-

БАРРИНГТОН ДЖОРДЖ

ПУТЕШЕСТВИЕ В БОТАНИ-БАЙ

A VOYAGE TO BOTANY BAY WITH A DESCRIPTION OF THE COUNTRY, MANNERS, CUSTOMS, RELIGION, &C.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Нам дано повеление садиться на корабль. — Мы спускаемся вниз по реки. — Нещастие при отъезди нашем. — Мы плывем в Мотер-Банк. — Прибытие нескольких других транспортных судов, назначенных с нами в одно место. — Начальник над транспортами садится, на корабль — подает знак к отъезду. — Мы, теряем из виду землю. — Сильной вихрь.

С величайшим удовольствием получил, я, сообразно с моим приговором, приказание быть в готовности на другой день поутру очень рано сесть на корабль; я воспользовался между тем остальным мне свободным временем, и, с помощию приятеля, употребил несколько фунтов стерлингов, чтоб доставить себе все нужное для путешествия: ибо того, что определено Правительством, столько мало и всегда недостаточно для таковых людей, которые, как и я, не привыкли терпеть [292] недостатку во всех потребностях жизни. Многие из моих друзей, узнав о скором моем отъезде, пришли со мною проститься, и я с величайшею благодарностию вспоминаю, что ни один из них не оставил меня не сделав мне какой нибудь подарок. Я даже пред вступлением на корабль имел у себя столь много пожитков, что сомневался, позволят ли мне оные взять с собою. И действительно, естьли б всякой из моих сотоварищей имел у себя столько грузу, то необходимо бы должно было прибавить еще корабль для отвозу оного.

Без четверти в пять часов осматривали всех нас, и простясь с прочими заключенными, были сопровождаемы городскою стражею от темницы до мосту Блак Фриарс, где два плоскодонные судна ожидали нас для отводу на корабль. Хотя поход наш начался очень рано и что на улицах было мало зрителей, однакож сие произвело во мне сильное впечатление: стыд, быть между преступниками и мошенниками всякого роду, из которых многие едва отличались от бессловесных животных, и кои, пресытясь напитками, оскорбляли слух мимоходящих богохулениями, ругательствами и песнями самыми наглыми, мучил меня ужаснее, нежели приговор, произнесенный отечеством моим надо мною, и совершенно отомщал мне за оскорбленное мною общество.

Погруженный в размышлениях, самых оскорбительных и уничижительных, не видал я ни одного предмета, представлявшегося [293] нам, когда плыли мы вниз по реке; но был извлечен из сего обременительного состояния сильным ударов, полученным мною в голову, которой я почел ударом палочным. Подняв глаза, увидел, что сей удар, когда стали отчаливать от берега, происходил от каната, брошенного боцманом матросу с нашего судна, чтоб ашвартовать оное, и которой, ударив меня в голову, причинил мне чувствуемую боль. Сие небольшое нещастие служило поводом к общему на мой щет смеху; но как я всегда примечал, что печаль и угрюмый вид усугубляют в других желание мучить нас, то и решился скрыть свое действительное неудовольствие, притворись принимающим участие во всеобщей радости. Я взошел в свою очередь на корабль, и, к великому моему удовольствию, увидел, что первая представившаяся мне особа был один из моих искренних приятелей, коего великодушные попечения не только доставили мне место в анбаре для моих пожитков; но еще исходатайствовали мне позволение ходить по палубе, не будучи обремененным тягостными и постыдными цепями, в которых прошедшие мои проступки меня стенать осудили. Не довольствуясь тем, что оказал мне сии услуги, он склонил подшкипера принять меня в свое сообщество, состоявшее из второго подшкипера, плотника и пушкаря: все охотно согласились принять меня к себе, с тем однакож, чтоб я щедро соучаствовал в издержках во время путешествия. Таким образом благодетель [294] мой, сделав мое состояние сносным, оставя меня, со мною простился. Сердце мое, исполненное признательностию, не могло выразить на словах того, что оно чувствовало; но воспоминание толиких благотворений столь глубоко запечатлелось в нем, что даже время оного никогда истребить не может.

Товарищам моим, вместе со мною осужденным, коих было числом до двух сот, назначено было место пребывания в трумме, которой старались сделать столько удобным, сколько обстоятельства позволяли; в нем с переднего до заднего конца утверждены брусья для коек, кои повешены были одна от другой на семнадцать дюймов расстояния. Но сии нещастные, будучи скованы и стеснены в таком пространстве, где не могли питаться свежим воздухом, совершенно находились в бедственном положении; однакож, дабы облегчить их участь столько, сколько сего требовала безопасность корабля: то и позволено десяти человекам по очереди прогуливаться на палубе. С нами находилось шесть женщин для них было назначено и изготовлено особливое место.

Подшкипер дал мне чистую койку, которую и повесил подле своей; по том, обратившись к некоторым из своих товарищей, там находившимся: «Друзья! громогласно сказал он им, как я уверен, что вы устыдитесь умножить бедствия человека, которой и без того уже довольно нещастлив: то и не сомневаюсь также в том, чтоб вы не согласились дозволить ему иметь здесь свою постель. [295] Естьли однакож сим из вас кто недоволен, тот может взять мою кровать. Клянусь вам бурею и вихрями, что я чем жесче сплю, тем больше склонен к любви бываю». Действие ли красноречия моего нового друга, или могущественной вид огромной бутылки флипа (Флип есть обыкновенный напиток Аглинских мореходцев, и составлен из пива, водки и сахару.), которую он вынул из большого сундука, стоящего с напитками, только я приметил, что вдруг железные мускулы его слушателей довольно ослабели, чтоб дать заприметить на лицах их улыбку, изображающую их удовольствие и согласие. Заключение сего важного дела принесло мне немалое удовольствие и выгоду, не только по тому что утверждало за мною убежище, довольно удобное для отдохновения, но и потому, что предоставляло мне место для поклажи моих пожитков, которые тогда всегда находились в глазах моих.

Мы простояли почти целую неделю в Лонг-Реаке; оттуда отправились в Гравезенд (Гравезенд есть небольшая пристань на реке Темзе в Провинции. Кентской, в тридцати шести или сорока милях от Лондона.). Здесь Капитан прибыл на корабль с несколькими солдатами корпуса новых Южных селений. Поутру на другой день подняли мы якорь и спустились до Дюн; но вдруг Западный ветер с довольным усилием восставший, заставил нас снова бросить якорь, [296] но скоро ветер начал дуть сзади, и мы находились под парусами на другой день на рассвете, и наконец прибыли в Мотер-Банк, где уже находились многие транспорты, с нами в одно место плывущие.

