Лызлов Андрей Иванович (ум. не ранее 1697) — стольник, историк и переводчик. Родился в семье московских дворян в 1650–1660-х гг. Отец его, Иван Федорович Лызлов, занимал видные военные и гражданские должности, с 1673 г. был патриаршим боярином, а в 1683 г. пожалован в думные дворяне; он имел дома в Путивле и в Москве, обширные земельные владения. Своему сыну Иван Федорович сумел дать хорошее образование: тот владел польским и латынью, знал, по-видимому, греческий язык, был специалистом в бухгалтерском учете и инженерном искусстве. Судя по боярским книгам, Л. 25 декабря 1676 г. был переведен из стряпчих в стольники, но правительство не перегружало ученого дворянина трудоемкими поручениями. Л. участвовал в I Крымском походе (1687 г.), очевидно в свите В. В. Голицына, и после возвращения последнего в Москву был послан (22 октября 1687 г.) в Киев с наградами для воевод, отличившихся в кампании. Впоследствии Л. принимал активное участие в подготовке и материальном обеспечении Азовских походов. В 1695 г. он возглавил интендантскую базу в Коротояке, где собирались для азовской армии хлебные запасы. После I Азовского похода Л. занял еще более ответственный пост интенданта в Воронеже. За время своей службы по снабжению войск Л. нажил множество врагов, борясь с нерадивыми воеводами, задерживавшими поставки, но благодаря своим заслугам сумел избежать готовившейся ему «почетной ссылки» на строительство церкви в Звенигороде и успешно закончил свою работу к 4 мая 1696 г. В 1697 г. Л. продал свой дом в Москве (Богоявленский С. К. Научное наследие. М., 1980, с. 209), дальнейшая его судьба неизвестна.

На формирование исторических взглядов и направление литературной деятельности Л. большое влияние оказал огромный интерес русского общества к проблемам борьбы славянских стран, и прежде всего России и Польши, с крымско-османской агрессией. Внимание к истории борьбы с Оттоманской Портой и Крымским ханством было одной из отличительных особенностей польской Хроники Мацея Стрыйковского, перевод отрывков которой Л. закончил уже в марте 1682 г. (дата указывается в [81] заглавии). Л. перевел 1–3-ю главы 4-й книги Хроники, присоединив к ним перевод 2-й главы 1-й книги. Работа Л. не зависела от предшествующих переводов сочинения Стрыйковского. Переводчик перерабатывает текст, снабжает его комментариями и дополнениями, увеличивает количество подзаголовков на полях и дает компиляции самостоятельное заглавие: «История о начале нашествия народу, обитающему на земли». Все это придавало переводу Л., подобно переводу 1668–1670 гг., характер оригинального публицистического произведения. Эта работа Л. сохранилась в так называемых «сборниках Курбского» (описания см.: Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Л., 1979, с. 250–315), в которых она появляется вместе с двумя отрывками из Хроники Александра Гваньини — «О обычаях царя и великого князя Иоанна Васильевича» (кн. 7, ч. 3) и «Описание царства Московского» (кн. 7, ч. 1), переведенных, вероятно, тем же автором.

В обстановке подготовки России к вступлению в антиосманскую Священную лигу и к Крымскому походу 1687 г. Л. приступил к переводу с польского книги Симона Старовольского «Двор цесаря турецкого» (Краков, 1649) и завершил эту работу, как свидетельствует его собственноручная запись, в ноябре 1686 г. (ГИМ, Синодальное собр., № 460, л. 376об.). Сочинение это, содержащее сведения о политическом и военном устройстве Порты, было настолько популярно, что лишь за вторую половину XVII в. появилось 6 русских переводов памятника. Однако Л. не следовал сделанным до него переводам, а дал новый текст, субъективно трактуя его некоторые места, опуская и вставляя значительные отрывки, давая собственные комментарии, меняя заголовки и толкуя термины. Здесь уже достаточно ярко отразились его приемы перевода источников, широко примененные Л. в его главном труде — «Скифской истории», работа над которой была закончена в 1692 г.

Это оригинальное историко-публицистическое произведение представляет собой первую (и долгое время единственную) в русской историографии попытку монографического исследования истории борьбы русского и других восточноевропейских народов против татарской и турецкой агрессии. Считая татар и турок потомками древних скифов (отсюда заглавие книги), Л. начинает с известий античных авторов о северном Причерноморье и доводит свое изложение до XVII в. Установить полный состав источников и приемы их использования в «Скифской истории» весьма сложно. Как правило, Л. привлекает источники литературно-исторического характера, в меньшей степени — тексты договоров и записи Дворцовых разрядов. Из отечественных сочинений он более всего использовал хронографы, летописи (в том числе не дошедший до нас «Засекин летописец»), «Степенную книгу» (см.: Афанасий, митрополит), «Казанский летописец» Иоанна Глазатого, «Повесть о бою воевод московских с неверным ханом» 1471 г., «Повесть об убиении Батыя», «Историю о великом князе Московском» А. М. Курбского, «Повесть о взятии Царьграда» Нестора-Искандера (хронографический вариант повести именно в трактовке Л. попал в болгарское издание 1713 г., см.: Сперанский М. Н. Из истории русскославянских литературных связей. М., 1960, с. 211–213), Повесть о Темир-Аксаке и др. Помимо собственно русских источников Л. изучал украинские исторические труды, получившие общероссийское значение. Он неоднократно цитирует и дает отсылки на «Синопсис» Иннокентия Гизеля (издание 1674 г.); система изложения и приемы расстановки ссылок в «Истории» такие же, как в летописи Густынской, список с которой был сделан в 1670 г. (ПСРЛ, СПб., 1843, т. 2); в главах, касающихся Турции, текст Л. близок к хронике Феодосия Сафоновича, а критический разбор автором «махометанского учения» (гл. 4) по своим идеям близок к «Алкорану Махометову» Иоанникия Галятовского (Чернигов, 1683). «Скифскую историю» объединяет с сочинениями украинских авторов также общий интерес к трудам польских и [82] античных историков. Л. использовал сочинения Геродота, Квинта Курция, Вергилия и Овидия, привлек «Театрум света всего» Иоанна Ботера (в польском переводе 1659 г.), «Годовые дела церковные» Цезаря Барония и др. Большим вниманием Л. пользовались польские хроники XV–XVI вв., и прежде всего Хроника Стрыйковского, откуда заимствованы были целые страницы, иногда со ссылками на другие труды и пояснениями географических названий на полях. Возможно, именно из работы Стрыйковского Л. заимствовал использованные в ней материалы Хроники Яна Длугоша, «Трактата» и «Хроники» Матвея Меховского, сочинения Мартина Кромера «О начале поляков» и др. В ряде случаев Л. сопоставляет Хронику Стрыйковского с «Описанием Сарматии Европейской» Александра Гваньини и привлекает Хронику Мартина Бельского. Почти полностью на польских материалах основан рассказ о борьбе западных и южных славян с турецкими захватчиками. В этой части «Скифская история» по построению и общей направленности перекликается с работой сербского историка «Турская история, или Кроника, верно и истинито списана од некого србина или бошнака, званог Михайло Константинов из Островице» (Гласник србског ученог друштва, Београд, 1865, кн. 18, с. 45 и сл.). В разделе о турках Л. привлекает также повесть «Туркия, или Тракия, или Сарацинея», причем передает более полный текст, нежели в хронографическом варианте сочинения (Соболевский А. И. Переводная литература, с. 88; Хронограф ГБЛ, собр. Румянцева, № 457, л. 496–505об.). Л. не просто переписывал источники, но пытался их сопоставлять, оказывая при этом явное предпочтение русским летописям. Он отступает от провиденциализма и пытается реалистически мотивировать события.

«Скифская история» была одним из самых распространенных в России на рубеже XVII–XVIII вв. трудов по всеобщей истории. Экземпляры книги были в библиотеках Петра I и А. П. Волынского, В. Н. Татищева, П. Рычкова и Г. Ф. Миллера, у духовных лиц (Игнатий Римский-Корсаков, К. Соколовский), дворян (М. и Н. Муравьевы), горожан и т. п. В настоящее время известно 32 списка «Истории» XVII–XVIII вв.г которыми рукописная традиция сочинения далеко не исчерпывалась. Секрет популярности произведения Л. состоял не только в актуальности рассматриваемых в нем проблем, но и в самом характере изложения, которое носит в основном светский характер. Уже в 1760-е гг. «Скифская история» была подготовлена к печати И. С. Барковым.

Лит.: Чистякова Е. В. 1) А. И. Лызлов и его «Скифская история». — В кн. Проблемы историографии: (Тезисы и авторефераты докладов и сообщений на межвузовской конференции). Воронеж, 1960, с. 52–55; 2) Об авторе «Скифской истории» А. И. Лызлове. — В кн.: Вопросы социально-экономической истории и источ никоведения периода феодализма в России: Сб. статей к 70-летию А. А. Новосельского. М., 1961, с. 284–289; 3) Русский историк А. И. Лызлов и его книга «Скифская история». — Вестник истории мировой культуры, 1961, № 1, с. 117–127; 4) «Скифская история» А. И. Лызлова и вопросы востоковедения. — В кн.: Очерки, по истории русского востоковедения. М., 1963, сб. 6, с. 3–88; 5) «Скифская история А. И. Лызлова и труды польских историков XVI –XVII вв. — ТОДРЛ, М.; Л., 1963, т. 19, с. 348–357; 6) Историография в XVII веке. — В кн.: Историография истории СССР от древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. 2-е изд. М., 1971, гл. 3; 7) Формирование новых принципов исторического повествования: (Этюды по русской историографии конца XVII в.). — В кн.: Русская литература на рубеже двух эпох (XVII — начало XVIII в.). М., 1971, с. 171–184; 8) Идея совместной обороны южных границ России и Польши в русской публицистике второй половины XVII в. — В кн.; Россия, Польша и Причерноморье в XV–XVIII вв. М., 1979, с. 294–297; Рогов А. И. 1) Древнерусские переводы «Хроники» Стрыйковского. — АЕ за 1962 г., М., 1963, с. 208–209; 2) Русскопольские культурные связи в эпоху Возрождения: (Стрыйковский и его Хроника). М., 1966, с. 7, 271–273, 292; Алпатов М. А. Русская историческая мысль и Западная Европа: [83] XVII — первая четверть XVIII века. М., 1976, с. 302–312; Гладкий А. И. «История о великом князе Московском» А. М. Курбского как источник «Скифской истории» А. И. Лызлова. — ВИД, Л., 1982, т. 13, с. 43–50.

