-

МОИМ ВОЗРАЖАТЕЛЯМ

Во 2-й кн. «Русского Архива» за текущий год в «Историко-критических заметках», по поводу тираннии Ивана Грозного и Розыскного дела о царевиче Димитрие, было указано мною на две статьи Е. А. Белова, в которых он всевозможными натяжками пытается обелить Ивана Грозного в его злодеяниях и возвести его в великие люди, а Бориса Годунова очистить от всякого подозрения в смерти царевича. На сии заметки Е. А. Белову нимало не медля, в 3-й кн. Журнала Мин. Народного Просвещения, дал ответ. Разумеется, он почитает себя вполне правым, хотя мнений своих никакими фактами не подтверждает. Еслибы, вместо разнообразных суждений и сетований на меня, изложенных на семи страницах, он сосредоточил свое внимание хотя на двух, много на трех пунктах нашего разногласия и вошел бы в сколько-нибудь серьезное обсуждение дела, ответ его мог бы получить характер научной полемики. Ограничусь приведением нескольких образцов из сего ответа.

Вопервых, что значит голая ссылка на мнение Эверса, который очень мягко относится к жестокостям Ивана IV — мнение, никакими фактическими доказательствами не объоснованное и ни для кого необязательное? А затем г. Белов в своем «ответе» успел к прежним домыслам прибавить несколько новых, не только не подкрепляющих его мнения, но прямо свидетельствующих о том, что он недостаточно изучил эпоху и исторические лица, о которых судит так решительно. Например, он упрекает митрополита Филиппа за публичное обличение Иоанна в церкви, тогда как Петр Великий «заметил Стефану Яворскому, что если обличать, то следует обличать наедине, а потом уже при всех». Но стадо-быть г. Белов не читал внимательно жития митроп. Филиппа? Там он нашел бы, что святитель так именно и поступил. Или, он вдруг додумался до такого вопроса: погром Новгорода не спутан ли «с страшными мерами, которые Иоанн принял для прекращения моровой язвы в Новгороде?» В виду разнообразных и современных или близких к событию известий о Новгородском погроме, подобный вопрос является совершенно праздным. Наконец, г. Белов делает важное открытие, а именно: «несчастливое окончание (Ливонской) войны вызвано было страшным восстанием инородцев на Волге». В действительности, восстание это разразилось уже после Ливонской войны, причем назвать его «страшным» было бы преувеличением. [130]

Относительно рассказа о смерти царевича Димитрия, г. Белов ограничивается сожалением о какой-то «странной ошибке» покойного Костомарова, который будто бы возражал против «самоубийства» отрока, тогда как царевич сам «набрушился на нож». В заключение, мой возражатель как будто сетует на то, что я теперь умолчал о его первом «ответе» на мою заметку, по поводу его исследования «Об историческом значении Русского боярства». Но то была заметка по другому поводу, именно по вопросу о происхождении Русского государства. Я указал тогда на некоторые фактические неверности и на ту путаницу исторических представлений, которые нашел в монографии г. Белова по данному вопросу. Конечно и тогда его «ответ» не замедлил. В Майской книге Журнала М. Н. Пр. за 1886 год он напечатал одиннадцать страниц разных рассуждений, причем ту путаницу, на которую я указывал, только приумножил. Признаюсь, распутывать ее я не имел ни времени, ни охоты. А г. Белов, невидимому, всякое молчание принимает за знак согласия с его доводами!

По поводу умолчания, ставлю вновь вопрос, уже предложенный мною г. Белову и оставленный им без всякого ответа. Если Иван IV сделался мудрым правителем только тогда, когда освободился от своих советников, Сильвестра и Адашева, и от их соумышленников-бояр, то почему же дела государственные шли, наоборот, хорошо и благополучно в эпоху сих советников и очень бедственно в эпоху опричнины?

