СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ШТЕЙН В. И.

САМОЗВАННЫЙ ИМПЕРАТОР МАДАГАСКАРСКИЙ

(М. А. Беньовский).

(Окончание. См. “Исторический Вестник”, т. СХIII, стр. 176)

II.

По прибытии в Макао, где Беньовский был очень приветливо принят португальским губернатором Сальданьи, авантюрист не замедлил снестись с кавалером де-Робиеном, представлявшим в Кантоне интересы французской индийской компании, ходатайствуя о принятии его под покровительство французского короля и о поднятии над галиотом французского флага.

Необычайная постройка небольшого судна, бедственное положение экипажа, из числа коего всего восемь человек пользовались удовлетворительным здоровьем, отважность мореплавателя, который чуть ли не первый ознакомился с Японским архипелагом на всем протяжении — все это придавало незаурядный интерес личности Беньовского. Молва о любопытных и важных открытиях, якобы сделанных путешественником, привлекала к нему всех директоров, управлявших в Макао торговыми компаниями. Голландцы особенно заискивали у Беньовского, из опасения, чтобы он не согласил торговые компании других национальностей на торговлю с Японией. В свою очередь, и директора английской ост-индской компании делали Беньовскому весьма заманчивые предложения, а пока тот колебался, кому [598] выгоднее продать свои услуги, Степанов возбудил пред городскими властями жалобу, обвиняя Беньовского в том, будто он увез обманом товарищей из Камчатки, а потому и просил китайское правительство чрез голландских резидентов захватить Беньовского, как беглого преступника. Возможно, что эта жалоба была подстроена голландцами, а затем использована англичанами, но истинной подкладкой ее являлось то, что положение русских беглецов оказалось весьма тяжелым. После продолжительного питания недоброкачественною корабельной провизией и обессиленные непривычным морским путешествием, русские беглецы набросились с жадностью и без разбора на свежую пищу и поплатились почти все нездоровьем; из них тринадцать человек умерли в первый же день по прибытии, а через несколько дней умерли еще трое.

Сам Беньовский с полным удобством поместился у губернатора и, как отмечает Рюмин: “судно наше со всем такелажем. продал предводитель наш португальскому губернатору, а за какую цену — неизвестно”.

Беньовский уверял, что галиот продан за 4,500 пиастров, что экипирование беглецов ему обошлось в 8.000 пиастров, а содержание их ежемесячно стоило до 6.000 пиастров, на каковой предмет и разошлись 28.440 пиастров, вырученные от продажи мехов, вывезенных с Камчатки (Беньовскому приходилось верить на слово, когда он утверждал, что в 126 ящиках с пушниной оказалось всего 748 бобров, 268 лисиц и 1900 соболей); но все обороты по продажам и расходам он производил бесконтрольно, и на почве денежных расчетов у него и возникли недоразумения с товарищами. Сначала с ним рассорились ближайшие его пособники Винблад и Степанов, а позднее жалобы всего уже экипажа Беньовский сумел опорочить и оклеветал всех в злоумышленном намерении произвести бунт и овладеть городом. Экипаж был взят под стражу, рассажен по тюрьмам и таким образом был вынужден смириться, кроме Степанова, который предпочел заключение выдаче подписки в покорности Беньовскому.

От всех этих передряг Беньовский, по его словам, далее заболел и, опасаясь ввести бывших товарищей окончательно в задор, помирился с ними, сделав команде нижеследующую декларацию:

“Барон Мориц-Август Аладар де-Бенев, его императорского величества обрист и его высочества принца Альберта герцога Саксен-Тешенского действительный камергер и советник, его же высочайшего кабинета директор и пр. всем господам офицерам и всей компании. [599]

“Дошло до меня известие о вашем против меня роптании и сборе, который между вами самими несогласие приводит, мне и государю моему в нечесть служит и в последнее всю учрежденную компанию разрушает.

“Для чего я, узнавши сборщиков дела сего, хотел для вашего благополучия взять под караул, но понеже вы сами вашею просьбою сделали, что я от такового намерения отступил, и больше их одобрили: ибо я от одного из оных получил ругательное письмо, которое меня в огорчение приводит.

“Вы знаете искренность мою, из того одного заключить можете, что я, будучи еще в чужом государстве, все надобности для вас заопатрил. Вы то, что я вам обещал, можете требовать у меня, когда я в моем отечестве буду. А здесь хитрость заводить смешно и вам самим вредно. Я сим письмом напоминаю вам: образумьтесь, не давайте себя в обман людям, которых лукавство вам уже известно. Последнее есть, что я вам пишу. Есть ли вы меня искренно любить и почитать будете, то вам клянусь перед Богом, что моя горячность к вам ежедневно доказана будет; ежели, напротив, я увижу, что ваши сердца затвердели и меня больше почитать не будете, то сами вы заключить можете, чего от меня тоже ожидать надлежит”.

Обдумывая свое затруднительное положение и опасаясь дальнейших интриг со стороны недругов, Беньовский, чрез посредство епископа Мителополиса, сблизился с служившим во французской ост-индской компании капитаном де-Сент-Илером и при его посредничестве заключил с директором той же компании де-Робиеном тайное условие на перевозку его и товарищей в Европу за 11.500 турских ливров (в 20 су).

Обеспечив переезд беглецам, Беньовский примирил их с собою и 26-го ноября писал им уже в более дружелюбном духе:

“Любезные дети!

Вы знаете, что я усердно старался всегда для вашего удовольствия и что я до последнего определил вас защищать, а для вашего благополучия все старания приложить, в том вы уверены быть можете.

