Работы Л. А. Дмитриева, посвященные публикации и исследованию «Жития Михаила Клопского», сделали особенно очевидным значение для исторического анализа этой замечательной повести, первые редакции которой возникли еще в XV в. ¹ Такой анализ в конечном счете имеет одну цель — выделить реальные факты новгородской действительности первой половины XV в. и разъяснить внедрение в повесть анахронизмов и вполне легендарных мотивов, отличающихся, как это хорошо видно при чтении «Жития», идейной целеустремленностью и безусловной связью с социально-политическими доктринами эпохи, предшествующей падению Новгорода. Особенный интерес рассматриваемая тема приобретает сегодня, когда исполнилось 500 лет вхождения Новгорода в состав Российского национального государства.

Не касаясь многих важных сторон предложенного Л. А. Дмитриевым источниковедческого анализа «Жития Михаила Клопского», отметим несколько выводов, наиболее значительных для дальнейшего исследования. Л. А. Дмитриев датирует кончину Михаила Клопского серединой 50-х годов XV в. на том основании, что Михаил пережил Дмитрия Шемяку (умершего в 1453 г.), но к моменту поставления архиепископа Ионы (1458 г.), как это видно из повести об Ионе, его уже не было в живых ². Коль скоро в самом «Житии» указывается срок пребывания Михаила в Клопском монастыре (44 года), простейший расчет позволяет отнести дату его появления в этой обители в промежуток от 1409 до 1414 г. вопреки позднейшему сообщению Новгородской III летописи XVII в. о приходе Михаила Клопского в Новгород в 1408 г. ³ Но, если в пределах указанных хронологических рамок находится дата создания на Клопске первой деревянной соборной Троицкой церкви (1412 г.) ⁴ и, следовательно, основания самого монастыря, возможно уточнить и дату прихода в него и дату кончины Михаила, отнеся первую к 1412 г., а последнюю — к 1456 г. ⁵, что соответствует и выкладкам В. О. Ключевского ⁶.

Репутацию одной из наиболее загадочных личностей XV в. Михаил Клопский приобрел в результате записанного уже в первоначальной редакции «Жития» рассказа о раскрытии его инкогнито князем Константином Дмитриевичем: «И по том времени приехал князь Костянтин и [53] з женою причащатися и манастырь кормити на Преображение господне. И заставили его книгу чести Лева праведнаго за обедом. И князь слышав голос его да посмотрив в очи, и познал его. Да молвит ему: „А се Михаил, Максимов сын“. И он противу молвит князю: „Бог знает“. И Феодосий игумен ему молвит: „Чему, сынько, имени своего нам не скажеши?“. И он молвит противу: „Бог знает". И с тых мест сказал свое имя — Михайло. И почали его звать Михайлом. И князь молвить игумену и старцам: „Поберегите его — нам человек той своитин". И с тых мест ноча игумен старца беречи его» ⁷.

Родство или свойство Михаила Клопского с московским княжеским родом давно уже влекло исследователей к попыткам его идентификации с кем-либо из членов этого рода. По-видимому, в начале XIX в. в связи с устроением раки над мощами Михаила (1806 г.) возникла наиболее популярная версия, изложенная Макарием Миролюбовым следующим образом: «Угодник сей был сын великого князя Симеона Иоанновича от третьего его супружества с княжною тверскою Мариею Александровной. Он родился в 1348 г. По случаю смерти отца в 1352 г. он воспитан был матерью своею в благочестии. Из Костромы, где жил преподобный вместе с своею матерью, он удалился и скитался неизвестно где до 1408 г.» ⁸.

Драматическая сторона подобной идентификации предельно точно выражена А. Н. Муравьевым: «Кто же был сей Михаил, сын Симеонов? Отнюдь не меньше, как сам законный наследник державы Российской, по праву старейшинства, если бы только он искал царства земного вместо небесного; ибо Димитрий Донской, отец обличившего его князя Константина, происходил от великого князя Иоанна Калиты только через младшего сына его Иоанна, а Михаил был сыном старшего, великого князя Симеона Гордого, и, так как новое право престолонаследия, сына по отце, началось только со времен Димитрия Донского, то Михаил, как старший в роде, долженствовал бы наследовать престол по кончине дяди своего великого князя Иоанна II. Но не так размышлял о том блаженный труженик» ⁹.