–––––––

Во всяком случае Е. А. Белов, хотя бы и недостаточно, все-таки знаком с эпохой, о которой говорит, и с ее историческими источниками. Но что сказать о людях, которые хотят поучать специалистов и даже делать открытия в Русской истории, обладая в ней только элементарными сведениями?

–––––––

Д. Д. Голохвастов адресовал на мое имя возражение, озаглавленное: «Историческое значение слова кормление» («Русский Архив» 1889, кн. 4).

В моей статье о Казанских делах при Грозном («Рус. Архив» 1889 г., кн. 1) приведены слова летописца с кратким их объяснением в скобках. А именно: «Летописец обвиняет в- этом небрежении тех бояр, которым Государь поручил «о Казанском деле промышляти да и о кормлениях сидети» (т.-е. о раздаче кормлений в награду служилым людям за покорение Казани). Бояре эти «начаша о кормлениях сидети, а Казанское строение поотложиша». Г. Голохвастов такой взгляд на кормление называет неверным. По его толкованию, «кормление, на старинном языке, значит правление». «Бояре начаша о кормлениях сидети — значит: бояре стали совещаться об устройстве управления вновь завоеванным царством». Таким образом г. Голохвастов поправляет не меня собственно, а самый источник. Оказывается, что [131] значение слова кормление ему лучше известно, чем самому летописцу ХVI века. Летописец тут сидение о кормлениях с иронией противуполагает заботам о Казанском строении. Если же принять толкование г. Голохвастова и буквально приложить его к словам летописца, то получим следующее: бояре стали совещаться об устройстве управления вновь завоеванным краем Казанским, а устройство сего края отложили в сторону. Получается бессмыслица очевидная. Г. Голохвастов слово «кормление» приводит в непосредственную связь с словами корма, кормило, кормчий. Отсюда у него выходит, что древнерусский «кормленщик» буквально значит тоже что «кормчий», т.-е. управляющий. Еслибы возражатель поближе ознакомился с древнерусскими уставными грамотами и другими правительственными актами, то он там нашел бы частое упоминание о кормах, т.-е. о поборах с жителей в пользу наместников, тиунов и доводчиков или натурою, или с переложением на деньги, причем различаются разные кормы: «Рождественский корм», «Петровский корм», «въезжий корм» и т. д. Ясно, что слово «кормление» находилось в связи с этими кормами, а никак не с кормилом и кормчим.

Чтобы подкрепить свое мнимое открытие, г. Голохвастов приводит четыре жалованные грамоты, по которым одному из его предков даются «Числяки и Ордынцы с пятном и со всеми пошлинами в кормление», другому «городок Шуя с правдою и с пятном и с корчмою в кормление», и т. д. В грамотах прибавлено: «и вы все люди (такого-то места) его (т.-е. кормленщика) чтите и слушайте, а он вас ведает и судит». И вот это последнее выражение (не смотря на ясное упоминание прежде всего о доходах) дает повод г. Голохвастову заключать, что кормление значит управление. Тут вопиющее недоразумение. Кому же неизвестно, что кормления были связаны с правительственными местами, с судом и управлением? Но ведь возражатель мой толкует о буквальном значении слова «кормление». И в наше время, если кому-либо за военные или другие заслуги дают хорошее административное место, т.-е. с порядочным содержанием, разве отсюда можно заключать, что содержание значит администрация?

Еслибы возражатель был несколько знаком с литературою предмета, то он бы убедился, что вопрос о кормлениях достаточно выяснен в Русской истории, и никакие открытия, в роде предложенных им, тут невозможны. Выступая с возражением против меня, он не потрудился справиться с тем, что у меня сказано о сем предмете во ІІ-м томе моей Истории России. А там, на стр. 363, сказано следующее: «За свою службу князю, придворную, думную и ратную, бояре в этот период стали получать вознаграждение в трех видах: кормление, вотчины и поместья. Первый вид был связан с должностями наместников и волостелей. Назначая наместников в свои города, князь давал областям правителей и судей; в то же время он давал своим боярам возможность кормиться на счет жителей, т.-е. пользоваться как [132] судебными пошлинами, так и равными поборами натурою» и т. д. Прибавлю, что во избежание злоупотреблений правительство всегда заботилось поборы эти возможно точно определить, ввести в известные рамки, и даже сбор их не поручало самим кормленщикам. Хотя конечно злоупотребления все-таки были часты; но отсюда еще никак не вытекает столь смелый вывод г. возражателя, что при таком значении кормлений «Московское княжество не доросло бы до размеров России». Чтобы судить о значении подобных явлений, надо прежде внимательно ознакомиться с гражданскими отношениями и воззрениями древней Руси.

