ВИЛЬЯМ ПАРРИ

ПРОЕЗД ЧРЕЗ РОССИЮ ПЕРСИДСКОГО ПОСОЛЬСТВА

в 1599-1600 гг.

От переводчика

В 1-ой книге Чтений в Обществе Истории и Древностей Российских 1899 г. был помещен рассказ, в переводе с испанского, о путешествии персидского посольства чрез Poccию в 1599-1600 гг. Автор рассказа — персиянин из состава посольства, принявший в Испании католицизм. В параллель к этому рассказу помещаем другой о том же путешествии, написанный англичанином Вильямом Парри, который также состоял в свите послов. Последних было двое: персиянин Перхулы-бек и знатный англичанин, сэр Антоний Шерли, незадолго перед тем приехавший на службу знаменитого шаха Аббаса со своим братом Робертом и с несколькими cooтeчественниками: по его-то побуждению, и было отправлено шахом посольство к разным европейским дворам.

Рассказ Парри помещен в старинном сборнике путешествий Пёрчаса: The Pilgrimes by Samuel Purchas 1613 и носит заглавие: Sir Anthonie Sherley his voyage ower the Caspian sea and thorow Russia (Путешествие сэра Антония Шерли по Каспийскому морю и чрез Россию). Большая часть его, и именно все, относящееся к России, перепечатано (с исправлением лишь орфографии) в книжке, озаглавленной: The three brothers or, the travels and adventures of sir Anthony, sir Robert and sir Thomas Sherley, hi Persia, Russia, Turkey, Spain, etc. With portraits. London 1825 (Три брата, или путешествия и приключения сэра Антония, сэра Роберта и сэра Томаса Шерли в Персии, России, Турции, Испании и пр. С портретами. Лондон 1825). Из нее мы и заимствуем этот рассказ. Он короче рассказа персиянина, но пополняет его в двух отношениях: во 1-х, выясняет судьбу португальского монаха, ехавшего с посольством, который имел на дороге столкновение с сэром Антонием: как оказывается, финал этой истории разыгрался в Москве при деятельном участии русского правительства; в 2-х, автор, как очевидец, дает, не лишенное исторического интереса, описание царского выезда на богомолье весною 1600 года.

На Каспийском море, которое нам надо было переезжать, мы пробыли два месяца, прежде чем пристали к земле; и в течение этого времени испытали много тревог и немало страха, так как, помимо того, что это море от природы неспокойно, стояла очень дурная и бурная погода, вследствие чего мы едва не потерпели кораблекрушения, ибо судно дважды ударялось о дно, так что мы были принуждены облегчить его от большей части наших запасов. Однако, под конец, по милости Божией, мы достигли через два месяца желанной пристани. Когда мы прибыли туда, правитель, получив известие о нашей высадке, прислал капитана со стражей встретить нас и отвезти в крепость Астрахань, где высадился за день перед сим посланник, которого отправил, месяцем раньше, персидский шах затем только, чтобы выхлопотать нам разрешение проехать чрез земли русского царя.

От упомянутой крепости до города Москвы мы ехали рекой и сушей десять недель; и во все это время сэр Антоний и его свита, с прочими посланниками и их слугами, все получали содержание от русского царя, ибо таков обычай в этой стране по отношению ко всем подобным путешественникам пока они проезжают чрез владения царя, что им даром доставляются съестные припасы, но за то к ним приставляют стражу, так что они мало чем отличаются от пленников, пока находятся в пределах владений царя.

От Астрахани мы ехали на судах по великой реке Волге, пока не прибыли в город, называемый Негсон (Negson, Нижний Новгород?); переезд этот продолжался семь недель. В течение этого времени мы не видели ничего достопримечательного, кроме трех или четырех деревянных крепостей, или блокгаузов, для охраны реки, по которой доставляется царю чрезвычайно много товаров. Различные татарские племена бродят вдоль реки с места на место, живя в маленьких домиках, утвержденных на колесах и перевозимых туда и сюда; они владеют множеством скота, подвластны царю и платят ему дань и пр. Один только хороший город мы видели во все это время, именуемый Казань, куда заезжали, а отсюда проехали в вышеупомянутый Негсон. Тут на пути произошла ссора между сэром Антонием и другим посланником, потому что сэр Антоний вздумал выговаривать ему за разные проступки, совершенные им к бесславию его государя и страны; и до того дошло дело, что, не будь при нас стражи, один убил бы другого. [5]