Очевидно, что эта версия, превращающая Михаила Клопского в некий прообраз позднейшего Феодора Кузмича, опирается только на поиски имени Михаила в родословных росписях московской княжеской семьи, знающих в XIV в. только одного Михаила — сына Семена Гордого. Она вызывала недоумение уже у Филарета Гумилевского, заметившего: «Степ, книга называет Михаила членом „вельможеского роду", а не княжеского. К тому же вовсе невероятно, чтобы Михаил, сын в. к. Симеона (1353), известный по летописи в 1348 г., мог дожить до 1452 г.» ¹⁰. Нелепость приведенной версии была очевидной и для А. В. Экземплярского, в справке которого даже возможность отождествления Михаила Клопского с княжичем Михаилом Семеновичем не упоминается: «О Михаиле, четвертом сыне Семена Ивановича Гордого, известно только, что он родился в 1348 г. и умер, кажется, в младенчестве». ¹¹

В самом деле, если бы Михаил Клопский был тождествен этому давнему княжичу, к моменту смерти в 1456 г. ему исполнилось бы 112 лет. [54] «Житие», исчислившее достаточно длительный срок его пребывания в Троицком монастыре, не преминуло бы в таком случае отметить и его беспрецедентное долголетие как одно из выигрышных для морализирующего рассказчика чудес. Поскольку в начале XV в. Михаила опознал князь Константин Дмитриевич, родившийся в 1389 г., значит, предполагаемый на роль Михаила Клопского княжич должен был оставаться в поле зрения московского великокняжеского двора по крайней мере еще в конце XIV в. Почему же его имя вовсе не отражено на протяжении всей второй половины XIV в. ни в летописании, ни в духовных великих князей? Михаил Семенович, в частности, не упомянут в завещании своего отца Семена Гордого ¹². Следовательно, к 1353 г., когда составлялась эта духовная, его действительно уже не было в живых. Наконец, Константин называет Михаила Клопского «Максимовым сыном», но это не может иметь никакого отношения к Михаилу Семеновичу. Отец последнего, принявший перед смертью схиму под именем Созонта, никогда не носил и не мог носить имени Максима.

Пожалуй, обстоятельством, несколько укрепляющим на первый взгляд версию о более чем зрелом возрасте Михаила в момент его появления в Клопском монастыре, является то, что «Житие» с первых страниц называет его старцем. Но ведь «старец» житийной литературы — меньше всего возрастное понятие, будучи синонимом терминов «инок», «монах», «чернец». Старцем в этом смысле мог быть и сравнительно молодой человек.

Для проверки хронологической достоверности той части «Жития», которая рассказывает о встречах Михаила Клопского с князем Константином, рассмотрим основные обстоятельства жизни этого князя и особенно его взаимоотношения с Новгородом. Как уже отмечено, Константин Дмитриевич, младший сын Дмитрия Донского, родился в 1389 г., за четыре дня до смерти своего отца ¹³. В 1407 г. он был послан великим князем Василием в Псков для организации отпора немцам и впервые дипломатически сносился с Новгородом в поисках военного союза, но получил от новгородцев отказ; восемнадцатилетний возраст князя послужил поводом для его летописной характеристики: «ун верстою, но совершен умом» ¹⁴. В 1408 г. он послан наместничать в Новгород, тяжело там болел, но оставался на Городище, по-видимому, до 1411 г., когда был позван псковичами на княжение. В 1413 г. он снова появился в Новгороде, где пробыл год, после чего снова вернулся в Псков, а в 1414 г. оттуда уехал в Москву ¹⁵. В 1420 г. «на сбор великий», т. е. 25 февраля, Константин снова в Новгороде после ссоры с великим князем. Он был принят новгородцами в качестве своего князя и даже в сохранившихся до нас актах титулует себя великим князем, но в 1421 г. после примирения с Василием Дмитриевичем выехал из Новгорода на свой углицкий удел, что произошло уже в самом начале года: существует новгородская грамота Константина, датированная концом января 1421 г., но отъезд его из Новгорода описан в летописи раньше сообщения о весеннем паводке этого года ¹⁶. Последний раз он упоминается под 1433 г. ¹⁷ Ни время, ни обстоятельства его кончины летописцу неизвестны.

«Житие Михаила Клопского» рассказывает о двух эпизодах, связанных с Константином Дмитриевичем: об опознании им Михаила и строительстве каменного Троицкого храма в монастыре. Эти два эпизода разделены значительным промежутком, коль скоро изложение второго начинается словами: «По времени же не мале прииде князь Костянътин [55] Дмитриевич в манастырь ко Троице святой на Клопъско в Лазореву суботу, благословитися у игумена Феодосиа и у Михаила» ¹⁸. Во время этого второго посещения Константин жалуется: «Братья мои не дадут мне вотьчины». Поэтому второе посещение датируется 1420 г., причем возможно установить и его календарную дату: Лазарева суббота в 1420 г. была 30 марта. Хронологическая отделенность первого эпизода очевидна и из того, что в первый раз «приехал князь Костянтин и з женою причащатися и манастырь кормити из Преображение господне». Жена Константина Анастасия умерла в 1419 г. ¹⁹, а до того князь был в Новгороде после возникновения Клопского монастыря только в 1413-1414 гг. Поскольку князь был в монастыре на Преображение, т. е. 6 августа, это посещение, скорее всего, следует датировать 6 августа 1413 г.

