностию, запрещено, чтобы никто не смел не только оттуда выходить, но даже входить туда или приближаться к нему. Вскоре потом Борис, притворясь, будто очень сомневается, чтоб, и при всех таких мерах предосторожности, не вышла оттуда чума и не распространилась по всему государству, приказал наконец сжечь этот замок со всеми, кто там находился. Немного спустя после этого умер и Феодор. Тогда Борис, успевший устранить все препятствия и себя обезопасить, был уже беспрекословно венчан на великокняжеский престол. Между тем Димитрий тайно воспитывался у вышеупомянутого дворянина, который, впоследствии, занемогши, и предвидя [4] неминуемую смерть от своей болезни, присоветовал Димитрию, который уже был на возрасти, вступить в какой-то монастырь; что он и сделал. Но недолго там пробыв, перешел он в другой, меняя таким образом места, из опасения, как сам он сказывал, чтоб его не узнали, или же не заставили постричься в монахи. Наконец, отнюдь не открывая никому своего намерения, ушел он тайно в Польшу с другим каким-то монахом, из монастыря, находящегося на киевской границе, и там, скинув с себя рясу, пошел он в услужение; сначала пристал он ко двору киевского воеводы, князя Острожского; потом к одному польскому пану, по фамилии Горскому (Gorski), и сказывал, что служил там в поваренках (ragazzo di cucina); напоследок, услышав о ненависти, которую стал питать народ к Борису, за то, что, оставив свой первоначальный образ правления, он сделался вдруг из благодетеля тираном, Димитрий рассудил открыться одному вельможе, а именно князю Вишневецкому, зятю сандомирского воеводы (Мнишка), упрашивая его, чтоб постарался, через своего тестя, доставить ему случай — представиться королю и объявить ему, кто он, и раскрыть свои справедливые притязания (на престол московский); вскоре после этого и был он привезен в Краков князем Вишневецким, который, снабдив его платьем, прислугою и прочим необходимым, наказывал, при этом, испросить у короля, чтоб о деле его знали и некоторые сенаторы. Удостоясь этой милости, он рассказал тут все свои похождения и, для большого удостоверения в истине своих слов, подтвердил это еще некоторыми доказательствами (Testimoni e indizi), и даже приметами на своем лице, а именно, небольшою, но весьма явственною бородавкою у правого глаза на носу, а [5] также, что одна рука у него была несколько длиннее другой, всем этим стараясь доказать, что он настоящий Димитрий Иоаннович, великий князь московский; и, одним словом, так хорошо умел он тогда и потом рассказывать, что его величество, не только обещал ему свою помощь, но и, дозволив тайно собрать войско, поручил упомянутому выше сандомирскому воеводе, выступить с ним в поход; а между тем снабдил его даже некоторою суммой денег, должных тем воеводою в королевскую казну за владение Сандомиром. По этому случаю собрав около 5000 строевого войска и столько же взяв еще казаков, народа дикого и привыкшего жить только грабежом, которые, впрочем, неохотно последовали за ним, выступил он с воеводою, под предводительством которого находились войска, в московскую землю, где имел такое счастливое начало, что в двух сражениях остался победителем. Ободренный таким успехом, он еще дальше углубился в Московию; многие дворяне перешли на его сторону; многие замки ему сдались, и самый народ снабжал его всем необходимым. Но когда встретился он с главным и сильным войском великого князя, то был наголову разбит, потерял артиллерию, обоз и, не устояв, принужден был бежать обратно, на протяжении 25 миль, лесами и болотами. Здесь до тех пор он скрывался, пока не увидел, что уже нет за ним погони; тогда воротился он в замок, стоявший за него и именуемый Путивлем (Potimolo). Главнокомандующий великого князя, полагая но всему этому, что если Димитрий бежит в Польшу, то избегнет таким образом сражения, преследовал его только одни сутки, до замка Рыльска (Rikesh), занятого Димитриевым гарнизоном; но когда замок этот не хотел ему сдаваться, он стал его осаждать и [6] простоял там долее, чем воображал, потому что пробыл до тех пор, как уже снега начали таять; а тогда, нечего делать, он принужден был снять осаду, чтоб не потерять случая вывезти оттуда свою артиллерию, которой в этих странах нельзя везти зимою (non si puo condurre d'Inverno), по множеству рек и болот, и поэтому сами люди должны были ее тащить на себе, без помощи лошадей. Узнав об отступлении неприятеля, Димитрий ободрился духом, и начал собирать свой рассеянный народ, послав одних в Польшу, набирать новых солдат, других для найма Татар, и таким образом ожидал сформирования нового войска. Когда же наступила весна, Борис выслал войско лучше прежнего против Димитрия. Но Богу угодно было, чтоб между тем, как войско выступило в поход, Борис умер от апоплексического удара. Когда весть эта дошла до главнокомандующего и до Димитрия, тот остановился с войском, а этот начал, через некоторых бояр, вести переговоры с полководцем и солдатами так успешно, что тот сдался ему со всем своим войском, удостоверясь предварительно, что он (Димитрий) настоящий княжич, а не какой-нибудь еретик (Erisco) или чернокнижник, как отзывался о нем покойный Борис. Тогда, соединив свое войско с московским, которое ему сдалось, пошел он к Москве, главному городу Московии и столице великого князя, имея своих приверженцев (pratiche) и в этом городе и между боярами, так что, когда подошел он к одному главному городу, именуемому Тула (Tuli), в 30 милях от Москвы, дворянство, духовенство, граждане и простой народ — вышли к нему навстречу и просили помилования, схватив первоначально жену, детей и родственников Бориса. Но жена и дети Бориса, отчаясь получить прощение у нового государя, [7] приняли яду, от которого жена и сын умерли; дочери же подано тотчас врачами пособие, и она осталась в живых. Димитрий, продолжая потом свой путь, прибыл в Москву, и был там принят с величайшим восторгом и торжеством.