Не прежде, как по прошествии почти десяти дней, изготовились мы плыть далее; сие время было употреблено, чтоб запастись свежею рыбою и наполнить кувшины водою. Адмирал, будучи уведомлен, что все уже приготовлено было к отъезду, прислал к нам на корабль морского Порутчика в достоинстве Агента транспортов, которой в ту же минуту подал знак Капитанам других судов собраться к нему для получения наставлений. На другой день поутру пустил сигнал к отъезду. Около девяти часов плыли мы довольно быстро, и вскоре сильной и попутный Восточный ветер предоставил нас по ту сторону мыса Егвилл. Время было прекрасное, и вид, представлявшийся с обоих берегов, без сомнения долженствовал возродить во всяком из нас приятнейшие чувствования; но увы! оный служил только к возобновлению печали в сердце нещастного, которой в сию минуту может быть навсегда с ними прощался!

Между тем время продолжалось прекрасное и ветер благоприятствуя, мы неприметно прошли канал, и уже скрылись из виду старой Англии (Алд-Енгланд, старая Англия. Сей Эпитет, или прилагательное имя употребляют Агличане для воздевания почести отечеству своему. Сами они оное себе честию поставляют, называя себя Алд Бретон, старой древней Бретонец.) на другой день, как я [297] проснулся. Мои частые переезды из Ирландии в Англию познакомили меня с морем, и я беспрестанно был тверд на ногах во все время сильного продолжавшегося ветра, восставшего на третий день после того, как мы потеряли землю из виду, и которой почти десять часов обращал в ничто все наши усилия. Два человека с средины большой мачты свирепством его были брошены в море; он изорвал в лоскуты наши парусы и сделал тщетным все то, на что мы не покушались для спасения двух матросов. Вскоре по том переломил короб меньшой нашей мачты, которая упала в воду, и с оною четыре человека и два юнга; но, к большему щастию, ухватившись крепко за мачту, все они были спасены. Наконец, после неутомимых трудов, остальные парусы были собраны, и корабль, будучи облегчен, плыл с помощию одного переднего паруса. Море чрезвычайно волновалось, и его колебание, соделав пребывание на палубе весьма беспокойным, и не имея надобности там быть: то и возвратился я в свою койку, где скоро, погруженный в глубоком сне, забыл Океан, его волнение и опасности. Наконец был пробужен поразительным свистом начальника снарядов корабельных, которой звал матросов завтракать. Молчание кормщика, коего крики более не поражали ушей моих, тихое колебание корабля, [298] уверили меня, что, ветер наконец прекратился. Одевшись скорее, взошел я на палубу, и увидел, что действительно буря кончилась, что ветер был попутный и что судно с поднятыми свободными парусами плыло почти по семи миль в час.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Заговор. — Безрассудное предприятие осужденных овладеть кораблем. — Возмутители усмирены. — Поступок мой во время сего смятения. — Чрез оной снискиваю я дружбу и доверенность Капитана. — Прибытие в Тенериф. — Описание города и гавани Санта Круц. — Мне позволено вытти на землю. — Посещение Оратавии, города, лежащего близь Пика. — Подробности, относящиеся до страны, окружающей сию гору. — Возвращение на корабль.

За опасностию, которой мы недавно были подвержены, воспоследовала другая, едва не соделавшаяся для нас гибельною. Капитан, по своему человеколюбию и по причине худого их здоровья, многих ссылочных освободил от оков, и, как я уже сказал, позволил им по десяти человек вместе прогуливаться на палубе. Двое из них (они были Американцы), имея некоторое познание в мореплавании, [299] согласили большую часть сотоварищей своих к покушению овладеть кораблем, уверяя их, что сие легко можно сделать, и что, по исполнении его предприятия, отвезут они их в Америку, где не только каждой из них возвратит свою свободу, не сверх того получит и земли, — которые будут им даны Конгрессом, да в добавок деньги, вырученные за продажу корабля и его грузу, кои разделят они между собою.

Таким образом, убедив их, положили, чтобы в тот самой день, во время обеденного стола Офицеров, товарищам их, на палубе находящимся, разломать дверь оружейного магазина, которой был на заднем баке; что, по исполнении сего, подадут они знак двум своим товарищам, которым поручено будет в сие время разговаривать со стоящим на часах солдатами, дабы на них напасть, их обезоружить и наконец возвестить прочих, своих сотоварищей, чтобы выходили из трумы и поспешали на палубу.

Сей заговор умышлен весьма; тайно и произведен в действие с такою же скоростию; а как оказался к сему благоприятной случай, то, не ожидая определенного времени, начали производить в действо предпринятое ими намерение в ту самую минуту, как Капитан и с ним большая часть Офицеров сошли вниз для осмотрения погреба, в котором недавно начала течь одна бочка. Выключая человека, находившегося у руля, я был тогда один на палубе. Будучи поражен шумом, которой раздался на верхней палубе, побежал [300] туда, дабы узнать причину оного; но едва сделал несколько шагов, как остановил меня Американец, сопровождаемый одним из ссылочных, которой в ту ж минуту хотел мне нанести удар саблею, бывшею в его руке и им отнятою у недавно им убитого караульного. Тогда схватил я алебарду, которую по щастию нашел подле себя, и одним ударом повергнул к ногам своим одного из них, близь ко мне находившегося. В самое сие время человек, приставленной к рулю, оставя оной, побежал возвестить Капитана. Заставив неприятелей своих отступить на несколько шагов, сохранил я пост свой, и защищал проход к заднему деку; а как число возмутившихся увеличилось: то и хотели они на меня броситься; но вдруг выстрел из тромблона (Тромблон, Гюелар, или Эспингол, есть толстый и короткий мускет, коего отверстие весьма широко; его заряжают горстию пуль или картечь.), учиненный позади меня в их средину, многих ранил и принудил отступить. Вскоре присоединились ко мне Капитан и Офицеры, которые в несколько минут всех их прогнали в трум. Покушение такового роду требовало примерного наказания. Два главные заводчика сего бунта были тот же час повешены на большой райне, а другие жестоко наказаны прутьями на верхней палубе.

Как скоро на возмутителей паки, наложены были оковы, и восстановлены тишина и спокойствие: то Капитан, пришед ко мне, [301] осыпал меня похвалами за то, что (как он говорил) я спас корабль, и уверил при том, что, по проезде в Кап, постарается вознаградить меня за услугу, которую я оказал ему моею неустрашимостию и присутствием духа. Он в то же время приказал магазейному приставу давать мне из съестных собственных его припасов все то, что только я пожелаю, во время путешествия.

Я скоро почувствовал щастливые действия похвального своего поступка. Редко проходил день, в которой бы я не получал от Капитана часть свежего мяса, или дворовых птиц. Сии подарки приобрели мне великое уважение от сотоварищей моих единостольников, для которых, после блюд грубой копченой рыбы, или соленой говядины, не неприятны были вкусной кусок живности, или свежего мяса.

Устремленные к Югу Северо-Западным прохладным ветром, плыли мы по девяносту и по сту миль в сутки. Скоро достигли острова Тенерифа и опустили якорь в заливе Санта-Круц. Сей залив защищается многими, батареями, состоящими каждая из трех или четырех пушек, поставленными в виде полукружия на берегу моря и в некотором расстоянии одна от другой. Главная крепость состоит близ того места, где выгружаются, и уставлена знатным числом пушек большого калибра. Укрепление само по себе хорошо; но как основание его очень низко и почти у самых берегов, а вода весьма высока: то и не можно ей почти выдержать нападения двух линейных кораблей, не смотря [302] на то, что вся артиллерия, ее защищающая, состоит более нежели изо ста пушек.