Приведенная хронология, как нам кажется, вносит определенную ясность в некоторые анахронизмы «Жития», связанные с историей каменного строительства в Клопском монастыре. Инициатором создания каменного храма «Житие» называет князя Константина, финансировавшего монастырь суммой в 130 руб., подарками трем мастерам и оплатой их трапезы на все время работы. Согласно «Житию», строительные работы начались 22 апреля 1423 г. и закончились 24 сентября 1424 г., после чего Константин с боярами (и с княгиней!) принял участие в трапезе по свершении церкви. Сам по себе этот рассказ достаточно противоречив, относя строительство церкви ко времени, когда Константина уже не было в Новгороде, а его княгиня давно лежала в могиле. Однако он противоречит и прямому свидетельству Новгородской I летописи, согласно которому игумен Феодосий еще в 1419 г. поставил «святую Троицу церковь камену на Клопьске в 60 днии» ²⁰.

Можно предположить, что монастырская традиция правильно связывает создание каменной церкви с материальным участием Константина, но само это участие относится к 1413-1414 гг. Возможно и другое допущение: князь на основании предшествующей договоренности оплатил уже завершенную постройку и мог принять участие в ее освящении уже в 1420 г. Трудно представить себе, что у новообразованного монастыря нашлись собственные деньги и даже внутренняя потребность для столь срочной замены только что, в 1412 г., законченной деревянной церкви на каменную. Заметим к тому же, что именно расстановка житийных дат привела к явному нарушению хронологической канвы событий. Рассказ о постройке каменной церкви в 1423-1424 гг. предшествует следующему за ним житийному эпизоду — предречению Михаилом избрания на владычную кафедру клопского игумена Феодосия, сразу же после отъезда в Москву помирившегося с братьями князя Константина ²¹. Между тем Феодосий был избран действительно после отъезда Константина, но не в 1424 г., а 1 сентября 1421 г. ²² Таким образом, устанавливается, что введение в повествование рассмотренных дат произошло на одном из этапов обработки «Жития».

Вернемся, однако, к первой встрече Константина с Михаилом Клопским. Князю было тогда 24 года. Опознать знакомого ему человека, да еще по голосу и по глазам, он мог только в том случае, если часто слышал этот голос и видел эти глаза в сознательном возрасте, т. е. не ранее последних лет XIV в. или первых лет XV в., когда жил в Москве, при дворе своего брата Василия. По-видимому, представляя себе круг московской княжеской семьи рубежа XIV и XV вв., мы только в этом кругу можем искать лицо, идентифицируемое с Михаилом Клопским. [56]

Константин Дмитриевич называет Михаила не родственником, а «своитином», т. е. находится с ним в таких генеалогических отношениях, которые не могут быть выражены терминами «брат», «двоюродный брат», дядя («уй»), «племянник» и т. п. В. И. Даль «свойством» называет только родство по женитьбе, по замужеству, но не кровное родство ²³. В древности у этого слова было и более широкое значение, однако имелось и указанное В. И. Далем ²⁴, тем более применимое в княжеской семье, которая тонко учитывала различия по княжескому титулу: князья составляли «братью», родственники и свойственники не княжеского состояния были им «близоками», свояками. Именно это обстоятельство и имеет в виду Степенная книга, полагающая, что Михаил Клопский был: не княжеского, а «вельможеского роду».

С этой точки зрения поинтересуемся, с какими же «вельможескими» родами находился в свойстве московский княжеский дом на рубеже XIV-XV вв. Таких родов известно только два.

Дважды московские князья роднились с Вельяминовыми. В первый раз — довольно косвенным путем: Микула Васильевич Вельяминов был женат на дочери суздальского князя Дмитрия Константиновича Марии, а в 1366 г., когда на младшей ее сестре Евдокии женился Дмитрий Донской, Микула Васильевич Вельяминов стал «своитином» великого московского князя. Это свойство прервалось со смертью в 1389 г. Дмитрия Ивановича, а в 1407 г. Евдокии (в монашестве Евфросинии) Дмитриевны, поскольку сыновей у Микулы Вельяминова не родилось, а единственная дочь была отдана замуж за боярина из смоленских княжат. Вторично княжеский дом породнился с Вельяминовыми в 1406 г., когда сын Дмитрия Донского Петр (дмитровский князь) женился на племяннице Микулы Васильевича Евфросинии Полиевктовне Вельяминовой. Сыновей от этого брака не было, а дочери умерли в младенчестве ²⁵. Мы видим, таким образом, что искать Михаила Клопского в «вельможеском» роду Вельяминовых безнадежно.

