ПОКОРЕНИЕ СИБИРИ

Статья первая.

ПРЕДИСЛОВИЕ.

С некоторого времени, в публике нашей обнаружилось живое участие ко всему отечественному; во всех концах России стали с любовью изучать родную землю и собирать драгоценные о ней известия.

И Сибирь была не забыта, и про Сибирь вспомнили.

Думали и верили, что эта страна играет не последнюю роль в ряду обширных областей нашей империи; но в какой именно степени она действительно важна для нас — это не все оценяли, да и не многие думали об этом, хотя все чувствовали, что именно через Сибирь — Россия могла бы быть главою Азии. [226]

Двести-пятьдесят лет протекло с-тех-пор, как мы твердо укрепили в Сибири свое владычество, и все-еще Сибирь, для очень-многих из нас — та же terra incognita, какою она была и сто лет назад.

Русскому человеку как-то неловко становится, когда он слышит вокруг себя громкие рассказы о разных чужеземных героях, покорявших неведомые дотоле страны, о герое Кортесе, покорителе Мехики, о богатыре Пизарро, завоевателе Перу, о Джемсе Бруке, саравакском радже, чудном человеке нашего времени — слышит новый эпитет: «the civiliser», придаваемый богатой Англии... Русский человек знает, что и наша Русь — не менее Англии, может иметь притязания на титул «просветительницы», что и у нас тоже были и свои Кортесы, и свои Пизарры, и свои Бруки; знает, что уж если дело пойдет на счеты — мы хоть бы кому так не уступим.

Правда, это-то русский человек знает; но спросите-ка у него, кто такой был Дежнев? что именно сделал Хабаров? — подробности их подвигов неизвестны. Многие из нас основательно будут говорить о взятии Кохогуакана, Ицтапалапана, о заселении островов Натуна, о подвигах Французов в Алжире, об особенностях природы в Новой-Зеландии... но какие обстоятельства сопровождали покорение приамурских стран, какие теперь есть у нас колонии в Киргизской-Степи — многие ли это у нас знают?.. У нас нет даже справедливых сказаний о том, как Ермак покорил Сибирь!

Плоды трудов и ученых подвигов, касательно изучения Сибири, русских людей, знаменитых в ученом мире, возбудили и в нас желание передать публике те сведения, которые мы сами приобрели, тоже о Сибири, но передать их именно в таком виде, в каком бы они могли быть общепонятны и любопытны для каждого, не специально-ученого, а обыкновенно-образованного человека, чувствующего потребность ознакомиться лучше хоть с дальнею, но родною землею, чем с соседнею — но с чужою, с которою у нас нет и быть не может никаких кровных уз, никаких общих интересов, ни народного сочувствия.

В этих видах мы имеем цель составить несколько историко-статистических описаний разных частей Сибири, передать несколько известий о родных наших героях-покорителях дальнего северо-востока, представить настоящее положение этого края и, наконец, объяснить действительное значения и будущие надежды Сибири.

Но прежде, чем приступим к изложению подробностей настоящего, мы должны пояснить себе некоторые недоразумения, которые с первого же взгляда бросаются в глаза, лишь только мы составим себе идею о Сибири.

Здесь представляются следующие, самые естественные вопросы:

Что за страна была Сибирь в то время, когда Ермак покорил ее?

Стоит ли Ермак той памяти и славы, которыми окружает его потомство за то только, что он покорил страну, которая, и без [227] него, была уже данницею России — как это доказывает один наш ученый муж?

Точно ли покорил ее Ермак, и не похитил ли этот человек славу завоевания Сибири из рук Строгоновых, которым одним принадлежит весь этот подвиг — как это доказывает другой наш ученый муж?

Было ли покорение Сибири делом, подготовленным разными обстоятельствами, давними и незначительными по виду, или покорение это было нечаянно, вовсе нежданно, было делом одного только случая — как об этом выразился не совсем-ясно третий наш ученый муж?

Что знало наше правительство до Ермака об этой громадной стране, у которой Ермак зацепил только небольшой клочок земли?

С которых пор правительство наше приобрело полное право назвать всю Сибирь своею?

Кто таков был этот Ермак? действительно ли существовало в мире лицо с таким сомнительным и вовсе не-христианским именем? Или это миф, порожденный пустыми сказками, передающими нам действительно-баснословные подвиги героя, носившего это имя?

Если это не миф, то какое мы должны вывести заключение о личности этого человека?

Каким, наконец, образом русское народонаселение Сибири, из ничтожной горсти казаков и служилых людей, в два с половиною столетия разрослось до того, что теперь в ней разбросаны мильйоны народа, который говорит языком русским, понимает умом русским, чувствует сердцем русским?

Без всякого сомнения, полное и удовлетворительное разрешение всех этих вопросов и соглашение разноречивых сказании лежит на обязанности будущего историка, историка по призванию и вместе с тем ученого ex professo. Но так как мы коснулись этих вопросов, то нам и неловко уже обойдти их и, по силе, по возможности, не разъяснить их хотя вкратце, но так, чтоб, по-крайней-мере, главные события были понятны каждому и ученому и неученому, были доступны оценке каждого и ни в ком не внушали к себе подозрительного сомнения: точно ли это дело рассказано так, как оно было, и не противоречит ли оно таким документам и источникам, достоверность которых сознана твердо.

Попытка наша в разъяснении этих вопросов — вопросов, составляющих пробел в нашей истории, вопросов, которые до сих-пор, как нам кажется, были «мутной водой во облацех» — будеть составлять содержание предлежащего труда, которому мы признали за необходимое придать самую простую форму рассказов, таким-образом, чтоб каждая отдельная глава составляла отдельный рассказ, а не сухое ученое исследование, потому-что здесь мы не пускаемся ни в какие учености, а тем паче в отвлеченности. Ученые тонкости не по нас: мы просим позволения беседовать просто, [228] без претензий, без излишних умствовании и с подобающим уважением к истине.

Изъяснив таким образом причины, побудившие нас к этому труду, и способ, придуманный нами для ознакомления наших читателей с избранным нами предметом, считаем себя в необходимости убеждения и доводы свои подкрепить как подлинными грамматами, помещенными в тексте, так и иными приложениями, которыми труд наш будет заключен, на тот конец, чтоб истина историческая не страдала, и чтоб читатель не обвинял нас в самовольном ее искажении.

Тех, которые неохотно предаются чтению старинных бумаг, из предубеждения к их незанимательности и сухости, смеем заверить, что документы, на которые мы указываема., чрезвычайно-интересны и по языку, и по содержанию: в них так и выливается все прошедшее, так и высказывается эпоха; надеемся, что они не надоедят читателю.

Льстим себя надеждою, что труд наш обратит, может-быть, на себя внимание любителей отечественной истории; желали бы мы внимания милостивого, но тем не менее ждем и немилостивого; ведь на всех не угодишь!

И так, благословясь, приступим к делу.

Сибирские летописцы и историки.

Ученое мнение о покорении Сибири. — Общенародное мнение о покорении Сибири. — Архиепископ Киприян. — «Неизвестная Рукопись». — Летопись «о Сибири». — Летопись Саввы Есипова. — Строгоновская Летопись. — «новый Летописец». — «Тобольский Летописец» Ремезова. — Гер. Фр. Миллер. — Н. М. Карамзин.

Нас, вероятно точно так же, как и нас, благосклонный читатель, в малолетстве учили, что Сибирь покорил Ермак, и покорил ее вот каким образом. [229]

Жили-были на свете «именитые люди», почти-что бояре, Строгоновы. Жили они близко Сибири и задумали покорить Сибирь. Пригласили они к себе Ермака, положили ему жалованье, наняли казаков, дали им пушки, придали к этой рати собственных своих людей и послали их в Сибирь: «ступайте», сказали они, «покорите нам Сибирь!»

Ермак пошел — взял да и покорил Сибирь.

Мы этому и поверили.

Прошли ребяческие годы; хотелось узнать: как же это Ермак покорил Сибирь?

«А вот как» отвечали нам на этот вопрос: «три купца и беглый атаман волжских разбойников дерзнули, без царского повеления, именем Иоанна завоевать Сибирь и уступили ее государству»... Заметьте это тонкое выражение: уступили Сибирь правительству!!! — И затем наши расскащики стали продолжать карамзинские повествования с витиеватыми украшениями того же, чему нас учили и в малолетстве.

Мы опять ничего не узнали и никак не могли сообразить: каким же образом Ермак и небольшая ватага других наемных удальцов попали в Сибирь, разбили целое царство, которого жители мало, как видно, оказывали им сопротивления, и обратили огромную страну не в отчину своих господ и хозяев, а в русскую провинцию. Были и другие вопросы... по разрешение их мы, при усвоенных уже идеях и взгляде на это дело, никак не могли согласить с действительностью.

Наконец, судьба привела нас самих в Сибирь. Видели мы Тобол, видели Иртыш, гуляли по великой реке Оби, плавали и по Енисею, и по Ангаре, сами живали в лесах, но неделям питались едва не одними сухарями, потерлись между простым народом, прислушались с его рассказам о Ермаке, ознакомились с его духом, и ощупью дошли, кажется, до возможности понять, наконец, ермаковы походы, отвыкнув мерять все на петербургскую мерку и смотреть на все происшествия глазами столичного жителя половины XIX столетия.

И уже после всего этого мы принялись за изучение сибирских летописей и тех историков, которые, прямо или косвенно, выразили свои мысли о покорении Сибири.

С их-то характером и направлением мы и хотим теперь познакомить читателей.

Первые сведения о походе Ермака собраны были сибирским архиепископом Киприяном, жившим в Тобольске с 1621 года до 15 февраля 1624 года; подлинных его заметок мы не имеем.

Из известных нам рукописей первое место занимает «Неизвестная Рукопись», внесенная в так-называемый «Новый Летописец». Тот список, которым мы пользовались (в каталоге летописей Румянцовского Музеума под № 259) сам по себе принадлежит началу нынешнего столетия; но оригинал его, по духу [230] помещенных в нем известий, принадлежит не ранее, как, или к концу первой или к началу второй четверти XVII столетия. Мы его будем называть просто «Неизвестною Рукописью».

Рукопись эта служила первообразом к составлению другой летописи, изданной в 1821 году Г. И. Спасским под названием «Летопись Сибирская»; автор ее неизвестен, но он только округлял периоды летописи, поименованной выше, приправлял свое творение риторическими украшениями и старался быть верен тому духу, которым проникнут его первообраз. Где эта рукопись находится, в каком месте она открыта — неизвестно: первый издатель ее, Г. И. Спасский, на VIII странице своего к ней предисловия говорит только, что она ему досталась случайно. Н. М. Карамзин, принявший ее в неопровергаемое основание своих повествований, тоже решительно ничего не говорит, где он ее открыл: в публичных ли музеях, или в частных домашних архивах наших вельмож.

Третья летопись «О Сибири», по описываемым в ней событиям и по ссылке в одном месте, как кажется, на «Неизвестную Рукопись», относится, так же как и она, к началу второй четверти XVII столетия. В ней не достает конца, который утрачен; помещена же она в «Историческом Сборнике», скорописи тоже XVII века, и хранится в Румянцовском Музеуме (под № 379 каталога).

Эта летопись служила первообразом к составлению другой летописи, изданной Г. И. Спасским в 1823 году. Мы пользовались более-исправным ее списком, помещенным «в гранографе», то-есть, хронографе, писанном полууставом разных почерков конца XVII столетия, и хранящемся в Румянцовском Музеуме (под 457 № в каталоге). Эта летопись, известная под названием «Есиповской», есть не что иное, как риторическое распространение предъидущей краткой летописи «О Сибири»; на ней выставлен 1636 год.

Об этих двух изданных г. Спасским рукописях, резко одна другой противоречащих в существенных основаниях — если можно так выразиться — «сибирского вопроса», мы распространимся далее; а теперь будем говорить об остальных известных нам летописях.

В «Новом Летописце» скорописи XVIII века помещено шесть глав о Сибири: «о взятии Сибири», о «убиении Ермака и о помёте Сибири» и проч. По времени составления, летопись эта принадлежит второй половине XVII столетия и содержит в себе краткий, довольно-верный рассказ о Ермаке; но в одном месте она противоречит сама себе, а в другом — хронологии. Летопись эта не составляет важного пособия при изучении сибирской истории и указание ее противоречий читатель найдет в составленном нами «своде летописей».

Наконец, последняя из известных нам летописей есть «Тобольский Летописец», или «Ремезовская Летопись». Автор ее, тобольский боярский сын, Семен Емельянович Ремезов, составил ее во времена Петра-Великого, в конце XVIII века (1697–1699), но труд [231] его, совершенно лишенный всякого критического взгляда, почтенен только потому, что он труд, а в история покорения Сибири он ничего не объясняет. Его и Карамзин отвергает, признавая его сказания неверными (И. Г. Р. Т. IX. 11р. 644); однакож не всякое же его положение должно быть признано ложным: у него есть места, где он ставит зрителя в необходимость смотреть на предмет с иной точки.

Теперь обратимся к двум главнейшим источникам сибирской истории — к изданным г. Спасским «Сибирской Летописи» Саввы Есипова и «Сибирской Летописи» безъименного автора.

Обе эти летописи во многом, особенно во второстепенных происшествиях, между собою согласны, но во всем, что касается до существенных вопросов, они решительно противоречат друг другу.

Мы старались разобрать эти противоречия, сравнивали их между собою, сличали их с подлинными словами царских граммат, применяли их к местным обстоятельствам, и нашли, что причиной этих противоречий была неодинаковость начал или духа, которым составители летописей были проникнуты.

По нашим личным соображениям и убеждению, оказывается следующее:

Летопись Есипова, не смотря на реторику и фразёрство — кратчайшая. Она излагает происшествия просто, внятно, без претензии на ученость, без особенных увлечений в чью-либо личную пользу; она заключает в себе обстоятельства, которые служили поводом к ее осуществлению, поименовывает автора, указывает время составления и не скрывает, что летописец «распространил тот подлинник, которым он сам руководствовался и где прежний автор стеснялся в речах». Из этого следует заключить, что Есипов — худо ли, хорошо ли — но действовал не без критики и описываемые им происшествия соображал с хронологическим их порядком и с местными обстоятельствами. Здесь про Строгоновых, пермских купцов, ничего особенного не говорится, и на первом плане стоит один только «оный велемудрый ритор Ермак» с своими людьми. Есипов выкинул даже из первообраза своей «Летописи» ссылку на другую летопись: «инии же поведают летописцы, яко призваша их (Ермака с товарищи) с Волги Строгоновы и даша им имения и одежды добрые и оружия — пищали и пушки полковые и своих людей даша им Литвы и Немец триста человек». Есипов понимал, что здесь каждое слово — вещь невозможная, и потому просто пишет, что Ермак с товарищами сам пришел с Волги в Сибирь.