Город Санта-Круц выстроен весьма неправильно; главные его улицы столь широки, что они более походят на площади; дом Губернатора, состоящий на краю города, есть здание, довольно посредственного виду; его скорее почесть можно за трактир, или постоялой двор, нежели за жилище Гишпанского Вельможи. На другом конце города сооружен четвероугольной монумент в память явления Богоматери Гваншам, кои суть природные жители острова. Остальная часть города более походит на оставленную и необитаемую деревню, чем на торговое место; большая половина домов или недостроены, или развалились, также как и городские стены.

Мы запаслись пресною водою и свежими съестными припасами, и в ожидании, пока некоторые транспорты, которые не столько были легки на ходу, соединятся с нами, несколько офицеров испросили у Агента транспортов позволение, посетить город Оратавию, лежащий в нескольких милях от Санта-Круц. Я объявил желание видеть сей город, и мне позволили ехать вместе с ними. Сия страна прекрасна и весьма плодоносна, не смотря на частые извержения соседственных огнедышущих гор. Мы прибыли в Оратавию около полудня, и помощию знаков, потому что никто из нас не знал языка той страны, велели подать себе несколько яиц и изобильно довольно посредственного вина. Едва сели мы за стол, как замешательство, в котором [303] мы находились от того, что не могли сообщать мыслей своих жителям, было пресечено старым Гишпанским солдатом, которой, будучи некоторое время в плену в Англии, довольно изрядно говорил по Аглински. Мы объявили ему, что приехали из Санта-Круц, дабы поближе посмотреть верх Пика (горы), и спросили его, можно ли будет нам взойти на оную. Он отвечал нам, что в сие время года сего никак не возможно сделать, потому что мы теперь не сыщем ни одного человека, которой бы захотел нас проводить туда; и что несколько тому назад дней заблудившиеся пастухи, ища коз своих, погибли от нестерпимой стужи; но что впрочем обещается быть проводником нашим столь далеко, сколько позволит благоразумие. Мы приняли его предложение, и удалились на одну милю от города, переехав равнину, которая простирается до подошвы горы. Мы с сего места могли видеть все возвышение сей удивительной громады. Бесчисленное множество лавы и ужасные у куски камня, без сомнения отторгнутые от вершины сей сопки, покрывали равнину и простирались почти до самого города. Мы, набрав из оных несколько кусков, усмотрели, что они напитаны воспалимою материею, и были тверды подобно кремню. Я измерил снурком, которой имел с собою, один отломок скалы, и нашел, что в нем было семьдесят футов окружности. Не имея много времени, и чувствуя жестокость чрезмерной стужи, возвратились в Оратавию, где едва получить могли [304] для ужина немного соленой рыбы и несколько в густую свареных яиц. Старой наш солдат сам себя пригласил к пиршеству; но щедро заплатил нам за свой пай живыми и забавными описаниями распрей своих соседей и обманов, употребляемых Горскими жителями противу чужестранцев и любопытных Ученых. Он также рассказывал нам о храбрости, оказанной им противу Мавров, о мужестве своем при осаде Гибралтара, где по нещастию и к неудаче предприятия он попался в плен. Он кончил любопытною повестию любовных дел и успехов своих в Англии. Прерывания его повествований (коих бы и не случилось, естьли б он мог вместе говорить и пить) были наполняемы пением беседы лошаковых фурманщиков, коих ужасной рев нередко прерывал совершенное велеречие старого нашего расскащика, которой, без моего бы посредства, рассердился и велел бы поколотить всю сию честную шайку. Как данное нам дозволение пробыть на земле простиралось до захождения солнца другого дня: то и спросили мы своего толмача, можно ли будет нам сыскать постели. Он объявил нам, что подобная роскошь мало известна Оратавианцам, но что он достанет нам цыновки, коими и должны мм были быть довольными. О сон! естьли богатый сластолюбец жалуется, что не может наслаждаться твоими прелестями в богатоубранных альковах, бедный находит тебя всегда на соломе! И там, не смотря на остервенение бездны всякой гадины, наслаждался я сном, столько же спокойным, [305] как будто бы спал на пуховой перине. До восхождения солнца старой Гищпанец пришел разбудить нас; намерение его было сперва позавтракать с нами, и после того показать нам город. Мы оделись, и скоро сели вокруг стола, на котором лежало с полдюжины небольших хлебов, немного Бакколо и множество изюму. Он также приготовил нам большой котел кофе; но, за неимением сахару и молока, предпочли сему напитку несколько сулей Тенерифского вина.

Город Оратавия лежит на скате кремнистой горы, ниспускаясь в приятной покатости до самого моря; из оного представляется глазам прелестная картина залива; великое число отмелей, в оном заливе находящихся, позволяет входить в нее только тем кораблям, которые не требуют глубокой воды, и одни только купеческие суда могут пользоваться сею выгодою. Вино, плоды и всякие огородные овощи, продаются в Оратавии дешевле, нежели в Санта-Круц. Сия часть острова есть, плодоноснейшая, и снабжает другую сими нужными потребностями. Не возможно найти места прелестнейшего положения. Домы здесь хотя низки, но содержаны в примечательной чистоте, и все построены из белого камня. По улицам с одной стороны протекает ручей превкусной и прозрачной воды, которой, вытекая из обильного источника, стремится по крупному песку с приятным журчанием. Горы, превышающие другие горы, увенчанные лесом, украшенные приятною зеленью, возносят гордые главы свои к небу, [306] испещренному тысячью различных цветов, и удивительной Пик, коею вершина образует последний чертеж сей величественной картины, представляет взорам редкое и великолепное зрелище. Даже оттенки сей блистательной живописи пленительны: сии суть долины, пригорки, украшенные виноградником, из которого истекают тысячи ручьев.

В полдень стали помышлять возвратиться на корабль, и простились с старым нашим солдатом дон Гаспаро. Солнце уже было на закате, как мы приехали в Санта-Круц. К щастию шлюбка находилась на берегу; мы сели в нее, дабы в ту же минуту возвратиться на корабль, будучи весьма довольны своим путешествием.

ГЛАВА ТРЕТИЯ.

Отъезд из Тенерифа. — Мы плывем в Сан-Яго. — Противной ветер препятствует нам стать на якоре в гавани Прая-Бай. — Направляем путь к Югу. — Переправа чрез Экватор. — Обряд купания и бритья во время оной. — Достигаем до высоты мыса Фрио. — Бросаем якорь в гавани Рио-Янейро.