Другим «вельможеским» родом, породнившимся с московским княжеским домом, была семья Волынских. Основоположник этого рода Дмитрий Михайлович Волынский-Боброк был женат на родной сестре Дмитрия Донского Анне, имея к моменту женитьбы двух сыновей от первого брака — Бориса и Давида. Родословцы сообщают еще об одном его сыне — Василии, родившемся уже от брака с Анной, но в пятнадцатилетием возрасте упавшем с лошади и разбившемся, однако в целом сведения о жизни Дмитрия Волынского после 1380 г. фрагментарны: они сводятся к его участию как свидетеля при подписании великим князем Дмитрием Ивановичем второй духовной грамоты в 1389 г. С. Б. Веселовский полагал, что со смертью Василия Дмитриевича связь Волынских с княжеским домом полностью порвалась. Если сам Дмитрий Михайлович в летописи титулуется князем, по-видимому, из-за того, что он был великокняжеским зятем (в духовной он не титулован), то его сыновья не имели даже боярства ²⁶.

Странным образом в связи с проблемой идентификации Михаила Клопского исследователи ни разу не анализировали показаний синодика Клопского монастыря 1660 г., хотя имеющаяся в нем рубрика «род Михаила Клопского» была воспроизведена Макарием Миролюбовым еще в 1860 г. Эта рубрика называет следующие имена: «преп. игумена Феодосия, священноархимандрита Тихона, благоверного князя Константина, [57] во иноцех Кассиана, инока Михея, схим, иноки Анны, схим. Максима, иноки Александры, инока Созонта, иноки Фетинии» ²⁷. Рассмотрим эти имена.

Список открывается упоминанием игумена Феодосия. Разумеется, никакого отношения к роду Михаила Клопского Феодосий не имел, но его включение в указанную рубрику позволяет догадываться, что она целиком перешла в монастырский синодик из собственного поминальника Михаила. Игумен Феодосий, основатель Клопского монастыря, умерший в 1425 г., был восприемником Михаила.

Такой же характер имеет следующее имя — архимандрита Тихона. Архимандриты в Новгороде XV в. составляли разряд вечевых магистратов. Обновление этого поста было ежегодным, и на него избирались претенденты из числа игуменов любых новгородских монастырей ²⁸. Неизвестный в других источниках Тихон фигурирует, однако, в списке новгородских архимандритов наиболее полного вида, сохраненном в Ермолинской летописи, где хронологическая очередность архимандритов доведена до Феодосия, занимавшего этот пост в 1475 г. ²⁹ Тихон был непосредственным предшественником этого Феодосия и, следовательно, избирался на пост высшего руководителя новгородского черного духовенства уже после смерти Михаила Клопского. Надо полагать, что уже при жизни Михаила он был клопским игуменом, почему и включен в синодик.

Не вызывает сомнений имя «благоверного князя Константина». Это, конечно, Константин Дмитриевич, благожелательное отношение к которому его «своитина» Михаила выражено в «Житии» достаточно ярко. Давая его иноческое имя, клопский синодик добавляет к его биографии неизвестный ранее штрих — факт пострижения, вероятно, перед смертью. Иноческое имя Касьян было обычным для князей Константинов, возможно, как особо самоуничижительное (Касьян праздновался только в високосные годы). Сошлемся на принятие в схиме имени Касьян ростовскими князьями Константином Андреевичем (ум. в 1407 г.) и Константином Владимировичем (ум. в 1415 г.) ³⁰.

Достаточно легко идентифицируются заключительные три имени списка. Александрой звали мать Дмитрия Донского, вторую жену великого князя Ивана Ивановича Красного (он женился на ней в 1345 г.), умершую в 1364 г. ³¹ Монашеское имя Созонт принял при пострижении великий князь Семен Иванович Гордый, с этим именем он фигурирует и в своей духовной ³². Фетинией называлась сестра Семена Гордого и Ивана Красного ³³. В синодике Михаила Клопского нет таких прославленных представителей московской княжеской семьи, как, например, Иван Данилович, Иван Иванович, Дмитрий Иванович, почему он выглядит в высшей степени избирательным. Однако это не должно удивлять: очевидные великокняжеские имена входили в соответствующую рубрику монастырского синодика. По-видимому, только по недосмотру и незнанию позднейшего редактора в рассматриваемой теперь рубрике уцелело упоминание Семена Гордого, поскольку он оказался здесь записанным под иноческим именем без сопровождающего его и общеизвестного мирского. Александра и Фетинья в синодике называются инокинями, но сохраняют мирские имена (относительно Александры известно, [58] что перед смертью она приняла схиму под именем Марии ³⁴), но иноческие имена почти столетней давности могли долго оставаться неизвестными; мы знаем их из более поздней летописи.