Другая летопмсь неизвестного автора. Она повторяет многое, что есть у Есипова, но еще более, чем есиповская летопись, округляет периоды, увеличивает их объем вставочными предложениями и всюду блестит цветами красноречия, употребляя обороты и выражения, которые обличают составление ее в позднейшее время, чем летопись Есипова, не говоря уже про промахи против грамматики славяно-церковного языка, под который составитель летописи очень [232] старался подделаться. Все эти обстоятельства заставляют не давать ей той веры, которую внушает к себе летопись Есипова, а кой-какие особенности усугубляют это недоверие и возлагают обязанность подвергнуть ее строгой критике. Занявшись с самого начала ознакомлением читателя с важностью значения именитых пермских солеваров в государственном быту задолго до появления Ермака на сцене, летопись неизвестного автора выпускает из царских граммат все те выражения, которые могут навести на след к правде и всеми силами старается выставить ермаковых казаков существами, непохожими на обыкновенных людей этого разряда: ее казаки не воры (в тогдашнемь значении этого слова), а сладенькие витязи, всегда готовые плакать от умиления; они не обыкновенные смертные, которых неприятель может при случае разбить в битве и одолеть силою, а почти всюду победоносные герои; автор так и хлопочет, чтоб отстранять какую-нибудь неделикатность со стороны, покорителей и каждому поступку их придать вид самого строгого приличия, хотя бы для этого нужно было переиначить события.

Подобного рода пристрастия повели за собой и другого рода ошибки: автор выводит события, неподтверждаемые никакими оффициальными актами, и прибавляет, где только возможно, то, что может дать ложный блеск имени Строгоновых, понуждающихся в подкупной славе и столетиями стяжавших себе честь, почет, и знаменитость немерцаемую. У нас имя Строгоновых — имя народное, а автор неизвестной летописи, кажется, вовсе не понимал, что его каждение, туманя ветви облаками дыма, в основании своем — язвит корень и навлекает на правдивых родоначальников фамилии подозрение, которого они не заслуживали. Вероятно, это постоянное желание приплести к подвигу Ермака имя Строгоновых и было причиною, что летопись неизвестного автора и даже неизвестного времени приобрела известность под именем «Строгановской», утвержденной за нею и Карамзиным. Прозвание это мы охотно при ней оставляем.

Карамзин, в 670 примечании к IX тому своей «Истории» и есиповскую и строгоновскую летописи обе называет «древнейшими и достоверными»; в 664 примечании к тому же тому, он безусловно объясняет, что следует «Строгоновской Летописи», а почему он именно ей следует — этого он не заблагорассудил открыть нам, а в 644 примечании к IX же тому строгоновскую летопись он называет «достовернейшею всех иных» и сочиненною вероятно около 1600 года». Эти слова не заслуживают никакого вероятия уже потому, что строгоновская летопись в самом начале говорит о сибирской «архиепискупии», тогда-как первая архиепископия учреждена там не ранее 1621 года, а в самом конце говорит о строения городов и церквей, об очищении «всея сибирские земли», о проповеди евангельской во всех концах Сибири и о распространении христианствамежду инородцами, что и заставляет нас относить эту летопись по-крайней-мере ко второй половине XVII столетия; может-быть даже, она и еще позже составлена. [233]

Слова Карамзина увлекли и других писателей, необращавших уже внимания на летопись Есипова и веривших строгоновской летописи на-слово, без всякого соображения ее сказании ни с обстоятельствами тогдашнего времени, ни с прямым смыслом выражении царских граммат и других оффициальных документов. Хотя же один из позднейших писателей и уверяет, на словах, что он имел случай проверить с ними строгоновскую летопись и убедиться в ее достоверности, однакож... может-быть, он в этом сам и убедился, да нас-то в этом ничем не убедил, тем более, что сам же он признал достоверность сведений летописи Есипова.

Конечно, Карамзин такой авторитет еще для очень-многих, для которых каждое его слово — закон, что они готовы возопиять и жестоко истерзать всякого неверующего в него слепо: напрасно! Мы знаем, что не отдавать должной справедливости, не уметь ценить трудов знаменитого историографа — было бы нелепо и слишком невежественно, а сомневаться в словах Карамзина и стараться избавиться от этих сомнений... тут слава Карамзина нисколько не страждет, и памятник его навсегда останется выражением общего к нему уважения. Но, полагая, что и Карамзин, обессмертивший себя своими славными трудами на поприще отечественной словесности и истории — все-таки был человек, все-таки мог ошибаться, а если не ошибался с намерением, то мог неумышленно смотреть на разные предметы с своей точки зрения, — мы и сами хотим смотреть на избранный нами предмет с той точки, которая нам кажется настоящею; а ссылаясь на те же источники, которые были в виду Карамзина, мы этим самым признаём и ту еще его заслугу, что он всех нас заохотил к изучению отечественной истории, частию совокупил воедино, но еще более указал на самые драгоценные сведения и всем нам дал возможность, опираясь на его же труды, писать вопреки тому, что он сам написал.

Тем же самым уважением, которое мы питаем к трудам Карамзина, проникнуты мы к трудам и других историков, с которыми мы, однакож, не можем согласиться безусловно, но которых известность заставит нас не упускать из вида некоторых их выводов и положений.

От летописцев перейдем к историкам. Из них поименуем только «историографов» Миллера и Карамзина, а о «вся по стопам его ходяяй» признаем за благо — прейдти молчанием.

Миллер, так справедливо признанный отцом сибирской истории, заслуживает полной признательности за предпринятый им громадный труд. Он один только вполне списывал царские грамматы. Он вполне обладал критическим талантом и готов был распутать гордиев узел в сибирской истории, но, к-несчастию, боярский сын Ремезов, харезмский или хивинский хан Абульгазы и амстердамский бургомистр Николай Витзен, еще более сбили его с толку и Миллер даже не рассек своего узла, указав, однакоже, другим, позднейшим писателям на концы, которые [234] прежде всего надобно из этого узла, вытянуть. Надобно, однакож, сказать, что Миллеру вовсе, кажется, не были известны, по-крайней-мере не казались ему правдивыми, ни строгоновская, ни еипповская летописи и хотя в сочинении своем он неоднократно говорит «про простых летописцев» и приводит обстоятельства, которые могли быть ему известны только из этих двух источников, или из их первообразов, однако мы никак не можем хорошенько понять, кого именно он разумел под этим выражением; знаем только наверное, что в его руках был «Новый Летописец», которого он называет «Летописью о Мятежах». Кроме этого, вторая, главнейшая заслуга Миллера состоит во множестве собранных им и изданных в свет оффициальных документов и царских граммат, указов, наказов, памятей, росписей и других актов, совершенно объясняющих быт сибирского народонасения в описываемое им время.

Что касается до Карамзина, то при всей огромности уважения нашего к его обширным трудам и заслугам, мы должны, однакож, сказать, что Карамзин не с надлежащей точки смотрел на историю Сибири, а специальная статья его «Первое Завоевание Сибири» — есть только компиляция летописей Есипова, Ремезова и строгоновской. Это бы еще и ничего: в громаде творений Карамзина этот грех выкуплен бесчисленным множеством других красот великих трудов его; но досаднее всего, единственно от уважения к труду его, то, что, цитируя царские грамматы к Строгоновым, он, в полноте убеждения, почел незаслуживающими внимания некоторые довольно-важные фразы и исключил их из текста, обозначив выпущенные места однеми точками: из однех точек, конечно, нельзя узнать, в чем тут дело; но в них-то, может-быть, и заключается разрешение задачи?

Чтоб совершенно отстранить от себя малейшую тень подозрения в произвольном толковании летописей или царских указов, мы решились составить «Свод Сибирских Летописей», которые выше поименовали и которыми имели случай пользоваться. Есиповскую летопись, подобно как и другие, мы напечатали по спискам, самими нами прочтенным, дополнив первую в примечаниях сближением текстов нашего и изданного г. Спасским. В «Свод» этот мы не поместили «Строгоновской Летописи» во всей ее полноте, потому-что подлинного ее списка мы сами не видали, а новое издание текста 1821 года составляет авторскую собственность Г. И. Спасского, на которую мы не имели никакого права. Ремезовская летопись также не вошла в «Свод», но в замен ее мы поместили главнейшие выводы г. Миллера, руководствовавшегося, как мы уже заметили, преимущественно тобольским летописцем. Надеемся, что беспристрастный и просвещенный читатель согласится с нами в необходимости подобного «Свода» и проверит с ним собственные наши выводы и положения. «Человек бо еемь»: может-быть, наши ошибки еще грубее тех, на которые мы сами указываем. [235]

Что касается до царских граммат, то мы непременною обязанностью считаем разместить их в надлежащем месте целиком почти все, особенно те из них, которые посланы были к Строгоновым от Ивана-Грозного и которые разрешат нам вопрос: виноваты ли Строгоновы в преступлении перед государем? Но чтоб не, затруднить чтением подлинных граммат тех читателей, которые будут нерасположены следить в них строка за строкой, мы печатаем курсивом существенные в грамматах выражения, на которые и просим обратить преимущественное внимание.

Объяснившись таким образом на-счет главнейших источников, мы, по крайнему убеждению и по причинам, объясненным выше, почитаем за справедливое следовать преимущественно летописи Есипова, не отвергая, однакож, вовсе и строгоновской или других, но пользуясь только ими с крайнею осторожностью.

Обстоятельства, подкрепляющие нашу веру в первую, состоят в следующей к ней приписке, которую мы извлекаем из 644 Примечания к IX тому «Истории Государства Российского», Карамзина:

«О исправлении летописи сия.

«В лето 7.129 (1.621) поставлен и посвящен бысть в Сибирь, в Тоболеск, во архиепископы Киприан, бывый Хутынского Монастыря архимандрит, и во второе лето архипастырства своего воспомяну атамана Ермака Тимофеева Повольского; и он, добрый пастырь, повеле спросити ермаковых казаков: како они приидоша в Сибирское Царство и где-у них с погаными были бои и кого у них погании убили. Казаки же принесоша ему списки, како они приидоша «в Сибирь и о боях.

«Сия летопись о Сибирском Царстве в Тобольску граде (вероятно, пропущены слова: окончена писанием) в лето 7.145 сентября в 5 день (1.636).

«Слогатай человек грешен: имя его (изображено числительными буквами, по разложении которых выходит) Савва Есипов.

«Иное же писах с писания прежнего, списавшего нечто, и стесняма речью, аз же распространих, — иное же очима своима видяше».

Вероятно, об этой-то летописи свидетельствует один из известнейших наших историков, что Киприану «потомство обязано достоверными сведениями о первом завоевании Сибири». «Киприан» говорит он: «знал сподвижников Ермака и составил из их сказаний любопытную летопись».

Наконец, более-строгая оценка событий, составляющих основу и той и другой летописи и писателей, наиболее-касавшихся этого предмета, будет заключаться в самом изложении обстоятельств покорения Сибири.

Повергаем на суд просвещенного читателя нехитрые наши исследования: не смеем считать их безошибочными, но чтоб и других не ввести в ошибки, прилагаем на лицо все данные, которыми мы сами пользовались, и ждем правосудного приговора. [236]

Зауралье до царя Ивана-Грозного.

Мнение старинных ученых о Зауральи. — Положение Югры, Овдории, Сибири. — Поход Курбского при Иване III в Югру. — Несколько Слов об Обдорах и Удорах, об Югре и о Ляпине-городке. — Царские титулы до Грозного. — Тюмени.

Составление древней карты части зауральского края принадлежит, прибывшему, в 1517 году, в Москву послом от императора Максимилиана, при государе царе Василие Ивановиче, барону Сигизмунду Герберштейну. Из карты этой, составленной в 1549 году ¹, видно, что ученые мужи тогдашнего времени имели о придлежащих к Уралу странах следующее мнение:

Зауралье отделяется от Московии хребтом гор, известным под «названием «Земного-Пояса» (montes, dictae cingulus terrae, Poiassa), то есть Уральским-Хребтом. Из западных отклонив этих гор вытекает река Печора (Peczora), в которую, с правой стороны ее течения, впадают вытекающие из тех же гор реки — Артавиша (Artawischa), Щугор (Sczughora) и Уса (Ussa). Первая нам неизвестна, но две последние действительно и досоле так, называются. На югозапад от Печоры лежит «Двинская провинция». Между вершинами рек Печоры, Пинеги и Юга — к югу оттуда лежит провинция «Пермь». К югу от Перми, между Пермью и Казанью, обитают Черемисы.

По ту сторону «Земного-Пояса», где-то далеко, лежит великое «Китай-Озеро «(Kithay-Iacus), из которого вытекает огромная река Обь (Oby). В Обь, с левой стороны, впадает река Сосна (Sossa), при устье которой стоит «Обский городок» (Obea-castel) — вероятно то, что мы в-последствии называли Березовым-городком. Сосва принимает в себя реку Сибут (Sibut) — (вероятно, это наша Сыгва), на которой [237] стоит городок Ляпин (caslrum Lepin); здесь обитают Вогуличи. Южнее Сосвы в Обь впадает река Иртыш (Irtischa); на впадающей в нее реке (может-быть, Герберштейн разумел тут Тобол, хотя и начертил его так, что он пришелся с правой стороны течения Иртыша) стоят два городка — Иером и Тюмень, владетелей которых называют югорскими князьями: они, как говорят, данники московские. Тюмень действительно была на Тоболе, а об Иером (если только это не сибирский Ярдым-город, как Русские называли одно место на Оби, выше Иртышского, устья) можно по карте Герберштейна догадаться, что, может-быть, это было то городище, с прежним его названием, где в-последствии мы находим город Сибирь. Вся эта приобская сторона называется Обдориею ². Тут жили и Вогуличи и Югричи.

По ту сторону Оби лежит страна Югра (Juhra), откуда вышли Венгерцы (inde Ungarorum origo); от Югры к северу лежит страна Кондория, а к югу — Лукомория; за нею идут города Грустина, Серпонов и Кумбалик (это, сколько известно, монгольское название Пекина); отсюда к югу идет Китайское Царство ³. (Одним-словом, видно, что за Обью, до самого Китая, шли неизвестные народы, которым даны были произвольные названия, а весь север был занят югорскими племенами).

К югу от «озера Китая «вытекла река Яик (Iaick; с недавнего времени мы зовем эту реку Уралом); по ту и другую сторону вершин этой реки была Сибирь (Sibier), в близком соседстве ногайских Татар, кочевавших по обоим берегам Волги. [238]

Этим кругозором ученые сведения и ограничивались ⁴.

Из «Книги Большому-Чертежу», составление которой в том виде, в каком книга эта ныне нам известна, относится к 1627 году — т. е. к тому времени, когда Сибирь была покорена Русскими вплоть до самого Енисея, мы опять встречаем ⁵: «Обдорию», вероятно, Самоедов — в низовьях реки Оби; «Югру», вероятно, Остяков и Вогулич — по Оби же, но выше Обдории, и «Сибирь» собственно по Иртышу, по рекам в него впадающим и, отчасти, по прилегающему к Иртышу левому берегу Оби — значит, еще южнее Югры; и Сибирью, вероятно, называли вообще все отатарившиеся, посредством мухаммеданства, племена Югры, то-есть Вогулов и Остяков; оба эти племени и ныне непосредственно следуют за Самоедами и для них заобская сторона есть как-будто настоящая отчизна.

Таким образом, можно будет понять, что все между Иртышем и Яиком называлось у Герберштейна Сибирью, без точного разграничения Сибири от Кайсаков и Ногаев, и что к югу от Сибири были «Козатская кочевая орда да Колмыки», как говорит об этом «Книга Большому Чертежу».