Московское государство развивалось и крепло, имея такое широкое и прочное основание как могучая Русская народность, сплоченная во едино трудами великих князей Московских и глубоко проникшаяся идеей царского самодержавия, которое все сословия, все народные силы заставило тянуть общее государево тягло и все их направило на служение чисто-Русским интересам, подчиняя им все другие интересы. Московский царь уже не был вождем попреимуществу дружинным, как древние князья, а воплотил в себе идею, так сказать, всенародную; он стоял выше всех сословных отношений и притязаний и, в качестве верховного судьи, при случае, не давал пощады сильным, которые обижали слабых; при чем знатных он порицал и карал также открыто и строго, как и простых людей. Для примера, укажу на одну любопытную грамоту царя Алексея Михайловича, 1665 года. В этой грамоте царь обличает Енисейского воеводу Василия Голохвастова в разных неправдах, грабительствах и насилиях, о которых ему «великому государю ведомо учинилось». Чтобы дать понятие о деяниях Енисейского воеводы и как черту нравов того времени, приведу следующее место грамоты: «Да он же Василий, для своих пожитков отдает на откуп зернь и корчму, и безмужных жон на блуд, и от того емлет себе откупу рублев по сту и болши, и тем блудным жонкам велит наговаривать на проезжих торговых и промышленных людей напрасно, и тех торговых и промышленных людей, по их оговору, без сыску и без роспросу, сажает в тюрьму» и т. д. (Акты Ист. IV, № 182). Ясно, что и такие злоупотребления, которые позволял себе помянутый воевода, не мешали Московскому государству расти и укрепляться, следовательно не имели большего значения в общем поступательном движении Русской жизни ¹. [133]

Известный писатель и деятель первой половины XVIII века В. Н. Татищев, родившийся в эпоху, когда система кормлений была еще в ходу, в своих примечаниях к отысканному им Судебнику Ивана IV говорит следующее: «Губернаторства и воеводства (Судебник) именует жалованьем и кормлением; ибо тогда оные жаловались из милости для нажитка, и в челобитных о воеводствах писали: прошу отпустить покормиться». Это примечание относится к 24 статье Судебника, где действительно вместо слова кормление употреблено слово жалованье: «А которые инородцы учнут бити челом на наместников или на волостелей в обидных делах, как те наместники или волостели, на жалованье живучи, или с жалованья едучи, кого чем изобидят» и т. д. В других статьях Судебника нередко упоминается о кормлениях и при том в связи не столько с управлением, сколько с судопроизводством, и преимущественно с пошлинами или с судебными доходами в пользу кормленщиков. При сем в обоих Судебниках, Ивана III и Ивана IV, упоминаются «кормление с судом боярским» и «кормление без боярского суда». О различии этих двух видов кормления указано в моем втором томе на стр. 522, куда и отсылаю возражателя.