Наибольший для нас интерес представляет средняя часть именослова, упоминающая инока Михея, схимницу инокиню Анну и схимника Максима. Вряд ли возможно сомневаться в том, что схимник Максим был отцом Михаила Клопского, так как Михаил — «Максимов сын». Но тогда названная рядом с Максимом Анна — мать Михаила, жена Максима. А Михей, по-видимому, его дед. Ни Михей, ни Максим не находят соответствия в генеалогических росписях московского княжеского дома, где для них просто не обнаруживается места, и поэтому должны быть отнесены к «вельможескому» роду. В таком случае необходимым связующим звеном между «вельможеским» и княжеским родами оказывается схимница инокиня Анна, идентифицируемая с Анной Ивановной, сестрой Дмитрия Донского и дочерью Ивана Красного и упомянутой в заключительной части синодика Александры. Однако мы уже знаем, что Анна была женой Дмитрия Михайловича Волынского-Боброка. А по синодику ее мужем оказывается некий Максим Михеевич. Возможно ли отождествить этих двух людей с разными именами?

Полагаем, что такое отождествление не содержит противоречий. Ведь в одном случае мы имеем дело с мирскими, а в другом — с иноческими именами. По предпочтительным правилам выбора монашеского имени оно должно было начинаться на тот же инициал, что и мирское, хотя это правило выдерживалось далеко не всегда. В данном случае пара Михей — Михаил закономерна. Но также закономерна и пара Дмитрий — Максим, коль скоро имя Дмитрий постоянно выступало в простонародных формах Митрий, Митяй (ср.: знаменитую пару имен одного и того же человека Митяй — Михаил). В этой связи сомнение должно скорее вызывать монашеское имя Анны, полностью совпадающее с мирским: именем Анны Ивановны. Но, как это видно из наименования ее в синодике «схимницей инокиней», она пережила две ступени пострижения — сначала в иноческий чин, а затем в схиму. В подобных случаях возврат к мирскому имени с принятием схимы был достаточно традиционным. В качестве наиболее известного примера можно указать на новгородского архиепископа Иоанна—Илию, который в миру был Иоанном, в иночесском пострижении — Илией, а, принимая схиму, вернул себе имя Иоанн. Другой пример — сестра Петра I царевна Софья Алексеевна, которая постриглась в монахини с именем Сусанна, а, принимая схиму, снова стала Софьей.

Таким образом, мы приходим к предположению о том, что «своитин» князя Константина Дмитриевича был неизвестным родословцам сыном Дмитрия Михайловича Волынского-Боброка и дочери великого князя Ивана Красного Анны Ивановны. Сейчас мы назвали бы его двоюродным братом Константина Дмитриевича, но, коль скоро он был родственником Константина только по женской линии и не носил княжеского титула, генеалогическая этика обозначала такую родственную связь лишь как свойство.

В связи с таким предположением познакомимся несколько подробнее с Дмитрием Михайловичем Волынским. Имя Волынского-Боброка широко известно по его выдающейся роли в обеспечении победы на Куликовом поле. Летописный рассказ 1380 г. сообщает его характеристику: «Бысть же со князи литовьскими воевода нарочит и полководень изящен и удал зело, именем Дмитрей Боброков, родом земли Волыньскиа, его же знааху вси и боахуся мужества его ради» ³⁵. Однако с Волыни Дмитрий Михайлович выехал на службу к Дмитрию Ивановичу много [59] раньше. Он был воеводой в походе на Олега Рязанского в 1371 г. и участником дипломатической миссии к Ольгерду в том же году. В 1375 г. Волынский руководил походом на Болгарию, а в 1387 г. — на Литву. На Куликовом поле, как известно, он командовал вместе с князем Владимиром Андреевичем Храбрым засадным полком, решившим успех битвы. В последний раз он упомянут в летописи под 1389 г., когда в числе «вернейших паче всех» бояр его призвал к своему смертному одру Дмитрий Донской свидетельствовать духовную грамоту ³⁶.