Составление «Книги Большому Чертежу» и собственно старый ее чертеж, по которому книга эта составлена, по описываемой тут местности, должно отнести или к последним годам царствования Федора Ивановича, или к началу царствования Бориса Годунова, если только в их правление дополнительные сведения о Сибири не наносились на более-древний чертеж. Следовательно, географам тогдашнего времени, приняв в соображение полноту и отчетливость Большего Чертежа, надо отдать полную справедливость и сказать, что о стороне зауральской они имели весьма ясное понятие, для нас только несколько затруднительное по названиям, которые нам кажутся произвольными. Хотя некоторые положенные на чертеж, по повелению царей Феодора [239] и Годунова, места и не внесены в «Книгу Большому Чертежу», но тем не менее сведения, вписанные туда не с ученых изъисканий, а прямо из уст не ученого народа, превосходны и отличаются совершенным знанием покоренной страны ⁶. [240]

Между-Тем, страна зауральская задолго еще до того времени была очень-хорошо знакома нашим промышленном: торговые связи Великого-Новогорода со странами закамскими и зауральскими, в XI–XIV столетиях, разумеется, в смысле мены продукта на продукт — не [241] подвержены никакому сомнению. Потом, когда Новгород пал, связь Русских с дальними краями Востока поддерживалась купцами, выселившимися из Новагорода в Устюг, Вологду и печерские города. Но так-как, при этих сношениях, ученые розъискания не составляли [242] главного предмета, то наши купецкого чина люди, невольно набираясь этнографических знаний, но не придавая им особенной важности — все незнакомые нам племена просто называли Чудью: по сю сторону Урала, за «волоками» на северные водные системы, была Чудь заволоцкая или заволочская, а по ту сторону Урала была просто Чудь. Но русский человек всегда верен своей натуре: наделяя и европейские народы и свою братью Русских характеристическими эпитетами, он не забыл и восточных своих соседей отличать разными прозвищами. Так Татар — он звал «ордой проклятою», Мордву — честил «Cypoй-поганою», Вогулов закамских звал — «Гамалью-чусовою», Сибирь кликал «немшоною», а всю Чудь — «заблудящею». [243]

Между вообще чудскими племенами немаловажную роль играют Югричи, имя которых еще в 1488 году встречается в титуле Ивана III ⁷.

Летописи наши говорят о покорении Иваном III Югорской Земли; некоторые историки уверяют, что покорение это произведено за Уралом, именно по реке Оби, и что только вследствие этого покорения, государи наша стали именоваться «кондийскими», потому-что русское знамя развивалось на берегах реки Конды, и «обдорскими» потому-что русское оружие прославилось на берегах реки Оби, при военных действиях воеводы князя Курбского.

Отложим в сторону разрешение вопроса: могло ли целое войско, в числе более 4,000 человек, идти в поход за Урал на самую Обь, по горам почто неприступным, чрез леса почти непроходимые, между народами малочисленными и дикими, незнавшими употребления хлеба? Мы спросим только наших историков: возможно ли, чтоб целое войско, в числе более 4,000 человек, при таких обстоятельствах, совершило этот поход большею частию на лыжах? Где оно должно было помещаться, когда сама природа заставляла его укрываться от морозов и снеговых бурь? Чем оно прокормиться могло во все продолжение своего похода? Не могло же оно, в таком огромном количестве и столь долгое время, питаться одною рыбою! Наконец, с кем же этому полчищу приходилось сражаться?.. Разрешение этих вопросов, весьма-незатруднительное, отвлекло бы нас слишком-далеко: мы только проследим сказание летописцев.

«В лето семь тысящь седьмого месяца марта в 12 день князь великий Иван Васильевич послал воевод своих ратию, князя Семена Федоровича Курбьского, да князя Петра Федоровича Ушатого, да Василия Ивановича Бражника на Югорскую-Землю, в Кодуна и Вогуличи, а с ними Устюжане, Вятчане, Двиняне, Важане, Пинежане ⁸. Они же шедше — городы поимаша и землю повоеваша и князев приведоша с собою на Москву, а иных князей и земских людей в роте ⁹ приведоша по их вере за великого князя, а иных князей и иных людей, Югрич и Гогулич, тамо побита и приидоша на Москву к великому князю — вси здраво, лета 7008 марта» ¹⁰.

В розрядных книгах, поход этот описывается с следующими замечательными подробностями: [244]

«Послал великий Князь Петра Федоровича Ушатого, да поддал ему детей боярских Вологжан, а пошли до Пинежского-Волочку реками 2,000 верст. Да тут сождались с Двиняны да с Пинежаны, да с Важаны (т. е. обитателями реки Ваги). А пошли с Ильина-дни (20 июля) Колодою-рекою 150 верст, с Оленьего-Броду на многие реки ходили и пришли в Печору-реку, до Усташа-града. И туто воеводы сождались, князь Петр (Ушатый) с князем Семеном Курпским, да с Васильем Ивановичем Гавриловым (Бражником), да тут осеневали и город зарубили. А с Печоры-реки воеводы пошли на Введениев-день Святые-Богородицы (21 октября). А от Печоры воеводы шли до Камени две недели — и туто розвелися воеводы князь Петр (Ушатый) да князь Семен (Курбский) чрез Камень щелью, а Камени в облаках не видети, а коли ветрено — ино облака раздирает, а длина его от моря до моря» (вероятно, от Карского и до Белого). «И убили воеводы на Камени — Самоеди 50 человек, а взяли 200 оленей. От Камени шли неделю до первого городка, Ляпина: всех по та места шли 4,650 верст. Из Ляпина встретили с «Одора на оленях югорские-князи, а от Ляпина шла воеводы» (куда: вперед или назад? вероятно, назад, потому-что со взятием Ляпина рассказывают о результате всего похода) «на оленях, а рать — на собаках. Ляпин взяли и поймали 33 городы, да взяли 1,009 человек лучших людей, да 50 князей привели. Да Василей же Бражник взял 8 городы да 8 голов. И пришли к Москве, — дал Бог здорово вовсе, — на Велик-День к государю» ¹¹.

Упоминаемый здесь Олений-Брод, по смыслу повествования, должен находиться между пинежским волоком и Печорой, где-нибудь по Мезени; пинежский же волок находился между низовьями Пинеги и Северной-Двины: ныньче существует селение — «Пинежский Волок» по левому берегу Пинеги — под 59 градусом долготы и 65 градусом северной широты, приблизительно. Далее встречаются названия следующих мест, трудно объясняемых:

Комдун, или Кодуны, или Куда, или Кода, как кажется — племя, вместе с Вогуличами обитавшее в Югорской-Земле.

Колода — река.

Усташ — город.

Ляпин — город.

Одора — неизвестно что, но, кажется, река; и наконец —

Югра. (Слово щель, в смысле расселины, ущелия, не может привести к решительным результатам по своей общности; в двинской стране мы находим это слово в обозначении местностей Ущельский, Каращеле, Белощельско и др.)

Усташ-город совершенно, кажется, исчез из памяти народа, и об нем мы ничего не можем сказать, кроме того, что он, как видно, был в соседстве с Колодою-рекою, именно на реке Печоре. [245]

Колода-река существует и ныне под названием «Коладья»; она слева впадает в реку Вычегду и могла протекать по пути, по которому проходили воеводы русские с реки Пинеги на Печору.

Кодуны, Куда или Кода, соседи Вогулич; по-видимому, это были именно Остяки, потому-что и в-последствии времени всякая местность, занимаемая Остяцким племенем, называлась Кодскою-Землею.

Название Одора или Удора встречается и доныне во многих местах по сю сторону Урала: есть река Удора, которая, в Вологодской-Губернии, впадает справа в реку Вашку; есть деревня Удоры по реке Юлве, текущей в реку Вычегду; есть еще третье название Удор, реки, текущей, как видно из «Атласа Российского», изданного Академиею в 1745 году, прямо в Мезень. Поход Курбского именно на реку Обь стараются поддержать тем, что в слово Одора вставляют букву б и подкрепляют цитатами, что Обдорский народ был в близком соседстве с народом пермским, с которым у него было одно общее божество, Воипель. Но название это нет основания относить исключительно на реку Обь, во-первых, потому-что при описании похода Курбского говорится про Одору, а не про Обдору, а во-вторых, слово Обдора и по ту сторону Урала имело несколько значений.

Во-первых — Обдора был народ по низовьям Оби; во-вторых, это был город на правом берегу Оби, в 620 верстах от устья Оби; в-третьих, Обдорою же назывался царь неизвестного народа между Китайской Стеной и Бухаров ¹². Относить поездку югорских [246] князей из места первого значения — значит ничего не сказать, относить ее ко второму — слишком-далеко, а к третьему уже и нейдет; да и вообще не видится никакой надобности читать не так, как написано, и видеть опечатку там, где слово поставлено правильно: дело [247] в том, что воеводы встретили предводителей до-уральской Югры, которые, с реки Удоры или Одора, пробирались за Урал.

Название Лапина-городка сохранилось в «Книге Большому Чертежу», как обозначение местности собственно по реке Сысве, между [248] городищами Искаром и Мункусом ¹³; но по всему видно, что это не тот город, про который говорится в описании похода Курбского: его Ляпин — был первый город за Камнем, а Ляпин Большего Чертежа есть третий город по той реке, которую мы в настоящее время именуем Сыгвою; она течет в Сосву, а та в Обь.

В наше время существуют на реке Манье «Щокуринские-Юрты», иначе называемые «Ляпинскою». Щокуринскими они называются не потому, что в Манье много ловится рыбы щокуров, но название это они заимствовали от реки Щокурьей, которая вместе с Маньею течет в Сыгву, впадающую в Сосву. В вершинах Манье и стоял Ляпин-городок, что будет согласно и с Герберштейном. Согласно с Герберштейном же надо сказать, что здесь действительно жили Вогуличи, имя которых до-сих-пор осталось за двумя впадающими в Сосву же реками — Вогульей и Вогулкой: они-то, вместе с вершиною Большой Сосвы, в «Книге Большому Чертежу» и названы — Гудырьею, Киртасом и Сыкирьею.

Очень жалеем, что не принадлежим к блаженной памяти векам «корнесловия». Тогда мы слово «Колуны» переименовали бы в «Колдуны», от слова «Кумда» произвели бы «кудесников» и доказали бы, как дважды-два, что Колунами или Кудами у нас звали все племена, которых верования утверждались или состояли в волхвованиях их шаманов или колдунов и кудесников. Скажем только, что и Кодуны — были Югра, то-есть Остяки или Отяки, и имя это сохранилось до нас в названии Большого-Кодуна и Малого-Кодуна, двух речек, впадающих в реку Щугор, текущую справа в Печору: вершины их сближаются с вершинами Маньи и Щокурьей.

Вся скверная сторона Зауралья, вплоть до самой реки Сыни — испокон века и доныне есть исключительное обиталище Самоедов; непосредственно за Самоедами всюду следовали и следуют Остяки; они были на Сосве; на Сосве же, или, как ее тогда также именовали — Сысве (подразумевая под Сосвою то, что мы ныне зовем [249] Малою-Соевою), жили и Вогуличи: следовательно, неразграниченность и смешение этих племен и составляли ту Югру, на которую ходил Курбский, и «Книга Большому Чертежу» определяет положительно эту сторону, сказав решительно, что «по Сысве и по Сосве — Югра».

Название Югры, вошедшее в титул Ивана III, мы находим в исчислении летописцами племен, составлявших прежде так-называемую Чудь-Заволоцкую ¹⁴; значит, Югра была и по сю сторону Урала. Но так-как нет законных причин, которые давали бы нам право отвергать поход русских воевод на Ляпин, когда весь поход так основательно изложен в старинных документах, то по этому несомненному свидетельству мы безотговорочно можем принять, что воеводы наши, с весьма небольшим отрядом людей, вполне знакомых с местностью, с зверопромышлениками, действительно перешли Урал и достигли городка Лапина, или до реки Маньи, впадающей через Сыгву в Сосву и оттуда в Обь; но вся громада русской рати, в целом споем четырех-тысячпом составь, переходить Урал, а тем паче достигать берегов Оби — никаким образом не могла, и не могла возвращаться в Москву «дал Бог здорово вовсе».

Карамзин, ссылаясь на акты о делах прусских ¹⁵, говорит, что сын Ивана III, Василий, употреблял в титулах название югорского, и удорского, и обдорского, и кондинского и иных. Если Ляпин была Югра, а весь север назывался Обдорией, то имена эти, вместе с именем Удоры, должны были войдти в его титул. Нам, однакож, известно из отечественных летописцев только, что он повелел именовать себя, кроме казанского и астраханского (хотя ни Казань, ни Астрахань не были еще тогда русскими провинциями), царем и государем пермским, вятским, болгарским в обдорским, и всея России государем и обладателем. Слово «кондийский» тут не упомянуто ¹⁶. Но если он и действительно [250] именовался кондинским или кандинским, то название это могло происходить или от названия одной из рек Двинской-Страны, Канды или Кянды, недалеко от Онеги и близь озера Нижмы ¹⁷, или в-самом-деле от сибирской реки Конды, о которой мы могли знать по наслышке, но которая, однакож, в «Книгу Большому Чертежу» не внесена, не смотря на всю свою значительность.

Югра (страна и народ), бывшая в древние времена, может-быть, там же, где была и река Юг (Юг, вместе с Сухоною, составляет Северную-Двину), прозвание которого обратилось сначала в Юговичи (по примеру Вымичи, Вятича и др.), а потом в Югричи, могла в-последствии времени расселиться и по обоим берегам Оби; но известная нам наша Югра, наши Остяки и Вогуличи, жали только по сю сторону Урала и именно по Чусовой, по Сылве, по Яйве, по Вишере, по Кодунам и вообще в верховьях Печоры. Может-быть даже, что под категорию Югры мы, подводили и своих Самоедов, по примеру того, как мы и ныньче смешиваем иногда Самоедов с Остяками и уже позже, приучая себя к правильному разделению племен, бросили название Югры, и имя ее, редко уже встречающееся в актах XVII века, попадается, однакож, во время соправления царей Петра и Иоанна, в конце XVII столетия, в названии Югорских Самоядцов ¹⁸. [251]

Вообще же Югрой назывался народ, рассеянный по западным и по восточным склонам Урала; по его сторону его — в верховьях Камы и Печоры, по ту сторону — «по Сысве и по Сосве». Но это были именно Остяки и Вогуличи, аборигены этого края, а не другое какое-либо племя, потому-что из сличения разных мест, где упомянуто имя Югры, мы не найдем нигде намека на то, чтоб название это было исключительно присвоено какому-нибудь одному, вымершему в-течение XVI столетия, племени; но оно давалось только или Остякам, или Вогулам, или тем и другим вместе.

Если же Югра или Югрия, а не Угра или Угория, в обширном смысле, была страна между Карою и Печорою ¹⁹, включая сюда и определенные уже нами южные ее пределы, и если влияние наше за Уралом ограничивалось одною речкою Маньею — значит, то, что мы звали Сибирью, с ее реками Тоболом, Иртышем и Обью-Великою, до царя Ивана-Грозного, никогда не было ни покорено, ни покоряемо. Только Грозному и Ермаку, который узнал про Сибирь вследствие связей, заведенных с Сибирью царем Иваном IV, мы обязаны обладанием этой обширной страны, этой верной опоры и неизменной надежды России в будущем.

