ДЖУЛИАНИ Ю. В.

БУРЯТЫ

Буряты, подданные России с начала XVII века, происходят от поколения Монголов. Поселение их в стране, ныне обитаемой ими, было причиною рассеяния Тунгусов, первых ее обладателей. Буряты, вышедши из недр Монголии, основали жилища свои в Иркутской и Енисейской губерниях по границе Китайской и на берегах главных рек Байкала и самого озера. Нижние части гор, отделяющих нас от Монголии, и начинающихся почти от реки Енисея, берега Ангары и Тунгуски, вершина Лены, южный берег Байкала, реки Селенга, Аргунь и впадающие в них, суть места нынешнего их пребывания. Большая часть Бурят хлебопашцев живут между Русскими; те, которые занимаются только охотою и скотоводством, обитают в горах, которых почва не удобна к возделыванию.

Буряты разделяются на племена, а каждое племя на роды. Десять или двенадцать фамилий составляют хотон, или деревеньку, которой начальник именуется зассуль, несколько хотонов вместе, от четырех до шести, управляются шуленгою, избираемым самими Бурятами: он утверждается Российским Правительством, также как и другие высшие начальники, тайши, имеющие во власти несколько шуленг. Всякий тайши есть судия подвластного ему рода: он наблюдает за исполнением законов, употребительных между Бурятами, за исполнением приказании и правил, предписываемых Правительством; наконец собирает для казны подати. Правительство, для придания большей важности званию тайши и [46] других начальников, установило для них в 1766 году особенный знак чести, кортик, то есть, кинжал с Монгольскою надписью: Знак достоинства шулегги, (или тайши) рода N., данный в 1766 году. Впоследствии пожалованы некоторым из них офицерские чины.

Число Бурят простирается до 152,000 душ, — 72,000 мужчин и 80,000 женщин и детей.

Буряты исповедывали прежде веру шаманскую, которой еще и теперь держатся многие из обитающих по сю сторону Байкала, по Ангаре и Лене; но большая часть их следуют закону Будды, Шеккямуни, или Тибетскому, и в наше время, у разных родов, считается до ста пятидесяти Далай-ламских храмов, воздвигнутых с дозволения Правительства. У Коринского рода, в котором эта вера более укоренилась, публично предают проклятию шаманское учение, тогда как у других можно еще видеть смесь мнений шаманских с шеккямунианскими, как то почти всегда бывает у народов, не утвердившихся и правилах нового верования.

Система веры Будды, или Шеккямуни, которой глава Далай-лама, пребывающий Хлассе, столице Тибета, замысловатее нежели многие у нас полагают. Она с некоторого времени обратила на себя внимание ориенталистов, и от их трудов должно ожидать чрезвычайно любопытных открытий для истории Восточной Философии. В особенности изыскания Г. академика Шмидта заслуживают обратить на себя внимание тех, которые любят следовать за движением человеческого ума в разных веках и странах. Как ни смешна мифология Буддаизма, но это учение весьма примечательно между язычниками, и неоспоримо действует так же сильно на смягчение [47] нравов дикарей, на поселение в них кротости и человеколюбия, как вера Магомета на ожесточение самого кроткого племени и на расположение характера к кровожадности. Бурятам, и другим Монгольским поколениям, существо Буддаизма почти неизвестно: они знают только его суеверные обряды и нелепые легенды. Не будучи ориенталистами, мы не смеем пускаться в изложение его многосложной теории, бесконечных отвлеченностей, странных догматов, еще страннейших обрядов, и перейдем к доступнейшему для нас предмету, — шаманству.

Буряты, исповедующие шаманскую веру, поклоняются солнцу, луне, огню, воде, горам, животным или их изображениям, — словом боготворят все, что может вредить или препятствовать их намерениям, думая умилостивить тем божества, которых влияния они страшатся. Они не имеют храмов, и совершают свои жертвоприношения и обряды в юртах: поводом к ним обыкновенно бывают рождение, свадьба, болезнь или другое подобное происшествие.