Правда есть, что с немалым оскорблением слушал я ваше роптание и противление против меня, но как я теперь уже уведомлен, что вы обмануты лестью и ложным обо мне предсказанием, и так я вас более не виню и дело сие поминать не хочу.

Имейте усердие ко мне! Я буду с Божьей помощью вам защитою, никакого оскорбления вам не будет. Пища и одежда нам будет честная, и ежели Бог, Всевышний владыка, нас в Европу принесет, то я вам обещаюсь, что вы вольные будете [600] и со всяким удовольствием, хотя во весь век ваш, содержаны что писавши рукою своею подтвердил”.

После того, как в Макао перемерло 15 русских беглецов и в их числе Турченинов, Чурин и Зябликов, а Степанову была выдана тысяча пиастров и он в наказание за свои происки был брошен в Макао (и вскоре умер от нищеты в Батавии), Беньовский с остальными русскими беглецами отплыл 4 января 1772 г. на французском фрегате “Дофин”, состоявшем под командой капитана де-Сент-Илера, который с некоторым ужасом отзывался о поведении и дикости нравов русских пассажиров.

Прибыв 4 марта в порт Людовика, место резиденции губернатора французских владений на острове св. Маврикия и Ильдефранса, Беньовский отправился знакомиться с кавалером Дерошем. Аббат Ротон свидетельствует, что Беньовский был одет в генеральскую форму с многочисленными орденами, а штаб его состоял из многих офицеров, одетых в богатые мундиры (вероятно, похищенные в Большерецке). На кавалера Дероша гость произвел обаятельное впечатление своим умом и бойкостью речей. Дерош писал по начальству: “Он покрыт ранами и иные из них обезображивают его походку, которая сильно затруднена (Беньовский, по-видимому, был ранен в правую ногу, которая через это укоротилась на четыре дюйма). Тем не менее, он сохранил здоровье и физические силы и обладает приятною наружностью, отражающей большой ум. Он очень рассудителен и сдержан. Мне кажется, что он естественно склонен к гордости и властности, но раз он кого-нибудь дарит доверием, то относится к тому с чрезвычайною любезностью. Поверхностно он знаком чуть ли не со всеми науками, и знания, вполне чуждые его первоначальному военному ремеслу, несомненно, помогали ему в трудных обстоятельствах его жизни”. С такою лестной рекомендацией к будущим парижским покровителям Беньовский 24 марта отплыл из Ильдефранса и прибыл в Лориан 18 июля 1772 года.

Вскоре по прибытии во Францию, Беньовский уехал в Париж, оставив спутников при лорианском гарнизоне, где они получали от французской казны все довольствие. В Париже Беньовский напечатал в газетах широковещательную рекламу о своих великих подвигах и географических открытиях, а кстати осыпал русское правительство всевозможными обвинениями и укоризнами, стараясь опровергнуть помещенное в “Петербургских Ведомостях” известие о его побеге из Камчатки и утверждая, между прочим, будто он большерецкую крепость [601] взял приступом, после отчаянного сопротивления, оказанного гарнизоном крепости и ее начальником.

Сильный рекомендациями де-Робиена и кавалера Дероша, Беньовский предлагал французскому правительству свои услуги по завоеванию Формозы, обещая употребить к сему делу русских, но постепенно предложение это видоизменилось в том смысле, чтобы Беньовскому действовать в Мадагаскаре для расширения и упорядочения тамошних французских колониальных владений. Пока Беньовский вел переговоры в Париже, русские беглецы, покинутые в Лориане, начали роптать и беспокоиться после смерти, постигшей пятерых их товарищей в лорианском госпитале, и написали слезное моление командиру, а в ответ получили нижеследующее письмо от 1 февраля:

“Ребята! Я ваше письмо получил. До моего приезда ваша командировка отменена есть. После всякий мне свое намерение скажет. До моего приезда живите благополучно. Я есмь ваш приятель. Барон де-Бенев”.

Вернувшись в Лориан 19 марта 1773 г., Беньовский убедил 11 человек из команды последовать за ним в неведомую экспедицию. В числе этих удальцов оказались священнический сын Уфтюжанинов, бывший приказчик Холодилова Чулошников, два матроса, Андреянов (с женою) и Потолов, и шесть бывших “работных” Холодилова. Из остальных сотоварищей по странствию швед Винблад остался в Лориане и позднее уехал в Швецию, Хрущов вступил во французскую службу капитаном, Кузнецов — поручиком, а Мейдер лекарем; остальные же 14 или 18 русских беглецов, изверившись в Беньовском, выразили упорное намерение вернуться на родину и были отпущены командиром с нижеследующим аттестатом:

“Nous Maurice baron de Beniowsky, colonel, commandant le corps des volontaires de notre nom, au service de France, certifions a tous ceux qu'il appartiendra, que le nomme Jean Sibaeff est de bonne vie et moeurs, qu'il a servi tres fidelement pres de nous en qualite de volontaire, que desirant se retirer en Hongrie, sa patrie, prions tous ceux qui sont a prier de lui preter tous secours et assistance, pour lesquels nous serons reconnaissant.

En foi de quoi, lui avons delivre le present certificat pour servir a ce que de raison et avons fait approser en marque le sceau de nos armes.

A Lorient ce 4 Avril 1773.

Baron de Beniowsky”.

(“Мы, Маврикий, барон Беньовский, полковник и командир корпуса волонтеров, носящего наше имя и состоящего на службе Франции, свидетельствуем пред всеми, кому ведать надлежит, что предъявитель сего Иван Сибаев, хорошей нравственности, служит верно с честью и отличиями при нас в качестве волонтера. Так как он пожелал возвратиться к себе на родину, в Венгрию, то мы просим всех, кого надлежит, оказывать Сибаеву всяческую помощь и содействие, за что будем признательны.