Я не привожу сочинений, в которых трактуется вопрос о кормлениях, а ссылаюсь на свою книгу, так как возражатель обратился именно ко мне. Но если бы он пожелал ближе и подробнее ознакомиться с сим вопросом, то может обратиться в трудам по истории Русского права, каковы напр. труды Неволина, Калачова, Чичерина, Дмитриева, Сергеевича, Градовского, Владимирского-Буданова и др. Для примера, укажу ему на «Областные учреждения России в XVII веке», Б. Н. Чичерина. М. 1856 г. В обширном введении к этой книге с особою ясностию говорится о системе кормлений со ссылками на правительственные акты. Между прочим тут сказано: «Кормленщику давалась ввозная грамота, в которой также, как при раздаче поместий, жителям предписывалось чтить ею и слушать» (стр. 7). Отсюда Голохвастов увидит, что приводимые им грамоты не дают никаких оснований приравнивать кормления к Кормчей книге или Номоканону. Книга г. Чичерина в свое время вызвала заметное оживление в нашей историко-юридической литературе. Наиболее обстоятельную критику ее представили покойный Н. В. Калачов в своем Архиве и И. К….в в «Русской Беседе». Тут они вооружаются против мнения г. Чичерина, будто суд и областное управление в древней России основаны были на началах права частного, а не государственного, но ничего не возражают против кормлений, как одного из видов вознаграждения за службу. Да и невозможно возражать против очевидных фактов и оффициальных документов. Например, приведем следующие слова из жалованной грамоты Ивана III в 1499 г. Костромскому наместнику Судимонту: «Здеся мне бил челом Яков Захарьич, что вам обема на Костроме сытым быти не с чего, и яз здеся князь великий Якова пожаловал городом [134] Володимером, а тебя если пожаловал придал другую половину Костромы с правдою» (Акты Ист. I, № 110). Последнее выражение, т.-е. с правдою, по объяснению Калачова и Ф. М. Дмитриева, не значит вообще «с судом», а собственно с судом уголовным; ибо были пожалования кормлений без правды, но в то же время с судом вообще. Г. Дмитриев приводит пример подобной жалованной грамоты «без правды», причем далее говорится: «и вы все люди тое волости чтите его и слушайте, а он вас ведает и судит по тому, как было преж сего». Следовательно это выражение соответствует выражению Судебников о кормлениях с судом боярским и без боярского суда («История Судеб. инстанций» Ф. Дмитриева. М. 1859 г., стр. 22). Хотя г. Дмитриев в своих взглядах на суд и управление древней Руси примыкает ко взглядам г. Чичерина, но существенная сторона кормлений, разумеется, остается непререкаемой.

Свое возражение г. Голохвастов сопрождает толкованиями старых слов вор, отказ, год и пр., каковые совсем к делу не относятся. Но его попытки толковать некоторые слова из приведенных им грамот невсегда удачны. Например, пятно означает не какой-то «штемпельный сбор», а просто пошлину с пятнания или клеймения лошадей при их продаже и купле, о чем ясно говорится в 94 статье царского Судебника.