Жрецы этой секты называются шаманами: мужчины и женщины без различия, приобретают это звание по своей воле. Чтоб сделаться шаманом, достаточно объявить, что такой-то недавно умерший шаман, явился вам во сне, и назначает вас своим преемником. Желающий быть шаманом, притворяется несколько времени исступленным, бросается в воду и огонь, и т. п. Как скоро заметят его бешенство, начинают за ним присматривать. Скоро бешеный объявляет, что дьявол назначил его в жрецы веры: тогда приводят старого шамана, и новый адепт совершает с ним в продолжение трех следующих вечеров множество обрядов, [48] сопровождаемых кривляньями. Старый шаман показывает ему в это время жилище демонов и божеств воздушных. После этого новый адепт почитается уже посвященным. Он не получает никаких наставлений: доказано опытом, что воспитанник, при воззвании к духам, не употребляет ни слов, ни обрядов своего учителя. Чем более шаман производит шума, тем он почтеннее, и тем способнейшим считают его к сношению с дьяволом. Многие из них знают разные хитрости и фиглярства, приводят в удивление суеверных соплеменников: например, они делают себе раны, перерезывают горло, вонзают нож в брюхо, или глотают его, и нож пропадает; потом находят его в рукаве или в обуви, как будто бы он вышел через руку или ногу; раны, делаемые себе, они на мгновение закрывают ладонью, и раны исцеляются. Все эти фиглярства и много других приписываются зрителями сверхъестественному могуществу духов.

Когда Бурят сделается болен, он призывает шамана. Первый обряд при этом случае состоит в том, что жрец привязывает к пруту пук конских волос, и делает с ним множество кривляний над больным; потом целует его для того, чтобы злой дух, обитающий в теле пациента, перешел в лекаря; потом духи объявляют через него, какого они рода, зачем посланы к больному, и за что причиняют ему болезнь; немного спустя, они смягчаются молитвами его и родственников; наконец соглашаются принять, вместо человека, жертву, животное определенного цвета. Ежели больной или его родственники не имеют скотины такой шерсти, они отыскивают ее в другом улусе, представляют хозяину другое животное в замен, и тот обязан взять его без всякого прибавочного вознаграждения. [49] Когда жертва приведена, шаман надевает церемониальную одежду, начинает свои кривлянья, и, поцеловав вольного еще раз, обращается к животному и если оно опять не такое, какого он желал, то требует третьего, и ему обязаны переменять жертву до того, пока не представят совершенно согласной с его предписанием. Тут он хватается за животное, кричит и целует его, чтобы тем перевести демонов от себя в его тело. Шаманы, кажется, знают тайну, как поступать с животными, потому что жертва сопротивляется до того только времени, пока он к ней не приблизится, — а там вдруг становится покойною, как бы пораженная сверхъестественным могуществом. На другой день ее приводят на место, назначенное для жертвоприношения, которое совершается на подмостках, нарочно для того устроенных; животное убивают и вешают кожу на дереве, головою к той стороне, в которой предполагается жилище демонов; мясо тут же съедают, не позволяя уносить в домы, а кости тщательно связывают вместе и вешают на том же дереве, где кожа, но как можно выше ее. Все, вкушавшие мясо жертвы, уверяют, что оно отвратительно: может быть, это обстоятельство существует только в воображении суеверных Бурят, не то шаманы без сомнения дают животному какого нибудь состава, который производит в нем судороги, уныние и вместе с тем служит причиною неприятного вкуса. По окончания жертвоприношения, шаман делает другой обряд, имеющий целию обратить дух жертвы в демона, которому он принадлежит: это продолжается каждый день до выздоровления больного, который нередко умирает. Если больной выздоровеет, шаман получает плату, которая никогда не бывает менее пяти рублей; в противном случае ему не дают ничего. [50]

Но не одни настоящие болезни подают повод к жертвоприношениям: если шаман только предскажет болезнь или несчастие, то и этого достаточно к принятию предварительной меры для умилостивления демонов; перед охотою, она даже необходима. Жертвы приносятся не одним демонам, но и душам умерших шаманов или шаманок, приобретших демонское могущество. Для этого случая избираются не одни животные, ной другие предметы пищи; также меха, которые остаются в юрте делающего жертвоприношение неприкосновенными до его смерти, и выносятся только для похоронения вместе с ним.

Вот обряд призывания духов, которого сам я был свидетелем.