Как скоро запасены были корабли свежею водою, то и дан сигнал, дабы все находящиеся на земле возвратились на свои суда, а на [307] другой день подан знак сниматься с якорей. Будучи несены попутным ветром, вскоре потеряли мы из виду землю. Мы направляли путь к Юго-Западу до тех пор, пока достигли полуденной линии города Сан-Яго. Тогда, переменяй путь, плыли с намерением бросить якорь в гавани Прая-Бай; но в то самое время, когда приближались к устью сей губы, поднялся верховой ветер, и сильным стремлением ударял в корабельной нос; почему и рассудили, что все наши усилия войти в гавань, отнимая у нас много времени, могут еще подвергнуть нас великим опасностям. И так оставя сию мысль, дан был знак плыть в открытое море. Мы направили тогда путь к Югу; прошли равноденственную линию, но не без точного наблюдения любопытного и примечательного обряда брития и купания, или бани. В полдень охриплый голос окликнул корабль: «О! корабль! О! Другой с намерением поставленной вскричал: Галло! какой это корабль? Албермал. — Я не помню, чтоб он проходил здесь: я хочу непременно осмотреть его». Тогда с полдюжины удивительных и странных образин явились на Корабле, как будто бы вышли из глубины морской: у каждой из оных привязаны были под мышками некоторого роду небольшие весла для изображения плавил. Они предстали с надменною важностию на заднем баке корабля. Главные действующие лица представляли Нептуна и Амфитриту, сопровождаемых своими Нимфами и Нереидами, которых изображали старейшие матросы корабля; они столь [308] ужасно были испачканы красною вохрою, и так скрыты своею одеждою и париками, сделанными из отрепья, что почти не возможно было распознать их. Получивши от Капитана двойную плату, на него наложенную по тому, что корабль его в первый раз проходил линию (оная состояла из четырех кружках рому и двух фунтах сахару), начали они спрашивать с таковою же важностию всех на палубе находившихся. Когда кто утверждал, что он уже проходил линию, и что сие было не справедливо, тогда обладатель морей обращался со всем приличным ему величеством к одному из своих Тритонов, у которого был в руках чрезмерной величины реэстр, и говорил ему: «Посмотри, взнесено ли в список имя сего человека». Естьли ответ был отрицателен, тогда пошлина, из рому и сахару состоящая, была требуема. Когда дошла до меня очередь, то Капитан просил божка позволить ему заплатить за меня. По исследовании о всех находившихся на заднем баке, начали справляться о своих товарищах, приготовя все нужное, чтоб представать льстивое зрение погреба Нептунова всем тем, которые были не в состоянии, или не хотели заплатить пошлину. Для сего привязали они к большой мачте столб, сквозь которой провели веревку, а в конце оной утвердили рычаг, служащий вместо седалища. Повар, коего угрюмый вид и нрав для всех казался неприятным, избран был ироем сего представления. Поелику он не захотел заплатить подати, [309] хотя и мог легко сие исполнить: то раздраженные боги, не смотря на его сопротивление, посадили его на рычаг, между ног провели ему веревку, а другую обвили ему около тела, так чтоб он упасть не мог, и тогда, подняв его к райне, погрузили в море с высоты более нежели на пятьдесят футов. Таким образом троекратно сии властители морей погружали в глубокие свои пропасти бедного повара; но сей нещастной был столько уже слаб и истощен в своих силах после третьего погружения, что даже стали опасаться о его жизни. Тем кончилась сия часть церемонии, а прочие осужденные отделались брением, которое совершал сам Нептун. Во время сего торжественного обряда страдалец посажен был на доску, положенную поперег на краях большого чана. Бритва бородобрея была не иное что, как кусок железного обруча, а мыло его, не столь хорошее как Виндзорское, составлено из сала, дегтю и всякого роду нечистоты. Вся неприятность сей операции, не упоминая о боли, произведенной рукою бородобрея (хотя и была рука морского бога), побуждала страдальца употреблять все усилия, дабы извлечь себя из сего жалкого положения. Но увы! во время тщетных его покушений к спасению своему, доска, на которой он сидел, опрокидалась, и бедняк, не предвидя опасности, находился на дне чана, наполненного водою, и был погружен в оной по уши. Избранные для представления нам сего зрелища, стояли вдали, так что и совсем не [310] знали, какая участь их ожидала. По вытерплении страдальцем сей вонючей купели, отрехал он себе голову, и малое причиненное ему неудовольствие приводил себе на память только для того, чтоб сделать и других соучастниками оного. Восхищенные толикими забавами, окончили они сей радостный день приятным пением и плясками, кои и производили на заднем баке. Каждый из осужденных, выключая одного повара, забыл свое наказание, чтобы соучаствовать в оном празднестве, которое продолжалось до самой ночи.

При благоприятном ветре плыли мы спокойно по лазурной поверхности вод, и скоро увидели Кап-Фрио. В полночь того ж дня были от него очень близко. Сей мыс есть небольшой остров, отстоящий на две или на три мили от твердой земли. Во все время плавания нашего между оным мысом и Рио-Янейро ветер был слаб и погода переменчива; сии два места отстоят одно от другого на пятдесят или шестдесят миль расстояния; довольно сильный ветер, восставший с морской стороны, гнал пар между островов, как наконец бросили мы якорь при входе в гавань. На другой день поутру, Агент наш поехал в город для свидания с Виц-Роем, а после обеда мы снялись с якорей и вошли в гавань; проходя мимо крепости, приветствовали ее тринадцатью пушечными выстрелами; она же напротив наш корабль, так как он был не военной, отблагодарила только одиннатцатью выстрелами. Мы стали на якоре насупротив города: все [311] наши суда вообще были в хорошем состоянии, и до сих пор мало ссылочных умерло. Во время переправы от Тенерифа до сего места лишились мы только четырех мущин и одной женщины: потеря не весьма большая, естьли помыслить о бедственном положении, в котором находились сии нещастные, о перемене климата и о нездоровых и почти гнилых припасах, составляющих единую их пищу. Вскоре предоставлено было нам с твердой земли свежее мясо, овощи, и прислано несколько лодок, нагруженных померанцами, бананами, апельсинами, ананасами и всякого роду плодами, растущими под Тропиком. Сии плоды были разделены всем ссылочным по равной части, и изобилие оных было столь великое, что за весьма небольшую плату раздавали их каждое утро.

Сия пристань весьма удобна, и вмещает довольно великое число кораблей, которые, будучи защищены от ветров, могут стоять в ней безопасно. Город Сент-Себастиен обширен и правильно выстроен; но лежит на низком и сыром месте и окружен высокими горами; не получает никогда свежего и прохладного воздуха ни с земли, ни с моря: по сей причине летний зной здесь несносен и воздух во все времена года весьма не здоров. В нем есть несколько широких улиц; но все они вообще узки; площадь, находящаяся перед местом, где выгружают корабли, обширна; в конце оной с Южной стороны виден Дворец Виц-Роя, великолепное здание, построенное из камня, и которое, сказывают, богата убрано. [312] Внутренность церквей украшена щедрою рукою, и во многих из числа оных есть Прекрасные органы и драгоценные картины.