А. П. Богданов, А. И. Гладкий

Марк Левкеинский (XVI в.) — монах Иосифо-Волоколамского монастыря, автор краткого летописца. Сохранились два сборника (ГБЛ, собр. Волоколамское, № 515 и 359), на которых имеются пометы о владельце — «Съборник Марка Левкеиньскаго». В дополнениях к описи книг Иосифо-Волоколамского монастыря 1545 г. под датой 28 апреля 1565 г. отмечено, что «после Марка Левкеинсково» осталось пять рукописей (Георгиевский В. Т. Фрески Ферапонтова монастыря. СПб., 1911, Прил., с. 21). В их число включены названные выше две рукописи. Краткий летописец, составленный М., находится в рукописи собр. Волоколамское, № 515. В этот летописец, охватывающий события с 1409 по 1552 г., наряду с общерусскими известиями включены сведения местного характера; о Пафнутии Боровском, об Иосифове монастыре и лицах, связанных с ним, о волоколамских князьях (Дмитриева Р. П. Волоколамские четьи сборники XVI в. — ТОДРЛ, Л., 1974, т. 28, с. 223).

Р. П. Дмитриева

Нестор (1050-е гг. (?) — начало XII в.) — агиограф и летописец. Из написанного Н. Жития Феодосия Печерского мы узнаем, что он был пострижен в Киево-Печерском монастыре при игумене Стефане (1074–1078 гг.) и возведен им в «диаконский сан», что еще до Жития Феодосия им было написано Житие Бориса и Глеба (см.: Успенский сборник XII–XIII вв., с. 71, 135). Канонизирован Н., видимо, не был. Его Житие появляется лишь в старопечатном Патерике Печерском, изданном в 1661 г., откуда его заимствовал и включил в свои четьиминеи Дмитрий Ростовский. Служба Н. составлена не ранее 1763 г. (см.: Абрамович Д. И. Исследование о Киево-Печерском патерике..., с. II–III).

Житие Бориса и Глеба («Чтение о житии и о погублении блаженную страстотерпцю Бориса и Глеба») написано Н. по канону жития-мартирия. Истории гибели сыновей князя Владимира в 1015 г. от руки их сводного брата Святополка Н. предпосылает пространное историческое введение, повествующее о грехопадении Адама и Евы, о борьбе пророков со злом идолопоклонничества, о воплощении и распятии Христа. Борис и Глеб выступают в «Чтении» как активные поборники христианских идеалов — братолюбия и смирения, а Святополк предстает как орудие дьявольских козней. Традиционный сюжет жития-мартирия, в котором обычно мученик страдает от руки язычников или иноверцев, приобретает у Н. совершенно иное, публицистическое звучание: «Чтение» осуждает междоусобную борьбу среди братьев — потомков Владимира. Жизнеописания князей-мучеников строятся по традиционной схеме: братья с детства благочестивы, Борис, как подобает христианскому подвижнику, стремится избежать брака и женится лишь «закона ради цесарьскаго и послушания отца», сцены гибели Бориса и Глеба нарочито условны, князья не оказывают сопротивления убийцам, а лишь со слезами молятся, они торопятся умереть и принять мученические венцы. «Чтение» широко распространилось в древнерусской письменности, уступая, однако, в известности Сказанию о Борисе и Глебе. Старший из известных нам списков «Чтения» находится в составе Сильвестровского сборника (ЦГАДА, ф. 381, № 53) середины XIV в.

После «Чтения» Н. пишет «Житие преподобнаго отца нашего Феодосия, игумена Печерьскаго», в котором повествуется о жизни и деяниях одного из основателей Киево-Печерского монастыря. Как это типично для житий праведников, подвизающихся в монастыре, Житие Феодосия [84] отличается живостью изображения монастырского быта, яркими характеристиками монахов и мирян. Н. достигает иллюзии правдоподобия в рассказах о чудесах, творимых Феодосием. Очень нетрадиционен образ матери святого: женщины, по оценке Жития, благочестивой, но в то жо время властной, суровой и решительно противящейся желанию Феодосия посвятить себя богу. Сложен и характер самого Феодосия: отличающийся необычайным смирением, он в то же время решительно выступает против князя Святополка, изгнавшего с великокняжеского стола своего брата Изяслава. Исследователи обнаружили в Житии немало сюжетных мотивов, заимствованных из памятников переводной агиографии (патериков, житий Евфимия Великого и Саввы Освященного). Однако можно говорить лишь о сходстве ситуаций: повествование у Н. отнюдь не является набором традиционных агиографических шаблонов — умело строя диалог, широко используя бытовые подробности и детали, он достигает сюжетной занимательности; Житию присуща та «прелесть простоты и вымысла», которую А. С. Пушкин отмечал в Киево-Печерском патерике, куда Житие вошло в качестве его составного компонента.

В составе патерика Житие Феодосия широко распространилось в древнерусской книжности начиная с XV в. Отдельных списков Жития известно сравнительно немного; старший из них в составе Успенского сборника

XII–XIII вв. (ГИМ, Синодальное собр., № 1063 (4)). С. А. Бугославский отмечал, что мотивы и образы Жития оказали существенное влияние на агиографию Владимиро-Суздальской и Московской Руси.

Житие Феодосия было использовано Б. А. Романовым в его книге «Люди и нравы Древней Руси» (Л., 1947; 2-е изд. М.; Л., 1966) и легло в основу исторической повести В. Ф. Пановой «Сказание о Феодосии», вошедшей в книгу «Лики на заре» (М.; Л., 1966; Л., 1969).

Спорным остается вопрос о времени написания обоих житий. А. А. Шахматов полагал, что Житие Бориса и Глеба и Житие Феодосия были написаны в 80-х гг. XI в. С. А. Бугославский, Л. А. Черепнин, а в настоящее время А. Г. Кузьмин датируют эти памятники началом XII в. С доводами С. А. Бугославского о написании Жития Бориса и Глеба около 1109 г. согласился в последних своих работах и А. А. Шахматов. Недавно А. Поппе вновь попытался обосновать датировку обоих житий 80-ми гг. XI в.

Сложнее обстоит вопрос с атрибуцией Н. Повести временных лет. Основанием для атрибуции является свидетельство Киево-Печерского патерика, в котором среди монахов, подвизавшихся в монастыре в XI в., упоминается «Нестор, иже написа летописец», а также наличие имени Нестор в заглавии «Повести временных лет» по Хлебниковскому списку (XVI в.) Ипатьевской летописи: «Повесть временных лет черноризца Нестера Феодосьева манастыря Печерьскаго, откуду есть пошла Русская земля...». В старшем списке (Ипатьевском, начала XV в.) имя Нестор опущено. Сомнения в принадлежности Н.-агиографу ПВЛ были высказаны уже в начале XIX в., так как аргументация в пользу этой атрибуции была далеко не безупречной; в частности, Н. приписывались высказывания от первого лица в статьях 1051 и 1091 гг. ПВЛ; считалось, что весь текст летописи за вторую половину XI — начало XII в. единолично написан им, и т. д. Р. Ф. Тимковский, А. Кубарев, П. Казанский и другие справедливо указывали, что в этом случае обнаруживаются существенные противоречия между ПВЛ и Житием Феодосия Печерского, безусловно написанным Н. Эти сомнения усугублялись убежденностью представителей «скептической школы» (М. Т. Каченовский, С. М. Строев и др.) в том, что известные нам списки летописей — это поздние (XIII в.) «сборники», а монах XI в. не смог бы «написать что-нибудь хотя несколько похожее на эти сборники»; таким образом, сомнения в авторство Н. связывались со скептическим взглядом на начало русского летописания в XI в. А. А. Шахматов объяснял разноречия между летописью и [85] Житием Феодосия прежде всего тем, что последнее составлено Н. в 80-е гг. XI в., а летопись — 25 лет спустя. Кроме того, по Шахматову, «Нестор, составляя Повесть врем. лет, включил в нее старший Киевский свод... в этом-то своде и находились статьи, противоречащие Житию Феодосия» (Повесть временных лет: Вводная часть. Текст. Примечания. Пг., 1916, с. XIX). Из нескольких фрагментов ПВЛ, где летописец говорит о себе в первом лице (в статьях 1051, 1091 и 1106 гг.), Шахматов склонен относить к Н. лишь слова «егоже повелению бых аз, грешный, прьвое самовидец» в рассказе о перенесении мощей Феодосия, но содержащуюся там же реплику: «аз же грешный твой раб и ученик…» — исследователь приписывает составителю Начального свода.