Шаман, севши в юрте наземь, начал импровизировать заклинание, сопровождая его ударами в свой бубен, сначала редкими, потом скорейшими и сильнейшими, по мере того, как сам он одушевлялся; — это производило страшное действие на зрителей: казалось, он был так проникнут духом, которого призывал, что нужно было силою извлечь его из этого состояния. Он поворачивал голову в разные стороны, наклоняя ее к земле, как бы для совещания с духами, и движения его, истинно удивительные, показывали беспокойство и ужас в высшей степени. Наконец он встал, бросил свой бубен и начал испускать пронзительные стоны, ударяя в низ брюха обручем бубна; кричал присутствующим, что все подземные духи вошли в него, что они сожигают, пожирают его, и с ревом требовал огня, чтоб их удовольствовать, умилостивить. Присутствующие торопливо принесли ему пук зажженных спичек, которые он положил в рот. [51] Он продолжал кривлянья и крики, силясь упасть наземь, тогда как присутствующие старались удержать его от этого за железные кольца, привешенные к его платью: по мнению их, допустить его упасть было бы дурным предзнаменованием, и они употребляли все средства, чтоб поставить его на ноги. Немного успокоившись, шаман начал ходить кругом по комнате от левой стороны к правой, пророчествовал, и, по обыкновению, пришел в себя. Для доказания своего могущества, он делает тогда фиглярства, которых успеху способствует самая темнота юрты: тот, которого я видел, казалось, мучим был сильною тошнотою, и изрыгнул изо рта медвежью лапу. Наконец ему подают трубку, и ежели она курится скоро и хорошо, это предзнаменование почитается счастливым, и церемония оканчивается еще несколькими импровизациями.

В счислении времени Буряты следуют календарю Китайско-Монгольскому, основанному на двенадцатилетних циклах, или периодах, и тринадцати лунных месяцах. Каждый год этого цикла носит, как известно, название одного из животных. Но у них вовсе нет недель. Тринадцати своим месяцам они дают названия, довольно хорошо соответствующие свойству времени года: так например, первый месяц года, начинающегося после осеннего равноденствия, называется белым месяцем, по причине выпадающего тогда первого снега; Июнь месяцем трав, потому что только в это время трава достигает той величины, что может служить для пищи скоту; наконец Август молочною луною: это эпоха, в которую они доят коров и кобылиц для приготовления кумыса.

Буряты вообще не большие арифметисты: они ведут счет только до десяти, а далее прибавляют [52] десятки и единицы. Так, число 135 выражается у них — десять десятков, и три десятка, и пять.

Хотя, по своей многочисленности и степени образованности, они могли бы быть помещены в число главных народов Сибири; но еще очень немногие из них ведут оседлую жизнь, и нельзя надеяться, чтоб они скоро оставила свои кочевья. Причины, заставляющие их вести бродячую жизнь, не легко могут быть уничтожены.

В самом дел, Буряты, как все кочевые народы, чувствуют нужду удовлетворения только первых потребностей жизни; а для этого они будут пользоваться предстоящими средствами до того времени, пока необходимость не принудит их прибегнуть к другим.

Пока земля будет общею собственностию, пока обширные леса будут доставлять изобильную охоту, пока стада будут находить достаточную пищу, до тех пор они, вместо домов, будут иметь войлочные юрты, чтоб переносить их туда, где им привольнее, где место удобнее для прокормления стад или для охоты. Но когда имущество их умножится, когда стада сделаются слишком многочисленны для равнин, которые их питают; тогда беднейшие станут искать новых средств к существованию, земледелие переменит их юрты на домы, и, Буряты, сделавшись оседлыми, не будут различаться от Русских крестьян ни чертами лица, ни верою. До того времени ничто не заставит их принять Христианство.

Правительство водворило уже земледелие у некоторых племен Бурятских, особенно по ту сторону [53] Байкала. Там Буряты строят уже деревянные юрты, в которых живут зимою и летом, и которые не могут быть переносимы как войлочные. Он без окон, только с отверстием на крыше, служащим вместе и трубою.

Избирая места для своего обитания, Бурятские племена обращают внимание единственно на удобства их для охоты или для пастбищ. Рыбною ловлею они занимаются только по необходимости, то есть, когда уже нет других средств к существованию.

Буряты совершенные пастухи, и обладают многочисленными стадами лошадей, верблюдов и рогатого скота всякого рода. У живущих по сю сторону Байкала считается достаточным тот, кто имеет в своем владении сто скотин, а кто может представить их пятьсот, тот уже очень богат; но у за-Байкальских есть хозяева, имеющие не сотни, а тысячи скотин; у некоторых бывает до тысячи верблюдов, до четырех тысяч лошадей, от двух до трех тысяч быков, от восьми до девяти тысяч овец и несколько сот коз. Однако ж богачи не знают настоящего количества своих стад, сколько потому, что стада почти каждый день умножаются летом и уменьшаются зимою, столько и потому, что предрассудок, будто бы счет скоту приносит ему несчастие, запрещает Бурятам приводить его в известность.