Что же касается до пожалованных в кормление Борису Голохвастову Числяков и Ордынцев, то г. возражатель сильно заблуждается, разумея под ними всех плательщиков Золотоордынской дани, в то время уже не существовавшей, и распространяя эти две местные группы на целую Россию. Очевидно исторические данные об этих людях остались ему совершенно неизвестны, и он не потрудился обратиться за справками если не к самим источникам, то по крайней мере к людям сведущим. Предлагаю ему эти данные. Числяки и Ордынцы упоминаются в духовных грамотах великих князей Московских XIV и XV вв. Наиболее ясные о них упоминания встречаются в духовной Ивана III и в его же межевых грамотах, разграничивающих уделы его сыновей. А именно, в духовной сказано: «А даю ему (старшему сыну Василию) город Москву с волостьми и с путми и с станы и с селы... и с бортью и с Васильцовым стом, да Числяки и Ординцы; а мои дети Юрьи, Дмитрей, Семен, Андрей у моего сына у Василья, а у своего брата старейшего, в Числяки и в Ординцы не вступаются ни во что, ни в земли их, ни в воды не вступаются и не обидят их ничем» (Собр. Г. Г. и Д. I, № 144). А в межевых постоянно повторяется, что численные земли и Ординские остаются за старшим сыном, хотя бы оказались за удельным рубежом. «Которые будут перешли численные земли и Ординские (в такой-то удел), и тем численным людем и Ординцем тяжь всякую тянути по старине с Числяки и с Ординцы к сыну моему к Василью; а сыну моему (удельному такому-то) в те численные земли и в Ординские не вступатися ничем» (Собр. Г. Г. и Д. I [135] №№ 138, 140, 141). При Иване IV, в известном указе 1550 года об испомещении 1000 боярских детей в Московском уезде, встречаются «Числяки и Ордынцы» между волостями, в которых испомещаются эти служилые люди. (Акты Арх. Ком. I, № 225). Далее, при Иване IV, в числе волостей, отделенных им в Опричину, находятся «Числяки и Ординские деревни» (Александронев. Летопись). Из всех этих данных ясно, что Числяки и Ордынцы были известное тяглое население Московской области, составлявшее особый разряд, особую волость, имевшее свои земли и угодья. А г. Голохвастов по поводу этих Числяков и Ордынцев, данных его предку Борису Голохвастову в кормление, восклицает: «Если же признать, что г. Иловайский верно толкует слово кормление, то надо допустить чудовищную мысль, что кормление одного Бориса Яковлевича Голохвастова обходилось России дороже, чем Татарская дань». Вот в каким оригинальным выводам рискуют приходить возражатели, не обладающие достаточною долею сведений и осторожности.

–––––––

Теперь перейду к возражателю иного рода, к возражателю, для которого историческая истина и вообще история является не главною целью, а только предлогом для проведения личных симпатий и антипатий. В №№ 71, 72 и 74 газеты «Русский Курьер» за текущий год помещена «Неисторическая заметка по поводу историко-критической заметки г. Иловайского о книге проф. Петрова». Сам анонимный автор ее сознается, что его заметка неисторическая. По ее характеру и по характеру того органа, в котором помещена, она не заслуживала, бы пожалуй, никакого внимания с нашей стороны. Но на сей раз позволю себе все-таки упомянуть о ней в виду того, что она касается двух известных университетских профессоров истории и кроме того затрогивает некоторые общие принципы. Заметка эта возражает против моего критического отзыва (помещенного в «Рус. Вест». 1888 г. № 12) о «Курсе Средней истории» профессоров Харьковского университета Петрова и Надлера. В моем отзыве я указал на слишком рабское отношение этого курса в курсам Немецким вообще и в особенности на весьма неудовлетворительную обработку Славянского отдела. Хотя М. Н. Петров умер два года тому назад, это обстоятельство однако никому не мешает в оценке его курса, и тем более, что сей курс явился в печати не в его собственной обработке, а в обработке его коллеги В. К. Надлера, который и снабдил его весьма заманчивым предисловием. Посвятив часть своего времени изысканиям о первоначальных исторических судьбах Славянства, естественно я в этой области предъявляю некоторые доселе необычные требования от нашего университетского преподавания Всеобщей истории. Само собой разумеется, что для преподавателя было бы гораздо легче и спокойнее постарому рабски следовать за Немецкими курсами и повторять Немецкие воззрения на Славянский мир, не утруждая себя [136] самостоятельною мозговою работою и обращением к самим источникам исторического ведения.