Аттестаты одинакового содержания выданы: Ивану Сибаеву, Свиридову Судейкину, Дмитрию Бочарову, Егору Ловцову, Кондратию Пятчинину, Алексею Мухину, Ивану Казакову, Егору Брехову, Василию Лапину, Петру Софронову, Якову Серебрянникову и другим). [602]

По-видимому, командир не снабдил самозванных волонтеров на прощание достаточными средствами, и им из Лориана пришлось добираться до Парижа пешком. Претерпев там великую нужду, они прибегли к российскому резиденту Хотинскому, умоляя его исходатайствовать им прощение, и представили написанный рукою Судейкина журнал всего их морского путешествия, карту пути от Камчатки до Макао и список всей “собранной компании для имени его императорского высочества Павла Петровича”.

В бесхитростной челобитной, поданной Хотинскому, беглецы объясняют просто и ясно все перипетии своих злоключений.

“Несчастие наше оттого, — пишут они: — что мы, слыша об имени наследника государя Павла Петровича, желали показать ему усердие, но в том мы обмануты таким посредством.

“В 1770 году присланы были из Петербурга пять человек арестантов, из них двое чужестранцев, а какие они люди, указа объявлено не было, и мы не знали, а сказывались они, что сосланы в Камчатку за государя Павла Петровича.

Из чужестранцев один назвался бароном, и все его почитали, а особливо присланные и командир его отменно предпочитали.

А мы искали ото всех помоги, он познакомился с нами и старался за нас у командира, а между тем из нашей компании одному объявил, что он несчастлив за то, что ваш-де государь желает сочетаться браком из фамилии римского императора, а я послан был с письмами, а государь до того не допускается. От государыни приставлен к нему караул, а меня, взявши с товарищами, послали в Камчатку, но тем счастлив, что мог сохранить данный мне конверт от вашего государя (которому я вернейший слуга) к римскому императору, а теперь вы имеете случай показать своему законному государю услугу, за что получите особливую милость, а при том вы от притеснения здешнего избавитесь, и хотя стараюся об вас, но ничто не успевается. [603]

И как мы про сие узнали, то по простосердечию своему требовали от него, чрез какое средство можем мы государю услужить, а между тем от присланных об нем спрашивали, а особливо у Степанова, который с ним был, казалося нам, дружным, и ему мы верили, а все одинаково уверяли нас, что он знатный человек, и будто им клялся пред Богом, что подлинно прислан был от императора к государю Павлу Петровичу.

И на том мы утвердилися.

“Напоследок от называемого барона объявлено было нам, что мы имеем судно, то как совсем готово будет, то нас может взять, а я до европейских мест выпровожу, оттудова вы скорее в свое отечество возвратиться можете; мы охотно на то согласились, а в сохранении тайны мы и все присланные государю Павлу Петровичу присягли, а к пущему нашему несчастно прежде того времени компанейщик усилился, просил начальника, чтоб нас высек, а мы на него челобитную подали, а присланные присоветовали, чтобы штурмана Чурина просили о защищении, а он нас безотговорочно принял, а зато командир штурмана Чурина и арестантов велел взять под караул, они не далися и призвали нас и сказали, что дело открылося, то де худо с нами воспоследует, а больше, что государь будет огорчен; мы не знали, что начинать, а сказали: как вы изволите, а мы слушаться рады и за государя помереть готовы; они начали командовать, о чем в Петербург писано, что взято в вояж и велели называться собранная компания для имени его императорского высочества Павла Петровича.

По претерпении столь дальнего и труднейшего вояжа, какова мы не воображали, нам сказали, что близко, а вместо того находились в превеликой опасности, но, приехав в Макао, называвшийся барон в губернаторе усилился, зачал нас бить, офицеров бранить, не велел молиться образам и по нашему креститься, велел называться унграми, — мы все терпели; наконец стал государя поносить, а сказывал про какова-то принца Альберта, что он ваш государь, а ту де присягу ни во что не считаю. Мы не знали, что делать, но из русских присланных — назывался капитан Степанов — ему всегда противоречил, а наконец объявил нам, что все то, видно, обман: в Гишпанию хотел ехать, а ныне отменил; едет с французами, а французы иметь будут войну с англичанами и потому французам люди надобны, а притом отдаст журнал, то де вред нанесут нашему отечеству, да и с приятелями драться своего отечества дурно, а вы неумышленно из Камчатки бежали и обмануты, в чем государыня, как она великодушна и рассудительна, конечно, простит, а когда против отечества станете воевать, то можно ли [604] надеяться о милости, и показать глаз будет нельзя, а вы люди вольные — властны с ним ехать и властны не ехать.

После сего он (Беньовский) товарища своего, который назывался майором фон Винблат, разругал и посадил под караул, а между тем изнасильничал девку, камчадалку-работницу Чурина, то люди за насилие стали роптать, а майор объявил капитану (т. е. Степанову), а капитан нам, что он его знатным человеком не знал, а знал его капитаном гусарским и но своим обманам он де и его довел до несчастия; он от императора и посылан вовсе не был, а одна выдумка, чтоб избавиться, и вас уверял и эту компанию хочет в Венгрии поселить на порожие. Тут мы просили майора, чтоб он нас от его рук избавил. Он хотя чужестранец, но, видно, честный человек, обещался так, как он клялся, стараться о нашей вольности и о возврате в отечество и объяснился он о том англичанам, а называемый барон хотел взять журнал, то мы не дали, и капитан сказал, чтоб не отдавать до тех пор, покуда из сената Макао кто будет для того, чтоб всем о таком насилии было известно, и потому де губернатор принужден будет отослать нас всех к королю в Португалию, а там переводчика сыщем и сможем объяснить сделанный обман.