Однакож, кроме, Югры, мы и про Сибирь давно и хорошо знали. В XV столетии, Русским известно было много Тюменей, но они умели различать Хвалынскую Тюмень от той, которая лежала за Аралтовой-Горой, то-есть, за Уралом: жители Великой-Пермии передавали Москве вести о набегах от Тобола разных салтанов, да [252]

и Русские не упускали случая отплачивать неверным за их вражеские нападения ²⁰.

Но Сибирь все была не наша. [253]

Отношения царя Ивана-Грозного к Сибири до Ермака.

Общенародное понятие о Сибири. — Сибирь — страна, царство и город. — Местоположение Сибири. — Быт Сибирцов тогдашнего времени. — Оффициальное знакомство Руси с Сибирью. — О даре или дани. — Етигер. — Етигеровы послы. — Появление Кучума. — Граммата Кучума к Грозному. — Кучумовы послы у Грозного. — Русское посольство в Сибирь.

Сибирью, сколько догадываться можно, попросту называли у нас все, что лежало за Камою и к северу и к востоку. Знали мы, что в стран этой есть горы, есть «Югорский Камень» и есть «Каменный [254] Пояс», но не имели точного понятия ни о землях, к ним прилегающих, ни о направлении этих возвышенностей. Самое различие этих слов «Камень» (гора) и «Пояс» (хребет) дают повод к уразумению того, что Югорским Камнем называли у нас отроги Урала, распространяющиеся к северу от Карского-Моря до Канина-Носа, близь которого полагали, может-быть, окончание этих отрогов, известное под именем «Югорского-Шара» ²¹; Каменным же Поясом или Земным Поясом назывался весь Урал, в-последствии уже известный у нас под названием «Аралтовой-Горы» ²².

Со словом «Сибирь» соединялось значение, близко подходящее к тому, какое в старину мы придавали слову «немцы». На западе и Швед, и Француз, и Цесарец были, в понятиях русского, неученого народа, — одна нехристь, те же немцы. Так и на дальнем северо-востоке: и Остяк, и Вогулич, и Киргиз, и Нагаец — все это была та же нехристь, все одна чудь заблудящая, басурманы из Сибири. Но так-как племена эти, под одними и теми же наименованиями, обитали и по сю и по ту сторону Урала, с тем различием, что Чудь зауральская побыла подчинена нашему владычеству, то и Сибирь, в общем значении страны, населенной чудью или чужью, можно разделить на две стороны: на Сибирь русскую и на Сибирь немшомную.

Земли по-сю-сторону Урала за Камою, хотя и мало нам знакомые, но покоренные русским оружием и подчиненные русскому влиянию, составляли конец русского края, сибирскую украйну, которую в-последствии тоже стали звать Сибирью. Эта русская Сибирь кончалась за Югорским-Камнем, в границах воображаемых, но неопределенных ясно. В тех пределах этого края, куда русское оружие не проникало, право наше основывалось на праве первоначального занятия (jus primi occupantis) страны хотя и населенной, но дикой, невежественной, незаключавшей в себе никакой идеи о государстве. Слово «Сибирь» в устах народа до-сих-пор осталось за тою частию Пермской-Губернии, которая лежит между Камою и Уралом; до-сих-пор собственно закамские жители называют себя Сибиряками и, говоря перед нами про свою землю, говорят весьма-часто: «у нас в Сибири», а про наши края — «у вас в Расеи».

За этой русской Сибирью, по ту сторону Урала, лежала не наша Сибирь, Сибирь настоящая, по разноплеменности своих обитателей до-сих-пор удержавшая за собой данное ей народом прозвание «немшомной». Здесь места были нам незнакомые и вполне неизвестные, и обитатели их не были нашими данниками. — Это второе значение слова «Сибирь», в обще-употребительном смысле всего Зауралья.

Но Сибирь имела еще третье, более-тесное значение — значение отдельного политического союза племен, составлявших самостоятельное, отдельное целое. И этим-то словом мы преимущественно именовали особенное [255] вогуло-татарское... положим — ханство, «Сибирский-Юрт» воинственных, полу-идолопоклоннических, полу-мухаммеданских племен. Слово «юрт «мы принимаем в тогдашнем его значении, которое у Курбского определяется словами «царство, само по себе стоящее» ²³, или независимую орду, у которой в известных местах были или постоянные жилища или определенные привалы, надлежащим образом огражденные и называвшиеся юртом, городищем, городком и даже городом.

Главный притон Сибирского-Юрта, столица, или собственно говоря «ханская ставка» сибирского владетеля — был город Сибирь, и здесь слово Сибирь является в теснейшем, четвертом и последнем своем значении. Местоположение этого города, по свидетельствам летописцев, было на Иртыше, выше нынешнего Тобольска; новейшие писатели говорят, что город Сибирь был в шестнадцати верстах от соединения Иртыша с Тоболом.

Карамзин главный город сибирского юрта на Иртыше называет и Сибирью, и преимущественно Искером. Такого города на Иртыше вовсе не существовало. Был город Искар, но не на Иртыше, а на Сосве, в 120 верстах от города Юиля, лежавшего в вершинах реки Сосвы, и верстах в 300 от устья Сосвы, но это был город не татарский, а именно югрскии, то-есть вогульский, как видно из того, что предки наши понимали под Югрою. Но так-как собственно «Ис-кар», по толкованию знатока татарского языка, означает вообще всякое старое городище ²⁴, то разве только в этом смысле мы и можем принять название города Сибири, заменившее, может-быть, встречающееся у Герберштейна название Иерома.

По соображению сказаний летописцев о Сибирском Царстве мы можем вывести заключение, что самые обширные границы сибирского юрта были на север — устье Конды, впадающей в Обь, на запад — верховья Конды, Тавды, Туры, Тагила, Ницы, Пышны и Исети, на юг — левый берег Ишима, а на восток — Иртыш. Южнее Ишима шла Верхняя-Земля (вверх по Иртышу), но от кого находилась она в непосредственной зависимости — от Сибири или от Ногаев — положительно решить трудно. В-последствии времени, слияние Сибири с югом происходило незаметно и по овладении нами до-иртышскою страною, мы находим иные заиртышские, барабинские и около-обские племена под влиянием прежнего царя сибирского, а иные под влиянием Ногайцев. Надобно, однакож, сказать, что «Книга Большому Чертежу» определительно обозначает главные пункты собственно «Сибирского Царства».

Об этой-то до-иртышской Сибири и о покорении ее Русскими мы и будем здесь говорить, потому-что с покорением ее все, куда ни [256] двигалось русское народонаселение на северо-восток от Московии — все было Сибирь, и еслиб мы успели, то-есть захотели, распространиться далее и завладеть Пекином — то и Пекин был бы Сибирью, то-есть в Сибири.

Природные, туземные жители до-иртышской страны, которую мы будем звать просто Сибирью (тем правильнее, что царь Иван-Грозный посылал русских людей в Азию проведывать государств за Сибирью, значит за определенною местностью, и приказал им разузнавать о великой реке Оби, о Мунгалах и о китайской земле), были Вогуличи и Остяки, идолопоклонники, или, как в Сибири обыкновенно выражаются — были люди «камларского-толка», с тою разницею, что жрецы северных племен назывались «шаманами», а жрецы южных, киргизских племен — «каммами» ²⁵; жертвенные действия первых выражались глаголом, «шаманить», а жертвенные действия последних — глаголом «камламть» и «камламрить»: отсюда и камларский-толк.

Прочие, не аборигены, люди пришлые и обитавшие в этих местах, были мухаммедане, Татары: тут были и Ногаи, и Киргизы, и Бухарцы, и другие выходцы из Средней-Азии, стремившиеся к северу по двум направлениям — по Аму-Дарье на Яик и по Иртышу.

В это время, то-есть, в половине XVI столетия, по Сибири сильно распространялось мухаммеданство, и вследствие этого-то распространения становятся понятными встречающиеся иногда в старинных грамматах выражения, в которых один и тот же человек, и человек с значением, именуется то Вогулом, или Остяком, то Татарином. Так, на пример, известный в свое время Тувонча Кувандыков везде именуется Остяком, а брат его, еще более знаменитый — Епанча (Япанзя) именуется то остяцким головою, то татарским князем, или просто — князцом и просто Татарином: это мы и доселе видим у себя — всякого крещеного в православную веру мы зовем Русским, а верующий в Мухаммеда, кто бы он ни был — просто Татарин.

Жители Сибири были и оседлые, и кочевые, и бродячие. На-пример, отдельные юрты «епанчин», «неболсин», «аккана» и некоторые другие были оседлые и имели пашни; другие, менее цивилизованные, кочевали по берегам рек, перерезывавших Сибирское Царство, — третьи безвыходно бродили по лесам и в них снискивали себе пропитание.

Сибирцы вообще вели жизнь, какую мы и ныньче встречаем в племенах, которые не доросли еще до европейского образования; занятия их ограничивались немногим: они занимались ловлею пушных зверей в густых рощах и тайгах; на тучных степях пасли свои стада; поля засевали хлебом и производили мену звериными шкурами с соседними народами, вероятно и с нашими промышлениками, давным-давно выславшими в Сибирь, с меркантильными целями, [257] Зырян, которых мы, при открытии Сибири, встречаем в ней оседлыми жителями, и с которых в 1594 году русские воеводы брали аманатов — «заклады». Еще в половине XVI столетия известно было, что Татары по Тоболу пашни пашут плугами и сохами; но, не смотря на то, что Сибирцы обитали в стране, богатой роскошными реками, мы. не находим убедительных доказательств, которые показывали бы, что Татары знакомы с искусством плавать по рекам на судах: напротив еще все удостоверяет нас, что в эпоху Ермака, им, как кажется, вовсе были незнакомы ни плоты, ни лодки, и долго уже спустя они научились строить их от Русских, но и тогда речные суда небыли у них в общем употреблении. С одной стороны, оно и естественно: кочевой житель дорожит степью и при перекочевке, по нужде, как и теперь это делается, переплывет реку на лошади: значит, река ему не помеха.

Оффициальное наше знакомство с Сибирью относится к 1555 году, когда один из владетелей Сибири — Етигер (из сличения ясачных списков видно, что имя это произносилось — Етыгар) прислал к царю Ивану-Грозному своих послов поздравить его с покорением Царств Казанского и Астраханского и выразить желание, чтоб мы утвердили спокойствие и безопасность его земли ²⁶. При этом прислал он в дань, или, вернее, в дамру — соболей и белок.

С этого времени, Грозный стал именоваться повелителем Сибири ²⁷.

Дамру эту можно принимать или как настоящую дань, до чего Грозный и хотел довести Етигера, или только как поминки, как обычный подарок, как, по настоящему, и следовало бы нам смотреть на эту присылку.

Чтоб увериться в том, что подобные присылки были в обычае, оставляя в стороне то, к чему они могли повести, мы приведем следующие строки из интересного путешествия атаманов и казаков Ивана Петрова и Бурнаша Ялычева, которых Грозный, в 1567 году, посылал проведывать государств за Сибирью.

Рассказывая о своем путешествии в земле черных и желтых Мунгалов, они описывают прибытие свое в Китай и говорят, что в бытность свою в столице китайского царства, они у самого царя не были «и царя не видали, потому, что не с чем к нему было идти. И посольский дьяк сказывал: таков-де у нас чин в Китайской-Земли — без поминок перед царя нашего не ходят. Хотя бы-де ваш государь послал к нашему царю с вами посланниками что не великое: и то бы-де он принял за великий дар. А наш бы царь с своими посланниками, к вашему государю тако ж бы послал дары свои да и вас бы, посланников, пожаловал и очи [258] бы дал свои видети. А ныне-де наш царь и даст вам граммату к вашему государю-царю, а послов не пошлет... Не то-де дорого, что поминки: то-де дорого, что государь московский царю нашему дамру послал» ²⁸.

Обычай этот всегда существовал у всех восточных владетелей; достаточно вспомнить только посольство Спафария в Китай, где и наши подарки вздумали считать данью ²⁹. Такой же обычай и у нас мог существовать и существовал действительно. А в-отношении к сибирским владетелям нам, как народу сильнейшему, и нельзя уже было считать это дары иначе, как данью, хотя приношения эти были ничтожные и ограничивались лишь несколькими сотнями дорогих шкур; даже и в-последствии, когда царь выразил ясно свою [259] волю брать дань, а не подарки, то и тогда дань эта не превышала тысячи штук соболей. Напротив того, при покорении Сибири, когда Сибирь сделалась настоящею данницею, дань эта определена более чем в мильйон шкурок.

Грозный не упускал Сибири из виду и положил твердое намерение крепко держать ее в своей могучей руке.

Так, на-пример, в 1557 году, «от сибирского князя Едигеря прииде посол ко царю в великому князю. И дань привезе; — но не исполнену: и того ради государь на сибирского посла опалу свою возложи и все имение его повеле взяти на себя; в Сибирь же посла своего посланника с писанием, яко да исправятся пред ним. И привезоша дань исполнену со всея земли сибирские — и во веки поработишася» ³⁰.

В следующем же году, Етигер «учинил себя в холопстве» царю и великому князю всея Руси.

Вскоре после этого в Москву прибыли три посланца. Все они были из Сибири: Чибичень от сибирского князя Етигера, Маминших от сибирского царевича Муртазы, и Тагикин от царевича Ахмет-Кирея. Все они, по случаю стычек кочевого племени, под предводительством узбека Кучума с юртом Етигера, и вследствие того остановки дани нашему царю — были задержаны в Москве и не отпущены в обратный путь.

Это обстоятельство заставило владетеля одной ногайской орды ходатайствовать перед царем об их выпуске. «Между мною и сибирским царем», писал преемник Измаила: «ходят люди вестовые и ты бы Маминшиха и Тагикина-батыра, приехавших к тебе из Сибири, отпустил: они люди мои, из Тюркмен-Улуса, а сибирский посланец Тагикин в Сибири был мне другом».

Но царь, посылая к ногайскому князю посланца, велел ему объяснить, что сибирский царевич Муртаза — наделал данникам вашим множество обид, и поэтому Маминшиха и Тагикина отпустить [260] непригоже; но еще прежде того в граммате к нему царь писал: «Твоей дочери, жены сибирского князя, и сына ее не отомстил к тебе для того, что зять твой, сидя в Сибири на вашем юрте, не дает дани, за что я ему хочу мстить и доступать тот юрт, дабы после наделить им твоего внука. На сей раз я не отпустил к тебе Сибиренина Тагикина, потому-что он пришел ко мне из Сибири, в посольстве от царевича Ахмет-Карея» ³¹.

В этих выражениях мы видим новое-доказательство, что Иван-Грозный, покорив Царство Казанское, твердо хотел и дальний восток держать в покорности и заставить тамошних владетелей признавать его верховную волю.

Что касается до третьего етигерона посланца, Чибиченя, то он был отпущен в 1563 году, и именно 16-го сентября, вероятно, в то время, когда до Москвы дошло известие, что сын Муртазы, сделался царем сибирским ³².

Об этом событии летописец наш, Савва Есипов, рассказывает коротко в следующих выражениях: «Прииде степью из казачей орды царь Кучум, Муртазьев сын, со многими воинскими людьми. И доиде до града Сибири, и град Сибирь взя, князей же Етигера и Бекбулата уби и прозвася — сибирский царь. И мнози языцы повинны себе сотвори. Царь же Кучум царствова в Сибири лета довольно во изобилии и радости и веселии мнозе, дани и оброки со многих язык имаше, даже до лета повеления Господня, в ня же Бог восхоте царство его разрушит и предати православным христианом».