Предполагая в Дмитрии Волынском отца Михаила Клопского, мы можем отметить некое психологическое сродство между ними. Агиографическая «специализация» Михаила Клопского — пророчества, что нашло, в частности, естественное выражение в заголовках рубрик второй редакции его «Жития», где каждый эпизод озаглавлен «пророчеством». Михаил предрекает открытие источника в великую трехлетнюю сушь, возвращение удела князю Константину, избрание на епископскую кафедру Феодосия и лишение его этой кафедры до хиротонисания, паралич посадника Григория Посахно и Олферия Ивановича, безумие попа Микифора, хиротонисание Евфимия Лисицкого в Смоленске, смерть Дмитрия Шемяки, Шелонскую битву и падение Новгорода. Еще несколько пророчеств добавлено в позднейших редакциях «Жития». Но пророческий дар присущ и Дмитрию Волынскому. Одна из самых блестящих страниц летописного рассказа о Куликовской битве повествует о том, как ночью перед сражением «Дмитрей Боброков Волынець всед на конь, и поим с собою великого князя, и выехаша на поле Куликово, и сташа среди обоих полков». Оба полководца долго слушали «кличь» и «стук великий» на татарской стороне, вой волков и птичий трепет за ордынским станом и тишь, наполненную огнями, на русской стороне, после чего князь выслушал первое пророчество Боброка о предстоящей победе. Потом Боброк «сниде с коня и паде на десное ухо, приниче к земли и лежаше на долг час, и вста и абие пониче» перед тем, как поведать Дмитрию Ивановичу свое второе пророчество: «Слышах землю плачющу надвое, горко зело и страшно; едина убо страна, аки некая жена напрасно плачющи, дерзающи и кричящи татарским гласом о чадех своих, бьющися и слезы изливающи, аки реки; а другаа страна земли, аки некая девица плачющи и воплющи, аки свирелным плачевным гласом, в скорби и печали велице; аз убо множество тех боев и примет испытах на многих битвах, и знаеми мне суть и явни; и уповай на милость божию, яко одолети имаши над татары, а воиньства твоего христианьскаго падет острием меча многое множество» ³⁷.

Михаила Клопского и Дмитрия Волынского роднит не только мистическое начало. Оба они сторонники сильной Москвы и единения Русской земли под ее эгидой. И если Волынский — практический соратник Дмитрия Донского, то Михаил Клопский — его духовный преемник, жаждущий прекращения ссоры Константина Дмитриевича с великим князем Василием, предрекающий Дмитрию Шемяке в разгар феодальной войны: «Княже, досягнеши 3-лакотного гроба!» — в ответ на его просьбу: «Михайлушко, моли бога, чтобы мне досягнути своей отчине — великого княжения», заявляющий о литовском претенденте на новгородский стол: «То у вас не князь — грязь!», когда посадник Немир сказал ему: «А у нас есть князь Михайло литовьской».

Если изложенное построение правильно, то остается предположить, что исчезновение со страниц летописи и других источников прославленного воеводы Дмитрия Михайловича Волынского-Боброка связано не с его кончиной в начале княжения Василия Дмитриевича, предположенной С. Б. Веселовским ³⁸, а с пострижением, которое состоялось не в [60] канун смерти, а за много лет до нее. Иначе Константин Дмитриевич не мог бы знать его под именем Максима. Коль скоро иноческий чин был принят и Анной Ивановной, и сыном Дмитрия — Максима, известным впоследствии как Михаил Клопский, этот семейный коллективный уход от мира возможно связывать с подмеченной выше склонностью к мистицизму, усугубленной, вероятно, трагической кончиной одного из сыновей Дмитрия Михайловича в расцвете юности.

В заключение рассмотрим некоторые детали «Жития», не связанные с проблемой происхождения Михаила Клопского, но характеризующие степень достоверности этого произведения.

«Житие» рассказывает о конфликте Клопского монастыря с посадником Григорием Кирилловичем, соседом монастыря по землевладению, который потребовал: «Не пускайте вы коней да и коров на жар, то земля моя. Ни по реки по Веряжи, ни по болоту, ни по двором моим не ловите рыбы». Со стороны Григория Кирилловича в этом конфликте участвуют также Яков Ондреанов, Фефилат Захарьин и Иоан Васильев. До нас, к сожалению, не дошли документы клопского землевладения за ранний период существования Троицкого монастыря. Но о владельцах соседних участков кое-что известно.