В поздней, Кассиановской редакции патерика Киево-Печерского именем Н. надписано «Сказание, что ради прозвася Печерьскый монастырь», частично совпадающее с летописной статьей 1051 г. в составе ПВЛ, и «Слово... о пренесении мощей Феодосия». Однако эти статьи отсутствуют в древнейшей (Арсениевской) редакции патерика. Надписание их именем Н. и вставка его имени во фразу «придох же и аз к нему (Феодосию, — О. Т.) худый и недостойный аз раб Нестор, и прият мя, тогда лет сущу 17 от рожения моего», по мнению А. А. Шахматова, результат того, что Кассиан принимал Н. за единоличного создателя ПВЛ (см.: Шахматов А. А. Нестор-летописец, с. 44–46). Атрибуция ПВЛ Н. не имеет все же неопровержимых доказательств, и сомнения в правомерности отождествления Н.-агиографа с Н.летописцем продолжают возникать и в наше время.

Соч.: Бодянский О. М. Житие Феодосия, игумена Печерьскаго, съписание Нестора. По харатейному списку ХІІ-го века Московского Успенского собора, с разнословиями по многим другим. — ЧОИДР, 1858, кн. 3, отд. 3, с. I–VI, 1–31: Чтение о житии и о погублении блаженную страстотерпцю Бориса и Глеба. — В кн.: Срезневский И. И. Сказания о святых Борисе и Глебе: Сильвестровский список XIV века. СПб., 1860, стб. 1–40; Житие... Феодосия, игумена Печерьскаго. Съписание Нестора. По харатейному списку Московского Успенского собора буква в букву и слово в слово (с предисл. А. Попова). — ЧОИДР, 1879, кн. 1, с. 1–10, л. 1–42об.; Сборник XII века Московского Успенского собора, выл. 1 (издан под наблюдением А. А. Шахматова и П. А. Лаврова). — ЧОИДР, 1899, кн. 2, отд. 2, с. I–IV, 40–96; Абрамович Д. И. Сказание о Борисе и Глебе. — В кн.: Абрамович Д. И. Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. Пг., 1915. с. I–VII, 1–26; Сказания о Борисе и Глебе. — В кн.: Бугославский С. Украіноруські пам’ятки XI–XVIII вв. про князів Бориса та Гліба. Киів, 1928; Успенский сборник XII–XIII вв. / Изд. подгот. О. А. Князевская, В. Г. Демьянов, М. В. Ляпон. М., 1971 (текст Жития Феодосия Печерского — с. 71–135); Житие Феодосия Печерского. — В кн.: ПЛДР: XI — начало XII века. М., 1978, с. 304–391, 456–459. См. также издания в статье «Повесть временных лет».

Лит.: Миллер Г. Ф. О первом летописател? российском, преподобном Несторе, о его летописи, и о продолжателях оныя. — Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие, 1755, апрель, с. 275–298; Тимковский Р. Ф. Краткое исследование о патерике преподобного Нестора, летописца российского. — Записки и труды ОИДР, М., 1815, ч. 1, с. 53–74; Каченовский, проф. О баснословном времени в российской истории. — Учен. зап. пмп. Московского ун-та, 1833, ч. 1, № 2, отд. 3, с. 278–298; Погодин М. 1) Кто писал Несторову летопись. — Библиотека для чтения, 1835, № 1, отд. 3, с. 1–10; 2) Нестор: Историко-критическое рассуждение о начале русских летописей. М., 1839, с. 61–74; Скромненко С. [Строев С. M.]. Кто писал ныне нам известные летописи? — Сын отечества и Северный архив, 1835, ч. 47, № 3, с. 161–176; Кубарев А. Нестор, первый писатель российской истории, церковной и гражданской. — РИС, М., 1842, т. 4, кн. 4; Казанский П. 1) Еще вопрос о Несторе. Можно ли думать, что писатель Жития преподобного Феодосия Печерского и летописи, известной под именем Несторовой, есть одно и то же лицо? — ВОИДР, 1949, кн. 1, отд. 1, с. 23–30; 2) Критический разбор свидетельств Патерика печерского о летописи Нестора. — Там же, 1850, кн. 7, отд. 1, с. 1–16; Срезневский И. И. Дополнение к записке Древние жизнеописания русских князей. — ИпоРЯС, СПб., 1853, т. 2, с. 209–221; Билярский П. Замечания о языке Сказания о Борисе и Глебе, приписываемого Нестору, сравнительно с языком летописи. — Записки Акад. наук, СПб., 1862, т. 2, кн. 1, с. 109–120; Шахматов А. А. 1) Несколько слов о Несторовом житии Феодосия. СПб., 1896 (СОРЯС, т. 64, № 1); 2) Разыскания, с. 38–41, 55–70, 82–97; 3) Нестор-летописец. — ЗНТШ, Львів, 1914, т. 117–118, с. 31–53; 4) Повесть [86] временных лет: Вводная часть. Текст. Примечания. Пг., 1916, с. XI–XV, XVIII–XXI; Абрамович Д. И. 1) К вопросу об источниках Несторова жития Феодосия Печерского. — ИОРЯС, 1898, т. 3, кн. 1, с. 243–246; 2) Исследование о Киево-Печерском патерике как историко-литературном памятнике. СПб., 1902, с. I–XXIX, 142–175 (отд. отт. из ИОРЯС, 1901, т. 6, кн. 3 и 1902, т. 7, кн. 3); Лукьяненко А. М. О языке Несторова жития преподобного Феодосия Печерского по древнейшему из дошедших списков. — РФВ, 1907, т. 58, № 3, с. 1–79; Бугославский С. А. 1) К вопросу о характере и объеме литературной деятельности преп. Нестора. — ИОРЯС, 1914, т. 19, кн. 1, с. 131–186; 2) Литературная традиция в северо-восточной русской агиографии. — В кн.: Сборник статей в честь А. И. Соболевского. Л., 1928, с. 332–336; 3) Жития. — В кн.: ИРЛ I. М.; Л., 1941. Т. 1, ч. 1. Литература XI — начала XIII века, с. 326–332; Приселков М. Д. Нестор-летописец: Опыт историко-литературной характеристики. Пб., 1923; Лихачев. Русские летописи, с. 147 –169; Черепнин Л. В. «Повесть временных лет», ее редакции и предшествующие ей летописные своды. — ИЗ, М., 1958, т. 25, с. 305–313; Mueller L. Studien zur altrussischen Legende der heiligen Boris und Gleb. 1. Die wunderbare Gefangenbefreiung nach dem Bericht Skazanije und des Ctenije. — Zeitschrift fuer slawische Philologie, 1954, Bd 23, H. 1, S. 60–77; Воронин H. H. «Анонимное» сказание о Борисе и Глебе, его время, стиль и автор. — ТОДРЛ, М.; Л., 1957, т. 13, с. 11–56; Еремин И. П. 1) К характеристике Нестора как писателя. — ТОДРЛ, М.; Л., 1961, т. 17, с. 54–64 (переизд.: Еремин И. П. Литература Древней Руси (этюды и характеристики). М.; Л., 1966, с. 28–41); 2) Лекции по древней русской литературе. Л., 1968, с. 21–31; Адрианова-Перетц В. П. Задачи изучения «агиографического стиля» Древней Руси. — ТОДРЛ, М.; Л., 1964, т. 20, с. 46–51, 63–66; Poppe А. Chronologia utworow Nestora hagiografa. — Slavia orientalis, 1965, гос. 14, N 3, s. 287–305; Кузьмин А. Г. 1) О времени написания Нестором Жития Феодосия: (К вопросу об авторе Повести временных лет). — В кн.: Вопросы литературы и методики ее преподавания. Рязань, 1970, с. 255–263; 2) Начальные этапы древнерусского летописания. М., 1977, с. 133–155, 178–183; Алешковский М. X. Повесть временных лет: Судьба литературного произведения в Древней Руси. М., 1971; Душечкина Е. В. Нестор в работе над Житием Феодосия: Опыт прочтения текста. — Учен. зап. Тартуского ун-та, 1971, вып. 266, с. 4–15 (Труды по русской и славянской филологии, т. 18. Литературоведение).

О. В. Творогов

Никон Великий (XI в.) — монах Киево-Печерского монастыря, летописец. Сведения о Н. содержатся в Повести временных лет, Житии Феодосия Печерского и в патерике Киево-Печерском. Не позднее 1058 г. Н. поселился вместе с отшельником Антонием в пещере на берегу Днепра; впоследствии на этом месте возник Киево-Печерский монастырь. Н. пользовался большим авторитетом (Нестор в своем Житии Феодосия называет его «Никоном Великим»). Это дало М. Д. Приселкову основание предположить, что под именем Н. принял схиму в 50-х гг. XI в. бывший митрополит Руси Иларион. В 1060 и 1061 гг. (по расчетам А. А. Шахматова) Н. постриг сына боярина Иоанна и одного из приближенных Изяслава (в монашестве они приняли имена Варлаама и Ефрема) и этим навлек на себя гнев князя. В 1061 г. Н. был вынужден покинуть Киев и уехать в Тмутаракань, где основал монастырь. В 1067 г. Н. приехал в Киев с поручением добиться доставления в Тмутаракань нового князя, вместо умершего Ростислава. В 1068 г. Н. возвращается в Киево-Печерский монастырь. Как сообщает Нестор, игумен Феодосий наставлял братию «духовными словесы», а великий Н. по его просьбе поучал «из книг почитающе». В период междоусобицы, когда Изяслав был изгнан из Киева Всеволодом и Святославом, Н., видимо оставшийся на стороне изгнанного Изяслава, был вынужден снова уехать в Тмутаракань, откуда вернулся, возможно, лишь в 1077 г. С 1078 г. и до смерти (в 1088 г.) Н. был игуменом Киево-Печерского монастыря.