Brebis comptees, le loup les mange, говорит Французская пословица. Для некоторых этнографов и историков это удивительное сходство в мнениях могло б служить явным доказательством, что Французы вышли из Бурятских степей, по крайней [54] мере около того времени, как Немцы вышли из Индии.

Буряты, как и другие Сибирские народы, не запасают на зиму сена: стада принуждены отыскивать пищу под снегом, что часто делается для них пагубным в конце зимы, когда, после нескольких дней оттепели, наступят довольно сильные морозы в снег покроется льдом.

Главные черты характера Бурят — кротость и послушание: из всех народов Сибири ими наилегче управлять.

От природы ленивые и потому неопрятные, они очень склонны к удовольствиям любви. Их умственные способности слабы. Хотя склонные к воровству, они однако ж легко покоряются убеждению, и признаются в своих поступках, сколько по ограниченности ума и робости, столько может быть и по причине правоты сердца, замечательной и в других обстоятельствах: например, ежели вам удастся заставить Бурята понять или думать, что такое-то действие есть обязанность, он, не избегая этой обязанности, истинной или только вымышленной, будет исполнять ее ревностно. Эта черта характера Бурят замечается и в городах, где многие из них служат кучерами или работниками: все те, которых мне случалось видеть, не только точны в выполнении своих должностей, но и гораздо вернее других служителей.

Буряты очень снисходительны и, если не сделаешь им зла, они никогда не начнут ссоры первые. В ссорах, возникающих между ними, они легко [55] сознаются в вине, и, вообще, лучше любят уступить, нежели спорить.

После этого, почти не нужно присовокуплять, что они весьма почтительны к начальникам, и услужливы гостям и друзьям. Любопытство — их характеристическая слабость: они жадны до новостей, и всякой раз, как встречают путешественника, делают ему много вопросов; если услышать от него что-нибудь занимательное, то новость с невероятною скоростию достигает до самых отдаленных улусов.

Они имеют в своем характере еще одну замечательную черту, общую почти всем Азиатским народам, — это трудность перенять что-нибудь новое, и медленность в подражании чужим обычаям; но ежели они примут что однажды, ежели предпочтут какое обыкновение своему, или примут новую ветвь промышлености, то и какое другое племя не придерживается этого нововведения так постоянно и так точно, как Буряты. Они питают чрезвычайное почтение к Русскому Государю, и все Его веления исполняют верно.

Буряты могут иметь столько жен, сколько в состоянии прокормить. До смерти мужа, между женами нет ни какого различия; но по его кончине те, которые родили от него детей, управляют его семейством и другими вдовами. Однако ж многоженство у Бурят очень редко, может быть по легкости разводов, или потому, что они очень чувствительны в любви, которая не терпит подразделений. Вот обряды их сговоров и свадеб.

Когда Бурят найдет приличную для себя девушку, он обращается с требованием к отцу ее, [56] который назначает калым, то есть, цену, которую молодой человек должен заплатить за свою невесту. Как скоро калым заплачен, отец приготовляет своей дочери приданое, равняющееся по крайней мере половине калыма; потом с той и другой стороны делаются подарки, почти одинаковой цены.

В день, назначенный для свадьбы, невесту приводят под покрывалом в юрту отца жениха ее; она кланяется ему и другим будущим родственникам, по старшинству их; потом проводят ее в новую нарочно приготовленную юрту, куда муж приходит, раскланявшись уже с свадебными гостями. При свадьбе не бывает ни каких религиозных обрядов; однако ж надобно заметить, что молодые не спят вместе до решительного дня их соединения, и что это почитается у Бурят постыдным, тогда как у других Сибирских племен в обыкновении. Богатые празднуют свои свадьбы несколько дней.

Одна из причин частых разводов у Бурят — неравенство лет между супругами. В самом деле, богатые Буряты и те, кои хотят ознаменовать свою дружбу, часто женят детей в юном возрасте; случается даже, что один из супругов еще не рожден, как уже его обручили; мальчиков восьми и десяти лет соединяют браком с девицами от двадцати до тридцати лет, и жена делается старухою, когда муж едва выходит из юношеского возраста: тут он по необходимости женится на другой, разведясь с первою. Но если Буряты имеют от первой жены детей, то очень редко ищут другой; иногда берут другую жену, не отпуская первой, бесплодной и старой, только для того, чтобы запастись детьми, и в таком случае уже не [57] умножают числа своих сожительниц. Обыкновение женить малюток происходит от странного самолюбия отцов, которые тем хотят доказать, что в состоянии переженить всех детей своих и дать им приличное приданое. Они стараются делать это как можно скорее, чтоб не умереть, не исполнивши предначертанной себе обязанности.