В 5 км южнее Клопского монастыря расположено общее устье рек Веренды и Видогощи, значительный массив земель на которых принадлежал так называемым «спинским сябрам», подарившим около 1389-1391 гг. часть своих земель Спасскому Верендовскому монастырю, по-видимому, только что образованному ³⁹. Массив этих земель начинался у самого устья Веренды («по Веренде реке от озера вверх»), т. е. непосредственно граничил позднее с Клопским монастырем. Основная часть владений оставалась за «спинскими сябрами»: «А что Есифа посадника земля и лес, и пожни, его участок, или иных нашей братьи бояр по Видогощи реки, а в то ся чернцам не вступатца». Любопытны имена «спинских сябров»: посадник Григорий, Юрий Дмитриев, Кирила Семенов, посадничий сын Кирила Андреевич, Захарья Яковлевич с братьею. Во времена Михаила Клопского мы встречаемся со вторым поколением тех же «спинских сябров»: Григорий Кириллович Посахно был сыном Кирилла Андреевича, а Фефилат, — возможно, сыном Захарьи Яковлевича. К началу 10-х годов XV в. относится еще один землевладельческий документ из этого района — купчая Спасского Верендовского монастыря у Прокопия Ивановича на пожню и лес у Глуха ручья ⁴⁰, находившиеся в 7 км от Клопского монастыря. Одним из свидетелей в этой купчей назван Яков Ондреянович. Что касается Ивана Васильевича, то такое имя носили два новгородских посадника 20-30-х годов XV в., но о местоположении их владений нам ничего не известно.

Особый сюжет «Жития» составляет рассказ о «брани о земле» из-за села Курецко между Олферием Ивановичем и Иваном Семеновичем Лошинским. Оба эти боярина известны летописцу. В 1475 г., во время «мирного похода» Ивана III на Новгород, они были схвачены в числе других участников нападения на новгородские Славкову и Микитину улицы, расточены по московским городам и не отпущены великим князем после настоятельных просьб новгородцев в 1476 и 1477 гг. В ноябре 1477 г._г придя военным походом на Новгород, Иван III «стал у Троицы на Паозерии в Лошинского селе» ⁴¹. Однако соседнее с Клопским монастырем село Курецко находится также в Паозерьи, всего в 10 км от села Троицы, где после 1477 г. оставался «великокняжеский двор» ⁴². Нас не [61] должно смущать то, что летописные сведения об Олферии Ивановиче и Иване Лошинском относятся только к 70-м годам, т. е. ко времени на 20 лет позднее кончины Михаила Клопского. В 70-х годах они были маститыми политическими деятелями, но их владельческие права на эти земли могли возникнуть еще при жизни Михаила Клопского.

Вполне точен рассказ «Жития» о беседе Михаила Клопского с Дмитрием Шемякой. Пережив последнюю военную неудачу в борьбе с Василием Темным, Шемяка «опять прибег в Великый Новъгород». На Троицкой неделе, в пятницу, он приехал в Клопский монастырь, выслушал предречение Михаила: «Княже, земля вопиет ти!», а «канун Ильина дни преставися». Ильин день праздновался 20 июля, Дмитрий Юрьевич умер 17 июля 1453 г., т. е. действительно накануне Ильина дня ⁴³. Пятница Троицкой недели падала в 1453 г. на 25 мая, и к этому времени Шемяка в самом деле вернулся из своего последнего похода за Волок; он приехал в Новгород зимой ⁴⁴.

Наконец, последнее пророчество Михаила Клопского, касающееся падения Новгорода, кажется хронологически оторванным от основной ткани повествования, поскольку оно изобилует подробностями событий 70-х годов XV в. Здесь и стоянка Ивана III в Бурегах, и Шелонская битва, и литовский князек Михаил Олелькевич, и капитуляция Новгорода. Однако позволительно высказать следующее предположение. Ситуация, подобная той, что предшествовала событиям 1471 и 1478 гг., уже возникала в Новгороде в 40-х и начале 50-х годов, разрядившись Яжелбицким миром 1456 г. В 1444 г. король Казимир добивался новгородского стола, а Дмитрий Шемяка находил поддержку в Литве. Не было ли в первоначальной редакции «Жития» предречения не Шелони, а Яжелбиц, исправленного позднее с проекцией на более существенные для судьбы Новгорода события? В этой связи мы не склонны согласиться с предложенным Л. А. Дмитриевым безоговорочным отождествлением пратещи посадника Немира «Ефросеньи» с Марфой Борецкой ⁴⁵.

Приведенные соображении ведут к мысли о том, что первоначальный текст «Жития Михаила Клопского» мог возникнуть не в 1478-1479 гг., что безусловно для протографа известных ныне редакций этого произведения ⁴⁶, а уже в первые годы после смерти Михаила и Яжелбицкого договора 1456 г.

Отмечая 500-летие вхождения Новгорода в состав единого Российского государства и 600-летие со дня Куликовской победы, мы закономерно объединяем в своем сознании эти разделенные целым столетием события как два важнейших этапа одного исторического процесса созревания мощной национальной державы. Как своеобразное отражение того же процесса объединяются эти события и в только что рассмотренной цепочке преемственных идей, связующих общерусское единства 1380 г. с торжеством централизации второй половины XV в.