Анонимный возражатель мой, как и следовало ожидать, с почвы научной свернул вопрос на почву личностей и, забывая о том, что в своем отзыве я имел в виду более проф. Надлера, чем покойного Петрова, отзыв мой просто на просто объясняет тем, что когда-то профессор Петров в газете «Южный Край» написал статью, направленную против моих исторических руководств, на которую я в свое время отвечал; а Петров отвечал мне в свою очередь: inde ira, как дает разуметь возражатель. Не лишним считаю остановиться на сем психологическом Факте. Я не следил за газетой «Южный Край» и не узнал бы о статье Петрова, если бы он не оттиснул ее особой брошюрой, о которой дали отчет некоторые журналы. Тогда я приобрел ее в книжной лавке. Рассуждения известного университетского профессора о преподавании истории в средне-учебных заведениях показались мне весьма оригинальными, о чем я и высказался печатно (в «Петерб. Вед.» 1881 г.). Тон мой не был тогда особенно мягок и не мог быть таковым, потому что в брошюре не только предъявлялись к учебнику требования ни с чем несообразные, но и делался прямой намек на какое-то мое корыстолюбивое отношение к делу. Упоминаю о сем и потому, что, но словам возражателя, Петров будто бы отнесся ко мне «крайне-осторожно». Не следя за «Южным Краем», я и не знал о том, что он на мою статью отвечал. Узнаю о сем только теперь из № 71 «Русского Курьера». «Не помним подробностей ответа — говорит возражатель — но что-то было там и о расторговавшемся купце». Ясно следовательно, на какую почву сводился вопрос об исторических руководствах покойным профессором, которого возражатель — очевидно один из его учеников — характеризует таким симпатичным и благородным деятелем. По мнению Петрова, едва ли истинному ученому подобает писать руководства. Выходит, что составление учебных руководств надобно предоставить людям неученым!

Когда же анонимный возражатель переходит собственно к исторической защите помянутого Курса Средней Истории, то обнаруживает только свою слишком малую компетентность и анти-исторические воззрения. Например, он словно на какую-то новость указывает на мнение Немецкого писателя Феликса Дана о том, что не толчок, данный Гуннами, вызвал Германцев к так называемому великому переселению, а недостаток земли и голод. Тут повторяется опять рабское следование Курса за Немцами, которые только и толкуют о переселении Немцев, игнорируя Славян. Это давно известное мнение о голоде, как побуждении к переселению, может быть применено только к некоторым северным племенам, принявшим участие в общем движении. Источники же обстоятельно передают нам, как и по каким причинам Гунны обрушились на Готов, а Готы бежали за Дунай, и отсюда началось то движение, которое называется великим переселением и в котором Славяне играли [137] роль не менее важную, чем Германцы. Далее, по поводу моего указания на целый ряд Славянских государств (указания сделанного в отпор проповеди Курса о том, что Славяне едва ли были способны к созданию государственного быта) возражатель рассуждает в таком смысле, что эти государства уже не существуют, следовательно о них говорить не стоит. Рассуждение вполне анти-историческое и не верное в своем основании. Если, по его словам, из всех Славянских государств теперь имеет значение только одна Русская Империя, то и Немецкие государства в настоящее время сводятся в сущности к одной Германской Империи. Если часть Славян (Балтийская) онемечена, то история показывает нам, что Немцы в этом отношении потеряли гораздо более: самые значительные Германские народы были отчасти истреблены, а главным образом поступили в сумму материалов для образования других национальностей, таковы Ост-Готы, Вест-Готы, Лангобарды, Западные Франки, Бургунды, Вандалы и некоторые другие. Это обстоятельство однако не помешало Немцам упорным трудом и строго-национальной политикой достигнуть настоящих блистательных результатов и тем показать пример другим, как надобно действовать для своего преуспеяния.

Но довольно о сем возражателе, который своею защитою только подтвердил мое указание на слабые стороны «Курса Средней Истории» и недостатки своей исторической школы вообще.

Д. Иловайский.

Комментарии

1. Этот Енисейский воевода Василий Голохвастов по отечеству называла! Елизарьевич. Следовательно его не должно смешивать с его дальним родственником и современником Василием Яковлевичем Голохвастовым, комнатным стольником царя Алексея Михайловича и одно время воеводою Нижегородским. См. Акты относящиеся до рода дворян Голохвастовых, собранные Д. П. Голохвастовым. Москва 1848 года. Из этой книги мой возражатель заимствовал четыре помянутые жалованные грамоты в привел их в «Русском Архиве».

Текст воспроизведен по изданию: Моим возражателям // Русский архив, № 5. 1889