А вместо того решилося тем, соперник наш всклепал на нас, что мы хотим городом завладеть, то собрался весь город брать нас под караул, в том числе и капитана и майора взял с собой епископ, а на другой день пришел называемый барон в квартиру, сказал нам, что всех в тюрьме поморю и перепытаю, ежели не дадите подписки, что вы идете под защиту императора римского, а капитана и майора сошлю в ссылку. Мы видели, что его губернатор слушает, мы, испужавшися, дали подписку, какую он хотел, то всех из-под караула выпустил и губернатор отдал нас ему в команду, а майора содержал два месяца под караулом, а капитан заупрямился, с ним не поехал и остался в Макао и потому насильно принужден живот свой мучить.

А ныне имели случай найти вас, как национального русского человека, покорнейше просим подать нам руку помощи, избавить от насилия, и мы желаем возвратиться в отечество, знаем великодушие государыни, что за нашу простоту помилует, а ежели и накажет, то нам лучше претерпеть от своей государыни, нежели от врага нашего отечества” (Дело Беньовского. Рукоп. Имп. Публ. Библиотеки. Коллекция автографов и грамот, № 135,₅).

Не менее любопытные по полноте и точности сведения заключаешь и упоминавшаяся выше “ведомость коликое число [605] отправилось из Камчатки на судне галиоте “Св. Петр” с венгерцем Беневским в морской вояж людей и кто именно и из того числа кто где и каким случаем выбыли и затем ныне налицо состоят”. Гласит она так:

(Сам Беньовский показывает число бежавших с ним в 96 человек и, в том числе, называет не значащихся в ведомости вовсе:

7. Сына протопопа Леонтия Попова))

Хотинский не преминул послать императрице донесение о повинной, принесенной камчатскими беглецами, о судьбе коих, впрочем, Екатерина была осведомлена и раньше из донесения иркутского губернатора сенату (в августе 1772 г.); пограничный комиссар Игумнов, сопровождавший в Китай духовную нашу миссию, прослышал там от миссионера Августина о пребывании летом 1771 г. в Макао корабля, на котором было, будто бы, около 110 человек и начальник коего, сносясь с местными властями по латыни, утверждал, что они поляки и едут с русскими товарами с реки Амура в восточную Индию. Еще позднее, осведомившись о том, что французское правительство вооружает для новой экспедиции Беньовского фрегат, государыня распорядилась, 26 марта 1773 г., дать секретную инструкцию незадолго пред тем назначенному главным командиром Камчатки премьер-майору Бему об усилении мер осторожности на случай каких-либо покушений Беньовского против Камчатки.

Что касается русских беглецов с Камчатки, то по высочайшему повелению их из Парижа доставили в Петербург.

Препровождая к генерал-прокурору письмо о беглецах резидента Хотинского, императрица писала князю Вяземскому 2 октября 1773 года:

“Семнадцать человек из тех, кои бездельником Беньовским были обмануты и увезены, по моему соизволению, ныне сюда возвратились и им от меня прощение обещано, которое им и дать надлежит, ибо довольно за свои грехи наказаны были, претерпев долгое время и помучив свой живот на море [609] и на сухом пути; но видно, что русак любит свою Русь, а надежда их на меня и милосердие мое не может сердцу моему де быть чувствительна. Итак, чтоб судьбину их решить наискорее и доставить им спокойное житье, не мешкав извольте их требовать от графа Панина, ибо они теперь в ведомстве иностранной коллегии, которая им нанимает квартиру, приведите их вновь к присяге верности и спросите у каждого из них, куда они желают впредь свое пребывание иметь, окроме двух столиц, и, отобрав у них желание, отправьте каждого в то место, куда сам изберет. Есть ли же все желали ехать паки в Камчатку, тем бы и лучше, ибо их судьба была такова, что прочих удержать от подобных предприятий (может); что же им денег и кормовых на дороге издержите, то сие возьмите из суммы тайной экспедиции”.

Вследствие ясно выраженной державной воли канцелярист Судейкин и лишенный прав канцелярист, а затем казак Иван Рюмин с женою Любовью Савиной были устроены в Тобольске; а штурманский ученик Бочаров — в Иркутске, матросы Ляпин и Береснев опять поступили на службу в Охотском порте, матрос Софронов получил отставку и поселился в Охотске, равно как камчадал Попов и коряк Брехов, бывшие же “работные” Холодилова вступили в иркутское купечество. Вся партия отправлена была по назначению 5 октября 1773 г. и в конце того же года прибыла в избранные места поселения.

Почти одновременно с этим, в октябре, иркутское губернское начальство донесло о завершении дополнительного следствия, производившегося в большерецкой канцелярии капитанами Шмалевым и Перовым.

Как оказалось, покинутые Беньовским на Алеутских островах штурманский ученик Измайлов и камчадал Паранчин с женою, обходя необитаемый остров, чрез три дня натолкнулись на приставших к берегу работных купца Протодьяконова, а вскоре на остров приехал купеческий сын Никонов, отправляясь далее на промысел морских зверей. Никонов забрал с собою Паранчина и его жену, а на обратном пути (в июне 1772 г.) и Измайлова, который тем временем проживал на острове один-одинешенек, питаясь ракушками, морскою капустою и кореньями.