Если жена подала причину к разводу, муж оставляет приданое у себя, и отсылает ее к родственникам с лошадью и седлом, которые ей служили в дни свадьбы; если же, напротив, она не подала ни какой вины, то, отпуская жену, он должен отослать и приданое.

Свадебные праздники сопровождаются играми и танцами. Любимая игра мужчин — бег на лошадях, — упражнение, к которому они побуждаются употреблением кумыса и особенно водки, называемой тарасун, и перегоняемой из квашеного кобыльего молока.

Рождение детей не представляет ничего особенного и не дает повода ни к какому обряду.

Они вообще, и особенно те из них, которые исповедуют шаманскую веру, весьма боятся мертвых, и никогда не смеют провести при них ночь, воображая что мертвый окружен злыми духами. Они стараются похоронить его как можно скорее, положив в гроб его лучшее платье, домашнюю посуду и оружие, необходимое, по их мнению, в другом мире. Друзья умершего приносят на могиле его в жертву лучшую лошадь покойного, и хоронят ее вместе с ним. Приверженные к шаманству кладут покойников просто на землю, и [58] покрывают камнями и песком; последователи веры Будды роют для них ямы.

Буряты подвержены весьма немногим болезням, однако желчные горячки не раз делали между ними страшные опустошения; их чрезмерная неопрятность, — они никогда не моются, сообщает им иногда проказу; любострастные болезни вероятно известны им только со времени сношения их с Европейцами. Жрецы в то же время и врачи Бурят, с тою только разницею, что шаманы при лечении не употребляют ничего, кроме кривлянья и суеверных обрядов, тогда как ламы, священники Шеккямунианской секты имеют существенные познания в Медицине, и ежели иногда присовокупляют к ним богослужебные обряды, то для того только, чтобы придать более цены своему могуществу, и вернее действовать на нрав больного, когда лекарства уменьшают его телесные силы.

Многочисленные стада, охота и самая рыбная ловля, доставляют им разнообразную и изобильную пищу; рыбу употребляют они только по необходимости, и предпочитают ей мясо четвероногих и разных птиц, кроме хищных; любят также медведину и особенно мозг животных, который едят сырой и еще теплый; запасают говядину сухую и копченую; но не умеют ничем приправлять ее, жарят без масла и соли, или варят в одной чистой воде и пьют бульон деревянными чашками. Пряные коренья приготовляют они различным образом, в бульоне, или в хлебных лепешках, но всегда без соли, которой употребление знают разве одни живущие около городов; некоторые, вместо кореньев, лакомятся растениями, отнятыми в норах у зверьков, которых множество в Сибири. [59]

Кроме кумыса и перегоняемой из него водки тарасун, у Бурят в большом употреблении кирпичный чай, самый худой род чаю, приготовляемый посредством пресса в вид кирпичей, которые нередко заменяют монету. При недостатке настоящего чаю, другие ароматические травы и листья некоторых кустарников заступают его место. Чай варят и в горшке или котле непокрытом, и прибавляют к нему одну или две горсти серно-кислой воды, которая почти везде есть в Сибири, молока, масла, иногда муки, жареной в масле, от чего напиток делается гуще и питательнее, и называется да затуран: это во многих случаях единственная их пища, даже в летнее время. Хлеба они не любят и не употребляют; за то, очень пристрастны к табаку и курят его из маленьких трубок как Китайцы, примешивая к листьям растения древесную кору: женщины и даже дети забавляются трубкою; многие уже начинают нюхать.

Мужчины, имеют обыкновение брить головы как Китайцы и Калмыки, оставляя на темени один пук волос, заплетенных в косу. Те, которых борода густа, часть ее вырывают из щегольства. Женщины плетут из волос своих две косы, распущенные по груди; чтоб сделать их толще, часто прибавляют конских волос такого же цвета. Девушки, вместо двух больших кос, заплетают множество мелких, висящих вокруг головы.