Остановившись здесь на минуту, возвращусь опять к монаху (Раньше, в своем рассказе, автор уже говорил о преступлениях этого монаха. Их было двое: фра Николай и фра Альфонс; пробираясь в Европу из португальских владений в Индии, они прибыли ко двору Аббаса и отсюда отправились вместе с посольством.), который в это время смертельно возненавидел своего сотоварища, другого монаха, о коем я раньше говорил: имя его было Альфонс, монах ордена св. Франциска. Он сообщил сэру Антонию, что брат Николай вел в Индии крайне распутную жизнь, и в подробности об этом рассказал. Кроме того, сообщил ему, что вследствие его беспутной жизни, король испанский прислал за ним, так как он приносил гораздо больше вреда, чем пользы в тех местах, но что до сих пор он отнюдь не хотел ехать и только теперь едет по вызову. Монах сообщил также сэру Антонию, что подарок, представленный братом Николаем шаху персидскому от своего имени, был послан одним из друзей шаха из Ормузда чрез другое лицо, которое имело при себе еще письмо к шаху; этого посланца, своего знакомого, он улещал и убеждал ласковыми словами и подкупом в 50 крон отдать подарок вместе с письмом ему, чтобы отвезти к шаху, и под конец успел склонить его к этому; а по прибытии в Персию, уничтожив письмо, представил подарок, как выше сказано, от своего имени. По обнаружении таковых подлостей, сэр Антоний взял монаха под стражу и вез далее с собою как человека, лишенного прежней свободы.

Прибыв в Негсон, мы оставались тут около месяца. К концу этого срока царь прислал сюда придворного вельможу, чтобы проводить и отвезти нас в Москву. Этот вельможа отдавал предпочтение персидскому посланнику, в виду того, что он посланник к царю от шаха, а сэр Антоний, как он полагал, только путешественник, проезжающий чрез страну царя, и соответственно с этим относился к нему запросто, к неудовольствию сэра Антония, пока мы не прибыли в Москву. Здесь мы были встречены наилучшим образом толпою молодцов, от которых разило водкой (В подлиннике: aqua-vitae bellied, т. е. «у которых брюхо было налито водкой».), одетых в парчовые кафтаны. Но эта пышность кончилась с первой встречей: кафтаны опять были сложены в казнохранилище, а нас заперли в тюрьму на десять дней, причем всякий доступ других к нам или наш к ним был строжайше воспрещен. В это время мы [6] посылали просить, чтобы или нашим английским купцам было дозволено придти к нам, или нам сходить или послать к ним за необходимыми вещами, потому что мы не имели запаса одежды, достаточно приличной, чтобы представиться царю. Вследствие этого канцлер (Вероятно, государственный дьяк и печатник Bacилий Щелкалов.) призвал к себе купцов и спрашивал их, кто таков сэр Антоний и могут ли они оказать ему кредит. Они отвечали, что сэр Антоний человек благородного происхождения и близок с самыми лучшими людьми Англии, и что они готовы оказать ему кредит в такой мере, в какой только могут. Тогда им было разрешено прислать нам необходимые вещи, о которых мы просили, но не было разрешено придти к нам, еще менее нам к ним.

На десятый день за нами прислали, чтобы ехать к царю по принятому у них порядку, причем отмечалось, какое место каждый должен занимать в поезде, в котором все ехали верхами. При этом персидскому посланнику было назначено царем занимать первое и главное место; за ним ехал тот персиянин, который был послан только сопровождать сэра Антония, а последним из трех должен быть сам сэр Антоний. Узнав об этом, сэр Антоний наотрез отказался ехать в таком порядке, потому что он, кому именно вверено и поручено все дело и кем оно единственно выполняется, чрез что Персия должна получить несчислимые выгоды, и особливо потому, что он христианин, а те неверные, должен стать позади всех в поезде, будучи впереди всех в деле.