О книгописной деятельности Н. свидетельствует также Житие Феодосия. По словам Нестора, «многажды» бывало, что Н. сидит и «делает книги», а Феодосий, сидя рядом, «прядет нити, еже на потребу таковому делу». Гипотеза о Н. как авторе летописного свода, составленного около 1073 г., принадлежит А. А. Шахматову. Ученый основывался на наблюдениях над характером летописных статей и соотнесенностью их с данными биографии Н.: киевские события излагаются с позиций очевидца [87] в годы, когда Н. находился в Киеве, а события в Тмутаракани — в годы, когда он пребывал там. Как полагают, гипотетически восстанавливаемый свод Н. явился продолжением древнейшего свода 1037 г. (по гипотезе А. А. Шахматова) или «Сказания о распространении христианства на Руси» (так условно назвал предшествующее летописное повествование Д. С. Лихачев). Именно Н., по этой гипотезе, придал историческим записям форму погодных статей и, таким образом, явился создателем специфической именно для русской историографии погодной структуры летописи. По мнению Д. С. Лихачева, Н. впервые изложил новгородскую легенду о призвании варягов и высказал предположение, что киевский князь Игорь является сыном Рюрика, «призванного» новгородцами. Возможно, Н. ввел в летопись версию о крещении Владимира Святославича не в Киеве, а в Корсуни (Херсонесе), легенду о том, как Ольга перехитрила греческого императора, рассказ об основании Киево-Печерского монастыря. Полагают также, что некоторые подробности войны Руси с Византией в 1043 г., как и новгородские предания (о призвании варягов), Н. узнал из рассказа боярина Вышаты, бежавшего в 1064 г. в Тмутаракань, где в то время уже находился Н. Свод Н. был использован впоследствии составителем Начального свода в 1093–1095 гг.

О. В. Творогов

Пахомий (ум. 31 V 1655) — архиепископ астраханский, составитель Хронографа, который назван его именем. Достоверные биографические данные о П. имеются только с 1638 г., когда он был поставлен архимандритом новгородского Хутынского Спасо-Варлаамиева монастыря. О более раннем времени жизни П. сохранилось не вполне достоверное известие о том, что до назначения в Новгород он жил в Вологде при местном архиепископе Варлааме. В 1640 г. П. был рукоположен в епископы, а в 1641 г. назначен астраханским архиепископом. П. принимал активное участие в жизни своей епархии: защищал ногайских татар от притеснений астраханского воеводы Телятевского, по приказу царя вместе со вторым воеводой Иваном Траханиотовым посадил Телятевского «за приставы» и управлял делами края, пока не прибыл в Астрахань новый воевода князь Репнин. Имя П. упоминается в связи с делом самозванца Тимофея Акундинова, который выдавал себя за сына царя Василия Шуйского, за что был четвертован в 1653 г. Сторонник самозванца Костка Конюховский под пыткой показал, что П. и его дворовые люди хотели помочь Акундинову, «потому что архиепископ ему давно знаком и дружен, с тех пор как были на Вологде вместе». На этот донос, вероятно, не обратили внимания, так как П. сохранил за собой кафедру. Умер П. во время морового поветрия, опустошившего край.

Хронограф, который составил П., был написан в 1650 г., дошел до нас в четырех списках. Интересен текст послания, предшествующий Хронографу, под заглавием «Сей ярем яко на своего послушника налагает и еже бы не отрещися тризны Мисаилу», откуда узнаем о подробностях составления Хронографа: П. задумал писать свой труд в 1649 г. и в течение года выписывал статьи «на столбцы» из книг божественных и летописцев, а через год поручил иеромонаху Мисаилу внести эти выписки в книгу. Текст Хронографа состоит из двух частей: общая история и русские статьи. Первая часть, разделенная на семь отделов, начинается «Ле-тописщиком вкратце от сотворения мира до потопа» и оканчивается [88] повестью о падении Константинополя в 1453 г. Источниками для нее послужили: Хронограф Русский 2-й редакции (по классификации А. Н. Попова), Евангелие Никодима, Константиново вено, «Сказание о падении Константинополя» Ивана Пересветова и другие произведения. Источниками второй части (заглавие: «Летописщик вкратце о Русской земли, от которого колена Российский и Словянския люди, почему имянуется Россия и Словяне, и о создании Великого Новаграда, и откуда влечашеся род великих князей») являются: вторая и третья редакции Русского хронографа, «Степенная книга» (см. Афанасий, митрополит). Предполагается, что изложение событий 1619–1650 гг. принадлежит самому П. Интересны оценка П. деятельности патриархов Филарета и Иоасафа I и рассказ о смоленском походе Шеина. Исследователи Хронографа отмечали, что своего, оригинального, П. внес очень мало.

В. К. Зиборов

Сильвестр (ум. 1123) — епископ Переяславля Южного, летописец. В 1116 г. был игуменом Михайловского Выдубицкого монастыря под Киевом, с 1118 г. становится епископом Переяславля (см.: Лаврентьевская летопись. М., 1962, стб. 291, 293 (ПСРЛ, т. 1)).

В приписке, читающейся в конце статьи 1110 г. Повести временных лет второй редакции (в летописях Лаврентьевской и Радзивиловской), говорится: «Игумен Силивестр святаго Михаила написах книга си летописец, наделся от бога милость прияти, при князи Володимере, княжащю ему Кыеве, а мне игуменящю в то время у святаго Михаила, в 6624 (1116), индикта 9 лета. А иже чтеть книга сия, то буди ми в молитвах». Эта приписка получила различное истолкование. По гипотезе А. А. Шахматова, разделяемой большинством исследователей, С. был составителем второй редакции ПВЛ. Характер и объем его редакторской работы остается неясным, так как предшествующая, первая редакция ПВЛ, составленная Нестором, не сохранилась. М. Д. Приселков полагал, что С. переработал заключительную часть ПВЛ (от статьи 1093 г.), так как она «оказалась враждебной... новому киевскому князю Мономаху, давнему политическому противнику Святополка» (Приселков. История летописания, с. 42). По мнению Приселкова, С. сократил ряд известий о взаимоотношениях Святополка с Киево-Печерским монастырем, добавил в статью 1097 г. рассказ Василия об ослеплении князя Василька Теребовльского, включил в Вводную часть ПВЛ легенду о посещении Руси апостолом Андреем. М. X. Алешковский, напротив, считал С. простым переписчиком, а приписку датировал 1118–1123 гг., когда С. был уже епископом. Этому допущению, однако, противоречит то, что С. именует себя в начале приписки игуменом. По гипотезе Л. Мюллера, С. — редактор ПВЛ, доведший ее изложение до 1115 г., а место приписки, механически прерывающей текст статьи 1110 г., — результат дефекта списка, легшего в основу текстов так называемой второй редакции ПВЛ (см. также статью «Повесть временных лет»).

А. Г. Кузьмин выдвинул гипотезу, что С. — ученик Феодосия Печерского, упомянувший о самом себе в статье 1051 г. («к нему же (Феодосию Печерскому, — О. Т.) и аз придох худый и недостойный раб, и принт мя лет ми сущю 17 от рбженья моего»), и приписывает ему значительный объем редакторских добавлений в тексте ПВЛ, в частности статьи по истории Киево-Печерского монастыря. [89]

О. В. Творогов

Тимофеев Иван (Иван Тимофеев сын Семенов, по прозвищу Кол) (ок. 1555 — III 1631) — дьяк, политический деятель и публицист. По В. И. Корецкому, происходил из среды подмосковных служилых людей. В источниках упоминается с 1584/85 г., когда приобрел вотчину в Верейском уезде. Службу начал подьячим, по-видимому Пушкарского приказа. В 1591 г. Т. участвовал в отражении крымского набега на Москву. В качестве дьяка впервые значится в 1598 г. Являлся свидетелем многократных «умолений» Бориса Годунова о вступлении на престол, участвовал в его серпуховском походе, подписался на «Утверженной грамоте» 1599 г., окончательно оформившей воцарение Бориса. Возможно, Т. был тогда близок к Годунову.

В боярском списке 1598/99 г. назван на 17-м месте среди приказных дьяков; по размерам своего землевладения тоже занимал среднее место в своем кругу. В 1604 г. как дьяк приказа Большого прихода взыскивает недоимки с помещиков и снабжает «кормом» прибывших в Москву посланников. В поход против Лжедмитрия I выставил трех всадников (см.: Боярские списки последней четверти XVI — начала XVII в. и роспись русского войска 1604 г. М., 1979, ч. 2, с. 47). Сам Т. был послан против Самозванца в Брянск с «нарядом». Возможно, во время перехода царской армии под Кромами на сторону «расстриги» бежал к Москве. При Лжедмитрии I составлял в Туле епифанскую десятню. В 1606 г. пережил осаду столицы болотниковцами, затем участвовал в походе против восставших к Калуге, откуда был направлен на службу в Новгород. Эта служба на короткое время прервалась из-за участия Т. в тульском походе 1607 г. Мнение ряда исследователей (И. С. Шепелева, Н. П. Долинина, Л. В. Черепнина, В. И. Корецкого), будто посылка дьяка в Новгород носила характер опалы, еще нуждается в обосновании. В 1608 –1609 гг. сблизился с князем М. В. Скопиным-Шуйским, собиравшим в Новгороде войска для борьбы с «Тушинским вором». Однако нет оснований полагать, что уже тогда дьяк видел в Скопине кандидата на престол, а в период похода царского племянника к Москве поддерживал с ним связи (мнение Л. В. Черепнина).