Кучум, которого потомство представляет себе сначала удалым и счастливым наездником, а потом хилым, слепым, несчастным стариком-скитальцем, происходил, как можно предполагать, из [261] племени Ногаев, и именно из той их орды, которая известна была под именем Алтаульской. Орда эта кочевала около Арала и была в постоянных сношениях с Хивой и Бухарой. Заведя родственные связи с разными предводителями ногайских орд ³³, Кучум знал от них о русском Белом Царе, еще подробнее узнал об нем в Сибири, но, окончив свои перекочевки овладением сибирского юрта, он увлекся, может-быть, легкою победою, не захотел следовать примеру Етигера и не думал посылать к Белому Царю своей дани...

В 1569 году, в московской тюрьме сидел Татарин из Сибири, по имени Аиса. Кто он был такой, когда он явился в Москву, как попал в тюрьму — мы не знаем. Достоверно, однакож, известно, что Грозный обратил на Аису свои милостивые взоры, повелел его отправить на родину, довезти его на казенный счет до Перми, с тем, чтоб воевода тамошний, князь Никита Ромодановский, принял меры переслать его в Сибирь немедленно.

При отъезде Аисы из Москвы, в марте 1569 года, ему вручена граммата для передачи ее новому властителю Сибири.

Граммата эта до нас не дошла; во отрывок ее сохранился в старинной книге, названной «Титулярником», вместе с отрывками других граммат; из двух посольств Кучума в нем составлена общая выписка, которая в том же виде, в каком она помещена в «Титулярнике», перепечатана потом у Карамзина и во втором томе «Собрания Государственных Граммат и Договоров» ³⁴. Из этой выписки, составление которой должно отнести к гораздо — позднейшему времени, чем упоминаемые в ней документы, видно, что Иван Грозный напоминал, в своей граммате 1569 года, сибирскому соседу о его обязанностях такими словами: «Преж сего сибирский Едигер князь на нас смотрил, и с сибирские земли, со всеё, на всяк год дань к нам присылал»... Что дальше было сказано — неизвестно.

В это время между нами и Сибирью все было спокойно. Бывший до 1570 года в Перми князь Ромодановский свидетельствовал, что во все время пребывания его в тех местах, нам от сибирских людей «задору некоторого не было», только однажды они увели с Чусовой (но в котором именно году, неизвестно) трех Пермяков, [262] Ивашку Поздеева с двумя товарищами. Ивашко Поздеев был в самой Сибири, у Етигера. В разговорах и беседе с Ивашкой, сибирский салтан сказывал ему, что он сбирает дань Белому Царю, хочет послать к нему послов, говорил также, что для него настало плохое время: война у него с казацким (кайсакским) царем. «Одолеет меня царь козацкой! Сядет он на Сибири!.. да вам все равно — вам он тоже будет дань присылать».

Ровно через год после отправления в Сибирь Татарина Аисы, именно 17 марта 1570 года, приехал в Москву из Перми князь Никита Ромодановский и привез с собою татарскую граммату, о которой объявил, что ее доставил к нему 6 декабря 1569 года Вогулетин из Пелыма, с реки Конды, Ивака Ивакин сын и сказал только, «что тоё грамоту дали ему из Сибири».

Царя в это время не было в Москве: он жил в слободе Александровской.

Князь Ромодановский передал граммату в Боярскую Думу. Бояре перевели граммату на русский язык, увидели, что это граммата от Кучума, навели справки в делах и все эти бумаги, вместе с изложением приведенных выше речей, 21 марта 1570 года отправили к царю в слободу при следующей отписке:

«Господарю царю и великому князю Ивану Васильевичу, всея Русии —

«Холопи твои Иванец Белский, да Иванец Мстиславский, да Михалец Воротынский, и все бояре, челом бьют!

«По твоему Господареву приказу от тебя господаря отпущен с Москвы, из тюрмы, сибирский Татарин Аиса в Сибирь, к сибирскому царю с грамматою, в семьдесят седьмом году в марте месяце; а вольно его из Перми отпустити князю Миките Ромодановскому…

«И привез, господарь, из Перми князь Микита Ромодановский граммату сибирского царя татарским письмом, и что, господарь, Микита речию сказывал — и мы речи те, написав на сносок, и с сибирские грамматы перевод, послали к тебе, господарю».

Грозный прочел все бумаги о отвечал:

«Бояром нашим князю Ивану Дмитриевичю Бельскому, да князю Ивану Федоровичю Мстиславскому, да князю Михаилу Ивановичю Воротынскому, и всем нашим бояром.

«Писали естя к нам, про спрос князя Микиты Ромодановского, и перевод с грамматы сибирского царя к нам прислали.

«И нам те вести ведомы.

«И вы б о том поговорили:

«пригоже ли нам с сибирским царем о том ссылатись?

«и почему в Сибирь Тотарин к царю отпущен?

«и что с ним писано?

«и в котором году отпущен?

«Да что ваша будет мысль — и вы б приговор свой к нам отписали, да и грамматы, (крторые) посланы от нас к царю [263] сибирскому (с) Татарином Аисою прислали к вам, не мешкав часа того.

«Писано в слободе лета 7078…» (без сомнения, в марте же месяце; иначе царь не торопил бы бояр, приказав им не мешкать ни часа).

Вероятно, бояре поняли мысль государя, что при такой граммате ссылаться с сибирским царем нашему царю не пригоже — и дело до 1571 года оставалось, по-видимому, в забвении.

Граммата, которую Кучум в 1569 году прислал к Ивану Грозному, имела целию мирные условия и дружественное расположение, но по духу, которым она проникнута, по манере изложения обстоятельств дела, и по разным особенностям она так странна и так резко очерчивает степного Киргиза, превратившегося в сибирского царя, что мы не можем не привести ее здесь для лучшего уяснения дела, подлинником и, разумеется, без изменений. Вот она от слова до слова:

«Бог богат!

«Вольный человек Кучум — царь, великий Князь — Белый-Царь.

«Слыхали есмя... еси и справедлив. Мы, и весь народ, — земли воюютца, а не учнут воеватца — и они мирятца. С нашим отцом твои о(тец) гораздо помирився и гости на обе стороны ход(или), потому что земля твоя близка. Люди наши в упокое были, а межи их лиха не было, а люд... в упокое в добре жили. И ныне, при нашем и при твоем времени, люди черные не в упокое.

«А по ся места граматы к тебе не посылал семи, потому что с некоторым нам война была, и мы того недруга взяли. И ныне похош миру — и мы помиримся, а похош воеватися — и мы воюемся. Пяти, шти человеков в пойманье (аманатах) держать: земле в том что?

«Яз пошлю посла и гостей, да гораздо помиримся — только похош с нами миру, И ты из тех людей одного, которые в поиманье сидят (может быть, Кучум разумел под ними Тагикина и Маминшиха), отпусти и своего человека с ними к нам пришли гонцом.

«С кем отец чей быль в недружбе, с тем и сыну его в недружбе ж быти пригоже. Будет в дружбе бывал — ино в дружбе и быти! Кого отец обрел сего дру(га) и брата — сыну с тем в недружбе быти ли И ныне... помиримся, братом старейшим... чим учинимся в отечестве...стве — только похош миру!

«И ты наборзе к нам гонца пришли.

«Молвя с поклоном граммату послал». ³⁵ [264]

В пределах, смежных с юртом сибирским, обитали бродячие племена тех же народцев, отдельные роды которых, по-сю-сторону Урала, находились уже в покорности русским властям в чем нас еще более убедят в-последствии строгоновские грамма-ты. Кучум, распространяя мухаммеданство ( «закон же царя Кучума — Махмета проклятово!» говорят летописцы), а вместе с тем и свое влияние далее к северу и западу от Иртыша, подчинил себе соседних нам Югричей, Остяков и Вогулич; а так-как в одну категорию с ними легко могли попасть некоторые из действительных наших данников, что, может-быть, и было причиною бунта Черемисы, которой сибирские люди помогали, то эта путаница дел, остановка в обычной подати, страх мести и особенное желание мира заставили Кучума рассмотреть ближе свое положение и запекать себе благоволение русского государя.

Вот что, по нашему мнению, было поводом к приведенной выше граммате Кучума — дикой, конечно, для наших современных понятии, но достаточно-убедительной по понятиям Киргиза.

Кучум сдержал свое слово, и в 1571 году в Москве явился от него посол Тамас, в сопровождении того же Аисы, в оффициальном звании гонца, которому Москва была уже знакома. Они привезли с собой вторую граммату от Кучума.

Обстоятельство это подало царю Ивану IV повод ясно выразить желание свое взять Сибирь сначала только под свое покровительство, или, как выражено в акте — «под свою высокую руку и обереганье», а [265] потом уже, подвести ее под совершенное подданство. Весь процесс приема послов и отписки к Кучуму проливают яркий свет на умную политику царя Ивана. Цель Грозного была та, чтоб без высылки воинства, без больших пожертвований-обеспечить себе подчиненность Сибири Формальным договором, с тем, чтоб Сибирь, на первый раз, признала себя страною покровительствуемою, обложенною легким приношением, или данию «по прежним примерам» и обязанною нам в верности шертною, то-есть, присяжною записью, на которую стечение обстоятельств вынуждало Кучума. Дипломаты наши предоставляли будущему времени докончить дело, которому положено умно-рассчитанное начало.

Второй кучумовой грамматы мы в подлиннике не имеем и снова должны обратиться к указанной уже нами выписке из «Титуларника» для того, чтоб и читателей наших избавить от излишних, ни к чему не ведущих распространений, да и самих-себя не поставить в необходимость не так передать весь колорит следующих подробностей о содержании заготовленных к подписи Кучума бумаг ³⁶.

«А се начало писано от Кучума ко царю и великому князю с послом его Тамасом да с гонцом Аисою 80 (7080 — 1571) году:

«Крестьянскому Белому Царю и великому князю веса Русии».

«Да на поле: «Кучюм-Богатырь, царь, — слово наше», да: «послал о том, чтоб его царь и великий князь взял в свои «руки, а дань, со всее сибирские земли имал по прежнему обычаю».

«А на свершенье у грамматы написано: «писано с нишаном»; — а лета не написано.

«И царь и великий князь сибирского царя грамоты и его челобитье выслушал и под свою руку его и обереганье принял и дань на него положил на год тысячю соболей, да посланнику государьскому, который по дань приедет — тысячю белок. Да и грамоты и записи тому пописаны. А к Кучюму царю, с жалованною граматою, послал государь своего сына боярского, Третьяка Чабукова, и запись, какову написали посол Тамас да гонец Аиса и шерть по ней учинили, покрепити, да и дань у Кучюма царя взяти.

«А се начало в государеве грамате:

«Всемогущего, безначального Бога неизреченным милосердием крестьянского закона един правый царь и великий князь. ... Сибирские земли начальнику, Кучюму-царю, милостивое слово любовным жалованьем и доброю мыслью великое защищенье и богособные нашие [266] власти всего твоего улуса людем бесстрашное пребываний и крепкое слово то……

«А в свершенье писано:

«И того для к сему ярлыку на большое укрепленье золотую свою печать есми приложил. От создания Адамля 7080 октября писан в государьства нашего дворе града Москвы, а вашего лета 979 (гиджры).

«А се начало в записи шертной, которую наипсали посол Тамас, да гонец Аиса, да и к шерти на той записи приведены:

«Божиим изволением и царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии жалованьем яз Кучум посылал есми своего посла, бьючи челом по прежним обычаем, да и тысячю соболей послал есми…… и посол наш и гонец, благодаря Бога и царя и великого князя жалованье — нашею душею, и всех наших добрых людей, душею, и всех чорных людей душею — царю и великому, князю роту крепкую и шерть дали на сей записи».

«А свершение в записи:

«Яз, Кучюм-царь, печать свою приложил, а лучшие сибирские люди — руки свои приложили; и сю шертную запись писал Магмедбак, Хозесеипов сын, лета 979».

«А в приписи:

«А на том на всем яз, посол Тамас да гонец Аиса, за государя своего Кучюма-царя и за всех его лучших людей, и за всю землю сибирскую, крепко семя шерть учинили на том: как будет у государя нашего посланник Третьяк Чабуков — и Кучюму-царю и лучшим его людем на сей записи и на цареве и великого князя жаловальном ярлыке — шерть учинити и печать своя к сей записи государю нашему Кучюму-царю приложити...... А печатей наших, моеё Тамасовы и моеё Аисины и рук наших у сей записи нет, потому что грамоте и писати не умеем».

«А в речи Третьяку велено от государя — Кучюму-царю поклон правити и речь говорит ипо наказу».

Но Кучум — убил Чабукова… ³⁷

Значит, дело приняло дурной оборот: Сибирь нам не поддавалась.

Но тем не менее царю Ивану-Грозному, лично ему одному, принадлежала первая мысль укрепить за собою Сибирь средствами, истребовавшими огромных пожертвований. Тридцать лет эта мысль не покидала его.

Здесь мы видели только одну сторону постепенного развития этой мысли; есть еще и другая сторона: там мы тоже увидим, как стремился Грозный к своей цели — овладеть Сибирью.

Павел НЕБОЛЬСИН.

Комментарии

1. Герберштейн: Rerum Moscovitarum commentarii; немецкое издание 1567 года, латинсков 1600 года. — Титул приложенных при них двух одинаковых карт следующий: «Moscovia. — Sigismundi, liberi baronis in Herberstein. Neiperg et Gulenbag. Anno M. D. XL. IX».

2. Herberslein, Rer. Moscov. comm. (1600) pag. 60, таким-образом описывает путь к Оби:

«Ab Stzughorae ostiis adverso flumine usque ad Poiassa, Artawische-Cameni, maioremque Poiassa, iter trium hebdomarum. Porro ad monlem Camen trium dierum ascensus est, a quo descendendo ad fluvium Artavischa, inde ad Sibut fluvium, a quo caslrum Lepin; а Lepin ad Sossam fluvium pervenitur. Hujus fluvil accolae Wogolici nuncupantur. Sossa autem а dextris relicto ad fluvium Oby, qui oritur ex Kitaysko lacu, pervenitur: quem vix uno die et celeri cursu traiecerunt, adeo vasla hujus fluvii latitude est, ut ad octoginta fere verst extendantur. Hunc quoque Wogulici et Ugritzschi gentes accolunt. Ab Obea castello secundum Oby fluvium ascendendo, usque ad Jrtische fluvium, in quem Sossa ingreditur, ostia est trium mensium iter. Jn his locis duo castra sunt, — Jerom et Tumen, quibus praesunt domini — Knesi Jugorski, magno Duci Mosco, ut ajunt, vectigales. Mulla ibi animalia, pelesque quamplurimae.

«Ab Jrtische fluvii ostiis ad castrum Grustina, duorum mensium iter, a quo ad lacu Kitai, per Obi fluvium, quem fontes suos in hoc lacu habere dixi, est plus quam trium mensium iter. Ab hoc lacu plurimi homines nigri, communis sermonis expertes veniunt merces varias, in primis autem uuiones, lapides preciosos, secum adferentes, quas populi Grustintzi et Serponowtzi mercantur: hi а castro Serponow, Lucomoryae ultra Obi fluvium in moritibus, sitae, — nomen habent...».