В сем городе всякий род ремесленников или купцов занимает особенную часть оного, так что есть целые улицы, населенные, портными, другие плотниками, и так далее.

Великое число укреплений и батарей, окружающих Сен-Себастиен, представляют его крепким; но неприятель, завладевший островом Кабрским, лежащим выше сего города не в дальнем расстоянии, и будучи подкреплен несколькими кораблями, могущими подойти туда, скоро бы заставил его сдаться на капитуляцию.

Вывоз произведений города и округи Рио-Янейро состоит в золоте, сахаре, сарачинском пшене, кофе и многих родах лекарственных зелий. Мы собрали множество семян и взяли несколько черенков Индейского тростнику, померанцевых и лимонных деревьев, в намерении завести их в странах новых наших Южных владений. [313]

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

Сигнал отправиться в море. — Снимаются с якорей. — Шквалы со громом и молниею. — Небо проясняется. — Продолжение прекрасной погоды. — Прибытие к мысу Доброй Надежды. — Капитан дарит мне сто долларов за услугу, мною оказанную во время бунта ссылочных. — Мне позволено вытти на твердую землю. — Описание обычаев жителей Капских. — Обед в трактире за общим столом. — Встреча с забавным Французом. — Подробности, которые он мне сообщает о невольниках, о соседственных народах и о стране Автеникасов.

По прошествии трехнедельного пребывания в Сен-Себастиене, больные, будучи излечены, корабли запасены свежею водою, нагружены овощами и плодами всякого рода, дан сигнал отправиться в море. Первые четыре дни плыли мы при помощи приятного Северо-Западного ветра; но вдруг небо покрылось тучами загремел громе, со всех пределов воспламененного горизонта засверкала молния, страшные шквалы подвергали нас опасности, как в одно мгновение ока все сии страшные явления, предвещающие бурю, исчезли. На рассвете ветер обратился к Югу, и мы имели беспрерывно прекрасную погоду до своего прибытия к мысу Доброй Надежды двадцатого Июля; после полудня того ж дня стали на якоре в заливе Де Латабль. [314]

Сия гавань, будучи последняя, к которой могли мы пристать во время остальной части нашего путешествия, а по сему все вообще были употреблены для снабжения кораблей всеми потребностями, нужными для нас, как теперь, так и на будущее время для пребывания в колонии. На другой день, по утру очень рано, Капитан приказал спустить шлюбку в море, дабы переехать на твердую землю; он возвратился почти в полдень, и призвав меня к себе, дал мне записку на сто долларов, по которой должен я был получить деньги с одного Капского купца; он объявил мне при том; что я властен каждой раз, естьли только сие доставит мне удовольствие, пользоваться случаем отправления шлюбки на матерую землю, для прогулки в городе, напомянув только, чтоб я всякой раз уведомлял дежурного Офицера о моей отлучке. Сия совершенная его ко мне доверенность была для меня лестнее, нежели его подарок, и я действительно столько был приведен в замешательство толикими благодеяниями, что едва был в силах изъявить ему мою благодарность. Я посещал город почти каждый день во все время нашего пребывания в оном месте, стараясь возвращаться на корабль при захождении солнца, а деньги, мною полученные, употребил на то, чтоб доставить себе все вещи, необходимые для Меня в Новой Голландии.

Нет ни единого дому в Капе, где бы не поднесли приходящему Сопи, то есть, стакан Араку, можжевелового вина, или даже [315] Французской водки. Можжевеловой напиток обыкновенно употребляют поутру; также в обыкновении подносить вам, перед обеденным столом, стакан белого вина, настоянного сабуром (алоессом), или полынью. Во время обеда пьют без различия пиво и вино. Здешние обыватели любят пиво, но всем пивам предпочитают портер (Портер есть пиво, которое вообще пьют Агличане, бедные или богатые; есть однакож еще два рода пив, не столько крепких, как это, из которых одно называется смал бер (слабое пиво), а другое табл-бер (столовое пиво). Сие. последнее есть смесь портера и смол-бера. Ал есть пиво первого сорту по своему цвету, по своей крепости и по своему вкусу: оно предпочитается портеру; однакож утверждают, что оно не здорово.). После дессерта, которой всегда бывает изобилен, приносят трубки с табаком, и питие и курение продолжается до самого вечера. Все их удовольствие состоит пить, а роскошь в изобилии напитков в погребах. В том иногда тщеславие даже небогатых жителей доходит до чрезвычайности. Один день, прогуливаясь с моим знакомцем, указал он мне человека, сидящею у дверей своего дому, и которой в ту самую минуту, как мы мимо его проходили, закричал своему, невольнику, чтоб он принес ему стакан вина. Приятель мой, ожидая сей опыт посмеяния достойного тщеславия, уверил меля, что этот человек не имеет ни капли, [316] вина в своем доме, и вероятно не пивал его десять разе во всю жизнь свою. Когда ж мы прошли несколько далее, то я оглянулся назад, и действительно увидел, что невольник принес ему стакан пива, которое хвастун наш выпил с весьма важным видом. На двенадцать миль расстояния от Капа, обыватели для работы предпочитают лучше покупать Негров, нежели употреблять в оную Готтентотов. Будучи не рачительны к своей должности и не столь верны, ленивой Готтентот, часто опасаясь тяжкой работы, уходит от своего господина, и сим приводит его в великое расстройство; Негры также иногда скрываются, но тщетно стараются возвратить свою вольность; ибо вскоре после того бывают пойманы и отправлены к Баллии, или окружному смотрителю, которой за весьма небольшую сумму возвращает их господину. Тогда наказание им бывает не столь жестокое, как о том думают; и естьли сказать правду, то в самом деле мало таких мест, в которых бы так человеколюбиво обходились с невольниками, как в Капе.

Невольников Креол, то есть родившихся от Негра и Европейки, предпочитают, более уважают и платят за них вдвое противу других. Цена за них бывает чрезвычайная, естьли знают они какое нибудь ремесло: хороший повар стоит от осми сот до тысячи двух сот рикс-долларов; механик вдвое, а другие ремесленники судя по мере их знания и искуства. Их вообще хорошо одевают; но все они ходят с босыми ногами в знак [317] рабства их. В здешней стране нет ни единого из того подлого и дерзкого племени, которых в Европе называют холопами (слугами); роскошь и тщеславие не ввели еще здесь в употребление вредную и опасную бесполезность иметь богатым людям передние, наполненные тунеядцами, как у нас в Европе не редко бывает.

Негров Мадагаскарских и Мозамбикских начинают остроумнейшими и наилучшими художниками; их полагают, что они также деятельнее и вернее других. Когда их привозят в Кап, то обыкновенно платят по сту по двадцати и по сту по пятидесяти пиастров за каждого человека. В городе употребляют особенно Индейцев в домашних работах; находятся также несколько и Малейских невольников; но они изо всех вероломнейшие, опаснейшие, и часто убивают господ своих; когда бывают пойманы, идут на казнь с великим хладнокровием. Я слышал, как один из сих извергов объявил на месте казни громогласно, что он радуется об учиненном им злодеянии; ибо скоро возвращен будет на свою родимую сторону, и я удивлялся, что подобное удостоверение не возраждало еще больше преступлений.