Позднее, 31 декабря 1773 г., к генерал-губернатору поступило и последнее донесение иркутской губернской канцелярии с допросами, снятыми уже в Иркутске, с Измайлова и Паранчина и, согласно высочайшему повелению от 25 февраля 1771 г., с священника Уфтюжанинова, а равно и с объяснениями полковника Плениснера, обвинявшегося в слабости надзора за [610] преступниками во время их пребывания в Охотске и в промедлении в донесениях по начальству о происшедшем бунте.

Измайлов и Паранчин показали, что были взяты Беньовским насильно и много от него претерпели за желание возвратиться в отечество, а священник Уфтюжанинов объяснял, что свел с Беньовским знакомство у командира Нилова, а тринадцатилетнего своего сына отдал венгерцу в обучение, но отнюдь не для побега.

Сверх того, из очевидцев камчатского бунта и лиц, имевших касательство к беглецам, подверглось передопросам до 36 человек. Иные из солдат при допросах были сечены кнутом, а все вообще допрашиваемые долгое время протомились под крепким караулом, некоторые более двух лет. При этом местное начальство озаботилось увезенную мятежниками казну во что бы то ни стало возместить путем взысканий с местных жителей, хотя мятежники пред выездом роздали всего 1000 руб. казенных денег за разграбленное у отдельных лиц судовщиками имущество.

31 марта 1774 г. генерал-прокурор, по докладе императрице об окончательном следствии по бунту Беньовского, объявил нижеследующее высочайшее повеление: 1) Измайлова и Паранчина с женою от ответственности освободить; 2) хотя священник Уфтюжанинов и навлек на себя подозрение дружеской связью с изменниками, но, как он сделал сие по примеру большерецкого командира, сына же отдал им в научение по родительской любви и уже наказан вечною разлукою с сыном и тюремным заключением, то объявить ему прощение; 3) полковника Плениснера, как уже отрешенного от должности, оставить без взыскания за его поступки, в которых не видно умысла, а только оплошность; 4) Норину, Софьину и подмастерью Дементьеву объявить прощение и определить их вновь на службу; 5) священнику Симеонову и прочим 27 человекам, не соблюдшим долга своего, вменить в наказание двухлетнее их заключение и снова привести к присяге; 6) розданных злодеями казенных денег ни с кого не взыскивать; 7) полковнику Зубрицкому заметить, что телесное при следствиях наказание делает подсудимых более упорными, и предписать, чтобы впредь старался открывать истину посредством приличных вопросов, не употребляя воспрещенных ее величеством истязаний, и 8) никого более к следствию не привлекать и все дело предать забвению.

По получении этого высочайшего повеления в Иркутске 31 мая 1774 г. все заключенные получили свободу.

Что касается злосчастных “унгров”, вверивших свою судьбу “по своей охоте” Беньовскому, то, по свидетельству Берха, “штурман Бочкарев рассказывал, что с Беньовским отправилось [611] на Мадагаскар 12 человек россиян, но кто они таковы были (это мы знаем из приведенной выше ведомости) и какой постиг их жребий, о том не мог я получить ни малейших сведений. Вероятно, сделались они там жертвою климата или свирепых жителей. M. М. Булдаков сказывал мне, что сын протопопа Алексея (Уфтюжанинова, вероятно) воротился по убиении Беньовского с Мадагаскара в Сибирь около 1782 г. и служил впоследствии при нерчинских горных заводах” (Побег графа Беньовского из Камчатки во Францию. Отрывок из истории географических открытий россиян, сочиняемой г. Берхом. Журнал “Сын Отечества” за 1821 г., ч. 71, №№ 27 и 28).

Если о рядовых участниках в мадагаскарском предприятии история умалчивает, то о похождениях Беньовского архивные документы, разработанные профессором Культрю (P. Cultru. Un empereur de Madagascar au XVIII siecle. Benyowszky. Paris. 1906), делают столь же нелицеприятные разоблачения, как за более ранний период деятельности венгерского авантюриста — записки Ивана Рюмина.

По прибытии в Лориан, 18 июля 1772 г., Беньовский обратился к начальнику порта де-Вина Бюисону с просьбою немедленно же озаботиться отсылкою письма барона к министру иностранных дел герцогу д'Эгильону. В этом письме Беньовский, рекомендуясь вассал ом его апостолического величества и региментарием республики польской, испрашивал у министра разрешения прибыть ко двору для сообщения важной тайны, касающейся заключения секретного трактата между англичанами и московитами.

Своим письмом Беньовский настолько заинтересовал герцога д'Эгильона, что чрез морского министра графа де-Бойна было тотчас же сделано распоряжение принять содержание русских беглецов в Лориане на счет морского министерства впредь до открытия кредита по министерству иностранных дел, а сам Беньовский был вызван в Компиень. По началу версальский двор, однако же, не предполагал воспользоваться услугами барона, хотя Беньовский и утверждает, будто ему с самого начала, предлагалось командование полком. Денежную субсидию, впрочем, авантюрист тотчас же выпросил, что позволило ему чрез особого нарочного и выписать из Венгрии в Версаль жену и свояченицу, г-жу Генскую. Нашелся у Беньовского во Франции и родственник в лице ветерана-гусара де-Бершини, занимавшего должность коменданта города и крепости Бар-Ле-Дюк. Беньовский сумел убедить французских министров, что было бы неблагоразумно не воспользоваться обширными познаниями, вынесенными отважным путешественником по азиатскому Востоку, и если завоевание Формозы, предложенное Беньовским, выходило за пределы торговых интересов Франции, то отвага и [612] предприимчивость путешественника наталкивали д'Эгильона и де-Бойна на мысль вверить ему осуществление давнишних французских планов насчет колонизации и экономического использования Мадагаскара.