Новгородская служба Т. кончилась в марте 1610 г., но, видимо, из-за противодействия царя, опасавшегося усиления партии Скопина в Москве, дьяку не удалось вернуться в столицу. По боярскому списку 1610/11 г., Т. вновь на службе в Новгороде (см.: Сторожев В. Материалы для истории русского дворянства. М., 1908, вып. 2, с. 85). Возможно, он был назначен на прежнюю должность «Семибоярщиной» вскоре по низложении Шуйского. Свою должность Т. сохранил во время шведской оккупации Новгорода (1611–1617 гг.). По официальному поручению он составил проект присяги шведскому королевичу, исходящий из новгородско-шведского договора. Проект, однако, был отвергнут двумя служившими оккупантам «властолюбцами» (по Л. В. Черепнину, дьяками П. Григорьевым и С. Лутохиным). Т. занимал тогда позицию вынужденного признания «иноверных». Его материальное положение при шведском господстве было нелегким. В 1615 г. русское правительство пыталось вызволить Т. из новгородского «плена», но безуспешно.

После освобождения Новгорода дьяк вернулся в Москву, в 1618 –1620 гг. служил в Астрахани, в 1622–1628 гг. — в Ярославле и Нижнем Новгороде, возглавлял Печатный приказ (см.: Описание актов собрания [90] графа А. С. Уварова. М., 1905, с. 164–165; Опись архива Посольского приказа 1626 года. М., 1977, ч. 1, с. 327, 339–340, 345, 383 и др.). В 1628 г. разбирал елецкое судебное дело, причем вопреки очевидным фактам оправдал И. Н. Романова. С этой услугой царской семье связываются щедрые земельные пожалования Т. в 1629 г. (В. И. Корецкий). После елецкого разбирательства дьяк вернулся в Москву, был у «иконного дела». Умер Т. в начале марта 1631 г. По распоряжению патриарха Филарета поместья Т. были сохранены за его вдовой.

Помимо «Утверженной грамоты» 1599 г. автографы Т. имеются в епифанской десятне, новгородских документах 1607–1608 гг., елецком деле и других документальных материалах.

Т. — автор «Временника» («Временник по седмой тысящи от сотворения света во осмой в первые лета»), одного из крупнейших памятников отечественной публицистики начала XVII в. Сочинение дьяка известно в единственном списке (ГБЛ, Музейное собр., № 10692), который был сделан с дефектного оригинала несколькими писцами и подвергся редакторской правке в 30-х г г. XVII в. (видимо, после смерти Т.), а спустя два-три десятилетия пополнен недостающими листами и тетрадями, еще раз отредактирован и переплетен. Вероятно, это произошло в связи с организацией Записного приказа (1657 г.), где заинтересовались «Временником» как источником для продолжения «Степенной книги» (см. Афанасий, митрополит). «Временник» состоит из оглавления, составленного по готовому тексту и не вполне совпадающего с его делением, и 6 очерков, 5 из которых посвящены царствованиям Ивана IV Грозного, Федора Ивановича, Бориса Годунова, Лжедмитрия I и Василия Шуйского, а последний — «Летописец вкратце» — сложился из разрозненных заметок, в своем большинстве тематически относящихся к предшествующим частям произведения (его, однако, нельзя считать резюме предыдущего текста). Очерки «Временника» делятся на главы. Возможно, структурная разбивка памятника и заглавия его отдельных рубрик принадлежат редактору рукописи, не всегда вникавшему в смысл прочитанного (так, в главе «О крестном целовании королевичю Владиславу» речь идет о присяге шведскому принцу). «Временник» первоначально писался в виде отдельных набросков и статей, которые сравнительно легко выделяются в произведении (И. И. Полосин насчитывает в тексте 64 таких фрагмента). Ряд отрывков «Временника», на которые ссылается автор, утрачен (например, об обстоятельствах убийства Л же Дмитрия I, о торжественной встрече им Марфы Нагой).

Несмотря на структурную мозаичность, «Временник» производит впечатление цельного произведения, хотя работа над ним не была завершена. Отдельные фрагменты памятника разновременны. И. И. Полосин находит в сочинении Т. 53 хронологических реалии, но их значительно больше. Работа дьяка над своим произведением началась еще в конце XVI в. Ряд фрагментов «Временника» появился в разгар Смуты, еще до захвата Новгорода шведами. В условиях оккупации творческая работа Т. оживляется, хотя он должен был писать украдкой, таить записи от шведов и русских изменников. Около 1615 г. новгородский митрополит Исидор, кстати, сам занимавшийся литературным трудом, вероятно зная о занятиях Т., «принуди» близкого к нему дьяка описать бедствия, постигшие Русскую землю, хотя бы на основании виденного и слышанного в шведском «плену». В Новгороде была написана значительная часть «Временника», но работа над ним продолжалась вплоть до смерти публициста.

Во время розысков «Временника» для Записного приказа его начальник дьяк Т. Кудрявцев узнал от «гостя» М. Васильева, что Т. был «кни-гочтец и временных книг писец, а жаловал-де ево за то боярин Иван Михайлович Воротынской» (Белокуров С. А. Из духовной жизни московского общества XVII в. М., 1902, с. 62). Сочинение Т. вполне [91] подтверждает этот отзыв. «Временник» свидетельствует о широкой начитанности его автора в Священном писании, церковно-учительной и исторической литературе. Т. знал летописи и хронографы (в частности, возможно его знакомство с псковскими и новгородскими летописями). Он пользовался сказанием о новейших чудесах Никиты Переяславского — дополнением к Житию этого святого (см. Житие Никиты Переяславского), читал «Троянскую историю» Гвидо де Колумна, Александрию, «Историю Иудейской войны» Иосифа Флавия, Повесть о Варлааме и Иоасафе, хорошо знал «Степенную книгу». Не исключено его знакомство с «Молением» или «Словом» Даниила Заточника, Повестью 1606 г. в первой либо второй редакциях. Возможно, Т. были известны грамоты правительства Шуйского, посвященные разоблачению «расстриги», а также грамоты патриарха Гермогена. По предположению В. С. Иконникова и Н. П. Долинина, Т. пользовался «Историей» Авраамия Палицына. Сопоставление двух памятников не подтверждает это мнение. Нет сведений и о личном знакомстве двух замечательных публицистов. Не подкрепляется источниками и мысль О. А. Державиной о близости Т. к литературному кружку Троице-Сергиева монастыря. Сомнительно и предположение И. И. Полосина о знакомстве Т. с Летописцем Новым. В. И. Корецкий стремится показать, что главным источником «Временника» в описании событий конца XVI — начала XVII в. явилась утраченная «История о разорении русском» Иова-Иосифа. Эту попытку нужно признать несостоятельной. Недоказанной является и точка зрения Н. П. Долинина о влиянии на тимофеевскую концепцию Смуты «Грамоты утверженной» 1613 г. Вопреки мнению В. Д. Назарова, текст «Временника» не свидетельствует о знакомстве Т. с греческим и латинским языками; проникшие в сочинение дьяка иностранные выражения бытовали на русской почве. Многие отрывки «Временника» автобиографичны, но произведение Т. нельзя (вслед за В. О. Ключевским и Л. В. Черепниным) квалифицировать как мемуары. Помимо собственных воспоминаний дьяк пользовался и свидетельствами очевидцев, например бывших тушинцев. Во «Временнике» в какой-то мере отразились взгляды И. М. Воротынского и его круга (см. статью В. И. Корецкого). О многом Т. знал понаслышке, ряд событий воспринял через народную молву, слухи, подчас сплетни. Дьяк не раз сетует на свою неосведомленность и отсутствие обобщающего произведения о Смуте, верит, что в будущем возникнет труд, превосходящий по достоинствам его «Временник».

Произведение Т. поражает напряженным интересом к причинно-следственной связи событий. Считая правомерной хронологическую последовательность изложения, дьяк не задумывается нарушать ее на каждом шагу, оправдываясь своей недостаточной осведомленностью. Т. «больше размышляет, чем рассказывает о случившемся» (Ключевский В. О. Соч. М., 1959, т. 7, с. 443–444). Наряду с этим во «Временнике» налицо многочисленные признаки летописной традиции. По словам дьяка, неодолимое стремление найти истоки переживаемых бед побудило его взяться за перо. По существу «Временник» представляет собой размышления автора над причинами всероссийского «разорения»; описание самой Смуты занимает Т. куда меньше. Выступая идеологом самодержавия с боярской аристократией (Н. П. Долинин), дьяк нередко превращается в глубокого и страстного обличителя правящих кругов. «Грехи» своих современников, породившие Смуту, дьяк по традиции рассматривал сквозь призму религиозной морали, но некоторые из них понимал и в социальнополитическом аспекте. Это прежде всего «бессловесное молчание» общества, в первую очередь феодальных «верхов», т. е. непротивление преступлениям власти, политическое безразличие. «Бессловесное молчание», явившееся в глазах Т. первопричиной лихолетья, сделало возможными посягательства самодержцев на исконные начала общественной жизни, позволило «рабам» вроде Бориса Годунова и самозванцев домогаться престола. [92] Отсутствие же законного царя пробудило стремление «черни» к освобождению, которое привело к многолетнему «самобезначалию в земли». Важное место во «Временнике» занимают характеристики исторических деятелей, а также самоанализ. В сочинении дьяка находим целую серию очерков о первых русских царях, а также М. В. Скопине-Шуйском. Т. стремится раскрыть противоречивость своих героев, считая изображение и положительных и отрицательных качеств свидетельством объективности писателя. Вместе с тем во «Временнике» находим резко отрицательные оценки Лжедмитрия I и панегирик Романовым. Т. не считает доброе и злое начала в человеке неизменными, выясняет причины зарождения и развития в характере тех или иных качеств, например влияние одного исторического деятеля на другого (см.: Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. М., 1970, с. 17). Он вводит в изложение притчи, содержание которых ассоциируется в его сознании с переживаемыми событиями. Т. часто выступает в роли полемиста, прибегает к рифмованной речи. Язык Т. очень труден: ему не хватало слов для обозначения социальнополитических отношений, вскрывшихся в канун Смуты и само лихолетье (см.: Яковлев А. «Безумное молчание»: (Причины Смуты по взглядам русских современников ее). — В кн.: Сборник статей, посвященных В. О. Ключевскому. М., 1909, с. 663).