Рубашки им не известны. Подобно Тунгузцам, летом носят они очень маленькое нижнее платье, а зимою широкие панталоны, как у наших матросов, и обертывают ноги войлоком или мехом, на который надевают еще длинную обувь, перевязываемую от лодыжки до колена, и похожую на [60] длинный меховой чулок; летняя их обувь того же вида, но без войлока и меха. Место рубашки заступает иногда нанковое полукафтанье, скрывающееся под длинным меховым кафтаном, покрытым у богатых шелковыми материями или сукном с опушкою из дорогих мехов: но это уже роскошь, которой бедные не знают. Для поклажи трубки, огнива, мешочка с табаком, ножа, служит им пояс, большею частию украшенный различными металлическими штучками. Летом Буряты не покрывают голов, или покрывают их маленькими шапками из красного сукна, наподобие скуфей: они вышиты шнурками, с шишечкою наверху. Зимние их шапки — меховые, такие же, как у Тунгузов. Обыкновенный наряд женщин ничем не разнится от мужского; праздничный отличается не многим. Кроме серег и ожерелья, Бурятки носят шелковый пояс, надуваемый иногда как шарф; поверх кафтана, который всегда гораздо длиннее мужского, они еще надевают очень короткую епанчу, похожую на полукафтанья Русских женщин. Девицы украшают свои косы кораллами и серебряными монетами, и вообще Буряты обоих полов любят обвешивать себя кораллами, бляшками и цветным биссером.

Должно однакож заметить, что те, которые приняли Христианскую веру, одеваются и носят волосы как наши крестьяне.

Оружие их состоит из лука и стрел, которые они делают сами. С некоторого однако ж времени они выучились употреблять и огнестрельное оружие, особенно на охоте.

Буряты делают почти все свои вещи сами, исключая шелковых материй, получаемых из Китая, [61] ружей и пороху, которые получают они от Русских. Главная их промышленость состоит в делании ножей, стрел и огнив, которые у них превосходны. Они искусно кладут серебряную насечку разных узоров на все железные и медные вещи, ими же выделываемые, и которым дают прекрасный блеск посредством жернова, служащего для точения ножей и стрел.

Торговля их ограничивается почти одним рогатым скотом и лошадьми: только с недавнего времени стали они продавать в городах добычу своих охот и хлеб, собираемый с собственных полей.

Клятвы их достойны примечания. Исповедующие шаманскую веру, весьма почитают одну скалу, находящуюся на острове Ольхоне, в Байкале, и Бурят, приведенный к этой скале, не осмелится утверждать лжи из боязни быть подавленным ею: ему довольно присягнуть пред этим утесом, чтоб доказать справедливость своего иска. Это самая страшная клятва, какую только может дать Бурят.

Их гостеприимство и человеколюбие сделали бы честь всякому образованному народу. Буряты, далекие от того, чтоб почитать бедных как бы оставленными Богом, всегда подают помощь путешественнику, и доставляют разорившемуся средства к поправлению его состояния, стад, юрты, оружия. Гостеприимство их носит еще отпечаток первых времен. Когда путешественник, земляк или иностранец, остановится в их улусе, всякой считает за великую честь принять его и заколоть барана для угощения: богатые убивают даже многих баранов, и приглашают соседей участвовать в их [62] пиршестве. Обыкновение требует, поставив пред гостем барана, жареного или вареного, представить ему на блюде вареную баранью голову: блюдо помещается так, чтоб морда была обращена к гостю, и если он знает обхождение и хочет сделать удовольствие хозяину, должен взять блюдо, оборотить голову по солнцу, вырезать со лба треугольный кусок кожи, и бросить его в огонь. Это род жертвы. Потом он кушает часть, отрезанную позади уха и со щек, возвращает блюдо тому, кто его поставил, и отдает честь говядине, разделяя ее всем, кто находится в юрте. Принимая гостя, Бурят всегда делает ему подарок по своему состоянию, хотя бы он прежде вовсе не знал его, и, при отъезде, от чистого, сердца желает ему благополучного пути, всякого возможного счастия, и прочая. Он провожает его сам, или посылает проводить до ближнего улуса, где передает его своим родственникам и друзьям.

У Бурят существует редкое в свете правило: они никогда не целуют ни своих жен, ни детей, ни родственников, ни друзей: знак любви состоит в оказывании друг другу ласк и угождений, и в обнюхивании. Изменнический поцелуй есть изобретение, которого они еще не знают. Счастливые Буряты!

Ю. ДЖУЛИЯНИ.

Текст воспроизведен по изданию: Буряты // Библиотека для чтения, Том 7. 1834