Комментарии

1. Повести о житии Михаила Клопского. Подготовка текстов и статья Л. А. Дмитриева. М.-Л., 1958; Дмитриев Л. А. Житийные повести русского Севера как памятники литературы XIII-XVII вв. Л., 1973.

2. Памятники старинной русской литературы, вып. 4. СПб., 1862, с. 29.

3. Новгородские летописи. СПб., 1879, с. 252.

4. Н I Л. М,-Л., 1950, с. 403.

5. Дмитриев Л. А. Указ, соч., с. 187-188.

6. Ключевский В. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871, с. 209-217.

7. Изборник (Сборник произведений литературы Древней Руси). М., 1969, с. 418 (текст первоначальной редакции, подготовленный Л. А. Дмитриевым).

8. Макарий. Археологическое описание церковных древностей в Новгороде и его окрестностях, ч. 1. М., 1860, с. 481.

9. Путешествие по святым местам русским: Новгород. СПб., 1846, с. 56-57.

10. Филарет. Русские святые, чтимые всею церковью или местно. Опыт описания жизни их, отд. 1. СПб., 1882, с. 53-54, прим. 61, 1452 год как дата смерти Михаила указывается в позднейших летописцах. См.: ПСРЛ, т. 31. М., 1968, с. 107 (Мазуринская летопись).

11. Экземплярский А. В. Великие и удельные князья северной Руси в татарский период, с 1238 по 1505 г., т. 1. СПб., 1889, с. 288.

12. ДДГ. М.-Л., 1950, с. 13-14, № 3.

13. ПСРЛ, т. XI. СПб., 1897, с. 108.

14. ПСРЛ, т. IV. СПб., 1848, с. 198.

15. ПСРЛ, т. V. СПб., 1851, с. 21—22; т. VI. СПб., 1853, с. 134.

16. Н I Л, с. 412-413; ГВНП. М.-Л., 1949, с. 96-100, № 59, 60.

17. ПСРЛ, т. XII. СПб., 1901, с. 17.

18. Изборник, с. 418.

19. ПСРЛ, т. I. СПб., 1846, с. 235.

20. Н I Л, с. 412.

21. Изборник, с. 420-422.

22. Н I Л, с. 414.

23. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка, т. IV. М., 1955, стлб. 154.

24. Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным источникам, т. 3. СПб., 1903, стлб. 282-287.

25. Веселовский С. В. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М, 1969, с. 211-229.

26. Веселовский С. В. Указ, соч., с. 285-286.

27. Макарий. Указ, соч., с. 475, прим. 173.

28. Янин В. Л. Из истории высших государственных должностей в Новгороде. — В кн.: Проблемы общественно-политической истории России и славянских стран. М„ 1963.

29. ПСРЛ, т. XXIII. СПб., 1910, с. 166; Янин В. Л. Из истории высших государственных должностей в Новгороде.

30. ПСРЛ, т. I, с. 234.

31. ПСРЛ, т. XI, с. 4.

32. ПСРЛ, т. X. СПб., 1885, с. 226; ДДГ, с. 13, № 3.

33. Экземплярский А. В. Указ, соч., с. 79.

34. ПСРЛ, т. XI, с. 4.

35. ПСРЛ, т. XI, с. 56.

36. Веселовский С. Б. Указ, соч., с. 285.

37. ПСРЛ, т. XI, с. 57.

38. Веселовский С. Б. Указ, соч., с. 286.

39. ГВНП, с. 164-166, № 107, 109. Обоснование датировки этих документов 1389-1391 гг. см. в кн.: Янин В. Л. Новгородские посадники. М., 1962, с. 216.

40. ГВНП, с. 164-165, № 108.

41. ПСРЛ, т. ХII, с. 159, 163-165, 167, 178.

42. Андрияшев А. М. Материалы по исторической географии Новгородской земли. Шелонская пятина по писцовым книгам 1498-1576 гг. I. Списки селений. М., 1914, с. 8-9.

43. ПСРЛ, т. XVI. СПб., 1889, с. 193.

44. Там же, с. 193.

45. Дмитриев Л. А. Указ, соч., с. 195.

46. Там же, с. 187.

Текст воспроизведен по изданию: К вопросу о происхождении Михаила Клопского // Археографический ежегодник за 1978 год. М. 1979

© текст - Янин В. Л. 1979
© сетевая версия - Тhietmar. 2023
© OCR - Руд. 2023
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Археографический ежегодник. 1979