Вопреки утверждению И. И. Полосина, «Временник» не дает оснований говорить о причастности Т. к летописанию в конце XVII в. Не обоснован и его вывод о том, что дьяк был одним из составителей Хронографа Русского второй редакции. По В. И. Корецкому, рука Т. чувствуется в отписке астраханских властей ногаям (1619 г.). Сравнение отписки с «Временником» заставляет признать это заключение поспешным. О. А. Державина и Е. В. Колосова высказали мнение об использовании «Временника» в палицынской «книге», что, однако, не подтверждается сопоставлением двух произведений. Есть предположения, что сочинение Т. было известно автору Повести 1626 г., приписываемой И. М. Катыреву-Ростовскому или С. И. Шаховскому (В. С. Иконников, В. И. Корецкий), и составителю Нового летописца (В. Д. Назаров).

Я. Г. Солодкин [93]

Тимофей (XIII в.) — «премудрый книжник». В Галицко-Волынской летописи (см. Летопись Ипатьевская), в том разделе, где рассказывается о бесчинствах в Галиче венгерского палатина Бенедикта Бора, командовавшего венгерскими силами, посланными в Галич венгерским королем Андреем, читается такой отрывок: «Бе бо Тимофей в Галиче премудр книжник, отчество имея во граде Кыеве (родом из города Киева, — Л. Д.), притчею (иносказательно) рече слово о семь томители (тиране) Бенедикте, яко: «В последняя времена тремя имены наречется антихрист». Бегаше бо Тимофей от лица его (скрывался Тимофей от него), бе бо (потому что был Бенедикт) томитель бояром и гражаном и блуд творя и оскверняху жены же и черници и попадьи. В правду бе антихрист за скверная дела его» (ПСРЛ. 2-е изд. СПб., 1908, т. 2, стб. 722; ПЛДР: XIII век. М., 1981, с. 240–243). Запись эта помещена под 1205 г., на самом же деле описанные в ней события происходили в 1210 г.

Под 1226 г. в Галицко-Волынской летописи повествуется о таком событии. Галицкий боярин Жирослав распространил среди галицких бояр слух о том, что князь Мстислав Мстиславович Удалой (он в это время занимал галицкий великокняжеский стол) с помощью своего тестя, половецкого князя Котяна, собирается уничтожить всех галицких бояр. Поверив Жирославу, галицкие бояре бежали из Галича. Мстислав посылает к боярам своего духовного отца Тимофея, которому удается убедить бояр в том, что Жирослав оклеветал перед ними князя Мстислава (ПСРЛ, 2-е изд., т. 2, стб. 747; ПЛДР: XIII век, с. 262–263). Ряд исследователей считает, что «премудрый книжник» Т. и Тимофей, духовник Мстислава Удалого, — одно и то же лицо. Все реальные сведения о книжнике Т. ограничиваются приведенными данными.

В 1846 г. Н. Головин пришел к заключению, что Т. мог быть автором «Слова о полку Игореве»: автор «Слова» был «подданным» Игоря, после смерти Игоря он скорее всего остался при его детях; когда в начале XIII в. Игоревичи захватили Галич, автор «Слова» переехал с ними туда; в результате борьбы за галицкий стол, по проискам провенгерски настроенных галицких бояр, сыновья Игоря были повешены; возмущенный злодеяниями Бенедикта, Т. выступил обличителем его, из-за чего был вынужден бежать из Галича. Столь смелое и страстное выступление Т., связанное к тому же с судьбой потомков Игоря Новгород-Северского, по мнению Н. Головина, дает основание видеть в Т., названном летописцем «премудрым книжником», автора «Слова». Основательные аргументы против такого отождествления были приведены Н. П. Сидоровым. Термин «премудрый книжник» в древнерусской письменности имел специфическое значение — «тот, кто умел истолковывать «темные места» Писания» (Сидоров Н. П. К вопросу об авторах..., с. 165). Т. выразил свою мысль «притчею», т. е. иносказательно, что характерно для древнерусских книжников, но чуждо «Слову». Называя Бенедикта антихристом, Т. имел в виду вполне конкретный книжный текст — популярное в средневековье «Толкование на Апокалипсис» Андрея Кесарийского, где антихрист называется тремя именами: «Лампетис, Титан, Бенедиктос». Сидоров приходит к убедительному заключению: «Мы не можем представить себе автора «Слова» типичным для того времени книжником, начетчиком, каким был Тимофей» (там же, с. 166). Но, поскольку имя Т. как известного книжника названо в Галицко-Волынской летописи, имеется несколько гипотез, связывающих его с историей русского летописания конца XII — первой четверти XIII в.

Л. В. Черепнин, рассматривавший вопрос об источниках Галицко-Волынской летописи, останавливался и на проблеме участия в Галицко-Волынском летописании Т. По Черепнину, первая часть Галицко-Волынской летописи — Летописец Даниила Галицкого, созданный в середине 50-х г г. XIII в., — основывается на целом ряде более ранних источников. [94] Среди этих источников была отдельная повесть, посвященная судьбе малолетних наследников князя Романа Мстиславича — Даниила и Василька Романовичей. Повесть эта рассказывала о борьбе Даниила и Василька за Галицко-Волынское княжество с сыновьями героя «Слова о полку Игореве» Владимиром и Романом Игоревичами в первое десятилетие XIII в. «Повесть эта была составлена в близкое к описываемому в ней время. Вероятно, повесть написана вскоре после свержения сыновей князя Игоря Святославича, т. е. в 1211 г.» (Черепнин Л. В. Летописец Даниила Галицкого, с. 244). Л. В. Черепнин полагает, что автором ее мог быть Т.: «Из всего летописного контекста вытекает, что книжник Тимофей был идеологом той части боярства (Владислав, Судислав, Филипп), которая вначале пыталась сбросить венгерское иго при помощи черниговских князей, а затем, недовольная последними, выставила кандидатуру на галицкий стол Даниила, рассчитывая в виду его малолетства захватить власть в свои руки. Поэтому авторство книжника Тимофея кажется нам весьма вероятным» (там же, с. 244). Л. В. Черепнин не отождествлял «премудрого книжника» Т. с духовником князя Мстислава Удалого Тимофеем. О каком-либо участии последнего в книжной деятельности он ничего не говорит и считает, что описателем времени Мстислава Удалого на страницах Галицко-Волынской летописи является человек, близкий к Даниилу Галицкому, вероятнее всего тысяцкий Демьян.

В. Т. Пашуто считает, что в основе княжеского свода Даниила Галицкого, составленного в г. Холме в 1246 г. митрополитом Кириллом II, лежала Киевская летопись 1238 г. Ряд сведений в этой Киевской летописи был записан либо самим Т., либо с его слов. Т. — «премудрый книжник» и Тимофей — духовник Мстислава Удалого, по В. Т. Пашуто, одно и то же лицо. Т., пишет Пашуто, «как духовник Мстислава Удалого, присутствовал, конечно, при кончине князя и его погребении в Киеве, и, видимо, ему обязаны мы сведениями, имеющимися в Киевской летописи времен Владимира Рюриковича о действиях Мстислава в Галичине. Думаем также, что притча Тимофея о Бенедикте, упомянутая сводом князя Даниила, читалась в Киевской летописи; к перу же Тимофея следует отнести все, что связано с разгромом похода Бенедикта Бора на Галич» (Пашуто В. Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси, с. 37).

Много внимания Т. уделил в своих работах по «Слову о полку Игореве» Б. А. Рыбаков. По его гипотезе, Т. — летописец-галичанин. Препарируя летописные тексты конца XII в., Б. А. Рыбаков приходит к заключению, что в 1189–1190 г. «в Киеве при дворе Рюрика появился какой-то галичанин, церковник, книжник, явный сторонник князя Владимира Ярославича Галицкого» (Рыбаков Б. А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве», с. 158). Этот галицкий книжник внес в Летописец Рюрика ряд дополнений о судьбе Владимира Галицкого. Он же, как предполагает Б. А. Рыбаков, на основе рассказов двух великокняжеских летописей князей дуумвиров Святослава Всеволодовича и Рюрика Ростиславича по поручению летописца Рюрика составил повесть о походе в 1185 г. Игоря Святославича против половцев, которая дошла до нас в составе Ипатьевской летописи. По мнению Б. А. Рыбакова, это был Т. «Премудрого книжника» Рыбаков отождествляет с Тимофеем — духовником Мстислава Удалого. Вскоре после составления «Повести о походе Игоря», которая была одним из его первых произведений, Т. снова вернулся в Галич. Вынужденный покинуть Галич из-за обличений Бенедикта, Т. уходит в Новгород к Мстиславу Удалому и становится его хронистом. Перу Т., как считает Б. А. Рыбаков, принадлежит ряд записей в летописи Новгородской I за 1210–1218 гг., в которых много внимания уделяется Мстиславу. Т., по гипотезе Б. А. Рыбакова, был и автором первоначального вида Повести о битве на реке [95] Липице. По наблюдениям исследователя, можно отметить стилистическое и лексическое сходство между этой повестью и «Повестью о походе Игоря». Т. продолжает вести летопись Мстислава и во время его княжения в Галиче: «Княжеская летопись Мстислава за годы его княжения в Галиче очень близка к его Новгородской летописи. Здесь и содержится одна из притчей его духовного отца Тимофея о лукавом Жирославе, в адрес которого Тимофей расточает библейские проклятия» (там же, с. 172). Таким образом, по Б. А. Рыбакову, Т. — автор двух, первоначально, вероятнее всего, независимых от летописей, повестей (о походе Игоря на половцев в 1185 г. и о Липицкой битве в 1216 г.) и целого ряда летописных статей в киевском, новгородском и галицком летописании.