Я часто, обедал в трактире за общим столом, где и познакомился с умным добрым и честным французом, которой бывал почти во всей внутренности сей страны. Он часто рассказывал мне любопытные подробности о своих путешествиях, а из всех его повествований больше всего старался я [318] сохранить в памяти подробности путешествия его в землю Автеникасов, которые и сообщаю здесь Читателю.

«Один путешественник (говорил он мне), приехавший в Кап с желанием осмотреть внутренность сей страны, я предложил ему мои услуги. Договор скоро заключен был между нами, и я в несколько дней закупил и приготовил все для нас нужное. Мы отправились в дорогу около половины Декабря; с начала направил я путь к Голландским Готтентотам. Караван наш состоял из четырех лошадей; из числа оных на двух ехали я и хозяин мой, а на остальных два Готтентота. Сии последние должны были служить, и для нас, естьли б с нашими лошадьми случилось какое нещастие. Мы имели еще с собою трех природных жителей, из коих у каждого было по одной собаке. По наступлении вечера, остановились мы у подошвы тех высоких гор, которые окружают Кап с Востока.

«По истечении другого дня переправились чрез небольшой ручеек и приехали к лесу, называемому лесом де Гран-пер (лесом деда), лежащему близь земли Автеникасов. Сия часть страны обитаема, начиная с вершины гор до берега морского, поселенцами, которые содержат там многочисленные стада, делают масло, собирают мед, рубят лес для топления и для употребления в работу: Все сии произведения посылают они в Кап на продажу. Удивительнее всего видеть, что народ, изобилующий [319] строевым лесом, не делает для себя прочных жилищ вместо бедных хижин, составленных из простого плетня и покрытых землею; буйволовая кожа, растянутая на четырех столбиках, составляет их постель, и одна цыновка закрывает отверзтие двери, которая служит им и вместо окон; две или три грубо сделанные скамьи, несколько досок, худо сплоченных, служащих им вместо стола, и большой сундук, имеющий около четырех футов в квадрате: вот единственное убранство сих логовищ. Однакож сии народы живут в изобилии, имеют много рыбы и весьма вкусной дичины; сверх того наслаждаются они более, нежели другие Колонисты, драгоценною выгодою иметь во весь год беспрерывно в садах своих изобилие всякого роду огородных овощей. Сими благотворительными дарами обязаны они плодородию земли и естественному разлитию многих ручьев, которые в течении своем, пресекая друг друга в тысяче местах, предоставляют сим плодоносным землям возможность производить, плоды во все четыре времени году.

«Хозяин мой, искав птицы, называемой Турокко (Есть (говорит Г. Бюфон) в сей самой Сенегальской стране птица, о которой не упоминал ни один из прежде бывших нас испытателей Природы, и которую мы изобразили под наименованием Сенегальской горлицы с длинным хвостом, под коим названием получил я ее от г. Адансона; совсем тем, как сей новой род кажется нам совсем отличен от Европейской горлицы, то и рассудила назвать ее собственным именем Турокко, потому что сия птица, имея нос и многие другие свойстве горлицы, носит хвост свой подобно как птица, известная под названием Гокко.), которую он застрелил, упал [320] в яму, около двенадцати футов глубины, выкопанную Готтентотами для ловли хищных зверей, а особливо слонов; к щастию, что на сей случай ни одною из них в ней не находилось; а еще больше того должен он был почесть себя щастливым, что не попал на кол, вбитой на дне сей ямы. Отверстие сих рвов слегка бывает покрыто древесными ветвями, дерном и мохом; сверху раскладывают сего рода растения, до которого слоны весьма лакомы; и сие тяжелое животное, бросившись на любимую свою пищу, упадает в ловушку, и убившись от своего падения, находится тогда во власти хитрого Готтентота.

«После многих бесполезных покушений освободиться из ямы, хозяин мой выстрелил из ружья, и сим средством дал нам о себе знать, где он и сколь нужна ему наша помощь. Сколь не подвергал его сей случай опасности, однако не помешал ему преследовать раненую птицу, которую наконец, поймав, почитал себя щастливейшим человеком, что получил столь прекрасное приобретение за толь маловажную цену. [321] Турокко столько же собою красив, сколько голос его приятен; он имеет перья прекрасного светлозеленого цвету; хохол подобного ж цвету, окруженный белыми перьями, украшает его голову красные и блестящие его глаза обведены совершенно белою полосою; его крылья, будучи сияющего пурпурового цвету, превращаются в фиолетовые и переменяют цвет, смотря до ударению света, как на нее смотрят. Натуралисты относят сию птицу к роду кокушек; но ошибаются, потому что Турокко не имеет никакова подобия с оною птицею; везде кокушка питается улитками и насекомыми, а Турокко, в какой бы части Света не находился, насыщается единственно одними плодами; кокушка, будучи всегда хладнокровна и ленива, не делая своих собственных гнезд, несет яйца в гнездах других птиц, и таким образом избегает трудности кормить детей своих; Турокко, напротив того, вьет гнездо, сидит на яицах и печется о своем семействе. Подобная несообразность в свойствах довольно утверждает различность рода их». [322]

ГЛАВА ПЯТАЯ.

Слоновая охота. — Брани Кафров. — Бесчеловечной поступок Колонистов. — Пример их жестокости в убийстве молодого пленника. — Нечаянная встреча со львом. — Мужество и плачевная смерть одной женщины напавшей мальва для защищения стада своего. — Описание белого орла. — Подробности о многих обыкновениях Готтентотов.

«Едва вынули мы хозяина своею из ямы, как прибежал к нам один из наших Готтентотов с известием, что он нашед слоновой притон. С трудом следуя за ним несколько часов сквозь лес, весьма частой и почти непроходимой от колючего терн, наконец пришли к месту, на котором росли несколько невысоких дерев и небольшой кустарник. Мы остановились, и один из наших Готентотов с удивительным проворством взлез на дерево. Осматривая несколько минут вокруг себя, приложил палец ко рту, давая чрез сие нам знать, что не должно нам делать ни малого шуму, и жжимая и разжимая руку несколько разе, показал нам число видимых им слонов.

«Тогда держали мы военной совет, и решились, чтобы тот, которой их видел с дерева, провел нас тайно сквозь кустарник, как возможно ближе к тому месту, где он усмотрел их. В несколько минут [323] очутился я близь одною из сих животных, которого я сперва и не приметил, не от того чтобы страх помрачил мое зрение, на по тому, что я не мог вообразить, дабы столь ужасная громада, находившаяся передо мною, была то животное, которое я столько нетерпеливо желал увидеть. Мы в самую сию минуту находились на возвышенном месте, с которого удобно было нам смотреть, на него. Между тем, как с величайшим желанием старался я увидеть сего слона, которой однакож находился в глазах моих, но коего, по незнанию моему, почел за отломок каменной горы, выведенной из терпения Готтентот кричал мне: Ну! видите ли его? Вот он, вот он! говорю вам. Наконец небольшое движение обратило мое внимание, и вскоре у видел я голову и клыки, которые сие животное обратило на мою сторону, и которые до сих пор были сокрыты огромностию его тела. Хозяин мой, подле которого я находился, в ту же самую минуту выстрелил в него из ружья. Я тотчас последовал его примеру, и обе наши пули, пронзивши ему голову, он пошатнулся и упал. Звук двух наших выстрелов испугал остальную часть слонов, коих было числом тридцать, и все они удалились столько же поспешно, сколько позволяла им их тягость.