* * *

Подарки, присланные нареченной супруге великого князя московского, дочери воеводы Сандомирского, помолвленной через уполномоченного в Кракове, в Ноябре 1605.

Мать Москвитянина Димитрия прислала в подарок невесте его, Польке:

Два большие серебряные столика и один позолоченный стол, для столовой, из которых на первом две иконы: одна Пресвятой Троицы, а другая Пречистой Богоматери, обе украшенные кругом каменьями. Каждый из столов несли по четыре человека.

Димитрий, великий князь московский, прислал, в подарок, своей невесте, Польке:

Перстень с крупным бриллиантом, величиною с джюлио (римская и тосканская монета), стоющим более 300,000 скуди, и, сверх того, шесть украшений из бриллиантов и других драгоценных каменьев; шесть сороков собольих мехов; шесть больших связок крупного жемчугу; каждая связка с человеческую голову, неопределенной цены. Серебряного оленя с ветвию прекраснейших кораллов, вместо рогов, на голове, — токарной работы и в золотой оправе. Серебряного, позолоченного быка, украшенного каменьями. Орла, той же работы. Слона, с башнею на хребте, той же работы. Павлина, той же работы, и с механизмом. Пеликана, той же работы, в золотой оправе, украшенной каменьями. Галеру, с удивительным искусством сделанную, и такой тяжести, что двум человекам ее нести. Большие серебряные и золотые [8] стенные часы с многими и различными штуками, трубами, барабанами, музыкою, бубенчиками, колокольчиками, и всякими, духовыми и ручными, инструментами и клавишами; и всё это одно за другим, чрез некоторое время, показывало свое искусство. Работа все турецкая и персидская, хитрейшая и удивительнейшая, украшенная вся каменьями. Часы эти несли четыре человека. — И, сверх того, множество кусков сукна на платья, полотен, золотой камки, шелковых материй, и т. п. одно красивее другого, так что и желать лучшего невозможно. Все это вывезено из Персии и Турции; и всего вышеозначенного было ценою более, чем на миллион дукатов (червонцев), кроме многих других вещиц, которые было бы долго вычислять.

С итальянского, В. Любич-Романович.

Примечание. Представленное здесь в переводе донесение о событиях в эпоху Лжедимитрия и царя Иоанна Васильевича, было писано, вероятно, одним из находившихся в войске Самозванца. Так думали тогда все иностранцы, прибывшие в Москву, и непонимавшие скрытой и тайной политики Сигизмунда. Все несправедливые рассказы этого италиянца не заслуживают даже опровержения. Его донесение любопытно только, как исторический акт, из которого видно, какие толки были в ту эпоху о современных, важных событиях. В наше время открыто уже столько исторических актов, что о событиях того времени мы можем судить с основательностию. Лучшим доказательством о убиении св. Димитрия служит для нас сохранившееся следственное дело, произведенное на месте события. Пожар, бывший в Угличе после убиения св. Димитрия, он приписал повелению Бориса Годунова — сжечь город, тогда как самый дом, в котором жил Димитрий царевич, сохранился и доныне. Несправедливо взводимая им на Годунова вина, в объявлении чумы, взята, вероятно, также из народных слухов. Несправедлив рассказ и о смерти Феодора Борисовича. Что же касается до обвинения, взводимого им на кроткую супругу царя Феодора Иоанновича, это проистекло из одной ненависти иностранцев, находившихся в войске Лжедимитрия, к самому Годунову. Прим. Пер.

(перевод В. Любич-Романовича)
Текст воспроизведен по изданию: Донесение о событиях в эпоху Лжедмитрия и в особенности, царствования Иоанна Васильевича, найденное в библиотеке князя Барберини, в Риме // Сын отечества, № 1. 1843

© текст - Любич-Романович В. 1843
© сетевая версия - Трофимов С. 2008, Thietmar. 2022
© OCR - Иванов А. 2022
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Сын отечества. 1843