Отрывочность и краткость реальнолетописных сведений о Т., а также гипотетичность всех точек зрения на его роль в истории русского летописания заставляют с большой осторожностью относиться ко всем предположениям об этом древнерусском книжнике. Единственное, что можно утверждать с полной уверенностью, это то, что такой книжник действительно был. Слова летописного сообщения «отечество имея во граде Кыеве» заставляют видеть в нем не галичанина, а киевлянина, и скорее всего книжной деятельностью он начал заниматься еще на родине: в противном случае едва ли подчеркивалось бы его киевское происхождение. Фраза о том, что Т. скрывался («бегаше») от гнева Бенедикта, говорит, что он оставался в Галицком княжестве, а не покинул его. Вполне возможно, что «премудрый книжник» и духовный отец Мстислава Удалого — одно и то же лицо. Но столь же правомерно и предположение, что это два разных Тимофея. Обличительная филиппика в адрес Жирослава, которая читается в летописи после рассказа о клевете Жирослава и об успешной миссии духовника Мстислава, убедившего бояр в том, что князь ничего против них не замышляет, совсем не обязательно должна принадлежать авторству Т. Скорее наоборот: если бы обличение Жирослава приписывалось Т., то, как и в случае с Бенедиктом, это было бы отмечено в тексте летописи, а этого там нет.

Л. А. Дмитриев

Филарет (в миру Федор Никитич Романов-Юрьев) (ок. 1554 — 1 X 1633) — патриарх, автор писем и поучений, библиофил. Двоюродный брат царя Федора Ивановича (отец Ф., боярин Н. Р. Юрьев, приходился братом царице Анастасии Романовне), он впервые значится в «разрядах» в феврале 1585 г. как участник приема во дворце литовского посла Л. Сапеги (см.: Разрядная книга 1475–1598 г г. М., 1966, с. 360).

В следующем году Ф. являлся уже боярином и нижегородским наместником. Вместе с младшими братьями он выступал тогда в союзе с Годуновыми (см. Борис Годунов) против Шуйских и Мстиславских, представлявших аристократическую реакцию. При поддержке Бориса Годунова Ф. сделал выдающуюся карьеру: в перечнях бояр за 1588–1589 и 1589/90 г г. он упоминается соответственно на десятом и шестом местах (см.: Боярские списки последней четверти XVI — начала ХУII в. и роспись русского войска 1604 г. М., 1979, ч. 1, с. 104, 263); к концу царствования Федора имел чин главного дворового воеводы и считался одним из трех руководителей ближней царской думы. [96]

Накануне смерти Федора Ивановича союз Романовых и Годуновых распался. В 1598 г. Ф. являлся одним из основных претендентов на престол, но не смог составить конкуренции Б. Ф. Годунову и сам (видимо, по настоянию Б. Я. Бельского) снял свою кандидатуру (см.: Скрынников Р. Г. 1) Земской собор 1598 года и избрание Бориса Годунова на трон. — История СССР, 1977, № 3, с. 153–154; 2) Борис Годунов. М., 1978, с. 110, 114–115, 122). В начале царствования Бориса Ф. оставался одним из руководителей Боярской думы. Однако осенью 1600 г. он вместе с братьями подвергся опале, вызванной опасениями Годунова за судьбы своей династии. Романовы явились жертвами «колдовского » процесса (главным обвиняемым оказался Александр Никитич). В июне 1601 г. по приговору Боярской думы Ф. был сослан в Антониево-Сийский монастырь, где стал иноком. Сохранив ему жизнь (он даже распорядился содержать опального так, чтобы тому «не было нужи»), царь Борис лишил Ф. всяких надежд на обладание троном. Существует мнение, что с появлением Самозванца, возможно ранее связанного с кругом Романовых, царь Борис приказал возвести Ф. в сан архимандрита (неизвестно, какого монастыря). Это мнение, однако, не подтверждается источниками. К тому же в начале 1606 г., т. е. уже при Лжедмитрии I, Ф. был троицким соборным старцем, вторым лицом в монастыре после архимандрита Иоасафа (см.: Дьяконов М. Акты, относящиеся к истории тяглого населения в Московском государстве. Юрьев, 1897, вып. 2, с. 36; ГБЛ, ф. 303, № 539, л. 221об., 222об.). Вскоре по распоряжению Самозванца Ф. посвятили в сан митрополита ростовского и ярославского.

В мае 1606 г., сразу по воцарении Шуйского, Ф., по предположению С. Ф. Платонова, разделяемому большинством исследователей, был намечен в патриархи, но затем царь изменил свое решение, остановив выбор на Гермогене. Ф. как ростовский митрополит деятельно поддерживал Шуйского и Гермогена в их борьбе с И. И. Болотниковым и Лжедмитрием II. В октябре 1608 г. при взятии Ростова тушинцами Ф. был схвачен и с позором отвезен в лагерь второго Самозванца, где его нарекли патриархом московским и всея Руси. В Тушине Ф. занимал выжидательную позицию; едва ли можно согласиться с мнением А. П. Смирнова, что «воровской» стан был для него золотой клеткой. В декабре 1609 г., уже когда неудача тушинской авантюры стала очевидной, Ф. вступил в переговоры с польским королем Сигизмундом III о возведении на московский престол королевича Владислава. В марте 1610 г. Ф. был отбит у польско-литовских войск отрядом Г. Валуева и прибыл в Москву. После низложения Шуйского и избрания Владислава Ф. вошел в состав «великого» посольства к Сигизмунду III (сентябрь 1610 г.), которое должно было упросить короля даровать сына «на Московское государство». Ф. возглавлял в посольстве духовных лиц и получил от Гермогена наставления, грамоту к Сигизмунду III, а также его племянника А. С. Крылова «во двор в дети боярския», очевидно для связи (Пермская летопись с 1263–1881 г. Первый период. Пермь, 1881, с. 95–96; Второй период. Пермь, 1882, с. 471) Когда во время переговоров под Смоленском выяснилось, что король сам желает завладеть русским престолом, Ф. решительно выступил против нарушения интервентами условий августовского (1610 г.) соглашения об избрании Владислава, за что был арестован и отправлен в Речь Посполитую (сначала во владения Л. Сапеги, затем в Мариенбург).

После воцарения сына Ф., Михаила Федоровича, 21 февраля 1613 г. начались переговоры об освобождении Ф. из плена. 1 июня 1619 г. по условиям Деулинского перемирия на реке Поляновке за Вязьмой произошел размен пленных, и Ф. вернулся на родину. 22 июня он был наречен на патриарший престол, а 24 июня поставлен в патриархи. Начиная с этого времени Ф., получивший титул «великого государя», фактически управлял страной. С его именем связывают первые абсолютистские [97] тенденции в политике московского правительства (А. Н. Сахаров). В области международных отношений Ф. стремился к ликвидации грабительских условий Деулина, надеясь добиться этой цели союзом со Швецией и Турцией. Внешнеполитический курс Ф. вызывал оппозицию в правящих кругах (отражением этих настроений стало позднее «Сказание о Петре Волосском»). Поражение русских войск в Смоленской войне осенью 1633 г. привело, по А. П. Смирнову, к сильному душевному потрясению Ф., что явилось причиной его неожиданной смерти.

Ф. — крупный деятель книжной культуры, что особенно относится ко времени его патриаршества. Ф. оставил обширное эпистолярное наследие. Ему приписывается письмо брату Ивану от 8 августа 1602 г., где говорится о переживаемых Романовыми напрасных бедах. Но атрибуция этого письма не бесспорна, что отметил еще А. П. Смирнов. По его данным, Ф. принадлежат 178 писем к царю Михаилу Федоровичу, невестке и жене, относящихся к 1619–1631 гг., а также многочисленные грамоты, лучшей из которых является в оценке исследователя послание к тобольскому архиепископу Киприану с увещеванием ревностно заботиться о пастве. Ф. приписываются и «Поучения» о поставлении церковных властей, от священника до митрополита. Грамоты Ф., видимо, написаны не всегда лично им, а составлены в митрополичьей или патриаршей канцеляриях. Это допущение касается, например, первой из известных грамот Ф. — устюжскому протопопу Константину (от 30 ноября 1606 г.), которая включает патриаршее послание о восстании Болотникова, известие о церковных службах в Ростове и предписание о молебствиях в Устюге. Эта грамота Ф. использована в кратком сказании о Лжедмитрии I (см.: Кукушкина М. В. Неизвестное «Писание» о начале «Смуты». — ТОДРЛ, М.; Л., 1965, т. 21, с. 195).