Уже в конце декабря 1772 г. граф де-Бойн представил королю доклад, удостоившийся высочайшего утверждения: на барона Беньовского возлагалось образование корпуса волонтеров и вверялась миссия мирно и постепенно занять Мадагаскар, просветить туземцев и обеспечить новый рынок французским товарам в обмен на местные продукты. Жалование Беньовскому, первоначально определенное в 8,000 ливров в год, уже 1 апреля 1773 г. было со всеми добавочными доведено до 19,000 ливров, а ближайшими помощниками по военной части, по его настояниям, были назначены майор Винблад, капитан Хрущов, Ковач (?), а корпусным хирургом был назначен швед Мейдер; из них Винблада еще до выезда из Франции разбил паралич, и герцог д'Эгильон исхлопотал ему пенсию, а какой пользы можно было ожидать от хирурга Мейдера, которому было 79 лет от роду, про то ведал только Беньовский.

В марте 1773 г. Беньовский получил предписание отправиться из Лориана с волонтерами по назначению на фрегате “Маркиза де-Марбеф”.

Инструкции, данные Беньовскому от графа де-Бойна, отличались удивительною неопределенностью вопреки первоначальному докладу: с одной стороны, выходило так, будто он подчинен губернатору Ильдефранса; а с другой, — предоставленное ему право непосредственно сноситься с министром и требовать от управления африканских колоний нужные для Мадагаскара денежные суммы и запасы, отчитываясь в расходовании их непосредственно пред морским министерством, позволило Беньовскому создать себе в Африке независимое положение. Насколько неосмотрительно было вверять иностранцу, плохо даже владевшему французским языком и ничем не заявившему ни своих талантов, ни добросовестности, устройство колонии на мало обследованном острове, о котором Беньовский и представления не имел, хотя на его усмотрение предоставлялась вся распорядительная часть по оборудованию колонизации, то показала развязка африканских похождений Беньовского. Не подлежит сомнению, что предоставление командиру корпуса волонтеров широких полномочий без определительного установления административных взаимоотношений между ним, губернатором Ильдефранса и морским министерством было промахом министерской канцелярии. Граф де-Бойн, очевидно, подписал инструкцию, не придавая особенного значения тому, как сложится при помощи 200-300 случайных завоевателей, вернее бродяг, предпринимаемое [613] на их риск возобновление опыта колонизации Мадагаскара. Правда, Тюрго, сменивший в конце 1773 г. де-Бойна в управлении морским министерством, из донесений, полученных от Беньовского, заключил, что тот совершенно не понимает своего положения и, стремясь к фантастическим завоеваниям и расширению колоний упускает истинную цель назначения Мадагаскара служить для существующих уже французских африканских владений опорной базой для товарообмена с туземцами.

Эти указания Тюрго, изложенные в его предписании Беньовскому, за последовавшим назначением министра на пост генерал-контроллера, завалялись в картонках министерства, а заменивший Тюрго морской министр Сартин, не осведомленный в делах, позволил Беньовскому и дальше самопроизвольно распоряжаться на Мадагаскаре. Пустившись в плавание 22 апреля 1773 г. и достигнув Ильдефранса только 21 сентября, Беньовский воспользовался досугами переезда, чтобы сочинить, не видав еще Мадагаскара, целый и “законченный план обширной и могущественной колонии, имевшей служить оплотом против недругов Франции в Индии”.

Закидывая министерство донесениями, Беньовский с обстоятельной точностью описывал, где и какие форты устраивает, какие болота осушает, — он сооружает целые города, проводит дороги и в подтверждение шлет планы, акты о приемке отстроенных зданий, подробные расчеты, сколько для тех или других работ употреблено поденщиков и фур; мало того, он доставляет в министерство копию соглашения со всеми мадагаскарскими туземными князьками, по которому они отдавались под высокую руку французского короля; он ожидает приказаний от его величества, что ему затем предпринять в крае, окончательно замиренном после победоносных экспедиций, им совершенных.

В течение двух лет, с 17 августа 1774 г. по октябрь 1776 г., Беньовский выводит в расход затребованные из Ильдефранса товары и материалы на сумму 1.799,100 ливров, наличными деньгами получает на расход 336,416 ливров, тратт для оплаты выдает на 315,706 ливров и настолько дурачит Сартина, что тот испрашивает у короля назначение при Беньовском особого совета управления и предоставление ему звания “командующего именем короля на Мадагаскаре и прилежащих островах”. Наконец при помощи покровителей, которых Беньовский себе создал в канцеляриях министерства, Сартину преподносится доклад о предоставлении в распоряжение Беньовского сразу 1.000,000 ливров и 600 колонистов для поселения на Мадагаскаре; только тут недоумения, вызванные этими крупными цифрами, заставили министра воспользоваться отъездом двух [614] вновь назначенных в индийские французские колонии генеральных комиссаров, чтобы поручить им, кстати, и попутно осмотреть и мадагаскарские владения.

Результат инспекции получился неожиданный и плачевный: все пресловутые капитальные сооружения, будто бы созданные Беньовским, оценивались самое большее в десятки тысяч, отношения к туземцам, запуганным насилиями волонтеров, оказались обостренными и испорченными, а когда от Беньовского были потребованы разъяснения насчет произведенных расходов, то он заявил, что, в качестве военного человека, он мало осведомлен в коммерческих и финансовых делах и если по этой части произошла путаница в отчетности, то виноват де кстати умерший бухгалтер, который был ему отряжен на помощь администрацией Ильдефранса.