«Между тем, как мы рассматривали убитого нами слона, один из наших Готтентотов выстрелил по другому, которой прошел мимо нас. Кровь, струившаяся вдоль его огромных ребр, доказывала, что он был [324] ранен, и мы пустились за ним в след. Он конечно бы лег, естьли б удвоенные наши выстрелы ему в том не помешали. Вскоре удалился он в самую густоту леса, и мы с трудом продолжали его преследовать до такого места, которое было загромождено и завалено многими деревьями, кои время или громовые удары повергли на землю. Зверь, приведенной в ярость многими полученными ранами, вдруг с бешенством бросился на одного Готтентота, которой лишь только по нем выстрелил; захватив его, раздавил и проколол одним клыком; после долговременного трясения бросил от себя далее, нежели на двадцать сажен. Мы находились не больше как в тридцати шагах от бедного нашего сотоварища. Я имел на себе столько тяжести, что не мог скоро бежать. Карабин мой был очень тяжел; я нес много припасов, а сверх того висела у меня на плече сеть, в которой находилось довольно птиц. Однакож я начал бежать из всех моих сил; но слон, приметивши меня, погнался за мною с такою выгодою, которая всякую минуту его ко мне приближала. Видя беду неизбежимою, будучи оставлен Готтентотами, коих жар и бодрость охладели от злощастного жребия их сотоварища, единое средство к моему спасению состояло, чтоб спрятаться за пень толстого дерева, к щастию моему подле меня случившегося. Едва успел я ускользнуть, как прибежал зверь; но, будучи устрашен криками, испускаемыми Готтентотами, остановился послушать. Он [325] находился не далече от меня, и мне способно было стрелять по нем по моему произволению; но будучи не уверен, и не надеясь одним выстрелом, хотя он уже получил многие раны, убить его наповал удержался от сего намерения, и пребыл в опасном моем положении, ожидая той минуты, в которую раздробить меня в куски сей свирепый неприятель.

«Скрывшись за деревом и не смея пошевелиться, ни отвечать на крики наших Готтентотов, кои, почитая меня мертвым, наполняли лес своими воплями. Я бросился бежать из своего убежища, как скоро слон удалился, и показавшись своим товарищам, выстрелил в него из своего карабина, что однакож его не остановило, но только заставило скрыться в самую густую часть леса, где скоро он и исчез из глаз моих.

«Выстрел мой был знаком величайшей радости. Скоро окружили меня все наши Готтентоты, коих лица изображала живейшее их удовольствие, и хозяин мой в чувствительных выражениях, заключив меня в свои объятия, явил мне, сколь он был доволен щастливым моим избавлением. При наступлении ночи, возвратились мы к убитому по утру слону; множество больших птиц уже им овладели и много содействовали в раздроблении его тела.

«Не теряя времени, мы развели огонь, Готтентоты раскинули наши палатки и спешили показать нам искуство свое в поваренном мастерстве. Они отрезали сперва [326] несколько кусков, которые оставили для себя, а один кусок изготовили для нас. Я в первой раз еще употреблял сию пищу; нашел ее превкусною, и обещался есть ее не в последний раз. По окончании ужина, установили порядок для ночной стражи: предосторожность, необходимая в сих местах; а между тем легли спать с таким же спокойным духом, как будто бы ночевали в самом лучшем трактире. Мы спали крепко до восхождения солнца, по том продолжали свой путь. Переправясь чрез одну маленькую речку, встретили мы одну толпу Готтентотов, почти из осмидесяти человек состоявшую, удаляющихся от театра войны. Ми узнали чрез своих вожатых, что сии народы подло были оклеветаны Белыми. Беспрерывные мучения, обиды и тиранство Колонистов подают повод к сим браням, в которых описывают Кафров свирепыми зверьми и кровопийцами, кои не щадят ни возраста, ни пола, и совершенно презирающий священные права человечества; но сии же самые Белые, кои поносят таким образом, неприятелей своих, часто, под пустым предлогом, якобы лишились стад своих, доказывая, что они будто бы уведены Кафрами, вооружаются противу сих нещастных, вступают в их жилища, истребляют без различия целые селения, и опустошив страну, угоняют стада, которые им гораздо легче и способнее похитить, нежели вскормить. Недавно, во время, разграбления Кафрских жилищ, юных лет мальчик спасся [327] от всеобщего истребления своих соотечественников, скрывшись в дуплистом дереве, где по нещастию был найден одним из числа Белых разбойников, которой решился удержать его у себя и сделать из него невольника. Начальник сей шайки повелительно требовал себе дрожащего Юношу, коего другой Колонист с таковым же упорством не хотел отдать. Воспламененный свирепым неистовством начальник сей, бросился с бешенством на невинный предмет распри их. Естьли так! вскричал он тогда, когда он не будет мой, так и тебе он не достанется! Произнеся сии слова вынимает из ножен саблю, и поражает нещастную жертву, которая упадает с раздробленным черепом у ног своего убийцы.

«Около половины того ж дня один из Готтентотов, опередивши нас почти на сто шагов, вдруг возвратился к нам со всеми признаками ужаса, крича, что он видел льва, лежащего в кустарнике не в дальнем расстоянии, и которой непременно бросится на нас, естьли мы отважимся итти далее. Мы остановились, дабы расположить, что нам делать, и посоветовать между собою; и хозяин мой, нетерпеливо желая присоединить к другим своим сокровищам шкуру лесного царя, решился к нападению. И так, поруча лошадей и собак под присмотр одного сей страны уроженца, оставили их позади себя, и, будучи только пять человек, пошли далее, обращая со вниманием взор на все стороны. Прошед с половину мили и не [328] видя ничего, заключили, что этот лев существовал только в воображении бедного Эака (Готтентот, принесший нам об нем известие ), и которой недавно видел собственными своими глазами погибель госпожи своей, которая была растерзана одним из сих животных, коих он с того времени сильно опасался.