3. Про Югру, Печору, Сибирь, Обдорию, Кондорию, Лукоморию говорит и автор «Russia, seu Moscovia, itemque Tartaria, commentario topographico atque politico illustratae». — Lugduni Batavorum, 1630. Сочинение это, по словам автора, писано в 1612 году; это повторение слов Герберштейна; но тут уже упоминается и о Тобольске, о Нарыме, Томи, Енисее, о Тунгусах, о Мавгазее, которую автор называет «Mangan soiscoigoratum», т. е. Мангазейский городок.

4. Автор «Russia seu Moscovia» etc. (стр. 28 и 29) говорит о Сибири (Sibier):

«Haec provincia ad Camam fluvium jacet, inter Permiam atque Viatkam; videtur urbibus et castris omnimo vacua: regio tota palustris et sylvis opaca et ob vicinitatem Tartarorum magnam partem deserta. Jndigenae proprio idiomate utuntur: panis usum nesciunt, ferina carne vescuntur. — Mercimonia aspreoloru pellibus (qui apud illos praestantissimi reperiuntur) exercent, easdemque Magno Russiae Duci, pro tributo, pendunt. Jn hac provincia Jayczk ingens fluvius oritur, qui per Tartarorum campestria Caspium mare petit». To-есть: «Эта провинция, или область, прилегает к реке Каме, между Вяткою и Пермью; в yей, кажется, нет ни городов, ни крепостей; вся страна болотиста, лесиста и, от соседства Татар, по-большой-части пустынна. Жители имеют свой особый язык; хлеба они не знают, а питаются звериным мясом. Торг они ведут пушными товарами (которые у них действительно драгоценны): ими же они платят и дань русскому великому князю. В этой области, принимает начало большая река Яик, которая, протекая по татарским степям, впадает в Каспийское-Море.

5. Книга Большому Чертежу, издание второе, С. Петербург, 1838 стр. 211:

Река Обь великая, а но Оби реке и. по рекам, которые реки в нее впали:

От устья — вверх, — обдорские городы.

А выше обдорских городов — югрские.

А выше югрских городов — сибирские.

6. Река Обь — великая пала в поре, в летнюю раннюю зорю (это по нашему мнению значит: с той стороны, с которой в Москве, летом — заря занимается), а течет от Бухарской земли с правой стороны.

А за рекою за Обью, 200 верст, пала в море река Таз.

А в Таз-реку пала река Пур.

Протоку Таз реки — 890 верст, а реки Нура протоку — 460 верст.

А по реке по Тазу — Мангазея, Самоядь — Пяки.

А на Оби на реке, на острову, от моря вверх по Оби 550 верст, город Негей.

А от Негея вверх 70 верст — город Носовой.

Против Носового — Обдора.

А с левой стороны в реку в Обь пала река Пузга, течет от нарымского берега 250 верст, а протоку той реки 130 верст.

А от Носового 70 верст, с правой стороны Оби, город Ирка.

А от Ирки — 40 верст — Войкар или Ноцкой (Ночной). Ныне есть селение Войкареки, на реке Войкар, впадающей в Обь слева.

А выше Войкара — Уркар, или Белой.

А выше Белово 130 верст — Лосма.

А выше Лосмы пала в Обь реку, с востоку, Казым река; протоку той реки 480 верст.

А на устье той реки город Казым (ныне на устье Казыма — Кушевать, а в вершине разума — Казымска).

А выше тово, на другой стороне, 40 верст, река Казым, а на ней город Кельчикар (Кенчикар).

А выше Казыма 180 верст на Оби город Чомаш (Чомаш ныньче существует).

А выше Чомаши 70 верст Шоркар (ныне Шоркальской).

А выше 70 верст — Нецкгаркор. (В Атласе изданном Росс. Академией в 1745 году обозначены юрты — Нагакарски).

А выше 70 верст — Курмыш-Юрган.

А выше 60 верст — Атлим (ныньче есть Больше-атлымская деревня).

А выше тово на Оби 140 верст — Карымкань (нынче Карымкар).

А выше 60 верст — Емдырь. (В атласе 1745 — Ендерские-юрты).

А выше 20 верст — Калым.

А выше 10 верст — Обский Большой (городок воеводы Мансурова; ныне Самарово).

А против того, с другой стороны, в Обь реку пала река Иртыш.

А выше Обсково-Большово 70 верст — Ласлыпей.

А выше Ласлыпея 170 верст пала в Обь реку река Васъюган; протоку Васъюгана реки 220 верст (может-быть, просто Юган, соединяющийся из Большого и Малого Юганов: Васюган гораздо-выше).

А выше Васюгапа-реки пала в Обь реку река Сургут; протоку реки Сургута — 160 верст.

А выше Сургута 170 верст — Лунпук-вышней (название это сохранилось в «Лумпокольской волости»; ныне Лумпокольско выше р. Ваха).

А выше тово 108 верст — Нарым, по нынешнему — Пегая орда.

А выше тово 20 верст — Вышней Нарым.

А под нижней Нарым пала река — Нарым; протоку ее 130 верст.

А выше тово — в старом чертеже (то-есть в том, с которого чертеж 1627 года списан) — об реках не описано. (Из этого видно, что составление старого чертежа относится или к самому концу ХVІ-го, или к самому началу XVII столетия, потому-что таких обширных, мелочных и правильных подробностей до 90-х годов XVI столетия составителю чертежа приобрести было невозможно; а после 1612 сведения эти были недостаточны, потому-что Сибирь была уже хорошо знакома и многое было наложено на новые чертежи. Известно, что во времена Годунова, сибирские начальники представляли в приказ собственные свои, составленные на месте чертежи племен и их обиталищ, прозванных у них городами, волостями и юртами; но видно сведения эти в «Книгу Большому Чертежу» 1627 года не вошли, потому-что многих названий в ней вовсе не встречается: в ней есть, на-пример, Тобольск, а нет Сибири; есть река Сикирья и другие, а нет Томи).

По реке ж по Обе, по другому, по левому берегу, ниже Пузги реки, пала река Пад — 90 верст, а Пад река тожь течет из гор, протоку 250 верст; а на устья той реки город Сабдин.

А от той реки Пузги — 100 верст до Сабдина.

А выше 20 верст — Сускар, или Роговой.

А от Рогового, на Оби, город Березовой.

А выше Березова, под городом, пала река Сысва. А вытекла Сысва река из той же горы, с Пад рекою верховьем близко; протоку Сысва реки 700 (5) верст; река течет не прямо (нынешняя Сосва).

А в Сысву реку пала река Гудырья, вытекла из Камени от гор; протоку 300 верст.

А от верху реки Сысвы до верху реки Гудырьи горою — 400 верст.

А промеж реки Сысвы и реки Гудырьи дала в Гудырью, за 30 верст от устья Гудырьи реки, река Сыкырья.

А от верху Сысвы до верх Сыкырьи реки 160 верст.

А к Сыкырью из гор же пала Киртас река, а вытекла Киртас река от верху Гудырьи реки — 60 верст, а протоку Киртаса реки — 120 верст.

А от горы до усть Киртаса 70 верст.

А ниже устья реки Гудырьи нала в Сысву реку — река Сосва (Малая). Остальные реки, ныне переменившие уже названия, мы разобрать затрудняемся. Но для этого представляем вкратце систему реки Сосвы:

Большая Сосва — в нее справа начиная от вершины впали: Татуй, Вогулка, Вогулья, Сыгва; — в нее справа: Манья, Щокурья.

В Сосву — слева: Вышма, Малая Сосва.

А по Сысве и по Сосве города:

Сверху на Сосве город Юиль (Юильские юрты, вогульская деревня во времена Миллера).

А с другой стороны, на низ, 30 верст — Мункус (Мункос; во времена Миллера на реке Сигве была еще вогульская деревня Мункес-пауль, по-русски — Мункасские юрты).

А ниже Мункуса 30 верст, — Ляпин (камень преткновения для разрешения похода Курбского при Иване III в Югорскую Землю. Города эти в конце XVI столетия считались обскими остяцкими городками; их считалось 6, именно Куноват, Илчма, Ляпин, Мункос Юиль, и Березова., см. прим. 71).

А ниже Ляпина 60 верст, на другой стороне, на Сосве — Бекар (этим кажется именем окрестил Карамзин город Сибирь-летописцев, назвав се — Искором).

А ниже 80 верст — Тапсы.

А ниже 40 верст — Нячись (Начин).

А с другой стороны 30 верст — Заглей.

А ниже Заглея 50 верст — Вороней (это должно быть русское переиначенье; местное название неизвестно).

А ниже Воронья 50 верст — Хюликар.

А ниже Хюликара 60 верст — Естын.

А на устье реки Сосвы, с вышней стороны — Махтын (Хахтын).

А с нижней стороны — Березовой.

И те города по Сысве и по Сосве — Югра (значит до Сысвы и до Сосвы была Обдория, а к югу от Сысвы и Сосвы — Сибирь).

Реки ж текут в Обь, а по тем рекам сибирские городы:

В реку Обь пала река Иртыш.

А в Иртыш пала река Тобол.

А сверху в Иртыш пала река Сундыш, от Сибирского, от Сургута (Сургуча) города за 350 верст. (Между Тоболом и Ишимом мы знаем только реку Вагай; о Сургуте или Сургуче — догадаться не можем).

В Иртыш выше Сургута (Сургуча) города, пала Ишин (т. е. Ишим) река, а вышла Ишин река из горы. На той же реке остров 150 верст, а на том острову дикие пегие лошади: добре их много. (О пегих лошадях говорит и Абульгазы, но упоминает о них потому-что бывший на устье Уйгур-Мурана город Алакцин получил от них свое название).

Из тоё ж горы вытекла река Тобол (этого, положим, в те времена и нельзя было знать, чтоб не сказать ошибки).

А из тое горы 170 верст — гора Улутова (должно быть — хребет Улу-тау), по нашему Великая-Гора, а в ней олово (действительно в Улу-тау в наше время открыто олово).

Из Улутовой горы потекли три реки, — одним прозвищем все три — Сорилы: Верхняя Сорила пала в Ишын реку, а середняя и нижняя, обе Сорилы реки, — пали в Тобол реку.

Из тое ж горы потекли три реки Кендерлики, да река Зиланчик, а в ней во брегу краски желтые да червчатые.

А мимо той горы, за 40 верст от горы, течет река Сарсу.

А в реку Сарсу пала река Кендерлик.

А промеж реки Кендерлика и реки Сарсу — Козатская кочевая орда да Колмыки.

А промеж Тобола-реки и Мшики-реки, пала в Иртыш-реку — Арниш (Авниш) река.

А в Тобол-реку за 330 верст от устья Тобола, пала река Тура.

А река Тура течет из горы, из камени, против города Соли-Камского (Камской) за 80 верст от Усолья (Соли-Камской), а от великия-Тюмени за 550 верст.

А от Тюмени 120 верст пала Тура в реку Тобол.

На реке на Туре — город Верхотурье.

В реку Туру пала река Танга (Талга), вытекла из горы Усолья Камского (Соли-Камской) за 200 верст. (Должно быть здесь речь идет о Тагиле).

В Туру реку, от Тюменского за 50 верст, с правой стороны, пала река Ница; протоку Ницы — 100 верст.

А ниже Ницы 50 верст, пала в Туру — Пыш река; протоку 70 верст. (Это Пышма).

А ниже Туры реки 250 верст, пала (т. е. в Тобол) река Тавда.

От устья Тавды прямо степью — то Тавда река, а выше тово с ночныя стороны — река Лозва, а другая река — Сосва; вытекли из гор; а как стеклись те реки вместе — и той реке прозвище Тавда. (Ныне три вершины Тавды суть Тавда или Пелым, вторая — Лозва, а третья Другая-Сосва).

А Лозва река вытекла из горы, против верховья Вишеры реки за 20 верст и пала в Сосву реку.

А в Сосву (Лозву) из гор пала Удыль (Уда) — река, а на устье Удыла (Уды) реки — город Лозвинской.

А от верху Лозвы реки до верху Туры реки — 490 верст.

Река Пелынь пала в реку Тавду с левой стороны; протоку Пелыни 100 верст.

А ниже той реки, на устье, — город Вышней-Пелынь (ныне Пелымска) а ниже тово — Нижней-Пелынь, 20 верст на реке Тавде (ныне Пелымское).

А ниже города Пелыни 100 верст, пала в Тавду речка Таборы, а на устье — город Таборы. (По местным исследованиям Миллера это была вогульская волость на устье реки Иксы, как, вероятно, называлась речка Таборы, ныне селения Таборинска и Табаринское на самой Тавде).

А ниже города Таборов, на Тавде, город Ашуки (Ашуки мне неизвестны; а встречалось мне название Кошуков в грамматах 1594 года. По исследованиям Миллера Кошуки была вогульская волость по речке Паченке; ныне село Кощуцкое).

А ниже Тавды реки пала в Тобол река Суклем; протоку Суклема реки 160 верст. (На устье ее ныне село Суклемское, близь устья Тобола в Иртыш).

А на устье реки Тобола, на реке Иртыше, на другой стороне реки Иртыша — город Тобольск.

А вниз по Иртышу, от Тобольска 40 верст, город Рямзан. (Название это сохранилось в названии речки Рямзанки в Тобольском Округе).

А ниже Рямзана 20 верст — город Уки (название это ныне сохранилось в названии деревни Уковской-Завод и Уково, близь Ялуторовска).

А ниже Тобола реки до усть Иртыша реки, до реки до Оби — 450 верст.

А выше Иртыша, на Оби, — город Ярдым.

А выше Ярдыма, от усть Иртыша 30 верст, город Мазым.

А выше 30 верст — город Лирик.

А выше Лирика 20 верст — город Лунгугей.

А выше Лунгугея 25 верст — город Салынра (Саланра),

А выше 60 верст, — город Салым (Салынь). Вероятно на устье р. Салым.

(Книга Большому Чертежу стр. 211–220). — Далее смотри примечания 6, 12 и 58.

7. Ист, Гос. Рос. Карамзина, Т. VI. Примеч. 287: «Божию Милостию Государь веся Руссии и Великий Князь Иван Васильевич Володимирский, и Московский, и Новгородцкий, и Псковский, и Тферский, и Югорский, и Вятский, и Пермский и иных, — велможному и честнейшему Матеашу, Божиею Милостию Угорскому и Чешскому и иных земель Кралю и Князю Авщрие, — вам, брату почтенному и другу милому — здравие!» (1488 июля 29).

8. Летописец (по каталогу летописей Румянцовского Музеума № 246); Описание рукописей Румянцовского Музеума 1842 стр. 337. Ист. Гос. Рос. Т. VI, прим. 462: «на Куду и на Гогуличи».

9. «Шерть» и «рота крепкая» — присяга.

10. Миллер, стр. 66.

11. Там же, стр. 63; Карамзин т. VI, прим. 462. У него сказано на Угорскую-Землю — на Куду и на Гогуличи.

12. Из «Хронографа» (стр. 841).

О государствах, что за Сибирью.

Лета того же 1567 году по государеву цареву и великого князя Ивана Васильевича всея России указу посланы были проведывать, за Сибирь, государств атаманы и казаки Иван Петров да Бурнаш Ялычев и вывезли тем государством роспись, которые за Сибирью государства:

Китайскому государству и Мунгалской земле и из государства жилым и кочевым и великие Оби реки и протчим рекам и дорогам.