С именем Ф. связано несколько произведений официального характера, датируемых временем его патриаршества. В одном списке ХVI в. сохранился черновик повести о Смуте со многими исправлениями и приписками. На основании позднейшего заглавия Н. М. Карамзин назвал эту повесть «Рукописью Филарета». Она представляет собой переработку «Повести 1626 г.», приписываемой И. М. Катыреву-Ростовскому или С. И. Шаховскому. Составители «Рукописи» нашли свой источник слишком простым по стилю, недостаточно обстоятельным и неоправданно враждебным по отношению к царю Василию. «Рукопись», охватывающая период с царствования Лжедмитрия I до избрания на трон Михаила Федоровича, содержит некоторые уникальные известия, очевидно почерпнутые из официальных документов (мнение А. А. Кондратьева и С. Ф. Платонова). Кроме того, в «Рукописи» находим ссылку на «летописание», излагающее «житие» Гермогена и его «мученический конец» (Сборник Муханова. 2-е изд. СПб., 1866, с. 319). Это «летописание» — явно не «Повесть 1626 г.», где о деятельности Гермогена говорится сравнительно кратко, а его смерть не отмечена. По С. Ф. Платонову, «Рукопись» возникла между 1626 и 1633 г г. и к ее составлению так или иначе был причастен Ф. Поскольку «Рукопись» является настоящим панегириком Шуйскому, а официальный Летописец Новый двойственно относится к нему, Л. В. Черепнин не считает «Рукопись» сочинением, появившимся в правительственной среде и редактированным Ф. Думается, различное отношение двух произведений к Шуйскому еще не дает оснований отказываться от взглядов С. Ф. Платонова на «Рукопись Филарета», что подчас признает и Л. В. Черепнин.

По предположению С. Ф. Платонова, принятому большинством ученых, в окружении Ф. возник Новый летописец 1630 г. По всей вероятности, в той же среде появилось «Сказание» о поставлении Ф. на патриаршество, которое, как заметил И. А. Жарков, упоминается в описи посольского архива 1626 г. (спустя девять лет рукопись «Сказания» была передана оттуда на Казенный двор). «Сказание» носит характер [98] официального панегирика Ф. и выдержано в торжественно-безличном тоне (С. Ф. Платонов, А. С. Демин). Вероятно, в патриаршей среде появилось и «документальное сказание» о ризе Христовой (термин С. Н. Гухман). Это произведение рассказывает о «чудесном» даре шаха Аббаса Михаилу Федоровичу (1625 г.) и фигурирует уже в описи келейной казны Ф. 1630 г. Возможно, из окружения Ф. вышла и «Отповедь» в защиту патриарха Гермогена, опровергающая взгляды автора хронографических статей 1616/17 г. на Гермогена. П. Г. Васенко датирует это полемическое сочинение 20–30-ми гг. XVII в. и полагает, что его автор был близок к патриаршему клиру, если сам не принадлежал к нему (см.: Васенко П. Новые данные для характеристики патриарха Гермогена. — ЖМНП, 1901, июль, отд. 2, с. 142, 143).

Ф. был связан со многими писателями своего времени. Возможно, он принимал какое-то участие в правке первой редакции начальных глав «Истории» Авраамия Палицына. Вслед за С. И. Кедровым нужно признать неосновательным мнение, будто Ф. сослал Палицына за поведение в смоленском посольстве, граничащее с изменой русскому национальному делу; но, быть может, знаменитому келарю не удалось поладить со своенравным патриархом. Ф. знал Ивана Тимофеева и, «весьма вероятно», его «Временник» (Корецкий В. И. Новые материалы о дьяке Иване Тимофееве, историке и публицисте XVII в. — АЕ за 1974 г., М., 1975, с. 164, 167). Ф. вершил судьбы заподозренного в вольнодумстве И. А. Хворостинина и не раз изобличенного в «великих винах» С. И. Шаховского. Последний писал Ф. «моление... о разлучении супружества зело умильно», по его поручению составил официальное послание шаху и, согласно гипотезе М. В. Кукушкиной, помогал в создании «Рукописи Филарета».

Большое внимание уделял Ф. книгопечатанию. Едва вернувшись из польского плена, он по ходатайству прибывшего в Москву иерусалимского патриарха Феофана пересмотрел дело троицких правщиков во главе с архимандритом Дионисием Зобниновским. На церковном соборе были одобрены исправления, внесенные ими в требник; в 1625 г. эти исправления были узаконены в книгах, изданных при Ф. Справщиками Печатного двора были при Ф. образованные книжники Иван Наседка, Арсений Глухой, Антоний Крылов и др.; патриарх сам занимался их подбором. Ф. собрал большую библиотеку, несколько раз описанную в начале 1630-х гг. (см.: Сборник Муханова, с. 374–382; Викторов А. Е. 1) Опись патриаршей ризницы 1631 г. М., 1875; 2) Старинные описи Патриаршей ризницы. М., 1875; РИБ, СПб., 1876, т. 3, с. 898–912, 974–978, и др.). Судя по наиболее ранней описи 1630 г., у Ф. имелось, по подсчетам М. И. Слуховского, 350 или 355 рукописных и печатных книг; С. П. Луппов же насчитывает в патриаршей библиотеке этого времени 261 название книг и 608 экземпляров (см.: Луппов С. П. Книга в России в XVII веке. Л., 1970, с. 132–133; ср. с. 173; Слуховский М. И. Русская библиотека XVI–XVII вв. М., 1973, с. 117, 163). По данным Б. Ф. Поршнева, Ф. интересовался протестантской литературой. Он содействовал созданию рукописей (например, известного лицевого Жития Зосимы и Савватия, вложенного в Соловецкий монастырь близким к Ф. троицким келарем Александром Булатниковым). Деятельность Ф. отразилась в многочисленных литературных произведениях XVII в.; сохранились и две песни о выкупе Ф. из плена и его возвращении на родину (см.: Криничная Н. А. Народные исторические песни начала XVII века. Л., 1974, с. 163–175).

Лит.: Исправление богослужебных книг при патриархе Филарете. — ПС, 1862, ч. 2, с. 361–405; ч. 3, с. 32–86; Смирнов А. Святейший патриарх Филарет Никитич Московский и всея России. М., 1874, ч. 1–2; Кондратьев А. О так [99] называемой рукописи патриарха Филарета. — ЖМНП, 1878, сентябрь, отд. 2, с. 22–83; Скворцов Д. Дионисий Зобниновский, архимандрит Троице-Сергиева монастыря (ныне Лавры). Тверь, 1890; Платонов С. Ф. 1) Древнерусские сказания. 2-е изд. СПб., 1913; 2) Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI–XVII вв.: (Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время). М., 1937; Бояре Романовы и воцарение Михаила Федоровича. СПб., 1913; Покровский А. А. Печатный Московский двор в первой половине XVII века. М., 1913; Сташ?вский Е. Очерки по истории царствования Михаила Федоровича. Киев, 1913, ч. 1; Черепнин Л. В. «Смута» и историография XVII века: (Из истории древнерусского летописания). — ИЗ, М., 1945, т. 14, с. 81–128; Восстание И. Болотникова: Документы и материалы. М., 1959; Поршнев Б. Ф. Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства. М., 1976; Скрынников Р. Г. 1) Борис Годунов. М., 1978; 2) Борис Годунов и падение Романовых в 1600 г. — В кн.: Из истории феодальной России. Л., 1978, с. 116–124; 3) Россия накануне «смутного времени». М., 1980.

Я. Г. Солодкин

Янь Вышатич (ок. 1016(?) — 1106) — дружинник и воевода, рассказы которого, как полагают, были включены в Начальный свод и Повесть временных лет. Сын киевского воеводы Вышаты. Я. неоднократно упоминается в ПВЛ (см.: ПСРЛ, М., 1965, т. 1, вып. 1, стб. 154, 175–178, 208, 212, 219, 281) Он был дружинником черниговского, а с 1073 г. киевского князя Святослава Ярославича; в правление Всеволода Ярославича — тысяцкий. Летопись упоминает об усмирении им восстания волхвов (ПВЛ под 1071 г.) и об участии его в битве 1093 г., где поражение русских князей в битве с половцами летописец объясняет тем, что они не прислушались к советам Я. и прочих «смысленых». Я., как сообщает летопись под 1091 г., был близок к Феодосию Печерскому; он и его жена были похоронены в Киево-Печерском монастыре. Сообщая о смерти Я. «в старости мастите», летописец подчеркивает, что тот был «муж благ и кроток и смерен», «не хужий... первых праведник»; «от него же и аз, — продолжает летописец, — многа словеса слышах, еже и вписах в летописании семь» (ПВЛ под 1106 г.). Предположение, что в том же году Я., которому исполнилось уже 90 лет (впрочем, Д. С. Лихачев считает это указание эпическим преувеличением), участвовал в походе против половцев («воеваша половци около Заречьска, и посла по них Святополк Яня и Иванка Захарьича»), маловероятно: скорее здесь речь идет о братьях Яне и Иванке Захарьичах.

По мнению исследователей (А. А. Шахматова, М. Д. Приселкова, Д. С. Лихачева), рассказы Я., как и отца его Вышаты, включали в свое повествование летописцы — Никон (так думал Шахматов), составитель Начального свода, и Нестор. В частности, в статье 1093 г., которой, вероятно, завершался Начальный свод, в сетованиях по поводу засилья молодых дружинников и оскудения Русской земли отразились взгляды Я. и его единомышленников. Я. и Вышате принадлежат, видимо, и древние новгородские предания, вошедшие в летопись.

По мнению А. Ф. Вельтмана, А. В. Лонгинова и Л. В. Черепнина, Я., упоминаемый в ПВЛ, тождествен Бояну «Слова о полку Игореве» (см. Автор «Слова о полку Игореве»).

О. В. Творогов

Текст воспроизведен по изданию: Исследовательские материалы для "Словаря книжников и книжности Древней Руси" // Труды отдела древнерусской литературы, Том 39. Л. Наука. 1985

© текст - коллектив авторов. 1985
© сетевая версия - Тhietmar. 2021
© OCR - Андреев-Попович И. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Труды отдела древнерусской литературы. 1985