«Вот каким образом Эако рассказал нам сие ужасное приключение, случившееся с доброю и злощастною его госпожою. Жилище сей женщины находилось у самого леса. В одну ночь все ее семейство было вдруг разбужено ревом скотины, запертой в загородке подле дому. В ту самую минуту все жившие в том доме мущины вооружились, и прибежав к тому месту, откуда происходил рев, увидели льва, которой разорвав плетень, пробрался в средину сих животных, и между оными производил страшное кровопролитие и опустошение. Надлежало только войти в загородку, дабы выстрелить по льве и его убить; но ни хозяйские дети, ни слуги, ни невольники не смели на сие отважиться. И так храбрая и великодушная мать, пришедшая в отчаяние видеть опустошение, причиняемое сим алчным зверем, входит одна, и имея в руках заряженное ружье, приближается к кровопролитной сцене; ночной мрак, препятствовавший ей ясно рассмотреть своего неприятеля, к нему подходить по нем стреляет; но, к нещастию, только что его ранит. Тогда лев с ревом бросается на нее; в ту самую минуту [329] испускаемой крик сею нещастною заставляет наконец детей ее бежать к ней на помощь. С яростию и будучи в отчаянии бросаются они на зверя; ослабевший уже от полученной раны, и которой скоро будучи поражен их ударами, падает окровавленный на растерзанное тело жертвы своей. Сверх глубоких ран, причиненных ей когтями льва, он сверх того укусил и отгрыз у ней руку. Все старания были бесполезны, и сия мужественная женщина несколько часов после сего испустила дух в объятиях и посреди тщетных сожалений малодушных детей и слуг своих.

«Воспоминание об оном ужасном происшествии произвело столь глубокое впечатление в уме Эако, и наполнило его столь великим страхом ко львам, что часто обеспокоивал своих сотоварищей пустыми тревогами, уверяя их, что они находились подле львиной пещеры, или что сие животное непременно лежит в кустарнике, которой, он им показывал; но они так уже привыкли к его страху, что никак оным не уважали, а по сему и советовали моему хозяину велеть привести лошадей и продолжать путь, предуведомя его, что мы находились на три дни езды от всякого жилища, и что наши припасы были почти на доходе. В сие самое время испуганной Эако накричал: Вот он! там! там! Я бросил взоры на куст, где услышал шум и в ту самую минуту увидел льва, которой подобно скорости молнии бросился на одного из наших [330] Готтентотов, находившегося от него ближе всех. Зверь, не измеря хорошо расстояния, миновал сего нещастного, коего однакож поверг на землю, и которой, находясь под ним, и не теряя рассудка, крепко обхватил тело льва, и в оном положении лишил его возможности причинить ему малейший вред. В то самое время один из его товарищей побежал к нему на помощь, и наставя конец ружья своего в ухо животного, повалил его мертвого, и таким образом избавил товарища своего от страшной опасности.

«Сие новое бедствие и потеря одного Готтентота, убитого слоном, успокоили несколько жар наших преследований, и хозяин мой наконец стал помышлять возвратиться в Кап, куда и приехали, не испытав дорогою над собою никакого примечательного приключения. Я на возвратном пути застрелил орла весьма мало известного роду, которого хозяин мой почитал за добычу из достойную любопытности. Эта птица была совершенно белая, а на шее имела полосу или ожерелья темно-золотого цвету, и по сложению тела больше похожа на сипа, нежели на орла. Впрочем голод превращает орла в коршуна, то есть, что когда орел бывает голоден: то, подобно как и сип, или коршун, питается падалищем. Великая ошибка думать, что орел кормится только другими птицами, коих он добывает; я видал его, что он, подобно как и другие плотоядные птицы, привлекаем был запахом гнилых остатков зверей, нами убитых. [331]

«Сей умный и опытный Француз сообщил мне также некоторые подробности о Готтентотах, опровергающие совершенно все то, что многие путешественники рассказывают об одном весьма нечистоплотном обряде, и которой, по их удостоверению, служит к освящению брака сих диких. Оный состоит, по их словам, в том, что жрец публично испуская урину, оною обливает распростершуюся у ног его чету. Обряды их бракосочетания просто состоят, говорил он мне, в согласии между мущины и женщины жить вместе до тех пор, пока сие им будет угодно. После подобного обещания они уже и супруги. Тогда заколают быка, или барана, для празднования сего торжества; с обеих сторон родственники снабжают новобрачных некоторым числом скота. В самое сие же время строят они себе шалаш, загораживают место и собирают, около себя все для них нужные и потребные вещи. И так как они друг другу обещали, живут вместе до тех пор, пока удовольствие или склонность их соединяет; но как скоро произойдет между ими какая нибудь ссора, к прекращению коей нет никакой надежды: тогда разлучаются, наблюдая столь же мало церемонии, как при их соединении. Будучи тогда свободны, и тот и другой стараются заключить новой союз, и ищут жену или мужа любезнее прежних.

«Во время разлучения пожитки между мужа и женою бывают разделены на равные части; но естьли муж, яко начальник, то [332] значит будучи сильнее, захочет все себе присвоить, тогда жена тотчас находит себе защитников, которые вменяют себе в славу сражаться за ее права. Не редко случается, что и родственники мужа берут также его сторону. Тогда толпа разделяется, начинается сражение, и, как обыкновенно везде бывает, правильно ли, или нет, победитель предписывает закон побежденному. Когда бывают дети, то мать берет на свое попечение младших, на особливо дочерей; но естьли напротив они суть мальчики и столь уже взрослые, что могут ходить с отцом, тогда принадлежат ему, и за ним следуют. Разводы совсем тем не так обыкновенны, как бы можно о том думать, а равномерно достойно примечания и то, что между сими дикими нет ни закона, ни обряда, который бы вспомоществовал им в разобрании их распрей.

«Супружеская верность с большею святостию наблюдается Готтентотами, отдаленными от Колонистов, нежели теми, кои, делаясь больше просвещенными, развращены по мере отдаленности их от Природы. Хотя многоженство не противно их обычаю, однако не есть между ими обыкновенное; ибо, без сомнения, любя спокойствие и мирную жизнь, имеют редко более одной жены. Нет примера между простолюдинами, чтоб одна женщина отдалась бы двум мущинам, то есть, имела бы вдруг и мужа и любовника. Натура, требующая, чтоб отец, дабы любить и воспитать свое детище, не имел бы [333] ни малейшего сомнения об его существовании, премудро поселила в сердце Готтентотской женщины сильное и непреодолимое отвращение к столь постыдному, а между нами, просвещенным народом, столь обыкновенному прелюбодеянию. Оное у сих диких людей почитается даже столь великим преступлением, что мужду будучи уверен в самой малой неверности жены своей, имеет право ее убить, ни мало не подвергаясь за то мщению своих собратий.

«После понятия о должностях и чести, которое, по удостоверению моею путешественника существует между сими народами, Читатель скорее согласится отвергнуть утверждения многих Писателей, уверяющих, яко бы готтентоты вступают в союзы кровосмесительные. Один раз, продолжал мой французской повествователь, дав им почувствовать, какова суть о том мнения об них Белые, то оказали они мне великое негодование. Разве вы нас почитаете за скотов? сказали они мне, и в ту же самую минуту, прервавши разговор, от нас удалились».

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие в Ботани-Бай, с описанием страны, нравов, обычаев и религии природных жителей, славного Георгия Баррингтона. М. 1805