Объяснения, представленные Беньовским ревизорам, стояли в вопиющем противоречии со всеми его прежними донесениями. Мадагаскар, по его заверениям, окончательно им завоеванный и замиренный, был им даже не объехан, французы подвергались нападениям в самых их факториях; великие войны, которые он красноречиво описывал, никогда им не велись, а города, крепости и капитальные постройки существовали только в его воображении, — зато понесенные французскою казною издержки, или, вернее, растраты, представляли внушительную цифру в 2 миллионов ливров. Беньовский, по-видимому, нисколько не смущался позорнейшими отклонениями от истины, которые выяснялись из объяснений его с ревизорами. Лаперуз, на судне которого прибыли комиссары, разговорившись с Беньовским, заметил, что пребывание его на Мадагаскаре к особенной пользе для Франции не послужило. Беньовский на это хладнокровно заявил, что бесполезная затрата 2 миллионов составляет вовсе недорогой урок, который авось де научит министров, что в Мадагаскаре в малом масштабе ничего предпринимать нельзя. Пусть Беньовскому дадут 2 миллиона ливров в год и отряд в 600 человек, ежегодно пополняемый при убыли новобранцами (от 400 до 500 человек), и тогда он покажет, что в 20 лет можно создать из Мадагаскара.

Ревизоры писали Сартину: “Чем более мы вчитываемся в донесения г. барона Беньовского, тем менее мы понимаем, как могло доверенное лицо, которому министр оказывал столь много знаков внимания, удостоверять успешность и выгодность предприятия, ему вверенного, тогда как на каждом шагу мы усматриваем убыль в людях, растрату денег и товаров, присылаемых и покупаемых за королевский счет, беспорядки и путаницу во всех служебных отправлениях, недовольство и нападения со стороны туземцев”. [615]

Всего же удивительнее во всем этом, что, несмотря на приведенный выше форменный обвинительный акт против Беньовского, ревизоры дальше отзываются о нем так: “Трудно найти более необычайного по замыслам и воззрениям человека, чем г. барон Беньовский. Властолюбие и деспотизм, по-видимому, являются господствующими его страстями. Стремление воевать и пускать в ход саблю охватывает его порою, точно припадок, и ultima ratio regum (девиз, которым украшены его пушки) является излюбленным его правилом. К этим естественным у г. Беньовского склонностям присоединяется удивительная сила темперамента и закаленность. Если мы вспомним его прошлое — подготовление к духовному поприщу, отправление обязанностей пажа и юнги, его служение императору, королю польскому и конфедерации, его ссылку в Сибирь и удивительный способ, которым он из нее освободился, и наконец то счастье, которое позволило ему побороть опасности здешнего климата, то во истину следует признать, что венгерский полковник, насчитывающий всего 37 лет от роду, предназначен для великих деяний”.

Способность привлекать к себе расположение людей и заставлять их прощать ему неблаговидные поступки сказывается и на дальнейшей судьбе Беньовского. Он получает отпуск для поправления расстроенного здоровья (на Мадагаскаре у него развился скорбут), уезжает во Францию, требует и получает орден св. Людовика, чин бригадира, возмещение произведенных им расходов и недополученного жалованья и получает в общей сложности 152,000 ливров, а сверх него еще и пожизненную пенсию в 4,000 ливров.

После этого граф де-Верженн испрашивает у австрийского правительства помилование Беньовскому и возвращение ему хоть части родовых имений. Авантюрист возвращается на родину, во время войны за баварское наследство, в 1777 г. командует гусарским полком Чекели, а в 1780 г. затевает обширное коммерческое предприятие в Фиуме, разоряется, уезжает в 1782 г. в Америку, оттуда на Сан-Доминго, возвращается в 1783 г. во Францию и после неудачной попытки чрез графа де-Верженна взять крупную казенную поставку для снабжения африканских французских колоний мясом, рисом и невольниками-неграми, переселяется в Лондон.

Бывший губернатор Ильдефранса Дюма осенью 1783 г. предостерегал графа де-Верженна относительно дальнейших покушений авантюриста на французские владения в Мадагаскаре. “Беньовский, — писал Дюма, — скопировал свои задания с примера Теодора Нейгофа, который при помощи англичан добился провозглашения его королем Корсики и обладай он только упорством воли Беньовского, то, конечно, достиг бы признания [616] своих державных прав Европой. Беньовский старается раздобыть средства в Англии в надежде на позднейшую независимость. Я имел случай беседовать с ним по возвращении его из Америки, он много мне рассказывал о Мадагаскаре, и его проекты a la Нейгоф сквозили изо всех его речей и выступали изо всех его пор”.

Частью из англичан, частью из американцев Беньовский образовал торговую компанию, о которой участник ее, кавалерийский ротмистр Пашке, состоявший на службе Американских Соединенных Штатов, рассказывает следующее:

“Так как предложение графа Беньовского (Под конец жизни Беньовский неизвестно по чьему пожалованию внезапно из баронов превращается в графа, хотя этот титул столь же апокрифичен, как многое другое в этом сказочном существовании) создать торговое общество в Мадагаскаре было отклонено версальским и лондонским дворами, то Беньовский вступил в соглашение с частными лицами г-ми Пети (сыном), полковником Эйссеном де-Магелланом, капитаном Гратеролем, Броссаром, братьями Тексье, Кюрталем и Генским, принадлежавшими к разным народностям. Общество образовалось в Лондоне, но так как собранных фондов оказалось для снаряжении экспедиции недостаточно, то большая часть участников предприятия, в мае 1784 г., отправилась в Америку. Предприятие обещало значительные выгоды и состав участников приумножился чрез привлечете балтиморских коммерсантов Цолликофера и Мейсонье, барона Адельсгейма, майора Колеруа, г.г. Бенфольоли, Сандоса, Луиджини, Мишеля и меня”.