От Киргизу, города Сибирского, от реки Бакана езду 6 дней.

А от Бакана до Кумчаку реки езду 9 дней.

А от Кумчака реки до Большого-Езера, — где Иван Петров да Бурнаш Яковлев Ялычев сказывал в езере самоцветной камень — 7 дней езду, а около его езду 12 дней конем; а в то езеро 4 реки с востоку до полудне, с западу к северу, а те 4 реки текут в езеро смеюсь, а в езере вода ни прибывает, ни убывает, да в тоже езеро река впала промеж востоком и севером, а имя той реке Нечеахва.

По той реке от езера и до вершины где царя…………………………………………сошли с кочевьем 15 дней; а дорога вся — итти итти по камению.

О от царя………..до улуса иттить 5 дней, а улусы зовут Алгустас, а в нем князь Тормоших.

А от Тормашанича улуса ехати за Утчеркукуш, а в нем князь Каракула, ехати до того улуса 5 дней.

А от Чиняева улуса до князя Тангичиритка ехать 5 дней.

А от Тангичириткина улуса до князя Чечениоян уезду 4 дни, без воды.

А от Чиняева улуса — Танп-катун: ехати 4 дни.

А от Таин-катулина улуса до царя Башкуты ехати 4 дни.

А от царя Башкуты до княгини Маилов до Мунгалской земли иттить 15 дней.

А не дошел Мунгалской земли, за два дни, итти щелью меж камени, а из щели вышед — в Магачскую землю.

А на выезд из щели два города Мунгалских, каменные, а имена городам — Каларбаш и Баишн: а на Мбане-городе воевода князь Талам-тайша, а в Башнях городе воевода князь Онба-тайша.

А третей город в Мунгалской земле Лобинскобы каменной, а царствует в нем женщина, имя ей царица Мачи-катуна да сын ее царевич Ангитаин. А та царица Мачи-катуна указывает во всей Мунгалской земле по всем градом; а кто ни приедет, да от нее пойдет в китайскую землю — и она даст грамату и печать; в город, в которой приедешь да пойдет к рубежу и покажешь сторожам грамату и печать, и они пропустят за рубеж, в китайскую землю; а будет нет от нее граматы с печатию — и они в китайскую землю не пропустят за рубеж.

А земля Мунгалская велика, долга и широка, от Бухар и до моря; а городы в Мунгалской земли деланы на четыре углы, а по углам башни, а с-исподи у городов вкладен серой камень, а сверху кладен кирпич: а у ворот, городовых своды такожде что и у русских градов; а на вратах наградных, на башне, колокол медян вестовой, пудов в 20. А башни крыты образцами кирпичными. А дворы в Мунгалской земле кирпичные: деланы на четыре угла; а ограды кругом двора велики и высоки; а в, о дворе полаты кирпичные не высоки, а подволоки у полат высоки, писаны травами и красками, — цветы различными украшены.

Да в той же Мунгалской земле стоят два храма, лобинские, кирпичные, как делают храмы, — клинчатые, а стоят храмы дверьми меж востоку и полудни, а на храмех крестов нет; а стоят на храмех звери, неведомо какие: каменные.

А во храмех — неизреченное диво! Как лезешь во храм — против дверей сидят три болвана, великие, женские: сажени по полторы; а вызолочены сусальным златом с головы и до ног. — А седят высоко на дверех каменных; а двери всякими красками выкрашены; а на руках болваны держат по горшку с кашею. А пред ними горят свечи не угасимые, с салом говяжиим.

А на правой руке стоять восмь болванов мужеского полу: а на левой стране стоят восмь болванов, — все девки — вызолочены с головы и до ног сусальным же златом: за руки протянули чтобы поклоняться, Как кланяются мунгалские люди.

А по-сторонь тех болванов трех, которые пред храмом на дверях, стоят два болвана наги, как бы человек в теле: не распознаешь издали, что тело — как бы жив. А свечи пред ними тонки, что солома, горят без огня углием.

А поют во храмех в две трубы великие: сажени по полторы труба. А как затрубят в трубы великие, да станут бить в бубны, да припадут на колени, да руками сплеснут, да расхватят руки, да ударятся о землю — и лежат с полчаса! И в те поры в храм лезти нельзя. Как поют — страх велик человека объимет: неизреченное диво во храмех. А крыты те храмы образцатами кирпичными.

А хлеб в Мунгалской земле водится всякой: просо, пшеница, ярица, рожь, ячмень, овес, и иных семен много. А овощи в Мунгалской земли и сады всякие есть: яблоки, вишни, дыни, арбузы, тыквы, лимоны, огурцы, лук, чеснок, и иные овощи всякие.

А люди в Мунгалской земле — мужеский пол нечисты, а женский чист добре. А платье носят по своей воле хорошо: бархатное и камчатное, а ожерелья у кафтанов мужеских и у женских большие, по плечам. А сапоги носят своим образцом.

А лошадей добрых в Мунгалской земли, катырей и шеков, много.

А орют плугом, а сохи такожде как и у Тоболских Татар: а бороны долги; а вино курят в Мунгалской земли изо всякого хлеба, без хмелю.

А камения драгого в Мунгалской земли нет: жемчюг не доброй есть. А сребра много — а идет сребро из Китайской земли.

А Кутухты у них — Кутух-то по нашему патриарх — два; один лет в двадцать, а другой лет в тридцать: нет у них ни усов, ни брад. А во храмех им сделаны места: как приидут во храмы, да сядут по местам, а по их вере им все покланяются: царь кутухтам.

А то солгано от выходец из Китайской орды, что кутухта умре, да в земле лежал пять лет, да опять ожил: то соврано, что умре да опять ожил!

А лоба (лама) потому что наши старцы, — а у них то лоба; а постригаются лет десяти, а блуда женского не ведают, а брады и усы бреют и щиплют. А ходят без штанов, а мясо едят по вся дни. А мантьи у них камчатые, разные цветы; а боры у мантей что у наших старцов; а клобуки у них желтые; а говорят так: «Како-де ваша вера в нас нашею была, а вы-де старцы черные, а наши белые; а не ведаем как ваша вера от нашей отбыла».

А за Мунгалскою землею к Бухарцам три царства: Турское, царь в нем Юначка, а город каменной, а царство богато;

да царство Шингуцкое, а царь в нем Саланчин, а город каменной же;

да царство Городшар, а царь, в нем Темир-железный: а то царство не далече от Бухар; из того царства идет от железного царя в китайское царство камень алмаз.

А те все три царства стоят под полудень; а по другую стороны Черных Мунгалов Железные Мугумы и до моря.

А от Мунгалской земли, от Манчи-катунина города до Китайского-крыму, до рубежу, езду конем два дни; а рубежная стена пошла на полдень, а к Бухаром два месяца ходу до Обдоры царя; а город у Обзоры царя древяной, а царство велико и богато вельми; а другой конец пошел на восток до моря, четыре месяца ходу. А стена ведена кирпичная, а мы сочли по рубежной стене башень сто, по обоим концам; а к морю, сказывают, и к Бухаром башни и числа нет. А башня от башни стоит по стрельбищу.

………………………….........................

………………………….........................

………………………….........................

………………………….........................

А воюются (китайские люди) с мунгалы с желтыми и у мунгалов бой, а в китайской земле люди робливы; про Обь великую и славную — устья незнаем.

И государя, царя и великого князя Иоанна Васильевича веса России посланником, атаманом Ивану Петрову да Бурнашу Ялычеву сказывали китайские же земли люди, подьячий: «Оби-де мы реки великие не знаем и не слыхали; а из-заморья-де к нам прибегают Манцы, по нашему Немцы на кораблях по вся годы с товары, как свет стоит; а того де мы не ведаем и не слыхали куды они дорогу отъискивают или с товары приезжают; а про розбой де корабленый — у нас не слыхать в китайском царстве, у Манцов где бы на мори корабль розбили; а Немцы де к нам прибегают с Чермного-Моря, с востоку и с полудни. А того де мы не ведаем и не слыхали куда Манцы шли дорогою, дороги проведывать.

Да государя царя и великого князя Иоанна Васильевича всеа России посланником, атаманом козачьим Ивану Петрову да Бурнашу Ялычеву сказали при спросе в китайском пригородке а в Челказе Броцкой мужик Куштан про Обь, — великую реку: «Есть де река великая, а имя ей Каратил; а на той де реке Каратиле есть у нас кочют, кангил; а вверх-де той реки Каратиле у нас кочуют Алтын Царь: с своими улусы прикачивает; а та де река впала в ту реку Обь реку великую, а тое де мы вершины не ведаем, а устья де мы не знаем.

Срав. у Карамзина Т. IX пр. 648.

Так же см. 6, 20 и 58 наши примечания.

13. См. прим. 6 и Словцова «Историческое Обозрение Сибири» (1838 и 1844 г.). Ч. 2 стр. VI и XXXI.

14. «В Степен. Кн. так поименованы народы Пермии и других окрестных земель: Двиняне, Устюжане, Виляжане, Вычегжане, Пинежане (по Пинеге), Южане (по р. Юсу), Серьяне, Гангане, Вятчане, Лопь, Корела, Югра, Печера, Вогуличи, Самоядь, Пертасы, Пермь, Гамаль-Чусовая (Карамзин, т. V, пр. 125).

(Об Остяках и Вогулах до-уральских см. «Именитые люди Строгоновы» стр. 37–42 и «Книги Большому Чертежу» стр. 151.

15. Карамзин Т. VIII, гл. III, и прим. 357.

16. «Великое княжение в Российской земли великого князя Василья Иоанновича всея России. (7040/1532).

«Великий Государь и Великий князь Василий Иоаннович веса России бе бо мужествен, на супротивные враги велие храбрство показа, яко и пари окрестные многие с державами своими приходяще к нему и покоряющеся служити ему.

«Сего ради и титлу великие державы себе состави и тако в посольских гранатах и в летописных писати себе повеле, им же званием в русской земле, даже от Рюрика Великого князя, нихто же бе от рода их таковым самодержательством, яко сей — сице:

«Божиею Милостию Царь и Великий князь Василий Иоаннович — Владимирский, Московский, Новгородский и Псковский, Казанский, Астраханский, Государь Тверской, Ростовский и Ярославский, Вологоцкий и Пермский и Вятцкий, Болгарский и Обдорский и Рязанский, и всеа России Государь и Обладатель». (Из хронографа, рукописи конца ХVII века, по каталогу Румянцевского Музеума № 457).

Вероятно от Конды, по которой жили Вогуличи — и вся долина Кондийская получила название Кондории.

17. Книга Бол. Черт., стр. 188.

18. Из грамматы, 1688 года марта 10, царей Петра и Иоанна и царевны Софьи кеврольскому и мезенскому стольнику и воеводе Мих. Ром. Воейкову о прекращении междоусобицы между Самоедами Мезенского тыунского берега с Югорскими и Лизовыми Самоедами, видно, что Югорские и Лизовые были в отношении к Мезенским, дальние. (Собрание Архангелогородских граммат с 1652 по 1688 год).

Сюда же внесем и следующую граммату 1557 года, показывающую, около каких мест нам надобно искать нашу Югру (Из Собр. Госуд. Грам. и договоров Т. II № 40 и Миллер стр. 71):

«Божиею милостию, от царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии Владимирского, и Новгороцкого, Казанского, Тверского, Смоленского, Астраханского, Пермского, Югорского и иных, — в нашу отчину в Юсерскую-землю Заказамского, в Сорскордо Князю Певгею и всем князем Сорыкидцкие — земли и лучшим людем, и середним и молодым Ирмомским людем Сорыкитцкие — земли.

«Послал еси по свою дань Ивашка, Васильева сына, Иконникова, да Нечайка, Иванова сына, Вычегженина, да Офоньку, Федорова сына, Гониунина, да Ваську Лаптева, — И как к вам, в Оркорду, посылшики по нашу дань приедут — и ты князь Певгей и всем князем Сорыкатцкие-земли лучшие люди, и середние и молодые — собрали б есте нашу дань своей Сорыкатцкие-земли всю сполна, со всякого человека по соболю, а собрав бы есте нашу дань — да с тою б есте данью князь Певгей был к нам к Москве, или б есте прислал к Москве с нашею данью брата своего, или племянника, да земских людей: а мы вас ради жаловать и от сторон беретчи, под своею рукою держать.

«А не сберете вы нашея дани со всякого человека по соболю и к нам на Москву не пришлите — и мне на кас послать рать своя и вострая сабля!

«А Устюжских и Вычегоцкие-Соли выборным судьям на тех наших даншиков с нашие царские службы, с пути кто своротит, или чем изобидит — и тому от меня, царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии, — быть в опале и в проторжи.

«А провожать наших даншиков — Югорским князем, и Югричем, и людем добрым от городка, до городка, и от людей до людей, а беретчи наших даншиков во всем по ряду, как прежь сего.

«А приехати вам Сорыкитским князем и вашим людем к нам на Москву, и от нас отъехать вам доброволно, без всякие зацепки.

«А ся вам наша грамата — жалованная и опасная.

«Писано на Москве, лета 7065 году».

(На обороте:) «А у подлинные Великого Государя граматы — печать на шелковом мутовозе, серебренная и вызолочена; а на печате — Великого Государя в лице — орел двоеглавной с коруны, а позади той печати чеканено: Великий Царь и Великий Князь Иван Васильевич».

19. «Северо-Восточная часть Европейской России, — пространство между Печорою и устьями реки Кары — есть самая суровая, дикая и уединенная страна, прорезываемая понижающимися отраслями Уральского Хребта. Это древняя Угория (Угрия). Внутренность этой страны есть льдистая, тундристая равнина, изредка посещаемая промышлениками, звероловами и занятая по местам подвижными юртами Самоедов; впрочем, Самоеды располагаются более по берегам рек Печоры, Усы и Кары. — Пустозерск, под 67°40? широты есть почти единственное здесь селение Русских, занятых собиранием ясака и морскими промыслами» (К. И. Арсеньев. Статистический очерки России. С. Пб. 1848 стр. 169).

20. А. 1. Тюменка речка течет 130 верст в Хвалынское-море. (Кн. Бол. Чер. стр. 63).

2. Тюменский город на устье Тюменки (id. стр. 63 и 164).

3. Тюмень-город на усть Терке, в 180 верстах от Тарков и в 500 верстах от Астрахани, (id. стр. 60).

В. Река Яик (ныне называется Урал) вытекла поровень с Аралтовою-Горою против верховья Тоболы-реки.

От Великие Тюмени река Яик вытекла за 250 верст (id. стр. 66).

А река Тура течет из Камени от великие-Тюмени за 550 верст.

А от Тюмени 120 верст пала Тура в реку Тобол, (ibid. стр. 217).

С. 1505 год. — В понедельник, на страстной, рать пришла без вести от Тюмени на великую Пермь, Кулук-Салтан, Ивака Царева сын, с братьею и с детьми, — города не взяли, а землю нижнюю извоевали, в Усолье на Каме русаков вывели и высекли; и князь Василий Ковер, на поле-воде, в погоню послал Русаков в судех и догнали в Сылве, на перевозе заднюю заставу — да и побили. — (Карамзин Т. VI, дополнительные выписки из летописей).