Этим отказом он навлек на себя неудовольствие царя, которое выразилось прежде всего в том, что царь взял от сэра Антония монаха и предоставил ему свободу отправиться, куда угодно; затем он ежедневно присылал своих князей (great dukes) pacпpaшивать сэра Антония о различных пустых подробностях, стараясь таким путем отыскать какие-нибудь улики против него. Так ежедневно мучил и притеснял его царь. Персидский посланник в то же время под рукою подстрекал монаха вымышлять против него всевозможные позорные вещи, напр., говорить, что он знает сэра Антония за человека низкого рода, а также, что сэр Антоний явился в эту страну как шпион с целями, клонящимися к его собственной выгоде, а не к выгоде Персии и христианства, как он сам утверждает. Вследствие этого у сэра Антония отобрали все письма шаха и вскрыли их, чтобы узнать их содержание. [7]

Вскоре после этого сэр Антоний и монах были приведены к комиссарам для дальнейшего допроса. Тут сэр Антоний, воспламенившись гневом вследствие крайне дурного обращения с ним, несмотря на благие цели его путешествия, спросил, имеет ли царь намерение отправлять посланников в какие-либо страны, и заявил, что если он когда-либо встретится с ними в какой бы то ни было части света кроме их собственной, то постарается показать им, что с ним и в половину так хорошо не обращались в России, как того по праву заслуживает цель его путешествия, и как царь, по законам божеским и гражданским, должен бы был поступать тем более, что он христианин, такой же, каким и сам царь называет себя, и прибыл, как подобает христианину, для общей пользы всего христианства, так как персидский шах подвигнут к этому им одним. Тут монах начал опровергать сэра Антония, у которого кровь кипела чрезмерным пылом гнева, его обуявшего, и при дальнейших нападках этого злого и неблагодарного монаха, он, не будучи в состоянии сдержать свою горячность, — хотя бы ему тотчас же пришлось поплатиться за это жизнью — нанес толстому монаху такой удар по лицу, — причем двойная причина гнева удваивала его силу и желание отомстить в то же время увеличивало ее — что монах грохнулся на землю, как пораженный молнией; и так как сэр Антоний сделал это с мужеством и твердой решимостью, ясно выражавшимися в его взорах, словах и поступках, то допрос прекратили, ибо слишком уже испытывали терпение сэра Антония. Заметив это, они испугались, думается мне, а монах, почти обезумевший от страха, гораздо лучше это чувствовал. Тотчас же сообщили царю о всем случившемся и о том, как решительно держал себя сэр Антоний. По этой причине, как потом оказалось, с ним стали обращаться лучше. С этих пор мы пользовались свободой ходить к англичанам, которые нас принимали с большим почетом и по-царски угощали. Однако, мы принуждены были оставаться здесь шесть месяцев, ожидая каждый день, за все это время, что нам сделают какое-нибудь зло или пошлют нас в какую-нибудь часть страны царя и будут держать в заключении там, куда до нас не дойдет и весточки от наших друзей. Этого мы боялись пуще смерти. Однако, в конце концов, мы были вызваны в тайный совет (privy council), и здесь сэру Антонию был дан приказ отправляться в путь, что было немалой радостью для всех нас.