Беньовский предъявил товарищам постановление кабара (сходки) 62 старейшин мальгашских племен, состоявшееся будто бы 17 августа 1776 года, которым Беньовский был признан за “ампансакабе”, т. е. верховным властелином населения о. Мадагаскара. Ссылаясь на то, будто он сохранил обширные земельные владения на Мадагаскаре, которые вверены управлению его интенданта, Беньовский уверил компаньонов, что, основавшись в Мадагаскаре, они займутся в обширных размерах вывозом с острова и продажею чернокожих невольников.

Экспедиция отправилась из Балтиморы 21 октября 1784 г. на судне “Intrepide”, вместимостью в 600 тонн и с грузом общею ценностью в 5000 ф. ст. В конце июня судно достигло южного побережья Мадагаскара и пристало к берегу у мыса св. Себастьяна. Беньовский вошел в сношения с местным князьком Ламбуином, заключил с ним кровный союз и, произведя выгрузку товаров, приступил к сооружению жилища и амбаров. [617]

Недоверие к авантюристу у товарищей, продолжавших оставаться на судне, возрастало, потому что Беньовский постоянно изменял планы предполагаемой эксплуатации островных богатств и вместо торга невольниками предлагал заняться вывозом то риса, то драгоценных пород леса.

Первого августа к Беньовскому явились гонцы от короля сакалавского племени Буэни, возвещавшего свой приезд для переговоров. Так как Беньовский отправился на свидание с дикарями лишь с небольшою свитою, то когда раздались выстрелы и между авантюристом и туземцами произошла стычка, после которой наступило гробовое молчание, то капитан Дэвис, прождав тщетно несколько часов Беньовского, решил, что он погиб, и поспешил с судном отплыть в Мозамбик, где “Intrepide” был продан и участники предприятия отправились восвояси. Между тем Беньовский вовсе не погиб, а только отдалился от берега. Брошенный товарищами, он с помощью дружественных племен постепенно на туземных пирогах перевез покинутые экспедицией на берегу товары вдоль восточного берега в Антонгильскую бухту и основал внутри острова укрепленный поселок — будущую свою столицу “Маурицию”.

В начале 1786 года Беньовский из укрепленного лагеря в Ангоитси отправил к губернатору французских колоний де-Сульяку письмо, в котором заявлял, что французы вольны беспрепятственно посещать его владения для торга, но впредь должны отказаться от закупок невольников, так как, заключив кровный союз с туземными племенами и избранный ими верховным властителем, он не потерпит такого торга, нарушающего мирное спокойствие острова. Декларация эта была подписана “Mauritius Augustus Dei gratia Ampansacabe de Madagascar”.

Таким образом, бывший “командующий именем короля на острове Мадагаскаре” открыл свои карты, и французскому колониальному управлению не оставалось ничего иного, как признать Беньовского вероломным недругом. В мае 1786 г. де-Сульяк снарядил под начальством капитана Ларшера экспедицию и при нападении французов 24 мая на укрепления Мауриции Беньовский пал, сраженный шальной пулей, и туземцы не замедлили изъявить покорность французам.

При освидетельствовании тела Беньовского при нем был найден портфель с любопытными документами, а именно с грамотой, очевидно, поддельной, за подписью австрийского императора Иосифа II, уполномочивающего Беньовского на завоевание Мадагаскара под покровительством Австрии, и приговором мальгашского кабара, о котором уже упоминалось выше. В портфеле, кроме того, оказалась грамота на имя де-Магеллана, [618] датированная от 28 марта 1784 г., которой ампансакабе Беньовский назначал Магеллана своим европейским уполномоченным для ведения с правительствами, обществами и частными лицами переговоров о торговле, переселении и поставках для Мадагаскарского государства; другая же грамота, датированная от августа 1785 г. в лагере при Анкуру, за подписью “Божьей милостью” Маврикия-Августа и за скрепою канцлера Гратероля возводила кавалера Генского в ранг государственного секретаря и наместника Мадагаскара. Трудно сказать, где мистификация переходила в действительность. Разумеется, избрание в “ампансакабе” напоминает такое же предложение, сделанное Беньовскому в Формозе, и вызывает тем больший скептицизм, что деятельность его на Мадагаскаре под французским знаменем едва ли могла привлечь к нему сердца туземцев; с другой же стороны, неоспоримые факты свидетельствуют, что Беньовский, покинутый с 6-8 европейцами на южной оконечности Мадагаскара в течение полугода, не только не погибает, но собирает под свое знамя несколько туземных племен, устраивает поселок, делает французам вызов и всерьез начинает разыгрывать ту роль, которую, может быть, и принял на себя самозванно, возведя себя собственной властью в мадагаскарские императоры. Не измени ему счастье в последнюю минуту, почем знать, может быть, дипломатические памятные книжки насчитывали бы одною экзотическою династией больше и Беньовский не слыл бы за мистификатора и авантюриста.

Но судьба распорядилась иначе и существование закончилось довольно-таки безрезультатно для несомненно талантливого человека, далеко не разборчивого на средства, в достижении непомерного честолюбия. Пусть Беньовский и страдал манией величия, но намечал он в своих планах хотя и грандиозно, но осуществимые предприятия — это между прочим подтверждается и тем, что еще в 30-х годах в серьезных английских журналах трактовался, далеко не на смех, вопрос о завоевании Формозы по указаниям, оставленным Беньовским.

Жена Беньовского, сопровождавшая мужа во время его трехлетнего губернаторства в Мадагаскаре, а затем ездившая с ним и в Америку, скончалась в Венгрии, в родовом имении Беньовского Вецке 4 декабря 1825 года.

В. И. Штейн.