D. Было и еще название Тюмень, как обозначение местности в вершинах реки Обвы, в Великой Перми. (См. Атлас Росс. изд. Акад. 1745).

Для пояснения древнего значения приуральских стран дозволяем себе заимствовать следующие исследования П. С. Савельева из сочинения его «Мухаммеданская Нумизматика в отношении к Русской Истории» (С. Петербург 1847):

«На самой Каме с Булгариею граничила Пермь, «Украина» Финского мира (1), которую звали скандинавские мореплаватели под именем Беормии, или Биармии, давая это неопределенное название всей северо-восточной полосе России от Белого-Моря до гор Уральских. Уже в половине IX столетия смелый норвежский викинг, по имени Оттер, обогнув Кап-Норд, приплыл к Белому-морю, встретил здесь Пермяков и сам проник в глубь страны... По следам Оттера толпы викингов устремились на (сев.) Двину для торговли или грабежа и имя Биармаландии сделалось славным на скандинавском севере... Последнее путешествие Скандинавов к берегам Белого-моря, о котором упоминается в сагах, совершено было в 1222 году. С той поры, в течение трех столетий, Европа забыла северо-восточный путь к беломорскому побережью, и он вновь открыт был английским мореходом Чанселлором уже во-времена Иоанна Грозного и Марии Стуарт...

«Подобно Скандинавам, Новгородцы вели с Биармиею и торговлю и войну. Они именовали ближайшую к ним часть Биармии Скандинавов Заволочьем, то-есть, страною, лежащею за волоком, который отделяет Онегу от Двины, восточной же половине ее они давали уже название Печоры. За ними-уже, по склонам Уральского кряжа, лежал край Югорский. (Стр. СVIІІ — СХІIІ).

«Югра лежала за Уральским Хребтом, по обеим сторонам Оби, простираясь до берегов реки Аян на востоке. Жители ее и до-сих-пор называются Вогулами, именем, которое, по свойству финских наречий, есть не иное что, как диалектическое изменение имени Угров. Они обитали, может быть, и по сю сторону Урала. Новгород торговал с ними по-крайней-мере с XI века; первая наша летопись сохранила о том современное сказание Юрия Тороговича, богатого Новгородца, который посылал своего отрока (отрок — молодой парень, парень, молодец; ныньче «молодцым» значит «прикащики») в Угру. «Угра же суть людие языке нем и соседят с Самоядью (2) на полунощных странах... и еже кто даст им железо и Они дают скорою (мехами) противу» (Нестор под 1096 годом). Вероятно, и Волжские Булгары X и XI века производили тарой же меновой торг в известной точке Урала, не переходя за горы: привозили секиры (клинки), о которых говорят арабские писатели, а Югры «давали скорою противу». Эти клинки, замечают Арабы, были самые простые, без рукоятки, без надписей и украшений и Югры переделывали их в багры или гарпуны для рыбной ловли... Торговые сношения Булгар, и с зауральскою Югрою могли облегчать Вогулы, живущие доселе по сю сторону гор по реке Вышере, впадающей в Каму. Еще в XVI столетии Югра не утратила торгового своего значения на севере и в Москву вывозили оттуда не только пушные товары, но и драгоценные камни, которые получались Юграми (3) с юга, от иноземных купцов (это говорят Герберштейн и Лерберг; но надобно предположить, что не Югра, а русские промышленики производили мену с Бухарскими торговцами в тех местах, где жила Югра, то-есть в притоках Камы, по сю сторону Урала, и за Уралом)». (Стр. СІV–СVІІІ).

1) Пермь, Paarma, есть финское слово, которое доселе употребляется в значении «окраины», «украины», — fimbria, plica marginatis, inde margo, circuitus; но у Зырян — Парма означает вообще «возвышенность, преимущественно лесную». Syria — синоним того же слова, — margo, locus marginalis, — и сверх того «волок» — isthmus, terra tenuis inter maria. Следовательно Пермь и Зыряне названия синонимические и значат «украинцы». Одна из зырянских волостей, в Сольвычегодском Уезде Вологодской Губернии, до наших времен сохранила название Малой Перми или Пермцы. В частности, Зыряне суть жители Syria или волока, «Волочане», Заволоцкая Чудь, Заволочане, Zauolocenses позднейших писателей. (Ibid. примеч. 198).

2) Значение народного имени Самоедов не имеет однакож ничего общего с идеею людоедства, а есть не иное что, как ославяненное Саммоди, как по-сю-пору называют их ближайшие их соседи, жители Архангельской-Губернии, потомки высельцев Великого-Новогорода (стр. СХІХ).

3) По замечанию г. Шёгрена название Югры, Joegra, сохранилось доселе между Зырянами: они называют Joegrajass (jass есть окончапие их множественного числа) своих соседей, уральских Остяков. Арабские писатели знают Югру под именем Юрам. «Югры», говорит Абу-Хамед, «не имеют пажитей, но живут в болотах (тундрах) и питаются рыбою; путь в их страну всегда покрыт снегом». — Гот Иорнандес, писатель VI века, передает известие, что Югра живет за Хозарами и Булгарами (Ibid.).

21. Полное Собрание Законов Российской Империи, № 296.

22. См. Примеч. 20 — В; 6, 12 и 58.

23. «Измаелитским языком обыкло нарицатися Царство само в собе стоящее». — Сказания князя Курбского. 1833 г. Ч. 1, стр. 41.

24. «Историческое Обозрение Сибири», Словцова, Ч. 1, стр. XXIII.

25. Кам-камджу у Абульгазы, по словам Клапрота, были восточные Киргизы. (Sur quelques antiquites de la Siberie, par Mr. Klaproth, Paris 1823). Волхвы нынешних при-алтайских Телеутов и Калмыков тоже называются «камами».

26. Карамзин Т. VIII, гл. V.

27. Hakluyt’s Navigations, II, 255. В граммате к английскому королю Эдуарду VI Грозный именован Commander of all Siberia. Карамзин относит это к 1554 году: см. его И. Г. Р. Т. VIII, Пр. 421.

28. Из Хронографа: «о Государствах за Сибирью». Также Карамзин. Т. IX, пр. 648.

Вот, например, еще отрывок из грамматы жигатских мурз, 1597 года:

…«Молитва и поклон во том месте, где был царь. Не говорили есмя и не мирились — и ныне к мирному месту пришли есмя. И мы с кем ни станем мириться — ложно не станем говорить: вперед Богом правду учнем говорить. А ныне б естя на нас не побранили — легкой поминок послали есмя, сорок соболей» (Собрание государственных граммат и договоров, часть II, № 64).

29. В журнале, веденном в Пекине по случаю прибытия из России посланника Николая Гавриловича Спафария, граммату царя Алексея Михайловича Китайцы называли «докладом», а подарки, привезенные от него к Богдохану — «данью».

Китайские министры представляли повелителю Срединного Царства, о нашем посольстве, следующие редкости и курьйозности, с разрешения нашего правительства в-последствии времени и у нас обнародованные:

Перевод с китайского.

«Российского Белого-Царя государство — лежит от наших владений к северному морю в самой отдаленности, откуда из самой глубокой древности в Срединное Царство никогда посольств не бывало.

«Ныне же, по особенному уважению к премудрому вашего величества правлению — их государь прислал приближенного своего министра с докладом и данию, что самое заслуживает одобрение» и проч.

(Резолюция Богдохана). «Все сие, в общем князей и министерств собрании со всякого подробностию рассмотрев, доложить нам со справкою».

(Снова сделан был доклад, в котором между прочим значится):

«Российский Белый-Царь, по чрезмерной отдаленности, прежде дани никогда не присылал.

«Ныне же, преклонившись к мудрости вашего величества, в первый раз, чрез своего министра, доставил оную.

«И потому, для одобрения сего следует послать к нему указ, и когда на сие воспоследует высочайшее вашего величества соизволение, то изготовление оного предоставить сенату.

(Резолюция Богдохана). «Поступить по докладу».

(Далее на вопрос о посланниках сказано:)

«Белый-Царь хотя чрез посланника своего и прислал дань, но таковые привозы даней не утвердительны. Если же впредь ежегодно оную присылать будет, тогда с нашей стороны должно ли будет послать посланника, или нет? — Управляющий их делами, Монгольский Трибунал, по рассмотрении, долг имеет войти с докладом».

(См. Сибирский Вестник 1823 года, часть II).

30. «7065 году месяца ноября пришел из Сибири Митька Куров, посол царя и великого князя, и с ним пришел от Едигера, князя сибирского, посол Боянда, а привез царю и великому князю дани — семьсот соболей, а обысиной (об оной) дани писал Етигер князь и вся земля сибирская, что их воевал шибанский царевич, и людей поимал многих. А Митька Куров сказывал, что им было возможно сполна дань прислать, да не похотел. И царь и великий князь на сибирского посла опалу положил, велел его животы поимать, а ему за сторожи сидеть, а в Сибирь послал служилого Татарина с граматою, чтоб ся во всем пред ним государем исправили.

«7066 году приехали из Сибири царя и великого князя служилые татаровя — Девлет Козя да Сабаня Рязанов, а с ними Едигеря князя посланники Истемир с товарищи, и привезли дань сибирские земли сполна, тысячу соболей, да дорожной пошлины сто соболей, да 69 соболей за белку, да грамату шертную привезли со княжиею печатью, что ся учинил князь в холопстве, а дань на всю свою землю положил впредь ежегод беспереводно царю и великому князю со всей сибирской земли давать. И царь и великий князь посла его Боянду выпустил, и очи свои дал (видети), и пожаловал — отпустил, а с ним послал служивых Татар по дань в передний год. (Миллер стр. 73).

31. Ист. Обозр. Сиб. Словцова, Т. I, стр. XVIII и XIX. По изысканиям Миллера, Ахмет-Кирей был старший сын Муртазы, брат Кучума; он в-последствии убит был бухарскими посланцами. (Миллер стр. S7).

Из этих отрывков можно заключить, что Сибирью тогда называли 1) все татарские племена за Уралом, и 2) собственно Етигеров-юрт.

32. «1563 сент. в 16, отпустил царь и великий князь Едигерова посла Чигибеня по измаилеву челобитью. Пришел он из Сибири с данию и задержан потому: после его приходу сибирские люди царю и великому князю изменили, дани государевым даньщикам давать не учали и взяли к себе на Сибирь царевича Едигеря князя: государьского даньщика Едигер — царевич казанский убил» (Карамзин Т. IX, примеч. 257). Так-как здесь не может быть речи о пленном казанском царе Едигере же, проживавшем в России и известном под именем Симеона, великого князя Тверского, то ясно, что последние слова выписки совершенно перепутаны. Ближе к истине будет, если мы станем читать таким образом: «Сибирские люди… изменили, дани... давать не учали и взяли к себе на Сибирь другого царевича: Едигеря князя, государьского даньщика, Кучюм царевич казацкий убил». Можно указать множество примеров тому, что простоватые переписчики летописей, вместо казацкий пишут — казанский, а вместо казак, множ, казацы, пишут — казанцы. (Ср. Акты Историч. Т. № 179 — речи князя Никиты Ромодановского. См. ниже примеч. 35).

33. Кучум сына женил своего Алея на дочери ногайского владетеля Тин-Ахмета, а дочь выдал за ногайского же владетеля Ак-Мирзу, или Ик-Мирзу (Карамзин Т. IX, прим. 658 и Словцов Ч. I стр. XVIII); в конце своей горькой жизни Кучум все надежды свои полагает на Ногаев и Бухар (Карамзин Т. XI прим. 21 и Акты Истор. Т. II № 5); один из взятых Русскими в плен сыновей его, Махмет-Кул, состоя в русской службе, звался не по отчеству, не Кучумовичем, а Алтауловичем, может-быть, в память того рода Ногаев, к которому он принадлежал. Во многих местах Махмет-Кула называют братом Кучума, но другой сын Кучума, Аблул-Хаир, называет Махмет-Кула своим братом. (Собр. Госуд. Грам. и договоров Т. II № 67). См. также прим. 82.

34. См. ниже примеч. 36, равно Акты Исторические Т. I. № 179.

35. Собрание Госуд. Граммат и Договоров Т. II № 42. В сокращении грамата эта приведена у Карамзина Т. IX. пр. 257. Об отписках бояр и царя см. Акты Истор. Т. I № 179. Мы в них прибавили два слова, исчезнувшие от времени: отсутствие их было обозначено точками.

Сверх помещенных в тексте подлинником отписки бояр и грамматы Кучума, прилагаем и следующую выписку речей князя Ромодановского, тоже в подлиннике:

«Лета 7088 Марта 17 сию граммату Сибирского царя Кучума привез из Перми князь Микита Ромодановский, а сказал, что приехал он из Перми по государеве грамате, а тое грамату привез к нему Гогулетин из Конды, Ивана, Ивакин сын, с Пелыма, о Николине-дни осеннем. — А ему Иваке, сказал (Микита), тоё грамоту дали из Сибири.

«А которой Татарин сибирской Аиса прислан от государя в Пермь, ко князю Миките с грамотою, а велено его отпустить в Сибирь, — и того Татарина привез Серой Дубровин в Пермь, Июня 3-го, и князь Микита, сказывает, — того Татарина отпустил в Сибирь тогды ж.

«А как князь Микита жил в Перми — и при нем, сказывает, от сибирских людей задору ни которого не было.

«А взяли было сибирские люди на Чусовой, после Ильина дни, трех Пермяков, Ивашка Поздеева с товарищи, и был Ивашко у царя в Сибири дён с десять и отпустил его на подводах до Перми, а дву товарищев его оставил, а хотел и тех отпустить; а обиды, сказал (Поздеев), не учинил некоторые, а говорил, — сказывает (Поздеев), ему царь: ныне-деи дань сбираю господарю вашему царю и великому князю; послов пошлю; а нынеча-деи мне война с казацким царем; и одолеет-деи меня царь казацкой; и сядет на Сибири; — ино и тот господарю дань учнет же давати».

Мы не знаем наверное, с которого именно времени Князь Ромодановский жил в Перми, и в котором именно году сибирские люди заполонили-было Ивашку Поздеева. Но несомненно, что здесь сибирским царем называют Етигера, а казацким царем — Кучума.

Если Кучум окончательно овладел городом Сибирью около Николина-дни, 1569 года, то он властвовал в ней 12 лет, а считал себя сибирским царем почти 30 лет. (См. также примечание 32).

36. Собр. Госуд. Грам. и Догов. Т. II № 45 и Карамзин Т. IX, примеч. 257. Карамзин говорит, что излагаемая здесь выписка помещена в государственной книге Московского Архива Коллегии Иностранных Дел, № 3, л. 79–84. Разница в тоне подлинной первой кучумовой грамматы и помещенной в выписке, отказ послов приложить печати или сделать подписи, и убиение нашего посла — не вселяют слепого убеждения, чтоб прошение самого Кучума о взыскании с него дани было действительно выражено — так, как оно передастся в выписке.

37. Карамзин Т. X, прим. 35 и 37; Словцов Ч. I, стр. XX, Миллер, стр. 87.

Текст воспроизведен по изданию: Покорение Сибири // Отечественные записки, № 10. 1848

© текст - Небольсин П. И. 1848
© сетевая версия - Thietmar. 2021
© OCR - Андреев-Попович И. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Отечественные записки. 1848