Но за день до выезда из Москвы, мне посчастливилось видеть царя и царицу, когда они пышно и торжественно выезжали из города, [8] везя большую икону и огромный колокол в дар одному монастырю, находящемуся милях в тридцати от столицы (С полной вероятностью можно сказать, что царь Борис ехал в этот раз на богомолье в Троице-Сергиев монастырь и вез туда колокол и ризу на икону (а не икону, как ошибочно полагает автор). Из Лаврской описи 1641 г. видно, что золотая риза с драгоценными каменьями на иконе св. Троицы, находящейся в Троицком соборе по правую сторону царских врат, пожертвована царем Борисом Феодоровичем Годуновым в 1600 г. Равным образом известно, что лаврский полиелейный колокол, называемый Годуновским, отлит для этого монастыря царем Борисом в том же 1600 г.). Это происходило таким образом. Сначала, в течение всего утра, выходили из города различные конные отряды и размещались для встречи царя при его выезде из городских ворот. Около полудня царь отправил вперед свою гвардию, которая была вся конная, числом в 500 человек, одетых в красные кафтаны; они ехали по трое в ряд, имея луки и стрелы, сабли у пояса и секиры при бедре. За гвардией двадцать человек вели двадцать прекрасных коней с двадцатью очень богатыми и искусно отделанными седлами, и еще десять для царского сына и наследника, которому теперь 12 лет от роду. За ними вели, таким же образом, двадцать прекрасных белых лошадей для царицыных карет; на этих лошадях были только красивые попоны, а на голове узда из красного бархата. За этим следовало множество монахов в богатых шапках (caps), поя и неся много икон и свечей. За ними шла большая часть городских купцов. Позади них вели царского коня, назначенного на этот день, а также коня царевича; седло и прочая сбруя царского коня были в изобилии осыпаны драгоценными, прекраснейшими каменьями. Далее следовал патриарх со всеми архиепископами, епископами, и высшим духовенством (great prelates) в облачениях, очень роскошных и блестящих, с пением, в преднесении огромных икон, обильно осыпанных разноцветными драгоценными каменьями; подле них несли свечи. Затем следовал сам царь, который левой рукой вел вышеупомянутого своего сына, а в правой держал свою шапку. Позади него шла царица, поддерживаемая с обеих сторон двумя пожилыми дамами; ее лицо было густо вымазано притираньями, равно как и лица других дам, согласно обычаю страны; телом она очень тучная, глаза у нее глубоковпалые. Ее сопровождали до шестидесяти очень красивых женщин, — если только притиранья, которые у них считаются делом религиозным, не обманывали моих глаз. Вся их одежда была обильно [9] унизана жемчугом, искусно обделанным; на голове он имели белые шляпы, с большими лентами кругом, унизанными жемчугом. Мы никогда не видывали, чтобы женщины в этой стране носили шляпы, кроме только этих дам. Вслед за ними везли три огромные кареты: первая была запряжена десятью прекрасными белыми лошадьми, по две в ряд; вторая — восемью, а третья — шестью, в том же порядке; эти кареты все были очень роскошны и великолепны как изнутри, так и снаружи. За ними ехали в каретах все вельможи. Затем везли в большом ящике вышеупомянутую икону, под охраной пожилого сановника, у которого под начальством было до 500 человек для охраны и сопровождения иконы (Если бы царь, действительно, вез в монастырь икону, то ни в каком случае ее не запрятали бы в ящик, а несли бы открыто вместе с другими иконами, в духовной процессии. Очевидно, что то была только риза, чем объясняются и особые меры предосторожности при ее перевозке.). Последним везли огромный колокол весом в двадцать тонн (Тонна — 62 пуда; вес показан ниже настоящего: Годуновский колокол весит от 1700 до 2000 пудов.); его везли 3500 человек — так как невозможно было везти его быками или лошадьми — следующим образом: шесть чрезвычайно длинных крепчайших канатов, вроде корабельных, были прикреплены шестью концами к полку (frame), на котором помещался колокол; в этом ряду канатов были размещены те 3500 человек, с короткими веревками через плечо, прикрепленными к толстым канатам, и тащили колокол, как тянут у нас в Англии суда барочники на западе.

Вес колокола так велик, что когда его везли по улицам Москвы, вымощенным большими квадратными кусками дерева, плотно пригнанными друг к другу, то деревянный полок, или повозка, на которой везли колокол, воспламенял дерево мостовой, по причине нагревания от трения того и другого, вследствие чего несколько человек, к тому назначенных, шли следом за повозкой и поливали мостовую водой, как только дерево начинало дымиться. И таким образом колокол и икона были доставлены в монастырь, как выше сказано.

На следующий день мы отправились в путь, именно в середине мая, около Николина дня, чтобы сесть на корабль. Наше путешествие по суше и по рекам продолжалось шесть недель, и во все это время мы не видали почти ничего кроме леса и воды. Но прибыв к берегу моря, в то место, где должны были сесть на корабль, мы [10] оставались там месяц, запасаясь провизией для нашего путешествия. В это время нас несколько раз приглашали на английские корабли, где по-царски угощали на счет агента и купцов, и ради большей торжественности этого пира делали по триста пушечных выстрелов. Когда мы там находились, приехал из Москвы один купец, г. Мегрич, и привез с собою два письма монаха, причем сообщил, что канцлер, в удовлетворение несправедливости и обиды, причиненной им сэру Антонию, послал вдогонку за монахом к границе, и у него отобрали оба его письма и все его добро, добытое им обманным и бессовестным образом за несколько лет перед тем в Индии, и оставили ему только его монашескую рясу. Велел ли канцлер перерезать ему горло, неизвестно, но не невероятно.

(пер. С. Соколова)
Текст воспроизведен по изданию: Вильям Парри. Проезд чрез Россию персидского посольства в 1599-1600 гг. // Чтения в императорском обществе истории и древностей Российских, № 4. М. 1899